Солнечный зайчик (гет)

— Конный клуб, Гермиона, обязателен, если хочешь иметь связи с влиятельными людьми для продвижения по служебной лестнице, — весомо сказал Кингсли.

— Как влияние измеряется прогулками на лошадях? — возмущению Гермионы не было предела. Она абсолютно не понимала эти дурацкие «нормы», когда вместо адекватных логичных достижений нужно было знакомиться и «иметь связи с влиятельными людьми». Это же пустая трата времени! Почему ценились не ум и находчивость, а то, сколько у тебя полезных лояльных приятелей? Выборы Советников Министра превращались, таким образом, в фарс.

— Не обсуждается, — отрезал Министр.

И вот в свой законный выходной Гермиона оказалась в конном клубе, вместо того, чтобы провести время с пользой, например, у неё осталась тонна непрочитанных трактатов по градостроению, которые пригодились бы ей в разработке нового законопроекта. Она лелеяла надежду, что именно её проект одобрит Министр, и имя Гермионы Грейнджер будет сиять на табличке кабинета Советника Министра. Но Кингсли будто не слушал, настойчиво рекомендуя посещать никому не нужные мероприятия и производить впечатление на других чиновников.

Наигранность и вынужденные правила этикета претили Гермионе, зато приходились по душе таким напыщенным индюкам вроде Люциуса Малфоя, который конечно же был завсегдатаем конных прогулок. Сиял, словно лощёный жеребец, с роскошной гладкой гривой серебряных волос, в бело-голубой мантии для верховой езды, расшитой вензелями, и узких белых лосинах.

Гермиона со стыдом взглянула на свой простенький коричневый костюм, купленный в маггловском магазине первым попавшимся. Он ей даже не подходил по фигуре, превращая тонкую талию в мешкообразное нечто. Кажется, Малфой тоже отметил убогость наряда, ибо его бровь издевательски взметнулась вверх.

Он неуместен — кричало его выражение лица.

Ты неуместна — вот что подразумевалось.

Впрочем, Гермиона была согласна с последним. Ей не место среди богатых чистокровных задниц. И тем не менее, высоко подняв голову, выпрямив спину, она гордо прошла мимо, стараясь не смотреть в сторону Малфоя.

Люциус Малфой после войны из кожи вон лез, помогая следствию в поимке сбежавших Пожирателей и показательно раскаявшись в суде. Гермиона не верила ни на йоту в правдивость его слезливых рассказов, но факт оставался фактом — Люциус Малфой оправдан и занимает почетное место среди Советников Министра, как ни в чём не бывало.

— Мисс Грейнджер, рад видеть вас в нашем элитном клубе, — выделив слово «элитный», расплылся в слащаво-подобострастной улыбке Малфой. Будто и не было часов пыток в его поместье, будто не он пытался забрать силой пророчество у Гарри, будто не он пугал Волдемортом членов Ордена.

Лицемер.

— А что, вы выкупили этот клуб? Или почему он ваш? — невинно поинтересовалась Гермиона.

— Наш — означает то, что его посещают только избранные, — сквозь зубы проговорил Малфой. — Вот и вы почтили нас честью лицезреть вас и ваш утончённый костюм, — его улыбка-оскал стала шире.

— Всего доброго, мистер Малфой, — решила не продолжать никому не нужный разговор Гермиона.

Она подошла к коню, где уже ждал наставник по верховой езде, полагающийся всем новичкам.

Наставника звали Майкл, и он улыбался Гермионе во все тридцать два зуба, не обращая внимания ни на костюм, ни на происхождение. Собственно, никто в элитном клубе не хамил Гермионе Грейнджер, помня заслуги перед магическим миром.

Кроме Малфоя.

* * *

Верховая езда выходила крайне дерьмово. Болела каждая мышца в теле, пальцы соскальзывали с поводьев, а любая кочка отдавалась в пояснице. Мерзавец Малфой наяривал круги на белом жеребце с легкостью и изяществом, усмехаясь потугам Гермионы.

Она с завидным упрямством не сдавалась и продолжала выполнять команды Майкла, в душе проклиная и Майкла, и Кингсли, и чёртов элитный конный клуб.

После прогулки Гермиона без сил упала на диване и чуть не проспала утром на работу.

* * *

В следующее воскресенье всё повторилось. И в следующее за ним. И так каждую неделю. Гермиона ненавидела лошадей, натирающее промежность седло и толстую ткань своего костюма, который она не сменила на новый из упрямства.

Малфой не упускал случая подчеркнуть, насколько «мисс Грейнджер» неуклюжа и не подходит сияющему обществу любителей коней.

Гермиона парировала все его выпады, смеясь над тем, как он злится. Между ними пролегала добрая пропасть лет, но Люциус Малфой обижался и любил задевать побольнее, как семнадцатилетний мальчишка. Наверное, у них с Драко это семейное. Тот в школе цеплял их при любой возможности, в особенности Гарри, а Люциус сейчас вкалывал шпильки в адрес Гермионы. Благо грязнокровкой не называл, потому что Министром было запрещено использовать это прозвище еще в девяносто девятом.

— Попробуйте проехать одна, — сказал ей Майкл, видя небольшие успехи Гермионы, стоившие стёртых до кровавых мозолей ладоней и утиной походки.

Гермиона, окрылённая, погнала жеребца Беллерофонта. Тот, почуяв свободу, резко рванул вперёд. Ветер засвистел в ушах и обжёг лицо, перекрыв дыхание в первое мгновение.

Отвлекшись потереть рукой полные пыли глаза, Гермиона не рассчитала, что одной левой держать поводья неопытной девушке будет сложно, особенно, когда конь под тобой решил преодолеть овраг.

Она вылетела из седла, однако одна нога зацепилась за стремена, и получилось перехватить их руками, чтобы не расквасить лицо об землю. Вспотевшие руки скользили, и Гермиона понимала, что долго не продержится, а её наставник Майкл безбожно и совершенно безответственно, как отметила она про себя, отстал.

Когда она уже мысленно попрощалась с жизнью, родителями и друзьями, чья-то прохладная магия коснулась тела, обвила лианой и вернула в седло, заодно поправив растрёпанные волосы.

Резкий оклик остановил Беллерофонта, и Гермиона увидела рядом Малфоя, держащего магией под узцы её жеребца.

— Вы в порядке, мисс Грейнджер? — в его вопросе, на удивление, не звучало привычной издевки, а в серых глазах промелькнула забота? Ох, что только не почудится от стресса!

— Болит нога, — призналась Гермиона, чувствуя, как распухает лодыжка, и как сжимают узкие сапоги.

Малфой спешился, и подошёл к Гермионе, она посмотрела вниз, но поняла, что спрыгнуть сама вряд ли сможет. Малфой тоже понял, поэтому мгновение спустя сильные руки бережно подхватили Гермиону и сняли с лошади.

Прядь белых волос пощекотала щёку, и Гермиона ощутила свежий запах лимонного сада после дождя. Так пахла вербена — немного цитрусами, немного леденцами, — трава Венеры, из которой кельты готовили напиток любви и примирения врагов.

Малфой усадил Гермиону на мягкую траву и привязал Беллерофонта к дереву.

— Позвольте взглянуть на вашу ногу? — сказал он, присаживаясь рядом.

— О, не стоит. Мне просто нужна моя палочка, я знаю достаточно много целительских заклинаний, думаю, справлюсь, — затараторила Гермиона, почему-то чувствуя себя неловко под взглядом Малфоя.

— Вот эта? — он насмешливо извлёк две сломанные деревяшки из кармана. — Нашёл в траве.

— О, нет, — расстроенно протянула Гермиона. — Это моя.

Придётся ещё и новую палочку покупать.

Ей было очень жаль, палочка столько лет служила ей верой и правдой.

— Теперь позволите вам помочь, мисс Грейнджер? — насмешливо спросил Малфой.

— Хорошо, — согласилась Гермиона.

Она прикусила собственный кулак, чтобы громко не застонать, когда Малфой стаскивал сапог с безобразно опухшей ноги.

— Салазар задери, этот лентяй Майкл ни на что не годится, — выругался он. — Кто же отпускает новичка одного? Ваш наставник полное дерьмо.

Гермиона впервые была с ним согласна, однако от этого ноге легче не становилось.

— Перелом, — заключил Малфой. — Минутку.

Он наколдовал палочкой заклинание, к удивлению Гермионы, ей неизвестное, и отёк резко уменьшился.

— Что это за заклинание?

Малфой самодовольно усмехнулся, невероятно гордый собой:

— Фамильная магия. Изобретение моего отца. Любил участвовать в Дуэльном клубе, приходилось иногда лечить покалеченные конечности.

Он колдовал над несчастной ногой минут пять, и эти минуты показались Гермионе вечностью. Она заворожённо наблюдала за россыпью искр малфоевской магии, колющей прохладными иголочками. Магия, казалось, имела не только температуру, но и запах. Вербена заполнила собой все рецепторы в носу Гермионы, и безумная навязчивая мысль уткнуться носом в шёлковые белые волосы вертелась в голове, которой она всё-таки ударилась, не иначе.

Гермиона слишком долго была одинока. Она думала, что в жизни всё так же, как и в любимых книжках — есть красивый принц на белом коне, предназначенный только для неё.

Когда-то принцем она короновала Рона, и лишь спустя время поняла, какие они разные. Рон мечтал о большой семье, такой же, как та, где вырос, и категорически не видел Гермиону в роли Советника Министра.

А Гермиона не хотела детей, пока не сделает карьеру, потому они благополучно разошлись с Роном, и даже остались друзьями. Больше отношений у неё не появлялось.

Несмотря на амбициозные стремления и показное равнодушие, Гермиона всё равно ощущала себя одинокой, возвращаясь домой, где её ждал только старенький Живоглот. Хотелось бы тёплых рук, обнимающих после работы и заботливых вопросов о том, как прошёл день, без излишних ожиданий.

И когда впервые за долгое время мужские руки заботливо лечили ногу, периодически касаясь пальцами кожи, проверяя на ощупь результаты исцеления, Гермиона почувствовала смятение и жар пылающих щёк.

— В мэноре есть книги по целительству, написанные моими предками, — произнёс Малфой. — Их никто не видел, кроме членов нашей семьи. Если интересно, могу вам одолжить, — он помолчал немного, затем добавил: — В качестве извинения за то, что произошло с вами в моём доме несколько лет назад.

— О, — только и смогла выдохнуть Гермиона.

Люциус Малфой извинился.

Открыть доступ к фамильной магии Гермионе, магглорожденной волшебнице, грязнокровке, было огромным шагом навстречу с его стороны.

— Вы же понимаете, что я не смогу отказаться?

— Я питаю надежду, что не откажетесь, — искренне заявил Малфой. — Гермиона.

— Буду надеяться, что моё присутствие не смутит вашу супругу и Драко, — от звучания имени, произнесённого столь проникновенно человеком, когда-то сражавшимся на другой стороне, Гермиона еле выдавила из себя слова.

— Нарцисса умерла почти сразу после войны, её сердце не выдержало перенесённого стресса, — грустно ответил Малфой. — А Драко съехал из поместья куда-то в маггловский район Лондона. Так что я одиноко доживаю свой век в холодном и пустом особняке.

«Доживаю» прозвучало немного наигранно драматично, но вполне соответствовало малфоевской манере выражаться.

— Мои соболезнования, мистер Малфой. Я не знала.

— Ничего. И зовите меня Люциус, я не настолько стар.

— Люциус, — повторила Гермиона, прокатывая букву за буквой на языке. Вкусно.

— Ножка здорова, — Люциус поднялся. — Как раз бежит ваш дуралей-наставник Майкл. За это время вы могли сто раз умереть.

— Мерлин, мисс Грейнджер, какая оплошность! — кричал Майкл.

— Оплошность?! — возмутился Люциус. — Мисс Грейнджер чуть не погибла из-за вашего безответственного отношения! В ваши руки вверили обучение Героини войны! Я подниму вопрос о вашем исключении из клуба и молитесь, чтобы это не дошло до Министра, — угрожающе зашипел он.

— Всё в порядке, — Гермиона коснулась рукава его мантии.

— Не в порядке, — завёлся Люциус. — Это непростительно.

Майкл выглядел испуганно, и его руки дрожали.

— Благодаря вам с моей ногой всё в порядке, — Гермиона улыбнулась. — Мне повезло, что вы оказались рядом.

— Это действительно чудо, что мистер Малфой оказался так близко, — пробормотал Майкл. — Поразительно.

— Что ты там бубнишь? — угрожающе тихо произнёс Люциус.

— Ничего, сэр. Простите, я действительно виноват.

— Думаю, вам нужен другой наставник, Гермиона, — весомо сказал Люциус. — Более опытный и умеющий обращаться, как с лошадьми, так и с женщинами на лошадях.

— Вы про себя? — поинтересовалась Гермиона. — Поразительная доброта сегодня исходит от вас, Люциус. Я думала, вы считаете, что мне здесь не место, — прямолинейно ответила она.

— Я передумал, — не смущаясь ответил тот. — Вам просто нужен хороший учитель, и через пару недель вы дадите фору всем, кто посещает клуб.

Гермиона скептично посмотрела на Люциуса, но он оставался невозмутимым. Его поведение выглядело подозрительным, и, наверное, стоило понаблюдать за этим изворотливым, но крайне обаятельным лисом.

— Ладно. Моя нога уже не болит, и я готова ездить верхом в том же объеме.

Тогда увидимся в следующее воскресенье?

— Я буду ждать вас в Малфой-мэноре. Например, во вторник. Придёте? — Люциус встряхнул волосами, и они рассыпались по плечам, отливая на солнце серебром. У Гермионы никогда в жизни не было столь послушных и гладких волос.

— Приду, — вызывающе ответила она. — Хочу получить ваши извинения в полной мере.

Люциус склонил голову в почтительном жесте.

— Всенепременно.

— И… спасибо, Люциус, что вылечили мою ногу. В Мунго я провалялась бы два дня, и, уверена, было бы всё ещё больно.

— Рад быть полезным, Гермиона. До встречи во вторник.

Люциус с лёгкостью запрыгнул на своего белого жеребца с не менее роскошной гривой и, кинув строгий взгляд в сторону Майкла, ускакал прочь, оставляя клубы пыли.

Дул тёплый июньский ветер, наполняя душу и сердце чем-то новым и ярким, но ненавязчивым, как цветок вербены. Таким же сладостным, но свежим и лёгким, дарующим надежду на самое светлое будущее.

Гермиона чувствовала на расстоянии интерес Люциуса, его энтузиазм и столь манкую сладостную решимость. Если раньше не возникало никаких вопросов, лишь желание самой исполнить все свои мечты — отправить очередного рыцаря восвояси, продуть дракону в шахматы и вынудить пару соседних государств объединиться в дружественный союз, то сейчас хотелось согреть ладони и стопы частичками случайной нежности. Пока дыхание сбивается от мысли, что прошлое ещё рядом, будущее поставлено на паузу. Ожидание плохого — ненадежный компаньон.

Но можно всё исправить и разрешить себе то, о чём боялась думать. Начаться там, где прежде была пустота. Позволить себе жить дальше и пробовать что-то новое, не страшась подвоха.

Она придёт во вторник в место, бывшее для неё адом. Она проживёт свои страхи и откроет сердце для новой вселенной.

Чем бы это ни кончилось.

Пэнси Паркинсон никогда не была послушной.

Пэнси Паркинсон любила красное сухое и персиковые румяна.

Пэнси Паркинсон ненавидела себя, но остальных ненавидела больше.

Пэнси сбегала в детстве из дома, разбивала назло любимые отцом роскошные вазы, получала затрещины и воровала у Забини дорогие перья. Просто так.

Чтобы смотреть, как он на Зельеварении их в панике ищет.

Пэнси, очевидно, никогда не была умной, она ошибалась в столь многих вещах, что вошло в привычку — делать ошибки.

А ещё она не любила признавать свою вину открыто, внутренне выгрызая себя за содеянное.

Когда-то их семья считалась уважаемыми людьми, а Пэнси — завидной невестой. После войны никому не сдалась ни их семья, ни сама Пэнси.

Лишить детей бывших Пожирателей возможности колдовать — перебор, по её мнению. Может, и справедливо отчасти, но всё равно — перебор.

И Пэнси плевала на запрет, нарушая его сотни раз. Получая раз за разом огромные штрафы, которые оплатить не представлялось возможным.

Впрочем, даже если бы по-прежнему купалась в деньгах, всё равно не платила бы.

Просто из принципа.

С присущим ей злым легкомыслием.

Поэтому Пэнси совершенно не удивилась вызову к Главному аврору.

Почувствовала на минуту себя важной персоной, раз сам Главный заинтересовался её делом, но потом вспомнила, что Главным аврором был чёртов правильный Поттер.

Мальчик, который давно не мальчик, и которого она не видела со времён судов.

Заметив его измождённое лицо на страницах Пророка, читала об успехах, комкала газету и кидала получившийся комок в стену.

Грёбаный Поттер станет её отчитывать.

Что ж, Пэнси Паркинсон и не через такое проходила.

Она зашла в кабинет с гордо поднятой головой и в вызывающе короткой юбке.

Вина поедала изнутри за то, что когда-то сдала Поттера, но разве Пэнси хоть взглядом, хоть кивком головы покажет это?

Ни за что.

И ей совершенно наплевать, что подумает Поттер.

Он сидел за столом, небрежно раскидав в стороны кипу бумаг. С чуть съехавшими на нос очками и взъерошенной шевелюрой. Даже стёкла очков не могли скрыть тёмные тени, залегшие под глаза, а неопрятная небритость, — возможно, трёхдневная, — кричала о необходимости отпуска.

Поттер некоторое время вглядывался в её нахальную позу и молчал.

Пэнси тоже молчала. У Главного аврора к ней претензии? Вот пусть и начинает первым.

— Почему нарушаем, Паркинсон? — грубо и хрипло спросил он, не сводя пронзительных глаз.

— Знаешь, Поттер, не могу дома пачкать руки уборкой, — с вызовом произнесла она, ожидая бурной реакции. — Эльфов отобрали, деньги отобрали, но вот магию не отберёте. Хрен вам.

— Тебе грозит или депортация с лишением гражданства, или Азкабан, — спокойно ответил Поттер.

— Мне похуй.

Конечно, ей было не похуй. Или всё-таки похуй?

Пэнси давно находилась на обочине жизни и запугать её, наверное, можно было только смертной казнью.

Поттер снял очки и устало потёр веки, надевая затем очки обратно. Вздохнул.

Откинулся на спинку кожаного кресла и забросил ногу на ногу, поправляя бордовую мантию на бёдрах.

— Я могу предложить тебе исправительные работы, — сказал он.

Щедрое предложение, подумала Пэнси.

— И в чём они заключаются? — спросила вслух.

— Будешь помощницей для двух семей с годовалыми детьми. Убрать игрушки, приготовить еду, прибраться в доме.

— Помощницей? — переспросила Пэнси. — Да кто ж меня допустит до своих детей и собственного дома? У меня не та репутация.

— Я, — просто ответил Поттер. — И Гермиона с Роном. Год. Поработаешь год и будешь свободна от ограничений.

— И что я должна сделать в благодарность?

Ей было противно, но она вальяжно подошла к столу Поттера и уселась задницей на его бумаги.

Впрочем, нет. Не противно дать красавчику Главному аврору и Избранному, гораздо противнее нарушать запрет, используя магию, чтобы снять менструальную боль.

Пэнси никогда и никому не признается, что причины нарушений столь банальны — снять боль внизу живота, вылечить простуду у матери и трансфигурировать из вазы тёплый халат.

Просто потому, что на другое нет денег.

Просто потому, что не берут на работу,

Просто потому, что Пэнси не умеет просить о помощи.

Лучше сыграть роль отвязной беспринципной шлюхи, чем сознаться в собственной слабости.

Поттер однако не оценил её жеста.

Столкнул со стола, коснувшись ладонью голого бедра, отдёрнул руку, как от огня, и Пэнси показалось, что даже покраснел.

Или это лучи заходящего солнца пробились через шторы, окрасив щёки.

— Не делай так больше, — сказал он жёстко. — Или я передумаю. В Азкабане ты сгинешь, Паркинсон.

— Как скажешь, пупс, — она хищно улыбнулась и расстегнула верхнюю пуговицу на блузке.

Взгляд Поттера оказался там, где и должен был оказаться — как предсказуемо!

— Завтра приходи к восьми утра на площадь Гриммо 12, — наконец он отвёл глаза. — В брюках.

Пэнси знала, что ни за что завтра не наденет брюки.

— Ты не такая, какой хочешь казаться, — внезапно произнёс Поттер. — Просто будь собой, а я придумаю, как уговорить Министра на послабление запретов детям Пожирателей. Я знаю, что его решение несправедливо, и попытаюсь уладить. Покажи себя настоящую, Паркинсон, хотя бы в моём присутствии. Уверен, ты не пожалеешь.

— Пошёл ты на хер, — досада от его слов, и чёртова вина снова заполнили изнутри.

Поттер встал. Взял её за руку и потащил к выходу. Открыл дверь и кивнул в сторону.

— Завтра в восемь. В брюках, — повторил он.

Завтра в девять, в юбке, — решила точно, из вредности.

Каждый день Пэнси ложилась спать с верой, что в тишине появятся звуки, краски, запахи. Что она найдёт в себе силы пережить и отпустить. Хотя бы для того, чтобы кистью рисовать на щеках персиковые Вселенные, в которых есть свобода. Если есть цель — идти легче. И раз может она, может каждый.

В этот раз Пэнси Паркинсон легла спать, не представляя прошлую жизнь. Усталые глаза с тёмными кругами, повторяющими оправу очков, во сне смотрели всё так же выразительно, а тихий шёпот низкого голоса оставался в её голове: «Тебе придётся идти дальше, а для этого надо встать и сделать шаг. Шаг на пути к себе настоящей».