Рождество (гет)

Ваше Величество!

Покорнейше прошу простить меня за все те неудобства, которые своим внезапным появлением может доставить это письмо. Ореол таинственности — мера, прибегнуть к которой меня вынуждают обстоятельства и соображения безопасности. Хотя мне и приходится скрывать свое имя, намерения мои лишены какого-либо зла.

Близится Рождество, и мне бы хотелось преподнести Вашему Величеству скромный подарок. К несчастью, он не может выразить и тысячной доли того восхищения, которое я питаю к Вам, но все же смею всем сердцем надеяться, что он придется Вам по душе.

Если последуют расспросы, касающиеся происхождения вещи, скажите, что ее прислал Ваш брат Фердинанд Австрийский в знак родственной привязанности. Письмо же предайте огню, дабы ни у кого не возникло и тени подозрений.

Ignotus vir nobilis⁽¹⁾

Ришелье снова перечитал письмо. Не слишком ли вольным оно получилось? Может быть, заменить столь смелое «admiration» на что-то более... Но, к примеру, «vénération» будет звучать сухо…

Пальцы левой руки ломило от непривычной работы, и кардинал потер ладони. Чем больше он перечитывал текст, тем сильнее убеждался, что уже не сможет написать ничего лучше. Ему столько хотелось сказать, он столько хотел бы вложить в эту короткую записку. Но стоило герцогу взять в руки перо, как все чувства и мысли мгновенно улетучивались. Форма отказывалась служить содержанию, и даже самые изысканные обороты французского языка начинали казаться Ришелье сухими, банальными и пошлыми. Он мог написать пьесу или сонет, где влюбленные признавались бы друг другу в нежных чувствах, но оказывался беспомощен, когда дело касалось его собственной привязанности.

Не имея больше душевных сил бороться со словами, кардинал запечатал письмо. Каминные часы хрустальным переливом сообщили, что наступила полночь, и Ришелье вдруг охватило беспокойство: уже сегодня королева получит послание, а он как будто боялся опоздать.

Конечно это был вздор: только в семь часов утра Рошфор под видом прислуги проникнет в покои Анны Австрийской, которая к тому моменту уже отправится в Сен-Эсташ слушать заутреню, и при содействии лояльной ему, кардиналу, горничной оставит подарок в кабинете королевы.

Ришелье хотелось закончить приготовления заранее, не торопясь. Он бережно достал мешочек из красного бархата с золотыми кистями, специально сшитый для такого случая, и капнул в него несколько капель жасминового масла — как-то во время беседы Анна Австрийская упомянула, что очень любит этот запах. Герцог взял в руки футляр — маленькую коробочку из светлого дерева, украшенную резным орнаментов в виде растений и птиц, — и осторожно открыл.

Внутри, на подушечке из белого шелка, покоилась, словно осколок драгоценной весны, брошь в виде цветка орхидеи. Золотой стебель распускался листками из зеленой эмали и венчался бутоном из сапфиров, аметистов и гиацинтов. Ювелир так тонко владел своим искусством, что даже поместил на брошь прозрачные, как слезы, бриллианты, отчего цветок казался умытым утренней росой.

Все следующее утро Ришелье не находил себе места. Он садился за бумаги, но не мог сосредоточиться; брался за книгу, но быстро ловил себя на том, что не помнит содержание прочитанных страниц. Мысли герцога занимало другое: он то и дело пытался представить, как королева развернет записку, как откроет шкатулку, воображал ее удивление и восторг: «Нет, ей понравится, ей определенно понравится».

В половине девятого утра явился Рошфор.

— Почему так долго? — с нескрываемым неудовольствием спросил кардинал.

— Прошу простить меня, Монсеньор. Франсуазе понадобилось чуть больше времени, чем обычно.

Ришелье нетерпеливым жестом велел передать ему бумаги. Среди утренних писем королевы были послания от испанского дипломата, от герцогини де Шеврез и... от виконта Грандисона. Это уже любопытно...

— Все прошло по плану?

— Да, Ваше Преосвященство.

— Вас никто не заметил?

— Нет, Ваше Преосвящество.

— Вы передали горничной мои инструкции?

— Да, Монсеньор. Франсуаза скажет, что не знает, как шкатулка попала в кабинет, и выразит предположение, что ее доставили в тот момент, когда она отлучилась из покоев.

Что ж, дело было сделано. Любые сомнения с этой минуты были совершенно напрасны, и оставалось лишь надеяться на благоприятный исход маленькой авантюры.

Испытав невероятное облегчение, — factum est factum⁽²⁾ — герцог теперь мог обратиться к другим делам, требовавших его самого пристального внимания. И одним из таких дел была подготовка к рождественскому балу.

1) Ignotus vir nobilis — «Неизвестный дворянин» (лат.)

Вернуться к тексту

2) Factum est factum — «Что сделано, то сделано» (лат.)

Вернуться к тексту