Гипотеза границы (гет)

Доктор Бертрам Дагворт, сельский врач из Литтл Хэнглтона, тихой деревушки неподалёку от районного центра города N., слыл человеком обстоятельным, рассудительным и весьма сведущим в своём деле. Его почерк можно было узнать по аккуратной, чёткой строке в медицинских отчётах, а самого его — по очкам на цепочке и добротному саквояжу из чёрной кожи. Он неизменно являлся на вызов вне зависимости от времени суток, и хотя о своём участии в войне говорил мало, каждый знал, что он прошёл через многое. Вернувшись с фронта, он обнаружил, что жена его умерла от тяжкой болезни, и с тех пор, не дав себе ни времени на траур, ни возможности отступить, посвятил себя целиком врачебной практике и воспитанию единственной дочери, Сесилии.

Сесилия росла прелестной и вдумчивой девушкой — в ней с удивительной гармонией сочетались мягкость характера и любознательный ум, любовь к книгам и к долгим прогулкам верхом. Дагворты пользовались заслуженным уважением как в Литтл Хэнглтоне, так и в окрестностях. Никого не удивило, когда Сесилию стали замечать в обществе Тома Риддла — сына местного джентри, наследника обширных земель, что сдавались в аренду почти всем деревенским фермерам. Семейство Риддлов жило в просторном особняке на холме: состояние их было нажито ещё отцом мистера Риддла-старшего, удачливо вложившимся в железнодорожные акции, дивиденды с которых всё ещё приносили доход, пусть и скромный.

Мистер Риддл был человеком чопорным, не слишком любимым в деревне, но уважаемым, состоял в клубе джентльменов города N. и входил в совет попечителей местной больницы, где доктор Дагворт иногда проводил операции. Его супруга, миссис Мэри Риддл, происходила из семьи Эдлертонов и привнесла в брак солидное приданое. Их единственный сын, Том, окончив Итон, вернулся домой, не торопясь продолжать университетское образование. Казалось, он намеревался насладиться жизнью в полном её изобилии, с охотой, танцами, вечерами в клубе и вниманием юных дам.

Незадолго до Рождества 1925 года, Том сделал Сесилии Дагворт предложение, преподнеся ей кольцо своей матери и произнеся слова, которых она запомнила на всю жизнь. Девушка с благоговейной радостью согласилась, и обе семьи, кажется, были совершенно довольны этим союзом. Дагворт и Риддл-старший были связаны узами товарищества, возникшими ещё в военные годы, а миссис Риддл искренне ценила Сесилию за ум, скромность и серьёзность. «Такой жене будет по плечу управлять домом, поддерживать мужа в беде и сохранить достоинство рода», — говорила она, веря, что Том выбрал сердцем и с умом.

Подготовка к свадьбе началась неспешно и чинно, как водится в семьях со старыми традициями. Но счастье оказалось недолгим: неожиданно Том исчез.

Первую неделю мистер Риддл сдержанно, но настойчиво грозился лишить сына содержания и доступа к автомобилю, решив, что тот вновь предался безрассудным увеселениям в компании городских друзей — случаю, увы, не редкому. Сесилии сообщили, что Том временно уехал в Лондон по поручению отца: волновать невесту было бы неразумно.

На десятый день, когда о юноше по-прежнему не было ни слуху, ни вести, тревога охватила весь дом. Кухарка, добросердечная миссис Вудс, между делом обмолвилась миссис Риддл, что тот странный, давно вызывавший у всех дурные предчувствия дом Гонтов внезапно опустел. Девица Меропа, единственная его обитательница после ареста отца и брата, бесследно исчезла. Мать почувствовала неладное: у Гонтов не водилось ни друзей, ни близких. Не слишком ли это подозрительное совпадение — исчезновение двух молодых людей, связанных лишь злополучным соседством?

Мистер Риддл немедленно распорядился начать поиски, задействовав все возможные связи, в том числе и весьма дорогостоящего частного сыщика. Однако усилия не принесли плодов: юный Том как сквозь землю провалился.

Семейство было в смятении. Никто не знал, где искать Тома, как объяснить его исчезновение Сесилии, что говорить родне, как удержаться от безумия, утратив самое дорогое, что у них было. Мистер Риддл и сам не вполне понимал, что удерживает его от того, чтобы обратиться к прессе. Быть может, какое-то смутное отцовское чутьё, быть может, и вовсе глупая надежда, внушённая рассказом смотрителя станции в Хебден-Бридж: мол, не так давно некий молодой человек, до странности похожий на Тома, садился в поезд вместе с неказистой, но явно счастливой девушкой. Если это действительно был он — почему не дал о себе знать? Он же казался так предан Сесилии, сам настаивал на скорой свадьбе. Мистеру Риддлу и в страшном сне бы не привиделось, что его сын может сбежать с девицей сомнительного происхождения. Всё же он хранил молчание, продолжал платить сыщикам, а Мэри сжавшись сидела у окна, держа в руках молитвенник, словно единственную опору в этом мире.

Доктор Дагворт, человек весьма проницательный, понимал, что в доме Риддлов что-то неладно. Какое бы поручение ни получил Том, оно не могло задержать его на столь долгий срок без вестей. Подозрительнее всего было полное молчание в отношении невесты. Сесилия, как и подобает девушке добропорядочного воспитания, не осыпала будущих свёкров расспросами. Она регулярно навещала Мэри, сопровождала её на службы в церкви и была примером добродетели, и всё же взгляд её иной раз задерживался в пустоте чуть дольше обычного. Доктор Дагворт не знал, чем сможет утешить дочь, но ощущал: её молчание тяжелее слёз.

В конце концов, не в силах более терпеть неизвестность, он за чашкой чая с их старым другом, викарием Климентом, без лишних предисловий обратился к мистеру Риддлу и попросил или объяснить происходящее, или разорвать помолвку, пока не поздно.

Мистер Риддл, хоть и с явной неохотой, признался: сына не могут найти. Конечно, о некой девушке и рассказе смотрителя он предпочёл умолчать. И всё же в глубине души его терзала страшная мысль — быть может, Том погиб в несчастном случае или стал жертвой преступления? Однако полиция пока не сообщала о подобных происшествиях.

Когда доктор сообщил дочери, что жених исчез, у Сесилии будто отняли почву из-под ног. Сердце отца обливалось кровью, но он знал: молчание Риддлов, как бы то ни было, ставит его дочь в крайне щекотливое положение. Если Том мёртв, она хотя бы свободна. Если сбежал, бросив невесту — это позор, который может закрыть перед ней любые двери в будущем. Провинциальное общество, увы, сурово к девушкам, попавшим в подобные истории.

Прошёл месяц. Доктор Дагворт, испытав все возможные чувства, от сострадания до негодования, прекратил бывать в доме Риддлов. Он погрузился в работу, стараясь забыться, и лишь радовался тому, что Мэри, знавшая Сесилию с детства, окружила её теплом и заботой, как родную.

Но однажды, вернувшись от миссис Риддл в заметном волнении, Сесилия сообщила: сегодня её даже не пустили на порог. Мистер Риддл сослался на тяжёлую болезнь супруги и умолял доктора навестить её при первой возможности.

Врачебный долг оказался сильнее любых обид, да и сам доктор Дагворт питал к миссис Риддл искреннюю симпатию. Весть о её недуге вызвала у него не столько тревогу, сколько недоумение. При последней встрече Мэри Риддл выглядела бодрой и ясной, несмотря на печаль в её взгляде, и ничто в её облике не выдавало начинающейся болезни. Тем не менее он незамедлительно направился в особняк на холме, с которым его связывало столько надежд, тревог и воспоминаний.

Фрэнк, садовник, встретивший его у ворот, оказался столь же в неведении, как и сам доктор. С его слов выходило, что вот уже неделю Риддлы не покидали усадьбу, никого не принимали, отпустили кухарку с горничной и, что было особенно странно, не пригласили ни одного другого врача. Покупки доставлялись через него, и всегда их забирал лично мистер Риддл — сухо, молча, с особой неприязнью, что и прежде не была ему чужда, но теперь казалась обострённой. Доктор Дагворт знал: в деревне мистера Риддла почитали не более чем из осторожности, однако даже он, при всём своём высокомерии, прежде не забывал об элементарной вежливости. Всё это выглядело более чем тревожно. Но почему, если болезнь действительно серьёзна, Томас не отвёз Мэри в городскую больницу?

Дверь особняка открыл ему сам хозяин, бледный, напряжённый, и, не произнеся ни слова, сделал приглашающий жест. Доктор молча вошёл; массивная дверь с глухим стуком закрылась за его спиной.

— Прежде чем ты поднимешься наверх, — заговорил мистер Риддл, не удостоив гостя ни приветствием, ни объяснением, — ты должен дать мне слово: всё, что ты здесь увидишь и услышишь, останется между нами. Безоговорочно. Ты связан клятвой врача.

— Ради Бога, Томас, — сдержанно, но с упрёком произнёс доктор Дагворт, — мы с тобой знакомы больше двадцати лет. Неужели ты полагаешь, будто я бросился бы шептаться на деревенской площади о твоих семейных делах?

— Прости, — коротко сказал мистер Риддл, — но ты должен понять: я доведён до предела. И… речь пойдёт не о Мэри.

Доктор нахмурился.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Она здорова, — отчётливо проговорил мистер Риддл. — С ней с самого начала всё было в полном порядке. Ты здесь из-за Тома.

Доктор Дагворт на миг остолбенел.

— Том? — выдохнул он. — Значит… он жив? Вернулся?

— Вернулся. Сам. Несколько дней назад. Но… — Томас с трудом проглотил ком в горле, — он не в себе. Бертрам, я видел многое, как и ты. Мы оба прошли ту войну, мрак, холод, кровь. Но я клянусь, я никогда не испытывал такого ужаса, как в тот вечер, когда он переступил порог дома.

Доктор не сводил с него взгляда.

— Поясни.

— Он утверждает, будто бы всё это время находился под действием какого-то… колдовства. Что эта девица, Меропа Гонт, опоила его неким зельем, лишив воли и памяти. Что он жил с нею, не понимая, где находится, пока однажды не… «очнулся» — вот его слово — и не увидел, что оказался в какой-то нищенской дыре за два дня пути отсюда. Он бросил её и поспешил домой. И вот он здесь. Но он… другой.

— Ты хочешь сказать… — начал доктор.

— Я хочу сказать, что он словно бредит, — резко перебил его Томас. — Говорит о ведьмах, о волшебных палочках, о зельях, мертвых змеях… Выглядит так, будто жил на каком-нибудь новомодном снотворном. Или, прости Господи, на опиуме, как бедняки из викторианских романов. Он просит нас пойти туда, в дом Гонтов, как он говорит, чтобы убедиться: всё правда. Можешь себе представить, Бертрам? Чтобы я, Томас Риддл, ступил на порог этой свалки? Да там можно подхватить половину известных медицине инфекций. Но даже не это главное. Главное — он всерьёз верит во всё это. Я не узнаю его. И не знаю, что делать.

Повисла долгая тишина. Наконец доктор заговорил, ровно, как умеют говорить только те, кто долгие годы не терял головы в самых тяжёлых обстоятельствах.

— Я должен с ним поговорить. До тех пор, пока я сам его не увижу — всё это лишь слова. Возможно, он действительно пережил глубокое потрясение. Возможно… болезнь или зависимость, как ты предполагаешь. А может, и нечто совсем иное. Но пока мы гадаем, мы теряем драгоценное время. Я должен видеть его.

Мистер Риддл устало кивнул.

— Хорошо. Но если после этого ты захочешь расторгнуть помолвку… я пойму.

Доктор посмотрел на него с неожиданной суровостью.

— Я пришёл сюда как врач, Томас. Но если ты думаешь, будто я отрекусь от дочери из страха за репутацию — ты забыл, с кем говоришь. Всё, что ты описал, звучит пугающе, но не безнадёжно. А если есть хотя бы тень надежды, я её найду. Если потребуется, и в том самом доме.

Доктор Дагворт ещё не знал, что именно этот вечер положит начало будущему, которое переменит всё — от их тихой деревни до самых дальних уголков страны.

Сесилия Дагворт слишком хорошо знала своего отца, чтобы не заподозрить: либо состояние миссис Риддл значительно тяжелее, нежели ей было представлено, либо от неё попросту утаивают нечто важное, касающееся Тома. Казалось, ещё совсем недавно они вдвоём скакали по долине, переглядываясь и смеясь, а затем насмешливо обсуждали нелепого человека в старомодном одеянии, едва не угодившего под копыта их лошадей возле убогого жилища чудаков по фамилии Гонт. А теперь Том переменился до неузнаваемости: три месяца — и ни единой строки, ни слова утешения, ни прощания.

Сесилия не была склонна к излишней драматизации, но столь внезапное молчание не походило на поступок человека влюблённого. Даже если она, сама того не подозревая, стала ему тягостна, в чём, увы, ей не без труда приходилось себе признаться, — то чем провинились его родители? Бедная леди Мэри, которая, несмотря на стойкость и сдержанность, вот уже недели пребывала в состоянии, близком к отчаянию! Сесилия не могла отделаться от ощущения, что нечто в поручении мистера Риддла пошло совершенно не по плану — и, быть может, об этом ей знать не полагалось.

Когда доктор Дагворт вернулся из поместья Риддлов, Сесилия сдержанно, но с надеждой ожидала объяснений. Надежда, как водится, не оправдалась.

Отец выглядел усталым, раздражённым и, как ей показалось, встревоженным. Он сказал, что лечение миссис Риддл оказалось значительно более деликатным, нежели он предполагал, что речь идёт о болезнях не столько тела, сколько души — а в таком случае, мол, ни один уважающий себя доктор не станет давать быстрых заключений. Обращение к другим врачам, по его словам, по ряду причин не представлялось возможным.

— Значит, болезнь леди Мэри не заразна? — тихо, но с нажимом уточнила Сесилия. — В таком случае я не вижу никаких оснований, по которым мне следовало бы воздерживаться от визита.

— В её положении визиты посторонних крайне нежелательны, — отрезал доктор Дагворт тоном, который был ей не привычен. — Ты ошибаешься, если думаешь, что душевные недуги менее опасны, чем язвы и лихорадки, только потому, что они не уносят жизни столь же стремительно. Я прошу тебя: не будь причиной ухудшения ее состояния. Когда Мэри поправится — ты сможешь наговориться с ней вволю.

Сесилия, хотя и повиновалась, не почувствовала ни капли убеждения. Она имела достаточный опыт в делах благотворительности, чтобы не понаслышке знать, каковы проявления подлинного безумия. Леди Мэри не имела с таковым ничего общего — если только не случилось нечто столь ужасное, что даже её дух не выдержал.

Её отец знал. В этом Сесилия не сомневалась. А стало быть, должна была узнать и она.

К счастью, в её распоряжении оставался еще один источник информации, более доступный и, пожалуй, более откровенный.

Фрэнк Брайс, верный садовник Риддлов, всегда относился к ней с теплотой. Сесилия с детства любила растения и довольно хорошо в них разбиралась; среди книг отца лежал старинный справочник лекарственных трав Британии — из тех, что переходят из поколения в поколение и по виду которому уже не скажешь, кто его первый принёс в дом. В своё время она не раз пролистывала его с увлечением, запоминая свойства корней и цветов, и черпала в этом занятии особое спокойствие. В разговорах с Фрэнком, немногословным, но проницательным человеком, ей всегда было легко: тема растений быстро сближает тех, кто с уважением к ним относится. Сесилия знала, где его найти — по вечерам он обычно заходил в деревенский паб, выкурить трубку и переброситься словом-другим с завсегдатаями.

— Мисс Дагворт! — оживился он, заметив её. — Вот уж не чаял. А ведь ваши розы нынче в наилучшем виде — не припомню, чтобы они цвели краше. Я уж и подрезал, и удобрил, а они только радуют.

— Это отрадно, Фрэнк, — сдержанно улыбнулась Сесилия. — Жаль только, что миссис Риддл не может ими полюбоваться.

— Что вы, — удивился садовник. — Она сегодня утром обходила сад, распоряжалась, что где подстричь, какие бутоны на срез. Сказала: вернём в дом живое, пусть будет, как прежде. Сама нарезала цветов. Сейчас в дом никого не пускают, только вашего батюшку впускают без разговоров. А с чего так — не ведаю. Даже кухарку, миссис Вудс, в отпуск отправили. Она сама говорила — странное дело: чтобы госпожа Мэри стояла у плиты — такого сроду не бывало.

— И впрямь странно, — кивнула Сесилия. — А каково её самочувствие, не жалуется ли?

— А что с ней сделается, — удивился Фрэнк. — Как по мне, так она даже повеселела. Не видел я её такой с тех пор, как молодой господин уехал. Хотите знать больше — спросите у вашего отца, он, поди, лучше моего знает.

Сесилия чувствовала торжество: ей удалось выяснить всё, что она хотела знать. Мэри Риддл, вне всякого сомнения, не нуждалась в лечении — если у неё хватало сил спуститься в сад и ухаживать за своими любимыми розами, едва ли её состояние можно было назвать тревожным. И всё же отец неукоснительно готовил какие-то снадобья, привозил склянки из города и, как заведённый, каждый вечер по окончании приёма отправлялся в особняк на холме. Спустя несколько дней к ним в дом заехал коллега отца, доктор Морли, практиковавший в городе. Сесилия вернулась с прогулки чуть раньше обычного и, проходя мимо кабинета, случайно услышала обрывок их разговора.

— Я пробовал и бромиды, и фенобарбитал, даже несколько капель хлоралгидрата — но ничего не действует, — жаловался отец. — Пациент не бредит, он вменяем и совершенно уверен в том, что говорит.

— Вы ведь понимаете, что я не в силах поставить достоверный диагноз, не осмотрев пациента лично… Ах, добрый день, мисс Дагворт, — доктор Морли с легкой улыбкой склонил голову, заметив Сесилию в дверях.

— Поди к себе, — мрачно перебил его отец. — У нас с доктором Морли приватный разговор.

Сесилия сжалась от неожиданности. Отец всегда поощрял её природную пытливость, дозволяя присутствовать при врачебных беседах, наблюдать за его работой и нередко посвящая в тонкости ремесла — не иначе как в порядке добродушной прихоти. В глубине души он, быть может, и сожалел, что род её определил ей иную стезю: в иное время из Сесилии мог бы выйти врач не хуже него самого — да, пожалуй, и куда внимательнее к душам, чем к телам. Никогда прежде он не прогонял её и тем более не говорил с нею столь холодно. Никогда — до странной болезни миссис Риддл.

С детства живя в доме доктора, Сесилия усвоила многое из врачебной практики, даже помимо воли. Она знала, что препараты, которые упоминались в разговоре, вызывают заторможенность, усыпляют волю и чувства, оставляя после себя вялость и равнодушие. Всё это решительно не вязалось с образом леди Мэри, возившейся в саду среди роз. Впрочем, возможно, дело вовсе не в ней? Может быть, это мистер Риддл, потеряв душевное равновесие, получает лечение, стыдясь предать это огласке? Но тогда с какой стати отец скрывает всё от неё — от неё, кто молчал бы до конца своих дней?

Вечером того же дня Сесилия направилась к дому Риддлов. Она знала, что мистера Риддла не окажется дома: по пятницам он, как заведено, посещал клуб джентльменов в городе. Сейчас эта привычка оказалась как нельзя более кстати — и давала Сесилии редкий шанс застать леди Мэри в одиночестве.

Ей долго не открывали. Сесилия осознавала, что совершает непростительный поступок, нарушает все правила этикета и приличия — и всё же не могла уйти. Это был её единственный шанс пролить свет на происходящее. Наконец, дверь приоткрылась — и перед нею предстала сама леди Мэри.

— Милая моя девочка, — тихо сказала она, качая головой. — Я знала, что ты придёшь. Я бы тоже пришла, будь на твоём месте. Когда речь идёт о Томасе — сердце подсказывает.

— Вы не больны, — тихо произнесла Сесилия, вглядываясь в знакомое лицо. — Мистер Риддл, по всей видимости, тоже вполне в здравом уме, если проводит вечера в клубе. О Господи… Только не говорите, что мои худшие подозрения оправданы.

Мэри Риддл не ответила — она закрыла лицо руками и заплакала. Сесилия сомневалась, видел ли кто-нибудь из чужих леди Мэри в столь уязвимом состоянии.

— Он говорит такие… такие вещи, которых быть не может. А теперь и вовсе молчит. Он отказывается от лекарств. Твой отец уверял, что есть специальные места… учреждения… но ведь это клеймо на всю жизнь. Ты не должна видеть его таким.

— Неужели вы полагаете, что я уйду теперь, зная, что он страдает и один? — мягко, но решительно возразила Сесилия. — Вы не должны были держать это в секрете от меня.

— Мы надеялись, что всё само собой разрешится, — прошептала Мэри. — Что он снова станет прежним. Прости нас, моя девочка. Нам так жаль.

— Проводите меня к нему, — твёрдо сказала Сесилия.

Прежде ей никогда не доводилось бывать в комнате Тома — столь дерзкая вольность противоречила бы всяким правилам приличия, — но Сесилия не сомневалась, что и её убранство соответствовало общей утончённой роскоши дома. Совсем недавно она, с лёгким волнением, позволяла себе мысленно представлять, как войдёт в этот дом уже не как гостья, а как новоиспечённая миссис Риддл. Теперь же этот образ, ещё не успев стать реальностью, рассыпался в прах. Что же ожидает их теперь?

— Где он был всё это время, — тихо спросила она, поднимаясь по лестнице следом за Мэри, — неужели и впрямь в Лондоне?

— Его рассказ столь невероятен, что я не решаюсь повторить его — не хочу оскорблять тебя нелепостью, — вздохнула Мэри. — А иного объяснения у меня попросту нет. Мы обыскивали всю страну, словно пытались поймать туман в болотной низине… но он ускользал, исчезал, словно бы и не было его вовсе.

Сесилия прикрыла веки, позволив себе на краткий миг замереть в нерешительности. Её сердце билось глухо и быстро — не от страха, а от напряжения столь долгого ожидания. Главное — не выказать смятения, не допустить, чтобы взволнованное воображение обмануло её рассудок.

Но всё оказалось реальнее, чем она осмеливалась надеяться.

Том.

Он был жив, цел — и, как ей показалось с первого взгляда, вполне вменяем. Сидел в кресле у окна, держа на коленях раскрытую книгу, хотя, судя по отсутствующему взгляду, давно уже перестал её читать. Услышав шаги, поднял голову — и замер.

— Сесилия… — произнёс он едва слышно. — Наконец-то.

Он поднялся, как будто собирался сказать что-то ещё, но слова не находились. Она тоже не знала, с чего начать. На секунду в комнате повисла тишина, в которой было больше сказано, чем любым письмом.

Сесилия не спросила разрешения. Не поинтересовалась, не обернулась к миссис Риддл. Просто подошла и обняла его — крепко, по-настоящему, как обнимают тех, кого уже почти не надеялись увидеть.

Мэри, заметно приободрившись переменой в настроении сына, оставила их одних, сославшись на необходимость «похлопотать об ужине» — и с таким поспешным облегчением, что Сесилия поняла: разговор откладывали слишком долго.

— Мама непременно должна вернуть миссис Вудс, — с притворным ужасом в голосе заметил Том, устроившись обратно в кресле. — Готов держать пари, отец отправился в клуб лишь ради того, чтобы избежать домашней стряпни. А меня — просто оставил здесь.

— Я принесу тебе что-нибудь завтра, — тихо пообещала Сесилия, усаживаясь напротив. — Тебе нужно хорошо питаться, если ты хочешь скорее оправиться. Но, Том… почему они уверены, что ты болен?

— Видимо, потому, что в их представлении здоровый человек не исчезает на месяцы и не возвращается с рассказами, не укладывающимися ни в одно из их представлений о возможном, — откликнулся Том с горькой усмешкой. — И, может быть, в чём-то они правы. Потому что тебе, Сесилия, больше не следует бывать здесь.

Она не сразу поняла, что он сказал. Её пальцы сжались на подлокотнике кресла.

— Что ты имеешь в виду? — её голос дрогнул. — Это отец сказал тебе? Послушай, его диагноз — не последняя истина, Том. Мы можем поехать в Лондон, обратиться к другим врачам…

— Речь не о здоровье, — прервал её Том с удивительной мягкостью. — Со мной всё в порядке. Но как человек, дорожащий честью, я больше не вправе связывать тебя обязательствами, Сесилия. Тем более — позволять тебе оставаться рядом, не зная всей правды. Произошло нечто ужасное. И даже мои родители не догадываются, насколько это серьёзно. Я слишком люблю тебя, чтобы вовлекать в это.

— По крайней мере, честное объяснение я всё же заслужила, — сказала Сесилия, с трудом справляясь с дрожью в голосе. — Что это за страшные тайны, от которых ты предпочитаешь прятаться в своей комнате, как от чумы?

Том тяжело вздохнул и, опустив голову, сжал виски ладонями, будто только физическая боль могла прояснить хаос в его сознании. В этом жесте не осталось и следа от того самоуверенного молодого человека, который, казалось, шёл по жизни вечно победоносно, не замечая ни препон, ни сомнений.

— Ты, верно, помнишь, — начал он медленно, — во время нашей последней прогулки мы ненадолго задержались у старого дома на краю деревни. У хибары, что принадлежит Гонтам. Ты тогда заметила змею, прибитую над дверью.

— Как не помнить, — поморщилась Сесилия. — Мерзкое, почти языческое зрелище.

— Я тогда сказал тебе, что Морфин Гонт не в своём уме. Это правда. Но есть у него сестра, Меропа. И увы, она оказалась куда опаснее. Я… я не замечал её. Или, скорее, не придал значения. Это было ошибкой.

— В деревне говорили, что она пропала, — осторожно заметила Сесилия. — В то же самое время, когда исчез ты. Это совпадение?

— Нет. — Он долго молчал, а затем продолжил с почти физической болью в голосе: — Сесилия, она… ведьма. И не в переносном смысле, не просто сварливая девица, а подлинная колдунья. У неё была сила — и знание, как ею воспользоваться.

Сесилия вздрогнула, но ответила спокойно:

— Писание говорит: не оставляй в живых колдунью. Когда-то, в древние времена, когда Господь говорил с людьми через пророков, а чудеса были частью мира… — Она чуть пожала плечами. — Тогда и встречались, наверное, колдуны. Но ты всерьёз веришь, что такие… создания и сегодня ходят среди нас?

— Я стал её жертвой. — По его лицу пробежала тень. — Она подчинила меня себе. Как именно — я не знаю. Я предполагаю, что подмешивала что-то в еду или питьё. Какое-то зелье, которое отнимало у меня волю. Я действовал словно во сне. Я ушёл из дома, перестал писать… отказался от всего, что было мне дорого. От тебя. И, что самое страшное, мне казалось, что я счастлив.

Он поднял взгляд и сказал почти шепотом:

— Господь не оставляет без кары. И я понесу свою до конца дней. Мы не сможем пожениться, Сесилия. Я… женат. Женат на Меропе Гонт. Я сам подписал бумаги — с радостью, с благодарностью, как последний дурак.

Сесилия вздрогнула, словно от холодного порыва ветра, пронёсшегося сквозь плотно затворённые окна. Но ни на миг не усомнилась в его словах — правда, в каком бы безумном обличье она ни являлась, всегда ощущается сердцем.

— Но как ты… — начала она и не узнала свой голос. — Как ты сумел вырваться? Что разрушило… это заклятие?

Том с горечью усмехнулся, но в той усмешке не было ни света, ни облегчения.

— Хотел бы я сказать, что сила духа или покаяние… Но нет. Всё оказалось куда прозаичнее. Ведьма попросту перестала давать мне свой любовный настой. Сказала, что теперь я никуда не уйду сам — ибо она носит под сердцем моего ребёнка.

— Господи, — прошептала Сесилия, стиснув пальцы в складках платья. — Том… но что же будет с этим ребёнком?

— Я не желаю знать, — резко произнёс он, и в голосе его прозвучала боль, приглушённая яростью. — Что ты предлагаешь? Чтобы я дожидался рождения, а потом притащил его сюда? Вместе с его дикаркой-матерью? Ты ведь умна, Сесилия, скажи: если бы какой-нибудь негодяй, прикрывшись словом любовь, заманил девушку в ловушку, дурманил её разум зельями, увозил прочь от родных и держал в неведении и заточении — разве ты бы стала после всего этого его оправдывать? Так почему же, если герои этой истории — мужчина и женщина — поменялись местами, сам поступок перестаёт быть преступлением?

Он произнёс последнее почти шёпотом, но каждое слово будто бы звенело в воздухе. Сесилия не смогла более оставаться сидеть; вскочив, она начала расхаживать по комнате с видом человека, тщетно пытающегося унять волнение, чтобы вновь обрести ясность мысли.

— Том, этот брак не может быть признан действительным. Ты не был в своём уме, когда на него согласился. Сам говоришь — она поила тебя зельем. Это не воля, это не союз. Ни один суд, ни один священник не назовёт это браком.

Она подняла взгляд и добавила, почти спокойно:

— В «Джейн Эйр» Рочестер пытался обманом заставить Джейн стать его женой, несмотря на то, что был уже женат. Она ушла — потому что не могла жить во лжи. А в «Незнакомке из Уайлдфелл-Холла» Хелен отказалась признать власть мужа, утратившего разум и честь. Разве твоя ситуация не подобна? Разве ты был свободен, когда это случилось?

Том отвёл взгляд.

— Сесилия, жизнь — это не твои романы! — устало бросил он. — Может, ты думаешь, что всё можно объяснить страничкой из Шарлотты Бронте, но у Меропы родится ребёнок. Мой сын. Маленький волшебник, по её словам. Что прикажешь делать тогда?

Сесилия чуть наклонила голову, голос её понизился, но в нём прозвучала несомненная твёрдость:

— Тогда тем более ты не можешь остаться в стороне. Неужели позволишь ему расти в нищете — не только телесной, но и душевной? Рядом с женщиной, которая считает допустимым обманом связать человека с собой, женщиной, которая, по её же словам, колдунья. И ты намерен позволить ей растить твоего сына — одного, в том мире?

Она сделала паузу.

— Если ты и впрямь полагаешь, что дитя появится на свет, — тихо проговорила Сесилия, вновь опускаясь в кресло напротив, — мы найдём его. И воспитаем достойным человеком. Том, этот брак заключён в состоянии, которое и церковью, и судом будет признано недействительным. Его можно аннулировать — нужно лишь разыскать Меропу и убедить её, что это в её собственных интересах. Они ведь не правят Англией, Том. Девушка жила в полуразрушенной лачуге, её отец и брат были арестованы, и, значит, подвластны закону. И она — тоже. На них, как и на прочих, есть управа. Мы поедем туда, поговорим с ней, всё уладим.

— Мы? — Том сдавленно рассмеялся, но в смехе том слышалась тревога. — Я не могу даже представить, чтобы ты, моя бесценная, приблизилась к этой женщине. Ты не понимаешь, с кем мы имеем дело. Меропа опасна, это сродни одержимости. Тебе невероятно повезло, что она не причинила тебе вреда, довольствовавшись зельем для меня. А я… я не решаюсь даже появиться в доме родителей открыто, чтобы не навлечь на них ярость этой колдовской семейки. Какой же ещё визит к ней?

— Ну тогда всё предельно просто, Том, — спокойно возразила Сесилия, в её голосе прозвучала та непоколебимая уверенность, которая не раз выручала её в споре с отцом. — Мы не будем говорить с Меропой одни. Нам нужен кто-то из них. Настоящий волшебник.

Септимус Уизли недовольно приоткрыл один глаз и мрачно уставился на надсадно трещащее колдорадио. Утренняя передача начиналась ровно в шесть — и это был едва ли не единственный способ встать вовремя и не опоздать на службу. Уже полгода как Септимус вел самостоятельную жизнь начинающего — а временами даже подающего надежды — сотрудника Отдела магического правопорядка при Министерстве магии, и до сих пор не мог определиться, внушает ли ему симпатию столь унылый образ существования. Быть может, исследовать древние проклятия в затерянных странах, как выбрал брат, или ухаживать за драконом в диких предгорьях было бы ему куда ближе по духу, но матушка в этом вопросе оставалась непреклонна. До сих пор он удивлялся, что ему и вовсе позволили покинуть родительский дом. Впрочем, мама исправно присылала его любимые домашние блюда и вязала носки, и это немного примиряло с несправедливостью происходящего.

Септимус широко зевнул и попытался высвободиться из-под одеяла, умудрившись запутаться в нём одной ногой. Дом производил впечатление, будто через него пронеслась целая орда разъярённых пикси. Всё дело в том, что у Септимуса было увлечение, о котором не принято говорить в обществе, даже если твоя семья уже давно носит неподходящий для брачного рынка ярлык «предатели крови». Он с юных лет питал страсть к устройству маггловских механизмов. Втайне Септимус мечтал, что однажды у него родится сын, который разделит это непопулярное хобби; ну а пока — изобретал и ломал в гордом одиночестве.

Вчера он вознамерился усовершенствовать старинные дедовские часы — антикварные, совершенно маггловского изготовления, и, если верить маминым рассказам, баснословно дорогие. План был благородный, хоть и предсказуемо несерьезный: встроить в них магическое предупреждение о приближении начальства. На деле же пружина выстрелила прямо в кота, механизм приказал долго жить, а детали до сих пор были разбросаны по кухне.

Септимус, наконец, одолел одеяло, наощупь добрался до ванной, выругался, наступив босой ногой на какую-то шестерёнку, вновь напугал кота и окончательно убедился, что день его ничем хорошим не ознаменуется. А начнётся, вероятнее всего, с выговора от мистера Огдена, если он не поторопится.

Вход в Министерство магии располагался в общественной уборной, и Септимус не мог придумать лучшего способа вырабатывать у молодых сотрудников смирение и устойчивость к дальнейшим унижениям. А ведь когда-то в Хогвартсе он обожал полёты — хоть и не попал в факультетскую сборную, даже в качестве запасного… Как же всё дошло до такого?

— Уизли, тебя вызывают к шефу, — хмыкнул Альберт Фоули, вскинув бровь. Высокомерный сноб, некогда учившийся на несколько курсов старше, а теперь кичившийся родством с прежним министром Гектором Фоули и якобы близостью к действующему — Персивалю Уилберфорсу. — Так-так, полагаю, у кого-то неприятности…

Спешно приводя себя в порядок, Септимус бросился к лифтам, опоздал к одному, успел на другой, благополучно застрял между двумя пожилыми чиновницами, левитирующими стеклянную панель из кабинета мистера Шаффика, и лишь чудом добрался до кабинета весьма нетерпеливого Боба Огдена.

— Я уж подумывал поручить это дело Блишвику, — проворчал Огден, сощурившись за стекляшками очков. — Вы же сами жалуетесь, Уизли, что вам не доверяют самостоятельных заданий. А стоит выдать одно — и вас не дозовёшься. Немедленно отправляйтесь в Литтл Хэнглтон, к Гонтам. Чары на доме сработали, и, судя по всему, это была не владелица. Подозреваем — магглы. Оцените обстановку, и, если потребуется команда обливиаторов — вы знаете, как со мной связаться. Если же ничего серьёзного, представьтесь местным аврором и спровадьте их.

— Полицейским, — поправил Септимус. — У магглов они зовутся полицейскими.

— Да хоть единорогом, — фыркнул Огден. — Лишь бы они ушли. Вы всё ещё здесь, Уизли?

Септимус не стал ждать повторного приглашения и поспешно ретировался. Не хватало только, чтобы делом заинтересовался мистер Шаффик — вот тогда уж точно можно было забыть о любом повышении.

Септимус аппарировал в Литтл Хэнглтон и на мгновение замер, позволяя глазам привыкнуть к утреннему свету и серому пейзажу, раскинувшемуся перед ним. В прошлый раз здесь побывал сам мистер Огден, доставляя повестку Морфину Гонту по делу о нападении на маггла. Септимус в том визите участия не принимал, но подробности инцидента хранились в думосбросе и были ему хорошо знакомы. Гонты, без преувеличения, воплощали собою всё, от чего он с юности инстинктивно сторонился — однако судьба с упорством, достойным лучшего применения, вновь и вновь сводила его с представителями подобных семейств. Впрочем, сейчас был неподходящий момент думать о Цедрелле.

— Ни с места. Констебль Уизли, северный участок графства, — отчеканил он с выученной деловитостью, переступая порог убогой хижины, столь непритязательной, что Нора в сравнении с ней выглядела почти респектабельно. Комизм ситуации едва не вызвал у него непроизвольной улыбки: четверо магглов, явно не походивших на грабителей, замерли в смятении, едва завидев форму.

Первый из них — высокий, утончённый, даже в столь ранний час безупречно одетый — напоминал Септимусу кого-то из высокопоставленных чиновников: Люциана Малфоя из Департамента международного сотрудничества, возможно, даже прежнего министра Фоули. Второй, ниже ростом, в очках и котелке, пристально, с тонкой настороженностью, смотрел прямо ему в глаза. По расположению рядом с юной леди было очевидно, что он её отец, и — по всему виду — предпочёл бы видеть дочь как можно дальше от этого проклятого места. Девушка же, напротив, казалась исполненной живейшего любопытства — Септимус мысленно определил бы её в Рейвенкло, не раздумывая. А вот четвёртый участник их странного собрания показался ему подозрительным уже с первого взгляда: надменный красавец, типичный квиддичный любимец публики, с той самодовольной ухмылкой, что не требует ни воображения, ни объяснений.

— Откуда вы здесь, констебль? — сдержанно поинтересовался высокий джентльмен, чей тон невольно выдавал привычку к власти. — Насколько мне известно, Литтл Хэнглтоном заведует констебль Спенсер.

— Простите, господа, но мне поручено произвести осмотр этого строения, — ответствовал Септимус, оценивая, стоит ли сейчас ограничиться устным предписанием или применить лёгкий Конфундус, с тем чтобы спокойно отчитаться перед мистером Огденом. — Дом находится под следствием в связи с предполагаемым хранением веществ, находящихся под контролем. Прежние владельцы арестованы, и с тех пор на объект наложено наблюдение. Я обязан удостовериться, что вы не проникли сюда с недобрыми намерениями. Прошу отнестись с пониманием: пребывание посторонних в подобных случаях расценивается как препятствование следственным действиям.

— Значит, наша версия подтверждается, — с торжеством отозвался тот же джентльмен. — Как видите, вся семья промышляла этим ремеслом. Констебль, я намерен дать официальное заявление. Мне достоверно известно, что после ареста Марволо Гонта и его сына, их дочь продолжила противоправную деятельность, и жертвой стал мой сын…

— Однако найденные нами снадобья и ингредиенты не соотносятся ни с одним известным науке составом, — с упрямством, переходящим в досаду, перебил его джентльмен в очках, словно продолжая давно тянущийся спор. — Ни одно из этих веществ не напоминает лекарственные растения, произрастающие в здешних лесах. С позволения сказать, я — доктор, и мне не удалось определить даже приблизительное назначение этих препаратов. Даже если здесь действовала некая подпольная аптека — в чём я, к слову, глубоко сомневаюсь, — подобная практика остаётся вне пределов научного метода. За все годы моего пребывания в округе мне не довелось ни разу иметь дело с пострадавшими от рук этого так называемого аптекаря… или знахаря, как его, возможно, именовали. И всё же риск от применения данных смесей мне представляется весьма существенным, хотя и совершенно непредсказуемым.

— Жалоб, поданных Томом, тебе, выходит, недостаточно, — вспылил первый джентльмен, явно раздражённый. — Бертрам, оставь ты, наконец, поиски сверхъестественного там, где всё предельно очевидно. Всё говорит о том, что девица попросту вынесла остатки отцовского снадобья, а затем, когда запасы иссякли, попыталась изготовить замену — да не справилась. Вряд ли она даже завершила школьное образование…

— Констебль, — неожиданно вмешался молчавший до того юноша, устремляя на Септимуса пытливый взгляд, — простите моё любопытство, но как вы узнали, что мы находимся в этом доме? И, если уж на то пошло, почему, если владельцы арестованы и собственность опечатана, столь опасные вещества до сих пор хранятся здесь без присмотра?

— Полиция графства, сэр, неизменно действует в интересах подданных её Величества, — отрезал Септимус с видом человека, которому порядком надоели все подобные расспросы. Что за упрямые магглы попались ему на сей раз! Он терпеть не мог вызывать обливиаторов — особенно в случаях, когда Статут сохранялся формально, а происходящее можно было бы истолковать в рамках маггловской логики. — Повторяю, господа, покиньте дом. Если вы желаете подать официальную жалобу, существует установленная процедура.

— Но вы ведь один из них, не так ли? — неожиданно сощурился тот же юноша, и в его голосе прозвучала едва различимая насмешка. — Вы — волшебник. Не утруждайтесь отрицаниями, констебль. Меропа Гонт достаточно ясно разъяснила нам сам факт существования вашего… вашего племени, расы, простите. Или как уж вы предпочитаете именовать себя по отношению к обычным людям.

— Мы пришли сюда, потому что нам требуется помощь, — вступила в разговор молодая особа, до этого хранившая сдержанное молчание. — Эта ведьма удерживала моего жениха в заточении на протяжении нескольких месяцев, принуждая его принимать некое зелье. Похищение человека — не шутка, даже в вашем мире, констебль, вы ведь, должно быть, понимаете это.

— Позвольте уточнить, — вновь перехватил инициативу старший джентльмен, с привычной уверенностью человека, привыкшего к заседательным залам. — Вы, стало быть, сотрудничаете с полицией? И как давно, позвольте спросить, Скотланд-Ярду известно о волшебниках?

Септимус поднял руку, призывая к тишине. Поток вопросов грозил превратиться в бурю, и он начинал жалеть, что не прихватил с собой кого-нибудь постарше и построже. Однако дело оказалось куда как любопытнее, чем могло бы показаться мистеру Огдену — в противном случае в Литтл Хэнглтон направили бы вовсе не его, стажёра.

— Господа, прошу вас сохранять спокойствие. Вас, как ни крути, четверо, а я — всего один, да и к тому же, увы, не аврор. Чтобы понять, кто именно может вам помочь, мне следует сначала выслушать всю эту историю. Кажется, речь идёт о весьма серьёзном обвинении.

И в следующие четверть часа Септимус Уизли услышал, пожалуй, самую невероятную историю, с какой ему доводилось сталкиваться в своей пока ещё юной и в общем-то не особенно героической карьере. Его отдел, как правило, занимался делами совершенно иного рода: зачарованными маггловскими предметами (он уже не первый год настаивал, чтобы по ним выделили особый департамент), нелепыми заклятиями в быту, нарушениями, достойными скорее насмешки, чем дознания. И вдруг — похищение, насильственное удержание, использование магии с элементами принуждения. По инструкции он был обязан немедленно вызвать старших авроров, оповестить Отдел по соблюдению Статута Секретности, доложить о происшествии — и ждать.

Но в этот момент юноша, назвавшийся Томом Риддлом, внезапно попросил разрешения поговорить наедине — к видимому неудовольствию своего отца, которому, по-видимому, вовсе не улыбалась мысль, что беседа выйдет из-под его контроля.

— Не для протокола, если позволите, констебль, — произнёс он, когда они вышли в заросший, но всё ещё ухоженный сад. — Хотя, смею думать, я не ошибусь, предположив, что вы — вовсе и не констебль. По правде сказать, вы не держитесь, как полицейский.

— Вообще-то, я только стажёр, — с лёгким смущением признался Септимус, разведя руками. — Но уверяю вас, вашим делом займутся всерьёз. Никто и представить себе не мог, что в этом Литтл Хэнглтоне может происходить подобное. Одно только применение Амортенции в отношении маггла — простите, так у нас называют не-волшебников — вызвало бы скандал в Министерстве магии. Даже при том, что нынешний министр предпочитает обходить стороной всё, что касается семейств вроде Гонтов.

— В Британии существует Министерство магии? — изумился Том. — И оно действительно следит за тем, чтобы такие, как вы, не нападали на обыкновенных людей?

— В том числе, — кивнул Септимус. — Простите, Томас, но я не имею права рассказывать вам многое о нашем мире. Иначе мне придётся, с прискорбием, стереть вам память, а, Мерлин свидетель, после всего, что вам довелось пережить, я бы предпочёл по возможности обойтись без применения чар.

— Вы говорите о Мерлине — том самом, из Смерти Артура сэра Томаса Мэлори? — переспросил Том с недоверием. — О персонаже легенд о короле Артуре?

— Не столь уж они легенды, как принято полагать, — с едва заметной усмешкой заметил Септимус. — Вижу, вы весьма неплохо осведомлены о волшебстве, Томас. Что же, расскажите, о чём вы хотели говорить?

— Есть одно обстоятельство, о котором знает лишь мисс Дагворт. Наши родители не в курсе и не должны пока знать, — Том запнулся, прежде чем продолжить: — Меропа Гонт… Мы не просто сожительствовали. Мы были женаты — перед Богом и людьми. И я отдал бы многое, чтобы этот брак был аннулирован. Если вы понимаете, о каком зелье идёт речь, то понимаете и то, что я не владел собой. У меня были семья, имя, невеста. Мне важно не только добиться ареста Меропы, но и освободиться от любых уз, какими она меня связала.

Септимус выдохнул, слегка потрясённый. Что ж, похоже, девица Гонт оказалась вовсе не так глупа, как представлялось из воспоминаний мистера Огдена — затравленная, безропотная, с поникшей спиной и пустым взглядом.

— Если наши родители узнают об этом браке раньше времени, — продолжал Том, — они никогда не позволят нам с Сесилией соединиться, даже когда союз с Меропой будет признан недействительным. Наше будущее — в ваших руках, мистер Уизли. — Он замолчал, потом добавил тише: — И, прошу вас, как бы ни развивались события, ей не должен быть причинён вред. По её словам, она носит моего ребёнка. Возможно, это очередная уловка… но пока я не знаю, правда ли это.

— Мерлиновы кальсоны… — пробормотал Септимус с искренним сочувствием. — Ну и история, мой друг. Откровенно говоря, не завидую вам. Гонты пользуются весьма дурной славой даже среди нас. Близкородственные браки, презрение к образованию, изоляция, гордость сверх всякой меры — и, как правило, наследственная способность к змеиному языку, темный дар. Когда-то они были славным родом, но ныне — почти выродились. Я не могу припомнить ни одного здравомыслящего мага, который бы пожелал породниться с ними по доброй воле. Разве что безумец.

— Великолепное наследие для моего сына, — с горечью отозвался Том. — Но Сесилия права. Ребёнок не выбирает свою мать. А в данном случае — и отца тоже. Я не могу оставить его расти здесь, — он с отвращением кивнул в сторону полуразвалившейся хижины. — Какова вероятность, что Марволо или Морфин вернутся?

— Марволо вернется уже через несколько месяцев. Как никак глава рода и ущерб символический. Морфин — точно не в ближайшие годы, — заверил Септимус. — Ему назначен внушительный срок в Азкабане, волшебной тюрьме, за серьезное нарушение Статута о секретности. Такие вещи у нас не оставляют безнаказанными. Иначе наш мир давно бы канул в хаос. Но, Томас, я вас уверяю — я сделаю всё от меня зависящее, чтобы вы нашли Меропу и избавились от этого, хм, сомнительного брака. В некотором роде, я слишком хорошо понимаю, каково это — зависеть от прихотей семей вроде Гонтов. Моя возлюбленная происходит из одного такого дома… И, честно говоря, скорее уж солнце упадёт с неба на землю, чем её родня даст согласие на наш союз.

Том сдержанно кивнул, хотя по выражению его лица можно было заключить, что сама мысль о добровольном браке с волшебницей казалась ему чем-то столь же невероятным, сколь и тревожным.

— Как вы полагаете, мистер Уизли… — произнёс он, тщательно подбирая слова, — есть ли хоть малейшая надежда, что ребёнок… окажется вполне нормальным? Поймите меня правильно: я не смею возлагать на мисс Дагворт столь тяжкое бремя. Если младенец будет болен — или хуже того, станет представлять для неё опасность, — это будет исключительно моей виной.

— Боюсь, ответ на этот вопрос невозможно дать до самой его встречи с этим миром, — не стал обнадеживать его Септимус. — Я, увы, не колдомедик, и уж точно не провидец. В истории нашего мира были случаи, когда дети от союза мага и маггла унаследовали волшебный дар — и случаи, когда не унаследовали вовсе. Некоторые старые семьи даже сознательно смешивали кровь с магглорожденными, чтобы избежать пагубного вырождения, подобного тому, что мы наблюдаем у семейства Гонтов. Отношение к этому вопросу разнится. Но если ваш ребёнок окажется одарён, его обучат. Мы умеем помогать таким детям — учить их владеть своей силой, управлять ею, а не разрушаться под её гнётом.

Том кивнул вновь, на этот раз с выражением благодарности. Он предложил вернуться к остальным, и Септимус коротко объяснил, каким образом они смогут впредь держать с ним связь — через совиную почту, столь обычную для волшебников и столь нелепую с точки зрения магглов.

Ему предстоял долгий день. Надлежало обдумать, как изложить случившееся начальству, и к кому из старших обратиться за поддержкой. В глубине души Септимус не питал особых надежд на мистера Огдена — и уж тем более на мистера Шаффика, не проявлявшего к таким делам ни рвения, ни, кажется, сочувствия.

Если бы в этот момент Септимус Уизли мог на миг отвлечься от мыслей о судьбе несчастного Тома и его храброй невесты, и обратить взор на семейство своей возлюбленной, он бы понял, что в ту самую минуту решается и его собственная участь.