Под сенью Берёзовых Врат (джен)

Сани мчались всё дальше, и воздух становился иным. Не просто холоднее — гуще, плотнее, как будто сам лес, сквозь который они неслись, уплотнялся от их приближения. Деревья по обеим сторонам дороги были уже не шотландскими соснами, а высокими, белыми берёзами, с чёрными, будто выжженными узорами на коре. Они стояли плотно, и их стволы были слишком прямыми, слишком ровными, как если бы кто-то выстроил их вручную, как колоннаду храма. А между ними — ни одного кустарника, ни следа, ни птичьего крика. Только снег, ровный, как холст, по которому пронеслись сани, не оставляя колеи.

Гарри сидел, вцепившись в край упряжки, но не от страха — от ощущения, что он приближается к чему-то важному. Он чувствовал, как рукоятка палочки в кармане будто стала тяжелее, а сердце билось в унисон с дыханием волков впереди. Они не рычали, не повизгивали, даже не поворачивали голов — просто неслись вперёд, как если бы знали маршрут не разумом, а памятью предков.

Внезапно посланник впереди приподнял руку, и сани плавно замедлились, будто подчиняясь не команде, а мысли. Волки остановились, но не обернулись — только замерли в одинаковых стойках. Перед ними, среди берёз, возникли Врата.

Гарри, Гермиона и Рон не сразу поняли, на что смотрят. Сначала это казалось просто двумя особенно толстыми деревьями, стоящими слишком близко друг к другу. Но когда сани приблизились, стало ясно: между двумя исполинскими берёзами, переплетёнными вверху гибкими ветвями, образована арка. Ветви были оплетены тёмными ленточками, в которые были вплетены кости, перья, сушёные цветы и деревянные обереги. Над аркой — вырезанные символы, одни знакомые, другие — вовсе чуждые, но почему-то понятные. Один из знаков Гарри узнал: такой был на грамоте, которую держал Дамблдор. Велесов знак — перевёрнутая "П", скрещённая с тройным рогом.

Как только волки приблизились к арке, руны вспыхнули бледно-голубым светом. Неярким, не ослепляющим, но настойчивым. Этот свет не звал — он принимал.

Посланник соскользнул с упряжки и наконец повернулся к ним лицом. Его глаза были цвета потускневшего янтаря, с узким зрачком, как у лисы.

— Здесь Врата. Дальше вы пойдёте пешком, — произнёс он, не громко, но так, что звук, казалось, отразился в каждом дереве. — Колёса, лёд, чары — всё остаётся по эту сторону. Только вы — туда.

Он указал на проход между берёзами.

— Почему пешком? — спросил Рон, кутаясь в шарф. — Там опасно?

— Там — иначе, — ответил волхв. — Магия слушает только тех, кто идёт ногами. Без палочки, без щита, без гордости. Кто умеет принимать зиму, а не бороться с ней.

Гарри, не дожидаясь одобрения, первым ступил с саней. Снег хрустнул под ногой — глухо, как будто под ним было дерево. Он подошёл ближе к вратам. Издали арка казалась высокой, но теперь он видел: она выше самой Башни Астрономии. Стволы деревьев дышали. Он слышал, как где-то внутри течёт сок — да, даже зимой. Берёзы не спали. Они вспоминали.

Гермиона подошла следом. Она медленно шептала: «Фасцинантно…», как если бы читала заклинание. Только Рон, пыхтя, остановился перед аркой, посмотрел на висящую кость с узорами и поморщился:

— А что, если это ловушка? Может, кто-то тут любит варить суп из британских волшебников?

— Тогда мы уже в бульоне, — буркнул Гарри, проходя под аркой.

И в этот момент случилось то, что он не ожидал. Когда он оказался между двумя берёзами, всё вокруг на мгновение исчезло. Не исчезло физически — просто стало дальше, будто отступило. Он не слышал снега. Не чувствовал дыхания. Даже волков — не чувствовал.

А вот голос — слышал.

Он был женским, глубоким и старым. Такой голос могла бы иметь бабушка, которая видела, как рушатся королевства и цветут травы на их месте. Он был не в ушах — в груди.

— Береги друзей, дитя, — прошептала она. — Слово твоё будет дорогой. А слово без сердца — как снег весной.

Он резко оглянулся. Никого. Гермиона, прошедшая за ним, хмурилась.

— Ты… ты что-то слышала?

— Шёпот. Словно дерево... дышит. Или имя моё говорит.

— Я тоже. Мне… она сказала.

Рон, пересёкший порог последним, споткнулся и чуть не упал. Он выругался, потом встал и застыл.

— Мерлин… — выдохнул он. — Вы… видите?

Они обернулись. Позади не было саней. Не было леса. Не было даже берёз — только вьюжная равнина, как морская, а в центре её, за снежной завесой, высился белый терем, как дворец из льда и коры, покрытый тончайшими рунами. Он будто всплыл из самого холода, весь сиял от снега и ветра, но не дрожал. А вокруг — тишина. Не мёртвая, а живая. Слушающая.

И Гарри понял: они прошли.

Но на самом деле всё началось только теперь.

Ветер, до того мягкий, почти ласковый, вдруг изменился: он больше не щекотал лицо, а будто ощупывал, как любопытный зверь. Снежная равнина, ещё мгновение назад покрытая лёгким туманом, словно раздвинулась — и перед ними раскинулась Велесова Обитель.

Первое, что поразило — тишина, в которой даже шаг звучал не как скрип, а как слово. Второе — размер. То, что издалека казалось просто зданием, оказалось целым городком, построенным по кругу, будто по древнему чертогу. В центре высился главный терем — высокая, в три этажа, постройка из светлого дерева, покрытая узорами, ледяными отливами и резьбой. Но дерево это не трещало от холода, как в обычных избах, — наоборот, из него будто струился слабый, живой свет, словно оно помнило тепло прошлого лета. Крыша — из коры и снега, острые купола венчали деревянные лики зверей: медведь, лось, филин и волк.

Вокруг терема располагались другие постройки — более низкие, соединённые между собой тонкими мостами, как паутина. Ступени вели к дверям, вырезанным вручную, и всё было живым — Гарри чувствовал это кожей. Окна не светились огнём — они дышали светом, словно всё в Обители освещалось не пламенем, а внутренним знанием.

Когда они ступили на мостовую, выложенную плоскими, будто отполированными камнями, снег сам расступился под ногами, открывая путь. Он не исчезал, не таял — просто не мешал. Гарри вдруг понял: Обитель принимает их.

— Здесь всё… не как у нас, — прошептала Гермиона. — Здесь всё будто знает, кто ты.

— И сразу решает: съесть или пустить, — добавил Рон, нервно оглядываясь. — Уверены, что это не иллюзия?

— Это не иллюзия, — ответил голос.

Из-под сводчатой арки главного терема вышла женщина — высокая, в одежде из серого сукна и плотного меха, с поясом, на котором висели деревянные амулеты, пучки трав и костяная палочка. Её лицо было строгое, с отчётливыми скулами, бледное, как снег, а волосы — седые, заплетённые в две тяжёлые косы. Но глаза — живые, ясные, проникающие в самую суть.

Она не шла — ступала, медленно, уверенно, будто её шаг не просто касался земли, а что-то в ней пробуждал.

— Добро пожалованы, странники, — произнесла она. — Я — Доля. Наставница Обители. Хранительница пути. Вы вошли — значит, Врата вас узнали. Значит, не случайны вы здесь.

— Мы… благодарим, — начал Гарри, неловко, но с уважением.

— Не благодарность нужна здесь, — перебила она мягко, но твёрдо. — Нужна ясность. Нужна тишина в душе. И ноги, что идут не только за победой.

Она окинула их взглядом. Долго. И только потом добавила:

— Обитель не расскажет вам своих правил. Она сама их покажет. Здесь нет классов. Нет звонков. Здесь есть Ветер, Время и Вы. Что вы возьмёте — то и будет вашим. Что уроните — не поднимете дважды.

Рон открыл было рот, но под взглядом женщины снова его закрыл.

— Сегодня вы отдохнёте. Завтра, с первым светом, начнётся Путь. Не турнир, не игра, не битва. Путь. Кто пройдёт — станет иным. Кто не пройдёт — вернётся. Или останется.

— Что значит… останется? — осторожно спросила Гермиона.

Доля посмотрела ей в глаза. Её взгляд не был ни злобным, ни устрашающим. Он был… печальным.

— То, что сказано.

На этих словах она обернулась и повела их к терему. И Гарри вдруг понял, что за всё это время не чувствовал страха. Только… внимание. Словно всё, что окружает их — стены, крыша, камни, воздух — внимательно смотрит. Не осуждая. Просто запоминая.

Поднявшись по скрипучим ступеням, они вошли внутрь.

И внутри — тепло. Не от магии, не от огня, а словно от дыхания большого, живого дома. Запахи — хвоя, смола, хлеб, пыль вековых книг. Потолки были высокими, балки украшены резьбой: сцены охоты, танцы у костра, древние символы солнца и луны, стилизованные образы зверей и духов. У стены — гусли, трещотки, старинные посохи.

— Это… всё настоящее? — прошептала Гермиона, глядя, как один из оберегов слегка качается, будто от их приближения.

— Обитель не врёт, — ответила Доля, даже не оборачиваясь. — Здесь каждый шаг — слово. Каждое слово — след.

Они остановились у двери с узором в виде трёх птиц, летящих в разные стороны.

— Ваш приют на эту ночь, — сказала Доля. — Завтра вас позовёт барабан. Кто встанет — тот пойдёт.

Она ушла, не дожидаясь ответа.

И Гарри остался стоять перед дверью, чувствуя, как всё в этом месте дышит. Не воздух. Не стены. Сама магия.

— Ну, мы и приехали… — выдохнул Рон, поглаживая одну из резных птиц. — Теперь только бы никто не решил превратить нас в лис.

— Или в сказку, — прошептал Гарри.

Он толкнул дверь — и вошёл.

Комната оказалась уютной, но строгой. Меха на лавках, тёплый свет, исходящий от подвешенных под потолком медных чаш, в которых мерцал не огонь, а лунный свет, пойманный, казалось, в берёзовую смолу. Они быстро переоделись, умылись ледяной водой из умывальника, покрытого инеем, и, не сговариваясь, вышли из комнаты — потому что где-то внизу уже звучал гудящий, но не громкий голос барабана. Его не били — он звучал сам по себе, как пульс Обители.

Они спустились по узкой лестнице, ступени которой скрипели не от веса, а будто в знак приветствия, и вошли в Большую Залевую Избу.

Это было самое просторное помещение, которое Гарри когда-либо видел в магическом строении — даже больше Большого Зала в Хогвартсе, хотя потолка не было вовсе. Над головой — звёздное небо, не имитация, а настоящее. Сквозь резной свод ветвей, переплетённых в узор, словно кружево, виднелись звёзды, яркие и неподвижные. Где-то за окном бушевала вьюга, но здесь — тепло, как у костра.

В центре зала — длинный стол, тянущийся, как река, за которым уже сидели участники турнира. Их было семеро троек, и каждый — как отдельный мир.

Ближе всех к ним сидели трое из Дурмстранга — двое парней и девушка. Все трое — крепкие, с суровыми чертами, в меховых плащах с воротами, украшенными металлическими бляхами. Один из них — особенно мрачный, с косой по правому плечу и шрамом на скуле. Они ели молча, методично, будто это был не ужин, а приказ.

Чуть дальше, в полутени — деликатные фигуры из Франции, но не из той части, где живёт напыщенность Бобатона. Здесь — два изящных существа, девушки, одетые в накидки из шёлка с вышивкой, похожей на павлиньи перья, и парень с длинными, как у художника, пальцами и гривой мягких волос. Их движения были мягкими, грациозными, как у лесных духов. Они пили чай с бергамотом, не квас, и ели почти беззвучно.

Вдоль противоположной стены, рядом с высоким деревянным идолом в виде совы, расположилась тройка с Востока — мальчик и две девочки в одежде, расшитой символами стихий. Их лица — высокие скулы, тёмные глаза, спокойствие, словно у гор. На плечах — шкурки лис и волков, на шеях — амулеты с зубами и клыками. Они ели руками, иногда обмакивая хлеб в густую тёмную подливу. Их старшая девочка, казалось, слегка наблюдала за Гарри, но не враждебно, а оценивающе.

Между всеми троеками почти не было слов. Лишь кивок, взгляд, жест. Обитель, казалось, сама внушала: не расплескивай речь зря.

Их усадили на свободное место у одного из крайних участков стола. Перед каждым уже стояли деревянные миски с горячей кашей — густой, ячменной, с растопленным сливочным маслом, от которого поднимался пар, грибы в квашне, ржаной хлеб, ломкий, как кора, и квас в керамическом кувшине.

— Это… традиционно? — прошептала Гермиона, осторожно нюхая кашу.

— Это… вкусно? — переспросил Рон и уже зачерпнул полную ложку. — О да.

Гарри взял ложку и на миг задержался. Было что-то правильное в этой еде. Тёплое. Как будто она не только утоляла голод, но принимала тебя в круг. Он ел медленно, вглядываясь в лица за столом.

И вдруг — он почувствовал чей-то взгляд.

Рядом с ним, на лавке, тихо устроился мальчик — лет четырнадцати, не старше. Он был одет проще всех — в серую тунику и тёплый кафтан без украшений. Волосы светлые, почти белые, короткие. Глаза — ледяные, но не злые. Они были… ясные. Он ел медленно, не издавая ни звука, и не сказал ни слова, даже когда случайно задел Гарри локтем. Но когда Гарри повернул к нему голову — мальчик слегка кивнул. Без слов. Без улыбки.

Кивок был не вежливым, а равным. Гарри почему-то понял это сразу. Он хотел было спросить, откуда он, но тот уже снова смотрел в тарелку.

Гермиона, заметив это, наклонилась ближе.

— Кто он?

— Не знаю, — ответил Гарри. — Но он… не из этих троек.

— Один?

— Или… просто уже здесь.

Рон в это время спорил с самим собой, стоит ли просить добавки. Трапеза подходила к концу. Кто-то из волхвов постучал по чаше: не звонко, а глухо, но звук разошёлся по залу, как удар сердца.

Наставница Доля, неведомо откуда появившись, прошла вдоль стола, не глядя ни на кого напрямую, но ощущая всех.

— Сказано: чужая речь — как ветер в доме. Оставьте слова, что не зовут. Завтра — Путь. Пусть он найдёт вас молча.

Огонь в чашах мигнул. Зал будто стал на миг глубже, выше. У всех троек — взгляды стали серьёзнее. Даже французы опустили чашки.

— Завтра — рассвет, — произнесла она. — Завтра — Зов.

И в этот момент Гарри почувствовал, как кто-то под столом провёл пальцем по полу. Он наклонился — и увидел под скамьёй знак, начерченный углём. Круг, в котором три птицы — одна летит вперёд, одна назад, одна — вбок.

Тот самый символ, что был на их двери.

Гарри поднял голову. Мальчика с ледяными глазами уже не было.

Ночь не была тяжёлой, но и не была лёгкой.

Гарри проснулся несколько раз: сначала от ощущения, будто кто-то прошёл мимо двери, не коснувшись пола; потом — от тишины, слишком глубокой, как если бы даже собственное дыхание звучало чуждо. Он не мог точно сказать, спал ли вовсе. Утро пришло не солнцем, не светом в окне, а звуком.

Он начался издалека — глухой, ритмичный, как сердце, как шаги великана под землёй. Барабан. Не резкий, не церемониальный, а древний, земной, как если бы его не били, а он сам ожил.

— Это… — прошептала Гермиона, уже сидя на постели, в тени мерцающего рассвета.

— Он зовёт, — отозвался Гарри. — Он бьёт… в груди.

Они оделись быстро, почти без слов. Воздух в комнате был прохладным, но не леденящим, скорее бодрящим — таким, каким должен быть воздух в утро, когда тебя испытуют.

На улице всё уже было готово. Обитель изменилась. Если ночью она дышала теплом и историей, то теперь была строгой, собранной, будто затянувшей пояс. Все ученики уже стояли у круга, вытоптанного в снегу у подножия главного терема. Круг был правильным, почти идеальным, как нарисованный циркулем, и в самом его центре — костёр, высокий, но странный.

Пламя в нём не было жёлтым или оранжевым. Оно было чёрным. Но не как сажа или гарь, а как отражение звёзд в проруби — глубокое, дрожащие, но тёплое. Оно не дымило. Не гудело. Оно… слушало.

Наставница Доля стояла рядом, в том же кафтане, что и вчера, но теперь с чёрным платом, переброшенным через плечо. Рядом с ней — ещё двое старейшин: седой, бородатый мужчина с посохом, на котором была подвешена шкура рыси, и женщина в венце из можжевельника. Все трое были спокойны, как камни.

— Испытание начнётся, когда последний встанет в круг, — сказала Доля.

Последним оказался мальчик с ледяными глазами. Он встал на своё место — рядом с Гарри, как будто так было задумано. Его шагов не было слышно.

— Обряд Плетения Тени не требует палочек, чар, щитов и слов, — произнесла Доля, шагнув в центр. — Он требует одного: правды.

Один из старейшин прошёл по кругу, раздавая каждому щепку дерева — светлую, сухую, но с вырезанным на ней узором. Гарри рассмотрел свою: на ней была выжжена тонкая линия, зигзагом уходящая в центр, где заканчивалась пятном, похожим на глаз. У Гермионы — сложная вязь из точек и колец. У Рона — прямая, твёрдая черта, как трещина.

— Это ваше отражение, — сказала Доля. — Но не лица. Не дел. А тени.

Она повернулась к костру.

— Вы подойдёте один за другим. Вложите страх в щепку. Не называйте его. Не бойтесь его. Только отдайте.

— А если не получится? — спросил кто-то из троек.

— Тогда вы ещё не готовы идти дальше. Здесь не борются. Здесь принимают.

Первыми вызвали участников из Восточной тройки. Мальчик с амулетом подошёл, сжал щепку, закрыл глаза… и бросил в пламя. Она вспыхнула мягко, с золотистым отблеском. Его приняли.

Девушка после него дрожала, но бросила сжато — и её щепка не загорелась вовсе. Она побледнела, опустила голову. Доля лишь кивнула.

— Тень сильнее тебя. Но это не конец. Это начало.

Один за другим ученики подходили, и каждое пламя говорило само за себя. Одно — сине-зелёное. Одно — почти белое. Одно — с тёмной искрой.

Некоторые щепки отскакивали от костра, не желая гореть. Другие вспыхивали до неба.

Настал черёд троицы.

Рон шагнул вперёд. Он держал щепку, как нож, сжав её так, что побелели костяшки пальцев. Подошёл, остановился на миг… и бросил. Щепка вспыхнула сразу, с золотым языком, и погасла.

— Быстрый страх. Принятый. — Доля кивнула.

Гермиона шла медленно. Подошла к костру, посмотрела в его чёрную глубину, вдохнула и положила щепку, как будто клала книгу на полку. Та тлела, тлела… и вспыхнула. Медленно, но уверенно.

— Ум страха держался. Но ты не дала.

Остался Гарри.

Он вышел в круг. Костёр уже ждал. Его щепка — чуть потемнела в руке, будто вобрала в себя тепло ладони. Он сжал её. Поднёс ближе. И бросил.

Она упала точно в центр. И не загорелась.

Она тлела. Долго. Все смотрели. Секунда. Две. Пять. Гарри почувствовал, как внутри холод в груди борется с чем-то горячим. Он вспомнил не что-то одно, а всё. Волдеморта. Сириуса. Самого себя. Зеркало. Прощание. Потери. Одиночество.

И вдруг — щепка вспыхнула. Сразу двумя цветами: синим — глубоким, как бездна, и белым — чистым, как первый снег.

Все трое старейшин — замерли. Даже костёр будто на миг стих.

Доля посмотрела на него долго. И сказала:

— Две тени. Одна — от рождения. Вторая — от судьбы. Обе не прощают, но обе могут вести.

И тут всё изменилось. Тишина опустилась на круг. Даже ветер замер. Все участники будто понимали: что-то произошло.

Не победа. Не поражение. Разлом.

Гарри отошёл к своим. Рон похлопал его по плечу, не глядя в глаза. Гермиона просто смотрела.

Мальчик с ледяными глазами снова был рядом. Он не сделал броска. Щепка всё ещё была в его руке.

— А ты? — тихо спросил Гарри.

Тот пожал плечами.

— Моё испытание не началось. Пока.

И исчез в снегу.