Контракт с огненым лисом (гет)

Их совместное существование в скромной двухкомнатной квартире, купленной на общие (и единственные) средства контракта, было похоже на тщательно отрепетированный, бесконечно длящийся спектакль о вежливом безразличии. Они были не семьей, не друзьями, а скорее двумя осторожными хищниками, вынужденно делящими нейтральную, строго размеченную территорию. Каждое движение, каждое молчание, каждая случайно пересекшаяся в коридоре тень были пропитаны незримым, но ощутимым холодом взаимного наблюдения и недоверия.

Кайто был призраком в самом буквальном смысле этого слова. Он материализовался в квартире преимущественно на рассвете, словно его присутствие было неразрывно связано с первыми, еще нерешительными лучами солнца. Его излюбленным местом был узкий подоконник в гостиной, где холодное стекло встречалось с утренним светом. Алиса, просыпаясь раньше из-за нервного, поверхностного сна, часто замирала в дверном проеме своей комнаты, затаив дыхание. Она наблюдала.

В эти уязвимые мгновения, когда город еще только пробуждался ото сна, а свет был чистым и косым, человеческая оболочка Кайто становилась прозрачной, нестабильной. Она буквально растворялась, стекала, как вода по стеклу, обнажая истинную сущность. На подоконнике, в полосе бледного золота, лежал лис. Не маленький и пугливый зверек, а существо величественное и необычное. Его шерсть была густой, переливающейся глубокими оттенками — от тлеющих углей до яркого пламени осеннего клена. Один, но невероятно пышный хвост, похожий на облако дыма, плавно обвивал его тело. Он мог часами оставаться абсолютно неподвижным, лишь тонкие, почти невидимые вибрации пробегали по кончикам острых ушей, улавливая шумы мегаполиса, лежащие далеко за гранью человеческого восприятия: скрежет шин на удаленной магистрали, шепот ветра между небоскребами, вибрацию подземных линий. Его физическое присутствие в этом облике ощущалось не грубо, а лишь как легчайший, едва уловимый запах — призрачное напоминание о костре, давно потухшем в осеннем лесу, смешанное с сухой горчинкой опавшей листвы. Это был не просто запах, а ощущение расстояния, дикой природы, чуждой бетонным коробкам города.

Их коммуникация была сведена к минимуму, к обмену сухими, информативными фразами, необходимыми для поддержания видимости совместного быта. Звучали они всегда четко, гулко отдаваясь в пустоте квартиры, лишенной тепла и личных вещей.

— Счета оплачены. — Голос Кайто, когда он говорил в человеческом облике, был ровным, низким, без интонаций, как озвученный текст.

— Завтра ожидается проверка пожарной сигнализации. Девять утра. — Алиса отвечала в том же ключе, ее слова падали, как мелкие камешки на лед.

— Не ожидай моего присутствия за ужином. — Или просто: «Не жди».

Никаких совместных трапез за одним столом, где тарелки стояли бы слишком близко. Никаких попыток разделить вечер у мерцающего экрана телевизора, который, кажется, никогда и не включался. Ни малейшего намека на беседу «просто так», из вежливости или скуки. Контракт, тот самый документ с выжженной печатью, висел между ними незримой, но непреодолимой гранью. Он был одновременно щитом, защищающим от нежелательной близости, и барьером, наглухо запирающим любую возможность иного взаимодействия.

Алиса чувствовала на себе его взгляд. Не постоянно, но в те редкие моменты, когда он считал, что она поглощена своими делами и не замечает. Это был не человеческий взгляд, а взгляд хищника или, что было еще холоднее, оценка специалиста. Холодный, аналитический, лишенный всякого интереса к ней как к личности. Он скользил по ней, фиксируя детали: как она держит чашку, как долго стоит у окна, какое выражение лица у нее в момент утренней задумчивости. Он оценивал ее так, как оценивал бы потенциальный источник опасности или неудобный, но необходимый предмет мебели, который нужно обходить стороной.

Она отвечала ему зеркальной холодной вежливостью, тщательно выверенным безразличием. Ее сердце, однажды разбитое с жестокой беспощадностью, было надежно заперто за множеством бронированных дверей, завалено обломками доверия. Любые проблески тепла гасли, едва успев родиться. Да, она отмечала про себя невероятную пушистость его лисьего обличья, густоту шерсти, которая на вид казалась такой мягкой, что по ней хотелось провести рукой. Но это была лишь констатация наблюдаемого факта, такая же отстраненная и лишенная эмоциональной окраски, как констатация того, что диван в гостиной — синего цвета, а на кухне — четыре стула. Красота дикой природы, запертая в клетке их договора, не трогала ее замерзшую душу. Она видела мех, но ощущала лишь лед.