Солнечный зайчик (гет)

Пэнси Паркинсон никогда не была послушной.

Пэнси Паркинсон любила красное сухое и персиковые румяна.

Пэнси Паркинсон ненавидела себя, но остальных ненавидела больше.

Пэнси сбегала в детстве из дома, разбивала назло любимые отцом роскошные вазы, получала затрещины и воровала у Забини дорогие перья. Просто так.

Чтобы смотреть, как он на Зельеварении их в панике ищет.

Пэнси, очевидно, никогда не была умной, она ошибалась в столь многих вещах, что вошло в привычку — делать ошибки.

А ещё она не любила признавать свою вину открыто, внутренне выгрызая себя за содеянное.

Когда-то их семья считалась уважаемыми людьми, а Пэнси — завидной невестой. После войны никому не сдалась ни их семья, ни сама Пэнси.

Лишить детей бывших Пожирателей возможности колдовать — перебор, по её мнению. Может, и справедливо отчасти, но всё равно — перебор.

И Пэнси плевала на запрет, нарушая его сотни раз. Получая раз за разом огромные штрафы, которые оплатить не представлялось возможным.

Впрочем, даже если бы по-прежнему купалась в деньгах, всё равно не платила бы.

Просто из принципа.

С присущим ей злым легкомыслием.

Поэтому Пэнси совершенно не удивилась вызову к Главному аврору.

Почувствовала на минуту себя важной персоной, раз сам Главный заинтересовался её делом, но потом вспомнила, что Главным аврором был чёртов правильный Поттер.

Мальчик, который давно не мальчик, и которого она не видела со времён судов.

Заметив его измождённое лицо на страницах Пророка, читала об успехах, комкала газету и кидала получившийся комок в стену.

Грёбаный Поттер станет её отчитывать.

Что ж, Пэнси Паркинсон и не через такое проходила.

Она зашла в кабинет с гордо поднятой головой и в вызывающе короткой юбке.

Вина поедала изнутри за то, что когда-то сдала Поттера, но разве Пэнси хоть взглядом, хоть кивком головы покажет это?

Ни за что.

И ей совершенно наплевать, что подумает Поттер.

Он сидел за столом, небрежно раскидав в стороны кипу бумаг. С чуть съехавшими на нос очками и взъерошенной шевелюрой. Даже стёкла очков не могли скрыть тёмные тени, залегшие под глаза, а неопрятная небритость, — возможно, трёхдневная, — кричала о необходимости отпуска.

Поттер некоторое время вглядывался в её нахальную позу и молчал.

Пэнси тоже молчала. У Главного аврора к ней претензии? Вот пусть и начинает первым.

— Почему нарушаем, Паркинсон? — грубо и хрипло спросил он, не сводя пронзительных глаз.

— Знаешь, Поттер, не могу дома пачкать руки уборкой, — с вызовом произнесла она, ожидая бурной реакции. — Эльфов отобрали, деньги отобрали, но вот магию не отберёте. Хрен вам.

— Тебе грозит или депортация с лишением гражданства, или Азкабан, — спокойно ответил Поттер.

— Мне похуй.

Конечно, ей было не похуй. Или всё-таки похуй?

Пэнси давно находилась на обочине жизни и запугать её, наверное, можно было только смертной казнью.

Поттер снял очки и устало потёр веки, надевая затем очки обратно. Вздохнул.

Откинулся на спинку кожаного кресла и забросил ногу на ногу, поправляя бордовую мантию на бёдрах.

— Я могу предложить тебе исправительные работы, — сказал он.

Щедрое предложение, подумала Пэнси.

— И в чём они заключаются? — спросила вслух.

— Будешь помощницей для двух семей с годовалыми детьми. Убрать игрушки, приготовить еду, прибраться в доме.

— Помощницей? — переспросила Пэнси. — Да кто ж меня допустит до своих детей и собственного дома? У меня не та репутация.

— Я, — просто ответил Поттер. — И Гермиона с Роном. Год. Поработаешь год и будешь свободна от ограничений.

— И что я должна сделать в благодарность?

Ей было противно, но она вальяжно подошла к столу Поттера и уселась задницей на его бумаги.

Впрочем, нет. Не противно дать красавчику Главному аврору и Избранному, гораздо противнее нарушать запрет, используя магию, чтобы снять менструальную боль.

Пэнси никогда и никому не признается, что причины нарушений столь банальны — снять боль внизу живота, вылечить простуду у матери и трансфигурировать из вазы тёплый халат.

Просто потому, что на другое нет денег.

Просто потому, что не берут на работу,

Просто потому, что Пэнси не умеет просить о помощи.

Лучше сыграть роль отвязной беспринципной шлюхи, чем сознаться в собственной слабости.

Поттер однако не оценил её жеста.

Столкнул со стола, коснувшись ладонью голого бедра, отдёрнул руку, как от огня, и Пэнси показалось, что даже покраснел.

Или это лучи заходящего солнца пробились через шторы, окрасив щёки.

— Не делай так больше, — сказал он жёстко. — Или я передумаю. В Азкабане ты сгинешь, Паркинсон.

— Как скажешь, пупс, — она хищно улыбнулась и расстегнула верхнюю пуговицу на блузке.

Взгляд Поттера оказался там, где и должен был оказаться — как предсказуемо!

— Завтра приходи к восьми утра на площадь Гриммо 12, — наконец он отвёл глаза. — В брюках.

Пэнси знала, что ни за что завтра не наденет брюки.

— Ты не такая, какой хочешь казаться, — внезапно произнёс Поттер. — Просто будь собой, а я придумаю, как уговорить Министра на послабление запретов детям Пожирателей. Я знаю, что его решение несправедливо, и попытаюсь уладить. Покажи себя настоящую, Паркинсон, хотя бы в моём присутствии. Уверен, ты не пожалеешь.

— Пошёл ты на хер, — досада от его слов, и чёртова вина снова заполнили изнутри.

Поттер встал. Взял её за руку и потащил к выходу. Открыл дверь и кивнул в сторону.

— Завтра в восемь. В брюках, — повторил он.

Завтра в девять, в юбке, — решила точно, из вредности.

Каждый день Пэнси ложилась спать с верой, что в тишине появятся звуки, краски, запахи. Что она найдёт в себе силы пережить и отпустить. Хотя бы для того, чтобы кистью рисовать на щеках персиковые Вселенные, в которых есть свобода. Если есть цель — идти легче. И раз может она, может каждый.

В этот раз Пэнси Паркинсон легла спать, не представляя прошлую жизнь. Усталые глаза с тёмными кругами, повторяющими оправу очков, во сне смотрели всё так же выразительно, а тихий шёпот низкого голоса оставался в её голове: «Тебе придётся идти дальше, а для этого надо встать и сделать шаг. Шаг на пути к себе настоящей».