Эхо Денали (гет)

Тревожная ночь обволакивала станцию рейнджеров, заглушая любые звуки, кроме собственного яростного голоса. Внутри, несмотря на тепло и свет, витало тяжое чувство беспокойства, леденящий холод за судьбу пропавшей троицы. Эта ночь принесла не покой, а лишь обостренное понимание: рассвет не даст возможности начать поисковую операцию. Ожидания улучшения погоды— это всё, что оставалось. Монотонное, пронизывающее завывание ветра, похожего на стон, яростно хлеставшего по стенам строения, лишь усиливало напряжение.

Алекс сидел в опустевшем общем зале, его взгляд был прикован к мерцающему экрану метеостанции. Каждая цифра, каждый пиксель графика казался насмешкой над его задумкой. По прогнозам надвигался о ещё более мощный шторм, и, судя по всем показателям, такая снежная буря могла затянуться до сорока восьми часов. Но сквозь мерцающий поток данных взгляд мужчины зацепился за краткую, обманчивую паузу в снежном безумии: проглядывало окно примерно в два-три часа относительно стабильной погоды. Достаточно для короткого, рискованного рывка. Это не являлось подходящим условием для полноценной поисковой операции, но это единственное, что у него было.

В этот короткий промежуток Алекс мог успеть подняться на определенную высоту, обследовать ключевые участки откуда в последний раз выходила на связь пропавшая группа. Возможно, он сможет найти какие-то следы, признаки, что угодно, что укажет путь. Это будет нарушением устава, но для него это был единственный способ заглушить внутренний крик, который требовал действовать. Возможно, именно эти несколько часов, этот рывок, станут решающими. И не только для поисков группы, но и для его собственной души, измученной болью и виной.

Он остался здесь один, другие рейнджеры давно разошлись по своим комнатам, пытаясь обрести хотя бы несколько часов забытья перед тем, как новый день принесет с собой еще больше испытаний. Мысли кружили в созании мужчины, словно хищные птицы, кружили над одной и той же болезненной точкой, возвращая его к кошмару прошлого. Он снова и снова просматривал сводки о погоде, прнимая, что рейнджеры и спасатели не выйдут завтра на маршрут. Оказаться в горах в такую неистовую бурю, когда видимость порой падала до нескольких метров, а ветер не просто сбивал с ног, но грозил унести в бездну — это было бы верным самоубийством.

Дейв Браун, начальник станции, никогда не пойдет на это, и будет прав.Рисковать жизнями рейнджеров, бросать их в пасть стихии ради призрачной, почти несбыточной надежды найти пропавших живыми — это было бы не просто бессмысленно, а преступно. Алекс хорошо осознавал, что шансы обнаружить альпинистов в живых таяли с каждой уходящей минутой. Суровые, неумолимые законы Аляски не прощают ошибок, и порой единственное, что остается, — это принять жестокую реальность. Здесь, на Денали, гора диктовала свои правила, и не подчиниться им означало подписать смертный приговор.

Взгляд Алекса упал на компас, лежавший на столе рядом с картами местности. Его латунный корпус потускнел от времени, это был компас Дика, его лучшего друга и бессменного напарника, с которым они прошли не один десяток километров по этим суровым склонам. Компасом, который Алекс так и не смог отдать родным Дика, словно частичка его друга навсегда осталась с ним. Каждый раз, когда Алекс брал его в руки, в памяти с неумолимой четкостью всплывал тот проклятый день. Тогда, три года назад, во время поисковой операции, в условиях очень ограниченной видимости, когда снег сыпал стеной, а ветер рвал палатки и срывал снежные карнизы, они в итоге спасли тех альпинистов, но Дик погиб. Алекс до сих пор прокручивал в памяти тот день: за доли секунд "белое безмолвие" обрушилось на Денали Пас. Еще мгновение назад силуэт Дика виднелся впереди, едва различимый сквозь пелену снегопада, а затем… все исчезло. Яростный порыв ветра взметнул вихри снега такой немыслимой плотности, что мир сузился до пределов собственного капюшона. Видимость упала до нуля, и возникло ощущение, будто они оказались внутри гигантского молочного коктейля.

Непонятно, что именно произошло, возможно, в этой белой слепоте, где ориентиры потеряли всякое значение, Дик, вероятно, попробовал идти наугад и подошел к краю снежного карниза. Белая пелена скрывала предательскую пустоту за снежным выступом, нависшим над склоном. И что еще делало произошедшее по-настоящему ужасным: Алекс не услышал ничего. Ни крика, ни даже слабого зова.Завывание бури было настолько оглушительным, а снежная завеса такой плотной, что любые звуки просто растворялись в этом хаосе. Алекс инстинктивно шагнул вперед, туда, где несколько секунд назад видел силуэт друга, но наткнулся лишь на пустоту, затянутую все той же непроницаемой белизной. Он протянул руку, словно пытаясь нащупать невидимую преграду, но ощутил лишь ледяной воздух и паническое осознание: Дик просто исчез. Страшная догадка обожгла сознание: в этой безумной круговерти снега Дик оступился, шагнул в никуда, туда, где обманчивая белизна скрывала пропасть. Карниз… он, должно быть, не увидел карниз в этой ослепляющей буре. Алекс замер, оглушенный внезапной, ужасающей тишиной, которая часто следует за порывом шквального ветра. Но непроницаемая белизна вокруг казалась насмешкой, скрывающей непоправимое. Дик ушел в эту белую пелену, словно гора просто забрала его, без единого звука, без прощального слова.

За три года не было ни дня, чтобы Алекс не думал о трагедии, не винил себя в том, что выпустил Дика из поля зрения. Пара мгновений, которые стоили жизни его другу. Он был уверен: если бы он находился совсем рядом, а не за несколько метров, он смог бы удержать Дика. Эта мысль, подобно острому шипу, вонзалась в его сознание, не давая покоя.

Дейв прав — даже у самых отважных и преданных своему делу спасателей, таких как Дик, есть предел возможностей, есть невидимая черта, за которую нельзя переступать, если хочешь выжить сам и не стать очередной жертвой. Алекс чувствовал, как тяжелый, невыносимый груз ответственности давит на него, сковывая его мысли и движения. Он знал, что должен принять решение, каким бы болезненным и душераздирающим оно ни оказалось, каким бы грузом оно ни легло на его и без того израненную душу. Горы не прощают сантиментов, и сейчас нужно было сделать выбор между эмоциями и суровой реальностью, между желанием спасти и необходимостью выжить.

Полумрак станции обволакивал Алекса, но в его мыслях было куда темнее, чем снаружи. Над головой стучал неумолкаемый ритм ветра, предвестника грядущего шторма, но истинная буря бушевала внутри. Это была не только тревога за пропавших людей и надвигающийся еще более сильный шторм, что нависал над горами словно зловещая тень, но и глубокая, ноющая боль, что терзала его душу. Но кроме этой непреходящей тоски по другу была еще одна, такая же пронзительная рана, кровоточащая глубоко внутри — развод с Энн. Они расстались совсем недавно, но Алекс до сих пор не мог осознать, как это могло произойти. "Как? Как мы, два любящих человека, могли дойти до этого?" — этот вопрос, словно заноза, не давал покоя, пронизывая его насквозь. Он помнил, как они часами разговаривали обо всем на свете, как их смех переплетался, как их взгляды говорили больше, чем любые слова. Он знал абсолютно точно, до каждой клеточки своего существа, что они любили друг друга. Ни у него, ни у Энн не было никого другого. Измена? Даже мысль об этом была абсурдной, кощунственной. Просто... какое-то недопонимание, тонкая трещина, постепенно расширявшаяся, пока не поглотила все. Нехватка времени, усталость после работы, переживания Энн за него, когда он участвовал в поисковых операциях, а самое главное, его боль после потери Дика. Это стало неким незримым ледником, сковавшим жизнь Алекса и Энн. Боль потери, жгучее чувство вины, обжигающая горечь абсолютного бессилия — всё это накрыло Алекса не резуо, как лавина, а медленно, давящей толщей, погребая его под собой. Он словно погрузился в собственный, непроницаемый мир, сотканный из боли и воспоминаний, мир, куда не было доступа даже самому близкому человеку.

Алекс отдалился от Энн, не из ненависти или охлаждения чувств. Нет. Он отгородился от неё, потому что не мог, не смел разделить эту удушающую боль. Он был физически рядом, но его душа осталась там, на проклятом перевале, в том мгновении, когда Дик растворился в белой пелене. Эти страшные секунды, эти невысказанные вопросы терзали его день и ночь, не давая покоя. Разговоры о чувствах стали невозможны; любое прикосновение казалось пыткой. Его взгляд, прежде полный жизни, теперь часто уходил в пустоту, словно он всё ещё пытался пронзить её, найти силуэт друга сквозь мираж заснеженных вершин.

Самым страшным было отсутствие открытых ссор. Ни криков, ни гневных слов, которые могли бы хотя бы выпустить пар. Вместо этого между Алексом и Энн выросла невидимая, но осязаемая стена, холодная и непреодолимая. Они перестали быть единым целым, перестали делиться шёпотом повседневных радостей и тревог.

Энн, видящая всё это, страдала не меньше, а, возможно, и больше. Она наблюдала, как Алекс угасает на глазах, как его медленно поглощает внутренняя тьма. Её попытки достучаться до него, её нежные слова поддержки, разбивались о глухое молчание или отстранённую вежливость, холодную, как лёд Денали. Она чувствовала себя абсолютно беспомощной, наблюдая, как душевная связь с человеком, которого она любила больше жизни, ускользает из её рук, как песок сквозь пальцы. Трагедия, произошедшая в горах, не просто ранила Алекса; она, словно острый осколок льда, вонзилась в самое сердце их отношений, медленно, неотвратимо разрушая их любовь.

Теперь Алекс часто вспоминил их счастливые моменты: смех жены, — звонкий, живой, словно колокольчик, — тепло ее руки, ее мягкие пальцы, обвивавшие его в минуты слабости, запах ее волос, до сих пор мерещившийся в воздухе, заставляя его судорожно вдыхать пустоту. Все это теперь казалось таким далеким, почти нереальным, словно прекрасный сон, который он пытался удержать, но который ускользал сквозь пальцы, оставляя лишь фантомную боль. Он вспоминал их последний разговор, когда слова, словно ледяные осколки, ранили сильнее, чем любой физический удар. Он помнил её голос — лишь шёпот, сотканный из дрожащих нитей сдерживаемых эмоций. Энн стояла напротив, за кухонным столом, сжимая столешницу, в глазах — глубокая,боль, а он смотрел на чашку с остывшим кофе, будто там, на дне, можно было отыскать ответы, способные отсрочить неизбежное.

— От нас иничего не осталось, только эхо, — до него донесся голос жены

Алекс поднял взгляд, и в его глазах отобразилась пугающая растерянность, полное непонимание разверзшейся пропасти. Он искренне не осознавал, насколько далеко они друг от друга теперь.

—Энни, что ты имеешь в виду? Мы же… мы не ругались. Я… я пытаюсь.

— Именно, Алекс! Мы не ругались! Мы просто замерли. Застыли во времени, как те незыблемые горы, которые ты так любишь. Только горы полны жизни, а мы… мы просто умираем здесь, в этой оглушительной тишине. Я не могу так больше. Я пыталась, Алекс. Боже, как я пыталась! Я говорила с тобой, но слова увязали в снегу. Я касалась тебя, но ты был холоден, как лёд. Я ждала. Я ждала, пока ты вернешься из своей боли, из своего ледяного, неприступного мира.

Алекс помнил, что при этих словах сердце будто оборвалось и полетело в бездну:

—Энн, пожалуйста… Ну почему обязательно разводится, неужели нельщя по другому?

Слёзы текли по щекам Энн, но она не вытирала их:

—Я не могу бороться с призраками. Я не могу конкурировать с тенью Дика и твоей всепоглощающей болью. Гора забрала не только твоего друга, она забрала и тебя. И сколько бы я ни стучала в эту закрытую дверь, ты меня не слышишь. Ты не слышишь, как мне больно. Ты не видишь, как я медленно, день за днём, угасаю рядом с тобой...

Алекс тряхнул головой, пытаясь отогнать болезненные воспоминания, каждое движение, каждый вдох давались с трудом, словно воздух стал плотнее, гуще, словно он задыхался в собственном горе. Пустота в груди, которая должна была быть заполнена ее присутствием, теперь зияла, причиняя физическую боль, не менее острую, чем рана от ножа. Он пытался сосредоточиться на предстоящем походе, на сводках погоды, что обещали резкое ухудшение, на потенциальной опасности, что таилась в заснеженных горах. Ему нужно было действовать, быть собранным, потому что от его решений зависели жизни других людей.

Если он вернется с Денали-Пасс, онтобязетльно встретится с Энн и поговорить с ней. Эта четкая, внезапно возникшая мысль стала якорем в бушующем хаосе его сознания. Не "если", а "когда". Он должен вернуться. И первое, что он сделает, как только спустится с горы, позвонит Энн. Сразу же. Не будет откладывать ни минуты. Они должны встретиться. Не просто поговорить, а по-настоящему поговорить. Рассказать ей всё, что он чувствовал, объяснить свою боль, своё замешательство. Где-то глубоко внутри, под слоями горя и вины, теплилась уверенность: они любят друг друга. Их любовь не умерла, она просто оказалась погребена под обломками трагедии. Ему нужно было выбраться из-под этих обломков, протянуть ей руку, показать, что он готов бороться за них. Ещё не всё потеряно. Ещё можно всё вернуть. Эта мысль, хрупкая, но яркая, как далёкая звезда, стала его единственным маяком в этой безжалостной белой мгле. Он просто должен вернуться. Для Энн. Для них обоих.