Парагвайский вариант (джен)

На рассвете семейство Лопесов было разбужено криками старшего из сыновей. Четырнадцатилетний Франсиско сидел и ревел в своей кровати, растирая по лицу слёзы и сопли. Рядом сидела перепуганная мать. Служанка быстрым шагом вошла, неся широкую чашу с водой для хозяйки, и теперь смотрела, как донья Хуана холодной тряпкой вытирала лицо сына.

— Он меня ненавидит, — хлюпал носом мальчишка. — Он считает, что из-за меня все умрут…

И снова заливался слезами.

Хозяин семейства, сорокавосьмилетний Карлос Антонио Лопес, сидел на стуле и хмуро взирал на всю эту сцену. Пока что он ничего не понимал в произошедшем, но то, что это признак каких-то неприятностей, почуял сразу. Поэтому он распорядился, чтобы никого не впускали не только в дом, но и вообще во двор гасиенды без его команды. И даже сам прикрыл окна поплотнее, отчего в комнате стало особенно мрачно.

Скрипнула дверь, и в образовавшуюся щель просунулись испуганные, но любопытные мордашки, образовав аккуратную стопочку, которую венчала голова двенадцатилетнего Венансио, лежащая на макушке одиннадцатилетней сестры Хуаны Иносенсии. Она, в свою очередь, опиралась на сестричку-погодку Монику Рафаэлу, которую активно пихал маленький, шестилетний Анхель.

— Нанда, — скомандовал Карлос служанке на гуарани, — уведи детей. И присмотри за ними. Мы сами справимся.

Он пересел на кровать к сыну и произнёс:

— Ты в безопасности. Дома. Тебе просто что-то приснилось? Расскажи, что именно.

— Я мало что понял, — шмыгая носом, произнёс Франсиско. — Просто кто-то очень громко думал у меня в голове о том, какой я нехороший человек.

Пацан снова намылился было зареветь, но донья Хуана быстренько провела по его лицу холодной влажной тряпкой, и это помогло ребёнку собраться с духом для продолжения рассказа.

— Он думал о том, как погибли все мужчины Парагвая, потому что я по глупости начал войну с Бразилией и Аргентиной.

Карлос заулыбался.

— А ты не объявляй, и всё будет хорошо. Приснится же такое, — он потрепал волосы на макушке сына. — Слишком у тебя воображение богатое. Поменьше слушай байки старика Санчо. Он уже из ума выжил, а всё не навоевался.

— Но папа, это не про старые войны был сон, а про какую-то новую. Она шесть лет шла, а я был эль президенте после твоей смерти, — замирающим голосом закончил парень и снова заныл.

Мать опять машинально вытерла ему лицо и встревоженно посмотрела на мужа.

— Ну и когда это случится? — дрогнувшим голосом спросил Карлос.

Сын затравленно посмотрел по очереди на папу, на маму и ответил:

— В сентябре шестьдесят второго.

— А я? — прошептала донья Хуана.

— В семьдесят первом.

И он снова разревелся. Взрослые переглянулись. Увидев, что супруг собирается ещё что-то спросить, донья Хуана чуть слышно прошептала:

— Не надо.

Но муж упрямо качнул головой и спросил:

— Когда умрёт Супремо?

Франсиско отдышался и прошептал, ужаснувшись собственным словам:

— Он вчера умер. Вчера же было двадцатое.

* * *

От Асунсьона до Вилья-дель-Росарио, где в фактической ссылке жил Карлос Лопес с семьёй, было почти сто сорок миль. Новости, сколь бы срочными они ни были, добирались сюда в лучшем случае через день. Даже смерть не совершила чуда: подтверждение пророчеству сына пришло только на следующее утро.

Комендант городка, сеньор Рамирес, растерянно вертел лист бумаги с текстом разрешения на выезд и мучительно соображал, что ему теперь делать.

— Вам запрещено покидать место пребывания до личного приказа Супремо, — наконец промямлил он, вытирая пот несвежим платком.

Лопес вздёрнул бровь и предложил:

— Я могу устроить вам быструю встречу с Верховным. Но боюсь, вы не сможете после неё подписать бумагу.

Комендант посмотрел на Лопеса как побитая собака. Его стало даже как-то жалко. Ведь система координат, в которой жил этот усердный служака, только что сломалась.

— Выезд за пределы округа разрешён в ряде случаев. Один из них — похороны родни, — помог ему с принятием решения Карлос. — А у меня как раз дядя в Асунсьоне недавно умер.

И он кивнул на афишку с объявлением траура на стене «комиссарии» — резиденции местного начальства.

Комендант вздохнул, расписался на разрешении и протянул его Лопесу.

— Что теперь будет? — тихо спросил он, избегая его взгляда.

Карлос усмехнулся, но в его глазах не было ни капли веселья.

— Сначала небольшая заварушка. Потом всё утихнет. Вам нечего волноваться, сеньор Рамирес.

Успокоив бессменного надзирателя, под присмотром которого семья Лопеса провела последние восемь лет, Карлос отправился договариваться с лодочниками. Ему нужно было перевезти всю семью в Асунсьон. Там, в столице, сейчас решалась судьба Парагвая, и Карлос должен был быть в эпицентре событий.

Впрочем, и дома скучать не приходилось. С сыном было что-то явно не так. Пускай виде́ния будущей войны можно было списать на кошмарный сон. Но как объяснить его уверенный рассказ о том, что должно было произойти в столице прямо сейчас? Откуда пацан из глухой провинции мог знать, что командиров казарм Асунсьона зовут Агустин Каньете и Пабло Перейра? Сын откуда-то знал множество деталей, о которых не подозревал даже сам Карлос. И всё это можно было легко проверить.

Всё это было не смешно.

Слово «одержимость» никто из взрослых вслух не произнёс, но оно витало в воздухе. Карлос знал о таких вещах не понаслышке. В молодости он преподавал теологию в Королевской семинарии Сан-Карлоса, временно подменяя старых профессоров. Признаки вселения демонов он знал назубок, как и процедуры их изгнания. Правда, только теоретически. Теперь появилась вероятность познакомиться с этим на практике. И для этого стоило поторопиться в Асунсьон. Точнее, в городок Пирапью в тридцати милях от столицы. Там, в величественном храме Нуэстра-Сеньора-дель-Росарио, служил его старший брат Базилио Лопес Инсфран.

Ещё один брат, Мартин Лопес Инсфран, тоже избрал церковную стезю. Он служил викарием в городке Юти почти в двухстах милях от столицы. Если потребуется, он не откажет в помощи.

Дома Карлоса встретили радостные крики детей. Они с визгом носились по двору, размахивая странными деревянными игрушками. Каждая напоминала песочные часы, или два колеса, посаженных близко друг к другу. На оси была петля, позволяющая конструкции свободно вращаться. Дети наматывали на ось шнурок, бросали игрушку вниз, а затем ловко дёргали за верёвку, заставляя игрушку возвращаться в руку.

— Папа, смотри! — маленький Анхель подбежал к отцу первым, сжимая в руках своё сокровище.

— Откуда такая прелесть? — улыбнулся Карлос, подхватывая сына на руки.

— Дядька Санчо вырезал, — с гордостью ответил мальчик. — Это йо-йо называется.

Лопес кинул взгляд в хозяйственный угол двора, где у Санчо был устроен лучковый токарный станок. Ему вырезать такие фигурки из дерева не составляло никакого труда. Но до этого же надо было ещё додуматься.

— Ему наш Франциско подсказал, как делать надо, — вмешалась Моника, мгновенно рассеивая недоумение отца. — Но самый лучший йо-йо у меня!

— Нет, у меня! — возмущённо вскрикнул Венансио, и дети снова подняли шум.

Карлос, отпустив Анхеля на землю, задумчиво подошёл к супруге. Донья Хуана сидела на скамейке, её лицо было хмурым, а взгляд — отстранённым. Теперь ему стало понятно, почему её не радует новая забава детей.

— Завтра отплываем, — присел он рядом. — До полудня. Через день будем в столице.

Она молча кивнула, не отрывая взгляда от играющих детей.

— Не терзайся ты так, — мягко сказал Карлос. — Всё будет хорошо.

— Что будет хорошо? — её голос дрожал, хотя она старалась говорить тихо, чтобы не напугать детей. — Я не дура, Карлос. Я знаю, что это.

— Ничего ты не знаешь, — резко оборвал он её. — Иди собирайся в дорогу.

Не дожидаясь ответа, он поднялся и ушёл в дом, оставив её одну наедине с тревожными мыслями.

* * *

— Не надо больше ничего изобретать, — сказал Карлос, глядя на сына. — И никаких пророчеств. Никому. Кроме меня, разумеется.

Франсиско поднял на отца круглые от испуга глаза.

— В меня дьявол вселился, да? — прошептал он. — Но я ничего не чувствую. Просто стал знать много странного. Я хотел сделать хорошо братьям и сёстрам. В том сне я делал им очень плохо…

Он замолчал, отвернулся и сжал кулаки.

Карлос прижал его к себе и погладил по голове. И вроде бы надо оставить парня в покое, но любопытство просто разрывало Карлоса на части.

Верховный правитель Парагвая, пожизненный диктатор страны Хосе Гаспар Родригес де Франсия, прозванный в народе Эль Супремо, не допускал проникновения в страну никаких газет и книг. Исключение было сделано только для самого диктатора. А все образованные люди страны последние лет пять вынуждены были довольствоваться слухами, проникающими вместе с немногочисленными торговцами. Так что любопытство весьма учёного мужа легко заглушило голос совести. И он, испытывая некоторое смущение, попросил сына:

— Расскажи мне, что сейчас происходит в мире.

Франсиско почесал голову, глубоко задумался и слегка раскачался, словно пытаясь поймать в памяти нужные образы.

— Прямо сейчас англичане лупят китайцев как хотят. Потом эту войну назовут Первой опиумной. США собираются присоединить Техас. Больше ничего не всплывает.

— А что случится скоро?

— Скоро — это сколько? — переспросил Франсиско, хлопая глазами.

— Ну, например, в следующем году.

— Хм… — Парень задумался, а потом начал перечислять: — В Соединённых Штатах выберут президента, а тот умрёт через месяц после вступления в должность. Его заменит вице-президент. Британцы захватят Гонконг и будут удерживать его сто пятьдесят лет. А ещё они захватят Новую Зеландию и начнут воевать в Афганистане.

— А поближе?

— Боливия с Перу воевать будет. Там даже перуанский президент в битве погибнет.

Карлос удивлённо поднял бровь, но промолчал, давая сыну продолжить.

— В Аргентине много чего будет. Но прямо рядом, в Каагуасу, будет битва. И там портовых разгромят наголову.

— Хм! А когда это будет?

— В ноябре.

Дверь открылась, прерывая беседу. Вошла донья Хуана, её лицо было строгим, а взгляд — укоризненным.

— Идите кушать, — коротко сказала она, окинув мужа и сына взглядом, полным беспокойства.

* * *

В столицу Лопесы успели как раз к похоронам диктатора. Весь город был в трауре. Торжественно и методично били колокола на кафедральном соборе Успения Пресвятой Богородицы и церкви Иглесия-де-ла-Энкарнасьон — единственных культовых сооружениях в столице, не запрещённых доктором Франсией. Прямо с пристани была видна толпа, одетая преимущественно в чёрное, собравшаяся около собора.

Поручив Нанде и Санчо детей, супруги поспешили влиться в толпу скорбящих. Правда, с дороги они переодеться не успели, поэтому выглядели несколько неуместно — как две белые вороны.

Отпевание уже закончилось, и началась гражданская панихида. Члены хунты по очереди толкали речи о том, как много значил для Парагвая почивший правитель, и как все они будут верны его мудрой политике. Особенно красиво и эмоционально говорил Поликарпо Патиньо — человек, которого, вероятно, боялись и ненавидели все в Асунсьоне.

Верный пёс диктатора, готовый совершить что угодно ради него. Именно он руководил всеми репрессиями против знатных семей и священников. Он наладил систему доносительства и взаимной слежки. Он был главным инициатором и мотором раздражавшей всех чистокровных испанцев политики обязательного брака с аборигенами. Ему доставляло особое удовольствие присутствовать на свадьбах какого-нибудь идальго и девушки из гуарани.

Сам Патиньо был полукровкой, но не местным. Его предки из племени кечуа пришли в город из Боливии с одним из королевских отрядов, пытавшихся усмирить дикарей на пустошах Гран-Чако, раскинувшихся от Парагвая до Боливии и совершенно диких. Однако сам он был уже вполне цивилизованным человеком, получил неплохое воспитание и образование для жителя колонии. Он знал несколько языков индейцев, свободно говорил на французском и португальском. А уж каким он был оратором, когда это было нужно!

Прямо сейчас женщины рыдали, вслушиваясь в его эмоциональную речь. И даже мужчины на некоторое время забыли о своих проблемах, чувствуя, как осиротела земля без великого вождя.

Но речи кончились. Гроб возложили на артиллерийский лафет, и процессия проследовала в дворик церкви Иглесия-де-ла-Энкарнасьон, где уже была вырыта могила, устланная алой тканью. Четыре члена временной хунты опустили полированный гроб в землю и сами принялись закидывать яму свежей землёй. На изголовье водрузили временный крест из дерева, а могильный холмик обложили цветами.

Всё. Эпоха закончилась.

* * *

Дом Лопесов располагался в районе Реколета, старейшем квартале Асунсьона. Прямо напротив когда-то стоял францисканский монастырь, упразднённый во времена Франсии. Теперь там размещались казармы.

Дом выглядел простенько, как и большинство построек в Асунсьоне, и пребывал в заметном запустении. Слуги уже взялись за работу: выметали мусор, рубили буйную растительность, которая успела захватить весь дворик. Оценив масштаб беспорядка, глава семейства быстро нанял ещё десяток помощников. К вечеру дом преобразился, обретя вполне жилой вид. Теперь можно было начинать светскую жизнь — с визитами, приёмами и ответными приглашениями.

Но сначала — месса.

Солнце уже клонилось к закату, когда колокол на башне храма Успения Пресвятой Богородицы начал свой размеренный звон, созывая прихожан. День был будний, поэтому народу собралось немного. Семейство Лопесов вышло в полном составе, включая прислугу.

На пороге храма Карлос и его супруга украдкой наблюдали за Франсиско. Но подросток вёл себя как обычно: без тени сомнения окунул пальцы в святую воду, осенил себя крестным знамением и даже помог маленькому Анхелю, приподняв его, чтобы тот смог дотянуться до купели. Родители вздохнули с немалым облегчением.

Тихую, почти невесомую мелодию единственного в Парагвае оргáна разносило под сводами храма. Звуки, словно касаясь душ, настраивали на смирение и умиротворение. Семейство Лопесов заняло целую скамью. Донья Хуана шептала молитву, время от времени крестясь. Дети, разинув рты, разглядывали убранство собора — для половины из них это было первое посещение такого величественного места.

Заиграл вступительный гимн. Прихожане встали, приветствуя священника и его служителей. Хор запел интроит:

— Придите, поклонимся и припадём пред Ним, и восплачем пред Господом, сотворившим нас.

Священник подошёл к алтарю, склонился в почтительном поклоне и поцеловал столешницу — жест, символизирующий почтение к месту, где совершается таинство Евхаристии. Затем он повернулся к пастве и начал знакомые слова:

— Ин номинэ Патрис эт Филии эт Спиритуc Санкти…

— Аминь, — ответили прихожане.

На приветствие «доминус во́бискум» они хором ответили: «эт кум спириту туо».

Карлос украдкой наблюдал за Франсиско. Подросток повторял все молитвы и жесты, не выбиваясь из общего ритма. Литургия Слова сменилась Литургией Евхаристии. Прихожане подошли к алтарю для причастия. Каждому подавали облатку — тонкую лепёшку пресного хлеба — со словами:

— Корпус Кристи.

— Амэн, — отвечали причастники.

Франсиско спокойно принял облатку, сделал глоток разбавленного вина и перекрестился. Карлос и Хуана переглянулись. Ничего необычного. Ничего подозрительного.

После благословения священник произнёс:

— Итэ, мисса эст.

— Дэо гратиас, — ответила паства.

Священник и служители покинули зал, но прихожане не спешили расходиться. Наступило время для общения. Семейство Лопесов быстро смешалось с родственниками как капли ртути на ровной поверхности.

Среди собравшихся был и Франсиско де Паула Лопес Инсфран — родной брат Карлоса. Он был директором на казённом складе йерба-мате в Асунсьоне. На этот склад свозили листья со всех верховий Параны, и здесь их проверяли на качество и фасовали для экспорта. Так что от брата неизбежно пахло листьями, как бы он ни старался мыться. Сначала общались семьями. Дети заново знакомились, ибо семья Карлоса не была в Асунсьоне восемь лет. И когда женщины погрузились в общение между собой, пара мужчин, удивительно похожих друг на друга, отошли в сторону.

— Ну что, Карлос? Господь посылает нам новые возможности. Как будем ими пользоваться?

— Не стану отвечать, как дед: мол, не забрал бы Господь старые. Соглашусь — перемены нужны. Но давай обсудим это не в церкви.

— Конечно. Приходите в гости. Всегда рад.

— Где остальные братья? Где сестры? Что слышно?

— Сестры с мужьями по поместьям сидят. Мартин и Базилио там, где и раньше — окормляют паству. Хосе здесь, в Асунсьоне. Получил шпоры и теперь не расстаётся с ними. Думаю, не сегодня-завтра он тебя навестит. Хуан в Итапуа с «макакос» торгует.

— Таможню ещё не возглавил?

— Вот теперь, после смерти Супремо, возможно, и получится, но пока нет. Там человек Франсии сидит на руководстве. Впрочем, теперь многое поменяется. Может, поменяется и это.

Карлос кивнул.

— Это точно. Надо будет выдернуть брата сюда. В столице всё решается. Нечего ему там москитов кормить и тюки йербы считать.

— Что-то задумал, брат? — с полуслова понял Франсиско.

— Конечно. Но надо будет поработать с людьми. И мне здесь каждый верный человек нужен.

— Не вопрос. Завтра же пошлю курьера в Итапуа. У меня есть такие полномочия даже без визы городской администрации.

— Вот и хорошо. И ещё. Одолжи пролётку. Я в Пирайю к брату съезжу.

— Сегодня же пришлю.

* * *

Поездку пришлось отложить.

Вереница встреч и визитов заняла весь следующий день. Первым с визитом явился Хосе Доминго Лопес — самый воинственный из братьев.

Лопесы, надо сказать, были многочисленным кланом. У Карлоса насчитывалось шесть родных братьев и две сестры. А если добавить сюда мужей сестёр и многочисленных кузенов разной степени родства и возраста, то получалась внушительная толпа. И все они, к слову, были отнюдь не крестьянами.

Лейтенант Хосе Доминго вошёл, звеня шпорами и слегка задевая саблей мебель. Усы лихо закручены вверх, бородка аккуратным клинышком — настоящий бравый кавалерист.

Братья обнялись и некоторое время с искренним интересом расспрашивали друг друга о личной жизни и здоровье семьи. Пока они беседовали, под навесом во дворе накрыли стол с лёгкими закусками. Санчо, слуга Карлоса, приготовил местный напиток из кашасы (разновидности рома), сока лайма и сахара. В соседней Бразилии это называли «кайпиринья», но Санчо презрительно именовал его «пойлом на весь вечер». Чтобы растянуть удовольствие, рядом поставили кувшин с холодной водой из колодца. Доливая воду, снижали градус, и начальный алкогольный эффект плавно переходил в лёгкое расслабление, не доходя до неадекватного состояния.

— Ну, рассказывай, что тут происходит, — наконец перешёл к делам Лопес-старший.

— Ты же был на похоронах? Видел, как Патиньо изображает нового эль Супремо? Вот это и происходит. Он пытается возглавить хунту, но ему активно мешает бывший мэр Ортис. Остальные члены этого «правительственного совета» просто наслаждаются жизнью без Хозяина. Это плохо кончится.

Хосе отхлебнул из бокала и долил воды из кувшина.

— Завтра еду со своими людьми по распоряжению хунты. Оцени формулировку: «Немедленно доставить в надёжную тюрьму бандита Хосе Артигаса».

— Зачем? — удивился Карлос. — Он же старик. Ему уже за семьдесят. Живёт себе на ранчо, и слава богу.

Вместо ответа капитан лишь развёл руками.

— Будь с ним как можно вежливее, брат, — попросил Карлос. — Всё-таки он легенда. Вместе с ним в Парагвай сотни старых соратников переселилось. Человек, создавший Уругвай. Если он и опасен, то только своим наследникам в Монттивидео, а не асунсьонской хунте.

— Я думаю так же. Мы доставим его в столицу со всеми почестями. Не сомневайся. Но за временщиков я бы не поручился.

Они подняли бокалы за героев былых времён.

— Расскажи, кто есть кто. Ты же тут всё про всех знаешь. И всегда знал. Этого у тебя не отнять.

Хосе улыбнулся и целый час рассказывал о правящей верхушке. В общем, власть сейчас делили четыре старших офицера асунсьонского гарнизона и мэр города Мануэль Антонио Ортис. К ним активно примазывался Патиньо, и избавиться от него они не могли: после смерти Франсиа именно он стал хранителем большей части информации о том, как работает государство.

Франсиа правил железной рукой, решая лично всё — от планов посевов и проверки товаров на таможне до назначений начальства в деревнях и текста учебников. Никакой канцелярии при этом не существовало. Диктатор полагался на свою феноменальную память, и ему этого хватало. Но после его смерти система начала впадать в кому. Экономика, державшаяся на его воле, потихоньку расползалась, грозя развалом. Вот тут-то и выросла цена Патиньо. Он был одним из немногих, кто знал, как всё устроено.

Хунта, подхватив власть, пообещала созвать конгресс и избрать законное правительство. Но пока что никаких шагов в этом направлении не было.

— Впрочем, времени прошло мало, — пожал плечами Хосе. — Может, ещё одумаются. А то ситуация скользкая: исполнение приказов самозванцев — это нарушение закона. Тебе ли не знать.

Карлос понимал это лучше многих. Бо́льшую часть жизни он занимался юриспруденцией, что и стало причиной его опалы при диктаторе. Тогда он отделался ссылкой, хотя другие получали пожизненное.

— Кстати, — отвлёкся Карлос от своих мыслей. — А как там с узниками? Некоторые уже семнадцать лет сидят без суда и следствия. Не планируется ли амнистия?

— Не слышал, — нахмурился Хосе. — Боюсь, как бы сидельцев, наоборот, не прибавилось. Откровенно говоря, умных людей в хунте почти нет. Ну, кроме Патиньо и мэра. Так что ждать нечего. Нужен конгресс и законная власть.

— Конечно, — согласился Лопес-старший. — Остаётся ждать.

— Ты не жди, — усмехнулся брат. — Действуй. Мы тебя поддержим, если что.

— «Нас» не так много, как хотелось бы. Нужно время.