Эхо Денали (гет)

Лагерь рейнджеров на высоте 3400 метров в национальном парке Денали являл собой целый автономный комплекс, спроектированный и построенный для выживания в суровых и непредсказуемых условиях Аляски. Он служил жизненно важным опорным пунктом для всех тех, кто рисковал подняться на Денали, или, как еще называли эту вершину, Мак-Кинли. Лагерь состоял из нескольких прочных строений, которые иногда казались порождением скал. Дома были сделаны из толстых, массивных брёвен и надёжного камня, способных выдерживать ураганные ветры, снегопады и морозы.Здесь размещали и жилые помещения для спасателей и рейнджеров и хорошо оборудованный медицинский пункт, готовый к оказанию первой помощи в случае травм, обморожений или горной болезни, и складские помещения для хранения всего необходимого: от продуктов и топлива до специального альпинистского снаряжения и медикаментов.

А мощная радиостанция считалась сердцем лагеря, обеспечивающим жизненно важную связь с внешним миром, что было критически важно для координации спасательных операций и получения метеосводок. Не менее важным являлся и генераторный отсек, гарантирующий подачу электричество для связи, освещения и обогрева.

Таким образом лагерь представлял собой некий бастион, практически последний оплот цивилизации перед бескрайними, безжалостными просторами Аляски. Из окон, забранных толстыми, армированными стеклами, открывался суровый, но завораживающий вид на заснеженные вершины, которые сейчас тонули в молочной пелене непогоды. Внутри царил постоянный, фоновый гул — несмолкаемый рокот дизельных генераторов, обеспечивающих станцию энергией, шипение радиостанций, через которые рейнджеры поддерживали связь с внешним миром, и приглушенные голоса людей, что работали в этом отдалённом, суровом краю.

Когда Алекс Маккензи вошёл внутрь одного из помещений, он невольно подумал, что здесь царит тепло и затишье, которое кажется почти сюрреалистичным по сравнению с тем, что происходит снаружи. Однако Алекс знал, что стоило только переступить порог и выйти наружу, как человек сразу же ощущал всю необузданную мощь Денали в такую непогоду. Ледяной ветер пронизывал насквозь, снег слепил глаза, за стенами лагеря расстилалось безмолвное, грозное царство льда и скал, напоминающее о том, насколько мал и уязвим человек перед величием этих гор. "Белое Безмолвие" — Алекс считал, что это название одного из рассказов Джека Лондона как нельзя лучше характеризует это суровое место, эту своеобразную точку отсчёта.

Алекс любил Талкитну, для него, и для каждого, кто осмеливался бросить вызов Денали, это был последний форпост цивилизации, бьющееся сердце на краю дикой, нетронутой красоты. Здесь особенно сильно ощущался этот пронзительный контраст: упрямая воля человека сталкивалась с первозданной, необузданной мощью природы. Алекс хорошо знал эту землю. Он видел её не глазами туриста, а взглядом того, кто провёл здесь годы, понимая каждый её камень, каждое дерево, каждый капризный порыв ветра. Расположенная у слияния трёх могучих рек — Суситны, Чулитны и самой Талкитны,- эта местность являла собой живописное полотно, сотканное из самых ярких нитей дикой Аляски. Бескрайние хвойные леса, где вековые ели и могучие березы возвышались, словно безмолвные, седовласые стражи, наполняли воздух пронзительно свежим, смолистым ароматом, обещающим чистоту и прохладу. В редкие ясные дни, когда капризное аляскинское небо, словно по милости, дарило проблески солнца, сквозь густую, почти непроницаемую крону пробивались золотые лучи. Они танцевали на замшелых камнях и ласково целуя тонкие ручейки, что змейками струились по влажной лесной подстилке.

Но неоспоримым венцом Талкитны, её душой был величественный силуэт Денали. Когда облака рассеивались, гора возвышалась над горизонтом, словно сошедший с древних мифов титан. Её снежные пики, то ослепительно сверкающие под солнцем, то таинственно мерцающие в призрачном лунном свете, вызывали у кого-то трепет и страх, а у кого-то непреодолимое желание взойти на самую высокую вершину Северной Америки. Это была не просто гора, а молчаливый колосс, чьи неприступные склоны хранили истории восхождений, триумфов и трагедий, каждая из которых была высечена на её ледяных стенах.

Алекс просматривал записи в журнале регистрации, когда в коридоре послышались тяжелые шаги, Сначала они были лишь едва различимым, глухим стуком, затерянным в завываниях ветра за стенами помещения, но с каждой секундой они становились всё громче, эхом отдаваясь в деревянных стенах и наполняя неясной тревогой каждый уголок комнаты, где находился Маккензи и еще пару человек. Алекс сразу узнал эту походку — так ходил начальник станции, Дейв Браун.

Дверь, ведущая в общий зал, распахнулась неторопливо, словно уступая давлению невидимой силы, и в проёме, подобно тени, вырос Дейв. Его лицо, обычно суровое и невозмутимое, словно высеченное из гранита, сейчас отображало тревогу. Это была не та обыденная озабоченность, которую вызывали мелкие неполадки или задержки; это было нечто гораздо более серьёзное.

— Пропала группа из трёх человек, приблизительно на высоте 4500 метров, маршрут Денали-Пасс — прозвучал его голос, низкий и напряжённый. Слова упали в тишину, как тяжёлые, холодные камни в ледяное озеро, от которых по водной глади разошлись тревожные круги, достигая каждого присутствующего.

Алекс сидел за длинным столом рядом с несколькими другими рейнджерами, . Он и его товарищи обменялись понимающими взглядами.

-Когда? — спросил Алан, самый молодой из команды рейнджеров.

— Второй день, — прозвучало в ответ, и эти слова были, как приговор. Рейнджеры, вновь переглянулись: при таком стремительном ухудшении погоды, при этой внезапной, яростной буре, которая окутывала Талкитну, шансы на хороший исход были не просто малы, они были ничтожны. Каждый из них знал, что второй день в горах Аляски в конце октября, особенно в такую погоду, часто означал лишь одно: поиск тел, а не спасение жизней. Надежда, если и была, таяла быстрее, чем снег под первыми лучами весеннего солнца.

На Аляске в конце октября, когда солнце едва показывалось над горизонтом, исчезновение альпинистов редко заканчивалось чем-то иным, кроме трагедии. И особенно мрачно это звучало, когда речь шла о маршруте через знаменитый, но коварный Денали-Пасс — участок горы, известный своими внезапными изменениями погоды и непредсказуемыми лавинными ловушками.

Второй день. В такую погоду.

В комнате повисла тяжёлая пауза. Каждый из присутствующих знал, что это значит. Октябрьские штормы на Денали не прощают ошибок, и второй день без связи в условиях такой бури — это практически приговор.

— Кто вообще пошёл в такое время года туда?- спросил Уолтер, опытный рейнджер, учавствовавший в многих сложных спасательных операциях.

— Группа из трёх человек, — повторил Дейв, его взгляд скользнул по присутствующим, задерживаясь на Алексе.

— Имена вам знакомы — Хантер, Брендон, и этот... ну, тот, что с Норвегии, Ларсен.

Алекс нахмурился. Он хорошо знал эти имена. Хантер и Брендон были легендами среди восходителей, а Ларсен — их постоянный спутник, тоже достаточно опытный альпинист. Именно их самоуверенность, граничащая с безрассудством, позволяла им браться за самые сложные и рискованные восхождения.

— Они получили разрешение, верно? — скорее констатировал факт, чем спросил Алекс. В его голосе слышалось неодобрение, которое он даже не пытался скрыть.

Дейв тяжело вздохнул, его взгляд упёрся в стену.

— Да. Заверили, что осведомлены обо всех рисках. Показали весь комплект снаряжения, маршрут. Их послужной список... он безупречен. Никто не мог оспорить их опыт. Они хотели поставить рекорд.

— Рекорд? — переспросил Уолтер, и Алексу показалось, что он слышит в голосе товарища сарказм.

Дейв медленно кивнул:

— Именно. Никто до них не поднимался на Денали в октябре. Они тщательно изучили все прогнозы. Нашли то самое короткое погодные "окно" между бурями. И решили, что это их шанс.

— Шанс на что, чтобы сдохнуть? Черт, Дейв, ты же понимаешь, что это безумие! — Уолтер не сдержался и добавил пару резких выражений, и каждый из присутствующих понимал его эмоции. Слишком часто в своей работе рейнджеры сталкивались с трагедиями, смертями, которых можно было бы избежать и которые происходили исключительно из за человеческих амбиций.

Молчание вновь опустилось на комнату, но на этот раз оно было наполнено ощутимым напряжением и горькой истиной. Каждый рейнджер в их лагере, от новичка до ветерана, знал цену подобной самоуверенности. И каждый понимал, что природа Аляски не признаёт авторитетов, для нее не имеют никакого значения рекорды и достижения.

Эти трое отправились на Денали, полагаясь на удачное стечение обстоятельств: на короткое "окно" относительно хорошей погоды, на свою неординарную физическую выносливость и, главное, на свою самоуверенность. И это было очень глупо. Ведь основной альпинистский сезон на Денали длится с конца апреля/начала мая до середины июля. В это время погодные условия относительно "мягче", и Национальный парк Денали поддерживает инфраструктуру, а конец октября на Аляске — это уже глубокая осень, переходящая в раннюю зиму в горах. Температура резко падает, могут начаться сильные снегопады, которые быстро перерастают в полноценные метели и штормы. Вот и сейчас за окнами разыгралась снежная буря. В этот год, первый серьёзный снегопад сезона обрушился на местность с пугающей, почти апокалиптической скоростью и мощью, превращая привычные пейзажи в непроходимые, враждебные белые просторы. Небо, ещё недавно серое, как сталь, теперь потемнело до непроницаемой, свинцовой мглы, предвещая скорое, полное погружение в холодный, беззвёздный мрак.

Шторм, пришедший с Тихого океана, окутал Талкитну плотным, ледяным одеялом, и воздух наполнился оглушительным, неистовым рёвом ветра. Он выл, свистел и стонал, пронизывая всё до костей, превращая любой звук в бессвязный хаос. Снег падал не пушистыми хлопьями, а плотной, колючей, почти осязаемой стеной, мгновенно засыпая дороги и тропы, стирая любые ориентиры и сокращая видимость до нескольких жалких метров, где каждый шаг становился шагом в неизведанность. Каждый порыв веветр бросал пригоршни острых, ледяных кристаллов на окна станции, которые дрожали и скрипели под этим неумолимым натиском стихии. Температура стремительно, неумолимо падала, и снегопад атаковал Талкитну, превращая её из живописных ворот в Денали в заснеженную, отрезанную от мира крепость, где каждый выход наружу становился не просто испытанием, а борьбой за выживание. Для тех трёх пропавших альпинистов, что оставались где-то там, в горах, эта внезапная, яростная буря была не просто угрозой, а безжалостным, не подлежащим обжалованию приговором.

Горные перевалы, такие как Денали-Пасс, который находится на высоте около 5547 метров вообще подвержены экстремально сильным ветрам, которые в конце октября могут быть ураганными.

-Когда начинаем спасательную операцию? — спросил Алекс

Дейв медленно обвел взглядом всех присутствующих в помещении. Его взгляд задержался на каждом лице, словно он пытался прочитать их мысли

-Планируем завтра утром, наконец ответил он, растягивая слова, будто каждое из них имело особую, непосильную тяжесть.

— Конечно, если будет улучшение погоды, — добавил он, и это прозвучала как горькая ирония. Дейв знал, что в такой шторм отправлять рейнджеров на задание — это верная гибель. Жизнь каждого из них была слишком ценна, чтобы рисковать ею без крайней необходимости.

За окнами бушевала настоящая снежная буря, снег яростно бился в стекло, а небо было тяжелым, свинцово-серым полотном, предвещающим лишь дальнейшее ухудшение. Каждый из них, опытные спасатели, хорошо понимал, что никакого улучшения в ближайшее время не предвиделось. Наоборот, казалось, что стихия лишь набирает силу. И было абсолютно ясно, что в такую погоду начать спасательную операцию было бы самоубийством.

Алекс нахмурился, что-то обдумывая, он опустил взгляд, словно вглядываясь в свои собственные тревожные мысли. А если эти трое ещё живы? Или хотя бы один изьних? Если он цепляется за жизнь где-то там, среди ледяных расщелин, если у него есть шанс на спасение?

Воспоминания, которые он безуспешно пытался гнать от себя и которые всегда неизменна были с ним как осколки льда, впивались в его сознание. Несколько лет назад, именно на Денали-Пасс он потерял человека, напарника и хорошего друга. Тело нашли только весной. И теперь всё переживаете Алексом за это время нахлынуло с новой силой. То чувство беспомощности, та боль утраты, которую он тогда пережил, казались свежими, словно это произошло только вчера.

Алекс достал карты местности и начал внимательно изучать их, делая какие-то заметки и наброски. Он уже принял решение, о котором, конечно, не собирался никому говорить.

Тревожная ночь обволакивала станцию рейнджеров, заглушая любые звуки, кроме собственного яростного голоса. Внутри, несмотря на тепло и свет, витало тяжое чувство беспокойства, леденящий холод за судьбу пропавшей троицы. Эта ночь принесла не покой, а лишь обостренное понимание: рассвет не даст возможности начать поисковую операцию. Ожидания улучшения погоды— это всё, что оставалось. Монотонное, пронизывающее завывание ветра, похожего на стон, яростно хлеставшего по стенам строения, лишь усиливало напряжение.

Алекс сидел в опустевшем общем зале, его взгляд был прикован к мерцающему экрану метеостанции. Каждая цифра, каждый пиксель графика казался насмешкой над его задумкой. По прогнозам надвигался о ещё более мощный шторм, и, судя по всем показателям, такая снежная буря могла затянуться до сорока восьми часов. Но сквозь мерцающий поток данных взгляд мужчины зацепился за краткую, обманчивую паузу в снежном безумии: проглядывало окно примерно в два-три часа относительно стабильной погоды. Достаточно для короткого, рискованного рывка. Это не являлось подходящим условием для полноценной поисковой операции, но это единственное, что у него было.

В этот короткий промежуток Алекс мог успеть подняться на определенную высоту, обследовать ключевые участки откуда в последний раз выходила на связь пропавшая группа. Возможно, он сможет найти какие-то следы, признаки, что угодно, что укажет путь. Это будет нарушением устава, но для него это был единственный способ заглушить внутренний крик, который требовал действовать. Возможно, именно эти несколько часов, этот рывок, станут решающими. И не только для поисков группы, но и для его собственной души, измученной болью и виной.

Он остался здесь один, другие рейнджеры давно разошлись по своим комнатам, пытаясь обрести хотя бы несколько часов забытья перед тем, как новый день принесет с собой еще больше испытаний. Мысли кружили в созании мужчины, словно хищные птицы, кружили над одной и той же болезненной точкой, возвращая его к кошмару прошлого. Он снова и снова просматривал сводки о погоде, прнимая, что рейнджеры и спасатели не выйдут завтра на маршрут. Оказаться в горах в такую неистовую бурю, когда видимость порой падала до нескольких метров, а ветер не просто сбивал с ног, но грозил унести в бездну — это было бы верным самоубийством.

Дейв Браун, начальник станции, никогда не пойдет на это, и будет прав.Рисковать жизнями рейнджеров, бросать их в пасть стихии ради призрачной, почти несбыточной надежды найти пропавших живыми — это было бы не просто бессмысленно, а преступно. Алекс хорошо осознавал, что шансы обнаружить альпинистов в живых таяли с каждой уходящей минутой. Суровые, неумолимые законы Аляски не прощают ошибок, и порой единственное, что остается, — это принять жестокую реальность. Здесь, на Денали, гора диктовала свои правила, и не подчиниться им означало подписать смертный приговор.

Взгляд Алекса упал на компас, лежавший на столе рядом с картами местности. Его латунный корпус потускнел от времени, это был компас Дика, его лучшего друга и бессменного напарника, с которым они прошли не один десяток километров по этим суровым склонам. Компасом, который Алекс так и не смог отдать родным Дика, словно частичка его друга навсегда осталась с ним. Каждый раз, когда Алекс брал его в руки, в памяти с неумолимой четкостью всплывал тот проклятый день. Тогда, три года назад, во время поисковой операции, в условиях очень ограниченной видимости, когда снег сыпал стеной, а ветер рвал палатки и срывал снежные карнизы, они в итоге спасли тех альпинистов, но Дик погиб. Алекс до сих пор прокручивал в памяти тот день: за доли секунд "белое безмолвие" обрушилось на Денали Пас. Еще мгновение назад силуэт Дика виднелся впереди, едва различимый сквозь пелену снегопада, а затем… все исчезло. Яростный порыв ветра взметнул вихри снега такой немыслимой плотности, что мир сузился до пределов собственного капюшона. Видимость упала до нуля, и возникло ощущение, будто они оказались внутри гигантского молочного коктейля.

Непонятно, что именно произошло, возможно, в этой белой слепоте, где ориентиры потеряли всякое значение, Дик, вероятно, попробовал идти наугад и подошел к краю снежного карниза. Белая пелена скрывала предательскую пустоту за снежным выступом, нависшим над склоном. И что еще делало произошедшее по-настоящему ужасным: Алекс не услышал ничего. Ни крика, ни даже слабого зова.Завывание бури было настолько оглушительным, а снежная завеса такой плотной, что любые звуки просто растворялись в этом хаосе. Алекс инстинктивно шагнул вперед, туда, где несколько секунд назад видел силуэт друга, но наткнулся лишь на пустоту, затянутую все той же непроницаемой белизной. Он протянул руку, словно пытаясь нащупать невидимую преграду, но ощутил лишь ледяной воздух и паническое осознание: Дик просто исчез. Страшная догадка обожгла сознание: в этой безумной круговерти снега Дик оступился, шагнул в никуда, туда, где обманчивая белизна скрывала пропасть. Карниз… он, должно быть, не увидел карниз в этой ослепляющей буре. Алекс замер, оглушенный внезапной, ужасающей тишиной, которая часто следует за порывом шквального ветра. Но непроницаемая белизна вокруг казалась насмешкой, скрывающей непоправимое. Дик ушел в эту белую пелену, словно гора просто забрала его, без единого звука, без прощального слова.

За три года не было ни дня, чтобы Алекс не думал о трагедии, не винил себя в том, что выпустил Дика из поля зрения. Пара мгновений, которые стоили жизни его другу. Он был уверен: если бы он находился совсем рядом, а не за несколько метров, он смог бы удержать Дика. Эта мысль, подобно острому шипу, вонзалась в его сознание, не давая покоя.

Дейв прав — даже у самых отважных и преданных своему делу спасателей, таких как Дик, есть предел возможностей, есть невидимая черта, за которую нельзя переступать, если хочешь выжить сам и не стать очередной жертвой. Алекс чувствовал, как тяжелый, невыносимый груз ответственности давит на него, сковывая его мысли и движения. Он знал, что должен принять решение, каким бы болезненным и душераздирающим оно ни оказалось, каким бы грузом оно ни легло на его и без того израненную душу. Горы не прощают сантиментов, и сейчас нужно было сделать выбор между эмоциями и суровой реальностью, между желанием спасти и необходимостью выжить.

Полумрак станции обволакивал Алекса, но в его мыслях было куда темнее, чем снаружи. Над головой стучал неумолкаемый ритм ветра, предвестника грядущего шторма, но истинная буря бушевала внутри. Это была не только тревога за пропавших людей и надвигающийся еще более сильный шторм, что нависал над горами словно зловещая тень, но и глубокая, ноющая боль, что терзала его душу. Но кроме этой непреходящей тоски по другу была еще одна, такая же пронзительная рана, кровоточащая глубоко внутри — развод с Энн. Они расстались совсем недавно, но Алекс до сих пор не мог осознать, как это могло произойти. "Как? Как мы, два любящих человека, могли дойти до этого?" — этот вопрос, словно заноза, не давал покоя, пронизывая его насквозь. Он помнил, как они часами разговаривали обо всем на свете, как их смех переплетался, как их взгляды говорили больше, чем любые слова. Он знал абсолютно точно, до каждой клеточки своего существа, что они любили друг друга. Ни у него, ни у Энн не было никого другого. Измена? Даже мысль об этом была абсурдной, кощунственной. Просто... какое-то недопонимание, тонкая трещина, постепенно расширявшаяся, пока не поглотила все. Нехватка времени, усталость после работы, переживания Энн за него, когда он участвовал в поисковых операциях, а самое главное, его боль после потери Дика. Это стало неким незримым ледником, сковавшим жизнь Алекса и Энн. Боль потери, жгучее чувство вины, обжигающая горечь абсолютного бессилия — всё это накрыло Алекса не резуо, как лавина, а медленно, давящей толщей, погребая его под собой. Он словно погрузился в собственный, непроницаемый мир, сотканный из боли и воспоминаний, мир, куда не было доступа даже самому близкому человеку.

Алекс отдалился от Энн, не из ненависти или охлаждения чувств. Нет. Он отгородился от неё, потому что не мог, не смел разделить эту удушающую боль. Он был физически рядом, но его душа осталась там, на проклятом перевале, в том мгновении, когда Дик растворился в белой пелене. Эти страшные секунды, эти невысказанные вопросы терзали его день и ночь, не давая покоя. Разговоры о чувствах стали невозможны; любое прикосновение казалось пыткой. Его взгляд, прежде полный жизни, теперь часто уходил в пустоту, словно он всё ещё пытался пронзить её, найти силуэт друга сквозь мираж заснеженных вершин.

Самым страшным было отсутствие открытых ссор. Ни криков, ни гневных слов, которые могли бы хотя бы выпустить пар. Вместо этого между Алексом и Энн выросла невидимая, но осязаемая стена, холодная и непреодолимая. Они перестали быть единым целым, перестали делиться шёпотом повседневных радостей и тревог.

Энн, видящая всё это, страдала не меньше, а, возможно, и больше. Она наблюдала, как Алекс угасает на глазах, как его медленно поглощает внутренняя тьма. Её попытки достучаться до него, её нежные слова поддержки, разбивались о глухое молчание или отстранённую вежливость, холодную, как лёд Денали. Она чувствовала себя абсолютно беспомощной, наблюдая, как душевная связь с человеком, которого она любила больше жизни, ускользает из её рук, как песок сквозь пальцы. Трагедия, произошедшая в горах, не просто ранила Алекса; она, словно острый осколок льда, вонзилась в самое сердце их отношений, медленно, неотвратимо разрушая их любовь.

Теперь Алекс часто вспоминил их счастливые моменты: смех жены, — звонкий, живой, словно колокольчик, — тепло ее руки, ее мягкие пальцы, обвивавшие его в минуты слабости, запах ее волос, до сих пор мерещившийся в воздухе, заставляя его судорожно вдыхать пустоту. Все это теперь казалось таким далеким, почти нереальным, словно прекрасный сон, который он пытался удержать, но который ускользал сквозь пальцы, оставляя лишь фантомную боль. Он вспоминал их последний разговор, когда слова, словно ледяные осколки, ранили сильнее, чем любой физический удар. Он помнил её голос — лишь шёпот, сотканный из дрожащих нитей сдерживаемых эмоций. Энн стояла напротив, за кухонным столом, сжимая столешницу, в глазах — глубокая,боль, а он смотрел на чашку с остывшим кофе, будто там, на дне, можно было отыскать ответы, способные отсрочить неизбежное.

— От нас иничего не осталось, только эхо, — до него донесся голос жены

Алекс поднял взгляд, и в его глазах отобразилась пугающая растерянность, полное непонимание разверзшейся пропасти. Он искренне не осознавал, насколько далеко они друг от друга теперь.

—Энни, что ты имеешь в виду? Мы же… мы не ругались. Я… я пытаюсь.

— Именно, Алекс! Мы не ругались! Мы просто замерли. Застыли во времени, как те незыблемые горы, которые ты так любишь. Только горы полны жизни, а мы… мы просто умираем здесь, в этой оглушительной тишине. Я не могу так больше. Я пыталась, Алекс. Боже, как я пыталась! Я говорила с тобой, но слова увязали в снегу. Я касалась тебя, но ты был холоден, как лёд. Я ждала. Я ждала, пока ты вернешься из своей боли, из своего ледяного, неприступного мира.

Алекс помнил, что при этих словах сердце будто оборвалось и полетело в бездну:

—Энн, пожалуйста… Ну почему обязательно разводится, неужели нельщя по другому?

Слёзы текли по щекам Энн, но она не вытирала их:

—Я не могу бороться с призраками. Я не могу конкурировать с тенью Дика и твоей всепоглощающей болью. Гора забрала не только твоего друга, она забрала и тебя. И сколько бы я ни стучала в эту закрытую дверь, ты меня не слышишь. Ты не слышишь, как мне больно. Ты не видишь, как я медленно, день за днём, угасаю рядом с тобой...

Алекс тряхнул головой, пытаясь отогнать болезненные воспоминания, каждое движение, каждый вдох давались с трудом, словно воздух стал плотнее, гуще, словно он задыхался в собственном горе. Пустота в груди, которая должна была быть заполнена ее присутствием, теперь зияла, причиняя физическую боль, не менее острую, чем рана от ножа. Он пытался сосредоточиться на предстоящем походе, на сводках погоды, что обещали резкое ухудшение, на потенциальной опасности, что таилась в заснеженных горах. Ему нужно было действовать, быть собранным, потому что от его решений зависели жизни других людей.

Если он вернется с Денали-Пасс, онтобязетльно встретится с Энн и поговорить с ней. Эта четкая, внезапно возникшая мысль стала якорем в бушующем хаосе его сознания. Не "если", а "когда". Он должен вернуться. И первое, что он сделает, как только спустится с горы, позвонит Энн. Сразу же. Не будет откладывать ни минуты. Они должны встретиться. Не просто поговорить, а по-настоящему поговорить. Рассказать ей всё, что он чувствовал, объяснить свою боль, своё замешательство. Где-то глубоко внутри, под слоями горя и вины, теплилась уверенность: они любят друг друга. Их любовь не умерла, она просто оказалась погребена под обломками трагедии. Ему нужно было выбраться из-под этих обломков, протянуть ей руку, показать, что он готов бороться за них. Ещё не всё потеряно. Ещё можно всё вернуть. Эта мысль, хрупкая, но яркая, как далёкая звезда, стала его единственным маяком в этой безжалостной белой мгле. Он просто должен вернуться. Для Энн. Для них обоих.

Звуки снежной бури за окнами не стихали, временами переходя от завывания к дикому, разъяренному реву. Но Алекс почти не слышал его. Его мысли, острые и сосредоточенные, были целиком поглощены предстоящим. Он методично собирал все необходимое в рюкзак, его руки

двигались с холодной, почти механической точностью.Прежде всего, снаряжение для выживания: ультралёгкий спальный мешок, способный выдержать арктические температуры, компактная, но прочная одноместная палатка, которая могла выстоять под натиском ураганного ветра. Рядом с ними легли миниатюрная газовая горелка и два баллона с топливом — для растопки снега и приготовления горячей еды. Расчёт был на несколько дней, ведь в горах даже час может обернуться вечностью. Затем он занялся провизией, и хотя Каждый грамм веса бы на счету, но питание — это энергия, а значит, шанс на выживание. Если ему повезёт найти альпинистов живыми, то они не смогут сразу начать спуск в лагерь, поэтому у них должен быть запас еды на пару дней.

Особое внимание Алекс уделил аптечке: обезболивающие для снятия шока от возможных травм, антибиотики на случай инфекции, стерильные перевязочные материалы и жгуты для остановки кровотечения. Он положил несколько ампул адреналина — на крайний случай, для стимуляции сердца при сильном переохлаждении или анафилактическом шоке, хотя надеялся, что применять их не придётся. Алекс не мог позволить себе роскошь надеяться на лучшее; он готовился к худшему, но должен был знать, что сможет оказать первую помощь.

Закончив с последними приготовлениями, Алекс еще раз окинул взглядом зал, проверяя, ничего ли он не забыл? Вроде бы нет. Мужчина ввшел в коридор и прислушался, убеждаясь, что никто не заметит его ухода. Нельзя было допустить, чтобы его остановили. Затем, бесшумно, словно тень, он выскользнул за дверь.

На столе, в общем зале, осталась короткая, написанная торопливым, но твёрдым почерком записка: " Это Маккензи. Вышел на поиски пропавшей группы. Выйду на связь через два часа".

* * *

Снегоход Алекса, обычно быстрый и послушный, теперь с трудом пробивался сквозь плотную стену снега и ветра. Видимость сильно упала, и осторожность рейнджера была его проводником в этом снежном хаосе. Он ехал медленно, почти ползком, постоянно вглядываясь вперёд, пытаясь различить хоть что-то сквозь мелькающие снежинки. Его руки крепко сжимали руль, движения были точными и выверенными. Алекс чувствовал каждое дрожание машины, каждый её кренящийся шаг, интуитивно корректируя курс.В его мыслях не было места страху, только ледяная сосредоточенность. Каждый метр пути давался с трудом, но он продолжал двигаться вперёд, не позволяя себе ни на секунду отвлечься или потерять бдительность.Несмотря на силу бури, Алекс не терял самообладания, наоборот, он словно стал единым целым со стихией. Его ручной GPS-навигатор был верным спутником, пульсирующим голубым светом в белой мгле. На его экране, словно живые нити, прокладывались текущий и пройденный трек, а важные путевые точки отмечались яркими символами. Алекс направлялся именно туда, где два дня назад последний раз выходила на связь группа Хантера; он решил следовать этим маршрутом, именно там должны начинались его поиски.

Гусеницы снегохода с глухим гулом врезались в укатанный снег у подножия первого серьёзного подъёма, словно машина, измученная схваткой со стихией, наконец-то сдалась. Здесь заканчивалась последняя возможность использовать технику. Дальше, на пути к заснеженным вершинам, дорога принадлежала лишь ветру, льду и беспощадной силе гор. Вся надежда теперь была на собственную физичексую подготовку, снаряжение и удачу, а также на способность принимать решения в критических условиях. Ему предстояло подниматься вверх, где каждый шаг являлся борьбой, противостоянием с ледяным, пронизывающим до костей ветром, который не стихал ни на минуту, норовил сорвать капюшон и забраться под одежду.

Впереди, словно безмолвные, но грозные стражи, высились коварные склоны. Алекс смотрел на них и размышлял, пытаясь понять: почему группа не смогла спуститься или подать новые сигналы. Заблудились? Получили травмы? Заблокированы лавиной, как это часто случается в этих местах? Он прокручивал в голове все возможные сценарии, каждый из которых был хуже предыдущего. Вполне вероятно, что он не может не найти их следов в этой белой мгле, обжигала. Ведь снежная буря способна замести любые, даже самые глубокие отпечатки, превратив горные склоны в гладкое, безликое полотно. Но их маршрут был известен, а значит, существовал хоть какой-то шанс найти улики, даже если снег постарался скрыть их.

Алекс чувствовал, что ответственность за каждый следующий шаг ложится на его собственные плечи, и безусловно, решающую роль играла здесь милость гор. В такую погоду они были не просто безмолвными гигантами, а живой, дышащей сущностью, которая могла как пропустить, так и безжалостно поглотить любого, кто осмелится бросить ей вызов. Мужчина ощущал их ледяное величие, их безразличие к человеческим планам. Смогут ли они пропустить его сквозь эту снежную завесу? Захотят ли? Ответы на эти вопросы теперь зависели не от технологий, а от древнейшего, невидимого договора между человеком и природой. Он был готов принять этот вызов, полностью осознавая, что в этот момент он — лишь крошечная точка в бескрайнем, заснеженном мире, чья судьба зависит от куда более могущественных сил.

На спину мужчины лёг основной рюкзак, плотно подогнанный под его фигуру. К поясной обвязке, на прочных карабинах, были пристёгнуты жизненно важные приборы и инструменты. Снаряжение ощущалось как продолжение его собственного тела, его вес распределялся равномерно, не мешая движениям. Первый участок подъёма, по относительно пологому, но уже занесённому глубоким снегом склону, прошёл без существенных затруднений. Однако Алекс прекрасно осознавал, что это было лишь начало. Настоящие испытания, коварные ловушки Денали, ждали его впереди.

Спустя полтора часа изнурительного подъёма, когда каждый шаг требовал колоссальных усилий и концентрации, Алекс ощутил, как усталость начинает сковывая движения, притупляя внимание.Он внимательно осматривался, ища хоть какое-то укрытие от ветра в этом белом безумии. Сквозь вихри снега, прямо по курсу вырисовался тёмный, массивный силуэт. Это был выступ скалы, невысокой, но достаточно широкой, чтобы образовать хоть какое-то подобие убежища.

Алекс медленно подошёл к скале. В её каменной тени ветер был уже не таким пронизывающим, а снежная круговерть ослабевала. Он прислонился к холодной, шершавой поверхности, позволяя телу немного расслабиться. Закрыл глаза, делая глубокие, размеренные вдохи, чтобы успокоить сердцебиение. Затем достал из рюкзака термос с горячим чаем; каждый глоток обжигал, но одновременно согревал изнутри, возвращая силы. В этот момент ему меньше всего хотелось думать о пропавших альпинистах; все его сознание было поглощено одной лишь мыслью — выжить в этом бескрайнем, ледяном аду. В голове звучал настойчивый шёпот инстинкта самосохранения, голос, усиленный беспощадным ветром и ледяным холодом. "Зачем? Зачем бездумно рисковать? — твердил он. — Нужно возвращаться, пока не поздно, пока погода ещё позволяет тебе сделать это. Идти дальше — безрассудство, чистое самоубийство." Мысли, словно снежинки, хаотично кружились, то подталкивая к возвращению, то удерживая на месте. Алекс представлял себе, как спускается к месту, где оставил снегоход, как медленно, но верно выбирается из этого снежного ада, возвращаясь к теплу и безопасности. Это не было малодушием или трусостью; это была здравая оценка ситуации, логичный вывод из суровой реальности, в которой каждый шаг мог стать последним. Но тут же перед его внутренним взором возник образ Дика. Это было не просто воспоминание, а некое ощущение его присутствия, столь сильное, что казалось, Дик стоит рядом, практически осязаемый. Странно, но это нисколько не удивило Алекса, он не видел в этом ничего сверхъестественного или мистического. Это было скорее глубокое, внутреннее знание, интуиция, неподвластная логике. Он просто знал, что Дик рядом. Он не мог объяснить этого феномена, но и не нуждался в объяснениях. Для Алекса это было так же реально, как завывание ветра или скрип снега под гусеницами снегохода. Дик рядом, он пришёл, чтобы помочь ему, это правильно. Ведь они друзья.

Звук рации, пробившийся сквозь завывание ветра, был похож на тихое потрескивание, её корпус был холодным от мороза, но в руках рейнджера она казалась надёжной и единственной связью с миром, оставшимся внизу.

— База Талкитна, приём. Это Маккензи, — произнёс Алекс, стараясь говорить максимально чётко, чтобы его голос не утонул в непрекращающемся завывании ветра. В эфире сначала послышался лишь треск помех -частый признак плохой связи в этих горах, но вот, сквозь шум пробился встревоженный, срывавшийся голос Дейва Брауна:

— Маккензи, какого чёрта? Где ты?!

Было понятно, что там, на другом конце, нервничают, понимая, что Алекс бросает вызов стихии.

— Начал поисковую операцию, — спокойно, насколько это было возможно в такой ситуации, ответил Алекс, игнорируя эмоциональный всплеск.

— Достиг точки входа на восточный маршрут.

— Приказываю возвращаться. Немедленно. Погода ухудшается, ты рискуешь собой без всякой нужды.

Алекс крепче сжал рацию. Несмотря на шум ветра, он услышал каждое слово, и прекрасно почувствовал волнение в голосе своего начальника.

— Следующий выход на связь через два часа — спокойно ответил он, стараясь, чтобы его голос звучал твёрдо, несмотря на помехи и завывание ветра. Ответ Дэйву, прозвучавший так споспокойно, словно перерезал невидимые нити, связывающие его с безопасностью базы. Он отключил рацию и повернулся к заснеженной круговерти, чтобы опять двинуться вперёд. Алекс не спешил, осознавая, что аккуратное расходование сил сейчас важнее скорости. Он поднимался в гору медленно, осторожно, чувствуя рельеф, угадывая неровности, будто сливаясь с ритмом стихии, экономя каждый вдох.

Он поднялся на небольшую возвышенность у стены скалы, продолжая вглядываться в белую круговерть. Внезапно, словно призрак, сотканный из метели, впереди начали проступать неясные очертания. Сначала это казалось игрой света и тени, случайным нагромождением снега. Но чем ближе подходил мужчина, тем отчетливее становились эти формы. Они возвышались над ровной поверхностью сугробов какими-то странными, геометричными выступами. Сердце Алекса сделало неосознанный скачок. Он прищурился, пытаясь отфильтровать мелькание снежинок. Среди белого хаоса, ему почудилось… край палатки. Едва различимый, словно бледный акварельный мазок на белом холсте, но всё же — прямой угол, натянутая ткань, отличная от хаотичных надувов снега. Разум Алекса пытался обработать увиденное, сопоставляя призрачный образ с суровой реальностью бушующей вокруг. Он поспешил к палатке, по колени проваливаясь в глубокий снег, а сама палатка казалась призрачным курганом, почти полностью поглощённым разбушевавшейся стихией. Сквозь танцующую белую пелену виднелись лишь её смутные очертания, похожие на обледеневший холм, из которого торчит лишь небольшой фрагмент ткани.

Чтобы добраться до входа в палатку, Алексу пришлось приступить к настоящим раскопкам. Снег был не рыхлым и пушистым; он был плотным, набитым ветром, местами уже превратившимся в твёрдый наст.

Лавинная лопатка Алекса вонзалась в плотный, набитый ветром снег, скалывая его пласты и отбрасывая их в сторону. Лицо Алекса было сосредоточенным, дыхание прерывистым, но движения оставались точными, отработанными.

Вход был засыпан до самой верхушки, но по мере того, как снег отступал, Алекс с нарастающим напряжением осознавал: молния не застегнута. Это означало, что палатка была открыта, возможно, даже распахнута, когда её накрыл буран. Эта деталь, казалось бы, незначительная, лишь усиливала тревогу. Если бы она была застёгнута, внутри мог быть воздух, тепло, хоть какое-то подобие убежища. Но открытый вход означал, что стихия беспрепятственно хозяйничала внутри.

Наконец, когда последний плотный слой снега был сброшен, Алекс отбросил лопату в сторону. Входная часть палатки, теперь открытая ветру, хлопала и трепетала. Через тёмный, промёрзший проём он заглянул внутрь.

В тусклом сумраке, проникающем сквозь плотную ткань, он сразу же увидел, что его худшие опасения подтвердились. Палатка была пуста. Ни спальных мешков, ни снаряжения, ни единого следа человеческого присутствия, кроме, быть может, пары занесённых снегом отпечатков, если таковые вообще были. Внутри царил тот же ледяной холод, что и снаружи, и ничто не указывало на то, что кто-то недавно здесь был.

Неужели он на верном пути? Они были здесь. Это было одновременно и облегчением, и новым витком тревоги. Если вещи брошены, значит, что-то произошло. Алекс выпрямился, тяжело переводя дыхание, и огляделся, пытаясь оценить обстановку. Окружающий пейзаж был однородным, почти инопланетным — бесконечные, безжизненные сугробы, сквозь которые едва проступали размытые силуэты скал, утонувшие в молочной пелене.

Куда пошла группа Хантера? Почему бросили палатку? Вещи взяли с собой, значит, рассчитывали найти более надежное укрытие? Ответы на эти вопросы теперь казались еще более неотложными и важными.

Алекс будто замер на несколько секунд, осматривая пустое пространство палатки и пытаясь осмыслить увиденное. Могла ли это быть палатка какой-то другой группы?Мужчина тут же отбросил такой вариант: вероятность присутствия другой группы здесь в такое время года и в такую погоду, была ничтожно мала. Его разум искал рациональное объяснение причинам, которые могли заставить людей оставить своё убежище. Произошла экстремальная ситуация? Например, сход лавины? Но тогда это заставило бы альпинистов действовать быстро и без оглядки на вещи, они бы бросили снаряжение. Возможно, кто-то из них получил травму и они отправились искать помощь? Или, скорее всего, в условиях ухудшения погоды они стали

искать более надежное укрытие. И тогда они могли взять с собой только самое необходимое — рюкзаки с едой и тёплыми вещами, а палатку оставили, чтобы не тащить лишний груз. При благополучном исходе событий они планировали позже вернуться за ней.

Все эти предложения, промелькнувшие в голове Алекса, могли быть как и логично обоснованными теориями, так и призрачными нитями, ведущим в ещё большую неизвестность, в миражи белого безмолвия.

Алекс достал свой ручной GPS-навигатор — компактный, но надежный прибор, его незаменимый спутник в этой дикой глуши. Сверив текущие координаты с картой, он отметил местоположение пустой палатки, присвоив ей метку "Лагерь 1 — пусто". Это действие было критически важным для дальнейшей стратегии поисковой операции, давая ему четкую точку отсчета. Затем он взял спутниковую рацию, ставшую жизненно важным мостом между ним и базой в этих суровых условиях. Алекс поднял рацию, чувствуя её холодный пластик. И хотя пару часов назад он выходил на связь с базой,

вероятность помех в такую погоду была достаточно высока, и Алекс не без волнения начал настраивать частоту. Шипение в эфире не исчезало полностью, но стало фоновым, уступая место чему-то иному. И затем, сквозь этот едва слышный акустический туман, до него донёсся голос. Не совсем отчётливый, чуть искажённый, но безошибочно узнаваемый. Это был Уолтер.

Мир вокруг Алекса, казалось, замер. Пронизывающий ветер стих, снежная круговерть перестала давить на глаза. Всепоглощающий холод отступил, давая место волне тепла, которая разлилась по всему телу.

-Маккензи? Алекс, ты меня слышишь?! — донёсся голос Уолтера, уже чуть более чёткий, полный неподдельной, заразительной надежды. В нём слышалась радость, настолько искренняя и сильная, что она передавалась даже сквозь остаточные помехи.

Прикрывая микрофон от свирепых порывов ветра, что норовили вырвать прибор из рук, Алекс ответил:

— База Талкитна, это Маккензи, прием, — произнес он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно.

-Слышу тебя, Алекс. Доложи обстановку, — последовал немедленный ответ Уолтера

— Обнаружена палатка. Повторяю, палатка найдена, но внутри никого нет, ни людей, ни каких либо вещей. Координаты занесены в навигатор.

Алекс сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями, чувствуя, как морозный воздух обжигает легкие.

— Предполагаю, что пропавшие находятся поблизости. Планирую продолжить поиски. Считаю, что потенциал для обнаружения остается высоким.

Последовала короткая, но напряженная пауза, в течение которой Алекс показалось, что он слышит приглушенный разговор на фоне, шелест карт и щелчки клавиатуры.

— Алекс, информация принята. Однако, согласно последним метеорологическим данным, — в голосе Уолтера отразилось волнение,

— Приближается еще более сильный шторм. Метеорологи прогнозируют резкое ухудшение погоды в течение ближайших часов. Рекомендуем немедленно прекратить операцию и вернуться на базу. Риски становятся неприемлемыми.

Алекс крепче сжал рацию, он прекрасно осознавал смертельную опасность шторма в Денали, способного похоронить все живое под тоннами снега и льда. Но то самое необъяснимое предчувствие, интуиция а также настойчивая мысль о людях, которые, возможно, нуждались в срочной помощи, перевешивали все опасения.

— Вас понял, база, — ответил он твердым, почти упрямым голосом.

— Но я продолжу операцию. Они не могли просто исчезнуть. Предоставьте мне еще два часа. Если поиски не дадут результата, я начну отход.

Он отключил рацию, не дожидаясь дальнейших возражений. Спорить было некогда. Алекс поднял взгляд на нависающие скалы, их острые вершины скрывались в низких, свинцовых облаках. Его следующим направлением была восточная стена.Там, если ему повезёт, возможно, можно было обнаружить укрытие или новые следы.

Он продолжил своё изнурительное восхождение, шаг за шагом преодолевая коварные скользкие участки и проваливаясь в глубокий, рыхлый снег, который словно пытался удержать его.Каждый мускул ныл от напряжения, а лёгкие горели от холодного, разреженного воздуха. Тем временем, усиливающийся ветер не просто дул — он перерастал в плотную снежную бурю, настоящую белую завесу, которая хлестала по лицу ледяной крошкой, впиваясь в кожу и забивая дыхание. Видимость, которая и так была не идеальной, значительно ухудшалась, сводясь почти к нулю.Он регулярно сверялся с навигатором, крепко сжимая его в ледяных пальцах, пытаясь разглядеть мерцающую точку на экране сквозь снежную пелену. Но постоянно заметаемые снегом следы и стремительно ухудшающиеся условия неумолимо снижали его уверенность в правильности выбранного пути. Каждая следующая минута приносила всё больше сомнений.

В условиях высокогорья, где стихия диктовала свои правила, даже самое надёжное оборудование могло давать сбои. Батареи могли разрядиться на морозе, спутниковый сигнал — потеряться. Мысль о том, что он может заблудиться в этом бескрайнем белом аду, замерзнуть или оступиться на каком-то невидимом из-за снега обрыве и сорваться в пропасть, холодным, липким страхом начинала проникать в сознание.Видимость стремительно ухудшалась, окутывая его со всех сторон, почти полностью скрывая ориентиры, превращая окружающий мир в пустоту.

И вдруг, сквозь монотонный свист ветра и хруст мерзлого снега под ногами, на мгновение ему показалось, что он слышит нечто иное: далёкий голос Дика, зовущего его по имени.

Это было так неожиданно и резко, что Алекс инстинктивно вздрогнул, резко оборачиваясь на звук, словно ожидал увидеть Дика, стоящего прямо за спиной. Но там не было никого, кроме бескрайнего, безмолвного снежного покрова и величественных, равнодушных гор, простирающихся до самого горизонта. Он затаил дыхание, напряжённо вслушиваясь, но голос исчез так же внезапно, как и появился, оставив после себя лишь пульсирующую тишину. Однако ощущение присутствия не исчезло. Оно не было похоже на галлюцинацию от холода или усталости. Это было иное, более глубокое и пронзительное чувство, словно Дик был рядом, невидимый, но ощутимый, как неосязаемая тень, скользящая по его сознанию. Это было похоже на фантомную боль, когда потерянная конечность всё ещё "чувствуется", только здесь это было фантомное присутствие.

Алекс сделал ещё несколько тяжёлых шагов, пытаясь отогнать эту странную навязчивую мысль, сосредоточиться на поиске. Но чем дальше он продвигался, тем сильнее и отчётливее становилось это странное чувство. Оно перестало быть мимолётным эхом и превратилось в нечто более осязаемое. Ему казалось, что кто-то не просто рядом, а стоит прямо за его спиной, внимательно наблюдая за каждым его движением, за каждым вздохом. Не холодное, отстранённое наблюдение, а скорее внимательный, чуть печальный взгляд.

Он всем своим разумом, всей своей логикой понимал, что это невозможно. Он был один на этом суровом склоне, вдали от цивилизации. Алекс был в полном сознании, его мысли были ясны, движения скоординированы. Это не было обморожение, не было признаков потери рассудка. Он чётко ощущал своё тело, ступни в ботинках, холодный воздух, заполняющий лёгкие. Но это ощущение было настолько реальным и пронзительным, настолько плотным и весомым, что Алекс невольно остановился.

Воздух вокруг него как будто сгустился, и по телу пробежала волна, похожая на лёгкий электрический разряд. Он не чувствовал страха, скорее — глубокую, почти щемящую тоску и необъяснимую связь.

— Дик? — почти неслышно, одними губами прошептал он в ледяную пустоту. Голос его был негромким, лишь едва слышимым шёпотом, но для Алекса он прозвучал оглушительно, как крик. И это хрупкое слово, его имя, растворилось в завываниях ветра, уносясь в бескрайние просторы гор, словно нежное эхо давних воспоминаний. Ответной тишиной. Но Алекс знал. Он был здесь.И в тот же миг, как волной накрыло осознание. Это было не просто воспоминание или игра разума. Это был знак. Чёткий, недвусмысленный посыл, который невозможно было игнорировать. Он не знал, как это работает, но Дик будто указывал ему путь. Внезапно, сквозь пелену ветра и снега, впереди, чуть правее, Алекс заметил то, чего не видел раньше: еле заметный, почти занесённый снегом выступ скалы, который мог служить укрытием. Или... началом нового следа.

Теперь он знал, куда идти дальше. Не просто по логике, но по интуиции, ведомый тем незримым, но таким сильным присутствием. Дик не оставил его одного. Он вёл его.

Спустя изнурительное, но, казалось, бесконечное время, Алекс наконец достиг относительно ровной площадки у подножия восточной стены. Он огляделся, щурясь в тускнеющем свете, который медленно, но верно уступал место надвигающейся темноте. И тут, среди хаоса снега и льда, его внимание привлекло нечто необычное. Это была просто расщелина в скале, казавшаяся неприметной. Но, присмотревшись, он осознал, что перед ним, скорее всего, вход в пещеру, частично занесенный снегом. Если это правда каменная пещера, то это природное углубление в скале, достаточно обширное, чтобы укрыть от стихии не одного, а нескольких человек, и этот факт дарил бесценную надежду найти пропавших. Несмотря на дрожь от усталости и холода, Алекс ощутил прилив сил, будто сама гора, прежде безразличная и враждебная, наконец-то даровала ему необходимую часть жизненной энергии.

Он, шатаясь, подошёл к самому входу, словно готовясь нырнуть в пасть каменного исполина. Холодный, воздух, пахнущий камнем и льдом, ударил в лицо. Рука, будто по наитию, сама потянулась к внутреннему карману куртки, где находился фонарь. Металлический корпус был ледяным, но Алекс крепко сжал его пальцами. Луч света еще не успел прорезать вязкий, осязаемый мрак пещеры, когда он набрал в легкие побольше воздуха — так, словно готовился к решающему броску в неизведанность.

—Эй! Есть здесь кто-нибудь?! — голос, надтреснутый от холода и напряжения, сорвался с губ и растворился в бездонной тишине. Только завывание ветра снаружи, похожее на безумный вой раненого зверя, и глухое, мертвое эхо, пожираемое глубинами скалы, ответили ему. Секунды растянулись в бесконечность, каждая из них была наполнена обжигающим холодом, едким вкусом отчаяния и предчувствием надвигающейся катастрофы. Он почти убедил себя, что находится здесь один, что его надежда — лишь тень, мираж. Но это упрямое, непоколебимое чутьё выжившего, та самая искра, что отделяет человека от безмолвной природы, не позволяло ему сдаться. Он крикнул снова:

-Служба спасения парка Денали. Кто-нибудь здесь есть?

И тогда... сквозь безумный вой бури, сквозь гул крови в его ушах, сквозь отчаянный стук собственного сердца, до него донёсся. Слабый, хриплый, почти нечеловеческий звук. Это было не слово, нет, не членораздельная речь. Скорее стон, глубокий и болезненный, или глухой отклик, вырвавшийся из самых недр пещеры. Звук, едва различимый, но абсолютно реальный. Алекс означал, что он не один. Что где-то в этой каменной ловушке есть кто-то живой.

Алекс шагнул навстречу этому призрачному голосу; значит, его наблюдения оказались правильными. Он заметил, что снег у входа в пещеру был расчищен, и его догадки, до этого лишь теплившиеся надеждой, начали обретать ясность. Сам факт расчистки, пусть даже незначительной, свидетельствовал о целенаправленном действии. И это действие, в его сознании, могло быть вызвано только одной критической потребностью — кислородом. Люди расчищали вход, чтобы дышать.Значит, они живы. Живы! До этого момента существовала огромная вероятность, что они погибли при сходе лавины под тоннами снега или сорвались в пропасть. Но этот расчищенный снег, этот слабый намек на жизнь, полностью перевернул понимание ситуации. А теперь этот слабый звук человеческого голоса!

Алекс, освещая путь своим фонарём, сделал первые шаги в темноту пещеры, луч света выхватывал из мрака причудливые очертания каменных нагромождений и скальных стен.

-Хантер? Это ты? — вырвалось у рейнджера, прежде чем он успел осознать, что произнес это вслух, его собственный голос звучал слишком громко в этой каменной ловушке.Из полутьмы пещеры, в которую Алекс направлял луч своего фонаря, медленно, словно вырезанная из самого мрака, появилась фигура.Сначала это было просто расплывчатое пятно, затем оно обрело форму человека, движущегося навстречу. Алекс замер, направив фонарь прямо на приближающегося. Человек, живой. И по мере того, как расстояние между ними сокращалось, Алекс узнал его.

Это действительно был Хантер, лидер пропавшей троицы альпинистов. Алекс до этого дня несколько раз видел его в базовом лагере и разговаривал, поэтому хорошо запомнил.

Когда Хантер наконец полностью попал в луч фонаря, Алекс увидел, что он выглядит как человек, который прошел через ад и только что вынырнул на поверхность: очень уставший, осунувшийся, с потрескавшимися губами и сильно обветренным лицом. А в его взгляде, обращенном к Алексу, отражалась целая смесь эмоций. Удивление, граничащее с неверием. Ведь в здравом уме невозможно было представить, что на такой высоте, в этом снежном безумии, в месте, которое практически полностью отрезано от внешнего мира, появился живой человек. Мысль о том, что кто-то смог пробиться сюда, через весь этот кошмар, чтобы найти их, казалась Хантеру чем-то из области фантастики. Сквозь удивление пробивалась надежда, в которую сам Хантер боялся поверить. Она не проявлялась в широкой улыбке — на это у мужчиы просто не осталось сил. Он и хотел верить, и боялся, что это сон; неужели перед ним действительно стоит рейнджер из службы спасения? Или это ведение является галлюцинацией истощенного мозга?

Алекс испытывал подобные эмоции, было такое ощущение, что он встретил призраков в каменном серце горы. В глубине пространства он разглядел двоих мужчин. Один из них лежал, укутанный спальным мешком. Воздух здесь был не просто холодным, он был наполнен ощущением страха и невысказанного отчаяния.

Алекс протянул руку, и Хантер тут же ответил:

-Маккензи?

Рейнджер кивнул в ответ.

Это рукопожатие, обычное в привычной, "земной" жизни, сейчас стало чем-то куда большим, чем простой жест приветствия. В призрачном, враждебном мире гор и снега, где смерть подстерегала на каждом шагу, где надежда таяла быстрее, чем дыхание на морозе, это касание было ощутимым доказательством реальности.Они оба, Алекс и Хантер, были измотаны. Один — борьбой со стихией, другой — поисками.

-Все... живы? — голос Алекса, обычно уверенный, сейчас звучал тихо.

— Да..., — Хантер слабо кивнул в сторону неподвижной фигуры, лежащей в спальном мешке.

— Нас застигла буря. Мы искали хоть какое-то укрытие от этой… катастрофы.

Алекс опустил фонарь, позволяя широкому лучу света охватить импровизированное убежище. Он увидел, что небольшое углубление в скале было наспех превращено в подобие лагеря. На неровном каменном полу лежали расстеленные спальные мешки, несколько рюкзаков были свалены в кучу, а рядом с ними виднелись обледенелые веревки, острые ледорубы и связки карабинов.В центре этого беспорядка, на импровизированной подставке, стояла маленькая горелка, от которой исходил едва заметный пар — верный признак того, что они пытались что-то разогреть, но топлива, судя по всему, оставалось очень мало. Все это снаряжение, предназначенное для штурма горных вершин, теперь казалось бесполезным хламом, свидетельствующим о сорвавшемся восхождении.

-Мы направлялись к вершине, — продолжил Хантер, чей голос выдавал сильную физическое усталость.

-Все шло хорошо, пока погода не изменилась в одночасье. Она резко ухудшилась, и мы приняли решение разбить лагерь, чтобы переждать. Однако вскоре стало очевидно, что это не просто обычная метель. Ветер был настолько сильным, что палатку едва не сорвало с креплений. Мы боялись оставаться на открытом склоне, зная, что в такую погоду лавины здесь не редкость. Поэтому мы решили оставить палатку, чтобы не тащить лишний груз, и как можно быстрее найти хоть какое-то укрытие. Мы знали об этой пещере. Когда-то давно один из наших рассказывал о ней как о возможном временном убежище в случае экстренной ситуации. Мы рассчитывали переждать здесь самое худшее, а затем спуститься, как только позволит погода. Но, во время подъема сюда видимость упала практически до нуля. Мы двигались почти на ощупь, буквально упираясь друг в друга. Ларсен, — он вновь бросил обеспокоенный взгляд на раненого товарища, — поскользнулся и ... перелом ноги.

Алекс молча слушал; такие случаи, к сожалению, происходили часто и в при нормальных погодных условиях. Концентрированный удар о небольшой, выступающий камень может быть гораздо более разрушительным, чем падение на ровную поверхность. Вся энергия падения концентрируется на одной точке ноги. При падении нога может попасть на камень под неестественным углом, что приводит к сильному скручиванию или изгибу суставов (голеностопа, колена) и переломам. Хорошо, что вообще остался жив, а не исчез в этой белой пустыне, как Дик три года назад...

* * *

Энни резко открылы глаза, будто разбуженная чьим-то прикосновением. Ночь. Темнота в спальне казалась не просто отсутствием света, а чем-то плотным и осязаемым, словно она могла набрать её в ладонь. Она пыталась вдохнуть поглубже, но легкие не слушались, стиснутые какой-то невидимой тяжестью, сдавливающей грудь. В ушах ещё звучал обрывок сна, который, несмотря на свою неясность и фрагментарность, оставил после себя липкое, неприятное ощущение тревоги, почти паники.

Алекс. Он был там, в этом сне, словно растворяясь в снежной дымке. Его силуэт виднелся вдали, нечеткий, неуловимый, как фантом, но она чувствовала его присутствие с какой-то почти физической, пронзительной остротой. Не было видно его лица, не слышно голоса, лишь гнетущее ощущение, что с ним что-то произошло.И хотя они были разведены, это не меняло абсолютно ничего в её внутреннем мире. Развод — это всего лишь штамп в паспорте, юридический документ, который должен был освободить их друг от друга. Но внутри, в самом сердце, Энни до сих пор не чувствовала, что они действительно расстались. Нить, связывающая их, была по-прежнему крепка, словно невидимый канат, лишь теперь она натянулась до предела и вибрировала от необъяснимого, зловещего напряжения.

Необъяснимая тревога нарастала, превращаясь из смутного предчувствия в навязчивую, колющую боль под рёбрами. Энни не могла рационально объяснить, что именно её так сильно беспокоит. Это был не просто страх за него в обычном, повседневном смысле, а что-то гораздо глубже, словно её собственная душа кричала об опасности, угрожающей ему. Это было как инстинкт, как животное предчувствие, которое невозможно игнорировать.

Она села на кровати, пытаясь отогнать это наваждение, но оно лишь усиливалось, обволакивая её сознание. Единственное, что могла сделать, чтобы хоть как-то ослабить этот тугой, мучительный узел в груди, — это получить хоть какую-то информацию, хоть самую малую, подтверждающую или опровергающую её опасения. В темноте она нащупала на тумбочке телефон, его экран вспыхнул бледным светом, когда она разблокировала его. Она открыла календарь, затем специальное приложение для сотрудников спасательной службы. Развод состоялся несколько месяцев назад, и она хорошо помнила расписание дежурств Алекса наизусть, знала каждый его выход на работу на базу, каждую смену. Это было частью их совместной жизни, частью её жизни, которую невозможно было просто взять и вычеркнуть, как ненужную строку в документе.

Её пальцы слегка дрожали, когда она скользнула по экрану, отыскивая нужную дату, нужную неделю. Дыхание замерло в горле, когда она увидела отметку: сейчас его смена. Он там. Где-то далеко, среди бескрайних горных хребтов.

"Неужели что-то случилось?" — прошептала молодая женщина в обволакивающую тишину своей спальни. Этот вопрос прозвучал не просто как догадка, а как мрачный приговор. Необъяснимая тревога ночного кошмара сменилась леденящим, вполне реальным и осязаемым страхом. Она знала, что её внутренний барометр редко ошибался, когда дело касалось Алекса. Если ей тревожно, значит, что-то действительно не так.

Хантер перевел взгляд на выход из пещеры, за которым бушевала снежная слепота, превращая мир в монохромный кошмар. Ветер выл за промёрзшими стенами, его ледяной звук буквально проникал сознание, замораживая все мысли, кроме одной, самой жгучей, которая не давала покоя с того самого момента, как они оказались здесь, отрезанные от мира. Еще ничего не спросив рейнджера, Хантер уже знал ответ, знал его из своего многолетнего опыта, понимая, что в этот снежный шторм они не выйдут отсюда, что любое перемещение сейчас сродни самоубийству, но отчаянная искра надежды, цеплявшаяся за самые глубины его сознания, заставляла задать этот вопрос вслух.

— Ты... один? — голос Хантера был тихим, но слова, казались, звенело в морозном воздухе. Он вглядывался всосредоточенное, уставшее лицо Алекса, пытаясь уловить хоть малейший намёк на подтверждение или опровержение своих догадок. Каждая секунда ожидания казалась бесконечной, растягиваясь в тягучую Вечность.

— Есть ещё ... кто-то из ваших?

Алекс, прежде чем ответить, сделал короткую, едва заметную паузу, а затем отрывисто кивнул.

— Один, — в голосе рейнджера не было паники или безнадежности, он просто констатировал факты.

— Буран слишком сильный. Вертолеты пока не могут вылететь. Ну и отправлять команду спасателей сейчас было бы безумием.

Он говорил спокойно, без надрыва. Его слова звучали ровно, как у человека, просто сверяющего свое привычное расписание дел на день. В этом спокойствии, вопреки ситуации, крылась какая-то странная надежда.Казалось, он предусмотрел всё наперёд и не видел в их положении ничего экстраординарного. Словно они просто пережидали небольшой дождь, а не снежную бурю, способную похоронить их заживо.

— Почему ты тогда здесь? — спросил Хантер, видимо, пытаясь понять, какая безумная логика привела сюда рейнджера.

Алекс посмотрел на него, и в его глазах промелькнуло какое-то странное выражение, а на убах появилась кривая, едва заметная усмешка.

— Люблю гулять в такую погоду, — тихо, ответил он, и в этой короткой фразе, кажущейся абсурдной, отображалась сама суть характера Алекса, его упрямая натура. Это не была бравада, или попытка скрыть страх. Скорее, за этими словами был открытый вызов. Вызов не только бушующей метели, но и самим горам, их всепоглощающей силе. Алекс смотрел в лицо стихии с тем же невозмутимым спокойствием, с каким другой человек мог бы наблюдать за обычным дождём. Он был здесь, потому что его воля оказалась несоизмеримо сильнее животного страха. Готовность рисковать, когда все инстинкты кричат об обратном, была не безрассудством, а проявлением абсолютной решимости.

Хантер понимал, что видел перед собой не просто спасателя, а человека, который переступил черту долга, бросив вызов самой стихии. Какие безумные мотивы толкнули его на этот шаг?

-Ожидается усилениеи шторма, — продолжил Алекс, его голос был ровным, без тени эмоций.

-Нужно сообщить базе, где мы находимся. Я сейчас передам им точные координаты вашего местоположения. И после окончания бури мы сможем рассчитывать на помощь.

Он потянулся к поясу, нащупал там рацию и поднёс её к уху, привычным движением нажимая кнопку вызова. Секунды тянулись, наполненные лишь треском помех и шипением ветра. Алекс несколько раз нажал кнопку передачи, пытаясь вызвать кого-либо, проговаривая стандартные коды, но в ответ раздавалось лишь глухое, мёртвое молчание. Рация не ловила связь.

Хантер внимательно следил за действиями рейнджера, его глаза встретились со взглядом Алекса. В этом мгновенном, пронзительном обмене читалось всё невысказанное: звенящее напряжение момента и гнетущий, почти невыносимый вопрос, висевший в воздухе тяжелее свинца. Алекс, снова и снова нажимал кнопку передачи, но эфир отвечал лишь монотонным, шипящим шумом, который казался оглушительным на фоне безумного рёва ветра. Хантер наблюдал, как Алекс несколько раз меняет частоту, его движения были точными, но тщетными — белый, статичный шум продолжал заполнять пространство, словно само небо решило отрезать их от любой связи с внешним миром.

— У нас то же самое, — голос Хантера прозвучал хрипло, почти заглушённый яростным воем ветра..

— Связь оборвалась именно здесь, как только мы поднялись на этот перевал. Мы пытались связаться, но… безрезультатно.

Алекс кивнул. Его лицо оставалось серьёзным, непроницаемым, но в нём не читалось ни тени отчаяния, ни даже намёка на растерянность. Казалось, он был готов к такому развитию событий, словно просчитал каждую вероятность.

-Да, такой рельеф, высота, и буря, — спокойно произнёс он, словно речь шла о каких-то обыденных вещах.

-Все это влияет на сигнал. Глушит любые попытки пробиться. Он сделал короткую, едва заметную паузу, его взгляд скользнул по промёрзшим стенам убежища, затем вернулся к Хантеру.

— База знает, где я нашёл вашу палатку. Я передал им данные. Они точно знают мое последнее известное местоположение. Ну и еще есть спутниковый треккер, база видит мои перемещения по нему. По крайней мере, видела до того, как я поднялся сюда. Я принёс кое-что из еды, не слишком много, но этого хватит, чтобы переждать шторм.Сейчас всё равно никто не сможет пробиться через этот шторм. Буран такой силы, что нет смысла рисковать людьми. Нам нужно просто переждать.

Он снова сделал короткую паузу, его взгляд был прямым и уверенным, будто Алекс чётко видел исход ситуации.

— Связь восстановится, как только буря стихнет. Или, в крайнем случае, кто-то из нас спустится вниз за помощью, когда небо прояснится и ветер уляжется. В любом случае, нас не бросят.

Эти слова, сказанные так обыденно посреди бушующей стихии и полной изоляции, прозвучали как обещание спокойствия в хаосе. Для Алекса сложившиеся обстоятельства были лишь ещё одним препятствием, которое необходимо спокойно преодолеть. Уверенность в его голосе была почти осязаемой, и напряженное выражение на лице Хантера, казалось, немного ослабло, морщины вокруг его глаз разгладились. Он медленно кивнул, обдумывая каждое слово Алекса, осознавая услышанное. Это было не то мгновенное спасение, на которое он надеялся, но это был конкретный план, а наличие плана, даже самого сложного, само по себе уже было надеждой. И сейчас им нужно было позаботиться о состоянии Ларсена, их травмированного товарища.

* * *

Энни не спала. Почти совсем. Ночь обернулась нескончаемым потоком тревожных мыслей. Ей было непривычно тихо в квартире, которая обычно наполнялась эхом её собственных дел и привычной суеты. Сейчас же эта тишина лишь усиливала давящее чувство неопределённости.Энни пыталась отвлечься. Она заставляла себя думать о работе, о предстоящих встречах, о списке продуктов, но все эти обыденные мысли рассыпались, словно песок сквозь пальцы. Перед её внутренним взором неотступно стоял Алекс, окружённый призрачными образами. Она видела его там, вдали, в тех самых холодных, безжалостных горах, куда она всегда отпускала его с тяжёлым сердцем и почти физической болью. Ей представлялись размытые, туманные пейзажи, где царствовали бескрайние, ледяные просторы, укрытые снегом, и коварные, острые вершины, что могли стать как домом, так и могилой. Она знала, что Алекс — профессионал с большой буквы, что он силён, вынослив и обладает невероятным чутьём, но стихия, увы, не спрашивает о навыках и опыте. Она просто обрушивается, сметая всё на своём пути. Лишь под самое утро Энни, наконец, смогла задремать. Сон был поверхностным, беспокойным, полным обрывков тревожных сновидений. Ей снилось, что она пробует подниматься на заснеженные склоны, пытаясь докричаться до Алекса, но он исчезает в снежной пелене, и она остаётся совсем одна в белой невесомости.

Пробуждение, вместо долгожданного облегчения, принесло лишь новую, ещё более острую волну беспокойства. Ей необходимо было услышать голос бывшего мужа, ощутить его присутствие, убедиться, что всё хорошо. Это была не просто прихоть, а глубокая, насущная потребность. Несколько раз она уже почти набирала знакомый номер, но потом в замешательстве опускала телефон. Наконец, ругая себя за нерешительность, Энни нажала кнопку вызова, но ответа не последовало, телефон Алекса был вне зоны, а это могло означать, что Алекс оставил его на базе, переведя на режим полёта. Он всегда так делал, при выходе на поисково-спасательные операции в горах, ведь мобильная связь в горах ненадёжна или отсутствует вовсе из-за особенностей рельефа (горы экранируют сигнал), больших расстояний до вышек и погодных условий, и мобильные телефоны в условиях плохого приёма постоянно "ищут сеть" и быстро разряжаются. Тем более рейнджеры используют другие, более надёжные средства связи.

Энни в тревоге подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. За ним бушевала непогода: сильные порывы ветра гнали деревья, хлестали по стенам домов, гнали по небу тяжёлые, свинцовые тучи.Страшно представить, что сейчас творилось в горах. Почему она так уверенна, что Алекс в опасности? Никто не разрешит им выходить в горы в такую непогоду. Ей просто нужно подождать и скоро она получит уведомление, что он в сети. Но Энни не верила сама себе, попытки логически объяснить отсутствие связи не приносили результата. Что-то было не так, она чувствовала это.

Ларсен лежал, плотно укутанный в серебристое термоодеяло, его лицо было пепельно-бледным и осунувшимся, измученным болью.Хантер и Брендон сделали всё возможное в сложившейся читуации, чтобы максимально защитить товарища от пронизывающего холода пещеры. Они соорудили из карематов нечто на подобие тепловой подушки, на которой теперь лежал Ларсен. Алекс опустился на колени рядом с пострадавшим альпинистом, и их взгляды встретились.Ларсен молча смотрел на Алекса, и в его глазах читалась отчаянная мольба о помощи. Его взгляд был затуманенным, словно он только что вышел из долгого, мучительного кошмара и ещё не до конца проснулся.

Алекс, сам не раз испытавший коварство гор, примерно представлял эту боль: не просто тупая ноющая тяжесть, а пульсирующее, пронзающее мучение, где каждый нерв кричал от соприкосновения, каждое непроизвольное движение, даже глубокий вдох, лишь усиливали эту пытку, вызывая приступы тошнотворного головокружения.

Брендон присел рядом с Алексом, В его руке была маленькая, пустая ампула.

— Смотри, — тихо сказал он, протягивая её.

— Это всё, что у нас было для обезболивания. Ларсену становилось легче, но на время, а затем боль возвращается.

Алекс взял ампулу, внимательно осмотрев её. Это был обычный, стандартный анальгетик, хороший для общих случаев, но явно недостаточный для такой травмы, как у Ларсена.

— Вы сделали всё верно, Брен, — твёрдо ответил Алекс, возвращая ампулу. Его голос был спокойным, не допускавшим и тени сомнения

— Хантер сказал, что вы наложили шину, а уколы помогли снять самый острый шок и дали ему хоть немного отдохнуть. Я взял с собой сильнодействующий анальгетик, думаю, он должен помочь, и Ларсен сможет заснуть.

Затем Алекс опять посмотрел на Ларсена:

— Держись, парень, нужно ещё немного подождать — произнёс он, стараясь говорить максимально чётко и убедительно.

— Как только эта снежная круговерть утихнет, свяжемся с базой и эвакуационный вертолёт заберёт тебя прямо в ближайший госпиталь. А сейчас сделаем тебе укол, и ты сможешь заснуть

Измученный Ларсен, собрав последние силы, лишь слабо кивнул, закрывая глаза.

—Вот, сделано, — тихо сказал Алекс, убирая шприц.

Минут через десять после введения препарата, по мере того как анальгетик начинал действовать, напряжение начало покидать тело Ларсена, тяжёлое дыхание стало ровнее, черты лица смягчились. Боль действительно отступила, позволив ему погрузиться в глубокий, спасительный сон, жизненно необходимый для восстановления сил. Алекс осторожно укутал альпиниста ещё одним термоодеялом, убедившись, что тот надёжно защищён от холода.

Хантер тем временем проверял снаряжение и рацию, в надежде поймать сигнал.

— Связи по-прежнему нет, — глухо произнес он, убирая рацию.

— Шторм глушит всё.

Его слова эхом отозвались в сводах каменного убежища, усиливая гнетущую неопределённость.

Алекс, чей взгляд был направлен на наступающую вечернюю тьму за входом в пещеру, произнёс:

—Шторм скоро утихнет. Это лишь вопрос времени. А пока, нам нужно распределить продукты.

Он повернулся и кивнул в сторону своего рюкзака, лежащего неподалёку,

— Посмотрите там, нужно внимательно пересчитать все запасы и распределить их с расчётом на вынужденное пребывание здесь.

Каждому из находившихся в пещере хотелось лишь одного — как можно быстрее вырваться из этого ледяного ада, покинуть царство холода и отчаяния. Но даже в этой, казалось бы, безвыходной ситуации, присутствие Алекса словно вдохнуло в них новую жизнь. Хантер и Брендон чувствовали себя увереннее. От Маккензи исходила некая спокойная сила, которая не была громкой или показной, но ощущалась в каждом его выверенном движении, в твёрдом взгляде, в невозмутимом выражении лица. Это была какая-то интуитивная, глубокая уверенность друг в друге, осознание того, что сейчас они могут рассчитывать только на себя и на своего товарища. И в этом понимании, они находили силы ждать следующего рассвета, надеясь, что с первыми лучами солнца буря, наконец, отступит.

Пока Ларсен забылся спасительным сном, а Брендон с Хантером тихо переговаривались, распределяя небольшие запасы продуктов, Алекс погрузился в свои мысли. Он достал из внутреннего кармана куртки компас Дика, и теперь держал его в руке, думая о чем-то, понятном ему одному. Три года его мучала гнетущая боль утраты и невыносимое чувство вины, словно ледяные тиски сжимали сердце, не давая дышать.Сейчас, держа в руках этот компас — единственный обломок прошлого, что остался от Дика, — Алекс вдруг осознал, как эта удушающая боль, эта тяжесть, словно отступила на задний план. Нет, она, конечно, не исчезла полностью, такую трагедию — потерю друга, которую он не смог предотвратить — нельзя забыть. Но сейчас боль была где-то там, за невидимой завесой сознания, не доминируя над ним, не разрывая изнутри. Вместо привычного уже ощущения тяжести наступило неожиданное, глубокое спокойствие. Алекс понимал, что он сделал правильно, что его решение пойти в горы, несмотря на бушующую стихию, было верным. Ему вдруг стало ясно: Дик действительно был рядом. Незримое присутствие друга вело его по этим коварным тропам, сквозь буран, сквозь сомнения. Это Дик помог ему найти этих альпинистов, привёл к ним, когда, казалось бы, надежды уже не оставалось. И, наверное, Дик сейчас тоже был здесь, с ними, в этой холодной пещере. Эта мысль наполнила Алекса уверенностью. Если Дик здесь, значит, он не один. И значит, всё будет хорошо. Эта тихая, глубокая убежденность была сильнее любого страха, сильнее завываний ветра и холода гор.

Дик был здесь. Алекс не просто вспоминал его; он ощущал его присутствие с небывалой, пронзительной ясностью. Однако Алекс ясно понимал, что, хотя Дик и был рядом, его присутствие принадлежало прошлому. Дик остался в тех горах, три года назад, а ему самому нужно было двигаться дальше. И именно Энни — его любимая женщина — была его настоящим, его будущим, его смыслом. Её образ возникал перед ним с потрясающей чёткостью, словно она стояла рядом. Её глаза — глубокие и полные света, были его убежищем, его личным оберегом. Он помнил, как они сияли, когда он сделал ей предложение, как наполнялись нежностью по утрам когда Алекс целовал её. В них он видел отражение своей собственной души.Он мог бы поклясться, что чувствует тепло этих глаз даже сейчас, в холодном мраке пещеры. И теперь он осознавал горькую, острую правду: насколько же сильно боль от потери друга поглотила его, воздвигнув вокруг него непроницаемую, ледяную стену.

Это было не просто горе — это стало его тюрьмой, его убежищем, куда он погружался день за днём после той страшной катастрофы. Словно ледяная вода, которая медленно, но верно отрезала его от всего остального мира, от тепла, от жизни, от жены, которая старалась помочь ему. Он понимал, что оттолкнул Энни. Ирония была в том, что он не делал это сознательно, со злостью или намеренно причиняя ей боль. Нет, его собственная агония была настолько всепоглощающей, что просто не оставила в нём места для неё. Он был полностью замкнут в своём бесконечном трауре, в неподъёмном чувстве вины за то, что не смог спасти Дика.

Энни, которая всегда была рядом, неизменно преданная и любящая, пыталась достучаться до него, прорваться сквозь эту невидимую броню. Он вспоминал её нежные прикосновения, её тихие вопросы, её попытки разделить его молчание. Но он не видел её страданий. Его взор был так устремлён внутрь себя, на свою собственную изъеденную виной душу, что он просто не замечал её тоски, её отчаяния, её мучительных попыток разделить его бремя. Её слова, её слёзы, её молчаливая поддержка — всё это, должно быть, просто отлетало от его ледяной стены, не проникая в глубины его сознания. Он закрылся в своей боли, превратив её в подобие неприступной крепости, которая, как он осознал теперь, была не только его защитой, но и его добровольной тюрьмой.

Он позволил боли поглотить себя настолько, что, сам того не ведая, почти потерял Энни. Он должен поговорить с ней, исправить это. Они любят друг друга, а любящие люди не должны расставаться, это неправильно.

* * *

Энни снова и снова набирала номер Алекса, но раз за разом раздавался холодный, бездушный гогос, сообщавший, что "абонент находится вне зоны действия сети".Энни охватывало нарастающее чувство беспомощности; может, что-то изменилось, и Алекса сегодня не на дежурстве? Тогда почему он не на связи? Поменял номер?

Почему она так волнуется, ведь они в разводе, их жизни, казалось, разошлись по разным направлениям. Так почему же её сон и отсутствие связи с Алексом пронзает её насквозь с такой леденящей, почти физической болью? В горле стоял комок. Она пыталась рационализировать, убедить себя, что это просто беспокойство за бывшего мужа, за человека, с которым связана долгая часть жизни. Но это была ложь, и Энни это знала. Развод не разорвал все нити, не вырвал его из её сердца так чисто, как она пыталась себе внушить. Напротив, эта внезапная тревога, словно разряд молнии, обнажила всю глубину её чувств, которую она так тщательно прятала даже от самой себя.

"Мы же разошлись. Я должна была отпустить его. Почему я не могу?"- этот вопрос эхом отдавался в её голове.Энни вспоминала отчуждение Алекса, наступившее после смерти Дика, погружение в горе, которое отрезало его от неё. Она пыталась достучаться, пробиться сквозь его ледяную стену, но он был так глубоко в своей боли, что, казалось, даже не видел её. Она чувствовала себя невидимой, ненужной, и в конце концов, измученная и отчаявшаяся, согласилась на развод. Это было её выходом, её спасением от медленного угасания рядом с человеком, который, казалось, уже не мог её видеть.

"Но ведь это мой Алекс! " — И в этом коротком предложении заключалось всё. Это был не просто бывший муж, не просто знакомый. Это был её Алекс. Человек, с которым она делила самые сокровенные мечты, тот, кто был её опорой, её домом. Развод был юридическим актом, формальностью, которая должна была освободить, но вместо этого, как она теперь понимала, лишь заперла её в новой форме ожидания — ожидания, когда он, возможно, снова "увидит" её.

Она переживала за него, потому что её любовь не умерла. Она лишь затаилась, притворившись, что её нет, пытаясь исцелить раны, нанесенные его отчуждением. Эта тревога была не просто беспокойством за безопасность; это был крик её сердца, которое продолжало биться в унисон с его.

"Если с ним что-то случится... я этого не переживу." — Энни почувствовала, как слезы текут по лицу, Эта мысль была самой страшной, самой невыносимой. Все её попытки построить новую жизнь, найти новый смысл, казались жалкими и бессмысленными перед лицом возможности потерять Алекса навсегда. Уолтер! Не в силах больше сдерживать подступающую панику, Энни начала искать в контактах номер Уолтера, который был давним товарищем Алекса, они дружили ещё до её знакомства с ним. Несколько раз, во время их брака, Уолтер бывал у них дома, и Энни знала, что на него можно положиться. Это именно он предложил Алексу перейти на работу в парк Денали. Уолтер точно должен знать, что с её мужем.

Дрожащими пальцами, которые едва слушались, Энни набрала номер. Длинные гудки казались бесконечными, каждая секунда ожидания лишь усиливала напряжение.

— Уолтер, это Энни, — выдохнула она, стараясь говорить спокойно.

— Мне нужно... нужно найти Алекса. Он… он не отвечает. Он где-то рядом? Если я правильно помню, у него сейчас смена?

𝙃𝙚𝙧𝙚 𝙄 𝙖𝙢 𝙖𝙜𝙖𝙞𝙣 𝙞𝙣 𝙩𝙝𝙞𝙨 𝙢𝙚𝙖𝙣 𝙤𝙡𝙙 𝙩𝙤𝙬𝙣

𝘼𝙣𝙙 𝙮𝙤𝙪'𝙧𝙚 𝙨𝙤 𝙛𝙖𝙧 𝙖𝙬𝙖𝙮 𝙛𝙧𝙤𝙢 𝙢𝙚

𝘼𝙣𝙙 𝙬𝙝𝙚𝙧𝙚 𝙖𝙧𝙚 𝙮𝙤𝙪 𝙬𝙝𝙚𝙣 𝙩𝙝𝙚 𝙨𝙪𝙣 𝙜𝙤 𝙙𝙤𝙬𝙣

𝙔𝙤𝙪'𝙧𝙚 𝙨𝙤 𝙛𝙖𝙧 𝙖𝙬𝙖𝙮 𝙛𝙧𝙤𝙢 𝙢𝙚

𝙔𝙤𝙪'𝙧𝙚 𝙨𝙤 𝙛𝙖𝙧 𝙖𝙬𝙖𝙮 𝙛𝙧𝙤𝙢 𝙢𝙚

𝙎𝙤 𝙛𝙖𝙧 𝙄 𝙟𝙪𝙨𝙩 𝙘𝙖𝙣'𝙩 𝙨𝙚𝙚

𝙔𝙤𝙪'𝙧𝙚 𝙨𝙤 𝙛𝙖𝙧 𝙖𝙬𝙖𝙮 𝙛𝙧𝙤𝙢 𝙢𝙚

𝙔𝙤𝙪'𝙧𝙚 𝙨𝙤 𝙛𝙖𝙧 𝙖𝙬𝙖𝙮 𝙛𝙧𝙤𝙢 𝙢𝙚, 𝙖𝙡𝙡 𝙧𝙞𝙜𝙝𝙩

𝙄'𝙢 𝙩𝙞𝙧𝙚𝙙 𝙤𝙛 𝙗𝙚𝙞𝙣𝙜 𝙞𝙣 𝙡𝙤𝙫𝙚 𝙖𝙣𝙙 𝙗𝙚𝙞𝙣𝙜 𝙖𝙡𝙡 𝙖𝙡𝙤𝙣𝙚

𝙒𝙝𝙚𝙣 𝙮𝙤𝙪'𝙧𝙚 𝙨𝙤 𝙛𝙖𝙧 𝙖𝙬𝙖𝙮 𝙛𝙧𝙤𝙢 𝙢𝙚

𝙄'𝙢 𝙩𝙞𝙧𝙚𝙙 𝙤𝙛 𝙢𝙖𝙠𝙞𝙣𝙜 𝙤𝙪𝙩 𝙤𝙣 𝙩𝙝𝙚 𝙩𝙚𝙡𝙚𝙥𝙝𝙤𝙣𝙚

'𝘾𝙖𝙪𝙨𝙚 𝙮𝙤𝙪'𝙧𝙚 𝙨𝙤 𝙛𝙖𝙧 𝙖𝙬𝙖𝙮 𝙛𝙧𝙤𝙢 𝙢𝙚

𝙔𝙤𝙪'𝙧𝙚 𝙨𝙤 𝙛𝙖𝙧 𝙖𝙬𝙖𝙮 𝙛𝙧𝙤𝙢 𝙢𝙚

Dire Straits So far away

Звонок Энни застал Уолтера врасплох, это было подобно резкому толчку, удару, выбивающему воздух из лёгких, не оставляющему времени на обдумывание.

Первое, что пришло на ум, — соврать. Сказать, что Алекс на задании где-то далеко, вне зоны связи, или что он просто взял выходной. Это купило бы время, позволило бы выиграть несколько драгоценных часов. Но он тут же отбросил эту мысль. Соврать Энни? Она слишком хорошо знала Алекса, его привычки, его принципы. Она сразу почувствует подвох, и тогда её волнение взлетит до небес, обратившись в настоящую панику.

Сказать правду? Правду о том, что Алекс, его друг, её бывший муж, сейчас там, в этих беспощадных горах один, в такую непогоду, когда даже опытные спасатели не рискуют выходить? Правду о его отчаянном, почти суицидальном "паломничестве", о его попытке закрыть гештальт после Дика? Уолтер не знал, как донести эту чудовищную правду, не травмируя Энни. Он попытался говорить спокойно и собранно, но голос предательски дрогнул, став прерывистым, сдавленным. Мужчина чувствовал, как слова застревают у него в горле, и Энни сразу это заметила.

Эта неестественность мгновенно вызвала у неё тревогу, подтверждая самые худшие опасения.

— Энни, привет... — голос Уолтера звучал необычно глухо, скрывая скрытое напряжение.

-Алекс... Он... сейчас занят

— Занят?... Он на базе, с вами? — растерянно спросила Энни.

— Прости, что беспокою тебя, но он не отвечает на звонки, а ведь он всегда на связи, всегда, Уолтер, за исключением случаев, когда он выходит горы... — Уолтер услышал, как Энни пытается коротко вдохнуть между словами, словно старается бороться страха, который душил её.

-Что... что случилось?

Уолтер молчал, подбирая слова. И эта пауза была наполнена чем-то вязким и холодным, что медленно, но верно сжимало сердце Энни в ледяных тисках. С каждой секундой этого молчания, с каждым несделанным вдохом Уолтера, она понимала: что-то не так. Не просто "не так", а ужасающе не так. Это не было вопросом. Это было холодное, обжигающее осознание.

— Уолтер, что... случилось?...

— сердце Энни сжалось, её голос дрожал сильнее с каждым словом, выдавая нарастающую панику.

— Скажи, пожалуйста, где Алекс, что с ним? Где он?

На другом конце телефона сначала была тишина — густая, осязаемая, наполненная предчувствием беды, а затем Энни услышала шорохи, приглушённые голоса, словно кто-то разговаривал вдалеке, а затем шаги. Ей стало ясно, что Уолтер выходит из помещения, чтобы поговорить с ней без свидетелей.

— Слушай, Энни, — мужчина понизил голос, почти до шёпота:

— Алекс должение быть на базе, но он ... сейчас в горах.

—В горах?! — женшина прерывисто выдохнула, словно ей перекрыли воздух.

— В горах? В такой шторм? Почему? Это же очень опасно!

Уолтер сам чувствовал, как сильное беспокойство за судьбу друга охватывает его. Он чувствовал, как Энни дрожит на другом конце провода, и это только усиливало его тревогу. Ведь он хорошо знал Алекса, знал, насколько глубоко тот погрузился в своё горе после трагедии с Диком. И Уолтер, как никто другой, понимал, что Алекс сейчас не просто в горах — он на своей личной войне.

— Энни, послушай меня внимательно, — его голос стал тверже, и одновременно в нем слышалось понимание и участие .

— Он не просто так пошёл туда. Вчера мы узнали, что пропала группа альпинистов. Естественно, в такую погоду мы не могли начать поисково-спасательную операцию, нужно ждать. Алекс ушёл ночью, сам, никому не сказал, утром мы нашли записку. Но он на связи, с ним есть связь, — голос мужчины звучал сейчас чуть увереннее.

-У него рация и трекер. Он выходил на связь в течение дня несколько раз, и ему удалось найти следы пропавшей группы, их палатку.Мы знаем его примерное местоположение. База приблизительно знает, где он — Уолтер старался вложить в свои слова максимум уаеренности, ведь он , но понимаел, насколько хрупка эта "связь" в условиях такой бури, как быстро её может оборвать стихия. И он не мог сказать Энни о том, что последние несколько часов связи нет. В

его словах звучало не просто стремление успокоить её, но и глубокая, личная вера, отчаянно необходимая ему самому. Это была не ложь, а попытка построить мост надежды через бездну неизвестности, зацепиться за малейшую возможность благополучного исхода. Алекс знает эти горы, он обязательно выйдет на связь снова, как только шторм утихнет.

— А ты мне сообщить сразу, когда он опять выйдет на связь, хорошо? — голос Энни звучал умоляюще,

Услышав о рации и трекере, она почувствовала не полное облегчение, а скорее увидела хрупкий, мерцающий огонёк в кромешной тьме паники. Она понимала, что "приблизительно" и "выходил на связь в течение дня " — это ничто по сравнению с конкретикой, ясностью, но это было хоть что-то. Хоть какая-то ниточка, связывающая его с миром, доказательство того, что он ещё жив, ещё борется.

-Не волнуйся, я обязательно тебе позвоню, обещаю. А сейчас постарайся немного успокоиться, хорошо? — Уолтер старался говорить

максимально чётко и убедительно, и в его интонациях теперь звучала мягкость, обращённая к её страху, личная, неформальная поддержка, выходящая за рамки обычного обращения.

* * *

Закончив разговор с Уолтером, Энни обессиленно опустилась на мягкий ковёр, по прежнему зажимая телефон в руке, будто боясь пропустить важное сообщение или звонок. Слезы текли по щекам, а боль от волнения за Алекса была слишком сильной, физически ощутимой, пульсирующей в висках и сдавливающей сердце. Она просто захлестнула Энни, и та , уткнувшись лицом в колени, пыталась спрятаться от реальности, от себя самой, от осознания того, что произошло. Её тело сжалось в комок, словно она пыталась исчезнуть, раствориться в мягком ворсе ковра, который теперь казался единственным убежищем в этом заснеженном мире.

Все её сознание кричало: а что, если он больше никогда не ответит на её звонок? Что, если телефон будет молчать, и в трубке не раздастся его такой привычный, такой родной голос, его спокойное "Привет, солнышко"? Мысль об этом была невыносима, она жгла её изнутри, заставляя судорожно глотать воздух.

Ей казалось, что она уже сейчас слышит, как этот голос медленно, неумолимо затихает в её памяти, превращаясь в далёкое эхо. Она представила, как пытается вспомнить его интонации, его привычку произносить определённые слова, и эта картина возможной будущей потери была невыносимо острой. Боль от этой потенциальной утраты была не физической, а душевной, раздирающей и опустошающей. Дрожащими пальцами Энни открыла галерею в телефоне; это был как инстинкт, неосознанное движение к единственному, что могло дать ей хоть какую-то опору. В фотографиях она ничего не удаляла. Каждое фото было бережно сохранено, как драгоценное воспоминание, как часть их общей истории. Она пролистывала их быстро, почти не глядя, пока не остановилась на одной. Вот Алекс на фоне их дома,

Сдержанная улыбка, словно приглушенный отзвук глубоких чувств, которые он по привычке держит под контролем. В этом весь он, вся его внутренняя сосредоточенность это отображение характера — спокойного и всегда чуть отстранённого.

Энни коснулась фото рукой:

-Алекс, — произнесла она, и звук собственного голоса показался ей чужим, хриплым, словно все силы иссякли, оставив лишь опустошённую боль.

— Алекс, вернись, обещаешь? Она повторяла его имя снова и снова, тихо, почти беззвучно, как молитву, как заклинание, которое должно было вернуть его к ней, заставить его ответить.

Затем Энни резко, словно резкий звук вывел ее из состояния задумчивости, подняла голову. Нет. Довольно. Хватит этой парализующей беспомощности, этого удушающего, разъедающего изнутри страха, который сковал её разум. Нужно действовать. Немедленно. Она не могла больше оставаться здесь, в комфорте, в то время как Алекс находился там, на краю пропасти, в объятиях этой беспощадной стихии, о которой ей так неохотно и сбивчиво рассказывал Уолтер.

Мысли, до этого хаотично метавшиеся в голове, словно загнанные птицы, вдруг стали выстраиваться в чёткую, пусть и рискованную, стратегию. Она должна быть ближе к Алексу. Это было единственной движущей силой. Горы? Нет, туда ей путь был закрыт. Она не профессиональная альпинистка, не обученный спасатель, и осознание этого было болезненным, но она могла действовать по другому. Ведь есть другое место, куда она могла добраться, точка сбора, центр всех операций, связанных с горным массивом Денали. База. Талкитна. Туда можно добраться. И не просто можно, а на машине. У нее надежный внедорожник, он не боится непогоды.тЭто было конкретно. Это было осуществимо.

Энни резко поднялась на ноги, телефон всё ещё был крепко зажат в её дрожащей руке. Она подошла к окну, словно желая лицом к лицу встретиться со своим врагом. За стеклом бушевала непогода — ветер выл, , а снежные вихри хлестали по стеклу с такой силой, будто пытались пробить его насквозь и проникнуть внутрь. Природа демонстрировала свою первобытную, безжалостную мощь, свою абсолютную безразличную, леденящую душу силу, которая могла перемолоть любого, кто посмеет бросить ей вызов.Но Энни больше не чувствовала себя сломленной, потерянной и беспомощной. Она прижала ладонь к холодному стеклу, чувствуя его ледяную поверхность сквозь кожу, а её губы упрямо сжались в тонкую, непреклонную линию. В её взгляде, устремлённом вдаль, сквозь пелену непогоды, читалась решимость и стальная воля, которые, казалось, могли потягаться с бурей. Она словно спорили с этим равнодушным миром, со всеми опасностями, что подстерегали Алекса . Её решение звучало ясно: она едет. И ничто, никакая непогода, никакие предупреждения, никакие препятствия не остановят её.

Первым делом Энни метнулась к столу, схватила свой ноутбук. Поисковик. "Талкитна. Как добраться. Расстояние. Маршрут." Пальцы быстро летали по клавиатуре, набивая запросы. Каждый клик, каждое открытое окно давали ей хоть какое-то подобие контроля. Она нуждалась в информации, в чётком плане, чтобы эта новообретённая решимость не испарилась впустую. Параллельно с этим, её взгляд метался по комнате, оценивая, что ей понадобится. Теплая одежда — обязательна, там в горах еще холоднее. Деньги, документы. Зарядное устройство для телефона, так, еще проверить запас топлива обязательно. Она вспомнила про дорожную сумку, которая лежала в шкафу в спальне, и сразу направилась туда. Её движения были лихорадочными, почти хаотичными, но в каждом жесте читалась единственная цель: действие.

* * *

Уолтер положил трубку, и тяжесть легла ему на сердце, ощущаясь почти физически, словно камень. Он понимал Энни, её страх и отчаяние, ведь сам чувствовал нечто похожее. Алекс давно не выходил на связь, и хотя Уолтер знал, что это возможно из-за непогоды, что в буран связь часто пропадает, внутреннее беспокойство не отпускало.

Они, конечно, отслеживали последнее известное местоположение Алекса по его персональному трекеру. Сигнал с него приходил нестабильно, урывками, но он всё же был — это была единственная тонкая нить, связывающая их с другом. Но трекер не мог заменить живой голос, не мог сказать, что Алекс в порядке, что он в безопасности. Уолтер жалел Энни, понимая, как ей сейчас тяжело, осознавая, что её боль умножается на неизвестность. Он чувствовал её отчаяние через телефонную трубку, словно оно было осязаемым.Вспомнил, как она всегда была такой жизнерадостной, полной света, и как трудно было видеть её такой — на грани.

Он отстранился от телефона и посмотрел в окно на бушующую за стеклом метель. Ветер завывал, бросая в стекло пригоршни снега, словно разгневанный дух гор. Вся эта ситуация была до боли знакома ему, но от этого не легче. Алекс был не просто коллегой, с которым делишь смены и риски. Он был его другом, настоящим, проверенным временем и общими трудностями. Одним из немногих, кому Уолтер доверял безоговорочно, как самому себе. Они прошли через многое: бесчисленные тренировки, рискованные спасательные операции, моменты триумфа и горькие потери.

Уолтер, повидавший на своем веку немало разных пар и человеческих судеб, знал, что такое настоящая любовь, и видел её в глазах Алекса и Энни. Не то, что показное, что слетает с губ в пылу страсти и исчезает с первым же испытанием. Нет, это было глубокое, тихое чувство, которое связывает людей крепче любых уз, выдерживая проверки временем и трудностями. Он помнил, как светились глаза Алекса, когда он говорил об Энни, как он менялся рядом с ней, становясь мягче, живее, словно она была для него источником света и тепла. Исчезала его обычная сдержанность, на лице появлялась та редкая, искренняя улыбка, которую он не дарил никому другому.И Энни... она всегда умела мягко, ненавязчиво, почти незаметно вытаскивать Алекса из его мира, из его мыслей, когда тот погружался в себя.Уолтер видел это не раз. Стоило Энни подойти, легко коснуться плеча мужа или просто начать тихонько что-то рассказывать о своем дне, как его взгляд становился осмысленным, и он возвращался к реальности. Она делала это так легко, словно касалась его души тонким шёлком, всегда чувствовала, когда ему нужна поддержка, а когда просто нужно было побыть наедине с собой. Без давления, без упреков. Это была редкая способность — чувствовать другого человека на таком глубоком уровне.Они были прекрасной парой, гармонично дополняющей друг друга, словно две части одного целого, создающие идеальный баланс между силой и нежностью, разумом и чувством.

Именно поэтому их развод был для Уолтера таким горьким осознанием. Он всегда считал, что они не должны были расставаться. Трагедия с Диком, как острый клинок, вонзилась в их отношения. Она стала не просто испытанием, а настоящей пропастью между ними, которая разделила их.Алекс замкнулся в своём горе, словно построил вокруг себя неприступную ледяную крепость, и Энни, несмотря на все её отчаянные попытки, не смогла пробиться сквозь эту толщу льда. Он видел, как она старалась, как её глаза наполнялись болью от каждого его отстранения, но Алекс был слишком глубоко в своем аду, чтобы заметить её страдания. Он просто не мог видеть ничего, кроме своей вины.

Уолтер вздохнул, его взгляд снова устремился за окно, на бушующую стихию. Он надеялся, что Алекс скоро выйдет на связь и что все это закончится благополучно для всех них. Эта буря наконец, утихнет, и, возможно, Алекс и Энни смогут найти свой путь друг к другу снова.

Надежность внедорожника была единственной точкой опоры Энни в снежном хаосе, но даже она казалась зыбкой перед лицом того, что творилось за пределами уютного, теплого пространства дома. Снежная буря заставляла даже опытных водителей съезжать на обочину, либо вообще отказываться от намеченных поездок. Энни вздохнула, окидывая еще раз взглядом салон машины. Руки в водительских перчатках легли на руль, и она включила полный привод.Медленно, осторожно, автомобиль сдвинулся с места, шурша шинами по свежему снегу. Мир сузился до узкой полосы света, выхватываемой фарами из белой пелены. Каждый метр пути давался с трудом. Снег валил стеной, превращая дорогу в зыбкую, неразличимую ленту. Видимость была на грани нуля, и Энни приходилось пристально всматриваться, не пропустить нужный поворот дороги или внезапный сугроб.

Никогда бы в жизни она не подумала, что решится на такую рискованную поездку. Ведь теперь, когда они были в разводе, и она, казалось бы, должна была отпустить Алекса, тревога за его жизнь наоборот не оставляла её. Сколько раз они ездили по этой дороге в Талкитну, а сейчас она была одна на этом пути, и её главной задачей было доехать, не попав в аварию, не увязнуть в снежном заносе, не стать ещё одной цифрой в сводках о происшествиях. Она знала, что дорога до Талкитны, до базы рейнджеров, от Палмера, где она жила, в таких условиях займёт не меньше четырех, а то и все пять часов. Каждая миля была испытанием, каждый поворот — потенциальной ловушкой. Но Алекс там, в горах. Ей нужно было добраться. Это было её единственной целью. Он был там, вне времени, в белой мгле, а она ехала к нему, словно на встречу с собственной судьбой, понимая, что в этой битве с природой, собранность и осторожность были её главным оружием.

В её голове всплывали воспоминания о тех временах, когда они с Алексом много раз ездили в Талкитну, на его базу рейнджеров. Поэтому дорога для Энни была не просто маршрутом на карте, а чем-то особенным, содержащим память общих мгновений.Тогда, несколько лет назад, когда ещё не произошло трагедии с Диком, эти поездки всегда были наполнены теплом, шутками, и той особенной, тихой радостью, которая бывает только между по-настоящему близкими людьми. Летом они радовались каждой миле пути.Они могли внезапно остановиться у блестящего на солнце озера, чтобы бросить камушки в воду и понаблюдать, как расходятся круги.Или припарковаться у просторной поляны, чтобы сделать пару фото, или просто молча смотреть на открывающиеся величественные пейзажи Аляскинского хребта.

Энни обожала гулять по заповеднику Денали, чувствуя себя частью этой дикой, первозданной красоты. Она знала, что здесь, среди высоких елей и мерцающих ручьёв, душа обретает покой. Часто Алекс, зная её любовь к природе и стремление к уединению, специально находил время перед своей сменой. Они приезжали сюда пораньше, чтобы у них было время для прогулки по туристическим тропам, ведущим к обзорным площадкам, откуда открывался захватывающий вид на пики гор. Они могли просто сидеть на поваленном бревне, слушая шелест листьев и далёкое журчание реки, и эти минуты, наполненные тишиной и присутствием друг друга, были бесценны.

Теперь эти воспоминания казались далёким, почти нереальным сном, словно кадрами из старого фильма, который она пересматривает в заброшенном кинотеатре, пытаясь ухватиться за ускользающие детали.Но именно они давали ей силы в этот отчаянный момент. Они напоминали о том, что когда-то они были единым целым, что их связь была глубокой и настоящей. И эта связь, несмотря на все трудности и пережитый развод, всё ещё жила глубоко внутри неё. И сейчас, когда дорога становилась всё опаснее, когда серость снежного дня переходила в вечернюю тьму, именно эта глубокая, личная память о каждой миле пути, о каждом знакомом ориентире, об их общем прошлом, позволяла ей сохранять невероятное хладнокровие и вести машину вперёд, к нему, к Алексу. Она знала эту дорогу, потому что она была частью их истории. И эта история вела её сейчас сквозь снежный шторм.

Глаза Энни были прикованы к дороге У неё, конечно, не было такого водительского стажа, как у Алекса, изъездившего самые суровые места Аляски, но как же она была ему благодарна за то, что он, находя свободное время между своими сменами, учил её водить в самых разных, порой экстремальных, условиях. Они даже выезжали на заснеженные, обледеневшие участки, чтобы она могла почувствовать машину, понять её характер, научиться управлять ею в самых сложных ситуациях. "Чувствуй дорогу, Энни, слушай машину," — вспоминала она его слова, и сейчас эти уроки, эти навыки, которые он ей передал, были бесценны, спасая её от паники. Она была невероятно собрана, предельно сосредоточена на дороге, несмотря на бушующую вокруг стихию. Она должна быть там. На базе рейнджеров, так близко к горам, как только возможно. Энни твёрдо верила, что её присутствие там, её ожидание, её энергия, её безмолвный призыв — обязательно помогут ему вернуться. Она знала это всем своим существом, каждой клеточкой своего сознания. И каждую секунду этой изматывающе поездки она корила себя. Как она могла настоять на разводе? Как могла так легко сдаться, отпустить его, когда их связь была такой крепкой? Она должна была попробовать достучаться до Алекса ещё раз, ещё тысячу раз! Это был её эгоизм, её слабость, её гордыня, что не позволила ей бороться до конца. Ведь она любит его всем своим сердцем, и она обязательно дождётся его с гор, и больше они никогда не расстанутся.Это осознание было её якорем в снежной буре, её маяком, её обещанием.

Её мысли кружились, упрямые и настойчивые, как сама пурга за окном, вплетаясь в монотонный шум шин. Она любила Алекса. Любила за его глубину, что всегда влекла и таила в себе столько неизведанного. За его спокойствие, за которым Энни всегда чувствовала скрытую силу эмоций, готовую вырваться наружу. Любила за его безграничную верность — редкое качество в этом мире, которое проявлялось во всем, что он делал. И, конечно, за его беззаветную преданность. Он оставался верен Дику, своему другу, даже после его трагической гибели, и это неутолимое чувство вины, что разъедало его изнутри, делало Алекса ещё более настоящим, ещё более человечным в её глазах. В этом была и его упрямая, непоколебимая натура, что сводила Энни с ума в последние годы. Алексу было невыносимо трудно открыться кому-либо, особенно после смерти Дика, когда он замкнулся в себе, пытаясь справиться с этой болью в одиночку. Энни вспоминала, как тогда она не понимала его, не могла пробиться сквозь эту стену молчания, которую он воздвиг вокруг себя. Её попытки казались тщетными, и она, сломленная, в конце концов, сдалась.

Но теперь, в свете мерцающих фар и бесконечного снега, она видела всё иначе. Алекс не был виноват. Ему просто нужно было время, и им нужно было бороться вместе. Она, Энни, сдалась слишком рано, поддавшись своему эгоизму, своей боли. Это была её ошибка, её слабость, её упущенный шанс.

Темнота опустилась, поглотив последние отблески короткого, хмурого дня, и Энни вела машину по извилистой и непредсказуемой дороге, ведущей к Талкитне. Каждая миля казалась бесконечной, и беспокойство о том, как безопасно добраться до места назначения, нарастало. Фары внедорожника выхватывали из обволакивающей тьмы лишь небольшой участок дороги. Энни крепко держала руль, чувствуя, как пальцы ноют от напряжения. Ей показалось, что снегопад стал не таким сильным, но она уже миновала основные трассы, и теперь на дороге к Талкитне снег лежал плотным, нетронутым покрывалом по обочинам, и путь казался ещё уже.

Внезапно, впереди, сквозь пелену надвигающейся северной ночи появились яркие, пронзительные огни, разрезающие мрак на две части. Они мигнули, и Энни инстинктивно сбросила скорость. Она увидела две фигуры, которые быстро обрели чёткие очертания в свете фар. Дорожная полиция. Машина Энни медленно, почти нехотя, остановилась, и яркие лучи фар полицейского автомобиля, стоявшего поперёк дороги, осветили лицо женщины. Один из полицейских уверенной походкой, направился к её окну, другой остался у машины, внимательно осматривая окрестности.

Энни опустила стекло, стараясь выглядеть спокойной, хотя сердце сильно колотилось, будто пойманная птица. Холодный ночной воздух мгновенно заполнил салон, принеся с собой запах влажной земли и едва уловимый аромат хвои.

— Доброй ночи, мэм. Офицер Дэвидсон, дорожный патруль. Вы не против, если мы узнаем, куда Вы направляетесь? Всё ли в порядке?

Он светил фонариком в её лицо, но Энни постаралась встретить его взгляд прямо и как можно спокойнее.Было очевидно, что появление молодой женщины одной в такую погоду, да ещё и так поздно вечером, вызвало у офицеров вполне закономерные вопросы.

— Я еду из Палмера, — голос Энни звучал на удивление ровно, хотя внутри всё дрожало.

Офицеры обменялись взглядами, в которых читалось нескрываемое изумление. Дэвидсон покачал головой, и его напарник, стоявший чуть поодаль, присвистнул. Палмер находился примерно в семидесяти милях отсюда — это было значительное расстояние для ночной поездки в одиночку, особенно по таким дорогам, где даже днём ехать было непросто. А сейчас, в условиях снежной бури вряд-ли бы кто-то добровольно рискнул поститься в путь, тем более ночью.

—Вот мои документы, — Энни опередила вопрос офицера и протянула ему заранее приготовленные водительские права и регистрацию на машину, паспорт, хотя он и не требовался при внутренних перемещениях по штату. Её рука слегка

дрожала, когда она передавала их.

— Я еду в Талкитну, — объяснила она, пытаясь собрать мысли. — Там мой муж, он рейнджер, сейчас он находится в горах. Я еду, чтобы ждать его возвращения на базе.

Она сделала небольшую паузу, пытаясь придать своим словам больше веса.

Офицер Дэвидсон внимательно посмотрел на Энни. Его брови слегка сошлись, выдавая явное недоумение. Он взглянул на своего напарника, и снова повернулся к Энни.

— Миссис Маккензи, — начал говорить Дэвидсон, его голос стал мягче, и в нем послышалась нотка озабоченности.

—Ваш муж… он знает, что вы отправились в такую погоду, одна? Знает, что Вы едете по такой сложной дороге?

Энни почувствовала, как к горлу подступил ком. Слёзы жгли глаза, но она изо всех сил старалась их сдержать, глубоко вдыхая холодный воздух. Ей нужно было собраться. Она опустила взгляд на свои дрожащие руки, сжатые в кулаки на коленях, затем резко подняла голову, встречая проницательный взгляд офицера.

— Нет, — выдохнула она, ее голос дрогнул, но затем обрел решимость. — Он не знает. Он бы мне не разрешил, никогда.

Энни сделала короткую, прерывистую паузу, собираясь с мыслями. В её глазах мелькнуло отчаяние, смешанное с непоколебимой решимостью.

— Он в горах один, понимаете, офицер? Один. И пока буря не утихнет, никто не придёт на помощь так быстро, как ему может понадобиться. А я... я должна быть там. Я должна быть там, чтобы он вернулся живым.

Энни посмотрела прямо в глаза офицеру, пытаясь донести до него всю глубину своих чувств.

— Это глупо, я знаю! Безумно, наверное. Но… — ее голос снова дрогнул, она заставила себя продолжить.

— Если я буду на базе, он вернётся. Он всегда возвращается, когда я его жду. Это… это наша договоренность.

Офицер слушал её молча, его лицо оставалось невозмутимым, но в его глазах появилось что-то, что Энни не могла истолковать. Не осуждение, не удивление, а что-то другое. Он медленно кивнул, словно стараясь лучше вникнуть в смысл её слов.

— Понимаю, миссис Маккензи, — произнёс он, его голос был теперь глубже и спокойнее. Он не стал задавать лишних вопросов, не стал морализировать. В его коротком ответе чувствовалось уважение и, возможно, даже некоторое сочувствие к её отчаянной вере.

— Хорошо. Тогда тем более нам нужно убедиться, что Вы доберётесь туда.

Он кивнул своему напарнику, и тот, поняв без слов, вернулся к патрульной машине.

Дэвидсон отдал ей документы:

— Мы проводим вас. Вам осталось около двадцати миль, но уже почти ночь,да погода такая, что легко можно слететь в кювет.

Он указал на тёмную, непроглядную полосу шоссе, скрывающуюся за их машиной.

— В таких условиях, когда видимость минимальна, а дорога может быть непредсказуемой из-за наледи или диких животных, лучше не рисковать. Особенно в этом районе. За последний месяц у нас было несколько инцидентов с лосями на дороге, — добавил он, его голос стал серьёзным.

— Мы обеспечим вашу безопасность до самой Талкитны. Следуйте за нашей машиной, миссис Маккензи.

Энни только слабо кивнула в ответ, не находя в себе сил что либо ответить. Путь на Талкитну, особенно ночью, и в хорошую погоду представлял собой серьезное испытание. Участки дороги были неосвещенными, окруженными густым, тёмным лесом, который словно наступал на обочины, и откуда в любой момент могли выскочить лоси или медведи, которых часто привлекали запахи от машин или просто они могли пересекать дорогу. Кроме того, на горных участках сейчас мог быть гололёд, даже если в низине его не было, и машина могла внезапно потерять сцепление с дорогой.

Энни почувствовала, как огромное напряжение, которое она даже не осознавала, начало отступать. Облегчение нахлынуло волной: теперь она точно доберётся до мужа, не собьется с пути, не попадёт в аварию . Она завела двигатель. Полицейская машина развернулась, включила проблесковые маячки, окрашивая темноту в пульсирующие синие и красные отблески, и медленно двинулась вперёд. Энни, стараясь не отставать, поехала следом, чувствуя себя наконец в безопасности.

Холод. Он был не просто физическим ощущением, а всеобъемлющим переживанием, проникающим в каждую клетку бытия. За пределами пещеры, которая стала их временным убежищем, ветер беспрепятственно рассекал бесконечные горные вершины. Он нес с собой и снег, и ледяную, колючую пыль, словно невидимый враг, намеренный довести до конца свою смертоносную работу. Каждая секунда, проведенная там, означала приближение к гибели, к окоченению, к вечному сну.

Но здесь, внутри скалы, витало удивительное, почти сюрреалистичное тепло. Конечно, оно не грело в той мере, как хотелось бы, но оно давало нечто гораздо более ценное — спасительную стабильность.Температура держалась на уровне, который большинство людей посчитали бы достаточно холодной, примерно около нуля градусов Цельсия, но в контрасте с бушующим снаружи ветром, который усиливал мороз, это было настоящим благословением. Возможно, это происходило благодаря естественной изоляции скальных пород. Толщи камня, эти миллионы тонн древних минералов, действовали как гигантский, неподвластный времени термос. Они накапливали и крайне медленно отдавали тепло, словно исполинский, невидимый аккумулятор, удерживая внутри себя постоянную температуру независимо от внешних бурь. В отличие от тонких стенок палатки или лёгких убежищ, выстроенных человеком, эта каменное укрытие гарантировало им временную защиту, необходимую, для того чтобы дождаться улучшения погоды и помощи.

Алекс тихо переговаривался с Хантером и Брендоном, распрашивая и узнавая все подробности их восхождения. Они поступили правильно, когда решили оставить палатку и поднялись выше. Палатка — это привычное убежище, символ относительной безопасности. Но в условиях снежного шторма оставаться в ней было рискованно; ветер, этот неумолимый горный хищник, мог бы в считанные минуты разорвать ткань, сорвать крепления, превратить их убежище в бесполезные лоскуты. И то, что они знали об этой пещере, было не просто везением, а результатом тщательной подготовки и глубоких знаний местности. Перед каждым серьёзным восхождением, команда тщательно изучала карты, метеорологические данные, а главное — собирала информацию о потенциальных убежищах, естественных укрытиях. Эта пещера была известна им как одна из немногих, способных обеспечить относительную защиту в случае резкого ухудшения погоды.

Конечно, самым верным и разумным решением было бы вообще отказаться от планов похода на вершину Денали в конце октября, когда сезон восхождений официально закрыт, когда природа Аляски начинала свой суровый, беспощадный танец, и тонкая грань между осенью и зимой могла исчезнуть очень быстро, а тепло уступало место морозу и непредсказуемым штормам. Алекс за годы взаимодействия с альпинистами хорошо понимал эту диллему между здравым смыслом и безрассудной отвагой. Но именно эта амбициозность, эта неукротимая жажда быть первыми, толкала многих из них на безумные, рискованные, казалось бы, шаги.

Вот и группа Хантера Они хотели достичь практически невозможного — первыми совершить восхождение на самую высокую гору Северной Америки именно в октябре. Это не было просто прихотью. За этим стояли годы тренировок, расчётов, накопленного опыта. Они верили в свои силы, в своё мастерство, в сплочённость команды. Это было вызовом не только природе, но и самим себе, попыткой превзойти все предыдущие достижения, вписать свои имена в историю альпинизма.Ирония заключалась в том, что именно эта безрассудная смелость, которая привела их сюда, в итоге и спасла. Их не остановили ни первые предвестники зимы, ни тревожные прогнозы синоптиков. Они шли вперёд, одержимые своей целью, пока природа не показала свою истинную мощь. И когда стихия обрушилась на них с яростью, способной сокрушить любого, именно их неукротимый дух и решимость позволили им не сломаться. Они не просто боролись за выживание — они продолжали свой путь, даже когда шансы казались ничтожными.

И теперь эта пещера казалась всем четырём неким символом надежды, подобием гавани посреди шторма. Здесь они были в относительной безопасности. Конечно, холод никуда не делся, но это был враг, с которым можно было бороться. У них была возможность двигаться, поддерживать кровообращение, согреваться теплом тел друг друга, прижимаясь друг к другу, делясь остатками жизненной энергии. И самое главное — они были защищены от ветра, этого бича гор, который высасывает тепло с невероятной скоростью, приводя к стремительному переохлаждению.

Пока снаружи бушевала стихия, пока мир был охвачен ледяным безумием, у них был шанс. Хрупкий, но реальный. Шанс дождаться рассвета, когда, возможно, ветер стихнет и связь восстановиться.

В этот момент, когда тонкая грань между жизнью и смертью была так осязаема, Алекс ощущал всю сюрреалистичность их положения. Они находились на приличной высоте от земли, оторванные от мира людей, от суеты городов и привычного комфорта. Здесь, в царстве гор, они были лишь маленькими, почти невидимыми точками. Мысль о том, что не так давно они были частью мира, где существуют горячий кофе и тёплые, комфортные дрма, казалась абсурдной, далёкой, почти нереальной.

И в то же время, сами горы, эти величественные порождения Земли, которые ещё недавно казались такими опасными и неумолимыми, теперь парадоксальным образом помогали им. Те же самые скалы, которые могли обрушиться лавиной или сбросить их в пропасть, теперь дарили им приют и шанс на выживание. Это было похоже на древний, первобытный договор: горы берут свою дань в виде трудностей и опасностей, но и дают убежище тем, кто уважает их мощь и знает их законы.

Каменный свод пещеры, принявший их, станет спасением, а не могилой, если им повезёт. Это было почти мистическое ощущение — когда сама природа, невидимая и всемогущая, протягивает руку помощи, позволяя дышать и существовать в своей суровой утробе. В этом была своя особая, дикая красота: горы были одновременно и безжалостным врагом, и спасительным божеством. И, оказавшись в их каменных объятиях. Алекс понимал, что пока есть этот приют, пока есть возможность дышать без ледяного крика ветра, у них остаётся самое главное — надежда.

* * *

Дымчатый ореол света от работающей горелки отбрасывал причудливые, танцующие тени на каменные стены, создавая обманчивую иллюзию тепла. Время внутри пещеры будто замедлилось, сжавшись до простых, первобытных, но жизненно важных ритуалов. Они по очереди растапливали снег в металлических кружках и котелках, добывая каждую драгоценную каплю воды. Над шипящим пламенем поднимался пар, наполняя воздух спасительным, хоть и скудным, теплом,

Ларсен после укола обезболивающего наконец смог уснуть, погрузившись в спасительное забытьё. Это был хороший знак, который остальные восприняли с осторожной радостью, будто боясь вспугнуть появившуюся надежду. К их великому облегчению, температуры у Ларсена не было, что ещё больше вселяло веру в то, что худшее позади и у него нет внутреннего воспаления, которое могло бы привести к фатальным, необратимым последствиям.

Когда Ларсен очнулся через несколько часов, он выглядел заметно отдохнувшим, хотя и всё ещё слабым. Товарищи осторожно помогли ему устроиться поудобнее, бережно подложив под спину и голову спальники, чтобы приподнять его и облегчить дыхание.

— Держи, Ларсен, — сказал Алекс, протягивая обжигающую кружку с горячим, дымящимся чаем. Его голос, несмотря на усталость, отпечатавшуюся на лице, звучал ровно и уверенно, как камень, не подвластный бурям.

— Выпей побольше, это поможет согреться изнутри и придаст сил.

Ларсен, благодарно кивнул и осторожно взял кружку обеими руками, чувствуя, как животворящее тепло медленно проникает сквозь пальцы. Каждый глоток был источником энергии, абсолютно необходимым для выживания в этих безжалостных условиях.

— Вот, Ларс, наш эксклюзивный ресторан "Привал у Денали"! — пошутил Брендон, стараясь разрядить напряженную атмосферу и отвлечь товарища от дискомфорта.

— Специально для вас, сэр, еда подается прямо из-под снега. Повар обещает, что всё горячее, и бесплатно! Никаких чаевых, только благодарность!

Ларсен слабо, но искренне улыбнулся, впервые за всё время. Горячий суп и чай казались удивительно вкусными, каждый глоток приносил не только тепло, но и облегчение, возвращая чувство реальности и комфорта, словно он возвращался из небытия. Он почувствовал, как боль, ещё недавно разрывавшая, оюжигаюшая, отступила почти полностью, оставив лишь притупленное, далёкое эхо. Словно тяжёлая, давящая плита, лежавшая на его груди, внезапно исчезла, позволяя лёгким наполниться воздухом без мучительного усилия. Казалось, он проспал не несколько часов, а целую вечность, погрузившись в глубокий, целительный сон.

Алекс наблюдал за группой Хантера, их взаимодействием, диалогами, и ловил себя на мысли о том, что такая ситуация, казалось, была идеальным сценарием для трагедии: внезапная травма, суровые условия, удаленность от цивилизации Любая другая группа, возможно, уже давно бы поддалась панике,сломаться, но эти ребята были другими. Их многолетний опыт был их невидимым щитом. Они были привычны к разреженному горному воздуху, их тела знали, как реагировать на низкие температуры, а разум был натренирован принимать быстрые и взвешенные решения перед лицом опасности. Именно этот накопленный годами опыт, не только физический, но и психологический, сейчас спасал их. Это было не только умение пользоваться ледорубом или вязать узлы; это была ментальная устойчивость, способность сохранять хладнокровие.

Сплоченность их маленькой команды играла не меньшую роль. Алекс видел, как они поддерживали друг друга, как Ларсен, несмотря на боль, старался держаться, как Хантер подбадривал остальных, как каждый из них интуитивно знал, что делать. Их внутренний стержень, выработанный в многочисленных испытаниях, позволял им не сдаваться.

Каждый из четырёх находящихся в пещере держал в мыслях надежду на спасение, ожидание утра. Каждый из них представлял, как шторм утихнет и сквозь тучи покажется голубое небо. Они цеплялись за эти образы, надеясь, что впереди обязательно наступит новый день. Все они, находясь в этой сложной, практически экстремальной ситуации, невольно оказались в плену одних и тех же фундаментальных мыслей, которые постоянно циркулировали в их сознании.Спасение было не просто желанием, а навязчивой идеей, которая удерживала их на грани между паникой и надеждой. Их мысли были неразрывно связаны с улучшением погоды — ведь только она могла дать им шанс на выживание; стихия, свирепствовавшая вокруг, была их главным врагом, отрезавшим их от всего мира.

Помимо опасности не дождаться помощи и остаться один на один с холодом и отсутствием еды, когда припасы закончаться, их мучила изоляция. Мысли о том, чтобы опять появилась связь, были навязчивыми. Треск радиосигнала, голос в рации — всё это казалось таким недостижимым, но таким жизненно важным. Они понимали, что без связи они невидимы и неслышимы для внешнего мира.

Алекс постоянно возвращался мыслями к своему телефону, который он оставил на базе. Он представлял, что как только вернётся туда, сразу включит телефон и позвонит Энни. Он прокручивал в голове их последние разговоры, сожалея о чём-то недосказанном и подбирая нужные слова для будущего диалога. Он не просто хотел вернуться, он хотел вернуться к ней, навсегда, больше никакого недопонимания, отчуждения, недосказанности. Пусть все это останется здесь, в горах, а у них с Энни общее будущее.

Несмотря на завывающие порывы ветра, ночь и полную отрезанность от мира на этой немалой высоте, Алекс чувствовал себя спокойным и удивительно уверенным. Его взгляд снова скользнул к компасу, лежавшему в руке, тому самому компасу, что принадлежал Дику. Но теперь ощущение вины больше не сжимало его сердце. Напротив, он ощущал присутствие Дика так ярко, словно тот стоял рядом, дышал тем же холодным воздухом. Алекс знал, что Дик не просто так привёл его сюда. Эта миссия, этот опасный поиск заблудившихся альпинистов, была продолжением их общего дела. Даже после смерти Дик, казалось, указывал ему путь, ведь только благодаря его воспоминаниям и знаниям об этих горах Алекс смог добраться до этой пещеры в условиях ограниченной видимости. И он знал абсолютно точно: Дик был с ними в этой пещере, незримо, но ощутимо. Алекс знал, что всё будет хорошо. Он был убеждён: раз Дик привёл его сюда, и альпинисты были живы, значит, они все спасутся. Никто не погибнет.

Когда наступила его очередь погрузиться в долгожданный сон, физическая усталость сразу дала знать о себе. Каждый мускул, напряжённый многочасовым подъёмом по крутым склонам, требовал немедленного отдыха. Несмотря на угнетающий свист ветра, Алекс практически мгновенно провалился в глубокий, почти беспробудный сон. Не былополудремы, перехода от бодрствования к сну, его сознание моментально покинуло реальность, погрузившись в мир грёз, где действуют иные законы.Именно в этом мире, сотканном из подсознательных желаний и воспоминаний, перед Алексом предстала Энни. Её появление было не просто случайным образом, а ярким, почти осязаемым видением. Она улыбалась — и эта улыбка такой тёплой и спокойной. Её светлые волосы, рассыпавшиеся по плечам, казались волнами нежного света. Это было не просто воспоминание, а присутствие, настолько сильное, что Алекс чувствовал её тепло, её мягкий взгляд.Он не только видел её, но и ощущал её присутствие всем своим существом. Ему казалось, что он может почувствовать тепло её кожи, словно она была рядом, касаясь его руки. Аромат её волос, нежный и знакомый, окутывал его, вызывая ощущение полного покоя и защищённости. Её улыбка была не просто зрительным образом; Алекс чувствовал её тепло, оно отзывалось в самом сердце, согревая изнутри. Ему казалось, что он слышит её голос, такой родной и ласковый, хотя на самом деле вокруг была лишь тишина его сна. Это было ощущение абсолютного счастья и умиротворения, в глазах Энни играли те самые весёлые искорки, которые он так любил. На ней было лёгкое летнее платье, развевающееся на едва ощутимом ветерке.

Он протянул к ней руку, и это было не просто движение во сне, а удивительно живое, осязаемое ощущение. Его пальцы коснулись её щеки — тёплой, нежной кожи, такой же мягкой, как он помнил. Он чувствовал лёгкость её дыхания, тепло, исходящее от неё, и тонкий, знакомый аромат её духов. Это прикосновение было настолько реальным, настолько глубоким и пронзительным, что невозможно было понять, сон это или реальность. Не было боли, страха или отчаяния. Была только она, её присутствие, её тепло, её жизнь, которая наполняла его самого.

Энни не говорила ни слова, но её взгляд, полный нежности и понимания, говорил больше любых слов. Казалось, она знала всё, через что он прошёл и проходит сейчас, и своим безмолвным присутствием дарила ему утешение, силу и надежду. Это было не просто воспоминание, а живой оазис среди ледяной пустыни их борьбы, напоминание о том, ради чего он должен выжить, ради чего он обязан вернуться.

Патрульная машина, за которой следовала Энни, медленно, но упорно прокладывала свой путь сквозь наступившую ночь. Её яркие, пульсирующие синие и красные огни превращали падающие снежные хлопья в багровые или лазурные искры. Дорога, которая и днём требовала от водителей внимания и сосредоточенности, теперь вообще превратилась в почти неразличимую полосу, где граница между нормальным покрытием и снежными заносами практически стёрлась.Глубокие колеи, оставленные редким транспортом, быстро заполнялись, и каждый метр был битвой за сцепление с дорогой.Машина шла медленно, но её движение было напористым и целеустремлённым.

Позади, в своём внедорожнике, следовала Энни; от постоянного напряжения и мелкой дрожи, передающейся от дороги, плечи у неё ныли, а руль казался живым существом, которое она сдерживала изо всех сил, не позволяя ему вырваться из контроля. Сквозь пелену метели она видела мигающие сине-красные огни полицейской машины, которая не давала ей заблудиться в этом снежном вихре.

Она чувствовала глубокую, искреннюю благодарность по отношению к патрульным, которые решили стать её проводниками через этот хаос. В этой отчаянной попытке оказаться ближе к Алексу она оказалась не одна, и это придавало ей сил, чтобы верить. Также она постоянно думала про мужа, мысли о нём смешивались с леденящими образами горной метели. Жив ли он там? Этот вопрос неотступно присутствовал в разуме, не давая покоя. Почему Уолтер не звонит?Неужели никаких новостей? Или наоборот?... Новости настолько плохие, что Уолтер не решается сообщить ей?..

Вдруг Алекс замёрз? Или сорвался в пропасть, где его тело погребено под тоннами снега и льда? Вдруг они никогда не найдут его? Эти страшные предположения обжигали сознание, и Энни кусала губы, чтобы не заплакать, чтобы не дать волю слезам, которые сейчас казались непозволительной слабостью. Где её муж? Он один, в этой бескрайней, безжалостной белизне Аляскинских гор... Ночь уже полностью опустилась, и каждый порыв ветра, казалось, приносил с собой не только снег, но и сковывающее душу осознание уязвимости человеческой жизни. Алекс был беззащитен перед лицом дикой, первобытной природы.

Зачем? Ну почему? Зачем он пошёл один искать ту группу? — этот вопрос, полный отчаяния и недоумения, мучал Энни. Ответ приходил тотчас же, горький и до боли очевидный, отзываясь эхом в её собственной душе: потому что не мог иначе. Это было не просто решение, это был крик, вызванный глубоким, всепоглощающим чувством одиночества. Энни слишком хорошо знала, что последние годы, после трагедии с Диком, Алекс чувствовал себя потерянным, а тут ещё и развод, на котором она сама настояла. Если бы не болезненное расставание, если бы она не была так жестока в своём решении доказать Алексу свою значимость таким образом, он вряд-ли бы решился на такой безрассудный, такой рискованный шаг. Это был побег, отчаянная попытка найти себя или что-то, что заполнило бы зияющую пустоту внутри, попытку заглушить внутреннюю боль, про попытку доказать что-то себе, а, возможно, и ей. Эта мысль, тяжелая и полная горького сожаления, давила на неё, усиливая не только страх за его жизнь, но и острое осознание того, насколько глубоко их прошлое продолжает влиять на их настоящее.

За окном, в свете фар внедорожника и маячков патрульной машины, снег казался живым, танцующим полотном, которое то поднималось вихрями, то опускалось плотной стеной, готовой поглотить всё на своём пути. Наступившая ночь обещала быть не просто долгой, а бесконечной, словно время замедлило свой ход, растягивая каждую секунду до мучительной вечности.

Было уже достаточно поздно, когла оба автомобиля наконец медленно въехали по единственной, извилистой дороге на территорию национального парка. Фары, словно слепящие прожекторы в театре теней, прорезали тьму, выхватывая из нее призрачные очертания вековых сосен и елей, покрытых снегом. Затем, сквозь пелену снегопада, проступило очертание небольшого здания, и Энни несмотря на темноту, сразу узнала его. Здесь до 1950 года располагался пункт рейнджеров. Сейчас же это был исторический памятник, хранитель ушедших лет, излюбленное место для туристов в солнечные летние дни, окутанное ныне зимней тишиной и забвением. Энни невольно подалась вперед, прижавшись лбом к холодному стеклу, словно пытаясь растопить налипший иней воспоминаний. В памяти туттжеивозникли светлые, яркие образы — их летние прогулки с Алексом здесь, радость, планы на будущее. Каждое дерево, каждый изгиб знакомой тропинки, даже истертые временем ступеньки крыльца — все было до боли знакомо, словно встреча со старыми добрыми друзьями. И теперь, покрытые толстым, пушистым слоем снега и поглощенные тьмой, эти места все равно, удивительным образом, казались ей родным домом. Это ощущение тепла, несмотря на холод, царивший извне, было почти осязаемым, словно ласковое, обнадеживающее прикосновение к измученной душе.

Автомобили проехали еще какое-то расстояние по територии парка и остановились у первой базы рейнджеров, расположенной ближе к подножию горы, там, где дорога еще не полностью исчезала под снежными заносами. Из дверей базы, словно тени, показались сначала двое рейнджеров, затем еще несколько человек вышло на заснеженную улицу; их лица выражали искреннее, неподдельное удивление. В такую погоду и в такое позднее время появление кого-либо в парке, а уж тем более патрульной машины, было нерядовым событием. Энни, слегка поежившись от холодного ветра, моментально встретившего её, как только она вышла из машины, медленно последовала за полицейскими к освещенному зданию.

Глаза рейнджеров расширились, когда они заметили её, хрупкую женскую фигуру, что совершенно не вписывалась в суровый пейзаж. От волнения и усталости Энни плохо осознавала происходящее, кажется, кто-то спрашивал о ней у полицейских, присутвующие обменивались недоуменными взглядами, как сквозь сон до Энни донеслись обрывки фраз: "Маккензи", "Палмер", "Вторая база ".

Какой-то мужчина, видимо, из старших рейнджеров, подошел к ней. Он что-тоговорил, Энни поняла, что он приглашает ее пройти внутрь. Она слабо кивнула, а он покачал головой, задерживая взгляд, выражающий сочувствие, на лице женщины.

Массивная деревянная дверь распахнулась, и Энни шагнула за порог.Тепло, удивительное, живое, обволакивающее тепло. Мир мгновенно изменился. Он стал похож на сон, где звук тонул в густой, тягучей патоке, а каждый жест, каждая деталь обретали зыбкие, сюрреалистические очертания. Энни помнила, что ей предложили присесть, и она обессиленно опустилась в удобное кресло, прижимая к себе рюкзак с вещами. Голоса доносились до нее приглушённо, словно через толстый слой ваты, лишь обрывки слов прорывались сквозь этот плотный туман. Она ловила интонации, чувствуя, как на неё смотрят с удивлением и сочувствием. Она услышала свое имя: "Это же Энни Маккензи ...— видимо, кто-то из присутвующих узнал её. В этом не было ничего удивительного, в Денали, в этом обширном и диком парке, где каждый сотрудник являлся частью большой команды, все рейнджеры знали друг друга если не лично, то уж точно в лицо. Их общая работа, частые смены и уникальные условия службы создавали тесную связь. А поскольку она не раз бывала здесь с Алексом, многие могли запомнить ее.

По протоколу она не должна была сейчас находиться тут, но здесь, вдали от цивилизации, человеческое горе не знало рангов и протоколов. Молодой рейнджер, чьё лицо выражало искреннее сочувствие, тут же принёс ей горячий чай в тяжёлой глиняной кружке, от которой шёл согревающий пар, наполняя воздух ароматом трав.

—Выпейте, мэм, согрейтесь, — произес он, и Энни благодарно кивнула, ладони сомкнулись на тёплой кружке, и она ощутила, как приятное тепло разливается по напряжённым от долгого пребывания за рулем пальцам.

"Какой длинный день..." — Энни прислонилась к широкой спинке кресла, давая отдых плечам и спине.

Сейчас, когда острое, пронизывающее напряжение, державшее её в железных тисках всю дорогу, начало ослабевать, на неё внезапно накатила бездонная усталость. Она была такой всеобъемлющей, что каждый нерв в её теле казался натянутой струной, готовой лопнуть. Мир вокруг словно потерял резкость, превратившись в размытую акварель из полутонов и неясных очертаний. Она сидела, сжимая кружку с чаем, и медленно погружалась в пелену надвигающейся дремоты. Рейнджеры, видя её состояние — бледное, уставшее лицо, глубокое беспокойство в глазах — бросали на Энни взгляды, полные неподдельного сочувствия и глубокого уважения. Её красота и хрупкость, резко контрастирующие с беспощадной стихией за окном, не могли не вызвать у них отклика. Они уже знали, почему эта женщина оказалась здесь, в такую ночь — она ехала к своему мужу, одному из их коллег, который сейчас находился один, среди холодных гор.

Усталость, словно тяжёлые волны, накатывала и отступала, каждая последующая оказывалась тяжелее предыдущей, но вместе с тем приносила и призрачное облегчение. Энни полулежала в кресле, погруженная в объятия тёплого одеяла, которым кто-то заботливо укрыл её.

Звуки базы — приглушённые голоса, тихое жужжание аппаратуры — сливались в монотонный гул, уводящий её в манящие глубины дремоты. Она балансировала на краю сознания, почти растворившись в спасительном сне, когда сквозь эту зыбкую пелену её разума прорвался отчётливый, звук знакомого имени.Не просто фоновый шум, а слова, что мгновенно вырвали её из тягучего полузабытья.

Дейв Браун. Это имя, произнесённое так близко, заставило Энни открыть глаза. Она оглянулась по сторонам. Кто-то звонил Дейв, туда, на вторую базу, в место, к которому она так стремилась.

Весь мир вокруг Энни мгновенно сузился до этого имени. Она замерла, вся превратившись в слух, боясь пропустить хоть слово. Каждая секунда ожидания ответа казалась бесконечной, мучительной вечностью. Энни ждала ответа, который мог принести хорошие новости, или, наоборот, погрузить её в ещё больший ужас.

Холодная, заснеженная ночь обволакивала мир непроглядной пеленой, скрывая очертания деревьев и гор- она одновременно и поглощала все привычные звуки, создавая ощущение изоляции, и наполняла пространство завыванием ветра. Долгий, протяжный вой, который то нарастал, то затихал, напоминал голос невидимого существа, бродившего среди деревьев. Странно, но несмотря на этот непрекращающийся вой, ощущение тишины не исчезало полностью. Ветер словно не нарушал её, а лишь подчёркивал, наполняя безмолвие собственной, жуткой музыкой. Казалось, в мире не существовало больше домов, дорог, магазинов, только эта ночь, и лишь мощные фары внедорожника Дейва Брауна пробивались сквозь густую, пелену. Их свет выхватывал из мрака небольшой, но жизненно важный кусок дороги, что бесконечной лентой убегала вперёд, вверх, ведя их всё ближе к горам.

Внедорожник, оснащенный мощными прожекторами, которые сейчас казались лишь тусклыми точками в непроглядной мгле, медленно, но неумолимо продвигался вверх по бесконечной, извилистой горной дороге национального парка Денали. За окном царила абсолютная, первобытная тьма, лишь изредка нарушаемая отблесками фар, которые с трудом прорезали пелену метели. Эти отблески выхватывали из небытия призрачные силуэты заснеженных сосен и елей, склонившихся под непосильной тяжестью свежевыпавшего снега и свистящими порывами пронизывающего ветра.Тысячи крошечных снежинок, словно отряд невидимых стрел, врезались в лобовое стекло, угрожая превратится в плотную, непроницаемую ледяную корку.Стеклоочистители работали на пределе, и было вообще непонятно, как Дэйв видит дорогу в таких условиях, когда каждое дерево казалось живым существом, мгновенно выныривающим из снежного тумана и тут же растворяющимся в его бездонной глубине, словно кошмарный фантом. Видимость была почти нулевой, и ориентироваться приходилось буквально на ощупь, полагаясь лишь на интуицию и опыт водителя.

Дорога становилась всё более коварной и скользкой, покрываясь предательским слоем свежего снега, под которым ощущался коварный, тонкий лёд. Это было похоже на езду по маслянистому стеклу. Шины, специально предназначенные для бездорожья, отчаянно цеплялись за мельчайшие неровности, иногда слегка проскальзывая и вызывая неприятный скрежет, который заставлял сердце замирать. В салоне автомобиля сначала стояла напряженная тишина, нарушаемая лишь утробным гулом двигателя, который с трудом справлялся с подъемом, и жутким поскрипыванием замерзших веток, которые, казалось, скреблись по обшивке автомобиля. Каждый поворот был настоящим испытанием на прочность, требовавшим от Дэйва невероятной концентрации и мастерства. Он буквально выкручивал руль, чтобы удержать машину на дороге, иногда используя всю мощь двигателя для преодоления особо крутых участков. Каждая минута в этом своеобразным восхождении казалась вечностью, наполненной невидимой опасностью. Это было не просто вождение в сложных условиях; это была настоящая, отчаянная борьба с дикой, неукротимой природой Аляски, которая в эту ночь показывала свой суровый и непримиримый характер. Дэйв, кажется, вел машину чисто на инстинктах, полагаясь на годы практики и внутреннее чутье, которое позволяло ему предвидеть неровности и изменения дорожного покрытия даже сквозь снежную завесу.

Энни зябко передёрнула плечами, но не от холода, а потому что чувствовала себя хрупкой и уязвимой в этом огромном, незнакомом мире, что видела из окна. Каждое дерево, возникавшее из мглы, казалось призрачным силуэтом, что-то шептавшим ей, прежде чем снова раствориться в темноте. Она напряжённо вслушивалась в ровное гудение двигателя, словно пытаясь найти в нём хоть какую-то опору. И ещё Энни не знала, что сказать Дэйву, как заговорить с ним. Она робела перед его молчанием. От Алекса она знала, что Дэйв Браун был человеком слова, решительным и сосредоточенным, настоящим лидером, на которого можно было положиться в любой ситуации. Но также он был достаточно строгим и суровым. И его молчание сейчас было тяжёлым, наполненным несказанным, висевшим в воздухе, как предгрозовая туча.

Его взгляд то скользил по освещённой фарами участкам дороге, выискивая скрытые опасности, то внезапно обращался на Энни. В этих быстрых взглядах читалась смесь беспокойства и какой-то внутренней борьбы. Он видел, как она вздрагивает, как её глаза блуждают по темноте, простирающейся за окнами авто. Энни казалась ему такой беззащитной и маленькой, как воробушек, что случайно залетел в хищную ночную чащу. Правильно ли он поступает, что берёт Энни с собой на вторую базу?Дейв чувствовал себя заложником обстоятельств. Ведь не выгнать же её в эту глухую ночь обратно, в Палмер, и не оставить на первой базе, где Энни припарковала свой внедорожник. Да, это было бы правильно, но бесчеловечно. Энни так смотрела на него, когда он приехал на первую базу, в её глазах была такая безмолвная мольба, такое отчаяние, что он просто не смог отказать. Подумать только, она добралась из Палмера в Денали, в такую жуткую погоду, сама, преодолев эти заснеженные, призрачные мили ради Алекса. Она, казалось, была готова на всё, лишь бы добраться до него. Ещё повезло, что патрульные сопрождали её сюда на самом сложном участке перед парком.

А что он станет делать, если Алекс... если всё закончится плохо? Эта мысль была самой болезненной, самой страшной. Она била по сердцу, вызывая панику, которая была не свойственна начальнику станции. Это была не просто нештатная ситуация, это было ощущение ответственности за двух людей, к судьбе которых он не мог оставаться равнодушным. Он не настаивал, чтобы Энни рассказала, откуда ей известно про Алекса — ну, тут понятно, от кого-то из его ребят. Дейв понимал, что Энни и так тяжело, что она едва сдерживает слёзы, и понимал, что сейчас не время для расспросов. Это подождёт. Сейчас главное — добраться до базы.

Дейв чувствовал, как эти мысли — о правильности его решения, о судьбе Алекса, о реакции Энни — давили на него, наслаивались одна на другую, образуя неразрешимый клубок тревоги. Он видел, что Энни неотрывно следила

за дорогой, словно она искала там , на границе света и тьмы, ответы на свои невысказанные вопросы. Ей было не до объяснений, и ему — не до допросов. Все вопросы, все нарушения, все протоколы — всё это отошло на второй план перед лицом неизвестности, которая ждала их впереди. Сейчас было важно только одно: добраться до базы, в тепло и свет. А затем — решить, как жить дальше, если новости которые они все ждут, окажутся невыносимыми.

Дейв думал о том что Алекс и Энни стоят друг друга. Оба упрямые, оба целеустремленные. Один готов лезть в горы, рискуя жизнью, чтобы кого-то спасти, наплевав на все протоколы и здравый смысл. Другая мчится за ним, полная отчаяния и надежды, готовая на все, чтобы помочь, даже несмотря на то, что он ее бывший муж, и ситуация кажется абсолютно безнадежной. Они оба... сумасшедшие. В хорошем смысле, конечно. Эта безрассудная храбрость, это абсолютное убеждение в правоте своих действий, несмотря на все преграды, вот что делает их такими особенными. Они оба верят в то, что делают, и готовы идти до конца, чего бы это ни стоило, не задумываясь о последствиях. Наверное, поэтому они когда-то и были вместе — их души, словно магниты, притянулись друг к другу, разделяя эту невероятную внутреннюю силу и глубину. И, может быть, именно поэтому они все еще так сильно привязаны друг к другу, даже когда обстоятельства развели их в разные стороны. Есть что-то нерушимое в их связи, что-то, что выходит за рамки обычных отношений.

Дэйв являлся человеком, чей характер сформировался годами работы в горах, и был таким же чётко очерченным и бескомпромиссным, как их суровая природа. Он привык к абсолютной ясности и прямолинейности: приказ есть приказ, исполнение должно быть безукоризненным, и всё делилось на чёрное и белое. В его мире не существовало полутонов, а двусмысленность была чем-то чуждым и непонятным. Но вот эта ситуация с Алексом, с группой Хантера, с Энни... Все эти смешанные эмоции, боль, неизвестность, надежда — всё это было совершенно чуждым для него. Он привык к действию, к конкретным задачам, а здесь не было ни чёткого врага, ни понятной цели, лишь клубок человеческих страданий.

Однако, несмотря на внутреннее замешательство, одно было для Дэйва незыблемым: он не мог обидеть Энни. Её страдания от неизвестности за судьбу мужа были очевидны и глубоки, и даже для такого прагматика, как Дэйв, они были ощутимы. В его чёрно-белом мире, возможно, появилось место для оттенков сострадания, когда речь заходила о том, чтобы не усугублять чужую боль.

Энни, сдерживавшая слезы до этого момента, наконец не выдержала. Она сжала край своей куртки, словно пытаясь удержать в себе бьющуюся тревогу, которая вот-вот должна была вырваться наружу.

— Дэйв... скажи, — она повернулась к нему, и в ее голосе звучала такая мольба, от которой у мужчины сжалось сердце. Дрожь наполняла каждое слово Энни, выдавая огромную внутреннюю борьбу.

—Есть шанс...? В твоей практике были такие случаи? Алекс... он рассказывал, что иногда происходили настоящие чудеса, и людей находили живыми после нескольких дней в буране. Он... он сможет вернуться?

Надежда, отчаянная и хрупкая, боролась со всепоглощающим страхом в ее глазах, и Дэйв видел, как она боится услышать ответ. Он понимал, что если бы на ее месте был мужчина, он бы, пожалуй, сказал правду — без прикрас, как принято среди спасателей. Он бы озвучил холодные цифры, возможно, упомянул бы о низкой выживаемости при определенных условиях. Он бы сказал, что шансов объективно мало, что каждая минута играет против них, и что иногда, несмотря на все усилия, природа берет свое.

Да, бывали и чудесные спасения, когда люди выживали, казалось бы, вопреки всему. Дэйв вспоминал историю молодого парня, который провел две ночи под завалом после лавины и был найден живым, или ту женщину, которую весной унесло течением реки, но она чудом зацепилась за ветки и смогла продержаться до прибытия помощи. Но ведь и трагедии в горах не редкость — они, к сожалению, гораздо более часты. Сколько таких случаев было за годы его работы здесь, понимая, что не смог помочь, что слишком поздно? Сколько жизней оборвалось из-за внезапного изменения погоды, скрытых трещин во льду или неверного шага? Все зависит от стечения слишком многих факторов: от погоды, которая меняется с каждой минутой, от встречи с дикими животными, от возможных травм, которые мог получить Алекс, от того, насколько он был готов к таким экстремальным условиям, и, конечно же, от времени, прошедшего с момента его исчезновения.

Объективно, в таких условиях — глубокой ночи, штормового ветра, снегопада и низкой температуры — шансов было немного. Но как сказать такое этой маленькой женщине, чья вера и отчаяние были так осязаемы, чьи глаза молили о хоть каком-то лучике надежды? Как разрушить эту хрупкую веру, которая, казалось, была единственной опорой для нее в этот момент?

Дэйв собрался с мыслями, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно и спокойно, без фальшивой бодрости, которая могла бы прозвучать как насмешка над ее горем. Он понимал, что Энни нужна не иллюзия, а опора.

— Послушай, мы сделали всё, что от нас зависело в такой ситуации — начал он, стараясь, чтобы каждое слово звучало твердо и убедительно.

— Зафиксировали сигналы трекера и все данные, которые Алекс передавал по рации. Это важный момент. Его трекер передает данные, пусть и с перебоями из-за шторма, но он дает нам направление.

Он сделал паузу, чтобы дать ей время осознать это.

— Как только погода немного наладится, мы сразу сможем его отследить по этим сигналам. И он сам сможет связаться с нами по рации. И мы уже связались с Национальной гвардией Аляски, запросили помощь для для вылета спасательного вертолёта, как только позволит погода. Это первое, что они сделают на рассвете, если шторм утихнет. Я сообщил им, что у нас предположительно трое альпинистов потерялись в горах, и к ним вышел наш рейнджер. Координаты у нас есть, хоть и приблизительные из-за помех, но мы их уточним, как только сможем получить более стабильный сигнал, возможно, уже к рассвету.

Энни молчала, слезы, которые она не могла больше сдерживать, беззвучно текли по её лицу, она пыталась смахнуть их тыльной стороной ладони, нервно, почти отчаянно, но тщетно — стоило стереть одни, как новые тут же накатывали, затуманивая взгляд, делая мир расплывчатым и нереальным. Она слушала Дэйва, пытаясь найти в его словах хоть какую-то опору, хоть крошечный островок стабильности в этом море отчаяния.

Дэйв, обычно резкий и лаконичный, привыкший к приказам и четким ответам, сейчас старался придать своему голосу как можно больше мягкости, пробуя унять внутреннюю неловкость, вызванную такой откровенной демонстрацией чувств.

— Энни, мы сейчас придем на базу, — произнёс он медленно, почти с опаской, будто боялся спугнуть плачущую женщину.

—Там есть комната Алекса на время его дежурств. Если хочешь, отдохни там. Тебе нужно поспать хоть немного.

Энни кивнула сквозь слёзы. Сама мысль о комнате Алекса, в этом хаотичном, пугающем мире, где всё казалось зыбким и неопределенным, где будущее растворилось в тумане, возможность быть в его комнате — там, где каждый предмет хранил его запах, его прикосновения, его незримое присутствие — дарила ей иллюзию, что она сможет быть рядом с ним таким образом, сможет почувствовать себя менее одинокой и потерянной.

Глубокая ночь обволакивала вторую базу рейнджеров. Внутри помещений была полная, почти осязаемая тишина, нарушаемая лишь едва различимым, низким гулом вентиляции, походившим на еле слышное дыхание спящего гиганта, далёкое, монотонное постукивание чего-то металлического, подобное бьющемуся сердцу самой базы. Эти звуки, вместо того чтобы разрушать безмолвие, лишь подчёркивали его, делая ещё более давящим. Основной верхний свет был выключен, а вмонтированные в потолок лампочки , давали не столько освещение, сколько полумрак, который окутывал всё вокруг. Этот приглушённый свет был настолько слаб, что каждый предмет отбрасывал длинные, извивающиеся тени. Эти тени танцевали на стенах, в углах, порой казалось, что они движутся сами по себе, превращая знакомые очертания в нечто зыбкое и тревожное.

Атмосфера вокруг была такой, будто сама база затаила дыхание, ожидая чего-то, что могло произойти в любой момент.На первый взгляд, база была погружена в тишину, ни шороха движений, ни звона инструментов или снаряжения. Но как только Энни и Дэйв осторожно, стараясь не шуметь, ступили вовнутрь, из прилегающих комнат вышли остальные рейнджеры. Их появление было почти призрачным, будто они материализовались из теней.

Некоторые из них ограничились коротким, почти незаметным кивком, кто-то произнес приглушенное "привет", которое, казалось, растворялось в воздухе, не нарушая общей тишины. Это не было обычное, расслабленное приветствие, а скорее мгновенное подтверждение присутствия, быстрое обозначение того, что они замечены. На лицах каждого из них Энни увидела молчаливое понимание серьезности ситуации, живое участие, выходящее за рамки обычного сочувствия из вежливости, глубокое, личное беспокойство за происходящее. Все они, казалось, были объединены невысказанной тревогой, которая висела в воздухе, делая атмосферу плотной и осязаемой.

Дэйв, увидев, что их встречают, лишь слегка нахмурился, его лицо стало чуть жестче, словно высеченное из камня, выражая внутреннее напряжение, которое он старался скрыть. Он не произнёс ни слова, просто принял это молчаливое, всепоглощающее внимание. Его взгляд был тяжёлым и сосредоточенным, не выдавая никаких эмоций, кроме сдержанной, почти каменной решимости. Он понимал, что сейчас слова были излишни; действия и безмолвное присутствие говорили гораздо больше, чем любые объяснения.

Энни, как в полусне, заметила Уолтера, шагнувшего навстречу.Он появился откуда-то из-за спин товарищей, словно до этого был незаметной частью их молчаливой, напряженной группы, растворенный в тенях.

—Пойдем, я проведу тебя в комнату Алекса, — тихо, почти шепотом произнес Уолтер. И его голос, даже такой приглушенный, казался чересчур громким в этой звенящей тишине, где каждый шорох, каждое движение были хорошо слышны .

Он повел Энни по длинному, узкому коридору, который тянулся, казалось, бесконечно, теряясь во полутьме. Каждое движение, каждый шаг Энни и Уолтера отдавался глухим, тяжелым эхом в этой давящей, липкой пустоте, словно коридор сам по себе был частью какого-то бесконечного ожидания, предвещающего что-то неизбежное. Дойдя до одной из ничем не примечательных деревянных дверей, которая не выделялась среди остальных, Уолтер остановился. Энни на секунду замерла перед ней, её взгляд был прикован к старому, потертому дереву, словно за этой простой преградой она могла почувствовать присутствие Алекса, ощутить его тепло, хотя знала, что он сейчас далеко, в холодных и неприступных горах, где-то среди острых скал и ледяных ветров. Это было не просто дверью в комнату; это была граница между её надеждой и суровой реальностью, между прошлым, когда Алекс был рядом, и неопределенным будущим. Уолтер повернулся к Энни, его взгляд смягчился, в нем читалось сочувствие и неподдельная забота,

—Может, тебе что-нибудь принести из еды? Горячего чая? Чего-нибудь, чтобы согреться?

Энни, казалось, даже не услышала его сначала, её разум был полностью поглощен образом Алекса, который витал в воздухе, словно фантом. Уолтер мягко повторил вопрс, и молодая женщина медленно покачала головой, её движения были вялыми, лишенными всякой энергии, а усталость — почти осязаемой, тяжелым плащом окутывающей её хрупкую фигуру, давя на плечи. Лихорадочное напряжение, толкавшее ее в путь и дававшее силы, теперь совершенно отступило, и Энни была измождена не только физически, но и эмоционально, словно прошла через годы испытаний за один день. Но Уолтер понимал, что сейчас ей нужна не только эмоциональная поддержка, но и энергия для тела.

—Ты пока располагайся, а я сейчас что-нибудь принесу — голос мужчины стал чуть более твердым, но в нем по-прежнему чувствовалась забота. Не дожидаясь дальнейших возражений, он толкнул дверь в комнату Алекса, приглашая Энни войти, а сам решительно направился к кухне

Когда Уолтер оставил её одну, Энни медленно вошла в комнату мужа. Это было скромное помещение, приспособленное под нужды рейнджера: простая металлическая койка с тонким матрасом, небольшой, но крепкий стол у стены, стул и несколько полок, заставленных походным снаряжением. Воздух здесь был тяжёлым, смешивая запахи застарелой пыли, металла и чего-то неуловимого, что, как она знала, принадлежало только Алексу. На столе лежала аккуратно сложенная карта, рядом — несколько разряженных батарей и пустой подсумок. Её взгляд скользнул по вещам, которые казались такими личными, такими его. Она подошла к вешалке, на которой висела запасная куртка, та самая, что он носил в холодное время года, когда они еще жили вместе. Она была знакома ей до мельчайшей детали — потертые локти, немного выцветший цвет. Энни осторожно сняла её, прижимая к себе, словно обнимая самого Алекса. Она уткнулась лицом в плотную ткань, глубоко вдыхая. И вот он — запах её мужа. Запах леса, влажной земли, нотки аромата крепкого кофе. Все это обволакивало Энни, принося с собой целую волну воспоминаний.

Прижимая куртку к себе, Энни перевела взгляд на небольшой стол у стены. Она открыла верхний ящик и увидела телефон Алекса; как и предполагала Энни, он оставил его на базе, как часто делал, выходя на задание в горы. Она достала телефон, чувствуя холод металла под пальцами, провела ладонью по гладкой поверхности, не решаясь включить его, но чувствуя глубокую, почти болезненную связь. Каждая царапина, каждая потёртость на корпусе рассказывала свою историю, его историю. И Энни оставалась частью этой истории, даже если их пути разошлись..

Уолтер вернулся, держа в руках дымящуюся кружку и тарелку с парой ломтиков хлеба и кусочками сыра, нашлось даже несколько фруктов, чьи яркие насыщенные цвета казались оазисом цвета в этой заснеженной обстановке. Аромат горячего чая, казалось, немного рассеял давящую атмосферу, Энни взяла чашку, её пальцы слегка дрожали, когда она поднесла её к губам и сделала первый глоток, ощущая приятное тепло, разливающееся по горлу и согревающее изнутри.

—И вот это съешь, — мягко, но с удивительной настойчивостью произнес Уолтер, голос его был спокойным и не допускал возражений. Энни ничего не оставалось, как послушаться. Она съела не всю еду — часть оставалась на тарелке, но кажется, Уолтер был доволен. Ему хотелось сделать хоть что-то полезное для Энни, поэтому принести еду, убедить Энни поесть — это был его способ проявить заботу, реальный, осязаемый жест, который, как он надеялся, принесёт хоть какое-то облегчение.

Энни отставила посуду на стол и повернулась к мужчине, собираясь с духом, чтобы задать вопрос, который, несомненно, мучил её, и который страшнр было произнести вслух. В её глазах читалась глубокая, мучительная боль, граничащая с отчаянием, и одновременно трепещущая, хрупкая надежда.

— Ты… ты правда веришь, что Алекс... вернется? — голос Энни был чуть хриплым, наполненным такой уязвимостью, что Уолтер, привыкший к самым сложным ситуациям, на мгновение запнулся.

—Энни, — начал говорить мужчина, его голос был низким, полным сдержанного напряжения, словно он старался обуздать собственные сомнения.

— Вера... в таких условиях... Это то, за что мы цепляемся, когда ничего другого не остаётся, когда логика бессильна.

Он сделал паузу, словно тщательно подбирая каждое слово, взвешивая его вес и значение.

Энни смотрела на него, пытаясь уловить в его глазах не только ободрение, но и крупицы правды, которые могли бы дать ей опору. Её губы дрогнули, предвещая поток невысказанных эмоций.

— Я просто… я не знаю, что буду делать, если... Я … не могу простить себя. За развод. За то, как всё вышло между нами... — слова вырвались с трудом, пропитанные глубоким, испепеляющим сожалением, словно это был невыносимый груз на её сердце.

—Я должна была... должна была поддерживать его. А я… я просто ушла, когда ему, возможно, было труднее всего.

Уолтер тихо коснулся её плеча рукой:

— Энни, когда Алекс вернётся, а он вернётся, ты обязательно скажешь ему всё, что хочешь. Он услышит. И поймёт. Ему нужно это, так же как и тебе. Знаешь, вы оба не виноваты в том, что случилось. Иногда даже между самыми любящими людьми бывают сложные времена, конфликты, которые кажутся непреодолимыми. Жизнь… она сложная вещь, полная испытаний. И любовь, какой бы сильной и глубокой она ни была, не всегда делает её легкой. Иногда внешние обстоятельства, давление … они просто ломают. Главное, что сейчас ты здесь. Ты веришь. И ты борешься за него всем сердцем.

* * *

Когда Уолтер покинул комнату, база вновь погрузилась в глубокую, почти осязаемую тишину. Это было не просто отсутствие звуков; это было ощутимое безмолвие, которое, казалось, давило на воздух, заполняя каждый уголок пространства. Внутри этих стен, обычно наполненных гулом техники, голосами персонала и отдаленными шагами, теперь царила пустота, которая вибрировала.В самой комнате Алекса это безмолвие ощущалось особенно остро, почти болезненно. Каждый случайный скрип или далекий, едва различимый гул генератора, который пробивался сквозь толстые стены, казался неестественно громким, нарушая эту хрупкую и звенящую тишину. Это было похоже на то, как если бы весь мир замер, затаив дыхание, и только ее внутренний мир продолжал существовать, создавая собственные шумы — эхо мыслей, воспоминаний, невысказанных страхов.

Энни допила остатки чая, усталость от долгой дороги и пережитых событий навалилась на неё с новой силой, словно тяжёлый плащ.Она подошла к койке Алекса, и не раздеваясь, легла. Куртку мужа Энни бережно положила рядом с собой, словно оберегая последнее осязаемое присутствие Алекса. Телефон Алекса лежал рядом, на расстоянии вытянутой руки на тумбочке. Усталость от дороги, от напряжения последних часов, от всех событий, взяла своё. Энни прикрыла глаза, и образы, яркие и живые, как флэшбэки, заполнили сознание. Вот тот день, когда они познакомились. Алекс, отслужив в армии, только вернулся домой. Он даже не планировал идти на этот концерт, но армейский товарищ уговорил его развеяться.Так Алекс оказался посреди шумной толпы на концерте Imagine Dragons в Элмонте.Энергия музыки буквально вибрировала в воздухе, проникая в каждую клетку, заполняя собой всё пространство до краёв. Огромные экраны транслировали изображение музыкантов, а огни лазеров прорезали дым, создавая сюрреалистичные узоры. Алекс, поначалу немного отстранённый, вдруг увидел её. Энни стояла чуть впереди, среди сотен людей, но для него она мгновенно выделилась, как вспышка света в сумерках. Её глаза горели от восторга, и она подпевала каждой песне, не стесняясь эмоций, полностью растворившись в моменте. В какой-то момент, когда толпа качнулась, она потеряла равновесие, и Алекс, среагировав инстинктивно, успел подхватить её за локоть.Их взгляды встретились. В её глазах читалось легкое замешательство, сменившееся благодарностью и смущением. Алекс, обычно сдержанный и сосредоточенный, вдруг ощутил нечто совершенно новое — неодолимое, почти болезненное желание заговорить с этой девушкой,.

"Ты в порядке?" — спросил он, его голос был глубже, чем он ожидал, словно эхо изнутри.

"Да, спасибо," — ответила она, улыбаясь,

" Прости, я так увлеклась, что чуть не сбила тебя с ног."

"Ничего страшного," — ответил Алекс, ощущая непривычное, приятное тепло в груди.

"Видимо, музыка так действует."

После концерта, когда эйфория от выступления ещё витала в воздухе, а толпа постепенно расходилась, Алекс и Энни оказались немного в стороне от общего потока. Разговор завязался легко, непринуждённо, продолжая те ниточки, что уже успели протянуться между ними. В какой-то момент, когда они обсуждали впечатления от шоу, Алекс, чуть помедлив, предложил:

"Может, обменяемся номерами?"

Энни видела, как он произносит это. Он не смотрел прямо в глаза, взгляд немного блуждал, выдавая лёгкое смущение, что ей показалось невероятно милым. И потом, когда они начали встречаться, в его поведении не было намёка на напор или спешку. Он не ждал немедленного согласия, не торопил её, давая понять, что этот шаг — лишь продолжение их приятного общения, а не требование чего-то большего. Энни чувствовала, что она нравится Алексу, но он проявлял эту симпатию с такой деликатностью и уважением, что это очень тронуло её.Она чувствовала себя комфортно и безопасно рядом с ним, и это ощущение было для неё бесценным.Если бы она могла всё вернуть...

* * *

После несколько часов сна, Энни вдруг проснулась от острого, пронзительного чувства, словно невидимая струна натянулась где-то внутри. В комнате, окутанной полумраком, по прежнему была тишина, но теперь неспокойная тишина глубокого сна, а напряженная, звенящая пауза перед чем-то важным.Что что-то изменилось. Энни села на кровати, ощущая холод металла сквозь тонкое одеяло, и невидящим взглядом уставилась в окно. Ночь всё ещё властвовала над базой, но где-то далеко, на восточном краю неба, сквозь плотные, слоистые облака уже пробивался едва уловимый, призрачный свет, предвестник рассвета.Рука сама потянулась к телефону Алекса, лежавшему на прикроватной тумбочке. Яркий экран мгновенно осветил её лицо: было около половины шестого утра. Мысли лихорадочно закружились в голове. А вдруг? А вдруг ветер стих? Вдруг буря, которая так долго держала их в плену неизвестности, наконец, отступила? Эта хрупкая надежда, едва зародившись, уже требовала подтверждения.

Энни беззвучно соскользнула с койки, быстро обулась и выйдя в коридор, направилась к общему залу. Шаги её были лёгкими, почти неслышными, но каждый из них отдавался гулким эхом в её груди. Чем ближе она подходила, тем отчетливее слышались звуки, которые заставили её сердце замереть, а кровь прилить к вискам. Это был треск рации, прерываемый голосами.Она остановилась прямо перед дверью, не решаясь сразу открыть её. До её слуха донеслись слова, от которых у перехватило дыхание:

"Маккензи, ответьте! Это база Талкитна!"

Сердце Энни сжалось в болезненный комок, дрожащей рукой она толкнула дверь, ее взгляд выхватил несколько фигур, находившихся в зале. Кто-то из рейнджеров пробовал установить связь, из рации доносился слабый, прерывистый треск, словно сквозь пространство пробивался слабый, еле слышный звук. И вдруг, сквозь этот шорох Энни услышала Голос:

—База... Это Маккензи...

Голос был слабым, едва различимым, искаженным помехами связи, но это был его голос, призрачное эхо жизни.

Энни сделала несколько шагов вперёд, все мысли, все страхи и переживания последних часов превратились во всепоглощающее чувство. Облегчение. Невыносимое, почти физическое облегчение. Губы непроизвольно разомкнулись, и она выдохнула, словно выпуская воздух, который держала в лёгких бесконечно долго:

— Алекс...

Это было не произнесённое слово, а скорее стон, молитва, вырвавшаяся из самой глубины её существа. Она ощутила дрожь в руках, сердце забилось быстрее, отбивая учащенный ритм, заглушающий все остальные звуки.Волнение, которое она так долго подавляла, теперь хлынуло с такой силой, что стало почти невыносимым. Образы проносились в голове, мысли путались, превращаясь в шумный, хаотичный поток. Она попыталась сфокусироваться, сделать глубокий вдох, но воздух казался слишком плотным, не желающим проходить сквозь легкие. Внезапно мир вокруг начал плыть. Цвета стали тусклыми, очертания предметов расплылись, и её собственное тело показалось чужим, отстраненным. Голова закружилась, а затем наступила темнота. Это было немедленное, абсолютное погружение в ничто. Без боли, без страха, просто внезапная пустота. Последнее, что она помнила, было ощущение, будто она падает в глубокий колодец, а потом — ничего.

Алекс проснулся, будто по внутреннему будильнику, точно в срок, который наметил себе для пробуждения. Первая мысль, возникшая в сознании, была о перемене, произошедшей за пределами пещеры: ветер не шумел с прежней яростью. Затяжные порывы, что ещё совсем недавно били по стенам пещеры, теперь сменились лишь приглушённым, далёким шумом.

Алекс прислушался. До этого звук бури был постоянным, всеобъемлющим фоном, сливавшимся с биением его собственного сердца и пульсацией в висках. Сейчас же он почувствовал изменение в воздухе — тяжёлое, гнетущее ощущение, что висело в пещере на протяжении всей бури, начало рассеиваться. Алекс медленно приподнялся и посмотрел на остальных: Брендон и Ларсен ещё спали, а Хантер стоял у самого входа в пещеру, его фигура, казалось, сливалась с тёмным проёмом на фоне бледнеющей серости снаружи. Его взгляд, сосредоточенный и напряжённый, был устремлён вверх, в небо.

Алекс подошёл к нему, стараясь не шуметь и увидел то, чтотак ждал: сквозь рассеивающуюся снежную пелену пробивались первые, едва заметные просветы. Это было не голубое небо, нет, пока лишь разреженная облачность, но сквозь неё уже просачивался бледный, прирачный свет. Буря отступала.

В глазах Хантера читалась не просто надежда, а глубокое, почти мистическое благоговение. Он словно впитывал этот медленно рождающийся свет, эту тишину, эту перемену, которая означала их спасение. Его лицо, обветренное и усталое, было устремлено к этим просветам, как лицо древнего жреца, вглядывающегося в знаки судьбы. Он не произносил ни слова, но Алекс понимал его без слов. Это был взгляд человека, который заглянул в бездну и остался жив и теперьтвидит рассвет нового дня. Буря, их смертельный враг, отступала. Мир постепенно возвращал свои очертания, а значит, скоро может появиться шанс увидеть чистое небо, установить связь, шанс на спасение. Эта тишина, непривычная и почти оглушительная после рёва стихии, была самым ясным и обнадёживающим сигналом, который они могли себе представить.

Раньше порывы ветра были как удары снежного великана, а теперь они стали слабее, словно этот исполин, вымотавшееся от собственного бешенства, наконец-то успокоился.

Алекс осторожно выглянул наружу. Кружащиеся хлопья снега замедлили свой хаотичный танец, и там, где раньше была лишь беспросветная белизна, появились зыбкие просветы. Тяжелые, свинцовые тучи начинали расходиться. Это не было резким разрывом; скорее, они отступали, словно огромные, серые занавесы, медленно раздвигаемые невидимой рукой.

— Ветер стихает, — произнес Хантер, и эти простые слова были наполнены колоссальным облегчением и звучали так, будто он сам с трудом верил в происходящее, говорил вполголоса, чтобы не спугнуть это хрупкое затишье. Это был голос человека, который только что прошёл по краю пропасти и теперь осторожно делает первый шаг назад.

Алекс всматривался в окружающее пространство: где-то вдалеке начинала проступать размытые контуры пиков горного хребта. Тени таяли, открывая постепенно всё больше деталей. Небо начинало проясняться, и сквозь рваные, ещё вчера свирепые облака, которые теперь казались лишь клочьями тумана, уже можно было различить едва уловимые очертания горных вершин. Это был не просто пейзаж, это была симфония света и тени, силы и хрупкости; гора словно разжимала свою хватку, отпуская людей, давая им шанс на жизнь.

Вдруг рация, которую Алекс постоянно держал в кармане куртки, внезапно ожила. Это было настолько резко, настолько неожиданно, что Алекс вздрогнул. Сначала послышался едва уловимый, тихий треск, похожий на крошечные искры в ночной тишине. Затем он усилился, переходя в отчётливое, нарастающее шипение, прерывистое, но живое, словно кто-то там, далеко, настраивал свой приёмник, пробиваясь сквозь километры заснеженных гор. В этом знакомом, почти родном шуме Алекс уловил нечто большее, чем просто помехи — признак человеческого присутствия. Признак того, что где-то там, внизу, есть люди, которые ищут их.

Алекс мгновенно достал рацию, его пальцы, несмотря на онемение от холода, действовали с исключительной точностью, нащупывая кнопку передачи.

-База Талкитна, Маккензи, ответьте, повторяю...

— Вас слышу, это Маккензи, обнаружил пропавшую группу — голос Алекса, хриплый от холода и усталости, прорезал шипение эфира. Он старался сохранить чёткость, чтобы каждое слово было понято, несмотря на нарастающее волнение, которое волной прокатилось по его телу. В этот критический, невероятный момент, когда связь чудом пробилась сквозь остатки шторма, каждая секунда имела решающее значение.

Ответная реакция на его вызов не заставила себя ждать. Сквозь шипение эфира послышался искажённый, но отчётливый голос, полный облегчения и профессиональной собранности:

— Маккензи? Приём! Вас слышу. Как слышите меня? Сообщите состояние группы и точные координаты.

Прижавшись к холодной, шершавой поверхности стены их каменного убежища, Алекс извлёк из внутреннего кармана своей штормовой куртки аварийный радиомаяк. Он ощутил характерную вибрацию, когда активировал устройство, словно сердце маяка забилось в его руке, отправляя в эфир беззвучный призыв о помощи. Пульсирующий красный светодиод на корпусе маяка подтвердил начало передачи сигнала.

Звук ожившей рации и отчётливый голос Алекса вырвал двух остальных альпинистов из их тяжёлого, поверхностного сна. Они вздрогнули, приподнимая головы из спальников, их лица сначала были полны смутного недоумения, а затем на них отразилачь недоверие, удивление, надежда.

Ларсен, несмотря на сломанную ногу, попытался приподняться на локтях, а Хантер, по прежнему стоявший у самого входа в пещеру, неотрывно следил за каждым движением Алекса.

В его глазах читалась тонкая грань между надеждой и глубоко ззасевшм беспокойством, тревогой, который так хорошо знаком каждому, кто хоть раз сталкивался с коварством и обманом гор. Хантер не отрывал взгляда от рации, словно пытаясь не только услышать, но и увидеть невидимые волны, несущие спасительные слова. В его глазах, ещё минуту назад настороженных и немного потерянных, вспыхнуло глубокое, тихое облегчение. Это не было бурным, ликующим проявлением радости; скорее, это было осознание — трезвое и пронзительное — того, что связь установлена, что их услышали, что пребыванию здесь приходит конец.

Алекс медленно обвёл всех присутствующих взглядом:

-Ждём эвакуацию.

Эти два слова прозвучали не были просто констатацией факта. В них была сама жизнь, вернувшаяся к ним после долгих часов на грани, в них плескалась надежда, которая, казалось, пробилась сквозь ледяную толщу гор и безразличие стихии. В них был конец кошмара, было начало чего-то нового, обещание тепла, безопасности, спасения, возможности увидеть своих близких.

Через несколько часов сквозь наступившую тишину, казавшуюся теперь оглушающей после долгих часов бури, прорезался звук. Сперва — едва различимый, почти фантом, столь же неуловимый, как ускользающая надежда. Одна и та же мысль мгновенно возникла у каждого из них: вертолет или...галлюцинация? Долгие часы тревоги, ожидания , слившиеся в один бесконечный кошмар, холод, изолиция недостаток кислорода — всё это могло сыграть злую шутку. Но ведь они слышали одновременно, этот звук, который нараста́л, неторопливо, но неумолимо, превращаясь в низкий, пульсирующий гул. Ритмичный, вибрирующий рокот лопастей приближался сквозь последние, редеющие остатки тумана, сквозь рассеивающуюся завесу бури.

* * *

Вертолёт Национальной гвардии Аляски, подобно гигантскому стрекочущему насекомому, легко набирал высоту. Его мощные лопасти рубили воздух, создавая гул, который теперь, после ужаса стихии, звучал как самая прекрасная музыка. Алекс, пристёгнутый к сиденью, смотрел в иллюминатор, и его взгляд был прикован к горным хребтам, что теперь простирались под ними, словно исполинская, застывшая в вечном сне волна. Они поднимались всё выше, и вскоре под ними уже лежали заснеженные вершины Денали, их могучие, изрезанные ледниками склоны, утопающие в ослепительном сиянии утреннего солнца.

Это было зрелище, которое переворачивало сознание. Ещё совсем недавно эти горы были смертельной ловушкой, безжалостной громадой, пытающейся поглотить их. Теперь же, с высоты птичьего полёта, они представали во всей своей первозданной, величественной красе. Каждый пик, казалось, был высечен рукой невидимого исполина, каждая долина, затянутая мерцающим ледником, таила в себе тысячелетние тайны. Бескрайние поля девственного снега, ослепительно белые под лучами, переливались всеми оттенками от молочного до перламутрового, создавая неземную панораму. Воздух за стеклом казался кристально чистым, и каждая складка рельефа, каждый разлом в скале, каждый заснеженный гребень были видны с невероятной чёткостью, словно весь мир открылся перед ним на ладони. Это была невероятная красота и первобытная сила, от которой захватывало дух, заставляя забыть о недавних испытаниях и ощутить себя крошечной песчинкой перед лицом бесконечного величия природы. Каждая минута полёта дарила ощущение нереальности, словно они

Алекс перевёл взгляд на Хантера, сидчщего напротив, его лицо, ещё недавно измождённое до предела, теперь было озарено светом спасения, но в его глазах, когда он смотрел на Денали, читалось нечто большее, чем просто радость от избежавшей смерти. Там была глубокая, почти осязаемая печаль, сожаление. Денали, эта неприступная громада, осталась непокорённой. Их путь оборвался, не достигнув заветной цели. Он был жив, но его мечта осталась там, внизу, на этих сверкающих, но пока неприступных склонах.

Алекс абсолютно точно мог сказать, о чём думал Хантер. Он видел это во взгляде каждого альпиниста, кто хоть раз оказывался в подобной ситуации. Это была мысль о возвращении. Не просто желание вернуться домой, в тепло и безопасность, но непреодолимое стремление снова оказаться здесь, на этих склонах. Это было обещание самому себе, что когда-нибудь, когда силы восстановятся, когда раны затянутся, они снова бросят вызов этой горе. Мысль о том, чтобы собраться с силами, залечить раны — как физические, так и душевные — и однажды снова встать на этот путь, чтобы покорить вершину. Сейчас они были спасены, сейчас они были живы, и это было главным. Но упрямый огонь в глазах Хантера, его молчаливое, но красноречивое обещание, говорил о том, что эта история ещё не закончена. Вершина ждёт. Это было не просто стремление к достижению, это была глубокая, внутренняя потребность, почти зов души, который понимал только тот, кто сам хоть раз поднимался так высоко, кто дышал разреженным воздухом на грани возможного.

Когда вертолёт осторожно снижался над площадкой, его массивные лопасти сначала рассекали воздух, поднимая вокруг сверкающие вихри снежной пыли, а затем Алекс ощутил, как машина мягко коснулась заснеженной посадочной площадки

Как только мужчина ступил на твёрдую, холодную землю базы, он тут же увидел весь свой отряд, каждого рейнджера со своей базы. Они стояли немного поодаль от самого центра посадочной площадки, все до одного.

Каждый из них, с кем он тренировался, делил тяготы и риски, с кем он не раз выходил на задания в эту безжалостную глушь Аляски, стоял здесь, молча глядя на него. Не было произнесено ни одного слова, но было нечто гораздо большее: глубокое уважение, пережитое облегчение от того, что они не потеряли своего коллегу, и невысказанное, но явное признание его мужества и упорства. Тишина их молчания была наполнена глубоким, невысказанным пониманием той бездны, из которой он выбрался, и которую они сами хорошо знали. Алекс был дома. Среди своих.

Тут же находился и начальник станции, Дэйв Браун. Дэйв был рад видеть — это угадывалось в его глазах, но выражение его лица оставалось непроницаемым, словно высеченным из гранита — ни один мускул не дрогнул, чтобы выдать хоть малейшее проявление эмоции. Однако в глубине его глаз, под маской жёсткого, профессионального спокойствия, Алекс уловил проблеск облегчения. Это было то облегчение, которое Дэйв, человек старой закалки, привык глубоко прятать. Он подошёл к Алексу, остановившись в нескольких шагах. Его взгляд был прямым и пронзительным, словно рентген, просвечивающий насквозь.

— Маккензи,- низкий, глухой голос Дэйва звучал резко, не допуская возражений.

— Рад видеть тебя живым. Очень рад.

Короткая, напряжённая пауза повисла в воздухе. Затем тон его стал жёстче, словно камень, ударяющийся о лёд, холодный и бескомпромиссный.

— Зайдёшь ко мне, как только тебя осмотрят медики. Есть что обсудить.

Это была не просьба, а приказ, облечённый в слова, не терпящий возражений. Алекс кивнул. Он прекрасно понимал, что его ждёт разбор полётов за нарушение протокола, за самовольные действия, за риск, которому он подверг себя. Но сейчас, после всего пережитого, это казалось ничтожным по сравнению с тем, через что он прошёл. Он хотел что-то ответить, сказать, возможно, объяснить свои мотивы, но Дэйв отступил в сторону, и Алекс увидел, что в образовавшемся просвете между фигурами его коллег, появилась она. Энни. Его Энни.

Всё вокруг, казалось, замедлилось, погрузившись в нереальность момента, всё отступило на второй план, растворяясь в оглушительной тишине. Единственное, что имело значение, была она. Как? Как это возможно? Его Энни здесь, посреди снежной, безжалостной пустоты... Алекс хотел заговорить, спросить, но слова отказывались повиноваться.

Это было похоже на самый невероятный, самый желанный сон, на фантастическую галлюцинацию, рождённую отчаянной, граничащей с безумием надеждой. Он инстинктивно, чуть ли не рефлекторно, сделал шаг вперёд, протягивая руку, словно боясь, что она растворится, исчезнет, как мираж.

Ему казалось, что его разум, измождённый борьбой за выживание, наконец-то поддался обману.

Но она шла к нему. Её лицо было бледным, почти прозрачным от переживаний и холода, но глаза… В них была такая глазах любовь и такое облегчение, что это было невыносимо, ослепительно, почти болезненно. Она была реальна. Она была здесь. Мир сузился до них двоих, до этого невозможного, нереального и такого желанного воссоединения.

Для Энни происходящее было столь же нереальным, хрупким, призрачным.

Горы вернули ей мужа. Живого.

Мир вокруг неё, до этого казавшийся безжалостной, ледяной тюрьмой, вдруг наполнился смыслом. Это было дыхание жизни, вернувшейся к ней.

В этот момент не существовало ни прошлого, ни будущего, ни вопросов, ни ответов. Была только эта чистейшая, невыносимо острая реальность их встречи. Горы, эти безжалостные, леденящие вершины, которые, казалось, должны были забрать его навсегда, вместо этого вернули его ей. Это было чудом, невероятным даром, о котором она просила и теперь получила от самой судьбы.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь кухонное окно, играли золотыми пятнами на полу, выхватывая из полумрака крошечные пылинки, кружащиеся в воздухе, словно живые. Алекс смотрел на Энни, на ее силуэт на фоне света, то, как она возилась нам кухне, возле него, ее движения такие привычные, такие живые, наполненные нежной заботой, о которой он так истосковался. Она доставала посуду, открывала шкафчики, где они хранили специи. Это была такая привычная, обыденная картина, которую он наблюдал тысячи раз, но после всего пережитого она казалась чудом, доказательством того, что жизнь продолжается, что нормальность возможна. Её присутствие было настолько реальным, настолько осязаемым, что казалось невозможным, почти слишком хорошим, чтобы быть правдой. Может быть, это сон? И стоит ему открыть глаза, как все исчезнет, рассеется, как утренний туман. Но она была здесь. Настоящая. Живая. Теплая. Ее прикосновение к его руке было таким же нежным и живым, как он помнил — реальнее, чем любая фантазия. Снежный шторм, лед, пронизывающий ветер, белая пустота, чувство вины от потери Дика — все это казалось невероятно далеким, будто произошло в другой жизни, с другим человеком, который был им, но уже не был. Это было словно воспоминание о чужой боли, которая теперь растворилась в свете ее глаз.

Как это возможно, что всего лишь два дня назад он балансировал на самой грани небытия, в шаге от пропасти, где нет ни света, ни звука, ни надежды, а сейчас сидит здесь, в их доме, и может в любой момент обнять Энни, говорить с ней, планировать их будущее. Эта мысль, такая простая в своей сути, но в то же время всеобъемлющая и глубокая, заставляла его сердце биться с новой энергией.

Запах травяного чая, теплый и уютный, смешивался с ароматом старого дерева, пропитанного их общими воспоминаниями, и чем-то неуловимо домашним, знакомым до дрожи — запахом их жизни, их любви. Невероятно, но прошло всего лишь чуть больше сорока восьми часов с того момента, как ледяной шторм Денали, казалось, навсегда поглотил его. А тепер ему казалось, что это целая жизнь. Время там, в горах, утратило свою привычную линейность. Оно не текло, а, скорее, застыло, превратившись в безбрежное, неподвижное озеро, в котором отражалось только бесконечное настоящее.

И теперь что-то изменилось; гора не просто отдалила его от прошлого физически; она отслоила его от него, как старую кожу, обнажив нечто новое, чистое, не обремененное былыми ошибками. Он был дома. По настоящему дома.

Энни время от времени поворачивалась к нему, будто проверяя, на месте ли он, словно боясь, что он снова растворится, исчезнет, как мираж. Алекс с удовольствием вдыхал запах дома, это была неуловимая, но отчетливая смесь из свежесваренного кофе для него и травяного чая для Энни, чуть терпкого, приятного аромата духов жены, какой-то специи, название которой он постоянно забывал.

Это был не просто дом. Это было их убежище, их крепость, место для жизни, в которую он вернулся из самой бездны стихии. И оттого каждая деталь казалась вдвойне драгоценной, почти святой.Все было на своих местах, таким же, как и до их разрыва: уютный диван в гостиной, на котором они столько раз засыпали вместе под какой-нибудь старый фильм, обнявшись под одним пледом; книжные полки, плотно заставленные книгами, их общие фотографии, где они молодые, счастливые, беспечные, с сияющими улыбками, пойманными в моменты, когда им казалось, что так будет всегда, что их любовь никогда гетизменится Все это, каждая мелочь, каждая пылинка на мебели, казалась частью какой-то удивительной, нереальной сказки, которую он мог бы рассказать, если бы кто-то поверил. Или, вернее, которую он пережил, и теперь она оживала перед его глазами, наполняясь новым, глубоким смыслом.

Солнечный свет, проникающий сквозь чистое стекло, наполнял комнату золотистым потоком, и Алекс почувствовал его тепло на своем лице, на еще не до конца отошедшей от обморожения коже. Он закрыл глаза на мгновение, впитывая это простое, но такое невероятно ценное ощущение, такое банальное в обычной жизни, но теперь — после ледяного ада — ставшее причиной чуть ли не физической боли от нахлынувших эмоций. Он чуть не задохнулся от этого тепла, от этой реальности. Он открыл глаза и снова огляделся, но теперь взгляд был другим — он впитывал не просто детали, а тишину дома. Это была живая, наполненная тишина их общего пространства, где присувие жены рядом ощущалось как мелодия, как доказательство жизни, как пульс, как нечто, что он едва не потерял навсегда.

Энни, наливавшая чай в чашку почувствовала его изменившийся, более пристальный взгляд. Она тихо, словно не реашаясь нарушить эту хрупкую, вновь обретенную гармонию, спрсила:

Почему ты так смотришь?

Он повернул голову к ней, его губы дрогнули в слабой, но искренней улыбке. В его глазах отражался свет, идущий из окна, и что-то еще, глубокое и невысказанное:

Так тепло. И тихо, Энни. Здесь так… спокойно. Так по-настоящему. В горах совершенно по-другому.

Энни медленно подошла к нему, провела рукой по его темеым, волнистым волосам. Это был его дом. И Энни была его домом. В этот момент не существовало ни времени, ни внешнего мира, ни пережитых кошмаров. Были только они двое. И чувство невероятного счастья, что это возможно. Что они снова вместе. Что они снова нашли друг друга в этом живом, дышащем доме. Рука Энни маленькая и нежная, коснулась его ладони, словно ища подтверждения его реальности.

— Скажи…- спросила она почти шепотом, словно сомневалась, стоит ли задавать этот вопрос.

-Ты пошел... из-за Дика, верно?

Он чуть повернул голову, в сторону широкого окна, его взгляд был далек, словно он снова видел заснеженные пики, окутанные метелью.

— Да, Энни. Из-за Дика. Я… я многое понял там. Когда был один. Когда искал группу Хантера. Я мог не найти их, не вернуться сам... была такая буря... Моментами я думал, что это конец. Может быть, я скажу странную вещь , но… — он сделал паузу, его глаза сфокусировались на ней, полные какой-то странной, неземной ясности, которая не могла быть обманом разума.

-Дик был рядом. Он был со мной. Я слышал его голос. Он говорил со мной. Он… он был там, на горе, со мной.

Энни не шелохнулась. Она слушала его предельно внимательно, ее глаза были широко распахнуты, ни тени сомнения, ни иронии не отразилось на ее лице. Только абсолютная вера, что Алекс говорит правду, какой бы невероятной она ни казалась обычному человеку. Она всегда верила в эту невидимую связь, в интуицию, в то, что есть что-то большее, чем просто материальный мир, особенно после того, что они пережили. Ее душа, истощенная ожиданием и страхом, сейчас была открыта для любого чуда.

— Он что-то сказал тебе?

— Думаю, он хотел, чтобы мы жили, Энни. Чтобы я вернулся к тебе. Чтобы я... вернулся домой.

Алекс протянул руку и накрыл ее ладонь на своем колене, сжимая ее пальцы.

-Он хотел, чтобы я это понял. Что нет ничего важнее, чем жизнь, сейчас, здесь. Только ты. Только мы.

Алекс глубоко, прерывисто вздохнул; это был не просто выдох, а стон души, освобождающейся от долгих, мучительных лет невысказанной боли, от груза вины и отчаяния горой.

-Прости меня, — Энни подняла голову, глаза ее были полны и слез и отблесков пережитого страха и невероятной надежды.

— Прости, что я сдалась. Прости за развод Я просто не могла больше… не могла без тебя, без твоей поддержки, без твоей любви. Я привыкла к твоему теплу, а ты отдалился ... после Дика Я сломалась, Алекс. Сломалась.

Он осторожно, почти невесомо притянул Энни к себе, словно она была самым хрупким и драгоценным созданием. Её тело, такое податливое и легкое, мягко опустилось ему на колени, его руки нежно, почти трепетно обхватили её талию, словно он боялся причинить ей хоть малейшее неудобство или нарушить магию момента. Он провёл большими пальцами по нежной коже под её свитером, чувствуя, как её дыхание становится глубже, ровнее, словно она тоже растворялась в этом мгновении. В эти секунды весь мир сузился до этого единственного, интимного прикосновения, до синхронного биения их сердец, до едва слышного шороха их одежды. Она прижалась к нему спиной, и он ощутил тепло её кожи, проступающее сквозь тонкую ткань её свитера, и легкий трепет её тела. Это было не просто физическое прикосновение, это было притяжение душ, нежное и глубокое, как саобещание чего-то гораздо большего, чем просто слова.

— Нет, Энни. Нет. Это ты прости меня. Ты была права. Это было больно. Невыносимо больно. Но… по-другому я бы не понял. Не осознал всей глубины нашей связи. Мне нужно было потерять тебя, чтобы понять, что я не могу без тебя. Там, в горах, между небом и землёй, в этой белой, безмолвной пустоте, где не было ничего, кроме ветра и снега, я понял это. Я чувствовал Дика рядом. И он хотел, чтобы я вернулся. К тебе. К нам.

Алекс еще ближе притянул ее к себе, обнял, прижимая к груди, словно пытаясь защитить ее от всего мира, от всех прошлых ошибок, от любого намека на новую разлуку, а затем осторожно наклонился к ее уху. Его голос был тихим, почти не слышным, словно тайна:

— Ты выйдешь за меня? — произнес он, и это был не вопрос, а скорее клятва, обещание, обращенное к самой судьбе. Энни отстранилась, глядя на него, в ее взгляде сквозило изумление, нескрываемая любовь и какая-то счастливая, озорная искорка, вернувшаяся после долгого забвения.

— Опять? Второй раз? — выдохнула она, и уголки ее губ дрогнули в улыбке, которая медленно, но верно расцветала на ее лице.

Алекс подумал, что её глаза сияли так ярко, словно отражали звездное небо, которое он когда-то видел на Денали, но теперь оно было внутри него, в его душе.

— Опять... И дети... Мы же хотели, помнишь? Я думал, что потерял все это. Что никогда не смогу это вернуть.

Голос Алекса стал глубже, в нем прозвучали нотки невероятной нежности и легкой, почти незаметной боли от пережитого, но теперь уже исцеленной. Он говорил не просто о планах, а о целой вселенной их будущего, о том, что снова стало осязаемым. Энни прижималась к нему еще крепче, словно пытаясь слиться с ним воедино, вдыхая его родной, такой долгожданный запах, чувствуя каждый удар его сильного, бьющегося сердца, которое теперь билось в унисон с ее собственным. Ее лицо светилось от счастья, озаренное внутренним светом, словно солнце, наконец взошедшее после долгой, безмолвной и темной ночи, предвещая новый, прекрасный рассвет их общей жизни. В ее глазах, полных слез радости, отражалось их совместное будущее: детский смех, теплые объятия, уютные вечера, когда они будут рассказывать своим детям сказки, и каждое утро, наполненное надеждой и любовью. Все, что казалось навсегда утраченным, теперь возвращалось, ярче и ценнее, чем когда-либо, потому что они выстрадали это, вырвали у судьбы, и теперь знали истинную цену каждого мгновения вместе.