Верховный Канцлер (гет)

Энакин Скайуокер был в ярости. Это было действительно страшно — сенатор Амидала, пусть и не чувствительна к Силе, но даже и она ощущала волны исходящего от юноши гнева: будто хлесткие удары невидимого кнута.

Как это по-мальчишечьи… Вечное соперничество. Или же причина в не до конца забытых годах, проведенных в рабстве? Постоянные попытки доказать, что он лучше остальных. Талантливый, Избранный, самый лучший гонщик, самый лучший фехтовальщик, самый, самый, самый… Неудача (пусть даже воображаемая) словно выбивает землю у него из-под ног, и он боится упасть.

Сенатор Амидала смотрит на дрожащие губы своего молодого мужа и борется с желанием развернуться и бежать прочь.

«Я люблю его. Я его люблю».

— Энакин… — слова застревают в пересохшем горле. — Пожалуйста…

— Энакин?! — его грудь вздымается, как после бега. — Теперь — Энакин? Ты… ты… Как ты могла?

Память некстати напоминает о том, что этот парнишка в одиночку перебил целое поселение тускенов, находясь под влиянием эмоций. Разумеется, не без причины, но страх, шевельнувшийся в глубине души, ощущается отчетливо.

Падме восстанавливает дыхание — кто-то же должен держать себя в руках.

— Я не понимаю, в чем дело, — «включается» облегченный вариант властной Амидалы Наберрие. — Поясни, пожалуйста, отчего ты так злишься. Я не сделала ничего, в чем ты бы мог меня обвинить.

— Не понимаешь?! — Энакин захлебывается обидой, как маленький ребенок. — Я видел, как этот… Раш Кловис обнимал тебя! Как вы смеялись вместе! Ты сказала, что идешь на встречу медицинской консолидации, и я тебе поверил!

Падме рассмеялась, почувствовав облегчение.

— Эни! Какая ерунда тебе лезет в голову! Мы с сенатором Кловисом — давние друзья, и он просто проводил меня! Мы болтали и вспоминали давние совместные путешествия!

— Ах, совместные путешествия… — Скайуокер закипал еще больше. — И что же такого вы делали в этих ваших путешествиях, что он теперь пожирает тебя глазами?

Падме скрипнула зубами, но продолжила ровным, спокойным тоном — сказывается многолетняя выучка:

— Мы занимались организацией поставок гуманитарной помощи на некоторые планеты Внешнего кольца. Однажды попали в переделку. Вспомнили о ней на той встрече. Ничего больше, Эни, ты несешь чушь!

Все-таки сорвалась…

Но Энакина, казалось, это успокоило. Он отвернулся к стене, расставив ноги, опустил голову. Падме видела, как напряжены его плечи.

— Извини меня, — вдруг произнес он глухо. — Я правда глупо повел себя. Сенатор Кловис — хороший человек, и я… был неправ, что накричал на тебя. Ты ни в чем не виновата.

«Да неужели?! Серьезно?» — теперь начала внутренне закипать она. Но справилась с собой:

— Пожалуйста, Эни, — произнесла тихо. — Мне бы очень не хотелось повторения подобных сцен.

Он порывисто обернулся — и она не сдержала улыбку, увидев его виноватое лицо.

— Никогда, я обещаю, — он шагнул к ней, обнял. — Я должен доверять тебе.

Падме закрыла глаза.

— Конечно.

Пальцы неприятно дрожали. Она вдруг осознала, что ей впервые было настолько страшно рядом со своим мужем — с человеком, который поклялся любить и защищать ее. Причем страшно не только за себя, но и за Кловиса. Энакин знал о его чувствах к ней, и… Кто знает, что если бы приступ гнева у Скайуокера случился бы чуть раньше, в здании Сената? Что бы тогда могло произойти?

Падме прерывисто вздохнула. Объятия Энакина будто душили ее. Хотелось… отстраниться. Побыть одной. Но она стояла, не двинувшись с места, и гладила его по встрепанным волосам.

«Все будет хорошо. Я люблю его».

Ей очень хотелось в это верить…

* * *

Этот разговор произошел всего неделю назад. А теперь она летела на фуршет в честь съезда представителей сектора Чоммель, в который входила ее родная система Набу, и глотала слезы, как маленькая девочка.

— Сенатор? Вы в порядке? — глухо, издалека доносился голос дроида-водителя служебного спидера.

Всего. Неделю. Назад.

— Сенатор Амидала?

...Он ведь обещал, просил прощения, клялся доверять ей…

— Сенатор? — механическое участие, наконец, достигло ее ушей. Падме вздрогнула, попыталась улыбнуться.

— Да, все хорошо, я просто задумалась.

Неспособный улавливать в ее голосе эмоции, дроид успокоился и отстал. Падме глубоко вздохнула, раз, другой, запрокинула голову, подставив лицо плотному ветру Корусанта. Нельзя плакать, нельзя, чтобы глаза распухли: эта встреча очень важна для нее, не только в политическом, но и в личном плане. Делегация с планеты Набу летела сюда не для того, чтобы видеть своего сенатора расстроенным из-за семейных проблем, они заслуживают того, чтобы их встретили со всем возможным радушием.

Но как же обидно…

Она ведь не сделала ничего, ровным счетом ничего предосудительного! За что?.. Почему — опять?

Конечно, она совсем не ожидала увидеть его сегодня — он со своим учителем отправился выполнять задание где-то в Среднем кольце. Что с того, что он застал ее радостно-нарядной, спешащей на вечеринку в честь приезда дружественных делегаций?

Как объяснить ему, что это — тоже ее работа? Что нужные связи завязываются не только в стенах Сената и не на боевых заданиях, но и под звон бокалов с вином? Что впечатление, произведенное ею на веселой вечеринке, не менее важно, чем исход жестокой битвы?

И как, наконец, объяснить, что она не позволила бы никому, кроме него, прикасаться к ней? Что ее тщательно подобранный наряд — это искусный образ, образ правительницы Амидалы, прекрасной и сильной, а не попытка привлечь чье-то внимание к ее обнаженным плечам?

Как она устала от всего этого…

Почему, в конце концов, она вынуждена оправдываться перед ним? Она, на минутку, — сенатор огромной процветающей системы, а не какая-нибудь девчонка! Он не слишком ли много себе позволяет? Звание рыцаря-джедая явно не пошло ему на пользу!

«Я не сделала ничего, ничего дурного… Я так устала от твоей глупой ревности!»

Ах… Предательская слезинка, обжигая веки, все-таки прорвалась и сбежала по щеке. Падме стиснула зубы, закрыла глаза… И заставила себя не думать о своей обиде. "Надеть" на лицо маску радушия, доброжелательности — а ведь собираясь на встречу, она была искренне рада увидеть своих друзей и соратников с Набу. Теперь настроение безвозвратно испорчено.

"Возьми себя в руки. Наберрие не плачут. И не изводятся в бессмысленной жалости к себе".

Спидер лихо развернулся на посадочной площадке и застыл, подрагивая. Дроид помог Падме откинуть выдвижные ступени, и она, подобрав подол длинного платья, грациозно спустилась по блестящим ступеням. Подняла глаза. Лучезарно улыбнулась.

Слёзы остались глубоко внутри.

* * *

… Все прошло отлично.

Провожая гостей, Падме уже совсем искренне улыбалась, смеялась над шутками гостей, обнимала кого-то из них за плечи. Но когда в воздух взлетел последний спидер, она позволила себе удалиться в комнату отдыха, небольшую, напоминавшую просторные альковы замка в Тиде. Оставшись в одиночестве, устало опустилась на обитую серебристо-голубым бархатом скамью и пригубила вино из бокала, так кстати оказавшегося под рукой. Дроиды-уборщики неторопливо сновали по залу, не обращая внимания на редких оставшихся посетителей. Свет понемногу становился тусклее. Сенатор Амидала вновь ощутила сосущее, горькое одиночество. Опять нахлынула обида за несправедливые упреки…

Ее размышления о жалости к себе прервались, когда она услышала мягкие шаги и участливое:

— Так. А теперь рассказывай, что случилось, — и рядом с ней сел Бейл Органа.

Падме выдавила улыбку.

— Все в порядке.

— Ну да. Я прямо-таки поверил. Падме, я за тобой весь вечер наблюдал, ты же сама не своя.

— Это было так заметно? — Падме вздрогнула.

— Нет, — признал Бейл. — Вряд ли кому-то, кроме меня. Я же тебя слишком хорошо знаю, — в его голосе явно прозвучала грустная нежность. — Так что рассказывай, что стряслось. Вместе мы со всем справимся, веришь? Как всегда справлялись.

«Я сейчас разревусь», — поняла Падме, и правда, по щекам побежали слезы. Она всхлипывала, как маленькая девочка, выплакивая наконец всю обиду и несправедливость. Бейл обнял её, бормоча что-то успокаивающее, осторожно погладил по волосам, стараясь не нарушить прическу. Падме чуть отстранилась, почти яростно сорвала с головы тонкий ободок и пару шпилек, сминая нежные металлические украшения, и прильнула снова к широкой груди Органы, зарывшись в бархатные складки его торжественного одеяния. Он удивленно поднял брови, но, усмехнувшись, прижал ее к себе чуть крепче. Она, закрыв глаза, грелась в его руках, чувствуя, как бережно он прикасается к ней, и слушала, как тяжело и гулко бьется его сердце. Этот размеренный стук убаюкивал ее, как ребенка, и она чуть заерзала у него под боком, сползая щекой по бархату.

— Так. Похоже, тебе не слишком удобно, — Бейл вдруг легко подхватил ее и усадил к себе на колени. Теперь не слышно было стука сердца, но зато он уже обнимал ее обеими руками, еще крепче, еще бережнее.

— Тише, тише, все хорошо, — шепнул он ей на ухо. — Ты расскажешь мне, что случилось? Я спрашиваю и как твой друг, и как сенатор. Мы ведь в одной с тобой связке…

В его голосе, полном искреннего участия, прозвучала горечь, и Падме, уже собиравшаяся все рассказать, отрицательно мотнула головой.

— Нет… — и обхватила его своими тонкими руками за шею, прижавшись лбом к смуглой горячей щеке. — Это личное. Только личное…

— Я понял, — грустно-ласково произнес он. — Но ты помни — я всегда поддержу тебя, и всегда буду рядом.

Падме снова всхлипнула, Бейл прижал ее к себе чуть сильнее. Она невольно ткнулась губами в его шею, за ухом, и почувствовала, как он вздрогнул.

— Бейл… — наверное, надо прекратить это. Наверное, следует разомкнуть руки, встать, попрощаться, уйти, но вместо этого она прижалась крепче, уже осознанно, благодарно касаясь губами его щеки.

— Падме, ты… — он повернул голову, желая встретиться с ней глазами, и его губы оказались совсем рядом. Не думая, правда, совсем не думая о том, что она делает что-то неправильное, Падме поцеловала его. Сначала коротко, порывисто, потом, встретив его обескураженный взгляд, поцеловала снова.

В голове немного шумело: от вина или от неожиданного, преступного поступка? Да какая разница… Было хорошо. Было приятно целоваться, чувствовать на бедрах его руки и ни о чем не думать.

В конце-концов, раз уж ей все равно устроили за это головомойку, почему бы и нет?..

Падме зарылась пальцами в его волосы, прижимая к себе крепче, но он вдруг отстранился… смешной, с припухшими губами и затуманенным взглядом. Она улыбнулась, и потянулась к нему опять.

— Нет… — он остановил ее. — Не надо, Падме. Я… не могу. Пожалуйста.

— Я знаю, — она прерывисто вздохнула. — Прости.

Она соскользнула с его колен, отвернулась, с досадой сжав губы. Попыталась поправить юбку, без особого успеха. Не глядя на него, произнесла сухо:

— Доброй ночи, сенатор Органа. Я благодарна за Ваше участие...

— Падме… — он, поднявшись, вдруг обхватил ее за плечи. — Ты очень красива и притягательна. Если бы ты знала, насколько… Но нам нельзя, я — не могу, понимаешь?

О, да. Еще как…

Перед глазами вновь возникло гневное лицо мужа.

— Бейл, прости меня, — сказала она тихо. — Я понимаю. Я просто была очень расстроена.

Он осторожно привлек ее к себе, легонько поцеловал в макушку.

— Может, все-таки расскажешь, чем именно? Теперь-то я уж точно имею право знать.

Падме грустно улыбнулась. Сжала его руку.

— Не сегодня.

Стоять так, чувствуя обнаженной спиной тепло его тела, было так приятно. Падме откинула голову назад, ему на грудь: прическа совсем растрепалась. А и ладно… Пускай. Хотя бы так.

Его дыхание становилось тяжелым, рука легла на талию, сдвигаясь выше, к груди, но Падме не тронулась с места, только закрыла глаза. Так необычно… Он провел большим пальцем по ее шее, до ключицы, медленно, и по ее коже пробежали мурашки. Она невольно прижалась к нему сильнее. Может, не стоит дразнить его?.. Хотя, кто кого еще дразнит.

Она ведь не делает ничего предосудительного, правда? Только принимает его невинные ласки, как тогда, в Ротонде. Просто расслабляющие прикосновения, ведь она сегодня так расстроена и обижена… Ну ладно, может быть, не совсем невинные ласки, все-таки его руки уже на ее бедрах, и ткань платья, по правде говоря, очень слабая защита. И сама она уже откровенно подается назад, еще ближе, ждет прикосновений его жадных горячих губ: от этого ожидания даже становится больно.

— Я… — пальцы сжимаются, губы влажно блестят. — Мне так хорошо сейчас.

— И мне, — его голос звучит так спокойно, низко, вызывая новую волну сладкой дрожи.

— Ты ведь не любишь ее, — неожиданно для самой себя говорит Падме и сразу же остро жалеет — он со вздохом отстраняется, убирает руки.

— Это не важно, — говорит он мягко. — Не важно, кого… Кого я люблю. Есть долг. Перед семьей, перед системой.

Долг.

Падме прерывисто вздыхает. Пытается поправить волосы — разумеется, безуспешно, и встряхивает головой, еще больше растрепав их.

Становится зябко. Хочется снова прижаться к нему, закутаться в его плащ, вдвоем, но она лишь сухо кивает, не поднимая глаз.

— Увидимся на завтрашнем заседании, — вышло немного резковато. — Доброй ночи, сенатор Органа.

— Доброй ночи, сенатор, — ласково отвечает он.

Падме уходит, не оборачиваясь.

* * *

В свою квартиру она вошла уже почти утром. Тихо, виновато. Увидев в зеркале свое отражение, вздрогнула, фыркнула: волосы растрепаны, в них запуталась сломанная заколка, губы чуть припухшие — хороша, ничего не скажешь.

Падме прикоснулась к уголку рта кончиками пальцев. На губах еще витало воспоминание о чужих поцелуях.

Обняла себя за плечи, стараясь унять дрожь. «Нельзя, нельзя…», — но мысли не сковать, не спрятать. Низ живота все еще сладко ныл, а губы жгло от прикосновений грубой кожи. Вздохнула, усмехнулась, попыталась поправить волосы. Сломанная заколка упала под ноги.

— Ты пришла… — раздался вдруг сонный голос мужа. Она не услышала, как он подошел, слишком погрузилась в свои мысли, и вздрогнула, виновато улыбнувшись:

— Эни, я…

— Падме, прости, — он подошел, нежно взял ее за руку. — Я правда очень перед тобой виноват. Я повел себя неправильно.

… ее волосы гладил другой мужчина. Они все еще хранят запах его парфюма…

— Эни, все хорошо, — проглотила она нервный смех. — Я все понимаю.

— Я был взвинчен из-за того, что повздорил с Оби-Ваном. Я неправ. Обидел его, обидел тебя… Я не должен был срываться на тебе, это недопустимо. Прости меня. Ты ни в чем не виновата.

… только ее губы все еще горят от поцелуев чужого мужа…

Она улыбнулась. Почти естественно.

— Ты простишь меня? — он трогательно, совсем по-детски, заламывает брови.

— Я не сержусь, Эни. Все хорошо.

… да, было хорошо… сжимать коленями бедра другого, изнывая от желания…

— Я люблю тебя, — Энакин привлек ее к себе, поцеловал в лоб. Падме вздрогнула, но нет, он ничего не почувствовал, не заподозрил. Она приподнялась на цыпочки и приникла к его губам.

«И я люблю тебя», — как бы хотелось самой в это верить.