Чернила и Серебро (гет)

Драко

Холодный дождь размывал городские очертания за окном лимузина, превращая их в серую акварельную картину. Крупные капли стекали по тонированному стеклу, словно слёзы по грязному зеркалу. Я откинулся на мягкое кожаное сиденье, машинально принимая самую небрежную позу.

Циничный консультант. Полезный подлец.

Забавные ярлыки, которыми Министерство наградило того, кого они держат на коротком поводке страха. Эти слова эхом отдавались в моей голове, вызывая горькую усмешку.

— В поместье, сэр? — прозвучал бесстрастный голос водителя. Маггловский наёмник с каменным лицом, лишённым каких-либо эмоций.

Отец пришёл бы в ярость, узнай он, что Малфой ездит в машине, управляемой магглом. Но Люциус Малфой уже давно не выходил из своего добровольного заточения. Он тихо угасал в западной части поместья, как пленник собственного прошлого и собственных ошибок.

Я тяжело вздохнул, глядя на размытые дождём улицы. В этих серых тонах было что-то до боли знакомое, словно сам Уилтшир оплакивал упадок некогда великой семьи. Мои пальцы нервно барабанили по дверце лимузина, выдавая внутреннее напряжение, которое я так старательно пытался скрыть за маской безразличия.

В зеркале заднего вида отразилось моё лицо — лицо человека, который слишком хорошо научился прятать свои истинные чувства за маской цинизма. Эта маска, уже ставшая второй кожей, начала давить, словно слишком тесный костюм.

— Быстрее, пожалуйста, — бросил я водителю, и его невозмутимое «Да, сэр» прозвучало как приговор. Приговор, который я сам себе вынес много лет назад.

Сделка. Это слово, словно острый нож, висело над моей жизнью, угрожая в любой момент обрушиться на меня всей своей тяжестью.

«Сотрудничай, Малфой-младший, и твой отец избежит Азкабана. Откажешься…» — вспомнил я слова, которые до сих пор вбивали в мои жилы страх.

Я замер, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Дальше можно было не говорить. Картина и так была ясна до боли.

Каждый мой шаг, каждое слово, каждый вздох на службе у Министерства — всё это была плата за его относительную свободу. За право умирать в собственной постели, а не в Азкабане. От этих мыслей кулаки сжались сами собой, и я почувствовал, как ногти впиваются в ладони.

Я был пресыщен этой игрой. Пресыщен ролью послушной собачки, которую пинками загоняют туда, куда нужно им. Сегодняшняя «консультация» была особенно мерзкой: старый Нотт, такой же затравленный и озлобленный, как и мой отец, пытался через меня продать сомнительную семейную реликвию в Египет.

«Драко, мальчик мой», — проскрипел он своим противным голосом, — «ты же знаешь, как это важно для нашей семьи».

— «Знаю, дядя», — ответил я, стараясь не показать отвращения. — «Я обеспечу контакт».

И обеспечил. Получил свой скромный процент (большая часть, конечно, ушла в карман надзирающим из Отдела Магического Правопорядка), и теперь чувствовал себя грязнее, чем после копания в сливной яме в Хогвартсе.

Каждый совершённый шаг казался предательством, каждая сделка — ещё одним гвоздём в крышку гроба нашей некогда великой семьи.

Я закрыл глаза, пытаясь избавиться от чувства тошноты. Но оно только усиливалось, словно яд, медленно распространяющийся по венам.

Лимузин скользил по аллее, словно призрак, его бесшумное приближение к чугунным воротам казалось предвестником чего-то неизбежного. Ворота распахнулись без единого звука, впуская меня в мир, застывший во времени.

Передо мной раскинулся Малфой-мэнор во всём своём холодном величии: величественная дубовая аллея, идеально подстриженные лужайки с магически поддерживаемым газоном. Красота поместья напоминала мне ледяной склеп.

— До завтра, сэр, — произнёс водитель, когда я вышел из машины.

Его голос донёсся до меня словно издалека. Дождь тут же обрушился на меня, барабаня по дорогому шерстяному плащу. Я не ответил. Просто шагнул под мрачные своды портика, чувствуя, как капли дождя стекают по лицу, смешиваясь с капельками пота.

Дверь открылась прежде, чем я успел поднять руку. Передо мной стояла Липси — домашняя эльфийка с огромными глазами, в которых читались вечный страх и безграничная преданность. Её предшественница…

Я резко прогнал это воспоминание прочь. Ещё один камень в груду моей вины.

— Молодой господин вернулся, — прошептала она, склоняясь так низко, что её нос почти коснулся пола.

Я прошёл мимо неё, не отвечая. Каждый шаг эхом отдавался в пустых коридорах поместья. Холодные каменные стены давили на меня, а мрачные портреты предков следили за моими движениями с немым осуждением.

В воздухе витал знакомый запах — смесь пыли, старинной мебели и магии. Этот запах когда-то был для меня символом дома, а теперь казался запахом увядания и потери.

Я замер у подножия величественной лестницы, чьи мраморные ступени вели в глубины поместья. Капли дождя всё ещё стекали с моего плаща, оставляя тёмные следы на полированном полу. В воздухе витало напряжение, словно натянутая струна арфы, готовая вот-вот лопнуть.

— Где мать? — мой голос прозвучал резко и отрывисто, как всегда случалось в этих стенах. Здесь, среди холодных каменных стен, я никогда не мог говорить спокойно.

Липси, всё ещё склонившись в почтительном поклоне, ответила:

— Госпожа в Зелёной гостиной, молодой господин. Она… ожидает.

«Ожидает», — эхом отозвалось в моей голове.

Конечно, ожидает.

Нарцисса Блэк Малфой всегда чего-то ожидала. Результатов. Успеха. Безупречного соответствия семейным стандартам. Теперь, вероятно, она ожидала, что я развалюсь на части, как отец, или совершу какую-нибудь окончательно глупую ошибку, которая окончательно разрушит то, что осталось от нашей некогда великой семьи.

Я глубоко вздохнул, пытаясь унять бурю эмоций, бушующую внутри. Каждый раз, возвращаясь сюда, я чувствовал себя так, будто вступаю на минное поле. Один неверный шаг — и всё взорвётся, разлетится на осколки, причиняя боль всем вокруг.

Пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Я знал, что встреча с матерью не принесёт облегчения. Она всегда видела во мне продолжение рода, его надежду и слабость одновременно. И сейчас, глядя на её ожидание, я понимал, что должен соответствовать этим ожиданиям, какими бы тяжёлыми они ни были.

Мои шаги эхом отдавались в пустых коридорах поместья. Портреты предков продолжали взирали на меня свысока, их нарисованные глаза, казалось, были полны немого осуждения.

«Не опозорь род, Драко. Не будь слабым. Не будь… как они», — безмолвно укоряли они.

Кто были эти «они»? Те, кто потерпел поражение? Или те, кто выжил, заплатив за это слишком высокую цену?

Перед огромным зеркалом в золочёной раме я остановился. Моё отражение встретило меня холодным взглядом: бледное лицо с острыми скулами, слишком пронзительные серые глаза, платинового оттенка волосы, аккуратно уложенные. Маска безупречности, за которой скрывалась зияющая пустота.

Внутри меня бушевала буря противоречий: разочарование в идеалах, которые привели нас к краю пропасти; неприятие нового мира, который презирал и боялся моего имени; и постоянная, грызущая изоляция. Я был призраком в собственном доме, чужим среди своих и врагом среди чужих.

Зелёная гостиная встретила меня мягким, изысканным светом. Нарцисса сидела у камина, в котором танцевали искусственные, бесшумные огни. Она была погружена в вязание чего-то ажурного и смертельно скучного, её поза воплощала аристократическое спокойствие. Но я-то знал это напряжение в её плечах, эту едва заметную складку гнева у губ.

— Мать, — я кивнул, останавливаясь на почтительном расстоянии. Запах её духов — холодных, цветочных — смешивался с ароматом старой бумаги и воска.

— Драко, — она подняла на меня глаза. Глаза Блэк, пронзительные и нечитаемые. — Ты опоздал к чаю. Опять.

Её голос звучал ровно, но в нём проскальзывало едва уловимое раздражение. Я знал, что за этим фасадом спокойствия скрывается буря эмоций, которую она так тщательно скрывала.

Мы были в этом похожи.

— Прошу прощения, — ответил я, стараясь сохранить невозмутимость. — Дела в Министерстве, — небрежно отмахнулся я, направляясь к бару с его сверкающими хрустальными графинами. Мои пальцы дрожали едва заметно, но достаточно, чтобы это заметил внимательный наблюдатель.

Налил себе виски, не разбавляя. Жидкость обожгла горло, словно расплавленное серебро, на мгновение притупив острое чувство фальши, которое разъедало меня изнутри. Алкоголь — единственное, что могло приглушить этот постоянный диссонанс между маской и реальностью.

«Какие дела?» — ехидно прошептал внутренний голос. Продажа краденого семейного серебра Ноттов? Сделка, от которой выворачивало желудок, но которая была необходима для поддержания хрупкого баланса.

Я сделал ещё один глоток, чувствуя, как тепло разливается по венам, принося с собой временное облегчение. Но даже алкоголь не мог заглушить голос совести.

— Драко? — голос матери прозвучал неожиданно резко, вырывая меня из мрачных размышлений.

Я обернулся, стараясь скрыть дрожь в руках. Маска безразличия снова была на месте, хотя внутри всё клокотало от противоречивых эмоций.

— Всё в порядке, — ответил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Просто устал.

— Устал? — в её голосе проскользнуло едва заметное презрение. — Или совесть мучает?

Её слова попали точно в цель, и я почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Но я не позволил себе показать слабость.

— Совесть? — усмехнулся я, хотя смех вышел горьким и неестественным. — У Малфоев нет совести, мама. Только долг.

— Министерство, — она произнесла это слово с таким презрением, словно оно было грязью на её безупречном паркете. Её тонкие пальцы крепче сжали спицы для вязания. — Они снова заставляют тебя унижаться? Торговать нашим именем, как какой-то…

Я не дал ей закончить. Гнев закипал внутри, обжигая горло.

— Они заставляют меня работать, мать! — резко перебил я, резко поворачиваясь к ней. Мой голос эхом отразился от стен гостиной. — Чтобы отец мог продолжать смотреть на эти стены, а не на стены Азкабана! Или ты предпочла бы последнее?

Её лицо осталось неподвижным, но в глубине пронзительных глаз Блэк вспыхнул ледяной огонь. Она всегда умела скрывать свои истинные чувства за маской аристократического спокойствия.

— Не смей говорить со мной в таком тоне, Драко, — её голос оставался ровным, но в нём проскальзывала сталь. — И не используй отца как щит для твоего… послушания. Ты Малфой! Ты должен был найти другой путь. Силу. Союзников. Вернуть нам то, что принадлежит по праву!

Я сжал бокал с виски так сильно, что костяшки побелели.

— Другой путь? — мой голос дрожал от сдерживаемого гнева. — А ты знаешь другой путь, мать? Пока ты здесь вяжешь свои кружева, я каждый день балансирую на грани! Каждый день продаю себя, чтобы сохранить то, что осталось от нашей семьи!

Она поднялась с кресла, её осанка была воплощением королевской гордости.

— Гордость не продаётся, Драко, — тихо произнесла она. — И честь тоже.

— А жизнь? — я шагнул к ней. — Жизнь тоже не продаётся?

В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием магического огня в камине.

Нарцисса поднялась. Невысокая, но в этот момент она словно выросла передо мной, величественная в своём гневе и разочаровании. Её осанка, всегда безупречная, сейчас казалась почти угрожающей.

— Не смей! — её голос, обычно мелодичный, сейчас напоминал шипение змеи. — Не смей обвинять нас! Мы боролись за то, во что верили! За чистоту крови! За наше место в мире!

Я не мог больше сдерживаться. Горькая усмешка искривила мои губы.

— И прекрасно боролись! — мой смех прозвучал резко и отрывисто. — Посмотри вокруг! Наш мир — это четыре стены и страх перед Азкабаном! Наше место — на задворках истории, как предупреждающий пример! А чистота крови? — я с силой ударил кулаком по столу. — Она спасла нас? Или сделала мишенью для всеобщего презрения?

Мы замерли, глядя друг на друга через пропасть непонимания. Два призрака, застрявшие в прошлом, которое мы оба ненавидели, и в настоящем, которое презирали. В её глазах отражалась целая гамма чувств: боль, гнев, страх… и разочарование, которое я каждый день видел в зеркале.

Я был её разочарованием. Наследником, не оправдавшим надежд рода.

Тишина между нами звенела, словно натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Воздух казался тяжёлым от невысказанных слов и обвинений.

— Ты стал слаб, Драко, — наконец прошептала она, и в этом шёпоте было больше презрения, чем в любом крике. — Слаб духом. Ты принял их правила. Ты стал их… инструментом.

Её слова ударили меня, словно пощёчина. Я сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

— А что мне оставалось? — мой голос дрогнул, но я заставил себя говорить твёрдо. — Смотреть, как отец гниёт в Азкабане? Или гордо умереть, сохранив «честь» семьи?

Она отвернулась, не отвечая. Её молчание было красноречивее любых слов.

— В тебе всегда был стержень, Драко. А теперь, я не вижу его в тебе.

Её слова обожгли меня, словно удар хлыста. Потому что в них была горькая, неприкрытая правда. Я действительно стал инструментом — удобным, циничным, презираемым всеми. Даже собственной матерью.

Я отвернулся, не в силах больше выдерживать её пронизывающий взгляд. Взгляд, в котором читалось столько презрения, что он был почти физически ощутимым.

— Мне нужно в кабинет, — пробормотал я, едва узнавая собственный голос. Слова прозвучали хрипло, словно принадлежали не мне.

Я бежал. Бежал от её пронзительного взгляда, от давящей тяжести этих стен, от самого себя, от своих мыслей, которые разрывали меня на части. Каждый шаг отдавался в груди болезненным эхом. Кабинет отца — теперь мой по праву, но не по душе — стал моим единственным убежищем в этом доме, полном призраков прошлого.

Наконец достигнув цели, я ворвался в помещение. Большое, мрачное пространство, заполненное тяжёлой мебелью, заваленное свитками и книгами, многие из которых всё ещё хранили тёмную ауру запретных знаний. Здесь пахло пылью и магией, здесь царил дух прошлого, которое я так отчаянно пытался забыть.

Запер дверь. Прислонился к ней спиной, закрыв глаза. Дыхание сбилось, превратившись в короткие, рваные вдохи. Руки дрожали, выдавая моё истинное состояние. Слаб. Да, в этом была вся суть.

Я был слишком слаб, чтобы умереть за свои убеждения, как Беллатриса. Слишком слаб, чтобы открыто восстать, как отец в своё время. Слишком слаб, чтобы найти новый путь. Я был просто… выжившим. И выживание требовало грязи. Требовало компромиссов, которые разрывали душу на части.

Опустился в отцовское кресло, которое казалось слишком большим для меня. Мои пальцы машинально скользнули по поверхности огромного дубового стола, заваленного пергаментами и документами. Среди этой бумажной горы что-то блеснуло — официальный меморандум Министерства. Очередная формальность, очередное «консультационное поручение». Я развернул его, не испытывая ни малейшего интереса, ожидая увидеть привычное: имя какого-нибудь очередного опального чистокровного глупца или описание сомнительного артефакта.

Но то, что я увидел, ударило меня словно молотом по груди. Воздух будто вышибло из лёгких.

«Назначение в совместную оперативную группу Отдела Тайн по расследованию инцидента „Тенебрис“.

Консультант-эксперт: Драко Люциус Малфой.

Ведущий следователь: Гермиона Джин Грейнджер».

Гермиона Грейнджер.

Её имя жгло бумагу, словно клеймо. Оно пульсировало перед глазами, заставляя сердце биться чаще. Я перечитал ещё раз, словно надеясь, что это какая-то ошибка, нелепая шутка судьбы. Но нет. Чёрные буквы на официальном пергаменте были чёткими и недвусмысленными.

Холод пронзил меня насквозь, словно кто-то вынул из груди сердце и бросил его в ледяную воду. Воздух покинул лёгкие с оглушительным свистом, и комната начала кружиться перед глазами, словно заколдованный вихрь.

Мои глаза не могли оторваться от этих чёртовых слов, от этой фамилии, напечатанной чётким, бездушным шрифтом. «Грейнджер».

Это имя — как пощёчина. Как грязь под ногами. Как напоминание о том, кем я был и кем стал. Выскочка. Магглорождённая. Она.

Символ всего, что я должен был презирать. Всего, что презирало и ненавидело меня в ответ. Олицетворение того нового мира, который оттолкнул меня, как прокажённого. Как будто я был заразным, опасным, недостойным.

Резкий, сухой смех вырвался из моей груди, эхом отразившись от холодных стен пустого кабинета. Он звучал как безумный, истерический хохот человека, доведённого до предела.

«Напарники? Я и Грейнджер?» — эта мысль пронзила меня насквозь.

Нет, это не могло быть правдой. Это была чудовищная, садистская шутка судьбы — наказание за все мои грехи, сконцентрированное в одном имени.

Они не могли придумать ничего хуже. Это было…Хуже Азкабана.

Ежедневная пытка. Ежечасное напоминание о том, кем я был и кем стал — жалкой тенью, вынужденной служить тем, кого когда-то презирал.

Я сжал пергамент так сильно, что бумага затрещала в моих пальцах. Перед глазами заплясали красные пятна.

«Грейнджер», — это имя жгло мои мысли, как раскалённое железо.

Я видел её лицо перед собой — умное, решительное, с этими огромными карими глазами, полными непоколебимой уверенности в своей правоте и… в моей порочности. Слышал её голос — резкий, знающий, вечно поправляющий, вечно осуждающий. Представлял, как она смотрит на меня — с тем же отвращением, с каким смотрела на слизь в Хогвартсе.

«Малфой и грязнокровка», — эти слова звенели в моей голове, словно проклятие.

— Нет! — прошипел я сквозь стиснутые зубы, сжимая пергамент до боли в пальцах. — Нет, нет, НЕТ!

Я чувствовал, как внутри меня закипает ярость, как она заполняет каждую клеточку моего существа. Это было невозможно. Невыносимо. Неприемлемо.

«Только не она. Только не Грейнджер», — молил я, но знал, что судьба уже приняла своё решение.

Я сделал широкий взмах рукой и метнул меморандум через всё помещение. Свиток, словно проклятый, кружась в воздухе, ударился о портрет какого-то древнего предка с суровым выражением лица и с тихим шелестом упал на пол.

Не в силах больше сдерживать ярость, я вскочил на ноги, опрокинув тяжёлое кресло с оглушительным грохотом. Металл заскрежетал по каменному полу, эхом отражая моё внутреннее смятение.

Схватил первое, что попалось под руку — тяжёлое хрустальное пресс-папье, украшавшее стол. Пальцы впились в холодный хрусталь, а разум затуманился от гнева. Замахнулся целясь в зеркало.

Моё отражение встретило меня искажённым яростью взглядом. Бледное лицо, заострившиеся черты, в глазах — отчаяние и бессилие.

Кто это? Неужели я?

— Будь оно всё проклято! — прорычал я, сжимая пресс-папье до боли в пальцах.

Дрожь бессилия прокатилась по всему телу, заставляя зубы стучать.

Пресс-папье выскользнуло из моих ослабевших пальцев, глухо ударившись о мягкий ворс ковра. Я стоял посреди кабинета, тяжело дыша, словно загнанный зверь, загнанный в ловушку собственных страхов и решений.

Медленно, словно во сне, я направился к меморандуму. Каждый шаг давался с трудом, будто ноги налились свинцом. Поднял пергамент, разгладил смятые края.

«Грейнджер», — фамилия всё так же чётко выделялась на белом фоне, словно клеймо, выжженное раскалённым железом.

Приговор, который я не в силах отменить.

— Проклятье, — прошептал я, сжимая пергамент в кулаке.

В голове крутились мысли, одна хуже другой. Я знал, что это неизбежно. Знал, что придётся встретиться с ней лицом к лицу. С той, кого когда-то презирал, кого считал недостойной.

С той, кто теперь станет моим напарником.

Я стоял у окна, глядя на унылый пейзаж за окном. Дождь барабанил по стёклам, словно пытаясь достучаться до моего измученного сознания.

Серый город, серый день, серая жизнь.

Всё вокруг казалось таким же безрадостным и бессмысленным, как и моё существование в этой позолоченной клетке.

Завтра. Кабинет 713. Отдел Тайн. Начало конца. Или просто ещё один день в моей бесконечной череде страданий, только теперь с новой, особенно изощрённой пыткой — с Гермионой Грейнджер.

— Хорошо, — прошептал я, обращаясь к своему бледному отражению в мокром стекле. — Поиграем, Грейнджер. Посмотрим, кто кого перетерпит. Посмотрим, чья ненависть окажется сильнее.

Но внутри, под маской ярости и цинизма, шевелился холодный, липкий страх. Страх перед тем, что эта вынужденная близость вытащит наружу всё то гнилое, что я так тщательно прятал все эти годы.

Страх, что она увидит не только монстра, которым я был когда-то, но и пустоту, которой я стал теперь.