Три дня до заговора. Судьбы (гет)

На кухне было тихо. Только часы на стене мерно тикали, а сквозь щели в ставнях пробивался серый предзакатный свет.

Артур Уизли сидел у стола, сутулясь больше, чем когда-либо, в руках — стакан с огневиски, янтарным и густым, как воспоминания, от которых не уйдешь. На столе стояла наполовину пустая бутылка. Она стояла там с полудня. Сейчас был почти вечер.

Он вздрогнул, услышав скрип входной двери. В комнату вошёл Рон. Высокий, подстриженный коротко, в новой униформе мракоборца, с гербом Министерства на груди. Плечи у него стали шире, а лицо — серьёзнее. Увидев отца с бутылкой, он не сказал ни слова, подошёл к шкафу, достал стакан, сел рядом и налил себе почти до краёв.

Они выпили молча. Горло обожгло, в животе закружилось тепло, но не то — хорошее, праздничное, — а тяжёлое, как туман в низине.

Артур хмыкнул, поводя пальцем по краю стакана:

— Пришел узнать... как я дошёл до этого?

Рон глотнул и уставился в стену.

— Ты всегда был коррупционером, — сказал он спокойно. — Десять билетов на финал Кубка мира по квиддичу. Слишком щедрая "премия" за одну заколдованную газонокосилку. И ведь ты подловил Бэгмена. На чём?

Артур вздохнул, провёл рукой по лицу.

— Присвоение бюджетных средств. В особо крупных размерах. Его никто не простил бы.

— А ты правда выиграл в лотерею, перед моим третьим курсом? — вдруг спросил Рон, глядя в стакан.

Артур молчал. Время застыло. Даже тиканье старых часов на стене будто притихло.

— Нет, — наконец сказал он. — Люциус Малфой заплатил мне. Через "Пророк". Чтобы я молчал… после случая с Джинни.

Воздух на кухне стал тяжелее.

— Он купил моё молчание, — продолжил Артур. — И я продал его. За отпуск с семьёй. Я думал, детям нужен отдых.

Словно сама кухня замерла. Даже часы перестали тикать.

Рон закрыл глаза. Медленно поставил стакан на стол. Пальцы дрожали, но губы были тверды.

— Несмотря ни на что, — сказал Артур вдруг, — я рад, что ты нам помешал. Значит, я правильно тебя воспитал. Значит, я хоть что-то сделал правильно. Горжусь тобой, сын.

Рон медленно поднялся. Посмотрел на отца с каким-то странным выражением — и жалости, и боли, и горечи..

— Эти слова опоздали на всю жизнь, — сказал он. — Но я всё равно их запомню.

Он ушёл, не обернувшись

А Артур остался. Один.

И налил себе ещё.