Верховный Канцлер (гет)

Падме Амидала Наберрие не привыкла сомневаться в собственных решениях.

Когда от твоего слова зависят жизни многих тысяч существ, ты не имеешь права на сомнение. На ошибку, как ни странно, имеешь — невозможно предугадать все последствия того или иного решения, и тем более невозможно угодить всем, но в любом случае надо быть твердой. Правитель, который уклончиво мямлит нечто неопределенное, сам не зная чего он хочет (кроме того, чтобы спасти свой зад от гнева толпы), хуже того, кто уверенной рукой ведет свой корабль в пропасть. Ведь если экипаж верит тебе, то из пропасти ты выберешься — на их вере, вере в тебя.

Поэтому — твердый взгляд. Поэтому — жесткий тон.

Недопустимы даже ничтожные проявления слабости. Стоит оступиться, и тебя стащат с вершины, разорвут, сожрут не поперхнувшись.

До сих пор Падме Амидале удавалось виртуозно лавировать в бескрайнем море политических интриг. Она знала, что делает, и уверенно шла к каждой своей цели.

Самый молодой член движения помощи беженцам — ей тогда исполнилось семь лет, всего семь!

Самый молодой Законодатель по делам ученичества — в одиннадцать. Ее сверстницы еще играли в тряпичные куклы, когда юная Падме принимала участие в составлении законов. «Прирожденная правительница!» — говорила ее наставница Силья Шессон. Падме вдохновлялась ее примером и строила честолюбивые планы.

Жаль, не успела стать самой молодой королевой — зря потратила время на дворцовые интриги. Но стать самым молодым сенатором ей удалось… Ну, почти.

На пути следующая цель: самый молодой Верховный Канцлер. У девушки руки чесались навести порядок в Сенате, в этом змеином гнезде. Но она понимала: так просто эту вершину не взять. А поторопившись, с наскока, можно быстро с нее свалиться. Поэтому свой очередной будущий трон следовало готовить основательно, аккуратно, тщательно подбирая союзников, выкорчевывая недоброжелателей и замыливая глаза прочим нейтральным сторонам.

Падме умело готовила свое будущее правление. Она уже была опытным правителем. Она умела внушить своим людям уверенность в ее лидерских качествах.

Но все-таки иногда, оглядываясь назад… Падме гадала, правильный ли она сделала выбор… тогда? А тогда? С каждым годом, с каждой взятой вершиной таких «точек сомнения» становилось все больше.

* * *

Кабинет сенатора от Набу в Ротонде Сената утопал в зелени. Искусно замаскированные лампы различных оттенков освещали капризные растения, чтобы те в нужное время цвели и даже плодоносили. Механические звуковые устройства имитировали пение набуанских птиц: от живых пришлось отказаться из-за сложностей ухода.

Падме прошла в кресло, послала дроида за фруктовым чаем. Немного болела голова, наверное, стоило бы вернуться домой, лечь и поспать. Но если придет Энакин?.. Она скрепя сердце заставила признаться себе, что не хочет с ним сегодня встречаться.

…И только ли сегодня?

Возможно, связь с честолюбивым мальчишкой-джедаем — еще одна ошибка. Ей не стоило его к себе приучать. Но разве могла она подумать, что он окажется таким порывистым? Впечатлительным?

…Страстным. Да, наверное, это и привлекло ее в нем. Джедаев она запомнила невозмутимо-уравновешенными, уверенными в себе — какой хотела быть сама. Энакин выделялся из их одухотворенно-спокойного строя. Кто же мог подумать, что настолько выделялся. Она приняла это увлечение за любовь, а теперь сомневалась… Да, сомневаться нельзя, но наедине с собой — надо быть честной.

Когда дело касается чужих судеб, решения принимать легче. Когда дело касается лично тебя, сложно быть объективной.

«Ты ошиблась, Падме, ошиблась, и обратного пути нет», — сожалеет внутренний голос. Амидала, хоть и не привыкла следовать интуиции, предпочитая опираться на логику и факты — оставим предчувствия джедаям, — начинала подозревать, что он прав.

Дроид принес ароматно дымящийся чай. Падме вдохнула этот запах — фруктовый, с ноткой разочарования, ведь здесь и чай не такой, как дома, искусственные птицы поют по кругу одну и ту же запрограмированную в них песню и ржавой крышкой нависает над головой тяжелое небо Корусанта без единого намека на чистую лазурь.

Как она устала…

Как устала от бесконечной бешеной гонки. Хотелось прильнуть к крепкой груди молодого мужа, закрыть глаза и не думать ни о чем. Только вот…

Рядом с Энакином Падме никогда не чувствовала себя защищенной. Не ощущала в нем той безмятежности Силы, которой дышали Оби-Ван Кеноби и Квай-Гон Джинн (такая их безмятежность, особенно перед прямой угрозой, порой невероятно раздражала, однако постепенно, исподволь успокаивала, внушая веру в то, что у них все под контролем). А вот Энакин…

Он как будто все время… бурлил. Его энергия, бешеная, необузданная, била и горела, не находя применения и сгорая без толку. И есть еще кое-что, в чем Падме никогда бы ему не призналась. И никому не призналась.

В постели ей было с ним не то чтобы совсем плохо, но… После бурного, быстрого, неумелого секса она часто оставалась лежать без разрядки, чувствуя, как тяжело ноет низ живота. Энакин благодарно целовал ее грудь, светясь от счастья, а ей хотелось еще, дальше, больше… Но, надев маску любящей жены, она улыбалась в ответ. Ведь они влюблены и должны быть всегда счастливы, особенно в моменты такой запретной близости. Но после лежала, глядя в темноту, слушая его сонное дыхание, и изнывала от мучившего ее желания.

Да. Домой не хотелось.

Еще чаю? А лучше ликера. Альдераанского. Или клайнга… нет, до такого она еще не докатилась. Хотя какие ее годы…

— Сенатор Амидала?

Падме вздрогнула. Потом улыбнулась:

— Сенатор Органа… Я не думала, что здесь еще кто-нибудь есть в такой поздний час.

Бейл Органа вошел в кабинет, огромный, широкоплечий — и добрый, как нерф. Вот к чьему плечу ей хотелось бы сейчас прижаться… Они давно дружили, и Амидала часто прислушивалась к советам сенатора Альдераана, всегда взвешенным и справедливым.

— Я уже собирался уходить. Ты занята, я помешал тебе? — он тепло улыбается, и Падме становится уютнее в его присутствии.

Они здесь одни, и можно общаться по-простому, без церемоний.

— Нет… не помешал. — Она откинулась на спинку кресла. — Я тоже собиралась уходить.

Органа понимающе кивнул.

— Устала. Ну, еще бы. День выдался напряженный.

Падме грустно приподнимает уголки губ, не пряча от него уставшие глаза.

— Это верно. Завтра будет еще напряженнее.

Бейл Органа кивает и вдруг садится на соседнее кресло.

— Снимай обувь, — звучит почти как приказ.

Падме заморгала.

— Что?

— Снимай, говорю, — он смешливо морщит широкий нос. — И не стесняйся, пожалуйста, ты меня ничем не удивишь, — он легонько похлопывает ее по коленке.

Падме смущенно улыбнулась, стянула туфли. Мимолетно подумала, что совет неплохой — ногам сразу стало легче.

— Давай сюда ноги. Давай, давай, — Органа протянул к ней широкую ладонь, и Падме, упираясь в кресло, неуверенно протянула ему левую ногу. Он подхватил ее, жестом подманил вторую: Падме протянула и ее.

Теперь обе миниатюрные ступни лежали на коленях Органы. Падме почувствовала себя крайне неловко. Конечно, они с сенатором давние друзья, но все же…

— Сядь поудобнее, — сказал Органа и взялся за правую ступню. Его ладони оказались приятно прохладными, и Падме едва не простонала от удовольствия, когда он начал осторожно разминать ее натруженные за целый день и вечер ноги. Он действовал так умело, ласково, что хотелось замурлыкать.

На лице сенатора Набу впервые за этот вечер появилась искренняя мечтательная улыбка.

— Как же хорошо… — она прикрыла глаза. — Не останавливайся. Пожалуйста…

Органа усмехнулся, продолжая массировать ножки, крохотные в его огромных руках.

Не хотелось ни о чем думать. Расслабленное удовольствие мягкой волной поднималось от самых подошв до позвоночника, растекаясь по всему телу. Иногда Бейл нажимал на какие-то особенные точки, и Падме едва сдерживала стон. Это так приятно… Заканчивая, он широко провел рукой по передней поверхности стопы, и короткое «ах!» все-таки сорвалось с губ сенатора.

— Падме… — Органа убирает свои руки, и она почти обиженно поднимает брови, будто проснувшись. — Падме, нам пора.

— Ммм… — протянула она, с видимым сожалением подтягивая к себе колени. — Спасибо. Это было очень приятно.

— Стало легче? — улыбнулся Органа, не торопясь, впрочем, вставать.

— О, да! — Падме засмеялась.

Взгляды их одинаково темных глаз ненадолго встретились.

Падме отметила его уставшие, тяжелые веки: время уже настолько позднее, что скоро станет ранним. Поймала себя на вдруг возникшем желании прикоснуться к ним пальцами, отплатить за доставленное удовольствие — только ведь не получится. Уметь надо. Органа — умел.

«Интересно, что еще он умеет…»

Сенатор Амидала мотнула головой, отгоняя томные сонные мысли.

— Чему ты так улыбаешься? — Бейл смеется. Падме обнаружила лукавую улыбку на своем лице — кажется,что-то отразилось.

— Я… Мне очень понравилось, — вдруг смущенно призналась она. Щеки порозовели — и она вдруг пожалела, что на ней нет многослойного королевского грима. Обнаженная кожа лица, казалось, выдает (и чувствует) слишком многое: например, о чем не подобает думать замужней (пусть и тайно) женщине.

Бейл, будто ничего не замечая, протянул к ней руку и легонько сжал запястье.

— Пора домой, Падме, — тихо, ласково произнес он. — Завтра у нас тяжелый день.

У нас.

Падме вдруг перехватила его ладонь и порывисто ухватилась за нее, будто ища спасения — как маленькая девочка. Куда-то исчез стыд, смущение: наверное, впервые в жизни она позволила себе прервать игру в сильную, даже всесильную королеву, не знающую ни страха, ни упрека. Хоть ненадолго, хоть намеком, побыть просто слабой и беззащитной, зная, что здесь, сейчас

(с этим мужчиной)

это возможно.

— Побудь со мной немного, — она вдруг неожиданно призналась. — Мне не хочется ехать домой.

— Хорошо.

Хорошо… От него веет спокойствием — но не таким… потусторонним, как от джедаев. Органа — обычный, такой же, как она, и от этого более близкий. Добрый, мягкий…

Очень неудачные качества для политика, надо сказать. Крайне неподходящие.

Но сейчас совершенно не хотелось думать ни о политике, ни о Сенате, ни о войне… Падме впервые за долгие, долгие годы действительно чувствовала себя в безопасности. Рядом был Бейл Органа — настоящий, надежный… Зрелый.

Он молчал и больше не торопил ее. Она грелась об его ладонь. Им обоим не хотелось разрывать этот момент. Не хотелось даже говорить. Он понимал ее — понимал, как никто другой. Ведь им обоим приходилось сражаться с теми же врагами: пускай не оружием, а словом (впрочем, раз на раз не приходится), но их борьба не становилась от этого менее напряженной. Ему было известно ее отчаяние, когда казалось, что все усилия напрасны. Ей было известно, как ему сложно отдавать жесткие приказы — когда сердце рвется на части и требует быть милосердным, но нельзя.

А еще никто не знает, как им обоим тяжело возвращаться в свою постель и задаваться вопросом: а с тем ли человеком связана моя жизнь?

И ненавидеть себя за этот вопрос.

Энакин Скайуокер был в ярости. Это было действительно страшно — сенатор Амидала, пусть и не чувствительна к Силе, но даже и она ощущала волны исходящего от юноши гнева: будто хлесткие удары невидимого кнута.

Как это по-мальчишечьи… Вечное соперничество. Или же причина в не до конца забытых годах, проведенных в рабстве? Постоянные попытки доказать, что он лучше остальных. Талантливый, Избранный, самый лучший гонщик, самый лучший фехтовальщик, самый, самый, самый… Неудача (пусть даже воображаемая) словно выбивает землю у него из-под ног, и он боится упасть.

Сенатор Амидала смотрит на дрожащие губы своего молодого мужа и борется с желанием развернуться и бежать прочь.

«Я люблю его. Я его люблю».

— Энакин… — слова застревают в пересохшем горле. — Пожалуйста…

— Энакин?! — его грудь вздымается, как после бега. — Теперь — Энакин? Ты… ты… Как ты могла?

Память некстати напоминает о том, что этот парнишка в одиночку перебил целое поселение тускенов, находясь под влиянием эмоций. Разумеется, не без причины, но страх, шевельнувшийся в глубине души, ощущается отчетливо.

Падме восстанавливает дыхание — кто-то же должен держать себя в руках.

— Я не понимаю, в чем дело, — «включается» облегченный вариант властной Амидалы Наберрие. — Поясни, пожалуйста, отчего ты так злишься. Я не сделала ничего, в чем ты бы мог меня обвинить.

— Не понимаешь?! — Энакин захлебывается обидой, как маленький ребенок. — Я видел, как этот… Раш Кловис обнимал тебя! Как вы смеялись вместе! Ты сказала, что идешь на встречу медицинской консолидации, и я тебе поверил!

Падме рассмеялась, почувствовав облегчение.

— Эни! Какая ерунда тебе лезет в голову! Мы с сенатором Кловисом — давние друзья, и он просто проводил меня! Мы болтали и вспоминали давние совместные путешествия!

— Ах, совместные путешествия… — Скайуокер закипал еще больше. — И что же такого вы делали в этих ваших путешествиях, что он теперь пожирает тебя глазами?

Падме скрипнула зубами, но продолжила ровным, спокойным тоном — сказывается многолетняя выучка:

— Мы занимались организацией поставок гуманитарной помощи на некоторые планеты Внешнего кольца. Однажды попали в переделку. Вспомнили о ней на той встрече. Ничего больше, Эни, ты несешь чушь!

Все-таки сорвалась…

Но Энакина, казалось, это успокоило. Он отвернулся к стене, расставив ноги, опустил голову. Падме видела, как напряжены его плечи.

— Извини меня, — вдруг произнес он глухо. — Я правда глупо повел себя. Сенатор Кловис — хороший человек, и я… был неправ, что накричал на тебя. Ты ни в чем не виновата.

«Да неужели?! Серьезно?» — теперь начала внутренне закипать она. Но справилась с собой:

— Пожалуйста, Эни, — произнесла тихо. — Мне бы очень не хотелось повторения подобных сцен.

Он порывисто обернулся — и она не сдержала улыбку, увидев его виноватое лицо.

— Никогда, я обещаю, — он шагнул к ней, обнял. — Я должен доверять тебе.

Падме закрыла глаза.

— Конечно.

Пальцы неприятно дрожали. Она вдруг осознала, что ей впервые было настолько страшно рядом со своим мужем — с человеком, который поклялся любить и защищать ее. Причем страшно не только за себя, но и за Кловиса. Энакин знал о его чувствах к ней, и… Кто знает, что если бы приступ гнева у Скайуокера случился бы чуть раньше, в здании Сената? Что бы тогда могло произойти?

Падме прерывисто вздохнула. Объятия Энакина будто душили ее. Хотелось… отстраниться. Побыть одной. Но она стояла, не двинувшись с места, и гладила его по встрепанным волосам.

«Все будет хорошо. Я люблю его».

Ей очень хотелось в это верить…

* * *

Этот разговор произошел всего неделю назад. А теперь она летела на фуршет в честь съезда представителей сектора Чоммель, в который входила ее родная система Набу, и глотала слезы, как маленькая девочка.

— Сенатор? Вы в порядке? — глухо, издалека доносился голос дроида-водителя служебного спидера.

Всего. Неделю. Назад.

— Сенатор Амидала?

...Он ведь обещал, просил прощения, клялся доверять ей…

— Сенатор? — механическое участие, наконец, достигло ее ушей. Падме вздрогнула, попыталась улыбнуться.

— Да, все хорошо, я просто задумалась.

Неспособный улавливать в ее голосе эмоции, дроид успокоился и отстал. Падме глубоко вздохнула, раз, другой, запрокинула голову, подставив лицо плотному ветру Корусанта. Нельзя плакать, нельзя, чтобы глаза распухли: эта встреча очень важна для нее, не только в политическом, но и в личном плане. Делегация с планеты Набу летела сюда не для того, чтобы видеть своего сенатора расстроенным из-за семейных проблем, они заслуживают того, чтобы их встретили со всем возможным радушием.

Но как же обидно…

Она ведь не сделала ничего, ровным счетом ничего предосудительного! За что?.. Почему — опять?

Конечно, она совсем не ожидала увидеть его сегодня — он со своим учителем отправился выполнять задание где-то в Среднем кольце. Что с того, что он застал ее радостно-нарядной, спешащей на вечеринку в честь приезда дружественных делегаций?

Как объяснить ему, что это — тоже ее работа? Что нужные связи завязываются не только в стенах Сената и не на боевых заданиях, но и под звон бокалов с вином? Что впечатление, произведенное ею на веселой вечеринке, не менее важно, чем исход жестокой битвы?

И как, наконец, объяснить, что она не позволила бы никому, кроме него, прикасаться к ней? Что ее тщательно подобранный наряд — это искусный образ, образ правительницы Амидалы, прекрасной и сильной, а не попытка привлечь чье-то внимание к ее обнаженным плечам?

Как она устала от всего этого…

Почему, в конце концов, она вынуждена оправдываться перед ним? Она, на минутку, — сенатор огромной процветающей системы, а не какая-нибудь девчонка! Он не слишком ли много себе позволяет? Звание рыцаря-джедая явно не пошло ему на пользу!

«Я не сделала ничего, ничего дурного… Я так устала от твоей глупой ревности!»

Ах… Предательская слезинка, обжигая веки, все-таки прорвалась и сбежала по щеке. Падме стиснула зубы, закрыла глаза… И заставила себя не думать о своей обиде. "Надеть" на лицо маску радушия, доброжелательности — а ведь собираясь на встречу, она была искренне рада увидеть своих друзей и соратников с Набу. Теперь настроение безвозвратно испорчено.

"Возьми себя в руки. Наберрие не плачут. И не изводятся в бессмысленной жалости к себе".

Спидер лихо развернулся на посадочной площадке и застыл, подрагивая. Дроид помог Падме откинуть выдвижные ступени, и она, подобрав подол длинного платья, грациозно спустилась по блестящим ступеням. Подняла глаза. Лучезарно улыбнулась.

Слёзы остались глубоко внутри.

* * *

… Все прошло отлично.

Провожая гостей, Падме уже совсем искренне улыбалась, смеялась над шутками гостей, обнимала кого-то из них за плечи. Но когда в воздух взлетел последний спидер, она позволила себе удалиться в комнату отдыха, небольшую, напоминавшую просторные альковы замка в Тиде. Оставшись в одиночестве, устало опустилась на обитую серебристо-голубым бархатом скамью и пригубила вино из бокала, так кстати оказавшегося под рукой. Дроиды-уборщики неторопливо сновали по залу, не обращая внимания на редких оставшихся посетителей. Свет понемногу становился тусклее. Сенатор Амидала вновь ощутила сосущее, горькое одиночество. Опять нахлынула обида за несправедливые упреки…

Ее размышления о жалости к себе прервались, когда она услышала мягкие шаги и участливое:

— Так. А теперь рассказывай, что случилось, — и рядом с ней сел Бейл Органа.

Падме выдавила улыбку.

— Все в порядке.

— Ну да. Я прямо-таки поверил. Падме, я за тобой весь вечер наблюдал, ты же сама не своя.

— Это было так заметно? — Падме вздрогнула.

— Нет, — признал Бейл. — Вряд ли кому-то, кроме меня. Я же тебя слишком хорошо знаю, — в его голосе явно прозвучала грустная нежность. — Так что рассказывай, что стряслось. Вместе мы со всем справимся, веришь? Как всегда справлялись.

«Я сейчас разревусь», — поняла Падме, и правда, по щекам побежали слезы. Она всхлипывала, как маленькая девочка, выплакивая наконец всю обиду и несправедливость. Бейл обнял её, бормоча что-то успокаивающее, осторожно погладил по волосам, стараясь не нарушить прическу. Падме чуть отстранилась, почти яростно сорвала с головы тонкий ободок и пару шпилек, сминая нежные металлические украшения, и прильнула снова к широкой груди Органы, зарывшись в бархатные складки его торжественного одеяния. Он удивленно поднял брови, но, усмехнувшись, прижал ее к себе чуть крепче. Она, закрыв глаза, грелась в его руках, чувствуя, как бережно он прикасается к ней, и слушала, как тяжело и гулко бьется его сердце. Этот размеренный стук убаюкивал ее, как ребенка, и она чуть заерзала у него под боком, сползая щекой по бархату.

— Так. Похоже, тебе не слишком удобно, — Бейл вдруг легко подхватил ее и усадил к себе на колени. Теперь не слышно было стука сердца, но зато он уже обнимал ее обеими руками, еще крепче, еще бережнее.

— Тише, тише, все хорошо, — шепнул он ей на ухо. — Ты расскажешь мне, что случилось? Я спрашиваю и как твой друг, и как сенатор. Мы ведь в одной с тобой связке…

В его голосе, полном искреннего участия, прозвучала горечь, и Падме, уже собиравшаяся все рассказать, отрицательно мотнула головой.

— Нет… — и обхватила его своими тонкими руками за шею, прижавшись лбом к смуглой горячей щеке. — Это личное. Только личное…

— Я понял, — грустно-ласково произнес он. — Но ты помни — я всегда поддержу тебя, и всегда буду рядом.

Падме снова всхлипнула, Бейл прижал ее к себе чуть сильнее. Она невольно ткнулась губами в его шею, за ухом, и почувствовала, как он вздрогнул.

— Бейл… — наверное, надо прекратить это. Наверное, следует разомкнуть руки, встать, попрощаться, уйти, но вместо этого она прижалась крепче, уже осознанно, благодарно касаясь губами его щеки.

— Падме, ты… — он повернул голову, желая встретиться с ней глазами, и его губы оказались совсем рядом. Не думая, правда, совсем не думая о том, что она делает что-то неправильное, Падме поцеловала его. Сначала коротко, порывисто, потом, встретив его обескураженный взгляд, поцеловала снова.

В голове немного шумело: от вина или от неожиданного, преступного поступка? Да какая разница… Было хорошо. Было приятно целоваться, чувствовать на бедрах его руки и ни о чем не думать.

В конце-концов, раз уж ей все равно устроили за это головомойку, почему бы и нет?..

Падме зарылась пальцами в его волосы, прижимая к себе крепче, но он вдруг отстранился… смешной, с припухшими губами и затуманенным взглядом. Она улыбнулась, и потянулась к нему опять.

— Нет… — он остановил ее. — Не надо, Падме. Я… не могу. Пожалуйста.

— Я знаю, — она прерывисто вздохнула. — Прости.

Она соскользнула с его колен, отвернулась, с досадой сжав губы. Попыталась поправить юбку, без особого успеха. Не глядя на него, произнесла сухо:

— Доброй ночи, сенатор Органа. Я благодарна за Ваше участие...

— Падме… — он, поднявшись, вдруг обхватил ее за плечи. — Ты очень красива и притягательна. Если бы ты знала, насколько… Но нам нельзя, я — не могу, понимаешь?

О, да. Еще как…

Перед глазами вновь возникло гневное лицо мужа.

— Бейл, прости меня, — сказала она тихо. — Я понимаю. Я просто была очень расстроена.

Он осторожно привлек ее к себе, легонько поцеловал в макушку.

— Может, все-таки расскажешь, чем именно? Теперь-то я уж точно имею право знать.

Падме грустно улыбнулась. Сжала его руку.

— Не сегодня.

Стоять так, чувствуя обнаженной спиной тепло его тела, было так приятно. Падме откинула голову назад, ему на грудь: прическа совсем растрепалась. А и ладно… Пускай. Хотя бы так.

Его дыхание становилось тяжелым, рука легла на талию, сдвигаясь выше, к груди, но Падме не тронулась с места, только закрыла глаза. Так необычно… Он провел большим пальцем по ее шее, до ключицы, медленно, и по ее коже пробежали мурашки. Она невольно прижалась к нему сильнее. Может, не стоит дразнить его?.. Хотя, кто кого еще дразнит.

Она ведь не делает ничего предосудительного, правда? Только принимает его невинные ласки, как тогда, в Ротонде. Просто расслабляющие прикосновения, ведь она сегодня так расстроена и обижена… Ну ладно, может быть, не совсем невинные ласки, все-таки его руки уже на ее бедрах, и ткань платья, по правде говоря, очень слабая защита. И сама она уже откровенно подается назад, еще ближе, ждет прикосновений его жадных горячих губ: от этого ожидания даже становится больно.

— Я… — пальцы сжимаются, губы влажно блестят. — Мне так хорошо сейчас.

— И мне, — его голос звучит так спокойно, низко, вызывая новую волну сладкой дрожи.

— Ты ведь не любишь ее, — неожиданно для самой себя говорит Падме и сразу же остро жалеет — он со вздохом отстраняется, убирает руки.

— Это не важно, — говорит он мягко. — Не важно, кого… Кого я люблю. Есть долг. Перед семьей, перед системой.

Долг.

Падме прерывисто вздыхает. Пытается поправить волосы — разумеется, безуспешно, и встряхивает головой, еще больше растрепав их.

Становится зябко. Хочется снова прижаться к нему, закутаться в его плащ, вдвоем, но она лишь сухо кивает, не поднимая глаз.

— Увидимся на завтрашнем заседании, — вышло немного резковато. — Доброй ночи, сенатор Органа.

— Доброй ночи, сенатор, — ласково отвечает он.

Падме уходит, не оборачиваясь.

* * *

В свою квартиру она вошла уже почти утром. Тихо, виновато. Увидев в зеркале свое отражение, вздрогнула, фыркнула: волосы растрепаны, в них запуталась сломанная заколка, губы чуть припухшие — хороша, ничего не скажешь.

Падме прикоснулась к уголку рта кончиками пальцев. На губах еще витало воспоминание о чужих поцелуях.

Обняла себя за плечи, стараясь унять дрожь. «Нельзя, нельзя…», — но мысли не сковать, не спрятать. Низ живота все еще сладко ныл, а губы жгло от прикосновений грубой кожи. Вздохнула, усмехнулась, попыталась поправить волосы. Сломанная заколка упала под ноги.

— Ты пришла… — раздался вдруг сонный голос мужа. Она не услышала, как он подошел, слишком погрузилась в свои мысли, и вздрогнула, виновато улыбнувшись:

— Эни, я…

— Падме, прости, — он подошел, нежно взял ее за руку. — Я правда очень перед тобой виноват. Я повел себя неправильно.

… ее волосы гладил другой мужчина. Они все еще хранят запах его парфюма…

— Эни, все хорошо, — проглотила она нервный смех. — Я все понимаю.

— Я был взвинчен из-за того, что повздорил с Оби-Ваном. Я неправ. Обидел его, обидел тебя… Я не должен был срываться на тебе, это недопустимо. Прости меня. Ты ни в чем не виновата.

… только ее губы все еще горят от поцелуев чужого мужа…

Она улыбнулась. Почти естественно.

— Ты простишь меня? — он трогательно, совсем по-детски, заламывает брови.

— Я не сержусь, Эни. Все хорошо.

… да, было хорошо… сжимать коленями бедра другого, изнывая от желания…

— Я люблю тебя, — Энакин привлек ее к себе, поцеловал в лоб. Падме вздрогнула, но нет, он ничего не почувствовал, не заподозрил. Она приподнялась на цыпочки и приникла к его губам.

«И я люблю тебя», — как бы хотелось самой в это верить.

Сенатор Амидала отложила датапад и протерла слезящиеся от усталости глаза, в которые будто песка насыпали. Может, стоит поехать отдохнуть? Да, наверное, так и стоит поступить… Она потянулась, хрустнув пальцами, но тут ожил передатчик, сообщивший мелодично:

— Сенатор, к вам посетитель.

«Да чтоб тебя», — мысленно простонала она, вздохнула и произнесла:

— Пусть войдет.

Откинулась на спинку кресла, натянула на лицо маску участливой доброжелательности. Но, увидев вошедшую, искренне улыбнулась:

— Силья! Как неожиданно! — Падме поднялась из-за стола, встречая улыбающуюся наставницу, заключила ее в объятия. — Как я рада тебя видеть!

— Я тоже очень рада, девочка моя, — сенатор от сектора Тесма Силья Шессон отстранилась, оглядела Падме. — Выглядишь неважно. Впрочем, как и я. Не те времена настали, чтобы нам цвести…

Падме усмехнулась.

— Спрошу сразу о цели твоего визита, не возражаешь?

— Не возражаю и охотно отвечу. Я отказываюсь от вступления в Делегацию Двух Тысяч. И подпись под Петицией, соответственно, я тоже не поставлю. Спасибо за твое доверие, но нет. Совет Тесмы против того, чтобы я поддержала ее.

Падме широко раскрыла глаза.

— Но… Силья! Я так рассчитывала на твою поддержку в этом вопросе! Неужели ты не понимаешь, что продление чрезвычайных полномочий Канцлера Палпатина не приведет ни к чему хорошему! Мы должны вмешаться! Мы должны вернуть Сенату его власть, иначе демократии конец…

У Падме перехватило дыхание.

— Тише! — подняла руку Шессон. — Тише. Даже здесь может быть небезопасно высказывать подобные настроения, — понизила она голос. — Я поддерживаю тебя, девочка. Ты — сильный политик, и я всегда это знала. Но пойти против воли своего народа и подставить его под удар я не могу. Ты, как никто другой, понимаешь это.

Падме опустилась в кресло, уронила на руки голову.

— Я не ожидала от тебя этого, Силья. Я понимаю тебя, но все-таки… Не думала, что это будешь ты.

Шессон тихо подошла к подруге, положила руку ей на плечо. Падме не шелохнулась.

— Любая попытка выступить против Верховного Канцлера будет равносильна действиям сепаратистов, — мягко произнесла Силья. — Я не могу так рисковать. И тебя должна предупредить — будь осторожна, Падме. Не стану тебя отговаривать, знаю, что бесполезно, — она ласково улыбнулась. — Но… Прости, дорогая.

— Ты права, — глухо сказала Падме. — Это опасно. Мы знали, что создание Комитета лоялистов — это попытка Палпатина держать оппозиционеров поближе в поле зрения. И создание Петиции Двух Тысяч поставило всех нас под удар. Но я должна… Я приняла непосредственное участие в его возвышении — мне и следует его осадить. И… я не могу требовать от тебя того же риска.

— Дорогая…

Падме стиснула пальцы.

— Спасибо, Силья. Ты очень много сделала для меня, наверное, больше, чем кто либо, — она вновь встала из-за стола, взяла подругу за руку. — Ты в своем праве.

Шессон хотела сказать что-то, но только ахнула и вновь крепко обняла Падме.

— Прости… — шепнула она.

— Тебе не за что извиняться, — тепло сказала Падме. — Увидимся, когда все закончится.

— И закатим веселье, как в старые добрые времена! — сквозь слезы улыбнулась Шессон.

— Непременно, — рассмеялась Падме. — Непременно!

— И еще кое-что, — замялась Шессон. — Я хотела бы предупредить тебя насчет сенатора Бейла Органы.

Падме замерла.

— Что… — кажется, голос не выдает ее, — Что-то случилось?

— Пока ничего, — Шессон невольно оглянулась, — Ты помнишь, как погиб Канцлер Валорум?

— Он был убит в результате террористической атаки, — медленно проговорила Падме. — По заказу Конфедерации независимых систем.

Силья Шессон кивнула — она не ошибалась в ученице.

— Мы все это знаем. Как и то, что перед его смертью сенатор Органа выступил против законопроекта об усилении и укреплении мер безопасности, выдвинутого Палпатином.

— А Валорум говорил с Бейлом о том, чем опасен этот законопроект, — закончила Падме.

Повисло молчание. Не хватало воздуха. Кровь тяжело стучала в висках Амидалы, дышать было горячо и трудно. Бейл… Пока что именно он — основная мишень, которая пострадает в первую очередь, если Канцлер Палпатин решит принять превентивные меры по борьбе с оппозицией. Пускай сенатор Альдераана и придерживается лояльной политики по отношению к позиции Канцлера, это все — лишь официально. На деле же…

Падме Амидала хорошо представляла себе, чем может грозить неповиновение Палпатину. В конце концов, именно у него она училась, будучи в должности королевы Набу.

Им придется быть очень, очень осторожными… Но она не отступит.

Космический крейсер с низким урчанием оторвался от взлетно-посадочной полосы, покидая Кристофсис.

— Курс на Альдераан! — сообщил пилот. Падме подняла голову.

Группа беженцев с Кристофсиса — в основном человеческие и родианские дети, две беременные женщины и несколько стариков — разместились в просторном отсеке. Кажется, их удалось устроить удобно. В лагере, организованном сенатором Органой, работы хватало даже высокопоставленным лицам, и Падме отчаянно хотелось спать после ночного дежурства на посту. Сенатор Гарм дремал у стены, накрывшись плащом: он был контужен в схватке с людьми адмирала Тренча, пытавшимися помешать их кораблю выбраться. Кто знает, если бы не помощь джедаев, им всем пришлось бы навсегда остаться на этой негостеприимной, хоть и удивительно красивой планете…

Хотелось пить, но она отдала свои последние запасы питьевой воды. Ничего, лететь не так долго, она потерпит. Главное, довезти в целости детей, и… еще кое-что, хранившееся в прочном кейсе.

— Падме, приляг, поспи, еще есть время отдохнуть, — вошел в отсек Бейл Органа, учтиво кивнув всем. У него на руках возилась крохотная родианка, сверкая огромными, радужно переливавшимися глазами, мелодично ворчала на своем языке и пыталась ухватить пряжку его плаща.

— Нет, я не засну уже… Тебе помочь подержать это чудо? — Падме не смогла сдержать улыбку.

— Я справляюсь, — друг ловко перехватил крошку под животик. Теперь она висела на его огромной ладони и зачарованно изучала свое отражение в блестящем полу. — Вот так!

Падме рассмеялась, отгоняя невеселые мысли. Бейл, который так мечтал о собственных детях, нянчится с девочкой-сиротой, родители которой погибли в жестокой схватке — они были на стороне нападавших на мирный лагерь. И вполне могло случиться так, что если бы не вовремя подоспевшие джедаи (вовремя подоспевший Энакин), эта милая крошка, возможно, играла бы возле трупов Падме, Бейла, Гарма…

— Скоро будем на месте, — ободряюще улыбнулся Органа. Падме кивнула в ответ.

Корабль пошел на посадку, беженцы взволнованно зашевелились, младшие дети прильнули к иллюминаторам: Альдераан, легендарный прекрасный Альдераан! Чудо-планета, оплот безопасности и просто очень красивое место, он вырастал из черноты, будто распускающийся цветок. У Падме тоже захватило дыхание (хоть она и была здесь не впервые, и ее родная планета не уступала этой в красоте). Бейл Органа лукаво улыбнулся. Он тоже был рад наконец-то вернуться домой — несмотря на то, что летели они не в столицу, а в специально оборудованное для приезжих место, где им будет легче адаптироваться. Там обычно располагалась летняя резиденция королевской четы, в военное время переданная в пользование нуждающимся.

Шлюзы открылись, и корабль наполнился непередаваемым ароматом альдераанского воздуха, шелестом трав и щебетом птиц. Дети радостно загалдели, столпившись у выхода, Бейл передал малышку одной из беженок и спустился по трапу, приветствуя встречающих их представителей развернутого здесь лагеря для беженцев. Падме и Гарм сопровождали его, шли чуть поодаль. Все обменялись приветственными улыбками и рукопожатиями, и…

Прогремел взрыв.

Падме не сразу поняла, что произошло, но натренированное тело среагировало автоматически: сгруппировавшись, она откатилась в сторону от источника взрыва, вскочила на ноги, пригибаясь, оценила ситуацию: наученные опытом жизни в условиях войны беженцы, все как один, метнулись вглубь, под защиту корабля. Бейл и Гарм отреагировали так, же, как и Падме, только у них при себе оказалось оружие, которое они тут же выхватили, а вот встречающие их альдераанцы…

Изуродованные тела троих человек и одного каамаси были в беспорядке разбросаны по взрытой обожженной земле. Поверх стелился горько пахнущий дымок.

— Что… нет, — задыхался Бейл Органа.

— Нужно позвать на помощь, — поднял голову Гарм. — Здесь может быть засада. Нас расстреляют вместе с экипажем и другими пассажирами.

Хладнокровен и прав, как всегда. Органа кивнул:

— Сенатор Амидала, отправляйтесь на корабль. Поднимите щиты. Вызовите отряд. Мы с сенатором Гармом отправимся в лагерь. Нужно проверить там обстановку, насколько там… безопасно.

— Нет, — решительно мотнула головой Падме. — Сенатор был контужен и должен остаться на корабле. Я пойду.

Бейл стиснул зубы, но вынужден был согласиться.

— Держись рядом. Не рискуй, пожалуйста.

— Стойте, сенатор! — Гарм уже торопливо спускался по трапу, прижимая груди кейс. Он протянул его Падме, та осторожно приняла его.

— Будьте осторожны. Если попадете в засаду, уничтожьте это.

Падме кивнула, почувствовав, как по спине пробежал холодок.

— Ну, идем, — тихо проговорил Органа. — Мы здесь, как на ладони.

Падме поудобнее перехватила нетяжелый кейс и поторопилась за ним.

* * *

Когда лесные заросли, укрывавшие их, внезапно расступились, Падме с облегчением выдохнула, увидев, что лагерь, раскинувшийся на обширной территории поместья Органа, выглядит вполне мирно. Никаких следов борьбы. Однако что-то все же ее тревожило.

— Как будто все в порядке? — крикнула она Бейлу, он обернулся, озабоченно нахмурившись, хотел сказать что-то…

Но их тут же оглушило вспышками и грохотом разрывавшихся рядом снарядов.

Падме бросилась на землю. Откуда, откуда взялись спидеры?! Откуда взялись эти стрелки?

Бейл что-то кричал ей, она не могла разобрать. Все звуки стали долгими, тягучими, как под водой. Хотела махнуть рукой, показывая, что у нее все в порядке, но не могла понять, шевелится ли рука. Очевидно, заряд угодил слишком близко, она дезориентирована… Тут Органа вдруг возник совсем рядом, подхватил ее, перекинул через плечо, унося прочь.

Позади вновь разорвалась бомба, и Органу ударной волной швырнуло вперед, на колени. Падме слетела с его плеча, неловко выставив руки и больно ушиблась. «Перелом, наверное», — подумала она, но тут же отметила, что в руках появилась чувствительность, и теперь они ее слушаются. Есть чему порадоваться… Стрелков не было видно, похоже, они налетели, обстреляли их и скрылись.

— О, нет! — услышала она, неловко повернулась и увидела непривычно бледное, почти серое лицо Бейла. Постаралась улыбнуться, показать, что она в порядке — ну, как получилось. Руки и ноги, кажется, все-таки не повреждены, хотя с точностью определить это будет сложно. Но встать и бежать сейчас она точно сможет.

— Все хорошо, — Падме удивилась, как четко звучит ее речь. — Как ты? Где кейс?

— Здесь… — Органа нервно рассмеялся, — ты можешь идти?

Падме кивнула

— Кажется, да.

— Это очень радует… — Бейл помог ей встать, и они, пригибаясь, двинулись дальше. Ворота уже совсем рядом, и хоть на территории, по-видимому, пусто, там можно было укрыться.

«Мы в безопасности!» — успела подумать Падме как раз в тот момент, когда воздух прорезали пули винтовок-«авантюристов». Стреляли со стороны лагеря — надежда на спасение таяла.

— Наемники! — закричал Органа.

«Да сколько же можно», — в отчаянии подумала Падме, обернулась к Бейлу, вскрикнула: пуля вспорола куртку на его плече, и на кейсе, который он сжимал, расцвели брызги крови.

— Нет! — она бросилась к нему, но он сильно толкнул ее вниз, упал рядом, нависая сверху и закрыв ее собой. Его кровь потекла по ее груди.

— Перекатись и спрячься за той статуей, — сказал он, голос его звучал ровно. — Быстро!

— Я тебя не оставлю! — она попыталась зажать его рану. Рука тут же стала скользкой.

Очереди пересеклись над их головами и ненадолго смолкли. Органа толкнул ее:

— Вперед! Прячься за той статуей! — и Падме откатилась в сторону. Отметила, откуда шел огонь: если она побежит направо, к статуе, стрелок не успеет перевести оружие, и ей хватит времени укрыться. Если вперед, то она вызовет огонь на себя, давая время Бейлу на то, чтобы отбежать, и, если повезет, ей удастся добраться до ограждения.

Она вскочила и, пригибаясь, побежала вперед.

Бейл что-то закричал позади, но она слышала лишь свист пуль, рассекающих воздух над ее головой. До спасительного навеса так далеко…

— Падме, ложись, чтоб тебя!.. — наконец разобрала она. Не думая, послушно упала лицом в траву и услышала выстрелы бластера Бейла. Бластер заставил стрелков недолго затаиться, и Падме, не поднимая головы, поползла вперед.

«Зачем?! Он не успеет спрятаться…» — думала она, но ползла, и как только она оказалась рядом со стеной, свист зарядов бластера сменился тявканьем винтовки.

Падме легла на спину. В траве деловито ползали жуки, небо беззаботно голубело, как будто и нет здесь никакой перестрелки.

Жив ли Бейл? Закричать, позвать, но она обнаружит себя перед наемниками, и тогда все зря… Что делать…

И тут Падме рассмеялась, услышав за стеной приглушенную ругань и судорожно заводящиеся двигатели спидеров.

По синему небу неторопливо ползли альдераанские «Зебры». Помощь пришла. Они спасены.

* * *

Худощавый пожилой камааси осторожно растирал ее запястья бакта-гелем: по счастью, обошлось ушибами и легким растяжением. Падме блаженствовала.

Они все были в безопасности. Конечно, инцидент всех шокировал: теракт, нападение на гражданский корабль, захват лагеря и преследование сенаторов — для мирной планеты это было немыслимое событие. Не говоря уже о гибели представителей комиссии по делам помощи беженцам — настоящая трагедия. Но Падме привычно сосредоточилась на положительных моментах: никто из беженцев не пострадал. Кейс, содержащий информационные файлы о технологии создания сплава хавона, невредим и не попал в чужие руки — и необходимая техническая информация уже отправилась на один из спутников Альдераана, на завод по созданию военных кораблей.

А еще рана Бейла не оказалась опасной, у нее самой не обнаружилось переломов, и сенатор Гарм тоже чувствовал себя лучше. Все обошлось.

Только кто напал на них? А главное, по чьему приказу?

Использование нападавшими разборных винтовок «Авантюрист» косвенно намекало на участие наемников, но сильно снижало вероятность их обнаружения. Спрятать, провезти, использовать и избавиться от этого оружия было просто, поэтому оно было широко распространено в определенных кругах. Тогда какую цель они преследовали? Завладеть кейсом? Тогда это мог быть кто угодно. Кто мог знать о технологии? Сепаратисты…

Падме закусила губу. Если сепаратисты не остановились перед тем, чтобы совершить покушение на сенаторов и своих же граждан… то все очень скверно. И конца войне еще долго не видать.

И Сенат не поддержит Петицию Двух Тысяч в ее требовании к Канцлеру сложить чрезвычайные полномочия.

— Думаю, все будет в порядке. Боли быть не должно, — поднялся с места камааси. Падме благодарно улыбнулась.

Стукнула дверь.

— Доктор Терралем, простите, что помешал, — слегка склонил голову вошедший Бейл Органа.

— Нет, нет, сенатор, мы закончили. Я как раз намеревался уйти, — ответил Терралем, кивнул Падме. — Доброго здоровья, сенатор.

Когда за ним закрылась дверь, Бейл, гневно нахмурившись, сложил руки на груди и встал перед ней. Падме не сдержалась и фыркнула — непривычно и забавно было видеть его таким домашним, одетым просто, не в военной форме и не в вычурном сенаторском наряде, сердитым и взволнованным одновременно.

— Зачем ты это сделала? — спросил он тихо. — Я велел тебе спрятаться. Зачем было так рисковать?

— Я защищала тебя, — Падме тоже встала перед ним — пришлось сильно задрать голову — и так же сложила руки, копируя его позу.

Они стояли несколько секунд, прожигая друг друга взглядами. Бейл не выдержал первым, устало вздохнул и опустил руки.

— Сенатор Амидала, пообещайте мне, пожалуйста, что не будете больше защищать меня, ставя под угрозу Вашу жизнь, — его голос прозвучал ласково.

Падме открыла рот, намереваясь, кажется возразить, но он быстро коснулся указательным пальцем ее губ.

— Это официальное требование, Вам рекомендовано подчиниться, — в темных глазах лукавые искорки.

Падме опустила глаза, Бейл провел рукой по ее щеке, убрал прядь волос с шеи.

— Думаю, что я готова подчиниться… — она облизнула внезапно пересохшие губы.— Вашим требованиям, сенатор.

Пауза затянулась. В висках Падме стучала кровь, стало жарко. Он был так близко, опять — близко, но сделать шаг вперед… не решался? Падме поймала его за запястье — не убирай руку — потерлась о его ладонь щекой, прикрыв глаза.

— Почему ты так безответственно относишься к своей жизни? — он привлек ее к себе. — Падме… А если бы тебя убили? Ты же не джедай какой-нибудь, под пули бросаться. Пойми ты наконец…

Он распекал ее укоризненно-мягко, вызвав улыбку. Вздохнул, прижал крепче. Она переплела пальцы за его спиной.

— Молчишь теперь, — вздох. — Сенатор Амидала, ты очень дорога мне, я не готов потерять тебя, такую юную и бесшабашную.

— Тогда ты меня понимаешь, — тихо ответила она.

Еще один тяжелый вздох.

— Бейл…

— М?

— Поцелуй меня, — она развернула к себе его лицо, посмотрела в глаза — уставшие еще больше, чем обычно.

— Падме… — но он не отстраняется. — Зачем тебе это нужно?

Она опустила голову, греясь в кольце сильных, бережных рук.

— Ты же понимаешь, что когда-нибудь это все равно произойдет, — говорит она хрипло. — И хватит изображать примерного супруга. Если помнишь, мы близко общались с Шелти. Она… очень хорошо о тебе отзывалась. Если верить ей, ты очень… требовательный и настойчивый руководитель.

— Так… — он кашлянул, скрывая улыбку. — Это шантаж? Грязноватые методы, сенатор.

— Ультиматум, — мурлыканье в грудь. — Мягкий, ласковый… но решительный.

Словно подтверждая свои слова, она запустила руки под его рубашку, провела выше по спине, легонько проводя ногтями по коже. Довольно улыбнулась, почувствовав напряжение.

— Я хочу этого. И не лги, что не хочешь тоже.

— Не стану… — он все-таки сдается.

И снова его губы — уже (почти) привычно. Как же мешает разница в росте! Ему приходится, подхватив ее под бедра, усадить к себе на талию, но Падме легко удается удержаться.

— Не отпускай меня! — она вцепляется в его плечи.

— Мне придется, — мурлычет он ей в шею. — Я не смогу снять с тебя это все, у меня руки заняты. Тобой.

Падме коротко смеется и позволяет уронить себя на кровать — досадно узкую для двоих! Помогает стянуть с себя тунику — и ее будто пронизывает разряд тока, когда его язык касается ее твердых сосков. Выгибается, подставляя свое тело под его поцелуи, которые становятся все горячее, бесстыднее… ниже. Он ловко освобождает ее от брюк — и Падме задыхается, вскрикивает коротко:

— Что… ты делаешь… — и откидывает голову, кусая губы, чтобы не застонать в голос. Как… хорошо…

Раздвигает колени еще сильнее, подается к нему — горло перехватывает от сдерживаемых стонов, так хорошо, так не бывает, не останавливайся, пожалуйста, да… Что?

— Не останавливайся! — она почти умоляет, обхватывает его ногами, когда он выпрямляется, отстранившись. — Куда ты?

Бейл улыбается, целует в шею, шепчет на ухо:

— Дверь.

— О… — она фыркнула, немного смущенно. Хороши бы они были, если…

На его широкой спине белеют старые шрамы — следы «дипломатических» миссий, на плече свежая повязка. Вновь вспоминается запах его крови, горячей, текущей по ее телу— они оба только что были под огнем. От этого желание становится еще острее: Падме даже сжимает бедра, прикусывает губы.

Бейл возвращается, его взгляд чужой, незнакомый, но ей не страшно. Медленно, властно он разводит ее колени — большой, горячий… Ей до дрожи нравится неведомое ранее ощущение собственной слабости, неопытности рядом с ним, нравится покоряться — быть послушной девочкой…

— Ах! — все-таки не сдержалась, крикнула, впилась в его губы, снова сплела ноги у него за спиной, прижалась — стало даже больно, но сладко, сильнее…

— Не торопись, не надо… я хочу тебя… нежно, — выдыхает он, и она запрокидывает голову, кусает губы… Все вокруг тает, даже неудобная кровать, Падме просто хрипло стонет, покорно двигаясь в заданном им плавном ритме, и ее накрывает…

Кажется, она все-таки закричала. И точно вцепилась ногтями в его плечи — останутся царапины. Слишком хорошо… По горячей мокрой коже текут ее слезы, теряясь в волосах, бедра сводит судорогой, Бейл вжимается в нее, ускоряясь, прижимает ее к себе — немного больно, но эта боль вызывает новый поток удовольствия.

— Падме… моя… — он слизывает горячим языком ее слезы — так ласково и развратно одновременно.

— Я…

Она тянется к нему, целует порывисто его губы, лицо. «Я люблю тебя», — едва не срывается с языка, но она вовремя успевает замолчать. Ведь это неправда, это только эмоции, власть момента.

Разгоряченное расслабленное тело не чувствует холода, но лежать становится неудобно — хоть и не хочется отпускать друг друга.

— Нас скоро будут искать, — говорит Бейл негромко. Падме слышит улыбку в его голосе. Смеется сама.

— Уходи первым.

— Слушаюсь, сенатор, — темные глаза блестят лукавым смехом — и Падме тихо смеется в ответ. Целует — и с нехотой разрывает объятия.

Первой.

… смятые простыни лежат живописными волнами, отблески диодов панели управления тонут в полумраке каюты. Звездолет на автопилоте летит на Корусант — немилосердно быстро.

Изгиб бледного тела Падме в этой темноте напоминает какой-то изысканно-прекрасный музыкальный инструмент. Она перекатывается на край просторной выдвижной койки и устраивается на животе, подперев руками подбородок.

— Так ты действительно считаешь, что он собирается взять под контроль всю Республику? — задумчиво произнесла она.

— Ты действительно хочешь говорить об этом сейчас? — вздохнул Органа. Убрав с ее плеча разметавшиеся волосы, прикоснулся к нему губами.

— Что не так? Неужели ты утомился? — в ее голосе слышна улыбка. — Мне так не показалось…

— Мне странно, что в такой момент тебя посещают мысли о канцлере Палпатине, — промурлыкал он ей в шею. Падме легонько оттолкнула его.

— Я думаю о твоих словах. Об утренних новостях. Канцлер теперь контролирует Совет джедаев… Назначил — назначил! — губернаторов. И ведь он был старейшим из моих советников, он был моим послом, я доверяла ему! Я… Мне страшно. Мне… не хочется верить в худшее.

— Иди ко мне. Вот так, — он помолчал, легонько поглаживая ее руку. Потом добавил тихо. — Мне тоже страшно. Тысячи лет демократии — просто перечеркнуты. А мы лишь беспомощно наблюдаем.

— Нет! — вскинулась Падме. — Мы не можем сдаться без боя! Мы — те, кто взял на себя ответственность за благополучие Галактической республики!

— Так, так… Ты сейчас не на заседании сената, — он поцеловал ее, ласково, нежно.

— Пытаешься меня отвлечь? — вздохнула она.

— И в мыслях не было. Но что ты предлагаешь? — он вдруг мягко опрокинул ее на спину, и, удерживая тонкие запястья, провел по груди кончиком языка.

— Я… ах… не знаю, — она запрокинула голову, прикрыла глаза. — То, что я могу предложить, может быть… ммм… небезопасно…

— То есть? — ему пришлось ее освободить, чтобы притянуть к себе поближе. Она тут же воспользовалась этой свободой — прильнула к нему, обняла, шепнула на ухо:

— Ты сочтешь мои идеи сепаратистскими, — она чуть прикусила кожу на шее. Он рвано вздохнул.

— Почему из твоих уст это звучит так соблазнительно? — провел ладонью по внутренней стороне бедра, заставив вздрогнуть и податься к нему. — Ты мой мятежный сепаратист…

— Нет… то есть да, продолжай… нет, я лоялист. Я хочу… да, вот так… я хочу сохранить… ах… демократию… в Республике…

— Я в тебе не сомневался, — он обжег жарким шепотом ее шею, не переставая ласкать. Падме стиснула простыню между пальцами, изогнулась, но вдруг уперлась коленом ему в грудь, мягко удерживая.

— Погоди, — рассмеялась она. — Я должна договорить. Ты не даешь мне сосредоточиться.

— Хорошо, — он улыбнулся, поцеловал ее коленку.

— Я возлагаю большие надежды на петицию Двух Тысяч, — она сглотнула. — Но этого может быть недостаточно. Нам нужна поддержка.

— Джедаи? — Бейл нахмурился. — Это весомый козырь. Если они встанут на его сторону… боюсь, мы окажемся бессильны.

— Они так не поступят, — Падме замотала головой. Прядь волос упала на ее щеку. — Я уверена, что они ценят свою свободу не меньше нас.

— Это все предполагает проведение большой, трудной и секретной работы, — задумчиво произнес он. — Я думаю, мне есть с кем переговорить на этот счет.

— Мне тоже, — кивнула она. — Но пожалуйста, будь предельно осторожен.

Он усмехнулся.

— Да.

— А теперь иди ко мне, — она протянула к нему руки. — У нас осталось мало времени…

* * *

Целый месяц она ждала этого заседания: когда стало известно о трагедии на Альдераане, повсюду началась паника. Проверки космопортов, досмотры делегаций, любой шорох был поводом для отмены, переноса, пересмотра… Вот, наконец, сегодня оно состоялось.

Лучше бы его не было!

Падме почти бежала по коридору Здания Сената, едва не натыкаясь на встречных. Самообладания уже не хватало, не хватало! Хотелось упасть на колени и обессиленно, яростно кричать: в ушах все еще звенели восторженные вопли сенаторов.

Идиоты! Слепые идиоты, неужели вы не видите, как на ваших шеях (если они у вас есть) застегивают строгие ошейники? Неужели вам нравится быть дрессированными зверюшками этого старика? Вы забыли о свободе, о демократии? От чего еще вы хотите отказаться? Может быть, сразу воткнете в свои пустые головы передатчики со взрывчаткой, как у рабов Татуина?

Глаза застили вскипевшие слезы, и она, заворачивая за угол, с размаху налетела на внезапно возникшего перед ней Бейла Органу.

— Стой, тише, — забормотал он, обхватив ее. — Тише, иди ко мне. Нам надо кое-что обсудить.

Падме порывисто обняла, его, всхлипнула, прижалась щекой к груди… и тут заметила стоявшую позади него сенатора Мон Мотму. Резко отшатнувшись от Органы, смахнула слезы и попыталась навесить на лицо невозмутимость.

Получилось плохо. Впрочем, Мон Мотма сделала вид, что ничего не заметила.

— Позвольте пригласить вас в мой кабинет, сенаторы, — понизив голос, произнесла она. — Нам есть о чем поговорить.

Падме выпрямилась, с достоинством кивнула.

Когда за ними закрылась дверь, Мон Мотма обернулась, не скрывая беспокойства.

— Все гораздо хуже, чем мы предполагали, сенатор Органа. Мы потеряли большую часть наших сторонников. Не знаю… из страха ли, или по другим причинам, они предпочли принять сторону канцлера Палпатина.

Падме упала в кресло, уронив голову на руки.

— Что же теперь делать? Сдаться? — ее голос прозвучал глухо. — Они ведь сами этого хотят… Может, мы неправы, и наши попытки вернуть Сенату прежние полномочия — ошибка? Следует оставить все, как есть?

В ее голосе прорезались слезы.

Бейл опустился перед ней на колени, взял ее за руку.

— Сдаваться рано, — мягко проговорил он. — И — посмотри на меня — ты ведь не веришь в то, что говоришь?

Падме подняла голову. Слеза скатилась по ее щеке, Органа осторожно отер ее. Падме помотала головой, не сводя с него глаз.

— Не верю… — шепнула она.

— Вот и хорошо, — произнес он негромко. — Ты с нами. Ты со мной, — он выделил голосом последнее слово. — Мы считаем, что нельзя останавливаться, несмотря ни на что. Власть должна вернуться к Сенату…

— Хочет он этого или нет, — закончила Мон Мотма.

Падме перевела дух. Поднялась на ноги.

— Итак, что мы имеем на сегодняшний день, — она уже говорила ровнее и жестче. — Петиция Двух Тысяч — наше требование к канцлеру сложить чрезвычайные полномочия — отклонена.

— Проигнорирована, — поправила Мон Мотма.

— Проигнорирована. Ряд сенаторов отозвал свои подписи под ней: значит ли это, что они потеряны для нас и мы не можем рассчитывать на их поддержку?

— Вероятнее всего, не можем, — спокойно произнес Органа. — Особенно после тех заявлений, что сенатор Альдераана выступает против канцлера только по причине того, что его лишат доступа к распределению расходов Республики. Ведь тогда Дом Органа потеряет возможность выделять огромные средства на свое содержание из республиканского бюджета.

— Какая мерзость, — передернулась Падме.

— Канцлеру сыграли на руку гибель Валорума и покушение на вас на Альдераане, — добавила Мон Мотма. — Выдвигая законопроект об усилении и укреплении мер безопасности, он был очень красноречив и эмоционален. Я даже прониклась.

— Тем беспомощнее звучал протест сенатора Органы, — Падме сжала губы. Бейл кивнул.

— Итак, этот закон еще не принят, но по заявлениям большинства можно понять, что этот вопрос уже почти решен. И не в нашу пользу. — закончил Органа.

— На кого мы все-таки можем рассчитывать? — голос Падме тверд — она ли только что сидела здесь чуть ли не в слезах?

— Альдераан и Набу — весомые фигуры, — задумчиво произнесла Мон Мотма.

— Но их недостаточно, — отрезала Падме.

— Что насчет Ордена?

Мон Мотма и Падме Амидала разом посмотрели на сказавшего это Органу. Джедаи.

— Согласно новому закону, Орден джедаев переходит под личный контроль Канцлера, — задумчиво повторила Падме. — Что то мне подсказывает, что им это не понравится. Я возьму на себя этот вопрос.

Мон Мотма кивнула.

— Хорошо. А если они не поддержат нас? Рассмотрим такой вариант.

— Тогда будем рассчитывать только на свои силы, — Бейл сложил руки на груди, отвел взгляд.

— Это самоубийство, — ровно произнесла Мон Мотма. Падме задумалась.

— Будем плотно работать с теми, кто есть… Кто нас поддержал. Каждый представляет огромную ценность. И с теми, кто сомневается, — отрезала она решительно. — Начнем действовать немедленно. У нас нет форы, и мало времени.

Бейл кивнул, пряча улыбку. Мон Мотма удивленно подняла брови. Падме резко развернулась.

— Вопросы?

— Нет… Нет, сенатор Амидала, — проговорила Мон Мотма. — Мы готовы действовать.

Падме проснулась поздно. Поморгала, осознавая, что наконец-то находится дома, в супружеской постели. Одна.

— Эни? — она потерла глаза, отгоняя сон. Ответа не было.

— Мастер Скайуокер ушел, — прозвенел за дверью СиТрипио. — Он сказал, что его вызвали в Совет Джедаев.

— Я не слышала, как он ушел, — растерянно пробормотала Падме. — Я так крепко спала… О! — взгляд ее упал на часы. — И так долго!

Она торопливо сбросила одеяло. Вскочила, едва не упав — вдруг накатила легкая слабость.

— Мне нужно поехать куда-нибудь и хорошенько позавтракать, — заключила Падме, — Умираю от голода.

В голове и правда немного шумело, а желудок прозрачно намекал, что привычным фруктовым салатом его не удовлетворить. Хотелось чего-то жареного, с хрустящей корочкой, истекающего прозрачным ароматным жиром — ломтик мяса шаака под ягодным соусом… От этих мыслей рот немедленно наполнился слюной.

— Что за… — это изрядно удивило. Падме отказалась от идеи употребления неразумных в пищу еще в детстве, справедливо полагая, что фруктов, ягод и трав родной планеты и так вполне достаточно для питания.

Но вот в данную секунду за бедро молодого шаака была готова руку отдать.

Размышлять об этом было некогда — Падме списала все на обилие работы в последнее время и эмоциональную перегрузку, ведь столько всего случилось за последние несколько дней!

— Надо будет обязательно вырваться ненадолго на Набу, — решила она. — Как следует отдохнуть. Сходить в тидские бани, на массаж и к семейному доктору, на всякий случай…

* * *

Она редко бывала в кантинах Корусанта — по-видимому, зря, здесь было довольно уютно. Музыкант негромко наигрывал что-то весьма мелодичное, в баре степенно общались два пожилых посетителя. Шаака в меню не оказалось, но его с успехом заменил горячий салат с морепродуктами — звучало страшновато, но на вкус оказалось выше всех похвал. Падме к собственному изумлению опустошила тарелку в считанные мгновения, и теперь ожидала встречи.

— Здравствуй, Падме.

Подняв голову, она тепло улыбнулась:

— Здравствуй, магистр Кеноби.

Джедай сел напротив нее, так же дружелюбно улыбаясь, приветливо кивнул бармену и, понизив голос, спросил:

— О чем же ты хотела поговорить со мной?

Падме переплела пальцы.

— О ком. Что ты думаешь о канцлере Палпатине?

Кеноби хмыкнул, задумчиво потер подбородок.

— Знаешь, я не силен в политике. Не мое это, по правде говоря. Не могла ли ты уточнить, что имеешь в виду?

— Хорошо. Что в Ордене думают насчет Канцлера?

Взгляд ее стал холодным и цепким. Джедай откинулся на спинку кресла, улыбнулся.

— Настороженность. Недоверие. Дурные предчувствия. Я сказал достаточно.

Падме выдохнула.

— Благодарю, магистр.

— Пока не понимаю, за что.

— Я не собираюсь втягивать тебя в интриги, если ты об этом.

Его улыбка заиграла весельем.

— О. Приятно слышать. Но все-таки мне так не кажется. Ты что-то задумала. И я обязан спросить: Энакин имеет к этому отношение?

Падме искренне изумилась:

— Нет! При чем здесь Энакин?

— Я просто спросил… Всегда, когда вы оказываетесь в одном и том же месте, случаются неприятности. Так, статистическое наблюдение.

Падме улыбнулась.

— Ты, должно быть, хороший учитель.

— Не уходи от темы. Теперь мне самому интересно. Что за дела у тебя с канцлером?

— Как ты и сказал — недоверие и дурные предчувствия. Я хочу знать, насколько вы преданы Сенату — и Канцлеру.

Улыбка исчезла с лица Кеноби, взгляд стал жестче. Он подался вперед, сказал тихо:

— Это звучит опасно, Падме. Орден служит Сенату. И тому, кто его возглавляет.

Падме не отвела глаз.

— Для вас… для тебя это одно и то же?

Молчание. Кеноби не выдержал первым, опустив взгляд.

— Нет. Не одно и то же.

— Чьи интересы для тебя важнее?

Кеноби ответил, не задумываясь:

— Интересы Ордена. Падме… Почему-то мне кажется, что я обязан отговорить тебя от чего-то неразумного.

Она грустно улыбнулась.

— Уже поздно. Я надеюсь, что мы с тобой понимаем друг друга — и что наши интересы совпадают. Я очень уважаю Орден, очень ценю вас, и мне не хотелось бы, чтобы джедаи из мудрых воинов превратились в… обслугу, в цепных псов.

Она встала из-за стола. Оби-Ван тоже поднялся.

— Благодарю за то, что нашел время встретиться со мной, Оби-Ван, — она легонько коснулась его ладони. — Если ты захочешь обсудить этот вопрос подробнее, свяжись со мной, мы встретимся снова. Если нет — что же, я пойму.

Кеноби вздохнул.

— Мне это все не нравится.

— Мне не меньше. Жду твоего решения.

Она улыбнулась ему, развернулась и вышла прочь из кантины. Кеноби покачал головой, глядя ей в спину. Затем решительно заказал вина. Назревало что-то очень скверное.

Как здорово все-таки ненадолго вернуться в Озерный край, чистый, живой! После шумного давящего Корусанта — как глоток свежего воздуха после долгого удушья. Даже мрачная группа телохранителей, встретивших ее на платформе, не испортила благодушное настроение сенатора своими хмурыми лицами и вежливым, но жестким требованием пройти в звездолет, хотя ей хотелось немного прогуляться.

Удалось выбраться, к семье, на Набу на целых два дня — какое счастье! И как повезло, что Энакин не стал ее сопровождать — хотелось уделить время себе одной, подумать, прогуляться, разобраться в своих чувствах… Искупаться в озере. Побыть с родителями, племянницами — девочки так выросли!

Можно поесть домашней стряпни — старшая сестра, вдохновенная кулинарка, наконец-то порадуется ее невесть откуда взявшемуся аппетиту. Хоть Падме и обеспокоилась сегодня тем фактом, что любимое дорожное платье ей стало немного тесным в груди и бедрах, мысли о фирменном блюде Солы — фаршированной душистыми травами рыбе — наполняли рот слюной.

Вот она, усадьба! Столько уютных, приятных воспоминаний с ней связано, даже несмотря на то, что Падме приезжала сюда довольно редко, с самого детства мотаясь по планетам с гуманитарными миссиями. Но родительский дом всегда останется родным домом — местом, где ты ненадолго возвращаешься в детство, будь ты хоть королевой, хоть галактическим сенатором, хоть главой восстания…

Вошла в дом — окунулась в теплоту улыбок, радости, детского смеха — и любви. Вкусный домашний запах. Вещи на привычных местах. Родители — все такие же любящие, соскучившиеся.

— Ты так похорошела, — отметил отец. — Стала такой взрослой.

Это правда. Падме, привыкшая наблюдать за собой всегда — ведь внешность и поведение были одним из главных ее инструментов — отметила, что ее походка стала более плавной, даже без тяжелых церемониальных платьев, весивших едва ли не больше ее самой. Изменился взгляд, сейчас как-будто став мудрее, обращенным внутрь себя. Грудь стала выше…

Изменения не могли не нравиться, хоть и настораживали. На следующий день, сославшись на желание съездить погулять и развеяться, она уехала в Керен, к их семейному доктору.

* * *

Доктор Тэйри часто приезжала в их поместье в Озерном крае для того, чтобы наблюдать, как растут девочки, племянницы Падме — точно так же, как когда-то наблюдала за ней и Солой. Падме доверяла ей — олицетворению спокойствия и безопасности.

— Девочка моя! — встретила ее Тэйри в своем светлом, солнечном кабинете. — Как давно мы не виделись!

И правда. Очень давно… Кажется, еще до того, как Падме впервые стала королевой: когда она вступила в должность, за ее здоровьем следила Королевская медицинская служба. Начальник службы, долговязый сухощавый генерал, совсем не нравился девушке — холодный, необщительный, официальный. С ним не хотелось откровенничать: то ли дело Тэйри. Падме была уверена — ничто личное, сокровенное, не покинет стены этого кабинета.

— Я чувствую некоторые странности за собой в последнее время, — призналась Падме, садясь на скамью. — Я много работала в последние недели. Меня часто клонит в сон, и я… Ты не поверишь! Я полюбила вкус жареного мяса!

Доктор рассмеялась.

— Ну неужели наши давние споры все-таки достигли твоей светлой головушки… Приляг, я осмотрю тебя. По правде сказать, больной, изможденной ты не выглядишь — скорее, наоборот! — Тэйри взяла ее руку, осмотрела глаза. — Так, пульс наполнен, немного учащен. Когда у тебя в последний раз были женские дни?

Когда…

О, нет.

Падме резко села.

О, нет.

— Я… — она потерла лоб. — Кажется, давно.

Тэйри расцвела в улыбке.

— О, моя милая! Что же, давай-ка удостоверимся… Приляг обратно, — обнажив живот Падме, Тэйри потянулась за экраном, подключила, и в воздухе замерцали медленно сменяющиеся голограммы.

— Так-так… Замечательный малыш! Я так за тебя рада! — доктор, принимавшая еще саму Падме, Солу и детей Солы, искренне радовалась. Падме же…

— Спасибо, Тэйра. — она села, дождавшись, когда голограмма растает. — Я бы очень хотела, чтобы это, — она легонько коснулась живота, — осталось в секрете.

Веселые искорки заплясали в глазах женщины.

— Ну, ты же знаешь, это в секрете долго не остается, как правило. Но ты могла бы и не говорить мне этого, конечно, я никогда не обсуждаю ни с кем дела своих пациентов.

Падме кивнула.

— Спасибо. Для меня это важно. Очень важно.

* * *

Набу осталась далеко позади: маленькая голубая точка, стремительно тающая в темноте. Падме стало холодно — в этом бескрайнем пустом пространстве, где она осталась совершенно одна, одна, и решение принимать вновь только ей одной.

Внутри нее — дитя… Новый, крохотный, невинный человек. Крохотный — но уже твердо взявший под контроль ее саму, требуя больше пищи, больше сна, больше любви.

Веки обожгло подступившими слезами, и Падме рассердилась на себя: эта новая для нее сентиментальность очень мешала в ее повседневной жизни и работе.

— Пока что я здесь главная, — строго произнесла она, положив руку на низ живота. — Не забывай об этом.

Пока… А что потом?

Придется сойти с беговой дорожки. Сойти перед самым финишем, признать поражение. Впрочем, поражение ли? Порой, когда-то, она задумывалась о том, чтобы, подобно сестре и матери, посвятить себя поддержанию тепла в семейном очаге. Особенно сейчас.

Они с Энакином — красивая пара. На время беременности и родов ее на посту сенатора заменят конгрессмены — и можно будет вернуться к работе, когда малыш окрепнет. Ее семья с радостью возьмет на себя хлопоты по уходу за еще одним крохотным Наберрие. Энакину, вероятно, это сулит некоторые неприятности — но не он первый, и не он последний джедай, нарушивший целибат: в некоторых случаях Орден смотрел на это сквозь пальцы. В конце концов, их брак рано или поздно перестал бы быть тайным — почему не сейчас?

Какая идиллическая пастораль. Только есть ряд «что, если».

«Что, если», вернувшись на пост сенатора, она застанет Республику совсем другой? Как ее единомышленники отнесутся к тому, то она отойдет от дел?

«Что, если» их замыслы раскроют?

«Что, если» она станет жертвой очередного покушения?

«Что, если» Энакин не обрадуется этой новости — он-то поставил перед собой цель: место в Совете джедаев, а при наличии семьи ему придется забыть об этой мечте.

И самое страшное «что, если» этот ребенок — не от Энакина?

Теперь ее щеки резко запылали.

(альдераан запах крови разорванные взрывом тела свист пуль)

И горячие ласки сенатора Бейла Органы, сладкий вкус жизни и безоглядной любви, и никакой, никакой безопасности. О чем она думала…

О том, что жива, конечно. О том, что любима. О том, что счастлива наконец оказаться в его объятиях. А потом — и вовсе никаких внятных мыслей.

Скверно, очень скверно.

— Я не знаю, что делать…

Словно в насмешку, вдруг прозвучал сигнал вызова. Новое сообщение.

— Сенатор Амидала, вас ждет к себе Канцлер Палпатин.

Экран мигнул и погас.

Да чтоб…

Падме опустила глаза — руки мелко дрожали. Что ему надо? Чего он хочет?

Во рту пересохло. Сердце колотилось как бешеное — что нужно канцлеру? Почему он вызвал ее именно сейчас? Вдруг это как-то связано с их… деятельностью?

Бейл… Мотма… Что, если они потеряли осторожность и были схвачены?

Что станет тогда с ней и ее ребенком…

Она вновь невольно прикрыла живот ладонями, словно желая защитить дитя — свое, свое дитя. Ощутила, как подкатывает паника: опять чужое, несвойственное ей чувство.

— Возьми себя в руки, — прошептала она, — Возьми себя в руки…

Спустя некоторое время, когда ее корабль уже коснулся поверхности Корусанта, Падме спустилась с трапа уже своей привычной, уверенной походкой — и взгляд излучал решимость.

Будь, что будет.

Падме Амидала Наберрие никогда не пасовала перед трудностями. Даже в лицо смерти смотрела не раз. Будь, что будет — и она сделает все возможное, все, что должно.

Она ведь прирожденная правительница.

Протокольный дроид с поклоном пропустил Падме в кабинет канцлера.

От тревожно-винного цвета стен ей стало неуютно, даже ставший привычным вид Корусанта за огромным окном не внушал уверенности.

— Моя дорогая! — Шив Палпатин вышел навстречу, ласково улыбаясь. — Вы позволите называть Вас так, госпожа сенатор? По старой памяти.

— Мне было бы привычнее обращение по протоколу, — наклонила голову она. Канцлер рассмеялся.

— Как Вам будет угодно, — он жестом пригласил ее сесть в кресло напротив него. — Слышал, Вы недавно вернулись из Озерного края, — его взгляд потеплел, — Как там поживает Ваша семья? Я так давно не был на Набу…

— Все хорошо, благодарю Вас. Набу процветает, — ее голос звучал ровно. — Вы вызвали меня не за тем, чтобы вспоминать о родине, не так ли?

«Ведь разговоров о Петиции Двух Тысяч ты умело избегал почти полгода».

Шив Палпатин откинулся на спинку кресла. Мягкая добрая улыбка не сошла с его лица, но в глазах появились маленькие льдинки.

Падме не отвела взгляд. Ровно, равнодушно она смотрела прямо на него.

— Вы знаете, сенатор, я предан Республике и ее идеалам…

— Вот как?

— О, да… И в это непростое время мне, как никому другому, сложно их блюсти. Республику разрывают со всех сторон прорастающие семена сепаратизма.

Он поднялся из-за стола, встал перед окном, заложив руки за спину.

— Как это печально, что тех, кому можно доверять, становится все меньше, — вздохнул он. — И как ужасно, что лица, наделенные огромной властью, используют сложную ситуацию в Республике в своих личных целях.

Падме не выдала своих эмоций. Спокойно спросила:

— Что вы имеете в виду?

Палпатин развернулся.

— Моя госпожа… Я знаю вас очень давно, — он опять по-отечески улыбнулся. — И я верю в то, что ваше участие в движении Двух Тысяч (я правильно выразился?), как и создание этой петиции, было продиктовано исключительно благими стремлениями. Вы — чудесная женщина, и ваше стремление ко всеобщему благу для меня очевидно. Но поверьте мне, далеко не все участники этого движения преследуют те же цели, что и Вы.

Он со значением посмотрел на Падме. Продолжил медленно:

— Мне известно, что некоторым сенаторам выгодна нестабильность, и они стремятся всячески ее поддерживать, не гнушаясь использовать даже благородных и верных Республике людей.

Падме постаралась унять дрожь в коленях. Спокойно спросила:

— И кто же они? Вы можете назвать имена?

Палпатин вновь рассмеялся.

— О, это сложный вопрос. Я распорядился о создании разведывательной службы, которая займется расследованием этого дела. Думаю, Вы можете быть спокойны — предателей скоро найдут.

Тише, тише… Почему она все еще не закричала от напряжения? …дыши, дыши спокойнее… нервную дрожь удалось наконец унять…

— Это очень серьезное заявление, — прозвучало резко, но это не страшно — момент позволяет. — Насколько мне известно, Вы не оповестили об этом Сенат.

Палпатин поглядел на нее с жалостью.

— Сообщить преступникам, что на них началась охота? Моя госпожа… Иногда я умиляюсь вашей непоколебимой вере в добро. Увы, я не могу так рисковать. Служба начнет свою работу в режиме строгой секретности.

— Почему же Вы сейчас рассказываете об этом мне? — почти спокойно поинтересовалась Падме. — Ведь я тоже могу оказаться одной из тех самых мятежных сенаторов.

Тук. Тук.

— О, нет, что Вы! — Канцлер вскинул руки, — В это я не верю. Более того, — он приблизился. — Я доверяю Вам настолько, что хочу предложить пост вице-канцлера.

Что?

Падме приоткрыла рот, от неожиданности растеряв всю свою холодную отстраненность. Вице-канцлер?

Палпатин явно был доволен произведенным эффектом.

— Да, как я уже сказал, вокруг меня слишком мало тех, кому можно доверять. Зато в избытке желающих оторвать кусок от Республики, не считаясь с потерями. Если я и уверен в ком-то, так это точно моя дорогая сенатор Амидала… Она не вонзит нож мне в спину. Только не она.

— Я… — Во рту вдруг стало очень горячо, язык не желал слушаться. — Я ценю Ваше доверие, господин Канцлер…

— Но? — Он поднял брови, все еще улыбаясь.

— Но я должна подумать над Вашим предложением, — сухо, четко, бесцветно. — Это большая честь, но и большая ответственность для меня.

Канцлер кивнул.

— Рад, что Вы это осознаете. Я в Вас не сомневался.

Падме кивнула, поднялась. Помедлила:

— Могу я узнать, кого… кого вы подозреваете в измене? — она поглядела ему прямо в глаза. Они были холодными и непроницаемыми.

— Пока об этом рано говорить. Но одно могу сказать точно — наказание для них будет суровым.

Падме вышла, кожей чувствуя его взгляд. Не подавая виду, вошла в лифт и наконец позволила себе обессиленно привалиться к стене.

Надо… Надо срочно встретиться с Бейлом Органой. Надо предупредить его. Предупредить Мон Мотму. Они все в опасности… еще большей опасности. И она сама тоже… И ее ребенок.

Она перевела дух, дышать вдруг стало совсем тяжело, она боялась расплакаться. Сейчас нужно поторопиться домой — в здании Сената за ней может быть уже установлена слежка. Падме обхватила себя ладонями — никогда она еще не чувствовала себя настолько уязвимой.

Падме с детства восхищалась чандрилианкой Мон Мотмой — та была ее кумиром, ведь именно она — самый молодой сенатор за всю историю Галактического сената. Сочетая в себе, казалось бы, немыслимые противоположности — доброту и твердость, принципиальность и гибкость, она умело руководила системой долгие годы, не потеряв ни капли народной любви. Иногда Падме задумывалась: возможно, Мон Мотма — как раз и есть тот человек, который был достоин кресла Верховного канцлера? Мудрая и справедливая, мать всей Галактики…

Поэтому звездолет сейчас и нес ее на Гесперидиум — где находилась сейчас сенатор Мотма с деловым визитом.

Чандрилианка ценила комфорт, поэтому принимала Падме в одном из роскошных центров отдыха, которыми славился этот спутник Корусанта. Воздушные подушки, на которых можно было удобно улечься, вытянув ноги — и при этом не потерять свой солидный и элегантный вид. Напитки и угощения на любой самый взыскательный вкус. И особенно ценно — обеспечение абсолютной приватности общения: богатые обитатели Галактики приезжали сюда отдыхать. Во всех смыслах.

Узнав о предложении Палпатина, Мотма серьезно задумалась. Долго молчала. Падме с надеждой ждала ее ответа.

Наконец Мотма медленно произнесла:

— Канцлер желает видеть в твоем лице ручную оппозицию.

— Что это значит? — почти вскочила Падме. — Он знает, что я борюсь против его действий в Сенате — и вы говорите о «ручной оппозиции»?

Мон Мотма кивнула.

— Я почти уверена, что ему известно о нашей деятельности — пусть не все, и на основании догадок, но известно, и многое. Пока он не может противостоять нам открыто, но лишь — пока. Дабы не накалять ситуацию и не вызвать недовольства, он должен признать наличие инакомыслия в Сенате — но будет стремиться к тому, чтобы держать это инакомыслие в удобных для себя рамках.

От обиды у Падме задрожали губы.

— Он считает меня подходящей на роль марионетки?

Мотма мягко улыбнулась.

— Не думаю. Скорее, он берет тебя в заложники: ты будешь связана по рукам и ногам благодаря своим обязательствам. Ты не сможешь так же открыто выражать свои взгляды — теперь ты говоришь от имени всего Сената. Шив Палпатин — старый бюрократ, ему хорошо известна вся эта кухня.

— Мне следует отказаться? — холодно уточнила Падме.

— Ни в коем случае. Нужно принять это предложение, — Мон Мотма сложила вместе ладони.

— Но это выведет меня из игры. Я не смогу активно участвовать в делах Восстания, — Падме закусила губу.

— Этого не требуется, — успокоила ее Мотма, — У нас есть новости. Вот это, — она протянула датапад, — список тех представителей систем, которые готовы оказать нам помощь или хотя бы поддержать публично.

— Впечатляет, — признала Падме.

— Кроме этого, — Мотма понизила голос, — Сенатору Органе удалось выйти на диалог с некоторыми представителями сепаратистов.

Что? Он… сошел с ума? Это военное преступление… Если оно вскроется, то Бейлу грозит тюрьма. Он ужасно, ужасно рискует!

Эмоции, похоже отразились на лице Падме, и Мон Мотма поспешила успокоить ее:

— Они настроены мирно и готовы прекратить свои боевые действия в обмен на некоторые уступки с нашей стороны. Невысокая цена за мир и свободу в Галактике, как мы считаем.

Звучит не слишком обнадеживающе.

— Где он сейчас? — бесцветно произнесла Падме. Мотма нахмурилась:

— Был на одном из спутников Альдераана — сказал, дело секретное, и ты поймешь, о чем речь. После этого отправится на Корусант, принять участие в комиссии по вопросам адаптации беженцев.

Все под контролем. Все под контролем. Все под контролем.

(кроме меня)

Падме вымученно улыбнулась.

— Спасибо за аудиенцию, госпожа сенатор. Я тоже склонялась к тому, чтобы принять это предложение — и быть ближе к нашему… противнику.

Мон Мотма кивнула.

— Рада, что мы поняли друг друга.

— Кое-что еще… — Падме подалась вперед. — Мне известно о создании специальной службы для поимки врагов Республики.

Мотма улыбнулась с горечью.

— Похоже, наши понятия о врагах Республики сильно различаются… Благодарю за информацию.

— Необходимо распространить ее, — Падме склонила голову. — Вы передадите сенатору Органе? Я слишком рискую, если свяжусь с ним напрямую.

— Непременно, — Падме как будто услышала иронию в ее голосе. — Мы все очень рискуем.

* * *

Привычка размышлять, стоя у окна, появилась у Падме давно — наверное, еще до избрания на пост королевы Набу. Стоять, подолгу глядя на город — Тид, Корусант, или другой, на суетящихся горожан, на свет огней. Думать, взвешивать за и против того или иного решения: что будет лучше для них? Как следует поступить? Как должно?

Корусант зыбко плыл внизу, танцуя в густой сети транспортных трасс. Переливались ядовитыми огнями рекламные проспекты. Он всегда казался ей каким-то уставшим, болезненным: ей здесь не нравилось. Пост вице-канцлера привяжет ее к тому месту, и никуда от него не деться.

(растить здесь своего ребенка)

под воспаленным заплаканным небом. Ойкуменополис никогда не спит, он всегда одинаково суетлив и шумен, сколько бы ни показывали часы. Стекло отрезало ее от этого шума и суеты, и ей вновь стало пронзительно одиноко.

Она займет пост вице-канцлера, в этом нет сомнений. Времени у нее будет немного, пока не придет срок рожать — а что потом? События развивались так стремительно…

— Энакин Скайуокер, — произнесла она имя мужа, будто пробуя его на вкус. Оно отдавало металлическим холодом.

Падме прикрыла глаза. Вспомнила его большие прозрачно-голубые глаза и сеть вен под бледной кожей. Ярко вспыхивающие розовым щеки, в те моменты, когда Энакин злился или смущался. Выгоревшие на солнце золотистые волосы.

И — другой образ… Высокие бронзовые скулы альдераанца Органы, немного хищный разрез непроницаемо темных глаз. Падме вспомнила, как резко ее светлые ладони выделялись на его обнаженной груди. Если она ждет его ребенка…

Это сулит ей огромные неприятности. Им всем.

Сердце забилось быстрее… Падме отогнала призрак тяжелых мыслей. Это… это необязательно. Возможно, она носит маленького Скайуокера, и его появление, пусть и затормозит ее карьеру, вдохнет в их брак новый смысл. Она невольно улыбнулась, представив Энакина, прижимающего к груди дитя. Крохотные пальцы, серьезно нахмуренный маленький лоб… В этом было что-то такое щемяще-милое, что перехватывало дух.

Но все может сложиться иначе.

Если Энакин узнает об измене…

Падме будто вживую услышала жесткий свист джедайского меча. Вздрогнула. Энакин не простит — только не он.

— Здравствуй, — прозвучало позади нее. Она обернулась:

— Энакин! — улыбнулась, невольно, даже несмотря на овладевшие ею мрачные мысли. Сделала шаг навстречу — но он сам быстро пересек пространство и обнял ее.

— Я будто целую вечность тебя не видел, — шепнул он ей на ухо, она сильнее сжала его плечи.

— Да… Это верно, — столько всего пришлось пережить, — Ты вернулся, ты цел, это настоящее счастье.

Она правда верит в свои слова? Да… Наверное. Наверное. Энакин нашел ее губы, поцеловал жадно, порывисто.

— Ты такая красивая…

Падме невольно улыбнулась.

— Ты всегда мне это говоришь.

— Потому что это истинная правда, — вновь легкий поцелуй. — Я так скучал…

— Эни… — отстранилась Падме. — Я давно хотела задать тебе один вопрос…

Он посерьезнел. Лоб перерезала морщинка — новая, ее раньше не было.

— Я слушаю.

— Эни… Что, если нам… открыться?

— Что ты имеешь в виду?

— Я боюсь предлагать тебе это, правда, — она опустила глаза. — Но я теперь должна решить это. Многое изменилось с тех пор… Со дня нашей свадьбы. Я хочу знать, готов ли ты стать моим мужем официально?

Скайуокер молчал. Кровь билась в висках Падме, от волнения даже немного замутило — только бы он не заметил. Наконец он медленно произнес:

— Да. Это разумно. Я согласен. Это будет стоить мне места в Совете джедаев, но… Падме, — он вздохнул, — Я так устал прятаться. Я так устал бояться за тебя… Теперь, когда я смогу открыто говорить, что ты — моя жена, мне будет спокойнее, — он обнял ее.

Падме прикрыла глаза. Да. Спокойнее.

— Но что побудило тебя принять это решение? — он посмотрел ей в глаза. — Ты ведь была против?

Падме лукаво улыбнулась.

— Энакин Скайуокер… Ты сейчас говоришь с будущим вице-канцлером Галактического Сената.

Энакин нахмурился.

— Ты… Хочешь только из-за этого раскрыть наш брак? — его взгляд стал тяжелым. Страшным. Некстати вспомнилось

(я убил их всех)

но Падме не отвела глаз.

— Я люблю тебя, — сказала она спокойно. — И я — твоя жена. Но теперь я в ответе не только за свою жизнь, но за многие жизни. Тем более сейчас.

(когда я жду ребенка)

Тень замешательства легла на лицо Энакина.

— Извини, я… Я слишком требователен к тебе, — он постарался смягчить голос. — Конечно, я понимаю. И позволь поздравить тебя… Вас, — он улыбнулся. — С новым назначением. Я уверен, что ты сделаешь много хорошего на этом посту.

— Спасибо… — вздох облегчения. — Эни… Я знаю, как много для тебя значит Орден. И если ты решишь передумать, то я пойму. Правда.

Он поймал ее за подбородок, посмотрел в лицо.

— Ты значишь для меня гораздо больше, — он тепло улыбнулся. — Ты — мой самый близкий человек. И если так нужно — значит я останусь с тобой.

Комок в горле. Энакин…

Падме приникла к его губам, позволила обнять себя, взъерошила волосы.

(как же я запуталась)

« Я не могу сейчас потерять тебя. Я не знаю… Я не знаю, что будет с тобой, если откроется правда обо мне».

Все просто. Нужно обо всем забыть. Вычеркнуть из памяти Альдераан и объятия альдераанского принца. Вычеркнуть…

И ребенка тоже. Если ему не посчастливилось быть зачатым после покушения на нее.

От этой мысли снова замутило. Но ей нельзя сейчас становиться матерью — как ужасно бы это ни звучало.

— разорванные тела альдераанцев. Свист пуль над головой.

— «Я убил женщин. И даже детей».

— холодные глаза канцлера Палпатина. «Наказание будет суровым».

(я боюсь)

— Падме, — шепнул Энакин. — С тобой все хорошо?

Он джедай. Он многое чувствует. Больше… Больше, чем ей хотелось бы.

Падме отогнала тяжелые мысли, сосредоточилась, улыбнулась.

— Да. Да, все хорошо. Я люблю тебя.

Я люблю тебя…

Когда решение принято, все становится простым и ясным. Когда сделан первый шаг, за ним сразу идет второй, и путь, казавшийся таким долгим, тяжелым и тернистым, заканчивается достижением цели.

Вице-канцлер Амидала Наберрие вошла в свой новый кабинет, огляделась. Да… Соответствует ее назначению. Прекрасная, новая модель голопроектора во центру просторного зала, мягко мерцая, демонстрировала захватывающие виды изумрудно-голубых гор Галло. Широкие окна с одной стороны и, конечно, выход на взлетную площадку с другой.

Достойно. Красиво.

Падме Амидала медленно обошла весь кабинет, будто впитывая, запоминая. Опустилась в свое кресло, оглядела пустой зал, представляя, как на мягких скамьях будут сменяться посетители.

Протянула руку к комлинку. Вызов.

В проекторе возникло узкое темное лицо специалиста Главного Медицинского центра. Он чуть склонил голову:

— Здравствуйте, госпожа. Мы получили Ваше сообщение и готовы Вас принять.

Падме едва разомкнула губы:

— Благодарю.

За первым шагом идет второй, его сделать не в пример легче, особенно если не оглядываться назад. И не останавливаться: усомнишься в своем решении — рухнешь вниз, в пропасть, как с натянутого каната.

Пора. Ее ждут.

* * *

Люди были самой многочисленной расой в галактике. Они распространились и колонизировали огромное число миров. Будучи одной из самых древних рас, люди, осевшие в определенных системах, приобретали свойственные именно этой системе генетические черты.

Конечно, определить, например, генетическую принадлежность каких-нибудь бродяг, кочевников галактики, было сложно, или даже невозможно. Также нельзя было с уверенностью говорить о жителях, населяющих небольшие планеты или спутники. Но представителей таких высокоорганизованных систем, как Набу или Альдераан, можно было определить довольно точно.

Не говоря уже о старинных правящих династиях.

Поэтому Падме приняла единственно верное — как ей казалось — решение, отправившись в Главный медицинский центр Корусанта.

В отличие от уютного, залитого солнечным светом, кабинета доктора Тэйри, консультационный зал центра тонул в полумраке. Впрочем, Падме это устраивало — надвинув поглубже капюшон, она ожидала встречи со специалистом.

Сердце опять колотилось, как безумное. Нервная дрожь отдавалась в кончиках пальцев, слишком многое сейчас было положено на весы. Рисковать нельзя…

Главный медицинский центр был единственным учреждением, где можно было определить принадлежность еще не родившегося ребенка, поскольку процедура эта не была популярной. Но для нее сейчас эта информация, без преувеличений, жизненно важна.

Одна жизнь на первой чаше весов — сколько на второй?

Медленно, бесшумно к ней приблизился дроид:

— Госпожа, следуйте за мной.

Раз, два, три…

Падме задержала дыхание и шагнула за ним.

Войдя в просторное, но столь же сумрачное помещение с жутковатым узким манипуляционным столом по центру, она огляделась. Здесь было очень тихо. От этого — еще более жутко.

Навстречу ей вышел мон-каламари в свободном серебристом одеянии. Чуть склонив голову, он указал жестом на тот самый стол. Падме, борясь со жгучим желанием развернуться и броситься прочь, на взлетно-посадочную площадку, заставила себя подойти и сесть на краешек.

— Ложитесь, госпожа, — голос специалиста оказался неожиданно приятным и мелодичным. — Мы осмотрим вас.

Поколебавшись, она послушалась, легла, устремив взгляд в потолок. Постаралась не вздрогнуть, когда ее тела осторожно коснулись манипуляторы. Задрожали над ее животом и грудью пестрые голограммы, но она упорно старалась не смотреть — не смотреть…

— Ваше здоровье в полном порядке, наблюдается легкий дефицит ряда микроэлементов, связанный с беременностью, медикаментозного вмешательства не требует, — сообщил механический голос. — Плод развивается правильно, дефектов не имеет.

— Я хочу знать… — голос не слушался, пришлось откашляться. — Я хочу знать о его генетической принадлежности.

Дроид не удивился. Картинки сменились.

— Генетика смешанная: набу, альдер-эспирион. Рассчитать процентное соотношение?

Альдер-Эспирион. Альдераан.

(энакин убьет тебя ребенка и его отца)

Язык стал сухим и горячим, прилипая к нёбу.

— Нет…

Она закрыла глаза.

(беги)

— Я хочу избавиться от него.

Произнести это оказалось намного проще, чем она думала. Тишина длилась доли секунды — бесконечные, тягуче-долгие доли секунды, наконец, мон-каламари произнес:

— Минуту, госпожа. Вдохните глубоко и задержите дыхание.

(так просто)

Падме послушалась, и, как только грудь наполнилась воздухом, низ живота пронзило ледяным холодом: захотелось вскрикнуть, но горло перехватило. Холод тут же исчез, и на смену ему внутри растеклось ощущение сосущей пустоты, такой безнадежной, черной…

(что ты делаешь это же твое дитя)

— Нет! Стойте! Хватит! — голос вдруг обрел силу, она зачем-то стиснула бедра, вскинула руки, но тут же обмякла, услышав:

— Плод мертв, госпожа. Прекратить процедуру?

Глаза обожгло слезами, пустота внутри распространилась все шире:

— Нет… Продолжайте… Продолжайте.

Больше она не чувствовала ничего — только краем глаза замечала мелькание голограммы. Катились по лицу горячие слезы, она, не скрывая их, всхлипывала: лучше бы было больно, лучше бы захлебнуться криком… Но не было ни-че-го. Холод. Пустота. Предательство.

— Готово. Ваши жизненные показатели в норме, — мелодично и бесстрастно сообщил мон-каламари. — Вы можете встать.

Она послушалась. Несмотря на его заверения, шумело в голове, и Падме испугалась, что лишится чувств. Но нет — она смогла дойти до двери, даже не пошатнувшись.

Прочь, прочь отсюда, и больше не возвращаться… Она даже не оглянулась, направляясь к своему кораблю. Думала, вновь расплачется, но нет: слезы высохли, а в груди было все так же пусто.

«Я поступила правильно… — ну правда ведь? — Правильно…»

Внизу живота все еще расползался ледяной комок. Она еле передвигала ноги, как дряхлая старуха. В висках бился пульс — зачем все это…

— Нельзя было поступить иначе. Нельзя.

Осталось всего лишь в это поверить.

* * *

Карманный голопроектор робко просигналил, словно желая освободить Падме из плена мрачных мыслей. Она чуть сжала его в руке, настраиваясь: голос не должен дрожать, голова должна быть ясной — ответила.

Прозрачный силуэт Оби-Вана возник на ее ладони в кольце изображателя. Помехи бежали по его обеспокоенному лицу.

— Ты в порядке? Ты на свободе? Я не мог связаться с тобой.

Что? О чем он говорит? …разумеется, она отключила все средства связи — зачем кому-то знать что

(и зачем)

она была здесь.

— В чем дело? Что произошло? — смахнула со лба непослушную прядь.

— Целый ряд сенаторов арестован по подозрению в попытке захвата власти. Некоторые в розыске.

Падме похолодела.

— Кто… кто в розыске?

— Мон Мотма и Бел Гарм, они скрываются. Я сейчас на дальних рубежах и ничего не понимаю, — в его голосе явственное раздражение. — Учитывая наш недавний разговор, я хочу узнать от тебя, что происходит.

— Я… Я не знаю, — растерянно проговорила она. — Я полечу в Сенат. Даже если меня схватят… я должна во всем разобраться!

Оби-Ван кивнул.

— Хорошо. Жду от тебя вестей.

Изображатель погас. Падме, забыв обо всем, ввела координаты Ротонды — скорее!

Она не боялась — если бы ее хотели арестовать, не было бы разговора с Палпатином.

Так ведь?

Это какой-то кошмарный сон.

Падме шла по коридору, словно в густой пелене, отказываясь верить в происходящее. Арестовали всех тех, кто подписал Петицию Двух Тысяч — даже тех, кто отозвал свои подписи. Канцлер Палпатин публично назвал их предателями Республики!

Почему она все еще на свободе? Неужели Мотма права, и из Падме хотят сделать беззубую марионетку?

— Я ничего не понимаю… — ситуация явно выходила из-под контроля.

— Падме! — она вскинулась, услышав знакомый голос. Встревоженный, даже необычно встрепанный Бейл Органа догнал ее у выхода.

— Падме, что-то пошло не так. Меня и мой корабль обыскали, задержали моих сопровождающих, — он говорил тихо, но быстро, нервно жестикулируя. — Возможно, среди нас — враг…

Она побелела.

— Почему… Почему тебя не арестовали? И меня?

Он нервно усмехнулся.

— Ты теперь слишком важная птица. А я… О, я не принес тебе поздравления. Прости, позже направлю официальное торжественное сообщение от системы.

Падме покачала головой.

— Сейчас не до этого. Сенатор Органа, нам придется переходить к решительным мерам.

Он втянул воздух сквозь зубы, поднял голову.

— Я надеялся, до этого не дойдет. Но… Я сейчас же вернусь на Альдераан. Есть те, кто нами еще не был задействован, и я уверен в их поддержке.

— Сенатор… Не беспокойтесь о наших сторонниках — я о них позабочусь. Но нам нужна силовая поддержка — к несчастью, на джедаев рассчитывать не приходится.

Органа склонил голову.

— Хорошо… Падме, — он протянул к ней руку, придвинулся ближе, прошептал едва слышно: — Я думал о тебе.

Падме подняла голову. Он смотрел на нее с такой теплотой, нежностью…

(генетическая принадлежность альдер-эспирион)

Она отшатнулась,

(слишком)

резко отдернув ладонь.

— Отправляйтесь как можно скорее, сенатор, — от холода в собственном голосе ей самой стало противно. —  У нас мало времени.

Падме отвернулась, шагнула назад — его рука задержалась в воздухе, неловко, будто обиженно. Пауза оказалась чуть дольше, самую малость. Она не взглянула на него, не хотела видеть в его глазах обиду и непонимание: слишком свежа была память о ледяной пустоте внутри.

— Хорошо, госпожа вице-канцлер, — произнес он мягко, ласково. — Я… я все понял.

Он развернулся и пошел прочь, к своему кораблю. «Я все понял».

Хотелось закричать. Хотелось броситься за ним, догнать, зарыться лицом в плащ на груди и разрыдаться — горько и безнадежно, зная, что он не станет задавать ненужных вопросов, только обнимет, бережно и уютно. Догнать, попросить прощения, признаться в том, что устала, что напугана, что допустила ошибку…

Но стояла, не шелохнувшись, и только смотрела, как он уходит.

* * *

Падме смотрела в глаза своему отражению — по обыкновению стоя у окна. Косметика была бессильна скрыть припухшие воспаленные веки, и взгляд той, отраженной Падме был больным, потухшим. Когда она в последний раз спала?.. В другой жизни, кажется.

Протокольный дроид, нелепо перебирая ногами, подошел и надтреснуто сообщил:

— Госпожа вице-канцлер. К вам Оби-Ван Кеноби.

— Пригласите.

Не обернулась, когда услышала мягкие шаги.

— Падме, я прилетел, как только смог, — он как будто извиняется. — Я не успел…

— А что бы ты сделал? — ее голос бесстрастен. — Напал бы на альдераанский корабль? Выкрал сенатора Органу из-под конвоя?

Кеноби сел в кресло, откинул голову. Тяжело выдохнул.

— Не знаю. Возможно. Что-нибудь придумал бы. Сейчас уже неважно.

— Неважно… — эхом отозвалась Падме.

— Бейла арестовали на Альдераане? — спросил Оби-Ван, глядя в потолок.

— Да, — голос  будто чужой. — Деара Антиллес доложила канцлеру о том, что он собирается организовать на Делайе секретную военную базу, распространяя среди руководящего состава идеи, порочащие Верховного канцлера. Доложила в обход меня…- Падме стиснула кулаки.

— Звучит скверно.

— Канцлер распорядился поднять финансовую документацию, которая проходила через Бейла. Выяснилось… — она перевела дух, — выяснилось, что в нескольких секторах уже существуют такие базы, на которых с условиях секретности готовятся силы, направленные на свержение власти канцлера Палпатина.

— А-х-х… — Кеноби потер лицо. — Падме…

Она не обратила внимания, продолжила так же ровно и отстраненно.

— После этого канцлер распорядился вскрыть его личную и деловую переписку. Там…

— Так, стой! — прервал ее джедай. Резко встал, повернулся к ней: — Падме, ты понимаешь, что ты говоришь?

— …там оказались записи его разговоров с Советом сепаратистов. — Она медленно развернулась к Оби-Вану. — Да. Я понимаю.

Оби-Ван постоял так молча, глядя ей в глаза. Нервно огладил бороду.

— Ты говорила с ним? — спросил он тише. Она мотнула головой.

— Нет… Меня не допустили к нему. Личный приказ канцлера, — губы задрожали, но она справилась с собой. — Королева Бреха уже вылетела — ей, как жене и королеве, будет предоставлена такая возможность.

Оби-Ван кивнул.

— Падме, я доверяю тебе, ты знаешь, что делаешь. Ты всегда знала, — он вскинул голову. — Но это все звучит… Как очень серьезное преступление.

Она кивнула.

— И я не знаю, чем мы сможем ему помочь, — закончил он мягче. — Все это очень, очень скверно. Его ждет тюрьма, а если твое участие в этом будет доказано…

— Я не боюсь, Оби-Ван, — проговорила она тихо, наконец в ее голосе появились эмоции, — Мне больно, что все это — зря. Эта жертва окажется напрасной. Мы всё потеряли…

Кеноби отвернулся.

— Похоже на то.

Слова упали в пустоту, оборвав разговор. Стало словно темнее и неуютнее. Падме вновь отвернулась к окну. Оби-Ван чувствовал, что должен был сказать что-то другое — но не знал, что. Поэтому просто вышел, не попрощавшись.

Суд над предателем республики решено было сделать закрытым, даже запись не велась. Но когда Падме потребовала позволения присутствовать, дабы следить за соблюдением законности проведения, канцлер на удивление легко согласился — даже предложил ей прийти в сопровождении Энакина: как он выразился, ему хотелось присмотреться к молодому джедаю. Возможно, для продвижения того по карьерной лестнице.

Разумеется, прибыла королева Бреха Органа в сопровождении свиты, и сестра Бейла Селли Органа. Обе знатные дамы были непривычно молчаливы, бледны и собраны.

Свет в зале резал глаза ослепительной белизной. Было холодно, озябли даже кончики пальцев.

Энакин взял ее за руку. Она благодарно сжала его пальцы.

— Госпожа вице-канцлер, — дроид предложил ей кресло по правую руку от Брехи Органы. Медленно, словно боясь споткнуться, Падме подошла, не глядя на королеву, села, прошуршав юбкой. Бреха не шелохнулась.

Энакин встал за спинкой кресла Падме.

Плексигласовая стена перед ними как будто стала таять, становясь прозрачной. За ней открылось такое же белое, пустое, холодное пространство. Там стояло механическое кресло, развернутое вполоборота к зрителям.

Зрители. Собрались посмотреть пьесу режиссера Палпатина. Падме едва сдержала нервный смех — ее бы не поняли.

Шлюз на боковой стене открылся и в неуютное (мертвое) пространство за плексигласовой перегородкой вошел экс-сенатор Бейл Органа в сопровождении двух вооруженных дроидов. Сохраняя поистине королевское достоинство, позволил проводить себя к тому креслу, опустился в него, небрежным жестом одернув плащ. Дроид застегнул замки на подлокотниках, пристегивая его руки. Бейл поблагодарил его сухим кивком. «Он нас не видит, — догадка обожгла Падме. — С его стороны перегородка непрозрачная…»

Было это жестоко или наоборот, милосердно? Падме задумалась, хотела ли бы она в такой момент видеть лица своих родных или соратников… Все-таки нет, не хотела. Только не так.

(а ведь в этом кресле могла сидеть сейчас ты)

— Он держится достойно, — негромко произнес Энакин. В его голосе она услышала уважение.

— Вы слышите меня, принц-консорт? — из динамиков вдруг вкрадчиво потек голос канцлера Палпатина.

— Я слышу вас, — приглушенно отозвался Бейл Органа.

— Вы обвиняетесь в измене Республике, в создании сети террористических организаций, в подрыве авторитета Руководства Республики и финансировании мятежников за счет государственных средств.

У Падме закружилась голова. Селли громко ахнула.

— За ваши преступления перед Республикой вы приговариваетесь к смертной казни. Вам понятен приговор?

(что это какая-то издевка)

Бейл кивнул.

— Вам понятен приговор? — повторил Палпатин. Падме могла бы поклясться, что канцлер сейчас получает почти эротическое удовольствие.

— Да, понятен, — произнес Бейл.

— Вам есть, что сказать?

Пальцы Падме скользнули по дюрастали подлокотников. Что происходит? Что значит — смертная казнь?! Этого не может быть!

Но Органа был спокоен. Глядя прямо перед собой, произнес:

— Я не предавал Республику.

— Что ж… — почти что искренняя грусть звучит в голосе канцлера. — Вы нравились мне, сенатор Органа. Я видел в вас своего преемника. Но вы упорствуете в своей недальновидности. Я надеялся, что вы, подобно вашим сообщникам, откажетесь от преступных идей развала и террора. Но…

Холодно. Не хватает воздуха. Голос Палпатина проникает в уши, словно сквозь густую массу.

— Приговор окончательный и будет приведен в исполнение немедленно.

Энакин прерывисто вздохнул.

Не в силах пошевелиться, Падме смотрела, как один из дроидов приблизился к панели на стене и набрал манипулятором команду. После чего оба они замерли навытяжку, ожидая, пока помещение заполнится газом.

— Нет! — услышала Падме. Кто крикнул: Бреха или Селли?

Бейл сидел, не сказав ни слова, продолжая смотреть перед собой. Падме видела, как участилось его дыхание, он помотал головой, откинулся назад, хватая ртом отравленный воздух.

— Что вы делаете! Прекратите это! Канцлер! — она хотела вскочить, но на плечи жестко легли ладони Энакина.

— Это приказ канцлера, Падме, — сказал он тихо. — Сенатор Органа — предатель и узурпатор. Он заслуживает смерти.

— Нет! — ее крик разлетелся, разбившись о стены. Ноги вдруг ослабли. — Нет…

Бейл не слышал ее. Падме не могла оторвать глаз от его лица — только смотрела, как он судорожно сжимает зубы. Снова бесполезная попытка вдохнуть, и на посиневших губах проступила кровавая пена.

Селли тихонько завыла. Бреха не проронила ни звука.

По могучему телу прошла судорога, темная струйка крови пробежала по подбородку, расплылась на светло-серой ткани мундира. Падме вонзила ногти в ладони, чтобы не закричать. Почему они не протестуют?! Почему позволяют все это? Это… неправильно…

Снова судорога, и из груди осужденного вырвался слабый стон. По озябшим щекам Падме потекли горячие слезы.

— Пожалуйста, хватит… — прошептала она. Энакин сочувственно сжал ее плечи. Ей захотелось его ударить.

Бейл вцепился пальцами в подлокотники, к которым был прикован, царапнул их поверхность. Резко откинул голову, глухо ударившись о спинку кресла, оскалился — белые зубы испачканы кровью, — закрыл глаза. С очередной попыткой глотнуть воздуха широкая грудь поднялась — но на этот раз не опустилась обратно.

Посеревшее лицо разгладилось, как будто выражая облегчение. Голова сонно свесилась набок. Как будто ничего и не произошло… как будто все в порядке.

Отодвинувшийся шлюз впустил в помещение еще одного дроида. Тот подъехал к креслу, приблизил датчик к виску, потом к груди экс-сенатора, и из динамика прозвенел (отвратительный) механический голос:

— Биологическая смерть зарегистрирована.

В глазах потемнело, замелькали цветные искорки. Крик ударил по ушам. Кто-то бешено заколотил по перегородке, и, только почувствовав нарастающую тупую боль в кистях рук, Падме поняла, что кричит и бьется она сама.

Энакин с силой оттащил ее от стены, которая стала медленно мутнеть, скрывая тело.

Тело… Страшно и дико было так думать о нем. Его нет больше, нет!

Падме обмякла в руках Энакина, обессиленно оперевшись на него. Нет…

— Это неправильно… — простонала она, — Неправильно… Так нельзя!

— Падме, — Энакин попытался развернуть ее к себе. — Пойдем, Падме.

Она не могла оторвать глаз от стены, скрывавшей самую ужасную несправедливость, когда-либо ею виденную, но вдруг услышала мягкий глухой удар. Обернулась.

Королева Бреха Органа лежала без чувств на холодном полу. К ней бросились Селли и свита, Падме тоже шагнула к ней, но Энакин остановил ее.

— Пойдем. Хватит на сегодня…

Она покорно позволила увести себя прочь. Ноги едва слушались.

Хватит…

«Джедаи ведут свои битвы, а мы должны вести свои. Не в космосе и не на какой-то далёкой планете… Наша арена битв — Зал Сената».

Бейл Органа.

Вот она, ее арена битв. И сегодня — решающее сражение.

Падме вошла в Зал Сената, направилась к своему — новому — месту. На нее направлены все взгляды. На расстоянии вытянутой руки  мечется записывающий дроид, как огромная надоедливая муха.

Падме Амидала смотрит вниз, вперед, оценивая силы на поле боя. Все ли орудия готовы?

Вот ложа сектора Альдераан — и где-то рядом с сердцем колет болью: неестественным, непривычным выглядит белоснежный плащ сенатора Антиллеса. Он поднимает голову, встречается с ней взглядом — и прикрывает веки, едва заметно кивнув.

Председатель Сенатского следственного комитета Лайл Рийот избегает даже смотреть на нее. Судорожно вцепившись в свой датапад, до белизны сжимает губы — ему очень страшно… Еще бы. Падме понимает его чувства. Наверное, она так же боялась, если бы не овладевшая ею апатия — все равно.

Ложа сектора Чандрила пуста — Мон Мотма, горячо любимая своим народом, объявлена государственным преступником. В знак солидарности со своим сенатором конгрессмены покинули Здание Сената, оставив на креслах по два скрещенных побега остроцвета. Жаль… Этот снаряд — разряжен.

Падме ловит другие взгляды: гневные, напуганные, решительные… Сегодня это ее поле боя. От исхода битвы будет зависеть все.

В зал вошел Верховный канцлер, ступил на подхватившую его платформу. Как всегда, по-отечески улыбаясь, выслушал аплодисменты в честь своего появления, встал за подиум.

Падме смотрела, как слабо колышутся его волосы, когда он произносил речь. Давила в себе желание отвернуться и слушала…

… Война не окончена.

… Среди нас оказалось много предателей и подлых шпионов.

… Республика в опасности.

… Сепаратисты крепнут!

Наконец он смолк, и зал зашумел. Падме дождалась, когда канцлер отшагнет от подиума и встала сама, встретив его удивленный взгляд.

— Мне есть что сказать, канцлер Палпатин.

Зал непривычно быстро затих. Замер. Взгляды-орудия устремились на нее. Готова.

— Мне есть, что сказать… Но у Сената есть ряд вопросов, на которые канцлер Палпатин должен дать ответ. Сенатор Антиллес!

Ложа Альдераана взмыла вверх, поравнявшись с канцлерской. Бейл Антиллес, отец королевы Брехи и сенатор от Альдераана, встал, скрестив руки на груди.

— Меня беспокоит судьба моего предшественника, сенатора Органы. Я хочу знать, за что он был убит.

Палпатин с достоинством поднялся с места, но Падме не двинулась — ему пришлось отвечать, глядя на Антиллеса снизу вверх.

— Вы смеете спрашивать? Ваш сенатор был изменником, военным преступником…

— Доказательства, — холодно перебил Антиллес. — Где доказательства? База на Делайе организована с моего ведома — с каких пор системы лишены права укреплять свою обороноспособность? В условиях войны?

— Базы создавались с целью узурпации власти.

— Я не собирался узурпировать власть.

— Благодарю, сенатор. Мы выслушали вас, — подняла руку Падме. — Действительно… Как стало известно о создании баз?

Лайл Рийот срывается со своего места — датапад в его руках вот-вот треснет.

— К-комитету было приказано отследить финансовые операции, проводимые через сенатора Органу, — он весь дрожит. Старается не смотреть на канцлера Палпатина.

— Вот как? Сенатор Органа открыто, через официальные каналы, переводил денежные средства?

— Н-нет… — не лишился бы он чувств. Но голос вдруг крепнет — очень вовремя: — Было приказано взломать его личные каналы. В том числе личную переписку.

— Это была военная необходимость! — воскликнул Палпатин, но его голос потонул в шуме — выстрел попал в цель.

Вот они… возмущенные. Вот, чем можно было достать их, расшевелить, конечно. Сенатор от Родии, покрывающий контрабанду оружия через Центральные миры (ну, сложно его за это осуждать), сенатор от Рилота, имеющий долю от работорговли (это вообще их народная традиция, правда, негуманная и незаконная), сотни сенаторов, прямо или косвенно имеющих отношение к наркоторговле… Для них нарушение тайны переписки смерти подобно. Как и вмешательство в их финансовые операции. Особенно оно.

— Можете быть свободны, — Падме кивнула Рийоту, и он, с огромным облегчением унесся на свое место. Через гул раскатисто донеслось:

— Откуда у сепаратистов столько информации о нашем вооружении и передвижениях?

— Такая информация не может быть известна рядовым сенаторам!

Падме краем глаза увидела, как сжаты челюсти канцлера. Совсем недавно это бы ее напугало, совсем недавно она бы придала этому значение. Но, зная себя, она просто понимала, что прошла тот рубеж, когда можно было бояться.

А сомневаться и вовсе нельзя было. Никогда.

Заключительным залпом ее атаки было внезапное появление ложи джедаев.

Зал потрясенно притих. Редко, очень редко джедаи высказывались на заседаниях. Сейчас должно было произойти нечто…

Мейс Винду поднялся со своего места, безмятежный, спокойный. За его плечами встали Оби-Ван Кеноби и Пло Кун. Оби-Ван медленно положил ладонь на рукоять своего меча.

— По совокупности всех высказанных сегодня сомнений, господин канцлер, — очень мягко произнес Винду, будто сожалея. — мы взяли на себя ответственность настоять на вашем временном — подчеркиваю, временном! — отстранении вас от должности.

По залу пронесся вздох.

— Вы не можете…

— Я могу.

Падме наконец повернулась к нему и встретила его взгляд.

— Я требую вашего отстранения. До выяснения обстоятельств.

— Поддерживаю! — Поднялся со своего места сенатор Антиллес. Вслед за ним с возгласами одобрения стали подниматься другие.

— Это решение Сената, — будто извиняясь, развел руками Винду. — Мы сопроводим вас к выходу — вы же не арестованы.

Взглядом Палпатин мог бы прожечь дыру в теле коруна, но, поджав губы, нервно кивнул:

— Я всегда действовал только во благо Республике. Боюсь, вы совершаете ошибку.

— Возможно, — склонил голову Мейс Винду. — Но мы должны во всем разобраться.

Платформа джедаев плавно отъехала в сторону. Палпатин повернулся к Падме.

— Ты об этом пожалеешь, девочка, — едва разжимая губы, прошелестел он. — Ты еще позавидуешь участи своего любовника.

— Вы же реалист. Смиритесь, — бросила Падме.

Поле битвы осталось за ней. Но она знала: война только начинается.

Теперь к ней следует обращаться: госпожа Верховный канцлер Галактического Сената Падме Амидала Наберрие.

Теперь это ее кресло. Ее кабинет. Большинством голосов она избрана на должность канцлера — на время отстранения Шива Палпатина.

Вчера был отменен Декрет об управлении секторами. Сегодня — Поправка к Закону о безопасности, и канцлер теперь не имел прав на контроль над джедаями.

Возможно, это были лишь очередные ошибки, делающие Республику уязвимой. Возможно, эти решения обернутся крахом для нее самой. Но она сделала то, что должна была — и не сомневалась в необходимости своих действий.

Не хочется поднимать глаза — видеть эти мерзкие темно-красные стены. Но Падме все же посмотрела на собравшихся перед ней джедаев, вымученно улыбнулась.

— Благодарю вас, магистр Винду. Благодарю вас всех за оказанную поддержку. Мы смогли защитить демократию.

Краем глаза она заметила, как побелели скулы стоящего поодаль Энакина Скайуокера.

Пусть. Все равно. Уже все равно.

Мейс Винду чуть склонил голову, губы его чуть тронула улыбка.

— Благодарю вас, канцлер, за то, что разумно распорядились нашей поддержкой.

Еще пара церемонно-вежливых фраз, протокольных улыбок. Встреча завершилась. Падме поднялась из-за стола, для рукопожатия.

Магистр Винду, Ки-Ади-Мунди, Депа Билаба и Оби-Ван Кеноби направились к выходу. Но Энакин даже не пошевелился.

— Пойдем! — вполголоса обратился к нему Оби-Ван, но бывший ученик ему даже не ответил. Помедлив, Кеноби удалился.

— Ты хотел поговорить со мной, Эни? — Падме попыталась смягчить голос, но в нем все равно невольно проступил холод.

Скайуокер поднял на нее взгляд. Т а к он еще никогда он не смотрел на нее — тяжело и недобро. Но голос его звучал ровно и спокойно.

— Ты считаешь, что сможешь положить конец войне, отстранив канцлера Палпатина под надуманным предлогом?

Падме медленно переплела пальцы.

— Шив Палпатин грубо нарушал Конституцию. Перекраивал ее под себя и под свои цели. Поставил под угрозу существование демократии…

— Демократии? — Энакин подался вперед. — Как твоя демократия помогла простым жителям в этой войне? Защитила их от пиратов?

— Помогла сохранить свободу, — тихо, но твердо произнесла Падме.

(хотя откуда тебе знать об этом)

— На самом деле я хотел спросить не это, — он встал, подошел ближе. Стало как будто труднее дышать.

— Да? — она попыталась улыбнуться.

— Что ты делала в Главном медицинском центре?

…ну вот и все.

В коленях — слабость. Почти реальное ощущение того, что пол под ногами разошелся и она летит вниз. Вниз… и некому поймать.

Ладонь Энакина небрежно лежит на рукояти меча. Как будто просто так. Но губы бескровны, а взгляд…

Он знает, поняла Падме, знает обо всем. И ясно, откуда.

А не все ли равно?

— Я избавилась от нежеланной беременности, — прозвучало спокойно, буднично. Удалось не вздрогнуть, не погрузиться снова в этот жуткий холод…

— Почему? — Падме видит, как сильно ему хочется сжать в руке меч.

— Потому что отцом ребенка был Бейл Органа.

…Энакин не взял меч в руку.

Короткое, унизительное движение наотмашь — и тяжелую тишину, повисшую в воздухе после ее слов, разорвал звук пощечины. Он ударил несильно, лишь голова ее мотнулась в сторону, и выступили невольные слезы. Падме отшатнулась…

— Я думала… ты убьешь меня, — горло перехватило.

— Я хотел, — он странно, страшно спокоен. — Но не могу. Я любил… люблю тебя, Падме. Ты олицетворяла для меня все светлое и прекрасное. Наверное, я боготворил тебя. А ты… — он оборвал свои слова, стиснул зубы.

— Энакин…

— Жаль, что он мертв, и я не могу убить его еще раз.

Они помолчали. Падме отвернулась к окну, все еще ожидая услышать за спиной звук активации. Но — тишина.

— Ты все равно не простишь меня, — не спросила, констатировала она. — Эни…

— Не надо, — в его голосе, наконец, слезы: — Прощайте, госпожа канцлер. Мою судьбу теперь решит Орден. А вы…

— А своей я распоряжусь сама, — механически кивнула Падме. — Прощай, Энакин.

Она все-таки обернулась и посмотрела на него — да, в его глазах непролитые слезы.

— Мне так жаль… — сорвалось с губ. Было больно, она чувствовала его боль, но — только его. Внутри нее самой — словно ледяная пустыня. — Мне так жаль.

— Мне тоже, — он кивнул и быстро вышел, больше не говоря ни слова. Падме вновь отвернулась к окну.

Корусант. Галактика… Истерзанная, израненная. Мечтающая о покое, мире и справедливости.

— У меня так мало времени… — шепнула Падме. Палпатин ведь не станет сидеть сложа руки: он уже начал свою игру, ударив грязно, ниже пояса. Но умереть за Республику — это все же большая честь.

Она стоит того, чтобы заплатить за нее самую высокую цену.