Стереть тебя из себя (гет)

От лица Айлы

Пятница. Я снова не спала всю ночь — тело гудит от усталости, глаза щиплет от недосыпа, а в голове — шум, как от старой плёнки. Пыталась заглушить боль, что гложет меня каждый день, — выплёскивая её на холст.

Смотрю в зеркало. Сначала — на себя. Тональником замазываю синяки под глазами, как художник маскирует трещины на старом полотне. Затем — на картину в углу. Она будто прячется. Как и я. Как и то, что во мне.

Отгоняю мысли, как сигаретный дым. Провожу кистью по лицу — медленно, словно выстраивая маску. Пепельные пряди падают на щёки — собираю их в небрежный пучок. Натягиваю джинсы, подчёркивающие ноги, топ, сверху — рубашку. Движения почти автоматические. Привычные. Словно надеваю не одежду, а роль.

Снова — зеркало. Оттуда смотрит девочка, почти нереальная: светлая кожа, острые скулы, линия шеи, как у фарфоровой статуэтки. Почти ангел. Но с выжженной душой. И в серо-голубых глазах — холодный шторм. Глубокий, без дна. Такой, в который лучше не заглядывать. Его вижу только я.

Миру плевать. Он давно разучился смотреть в глаза.

Иногда мне кажется, что я выгляжу так, как будто всё хорошо. Но это просто привычка не показывать, что внутри.

Быстро выбегаю из квартиры, на ходу ища ключи от машины — той самой, что заботливо подарил отец, чтобы его «принцесса» не утруждала себя ожиданием такси. И с наивной надеждой, что собственный автомобиль научит меня пунктуальности. Наивность — его второе имя.

Через двадцать минут машина уже тормозит у здания университета. На парковке меня поджидает Кэтрин — моя «лучшая» подруга. Даже она не знает всей той боли, которую я таскаю в себе каждый день, как ржавый якорь на дне. Но она — одна из немногих, чьё присутствие помогает мне не провалиться в бездну.

Выхожу из машины. Натягиваю на лицо улыбку, словно латку на треснувшую поверхность. Я не хочу тревожить её своими мыслями. Не хочу — и не могу.

Кэтрин переминается с ноги на ногу, поправляя ремешок сумки и посматривая на экран телефона. По глазам вижу — ей не терпится поделиться новостью. Наверняка с очередной сплетней. Но, честно говоря, именно такие разговоры — лёгкие, ни о чём — иногда спасают. Держат на плаву. Не дают утонуть в тишине собственной головы.

Ускоряю шаг. Ещё немного — и она, кажется, взорвётся, как хлопушка на Рождество.

— Айла, твою мать, сколько тебя ждать можно?! — взрывается она, наигранно раздражённая. Но по глазам видно — рада.

Мы обнимаемся. Искренне. Даже слишком. От этих объятий становится как-то не по себе — будто кто-то обнял мои трещины. Они заныли. Захотелось вырваться. Или расплакаться. Или остаться — и просто молчать.

— Выглядишь отвратительно, — смеётся она, оглядывая меня с ног до головы.

Я перехватываю её взгляд. Он скользит по мне слишком долго. Чуть поджимаю губы, но всё равно улыбаюсь.

— И тебе доброе утро, — отвечаю с широкой улыбкой. Слишком широкой. Как будто не я умирала ночью от боли.

— Короче, я знаю, что тебе нравится NOIR, — начинает Кэтрин, вся светится предвкушением, поправляя свои идеально уложенные каштановые волосы. Не то что у меня — мои пепельные, как обычно, собраны кое-как. Иногда мне кажется, что мои волосы отражают мою суть: красиво, но будто после шторма. Как будто кто-то провёл по ним пальцами, оставляя следы беспорядка и тишины внутри.

— Ближе к делу, — бубню, направляясь к зданию университета. Я устала. От людей, от мыслей, от этой бесконечной игры в «нормальность». Мимо проходят студенты: кто-то болтает без умолку, кто-то трясётся перед экзаменом, а кто-то, как фоновая массовка, уткнулся в экран телефона и идёт на автопилоте. Иногда я завидую им — их простоте, их неосознанности, их обычности.

— Сегодня вечером его концерт. А после — афтер-пати. Типа только для «своих». Стив достал нам приглашения, — она говорит так, будто вручает мне билет в другой мир. Мир, в котором можно просто быть. Без прошлого. Без мыслей. Может, даже — без меня. — Так что сегодня будет вечер крутой музыки, моря алкоголя и горячих парней, — смеётся Кэтрин, влетая в здание.

Мне нравится творчество NOIR. Но я не фанатка. Пара треков — да, в плейлисте есть. Они мрачные, немного болезненные. Но честные. И, возможно, потому они мне и заходят. В них есть нечто такое, что никто не произносит вслух.

А ещё... идея вечеринки вдохновляет. Вот он, блеск этой жизни: брендовые шмотки, дорогие тачки, влиятельные знакомые, которые могут достать тебе любой золотой билет. И вечеринки. Всегда вечеринки. Я будто живу в фильме. Только это не комедия. Скорее артхаус с элементами психодрамы, где никто не знает, зачем всё это, но музыка красивая.

Я люблю тусить. Люблю сгорать в неоне и танцевать, как будто никого нет. Люблю тусить так, чтобы утро было горьким от стыда — значит, жила. Пусть даже не для себя. Пусть просто, чтобы не развалиться ночью. Потому что именно вечеринки помогают не утонуть в своих мыслях. Помогают забыться. Хоть на время. Хоть чуть-чуть. И не умирать от воспоминаний каждый раз, когда наступает тишина.

Оставшийся день пролетает на автопилоте: пары, экзамен, пустые разговоры, от которых болит голова. Мы с Кэтрин быстро прощаемся, и я почти бегом направляюсь к своей машине. Жму на газ и исчезаю с парковки, будто отрываюсь от всего этого декора — людей, их лиц, их фраз, которые не значат ничего.

Нужно подготовиться. Навести марафет. Выбрать лучший наряд — такой, который одним своим видом кричит: «самка в охоте». Только мне-то не до охоты. Мне надо утонуть — не в флирте, а в забвении. Раствориться. Забиться в музыку и алкоголь так, чтобы хотя бы на несколько часов исчезнуть из своей собственной головы.

С каждой минутой приближения концерта внутри будто запускается мотор — глухой, неровный, на взрыве. Тревога. Сначала едва ощутимая — как тень, как предчувствие. Потом — навязчивая, пульсирующая, будто внутри кто-то шепчет: «будь начеку». Я отмахиваюсь. Убеждаю себя, что это просто усталость. Просто нервы. Просто день такой.

Когда всё готово — макияж, наряд, волосы, маска — я выхожу из квартиры. В груди как-то выжжено. Но под этой пустотой — дрожащий ток, как от оголённого провода. Как будто весь мир затаил дыхание, а воздух стал гуще, плотнее, будто перед грозой. Что-то точно должно сегодня случиться.

От лица Дэмиана

Свет бьёт в глаза. Толпа орёт. Я стою за кулисами, докуриваю наполовину слипшийся косяк. Горечь во рту, ладони немного подрагивают, как всегда перед выходом. В груди — как перед падением. Не страх. Просто привычный передоз пустоты.

Я не выхожу — я вылетаю. В голос, в свет, в ярость. Музыка бьёт в уши, как молот по стеклу — резко, глухо, до звона в висках. Всё как всегда. Всё как надо. Дёрнул воротник, облизал губы. Первый аккорд.

Толпа ревёт. Свет хлещет по глазам. Всё движется, всё вибрирует. Я будто внутри чужого тела. Челюсть скована, спина напряжена, пальцы на грифе — чужие. Механика. Холод. Контроль.

До того самого взгляда.

Она. Стоит в зале. Ни вспышек, ни айфонов, ни фальши. Просто смотрит. Прямо. В меня. Не в образ. Не в сцену. В меня.

Словно ток по нерву. Я сбиваюсь. Пальцы дёргаются, будто кто-то выдернул вилку из сети. На долю секунды. Внутри будто проваливается ступень. Никто не заметил. Кроме меня. И, возможно, неё.

Что за чёрт?

Я продолжаю — текст, ритм, контакт с залом. Двигаюсь, как надо. Но всё уходит на второй план. Всё мутнеет. Есть только она. Эти глаза. Серо-ледяные. Будто тянут за собой. Не испуганы. Не впечатлены. Просто... держат.

В голове — глухой взрыв. Ни строчек, ни рифм. Только ощущение. Жжёт под рёбрами. В пальцах будто разряд. Нервы оголены.

Я ухожу в припев, как в шторм. Чтобы не думать. Чтобы не сдохнуть прямо на сцене от странной, липкой тревоги, которую она включила одним взглядом. Кто она такая? И почему мне стало больно живым?

Ненавижу это. Ненавижу, когда кто-то просачивается сквозь стены, которые я строил годами. А она просочилась. Молча. Просто взглядом.

Она не улыбается. Не прячется. Просто стоит. И держит меня. Я чувствую, как за ней — тишина. Как будто весь зал гудит, а вокруг неё — пустота. И это пугает сильнее, чем вся толпа.

Ладно. Доиграю. Додышу. Но после — найду её. Клянусь, чёрт возьми, найду.

Потому что это не просто взгляд. Это вызов. Это удар. Это первый трещащий аккорд чего-то, что может меня разнести.

От лица Айлы

Грохочет бас. Свет режет глаза. Толпа сжимается вокруг меня, как море, которое вот-вот затопит. Сердце бьётся быстро, в ладонях влажно, будто тело заранее знает — что-то должно случиться. Что-то, что вывернет всё изнутри. Но я стою. Я не двигаюсь. Смотрю на сцену. На него.

NOIR. Дэмиан. Он выходит — как будто не идёт, а прорывается сквозь свет и шум, как через бетон, с трещиной в голосе и огнём в груди. Весь в чёрном, голос — будто наждак, скользящий по коже. Его музыка звучит так, будто он вырывает из себя каждую строчку. Он поёт не для толпы. Он поёт, потому что не может молчать.

Я чувствую, как звук проходит сквозь тело. Вибрация где-то под рёбрами. И вдруг — он смотрит. Прямо в зал. И на мгновение — в меня.

Я не уверена. Может, показалось. Может, просто свет. Но сердце сбилось с ритма, и в горле пересохло. Но взгляд — как лезвие, острый, холодный, будто режет изнутри. Останавливает дыхание. Что-то внутри дёрнулось. Я замерла. Он продолжает петь, но теперь — будто с насмешкой. Будто что-то знает.

Мир вокруг замирает. Всё стало тише. Только сцена. Только он. И я. Биение в ушах глушит всё остальное. Между нами десятки людей, но кажется, что воздух стал плотным, как вода. И мы тонем.

Я не могу отвести взгляд. Он — как гравитация. Тихая, тянущая, неотвратимая. Но не потому что он красивый — а потому что в нём что-то болит. Так же, как во мне.

Я впервые чувствую: он не просто поёт. Он чувствует боль, которую я не могу описать словами. И этот взгляд — он будто говорит: я вижу тебя.

Мурашки — острые, горячие. От пяток до затылка, как будто кто-то шепчет на кожу. И я не знаю — испугаться мне или шагнуть навстречу. К нему. К тому, что болит. К тому, что может выжечь.

* * *

Когда микрофон ударяется об пол с глухим звуком, и Дэмиан покидает сцену, Айла будто просыпается. Её дыхание сбивается, в груди сжимается что-то странное и тянущее, как будто кто-то зацепился крючком за внутренности. Это не боль — это щемящая, горящая пустота, которая расползается по телу, вытесняя воздух. Воздух в зале — вязкий, пропитанный потом и эмоциями.

Она резко разворачивается и выбегает на улицу. Тело дрожит, ладони влажные. Айла достаёт сигарету, пытается прикурить, но зажигалка скачет в пальцах. Пламя пляшет, как будто дразнит, отражая её собственную хрупкость — неустойчивость, попытку удержать контроль, которого уже нет. Первый вдох — обжигающий. Никотин не помогает. Только добавляет головокружения.

— Айла, ты в порядке? — Кэтрин настигает её у стены клуба. Она внимательно вглядывается в подругу, как будто пытается понять, в какой именно момент Айла стала такой чужой — даже самой себе. Откидывает с её лица пряди, прилипшие ко лбу.

Айла отводит взгляд, выдыхает дым:

— Всё хорошо, — отвечает, стараясь улыбнуться. Но улыбка выходит кривой, натянутой. — В зале было душно. Голова закружилась.

— Точно от духоты? Или от того, какой NOIR красавчик? — шутит Кэтрин, игриво толкая подругу в бок.

Айла хрипло смеётся. Но в груди — провал. Она вспоминает этот взгляд. Прямой. Пронзающий. Тот самый момент, когда их глаза встретились. Он будто задел струну внутри, которую она годами пыталась не трогать — и она отозвалась забытой болью, гулкой, как колокол. Если бы дать ей звучать дальше — это бы сожгло её изнутри.

Может, показалось. Может, она просто хотела верить, что он видел — её. Настоящую. Без маски. Без «всё хорошо».

Но это не был мираж. Она кожей ощущала этот взгляд. Он был — горячий, тяжёлый, будто оголённый провод, коснувшийся сердца. И теперь внутри всё фонит.

Что бы это ни было, внутри уже что-то сдвинулось. Мир сдвинулся. Что-то откололось и поползло внутри. И назад дороги не будет. Она чувствует, как грани привычного начинают трескаться. Как будто всё, что было до, уже не имеет веса.

Афтерпати проходило в загородном доме концертного менеджера NOIR. Стив любезно вызвался подвезти девушек до места назначения, но сам не остался — укатил обратно к жене и новорождённому сыну. Вот они, прелести семейной жизни. Стабильность, тишина, прикосновения без боли, пальцы, которые не помнят, как это — сжимать себя до синяков. Почти сказка — только не для неё. Айла на секунду задумалась — а хотела бы она такую жизнь? Наверное, да. Тихую. С запахом кофе по утрам и руками, не пахнущими сигаретами. Но она слишком сломана, чтобы полностью отдаться «нормальной» жизни. Сейчас оставалось одно — заглушать мысли алкоголем и чужим смехом.

— Приём, Земля вызывает Айлу! — голос Кэтрин вырывает её из себя. Подруга стоит перед ней — вся такая яркая, статная, будто только сошла с обложки. Она протягивает коктейль, в котором больше эстетики, чем вкуса.

Дом огромный, с мраморными полами, зеркалами в золотых рамах и лестницей, по которой, казалось, можно подняться к чужим мечтам, не своим. Музыка долбит в стены. Смешанный аромат алкоголя, дыма и дорогого парфюма кружит голову. Народу немного — только «свои» и те, кому повезло урвать приглашение. NOIR — звезда, которая горит всё ярче, и каждый хочет оказаться в тени этой вспышки.

Кэтрин и Айла протискиваются сквозь танцующие тела к бару.

— Виски, — кричит Айла, но бармен будто читает по губам. Стакан наполняется янтарной жидкостью. Айла смотрит, как она стекает по стенкам бокала, гипнотизируя, как будто в этом движении есть что-то притягательное и опасное одновременно. Её тянет к этому, как тянет к краю — потому что край тише мыслей. Хочется забыться, заткнуть шум внутри. Пусть обожжёт, пусть будет больно — лишь бы не слышать себя.

Кэтрин куда-то исчезает — как всегда. Айла делает глоток. Горло обжигает. Она оглядывается. Всё как всегда — шум, свет, лица, чужие и одинаковые. Как маски в одном и том же сне. Пока внутри не щёлкает что-то острое. В теле. В затылке. Как короткое замыкание — она замирает на вдохе. Она чувствует взгляд. Плотный. Невыносимо живой.

И находит его.

Он сидит на диване. Вальяжно. Раскинуто. Вокруг — девицы, словно с рекламного баннера: глянцевые, шумные, пустые. Они тянутся к нему, смеются в голос, сгибаются так, будто готовы прямо здесь наброситься на член. Он будто не видит их. Или видит — но не чувствует. Потому что всё внимание — на неё.

Незнакомка. Её платье — простое, из шёлка, неяркое, но именно оно будто выжигает ему сознание. Он ловит себя на том, что хочет сорвать его с неё. Не из-за похоти. Он хочет сорвать с неё не только шёлк, но и всё, за чем она прячется: вымученную осанку, ледяной взгляд, маску безразличия. Он хотел бы видеть её такую, какой она боится быть — настоящую, ранимую, открытую. Чтобы она позволила смотреть вглубь, а не только на шёлк, закрывающий тело.

С ней королевы кажутся фальшивками. Безвкусными. Все эти обнажённые тела рядом теряют краску, пока она просто стоит и пьёт, как будто её это всё не касается.

Он чувствует, как всё внутри срывается с тормозов — будто кто-то резко вдавил педаль газа в пол. Никаких тормозов. Есть только желание: всю. Сейчас. Здесь. Без масок. Без глянца. Без слов. Только этот пульс между ними. Он не знает, кто она. Но точно знает — она ярче всех красок в этой комнате.

В этом взгляде нет удивления. Только что-то, похожее на узнавание. Словно он не просто смотрит — он вспоминает. Он как продолжение сцены, где всё остановилось, как будто он ждал именно её. Его глаза — как гвозди. Прибивают её к полу, пронзают живот, отдают в колени слабостью.

Он будто говорит: ты пришла. И внутри — снова тот же ток. Айла делает глоток, чтобы спрятать дрожь. Напрасно. Он уже там — под кожей, в пульсе, между рёбер.

На фоне звучит музыка, голос певца будто скользит по коже, цепляя нерв. В какой-то строчке — про то, как тело вспыхивает от одного взгляда, как кто-то танцует с закрытыми глазами, словно в огне — Айла узнаёт себя. Это не просто песня, это будто признание. Всё между ними уже пульсирует, уже тлеет, даже если они ещё не прикоснулись.

Айла не выдерживает. Внутри будто кто-то крутит клапан — давление растёт, дышать невозможно. Слишком плотный, липкий этот взгляд, он тянет, будто затягивает в воронку. Ей хочется бежать, спрятаться, раствориться в дыме. Она ставит бокал на стойку, чувствуя, как тонкое стекло холодит пальцы. Это как предупреждение: остаться ещё хоть на миг — и не только бокал, но и она сама треснет по швам. Этот укол возвращает её в тело, напоминает: она ещё здесь — в этом моменте, на грани.

Спешно выходит на улицу, будто выныривает на поверхность из-под воды. Там неожиданно пусто. Ни смеха, ни дымных шлейфов, только прохлада, тишина и ночной воздух, который режет лёгкие. Темнота кажется доброй. Как глухое одеяло, накрывающее от чужого шума. Её дыхание выравнивается, плечи опускаются. Почти спокойно. Почти — потому что внутри по-прежнему бьётся что-то дикое и тревожное. Она достаёт сигарету, как спасательный круг. Дрожащими пальцами щёлкает зажигалкой — раз, второй, третий. Ноль реакции. Будто и пламя её избегает. Она прикусывает губу, сдерживая желание заорать от бессилия. Даже огонь сейчас не на её стороне. Всё внутри дрожит — не от холода, от перегруза. Пальцы подрагивают, огня нет, а внутри всё только нарастает.

— Держи, — раздаётся голос. Тихий, но будто впечатывается ей в позвоночник. Не испуг, а ток — быстрый, пробегающий по коже.

Айла оборачивается. Резко. Сердце — вверх, к горлу. Он стоит там. Полуосвещённый, с прищуром, словно вышел из сна, в котором она ещё не до конца проснулась. Не в свете, не в тени. Просто — есть. Как будто всегда был. Дэмиан. Протягивает зажигалку, не отводя взгляда. Он не улыбается. Не говорит лишнего. Только смотрит — спокойно, прямо, будто уже знает, как она дрожит внутри. Слишком прямой. Словно вживается в её грудную клетку. Слишком настоящий. Как холод, который нельзя игнорировать.

— Спасибо, — произносит Айла почти шёпотом, беря зажигалку. Их пальцы едва касаются — лёгкое, мимолётное прикосновение, но в нём что-то большее, чем просто случайность. Кожа откликается вспышкой. Она прикуривает, стараясь не выдать дрожь.

Дэмиан закуривает тоже, делает шаг вбок и встаёт рядом. Между ними — сантиметры. Они оба смотрят вперёд, в темноту, словно в неё можно было провалиться. Молчат. Не потому что нечего сказать, а потому что любое слово может разрушить хрупкое напряжение между ними.

Дым поднимается вверх, а между ними — то, что нельзя объяснить. Настоящая химия. Без слов. Без правил. Только пульс, и будто оба его слышат одинаково.

— Дэмиан Кроуфорд, — внезапно говорит он, слишком громко для этой тишины. Сам слышит, как это прозвучало глупо. Полное имя? Зачем? Он морщится, будто внутренне щёлкает по себе за идиотизм.

— Айла, — отвечает она после паузы. Тихо. Без улыбки. Но что-то в её голосе скользит, цепляет. И это короткое имя будто греет его изнутри.

Между ними завязывается бессмысленный разговор.

— Ужасная акустика в зале, — говорит он, и она кивает.

— Но публика отрывалась, — добавляет она, не зная, зачем продолжает. Всё звучит чуждо и глупо. Слова — только шум, чтобы не умереть от молчания. А искры всё летят.

Айла замечает татуировку на его плече. Ворон. Чёрный, графичный, будто вытатуирован самой ночью. Её будто магнитом тянет к этому образу — он манит и пугает одновременно. Слишком живой. Слишком точный. Как знак, как предупреждение.

Она замирает, вглядываясь в линии, не решаясь задать вопрос, который уже сформировался на языке. Он, как будто почувствовав это, немного поворачивает плечо, но не говорит ничего. Только лёгкая напряжённость в его челюсти выдаёт, что он знает — она смотрит.

И тогда он замечает, как её плечи подрагивают.

— Тебе холодно? — тихо спрашивает он и, сам не зная зачем, тянется рукой. Его пальцы касаются её обнажённой кожи — осторожно, почти невесомо.

Этого прикосновения достаточно. Айла вздрагивает, словно вся её кожа вспыхнула от короткого замыкания. Несколько секунд она стоит, задержав дыхание, будто колеблется — остаться или исчезнуть.

— Прости, мне нужно идти, — выдыхает она, избегая его взгляда.

И разворачивается. Быстро. Почти бегом. Уходит в темноту, не оглядываясь. Но внутри всё горит.

Он остаётся. Один. С дымом. И пульсом, гремящим внутри, будто концерт всё ещё продолжается, но только для него одного.

От лица Дэмиана. Несколько часов спустя

В доме своего менеджера я бывал часто. Почти как дома. Здесь стены не дышали одиночеством, не шептали моим демонам на ухо. Поэтому и остался — не хотел возвращаться в пустую квартиру, где снова начнётся бой с моими демонами. Я знал исход заранее: ничья. Или поражение.

За горизонтом уже тянулась светлая полоска — рассвет. Наркотики не отпускали. Кровь стучала в висках, тело требовало выброса. Мне нужно было сбросить напряжение. Вырвать его из себя вместе с хрипом, с болью, с кожей, если потребуется. Я больше не различаю, где желание, где ярость, где отвращение к себе — всё перемешалось в один гремучий коктейль под кожей.

Я трахал её грубо. Вдавливал в матрас, будто пытался стереть чужие образы из своей головы. Её спина выгибалась подо мной, ногти оставляли следы, а губы срывались в стон, который я глушил своим ртом. Пальцы скользили по телу, как по инструменту, выдавливая ноты ярости. Я знал, что это не страсть — это попытка не сойти с ума.

Айла.

Чёрт. Имя режет мозг, как бритва по обнажённым нервам.

Она — в моих мыслях. В моих пальцах. Даже когда я внутри другой.

Я застываю. Смотрю на лицо девушки подо мной. Вроде красивая. Губы приоткрыты, золотистые кудри сбились в беспорядке. Но всё не то. Она — пустая. Милая оболочка. Без вкуса. Без глубины. Тело, в которое можно сбросить боль. Не Айла. В ней нет огня, который сжигает меня взглядом, нет этих чёртовых серо-голубых глаз, которые пронзают насквозь.

Момент замирает. Воздух становится вязким, мысли срываются с цепи.

А если бы на её месте была Айла? Я трахал бы её так же? С тем же остервенением, с тем же злым голодом — как будто хотел сжечь всё между нами? Или боялся бы прикасаться, чтобы не треснула — как фарфор? Чтобы не дрогнула, не исчезла под моими пальцами?

Словно в бешенстве, я рычу сквозь зубы, разворачиваю девушку на живот, вхожу резко, без нежности. Она вскрикивает, но мне плевать. Я не о ней думаю. Всё тело зудит от отвращения к себе. Пот стекает по спине, словно выжигает кожу. Как будто я обманул собственное тело — дал ему не ту, не ту, кого оно хочет.

Я знаю, что она сейчас мечтает, будто утро будет с завтраком и поцелуем в шею. Что я её прижму, и мы будем дышать в унисон. Но всё иначе. Я вызову ей такси, не обернусь, не скажу ни слова. Оставлю в слезах. Потому что близость пугает сильнее смерти. Потому что если кто-то увидит, что внутри — не выдержит. Как и я. Потому что я не человек. Да, я мудак. Да, я делаю больно. Я монстр. Я демон. Грязный. Опустошённый. И каждый раз всё сильнее хочется сдёрнуть с себя кожу, чтобы перестать быть собой. И если подпущу кого-то ближе — разнесу всё в щепки.

Позже, стоя на балконе, я смотрю, как фары такси исчезают в темноте. Её дух — той, с кем я только что делил постель — ещё висит в комнате. Запах кожи, пота и дорогого парфюма въелся в пальцы, в губы. Всё, как всегда. Но внутри — ничего. Пусто. И, чёрт возьми, всё равно невыносимо. Вдох — горький дым обжигает лёгкие. Я хочу выбросить из головы не её — а Айлу. Выкинуть. Раздавить, как очередной окурок.

Но не могу. Она будто прикипела ко мне под кожу.

Что ты со мной сделала, Айла? Почему именно ты? Почему твой голос звучит громче всех, даже в моей тишине? Словно ты мой наркотик, Айла. Только после тебя — не кайф. А ломка.