Свет в бензине (гет)

Солнце в тот день стояло низко, лениво царапая крыши Тисовой улицы золотыми когтями, как будто само колебалось — озарить ли светом эту вылизанную до блеска пустоту, или оставить её в привычной маггловской серости. В окна домов стекала пыльная благополучность, одинаковая, как фасады. Газоны были ровными, автомобили — вымытыми, за шторами не шевелился ни один любопытный глаз. Всё было идеально… если бы не сквозняк, который вдруг пробежал по улице, словно нечто в ней почувствовало приближение чего-то чуждого.

Машина не приехала. Он пришёл пешком.

Он появился в начале улицы, как если бы просто свернул с соседнего квартала — старик в длинном, слишком странном для этого района пальто, с серебристой бородой, чуть рассеянной улыбкой и ощущением… времени. Того самого, которое можно было почувствовать только рядом с очень древними вещами. Или с ним.

Альбус Дамблдор шел не торопясь. Его шаги не были лёгкими, скорее — уверенными, но с оттенком театральной лени. Он словно наслаждался контрастом: среди симметрии, формальности и пустоты этой улицы, его фигура казалась невыносимо яркой — даже без цвета, даже без магии. Он не скрывался, но и не привлекал внимания. Он просто был, и улица, как водится с маггловскими местами, послушно не замечала его.

Дом номер четыре встретил его точно так, как он ожидал: занавески вздрогнули, как веки у подслеповатой старой женщины, а затем быстро сомкнулись. Через мгновение дверь открылась, и на пороге возник мужчина с фиолетово-красным лицом и шеей, будто затянутой в узкий воротник ярости.

— Кто вы, чёрт возьми? — прорычал Вернон Дурсль, хватаясь за косяк, словно тот мог защитить его от непрошеных гостей.

— Прошу прощения, — сказал Дамблдор, не повышая голоса. Он даже не смотрел на Дурсля, а осматривал подъезд — с таким видом, будто оценивал интерьер музея. — Мистер Дурсль, не так ли? Мы с вами не знакомы, но боюсь, наша встреча неизбежна.

— Если вы из какой-нибудь благотворительной организации, или — Господи упаси — журналист...

— Ни то, ни другое. Я приехал по поводу Гарри.

Имя повисло в воздухе, как капля чернил в стакане воды.

Вернон открыл рот, потом закрыл. Его лицо побелело. Он отступил на шаг, но не впустил старика внутрь.

— Гарри…? — переспросил он, как будто не слышал имени раньше, и тут же натянул фальшивую усмешку. — Всё в порядке с мальчиком. Он спит. Или играет. Или...

— Или сидит в чулане под лестницей, — мягко добавил Дамблдор. — Там, где вы держите швабры. Да-да, мне тоже это показалось странным.

Вернон вскинул подбородок, но глаза его забегали.

— Это… временно. Мальчик сложный. С ним много хлопот.

— И вы, конечно, считаете, что лучшие методы воспитания — это изоляция, крики и страх? — В голосе Дамблдора не было осуждения. Только... усталость.

На лестнице что-то скрипнуло. Альбус поднял глаза. За перилами мелькнули два больших детских глаза — слишком больших для такого худого, светлоглазого лица. Мальчик был босиком. Его футболка болталась, как тряпка на худом теле, а волосы торчали во все стороны, словно он недавно проснулся. Гарри.

Дамблдор мягко улыбнулся.

— Привет, Гарри.

Ребёнок не ответил. Он смотрел на него, как смотрел бы на привидение. Или на что-то, чему не веришь, даже если оно стоит перед тобой.

— Вернитесь позже, — буркнул Вернон, пытаясь закрыть дверь.

Но Дамблдор уже поднял палочку. Незаметно. Легко, как жестом руки. И в следующее мгновение дверь — беззвучно — вновь распахнулась, будто обиделась на попытку захлопнуться.

— Давайте не будем устраивать сцен, мистер Дурсль. Вы ведь не хотите, чтобы соседи подумали, будто у вас в доме… необычные гости?

Вернон побагровел, как перезревший томат, но отступил. Дамблдор вошёл. Просторный холл был одновременно безликим и напряжённым. Словно здесь не жили, а выживали. Вокруг — стерильная чистота, полированная мебель, картины с пейзажами без душ. И ни одного следа детства.

— Где тётя мальчика? — спросил Альбус.

— На кухне, — сквозь зубы ответил Вернон. — Готовит.

— Позовите её, пожалуйста.

Когда Петунья появилась, бледная, с полотенцем в руке, Дамблдор чуть склонил голову.

— Миссис Дурсль. Рад, что мы наконец встретились.

Она дрожала. Не от страха — от злобы. Он видел в ней Лили, как негатив — всё было похоже, но наоборот. Та же форма лица, те же губы, но глаза — холодные. Те, что отвернулись от сестры, не от боли, а от зависти.

— Он будет с вами в безопасности, — сказал он, переходя к сути. — Но для этого нужно соблюдать условия. Очень строгие. И очень важные.

Петунья напряглась.

— Мы и так сделали достаточно, — прошипела она. — Вы… вы все...

— Достаточно — это не то же самое, что правильно, — перебил её Дамблдор. — Дом защищён древней магией. Но только если он здесь любим. Или хотя бы принят.

Тишина. Долгая. Неловкая.

Гарри всё ещё стоял на лестнице. Молчаливый. Призрак в собственном доме. Альбус поймал его взгляд — и увидел. Усталость. Подозрение. И что-то глубже. Как у тех, кто уже знает: чудеса бывают, но не для них.

И Дамблдор вдруг почувствовал, как на его плечи опустилась тяжесть.

Этого мальчика он отдал сюда. Сюда.

И, несмотря на все слова, на все клятвы… он знал: он сам сотворил из Гарри сироту дважды.

Он кивнул Петунье.

— Я приеду ещё. Без предупреждения. Следующий раз — скоро.

Он развернулся к выходу, будто унося с собой частицу непрошеной правды. Гарри всё ещё стоял наверху. И когда Альбус прошёл мимо, тот едва слышно прошептал:

— Это был ты… тогда, в темноте… на углу… я чувствовал.

Дамблдор остановился. Улыбнулся.

— Иногда, Гарри, тени — это не зло. А просто дневной свет, который ещё не стал светом.

Он ушёл, оставив за собой запах ландышей и чего-то непостижимо далёкого — как если бы он никогда и не был здесь.

Снейп ушёл первым. Он не попрощался — просто выпрямился, втянул воздух, будто перед прыжком в ледяную воду, и шагнул прочь, оставив её сидеть на скамье. Его шаги были неспешными, но решительными: не бегство, но уход. Он почти не оборачивался — может, потому, что не хотел видеть, как она на него смотрит, а может, боялся, что всё равно запомнит. Слишком хорошо. Слишком сильно.

Парк был не таким уж и большим, но казался бесконечным в тусклом вечернем свете. Над головой медленно плыли облака, тяжёлые, как мокрая вата. В воздухе пахло бензином, прелыми листьями и тонким следом её духов — сладковатым, с ноткой горечи. Как будто она ускользала от него не только телом, но и временем. Даже запах теперь казался ему упрёком.

Он шагал по траве, сухой, ломкой — ноги оставляли за собой вмятины, будто следы на чьей-то спине. Глубже, дальше, туда, где заросли разросшегося боярышника и старая, полусгнившая беседка, в которой влюблённые подростки однажды оставили выцарапанные имена. Он прошёл мимо неё, не взглянув. Он уже не был подростком. Он уже давно не был влюблён. Даже если что-то и дёрнулось внутри, даже если эти глаза в кожаной куртке, эти руки, эти голоса, эти ногти, поцарапавшие руль мотоцикла, эти сигареты с губами на фильтре, даже если всё это вонзилось в него, как гвоздь под ноготь — он не был влюблён. Он был разумен. Осторожен. Он был Северус Снейп.

Он знал, как пахнет смерть. Он видел, как умирают. Он чувствовал, как заклятия выжигали плоть, как кровь пузырится между пальцами, когда пытаешься остановить её чужими руками. Он слышал, как дышит человек, у которого уже нечем. Он был на краю. Он всегда был на краю. Именно поэтому — он ушёл.

Она была слишком. Слишком настоящая. Слишком свободная. Слишком опасная. А он — слишком один. Он не мог позволить себе хотеть. Не сейчас. Не здесь. Не в этом мире, где даже тишина имела цену, где каждый его шаг уже отслеживался, где даже просто улыбнуться — значило дать слабость.

Он шёл всё дальше. Кроссовки тонули в сырой траве. Он чувствовал, как хрустит под подошвой мелкий мусор: конфетные обёртки, пивные крышки, пожухлая газета с отпечатком ботинка. Он проходил мимо детской площадки, где гниющие качели поскрипывали на ветру, словно пытались вздохнуть. Скамейка с облезшей краской, пеньки вместо сидений — здесь всё было осколками прежней жизни. И он вписывался в этот ландшафт так органично, что можно было подумать: он отсюда.

Впереди мелькнула белка. Она замерла, оглянулась, исчезла. Как и он должен был бы — исчезнуть. Далеко, в глубь деревьев, подальше от открытого пространства. И уж точно — подальше от Дамблдора.

Снейп чувствовал его. Магией. Где-то недалеко, по ту сторону улицы, над которой парил дым маггловского барбекю, уже разворачивался занавес. Не тот, за которым начинается цирк, а тот, за которым исчезают люди. Он знал, зачем тот старик приехал. Знал, кого он пришёл искать. Знал, что снова увидит этого ребёнка — с зелёными глазами, как у Лили, с чёлкой, как у Джеймса, с тенью судьбы на лбу. И Снейп не хотел быть частью этого спектакля.

Он знал, что если Дамблдор увидит его здесь, если уловит взгляд, случайный жест, след магии — начнётся. Вопросы. Подозрения. Мол, почему ты рядом с домом Поттера? Почему следишь за маггловской улицей?

Он свернул в заросли, узкой тропинкой, по которой бегали только дети и бездомные. Впереди шумели деревья, усталые от летней жары. Над ними каркнула ворона. Он остановился под вязом, прислонился к стволу. Сердце стучало. Не от бега. От мысли.

Он не мог уйти просто так. Он знал, что она осталась там, на скамейке, одна. Наверное, закурила. Или усмехнулась про себя. Или смотрела ему вслед. Может, подумала, что он — трус. Или придурок. Или псих. В любом случае — ушёл. Это правда.

Но внутри что-то пульсировало, горячее, чем страх. Глубже, чем гордость. Злее, чем желание. Что-то, что напоминало голод. Не по телу — по возможности. Как будто она была — дверью. Не в спасение, нет. Но в другой воздух. В другой взгляд. В возможность выдохнуть, не объясняясь. Просто быть. Хоть на пять минут.

Скамейка была старая, вся изъеденная временем и, кажется, когтями. Когда он опустился на неё, с дерева слетела пыль, и что-то зашуршало в кустах — мышь, кошка или просто ветер, которому стало скучно. Снейп откинулся назад, позволив себе то, что давно не позволял: медленно выдохнуть и ничего не делать. Ни думать, ни анализировать, ни предугадывать. Просто — сидеть.

Под ним доски скрипели, будто возмущаясь его весу и существованию. Слева от скамейки кто-то оставил банку от газировки, она уже покрылась ржавчиной и пахла железом. Справа — затоптанный окурок, возможно, её. Может, она тоже здесь сидела. Не сегодня, но когда-то. До него.

Он провёл ладонью по колену, потом по локтю — ткань мантии была влажной от сырости. И только теперь, когда мышцы начали расслабляться, до него наконец дошло: он зашёл вглубь парка. Пешком. Пешком.

Снейп моргнул, нахмурился и посмотрел на свои руки, будто надеясь найти там следы заклинаний. Но пальцы были пустыми. Он не держал палочку. Не произносил ни одного слова. Ни одного мысленного образа. Не телепортировался. Не наслал туман. Даже не наложил на себя Обнаружение. Он шёл — как маггл.

Он — не как маггл. Он — как человек.

Эта мысль обожгла. Он вдруг понял, как далеко зашёл — не только в парк, но и от себя. Покой, который сначала казался подарком, теперь обернулся тревогой. Как если бы сердце, привыкшее к боли, вдруг ощутило пустоту и решило: значит, что-то не так. Значит, угроза близко.

Он потянулся за палочкой. Резко, отработанным движением, как если бы из кустов могла выскочить угроза: аврор, старый враг, призрак. Но в руке оказался не враг, а только древесная твердь палочки, знакомая, родная, как кость в теле. Он уже собирался произнести "Аппарейтус", как вдруг…

Шаги.

Нечёткие. Лёгкие, но с характером. Кто-то шёл по траве, не скрываясь. Идёт медленно. Снейп вскочил, инстинктивно — как кот, которого застали врасплох. Он направил палочку в сторону источника шума, дыхание перехватило.

И тут — запах.

Запах бензина. Горячего металла. Выхлопа. Но не как у машины — живее. Почти интимный. Как будто запах пропитался кожей, волосами. Как будто он был частью чьего-то тела. Он знал этот запах теперь. Помнил. И ненавидел себя за это.

Она вышла из-за кустов, будто это был её лес. Как будто весь парк принадлежал ей. В чёрной кожанке, с торчащими из-под неё перчатками. Синие джинсы с разводами на коленях. На лице — полуулыбка, насмешливая, как у актрисы на репетиции перед убийством в пьесе.

— У тебя глаза как у уставшего вампира, — сказала она, и голос у неё был такой же, как запах: обволакивающий, с примесью хрипоты, будто она всю жизнь говорила только правду и только в сигаретном дыму.

Снейп, всё ещё с палочкой в руке, замер. Потом, не отводя от неё взгляда, убрал её таким же резким движением, каким и достал. Не потому что не чувствовал угрозы. А потому что уже не имело значения.

— Ты за мной следишь? — спросил он глухо. Не вопрос, а диагноз.

— Хочешь сказать, что это ты за мной следишь, — сказала она и уселась на край той самой скамейки, с которой он только что встал. — Ты был здесь раньше. Ты ушёл. Но не ушёл далеко. Странный ты.

— Я не странный, — процедил он. — Я — осторожный.

— Нет. Странный, — легко парировала она. — Осторожный бы уже уехал.

Он посмотрел на неё. На мотоцикл, который был не рядом. Значит, она шла пешком. Она шла к нему. Это было хуже, чем если бы она просто шла мимо. Это значит, что она запомнила его. А может, даже искала.

— Что тебе нужно?

Она подняла на него глаза.

— Ничего. Мне просто интересно. У тебя вид, как будто ты каждый день теряешь что-то важное.

Он хмыкнул. Сарказм вырвался сам собой:

— И что, ты решила подойти и вернуть мне мою судьбу?

— Судьба — переоценена, — бросила она, глядя вперёд. — А вот случайность — это круто.

— Круто, — скривился он. — Очаровательно.

Она рассмеялась. Честно, громко, как будто он был первым смешным человеком, которого она встретила за неделю. Этот смех раздражал. И согревал. Всё сразу.

— Как тебя зовут? — спросила она, вдруг резко.

Снейп молчал. Он не собирался отвечать. Не должен был. Но слова вырвались помимо воли:

— Северус.

Она вскинула бровь:

— Ух ты. Какой-то очень... фэнтезийный. Ты точно не из "Властелина колец"?

— Я — реальнее, чем тебе хотелось бы.

Она встала. Подошла ближе. На шаг. На полшага. И вдруг остановилась.

— Знаешь, Северус, — сказала она, медленно, будто пробуя его имя на вкус, — я люблю странных. Они не пытаются понравиться.