Гипотеза границы (гет)

Сесилия Дагворт слишком хорошо знала своего отца, чтобы не заподозрить: либо состояние миссис Риддл значительно тяжелее, нежели ей было представлено, либо от неё попросту утаивают нечто важное, касающееся Тома. Казалось, ещё совсем недавно они вдвоём скакали по долине, переглядываясь и смеясь, а затем насмешливо обсуждали нелепого человека в старомодном одеянии, едва не угодившего под копыта их лошадей возле убогого жилища чудаков по фамилии Гонт. А теперь Том переменился до неузнаваемости: три месяца — и ни единой строки, ни слова утешения, ни прощания.

Сесилия не была склонна к излишней драматизации, но столь внезапное молчание не походило на поступок человека влюблённого. Даже если она, сама того не подозревая, стала ему тягостна, в чём, увы, ей не без труда приходилось себе признаться, — то чем провинились его родители? Бедная леди Мэри, которая, несмотря на стойкость и сдержанность, вот уже недели пребывала в состоянии, близком к отчаянию! Сесилия не могла отделаться от ощущения, что нечто в поручении мистера Риддла пошло совершенно не по плану — и, быть может, об этом ей знать не полагалось.

Когда доктор Дагворт вернулся из поместья Риддлов, Сесилия сдержанно, но с надеждой ожидала объяснений. Надежда, как водится, не оправдалась.

Отец выглядел усталым, раздражённым и, как ей показалось, встревоженным. Он сказал, что лечение миссис Риддл оказалось значительно более деликатным, нежели он предполагал, что речь идёт о болезнях не столько тела, сколько души — а в таком случае, мол, ни один уважающий себя доктор не станет давать быстрых заключений. Обращение к другим врачам, по его словам, по ряду причин не представлялось возможным.

— Значит, болезнь леди Мэри не заразна? — тихо, но с нажимом уточнила Сесилия. — В таком случае я не вижу никаких оснований, по которым мне следовало бы воздерживаться от визита.

— В её положении визиты посторонних крайне нежелательны, — отрезал доктор Дагворт тоном, который был ей не привычен. — Ты ошибаешься, если думаешь, что душевные недуги менее опасны, чем язвы и лихорадки, только потому, что они не уносят жизни столь же стремительно. Я прошу тебя: не будь причиной ухудшения ее состояния. Когда Мэри поправится — ты сможешь наговориться с ней вволю.

Сесилия, хотя и повиновалась, не почувствовала ни капли убеждения. Она имела достаточный опыт в делах благотворительности, чтобы не понаслышке знать, каковы проявления подлинного безумия. Леди Мэри не имела с таковым ничего общего — если только не случилось нечто столь ужасное, что даже её дух не выдержал.

Её отец знал. В этом Сесилия не сомневалась. А стало быть, должна была узнать и она.

К счастью, в её распоряжении оставался еще один источник информации, более доступный и, пожалуй, более откровенный.

Фрэнк Брайс, верный садовник Риддлов, всегда относился к ней с теплотой. Сесилия с детства любила растения и довольно хорошо в них разбиралась; среди книг отца лежал старинный справочник лекарственных трав Британии — из тех, что переходят из поколения в поколение и по виду которому уже не скажешь, кто его первый принёс в дом. В своё время она не раз пролистывала его с увлечением, запоминая свойства корней и цветов, и черпала в этом занятии особое спокойствие. В разговорах с Фрэнком, немногословным, но проницательным человеком, ей всегда было легко: тема растений быстро сближает тех, кто с уважением к ним относится. Сесилия знала, где его найти — по вечерам он обычно заходил в деревенский паб, выкурить трубку и переброситься словом-другим с завсегдатаями.

— Мисс Дагворт! — оживился он, заметив её. — Вот уж не чаял. А ведь ваши розы нынче в наилучшем виде — не припомню, чтобы они цвели краше. Я уж и подрезал, и удобрил, а они только радуют.

— Это отрадно, Фрэнк, — сдержанно улыбнулась Сесилия. — Жаль только, что миссис Риддл не может ими полюбоваться.

— Что вы, — удивился садовник. — Она сегодня утром обходила сад, распоряжалась, что где подстричь, какие бутоны на срез. Сказала: вернём в дом живое, пусть будет, как прежде. Сама нарезала цветов. Сейчас в дом никого не пускают, только вашего батюшку впускают без разговоров. А с чего так — не ведаю. Даже кухарку, миссис Вудс, в отпуск отправили. Она сама говорила — странное дело: чтобы госпожа Мэри стояла у плиты — такого сроду не бывало.

— И впрямь странно, — кивнула Сесилия. — А каково её самочувствие, не жалуется ли?

— А что с ней сделается, — удивился Фрэнк. — Как по мне, так она даже повеселела. Не видел я её такой с тех пор, как молодой господин уехал. Хотите знать больше — спросите у вашего отца, он, поди, лучше моего знает.

Сесилия чувствовала торжество: ей удалось выяснить всё, что она хотела знать. Мэри Риддл, вне всякого сомнения, не нуждалась в лечении — если у неё хватало сил спуститься в сад и ухаживать за своими любимыми розами, едва ли её состояние можно было назвать тревожным. И всё же отец неукоснительно готовил какие-то снадобья, привозил склянки из города и, как заведённый, каждый вечер по окончании приёма отправлялся в особняк на холме. Спустя несколько дней к ним в дом заехал коллега отца, доктор Морли, практиковавший в городе. Сесилия вернулась с прогулки чуть раньше обычного и, проходя мимо кабинета, случайно услышала обрывок их разговора.

— Я пробовал и бромиды, и фенобарбитал, даже несколько капель хлоралгидрата — но ничего не действует, — жаловался отец. — Пациент не бредит, он вменяем и совершенно уверен в том, что говорит.

— Вы ведь понимаете, что я не в силах поставить достоверный диагноз, не осмотрев пациента лично… Ах, добрый день, мисс Дагворт, — доктор Морли с легкой улыбкой склонил голову, заметив Сесилию в дверях.

— Поди к себе, — мрачно перебил его отец. — У нас с доктором Морли приватный разговор.

Сесилия сжалась от неожиданности. Отец всегда поощрял её природную пытливость, дозволяя присутствовать при врачебных беседах, наблюдать за его работой и нередко посвящая в тонкости ремесла — не иначе как в порядке добродушной прихоти. В глубине души он, быть может, и сожалел, что род её определил ей иную стезю: в иное время из Сесилии мог бы выйти врач не хуже него самого — да, пожалуй, и куда внимательнее к душам, чем к телам. Никогда прежде он не прогонял её и тем более не говорил с нею столь холодно. Никогда — до странной болезни миссис Риддл.

С детства живя в доме доктора, Сесилия усвоила многое из врачебной практики, даже помимо воли. Она знала, что препараты, которые упоминались в разговоре, вызывают заторможенность, усыпляют волю и чувства, оставляя после себя вялость и равнодушие. Всё это решительно не вязалось с образом леди Мэри, возившейся в саду среди роз. Впрочем, возможно, дело вовсе не в ней? Может быть, это мистер Риддл, потеряв душевное равновесие, получает лечение, стыдясь предать это огласке? Но тогда с какой стати отец скрывает всё от неё — от неё, кто молчал бы до конца своих дней?

Вечером того же дня Сесилия направилась к дому Риддлов. Она знала, что мистера Риддла не окажется дома: по пятницам он, как заведено, посещал клуб джентльменов в городе. Сейчас эта привычка оказалась как нельзя более кстати — и давала Сесилии редкий шанс застать леди Мэри в одиночестве.

Ей долго не открывали. Сесилия осознавала, что совершает непростительный поступок, нарушает все правила этикета и приличия — и всё же не могла уйти. Это был её единственный шанс пролить свет на происходящее. Наконец, дверь приоткрылась — и перед нею предстала сама леди Мэри.

— Милая моя девочка, — тихо сказала она, качая головой. — Я знала, что ты придёшь. Я бы тоже пришла, будь на твоём месте. Когда речь идёт о Томасе — сердце подсказывает.

— Вы не больны, — тихо произнесла Сесилия, вглядываясь в знакомое лицо. — Мистер Риддл, по всей видимости, тоже вполне в здравом уме, если проводит вечера в клубе. О Господи… Только не говорите, что мои худшие подозрения оправданы.

Мэри Риддл не ответила — она закрыла лицо руками и заплакала. Сесилия сомневалась, видел ли кто-нибудь из чужих леди Мэри в столь уязвимом состоянии.

— Он говорит такие… такие вещи, которых быть не может. А теперь и вовсе молчит. Он отказывается от лекарств. Твой отец уверял, что есть специальные места… учреждения… но ведь это клеймо на всю жизнь. Ты не должна видеть его таким.

— Неужели вы полагаете, что я уйду теперь, зная, что он страдает и один? — мягко, но решительно возразила Сесилия. — Вы не должны были держать это в секрете от меня.

— Мы надеялись, что всё само собой разрешится, — прошептала Мэри. — Что он снова станет прежним. Прости нас, моя девочка. Нам так жаль.

— Проводите меня к нему, — твёрдо сказала Сесилия.

Прежде ей никогда не доводилось бывать в комнате Тома — столь дерзкая вольность противоречила бы всяким правилам приличия, — но Сесилия не сомневалась, что и её убранство соответствовало общей утончённой роскоши дома. Совсем недавно она, с лёгким волнением, позволяла себе мысленно представлять, как войдёт в этот дом уже не как гостья, а как новоиспечённая миссис Риддл. Теперь же этот образ, ещё не успев стать реальностью, рассыпался в прах. Что же ожидает их теперь?

— Где он был всё это время, — тихо спросила она, поднимаясь по лестнице следом за Мэри, — неужели и впрямь в Лондоне?

— Его рассказ столь невероятен, что я не решаюсь повторить его — не хочу оскорблять тебя нелепостью, — вздохнула Мэри. — А иного объяснения у меня попросту нет. Мы обыскивали всю страну, словно пытались поймать туман в болотной низине… но он ускользал, исчезал, словно бы и не было его вовсе.

Сесилия прикрыла веки, позволив себе на краткий миг замереть в нерешительности. Её сердце билось глухо и быстро — не от страха, а от напряжения столь долгого ожидания. Главное — не выказать смятения, не допустить, чтобы взволнованное воображение обмануло её рассудок.

Но всё оказалось реальнее, чем она осмеливалась надеяться.

Том.

Он был жив, цел — и, как ей показалось с первого взгляда, вполне вменяем. Сидел в кресле у окна, держа на коленях раскрытую книгу, хотя, судя по отсутствующему взгляду, давно уже перестал её читать. Услышав шаги, поднял голову — и замер.

— Сесилия… — произнёс он едва слышно. — Наконец-то.

Он поднялся, как будто собирался сказать что-то ещё, но слова не находились. Она тоже не знала, с чего начать. На секунду в комнате повисла тишина, в которой было больше сказано, чем любым письмом.

Сесилия не спросила разрешения. Не поинтересовалась, не обернулась к миссис Риддл. Просто подошла и обняла его — крепко, по-настоящему, как обнимают тех, кого уже почти не надеялись увидеть.

Мэри, заметно приободрившись переменой в настроении сына, оставила их одних, сославшись на необходимость «похлопотать об ужине» — и с таким поспешным облегчением, что Сесилия поняла: разговор откладывали слишком долго.

— Мама непременно должна вернуть миссис Вудс, — с притворным ужасом в голосе заметил Том, устроившись обратно в кресле. — Готов держать пари, отец отправился в клуб лишь ради того, чтобы избежать домашней стряпни. А меня — просто оставил здесь.

— Я принесу тебе что-нибудь завтра, — тихо пообещала Сесилия, усаживаясь напротив. — Тебе нужно хорошо питаться, если ты хочешь скорее оправиться. Но, Том… почему они уверены, что ты болен?

— Видимо, потому, что в их представлении здоровый человек не исчезает на месяцы и не возвращается с рассказами, не укладывающимися ни в одно из их представлений о возможном, — откликнулся Том с горькой усмешкой. — И, может быть, в чём-то они правы. Потому что тебе, Сесилия, больше не следует бывать здесь.

Она не сразу поняла, что он сказал. Её пальцы сжались на подлокотнике кресла.

— Что ты имеешь в виду? — её голос дрогнул. — Это отец сказал тебе? Послушай, его диагноз — не последняя истина, Том. Мы можем поехать в Лондон, обратиться к другим врачам…

— Речь не о здоровье, — прервал её Том с удивительной мягкостью. — Со мной всё в порядке. Но как человек, дорожащий честью, я больше не вправе связывать тебя обязательствами, Сесилия. Тем более — позволять тебе оставаться рядом, не зная всей правды. Произошло нечто ужасное. И даже мои родители не догадываются, насколько это серьёзно. Я слишком люблю тебя, чтобы вовлекать в это.

— По крайней мере, честное объяснение я всё же заслужила, — сказала Сесилия, с трудом справляясь с дрожью в голосе. — Что это за страшные тайны, от которых ты предпочитаешь прятаться в своей комнате, как от чумы?

Том тяжело вздохнул и, опустив голову, сжал виски ладонями, будто только физическая боль могла прояснить хаос в его сознании. В этом жесте не осталось и следа от того самоуверенного молодого человека, который, казалось, шёл по жизни вечно победоносно, не замечая ни препон, ни сомнений.

— Ты, верно, помнишь, — начал он медленно, — во время нашей последней прогулки мы ненадолго задержались у старого дома на краю деревни. У хибары, что принадлежит Гонтам. Ты тогда заметила змею, прибитую над дверью.

— Как не помнить, — поморщилась Сесилия. — Мерзкое, почти языческое зрелище.

— Я тогда сказал тебе, что Морфин Гонт не в своём уме. Это правда. Но есть у него сестра, Меропа. И увы, она оказалась куда опаснее. Я… я не замечал её. Или, скорее, не придал значения. Это было ошибкой.

— В деревне говорили, что она пропала, — осторожно заметила Сесилия. — В то же самое время, когда исчез ты. Это совпадение?

— Нет. — Он долго молчал, а затем продолжил с почти физической болью в голосе: — Сесилия, она… ведьма. И не в переносном смысле, не просто сварливая девица, а подлинная колдунья. У неё была сила — и знание, как ею воспользоваться.

Сесилия вздрогнула, но ответила спокойно:

— Писание говорит: не оставляй в живых колдунью. Когда-то, в древние времена, когда Господь говорил с людьми через пророков, а чудеса были частью мира… — Она чуть пожала плечами. — Тогда и встречались, наверное, колдуны. Но ты всерьёз веришь, что такие… создания и сегодня ходят среди нас?

— Я стал её жертвой. — По его лицу пробежала тень. — Она подчинила меня себе. Как именно — я не знаю. Я предполагаю, что подмешивала что-то в еду или питьё. Какое-то зелье, которое отнимало у меня волю. Я действовал словно во сне. Я ушёл из дома, перестал писать… отказался от всего, что было мне дорого. От тебя. И, что самое страшное, мне казалось, что я счастлив.

Он поднял взгляд и сказал почти шепотом:

— Господь не оставляет без кары. И я понесу свою до конца дней. Мы не сможем пожениться, Сесилия. Я… женат. Женат на Меропе Гонт. Я сам подписал бумаги — с радостью, с благодарностью, как последний дурак.

Сесилия вздрогнула, словно от холодного порыва ветра, пронёсшегося сквозь плотно затворённые окна. Но ни на миг не усомнилась в его словах — правда, в каком бы безумном обличье она ни являлась, всегда ощущается сердцем.

— Но как ты… — начала она и не узнала свой голос. — Как ты сумел вырваться? Что разрушило… это заклятие?

Том с горечью усмехнулся, но в той усмешке не было ни света, ни облегчения.

— Хотел бы я сказать, что сила духа или покаяние… Но нет. Всё оказалось куда прозаичнее. Ведьма попросту перестала давать мне свой любовный настой. Сказала, что теперь я никуда не уйду сам — ибо она носит под сердцем моего ребёнка.

— Господи, — прошептала Сесилия, стиснув пальцы в складках платья. — Том… но что же будет с этим ребёнком?

— Я не желаю знать, — резко произнёс он, и в голосе его прозвучала боль, приглушённая яростью. — Что ты предлагаешь? Чтобы я дожидался рождения, а потом притащил его сюда? Вместе с его дикаркой-матерью? Ты ведь умна, Сесилия, скажи: если бы какой-нибудь негодяй, прикрывшись словом любовь, заманил девушку в ловушку, дурманил её разум зельями, увозил прочь от родных и держал в неведении и заточении — разве ты бы стала после всего этого его оправдывать? Так почему же, если герои этой истории — мужчина и женщина — поменялись местами, сам поступок перестаёт быть преступлением?

Он произнёс последнее почти шёпотом, но каждое слово будто бы звенело в воздухе. Сесилия не смогла более оставаться сидеть; вскочив, она начала расхаживать по комнате с видом человека, тщетно пытающегося унять волнение, чтобы вновь обрести ясность мысли.

— Том, этот брак не может быть признан действительным. Ты не был в своём уме, когда на него согласился. Сам говоришь — она поила тебя зельем. Это не воля, это не союз. Ни один суд, ни один священник не назовёт это браком.

Она подняла взгляд и добавила, почти спокойно:

— В «Джейн Эйр» Рочестер пытался обманом заставить Джейн стать его женой, несмотря на то, что был уже женат. Она ушла — потому что не могла жить во лжи. А в «Незнакомке из Уайлдфелл-Холла» Хелен отказалась признать власть мужа, утратившего разум и честь. Разве твоя ситуация не подобна? Разве ты был свободен, когда это случилось?

Том отвёл взгляд.

— Сесилия, жизнь — это не твои романы! — устало бросил он. — Может, ты думаешь, что всё можно объяснить страничкой из Шарлотты Бронте, но у Меропы родится ребёнок. Мой сын. Маленький волшебник, по её словам. Что прикажешь делать тогда?

Сесилия чуть наклонила голову, голос её понизился, но в нём прозвучала несомненная твёрдость:

— Тогда тем более ты не можешь остаться в стороне. Неужели позволишь ему расти в нищете — не только телесной, но и душевной? Рядом с женщиной, которая считает допустимым обманом связать человека с собой, женщиной, которая, по её же словам, колдунья. И ты намерен позволить ей растить твоего сына — одного, в том мире?

Она сделала паузу.

— Если ты и впрямь полагаешь, что дитя появится на свет, — тихо проговорила Сесилия, вновь опускаясь в кресло напротив, — мы найдём его. И воспитаем достойным человеком. Том, этот брак заключён в состоянии, которое и церковью, и судом будет признано недействительным. Его можно аннулировать — нужно лишь разыскать Меропу и убедить её, что это в её собственных интересах. Они ведь не правят Англией, Том. Девушка жила в полуразрушенной лачуге, её отец и брат были арестованы, и, значит, подвластны закону. И она — тоже. На них, как и на прочих, есть управа. Мы поедем туда, поговорим с ней, всё уладим.

— Мы? — Том сдавленно рассмеялся, но в смехе том слышалась тревога. — Я не могу даже представить, чтобы ты, моя бесценная, приблизилась к этой женщине. Ты не понимаешь, с кем мы имеем дело. Меропа опасна, это сродни одержимости. Тебе невероятно повезло, что она не причинила тебе вреда, довольствовавшись зельем для меня. А я… я не решаюсь даже появиться в доме родителей открыто, чтобы не навлечь на них ярость этой колдовской семейки. Какой же ещё визит к ней?

— Ну тогда всё предельно просто, Том, — спокойно возразила Сесилия, в её голосе прозвучала та непоколебимая уверенность, которая не раз выручала её в споре с отцом. — Мы не будем говорить с Меропой одни. Нам нужен кто-то из них. Настоящий волшебник.