Не проверялось на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— ...и, если верить расчетам, мы закончим работы в начале февраля.
Ришелье украдкой взглянул на часы.
— У вас все?
— Да, Монсеньор. То есть... Это всего лишь расчеты, они носят приблизительный характер, поэтому...
Кардинал удивленно поднял брови и откинулся в кресле.
— Странно слышать такое от инженера.
— Прошу простить меня, Ваша Светлость, я... Я только хотел сказать, что мы можем успеть раньше срока.
Окончательно растерявшийся Тирио дрожащей рукой достал платок и промокнул выступившие на лбу капли пота. Ему было не по себе от испытующего взгляда кардинала, который, казалось, не был удовлетворен ответом и все еще ожидал оправданий. Но вдруг на строгом лице Ришелье появилась добродушная улыбка.
— Дорогой мой Тирио, — вставая с места, начал он, — после того как вы вдохнули новую жизнь в мой родовой замок, я со спокойным сердцем могу поручить вам заботы о Рюэле. Главное, регулярно присылайте мне детальные отчеты о ходе работ и, ради всего святого, напоминайте время от времени господину Лемерсье, что я не крез(1), а всего лишь скромный слуга Его Величества.
Тирио заверил герцога, что сделает все как требуется, и, неловко раскланявшись, покинул кабинет. Едва за инженером закрылась дверь, Ришелье с облегчением вздохнул и позвонил. В ту же минуту в глубине комнаты щелкнул замок и из-за портьеры появился Дебурне.
— Все готово?
— Давно, — ворчливо отозвался старый камердинер, накидывая на плечи хозяина теплый плащ.
— Тирио был сегодня многословен, как никогда. А где Рошфор?
— Я к вашим услугам, Монсеньор, — с большим трудом граф протиснулся в потайную дверь, едва не задев головой низкую притолоку.
— Отлично! В таком случае, не будем терять ни минуты. Мы и так уже порядочно задержались.
Надевая на ходу перчатки, Ришелье в сопровождении своих верных слуг спустился во двор, где были приготовлены лошади. Прежде чем отправиться в путь, герцог шепнул камердинеру:
— Если меня будут спрашивать, скажите, я уехал к оружейнику и вернусь часа через два.
Дебурне сдвинул седые брови и с готовностью кивнул. Уж он-то точно не подведет.
Покинув двор через боковые ворота, герцог де Ришелье и граф де Рошфор довольно быстро миновали улицу Сен-Оноре и тесные переулки, примыкающие к Валь де Мизер, однако уже на подъезде к мосту Менял стало так многолюдно, что всадникам пришлось пустить лошадей шагом.
В городе царило невероятное оживление. Торг лавочников, звонкий стук инструментов, ругань мастеровых, взрывы смеха, грохот проезжающих повозок. На маленькой площади, образованной пересечением улиц, колотили вертеп; один из актеров, нацепив серую бороду святого Иосифа, с важным видом прохаживался взад-вперед и под хохот зевак раздавал плотникам шуточные указания.
Человеку, непривычному к парижской жизни, это беспрестанное движение звуков и пестрой толпы могло показаться невыносимым хаосом, от которого нельзя укрыться, а можно лишь сбежать в глушь родовых владений; но для герцога Ришелье предрождественская суета французской столицы имела какое-то особое очарование. К тому же, стоило только поднять взгляд, чтобы увидеть истинную зиму с ее величавой неторопливостью.
Крыши домов, укрытые шапками чистого снега, нарядно поблескивали в неярком свете пасмурного дня. Изредка кто-то из обитателей верхних этажей открывал ставни, и тогда комья снега падали прямо на проходивших внизу горожан. Из приоткрытых окон и дверей доносился запах свежего хлеба, теплого вина и дыма, навевавший мысли о чем-то далеком и давно минувшем.
Всадники спешились и проделали оставшийся путь до Сен-Бартелеми пешком. На этот раз они быстро нашли нужный дом — узкий, в три этажа высотой, он отступал от линии улицы и был словно втиснут между другими постройками.
Кардинал оставил Рошфора присматривать за лошадьми, а сам поднялся на ветхое деревянное крыльцо, запорошенное чистым снегом, и постучал в окованную железом дверь. После нескольких секунд тишины послышались шорохи, в приоткрывшейся задвижке мелькнуло что-то светлое. Звякнули замки, и кардинал прошел в прихожую. Девушка в темном платье сделала почтительный реверанс и, опустив глаза, тихо произнесла:
— Все готово, Ваша Светлость. Пожалуйста, следуйте за мной.
Ришелье удовлетворенно кивнул и последовал за юной провожатой в глубь старого дома. Несмотря на то, что снаружи был день, в комнатах и коридорах царила совершенная темнота: очевидно, чтобы избежать сквозняков, все окна и ставни были наглухо закрыты и завешаны материей. Пламя масляной лампы в руках девушки все время вздрагивало, отчего на стенах начинали плясать огромные черные тени.
Герцогу уже начинало казаться, что восхождение будет вечным, когда, наконец, они остановились напротив двери. Девушка легонько постучала, но ответа не последовало; смутившись, она сама открыла дверь и пригласила герцога войти.
Мастерская Мориса Дюбуа находилась под самой крышей. В отличие от других частей дома здесь было светло, жарко топился камин, огоньки горевших ламп тысячекратно отражались в стеклянных и металлических предметах: всюду можно было видеть причудливые механизмы, детали самых разных форм и размеров, начищенные до блеска медные пластинки, кусочки витражных стекол. Массивный стол, занимавший весь центр мастерской, был завален шестеренками, пружинами, инструментами, а пол устилал мягкий ковер из душистой деревянной стружки.
Герцог все еще находился во власти впечатлений от мастерской, которая ничуть не уступала лаборатории какого-нибудь алхимика, когда вдруг среди этого механистического хаоса началось движение. Из-за груды деталей выглянул старик лет шестидесяти с часовщицкой лупой.
— Ах, Ваша Светлость, это вы! — лицо его просветлело. — Как хорошо, что вы пришли. А то я уже было подумал…
Пока Дюбуа суетливо шарил по ящикам стола в поисках нужной вещи, Ришелье с любопытством присмотрелся к работе, которой был так поглощен старик.
На столе, среди инструментов, стояла модель деревянной мельницы, вроде брабантского виндмолена(2), с парусиновыми лопастями и белыми окошками. Одна из ее сторон открывалась при помощи двустворчатой дверцы, так что можно было рассмотреть воссозданную в мельчайших подробностях обстановку, в центре которой располагались три человеческие фигурки, украшенные эмалью и самоцветами. Герцог сначала решил, что они олицетворяют Святое семейство, а сама мельница — заказ какого-то богача, но, чем дольше он всматривался в миниатюру, тем больше ему начинало казаться, что сделанная с таким искусством работа не имела ничего общего с библейской сценой. Слишком живыми вышли эти фигурки, слишком много человеческой любви вложил мастер в изображение женщины и младенца.
— Прошу вас! Я постарался сделать все так, как вы пожелали.
Ришелье принял от Дюбуа деревянный футляр и осторожно открыл его. Несколько минут герцог хранил молчание; старик всматривался в черты лица герцога и в выражение серых глаз, словно стараясь угадать его чувства.
— Признаться, я поражен, — наконец произнес Ришелье. — Вам действительно удалось меня удивить, а это мало кому удается. Маленький шедевр, за который мне бы хотелось как следует вас отблагодарить, — кардинал протянул мастеру увесистый кошель. — За мастерство и за тайну.
Морис Дюбуа с почтительной благодарностью кивнул и положил деньги на стол, среди инструментов.
Когда Ришелье вышел от ювелира, погода уже прояснилась. Сквозь сероватые клочки облаков проглядывалась нежная голубизна неба. Снег весело искрился на солнце и, каждый раз, когда морозный ветерок пробегал крышам, всадников осыпало блестевшими, словно звездная пыль, снежинками. Кардинал кутался в шарф и тихо улыбался собственным мыслям.
1) Крез — царь Лидии, который, если верить Геродоту, обладал несметными богатствами.
2) Брабант — регион в Исторических Нидерландах, включающий в себя территорию трёх современных провинций Бельгии, Брюссельский столичный регион, а также нидерландскую провинцию Северный Брабант.
Ваше Величество!
Покорнейше прошу простить меня за все те неудобства, которые своим внезапным появлением может доставить это письмо. Ореол таинственности — мера, прибегнуть к которой меня вынуждают обстоятельства и соображения безопасности. Хотя мне и приходится скрывать свое имя, намерения мои лишены какого-либо зла.
Близится Рождество, и мне бы хотелось преподнести Вашему Величеству скромный подарок. К несчастью, он не может выразить и тысячной доли того восхищения, которое я питаю к Вам, но все же смею всем сердцем надеяться, что он придется Вам по душе.
Если последуют расспросы, касающиеся происхождения вещи, скажите, что ее прислал Ваш брат Фердинанд Австрийский в знак родственной привязанности. Письмо же предайте огню, дабы ни у кого не возникло и тени подозрений.
Ignotus vir nobilis(1)
Ришелье снова перечитал письмо. Не слишком ли вольным оно получилось? Может быть, заменить столь смелое «admiration» на что-то более... Но, к примеру, «vénération» будет звучать сухо…
Пальцы левой руки ломило от непривычной работы, и кардинал потер ладони. Чем больше он перечитывал текст, тем сильнее убеждался, что уже не сможет написать ничего лучше. Ему столько хотелось сказать, он столько хотел бы вложить в эту короткую записку. Но стоило герцогу взять в руки перо, как все чувства и мысли мгновенно улетучивались. Форма отказывалась служить содержанию, и даже самые изысканные обороты французского языка начинали казаться Ришелье сухими, банальными и пошлыми. Он мог написать пьесу или сонет, где влюбленные признавались бы друг другу в нежных чувствах, но оказывался беспомощен, когда дело касалось его собственной привязанности.
Не имея больше душевных сил бороться со словами, кардинал запечатал письмо. Каминные часы хрустальным переливом сообщили, что наступила полночь, и Ришелье вдруг охватило беспокойство: уже сегодня королева получит послание, а он как будто боялся опоздать.
Конечно это был вздор: только в семь часов утра Рошфор под видом прислуги проникнет в покои Анны Австрийской, которая к тому моменту уже отправится в Сен-Эсташ слушать заутреню, и при содействии лояльной ему, кардиналу, горничной оставит подарок в кабинете королевы.
Ришелье хотелось закончить приготовления заранее, не торопясь. Он бережно достал мешочек из красного бархата с золотыми кистями, специально сшитый для такого случая, и капнул в него несколько капель жасминового масла — как-то во время беседы Анна Австрийская упомянула, что очень любит этот запах. Герцог взял в руки футляр — маленькую коробочку из светлого дерева, украшенную резным орнаментов в виде растений и птиц, — и осторожно открыл.
Внутри, на подушечке из белого шелка, покоилась, словно осколок драгоценной весны, брошь в виде цветка орхидеи. Золотой стебель распускался листками из зеленой эмали и венчался бутоном из сапфиров, аметистов и гиацинтов. Ювелир так тонко владел своим искусством, что даже поместил на брошь прозрачные, как слезы, бриллианты, отчего цветок казался умытым утренней росой.
Все следующее утро Ришелье не находил себе места. Он садился за бумаги, но не мог сосредоточиться; брался за книгу, но быстро ловил себя на том, что не помнит содержание прочитанных страниц. Мысли герцога занимало другое: он то и дело пытался представить, как королева развернет записку, как откроет шкатулку, воображал ее удивление и восторг: «Нет, ей понравится, ей определенно понравится».
В половине девятого утра явился Рошфор.
— Почему так долго? — с нескрываемым неудовольствием спросил кардинал.
— Прошу простить меня, Монсеньор. Франсуазе понадобилось чуть больше времени, чем обычно.
Ришелье нетерпеливым жестом велел передать ему бумаги. Среди утренних писем королевы были послания от испанского дипломата, от герцогини де Шеврез и... от виконта Грандисона. Это уже любопытно...
— Все прошло по плану?
— Да, Ваше Преосвященство.
— Вас никто не заметил?
— Нет, Ваше Преосвящество.
— Вы передали горничной мои инструкции?
— Да, Монсеньор. Франсуаза скажет, что не знает, как шкатулка попала в кабинет, и выразит предположение, что ее доставили в тот момент, когда она отлучилась из покоев.
Что ж, дело было сделано. Любые сомнения с этой минуты были совершенно напрасны, и оставалось лишь надеяться на благоприятный исход маленькой авантюры.
Испытав невероятное облегчение, — factum est factum(2) — герцог теперь мог обратиться к другим делам, требовавших его самого пристального внимания. И одним из таких дел была подготовка к рождественскому балу.
1) Ignotus vir nobilis — «Неизвестный дворянин» (лат.)
2) Factum est factum — «Что сделано, то сделано» (лат.)
Людовик XIII обладал многими монаршими добродетелями и недаром получил прозвище «le Juste»(1), однако ради все той же справедливости следовало бы признать: король совсем не умел веселиться. Буйные пиры и роскошные маскарады времен Генриха IV давно превратились в воспоминания; им на смену пришла монотонность придворной жизни, лишь изредка нарушаемая балетом или религиозным празднеством, поэтому весть о рождественском бале вызвала в кругах высшей знати небывалое оживление.
Какая-нибудь герцогиня, едва получив заветное приглашение, сразу же устремлялась к портному — непременно самому лучшему, — чтобы заказать ослепительный наряд; какой-нибудь граф тратил последние доходы, чтобы купить тончайшие малинские кружева(2). В те декабрьские дни казалось, весь Париж, от простого галантерейщика до принца крови, только и был занят, что подготовкой к торжеству.
Когда в назначенное время герцог де Ришелье прибыл во дворец, там уже собралось множество гостей. Они беседовали, разбившись на небольшие группы, но стоило первому министру пересечь порог, как разговоры уступили место почтительным поклонам, реверансам, косвенным взглядам и угодническому царедворничеству.
Спустя две четверти часа обер-церемонимейстер торжественно объявил о прибытии королевской четы. По взволнованной толпе пробежал гул. Отворились парадные двери, и под звуки торжественной музыки вошел Людовик XIII. Держа за руку Анну Австрийскую, он неторопливо прошел в центр зала, отвечая на приветствия.
Король и в этот раз не изменил своей привычке: на нем был кобальтово-синий костюм с кружевами и серебряной тесьмой; королева же облачилась в расшитое золотыми нитями миртовое платье, на левой стороне которого, у самого плеча, была приколота брошь — в виде цветка орхидеи.
Бал открыли курантой. Ришелье танцевал в третьей паре с принцессой де Конти(3). Парадный зал сиял золотом и хрусталем; звонко переливались торжествующие голоса скрипок, клавесина и гобоев. Герцогу танцевалось легко, как никогда прежде. После куранты последовала степенная аллеманда, замысловатый бранль и величественная сарабанда, которую первый министр танцевал в паре с Ее Величеством.
Анна Австрийская была в прекрасном расположении духа, ей все нравилось, она много смеялась. Во время перерывов вокруг нее образовывался кружок, в котором — и это не ускользнуло от бдительного взгляда Ришелье, — не последнюю роль играл английский посланник граф Холланд — немолодой уже мужчина, щеголеватый и изящный, но не блистательный, в отличие от своего благодетеля(4). Он много шутил и оживленно что-то рассказывал королеве, которая с неподдельным вниманием его слушала.
Огромный зал, где проходил бал, с трудом вмещал всех гостей. Становилось душно, и кардинал вышел пройтись по одной из боковых галерей дворца. Здесь, вдали от торжества, было темно и тихо, от арочных окон веяло свежестью зимней ночи. Сквозь мутные квадратики стекол виднелся диск луны, окруженный россыпью звезд. Маленькие клочки облаков с желтоватой каймой медленно проплывали мимо, и отчего-то казалось, будто иссиня-черный небосвод с каждой секундой расширяется.
— Вот здесь нас никто не услышит... Теперь расскажите мне толком, от кого вы это узнали?
Совсем рядом послышались шаги и шелест платьев. Ришелье, скрытый портьерой, замер.
— От герцогини де Шеврез. Ей сказала об этом сама королева.
— Боже мой... Так, значит, это тот самый красавчик-герцог?
— Да! Только вообразите, он тайно прислал ей эту вещицу, пока она была в церкви. И так все хорошо обставил, что даже ищейки кардинала ничего не пронюхали!
— Каков...
— Он настоящий кавалер. Только истинный gentilhomme(5) мог преподнести даме такой изящный подарок.
— Эта брошь, должно быть, стоила ему целое состояние.
— Несомненно, у него отменный вкус. Это было видно с самого начала. Вы же помните, когда он впервые появился в Лувре? Его костюм...
Голоса медленно отдалялись, пока, наконец, не затихли вовсе.
Так вот почему Анна так благоволила Холланду, она решила, что... Ришелье стоял, словно пораженный громом. Сердце в смятении сжалось. Ему хотелось забыть о светских приличиях и прямо сейчас пойти к королеве, раскрыть ей правду, сказать, что самовлюбленный и нахальный Бекингем не имеет ко всему этому никакого отношения. И тут же герцог с горечью признался самому себе, что совершил непоправимую ошибку. Его искреннее намерение с самого начала было обречено на провал. Ведь он последний, от кого Анна Австрийская могла бы ожидать подарка.
Ришелье залпом допил остатки вина и бросил беглый взгляд в окно. Небеса жили своей жизнью и были по-прежнему равнодушны к земным делам.
Пора было возвращаться к другим гостям.
В бальном зале царило оживление. Звучала музыка, всюду слышались голоса и смех. Смеялась королева, смеялся английский посланник, смеялись придворные. Шутка, очевидно, удалась.
— Мой дорогой кузен, вы непозволительно печальны, — беря министра под руку, спросил Людовик. — Неужели вам не нравится?
— Нет-нет, Ваше Величество, бал просто великолепен! — поспешно заверил кардинал, стряхивая с себя задумчивость. — Музыка, танцы...
Король наклонился поближе к уху министра:
— Вот именно, кузен. Вы просто посмотрите вокруг... — широким жестом нетвердой руки, в которой держал бокал, Людовик указал на сияющий зал. — Все счастливы.
Проходя мимо зеркала, Анна Австрийская взглянула на свое отражение и, будто желая поправить свой наряд, коснулась золотой броши на левом плече. На ее нежных губах промелькнула едва заметная улыбка.
— Вы правы, Ваше Величество, — ответил кардинал. — Главное, что все счастливы.
1) le Juste — «Справедливый» (франц.)
2) Малинские кружева — один из самых известных видов фламандских кружев, который производили в Мехелене (современная Бельгия)
3) Речь идет о Марии Луизе Лотарингской, супруге Франсуа де Бурбона — двоюродного брата Генриха IV и первого принца Конти.
4) Графу Холланду благоволил герцог Бекингем
5) Gentilhomme — «благородный человек», «джентльмен» (франц.)
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу