Братец лисёнок (джен)

Ночь опустилась на Хогвартс внезапно, как если бы кто-то вылил на землю ведро густой сажи. Сумерки ещё догорали за дальними холмами, где тонкая красная линия цеплялась за край неба, но над замком уже клубились тяжёлые тучи, налитые влагой и медленным гневом неба.

В спальне мальчиков было душно. Воздух стоял неподвижный, словно его заточили между каменными стенами. Гарри давно спал, отвернувшись к стене, сжимая в руке край одеяла. Невилл сопел через нос, каждый выдох его был хриплым, полным тёплой усталости. Только Рон лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, который едва светился в слабом сиянии лунного света за окном.

Он слышал, как за стенами замка стонет ветер. Он катился по башням, стучал в створки окон, просачивался в щели, принося с собой запах мокрого камня и травы. Рону казалось, что этот запах обволакивает его, проникает в волосы, в кожу, в самые кости, напоминая о сегодняшнем дне.

Перед глазами вставало разрушенное гнездо. Он видел, как ломаются его тонкие ветви, как осыпаются маленькие духи, как угасает мягкий золотистый свет внутри. В груди у него было пусто, как в том гнезде, — только боль и горький холод.

Гром прогремел так близко, что дрогнули стены. В следующее мгновение комната озарилась молнией — яркой, слепящей, белой, как лезвие ножа. Она выхватила из темноты очертания его друзей, старых чемоданов у кроватей, школьной формы, висящей на спинках стульев, и тут же всё провалилось обратно во тьму.

Рон закрыл глаза. Но вместо покоя он почувствовал, как в комнате стало тесно. Очень тесно. Так, будто кто-то огромный вошёл и встал рядом. Медленно, боясь увидеть худшее, он открыл глаза.

У окна стояли они.

Духи леса.

Он не мог понять, как они здесь оказались. Дождь бил в стекло, молнии одна за другой разрезали ночь, но эти существа стояли спокойно, словно их не касался ни ветер, ни гроза. Они были высокими и тонкими, их тела колыхались, будто были сотканы из самого тумана. Вместо лиц — только гладкая, серебристая поверхность, как отражение луны в воде. Их длинные руки заканчивались пальцами-ветвями, на которых дрожали капли света.

Рон хотел вскрикнуть, но горло сжалось. Он смотрел на них, и внутри него рос страх — густой, липкий, с запахом сырой земли. Духи молчали. Лишь тихий звон наполнил комнату, похожий на звук, когда в полночь ударяешь ложечкой по тонкому бокалу. Этот звон проникал в уши, звенел в зубах, отзывался в самых костях.

Молния вспыхнула снова, и Рон увидел их глаза — маленькие, круглые, светящиеся изнутри мягким жёлтым светом, как тлеющая смола. В этих глазах не было ни злобы, ни милосердия. Только вечность.

Один из духов сделал шаг вперёд. Его тело чуть склонилось к Рону, длинные ветвистые пальцы потянулись к нему. Рон сжался, стараясь вжаться в постель, в старое тёплое одеяло, пахнущее домом, Молли, лавандой и шерстью. Но дух коснулся его лба, и в этот момент вся комната исчезла.

Он оказался в лесу.

Ночной лес стоял перед ним тёмный и мокрый. Дождь лил стеной, запахи мокрой земли, мха, травы и старой коры обрушились на него, обволакивая с ног до головы. Между деревьями стояли духи — много духов, десятки, сотни. Все они смотрели на него своими круглыми жёлтыми глазами. В их взгляде была та же вечность, в которой не было места человеческому времени и жалости.

Вокруг слышался только дождь, шумный, неумолимый, и их тонкий, звенящий голос.

— Ты… разрушил… — звучало в его голове, хотя губы духов не шевелились. Их голоса были, как ветер в кронах сосен, как пение воды в глубокой колодезной шахте. — Ты… взял… сердце… и разрушил… дом.

Он хотел что-то сказать, оправдаться, сказать, что не знал, что это их жилище, что он просто хотел помочь семье и не хотел ничего плохого. Но слова не выходили. Лишь дождь лился по его лицу, смешиваясь с горячими слезами, которые он не смог удержать.

Духи подошли ближе, сомкнулись вокруг него кольцом. Их тела колыхались, словно травы на ветру, и каждый шаг отзывался в земле глухим звоном. Один из них протянул вперёд руки, на ладонях которых дрожали капли золотого света.

— Мы… вернём… — произнёс он. — Вернём… тебе… сердце… но заберём… твоё.

Дух поднял руки, и весь лес наполнился мягким светом. Он проник в Рона, в его кожу, в кровь, в кости. Ему стало тепло и страшно. Он почувствовал, как его тело становится лёгким, как исчезает тяжесть рук, как пальцы становятся короче, тоньше, как сжимается грудь. Он закричал — но вместо крика раздалось тихое тявканье.

Последнее, что он увидел сквозь пелену дождя, были глаза духов — бездонные, спокойные. А потом лес исчез, и он почувствовал запах сырой земли совсем близко, почувствовал, как под его ногами не доски пола спальни, а холодная мокрая трава, и как воздух тянет в нос резкими запахами леса.

Мир вокруг был другим — холодным, живым, пронзительно острым. Ветер пах мокрой корой, старой листвой и землёй, в которой копошились корни и невидимые маленькие существа. Дождь давно стих, но воздух был напитан сыростью, и туман медленно ползал по земле, цепляясь за травы белыми клочьями.

Рон открыл глаза и увидел перед собой траву — каждую каплю росы, каждую тонкую жилку, как под лупой. Он попытался приподняться и вдруг почувствовал, как по телу прошла странная дрожь. Не человеческая дрожь страха или холода, а иная — резкая, звериная, когда тело готово бежать, рваться, рычать.

Он хотел сказать что-то, позвать Гарри, Гермиону, но из его горла вырвался короткий резкий звук — лисий лай, удивлённый, полный боли. Он дёрнулся назад, и вместо рук перед глазами мелькнули тонкие рыжие лапы с чёрными кисточками на кончиках. Тело было лёгким, гибким, чужим, каждая мышца отзывалась быстрой готовностью. Шерсть на загривке топорщилась, когда он попытался повернуть голову.

«Нет… нет…» — проносилось в его сознании, но сознание тоже было другим — отрывистым, быстрым, как удары сердца. Запахи наполняли его: свежий мох, след улитки, запах лесных духов, следы мышей под корнями, горькая смола сосен, тепло собственной шерсти.

И вдруг он услышал крик.

— Рон?! — голос Гермионы, полный ужаса. — Рон, где ты?! Что… что это?..

Перед ним стояли Гарри и Гермиона. Их глаза были широко раскрыты, лица побледнели. Гарри сжимал палочку так крепко, что костяшки пальцев побелели. Гермиона зажимала рот рукой, слёзы стояли в её глазах.

— Это… это он… — прошептала она. — Гарри… это Рон…

Рон сделал шаг вперёд, но Гарри отшатнулся. Внутри всё оборвалось. Он хотел объяснить, хотел сказать, что это он, что он не опасен, что он Рон, их друг, что ему страшно. Но из его пасти вырвался только тихий стон, похожий на тявканье щенка.

В этот момент в его груди вспыхнуло что-то горячее, животное. Страх. Настоящий, звериный страх. Мир сузился до запахов, звуков и движений. Он почувствовал дрожь земли под лапами, почувствовал, как мышца в левом бедре дёрнулась, готовая к прыжку.

И он рванулся вперёд.

Всё произошло за секунду. Трава хлестала по брюху, капли росы летели в глаза, луна, наконец вышедшая из-за туч, серебрила его шерсть. Он слышал, как позади Гермиона кричит его имя, как Гарри что-то выкрикивает вслед, но его тело уже не слушалось. Он бежал.

Лес принимал его без слов. Ветки хлестали по морде, оставляя тонкие царапины, но боль была лёгкой, почти сладкой. Земля под лапами была мягкой, пружинистой. Он слышал, как где-то в темноте взлетают совы, как шелестит мышь под корнями дуба, как капает вода с мха. Всё это было частью его теперь.

Он бежал всё дальше, пока крики людей не стихли за спиной. В груди билось сердце — быстро, отчаянно, но ровно, как у лисы, бегущей от ловушки.

Он остановился только тогда, когда лес стал совсем тёмным и густым. Здесь пахло сыростью, гниющей корой, лисами, которые давно жили в этих местах, запахом старого мха и чёрной земли. Вокруг стояли огромные стволы, как колонны древнего храма. Где-то наверху медленно качались кроны, шурша листвой в лёгком ветре.

Он опустился на землю, спрятав нос под хвост, и долго дрожал, пока дрожь не сменилась тёплой, тяжёлой усталостью. Веки слипались, тело замирало.

Перед сном он подумал только одно: **«Что я скажу маме?..»**