В апреля двадцать шестой день (джен)

Примечание:

В тексте этой главы встречается персонаж, употребляющий алкоголь. Не будьте как Джованни, не рекомендую.

Двадцать шестое апреля тысяча восемьсот семьдесят восьмого года Джованни провел в гостях на вилле Лучано Тибро, воплощения Рима. Он не хотел ехать, но Лучано был непреклонен. Кроме того, Пасха уже прошла...⁽¹⁾

На вилле собрались и другие города.

— Мы должны работать вместе, а для этого нужно стать друзьями! — заявил Рим, глаза которого лихорадочно поблескивали. Джулия раздраженно возвела очи горе (Джованни был с ней совершенно согласен, но внешне сохранял невозмутимый вид).

Весь вечер Джованни провел в гостиной за чтением сонетов. По правде говоря, он только держал книгу в руках, будучи не в силах заставить себя перевернуть хотя бы страницу, и пил вино бокал за бокалом. Джулия пыталась его "уколоть", называя вороном из-за траурного вида, — Джованни отвечал на ее насмешки невпопад, чем вызывал еще большую волну острот в свой адрес. Но он испытывал слишком сильную боль, чтобы не остаться равнодушным к чему бы то ни было еще, кроме нее.

Все разошлись по комнатам, но Джованни, погруженный в себя, не заметил этого и только продолжил пить. Он не смог бы сказать, сколько прошло времени, прежде чем тишину нарушил шелест платья.

— Кто здесь? — спросил Джованни тоном более громким, чем обычно (сказывалось количество выпитого вина).

— Это я, синьор ди Арно, — ответил ему женский голос. Джованни повернул голову к дверям и увидел Лауру, стоящую у входа и держащую подсвечник с тремя горящими свечами.

— Прошу прощения, донна Бисаньо, — произнес он и поднялся — также медленнее, чем обычно.

— Вы пьяны, — сказала Лаура.

— Не скрою, — согласился с ней Джованни. — Но вам не стоит бояться меня — я не причиню вам вреда.

Лаура подошла к столику, за которым несколько часов назад играли в карты Лучано, душа Неаполя Дженнарина ди Наполи, Лючия ди Риальто и душа Милана Амброджо эль Биссон, и поставила на него подсвечник.

— Что вам угодно? — вежливо поинтересовался Джованни.

— Я пришла забрать ноты. Я ведь играла весь вечер, — объяснила Лаура. Удивилась, полуобернувшись: — Неужели не заметили?

— Признаюсь вам, донна, что не заметил, — ответил Джованни. Лаура взяла ноты и спросила, усмехаясь только глазами:

— Почему, однако, вы не зовете меня синьорой или синьориной Бисаньо, как все?

— Слишком привык так говорить, — сказал Джованни.

Лаура со вздохом села в кресло напротив.

— Я бы выпила с вами, да боюсь, что потери сознания вам в таком случае не миновать.

— Спасибо, но не стоит, — отозвался Джованни.

Повисло молчание, во время которого Лаура все сильнее хмурилась. Наконец она сказала:

— Синьор Джованни, позвольте мне спросить: в чем причина вашего состояния?

Джованни посмотрел ей в лицо. Лаура увидела лихорадочно поблескивающие сухие глаза с покрасневшими белками. Он же тем временем поинтересовался в ответ:

— Что вам известно о заговоре Пацци, донна Лаура?

Лаура резко подалась вперед.

— Вы хотите сказать, что скорбите о Принце Юности? Но ведь много веков прошло. Я, конечно, тоже помню Симону Каттанеа, но все же...

— Вот именно, донна Лаура! — повысил голос Джованни. — Она была и остается для вас всего лишь Симоной Каттанеа. И вы... Вы не слишком оплакивали ее после ее смерти на чужбине.

— А вы? — прищурилась Лаура. — Вы оплакивали ее?

— Сознаюсь, что для меня она была чужачкой. Прекрасная генуэзка — и этим все сказано. Когда она умерла, я оплакал ее вместе с моим городом, сочинил несколько сонетов — да и только. Я больше тревожился о Джулиано — он тяжело переживал ее кончину...

— Джулиано, Джулиано... — пробормотала Лаура. — Что в нем такого?

Джованни грустно улыбнулся.

— Души городов ведь бесплодны, а я... Я всегда мечтал о сыне. Когда Джулиано появился на свет, я сразу почувствовал — что-то тянет меня к нему. Я был близок с Медичи в те годы, и... Так получилось, что я возился с Джулиано больше, чем кто бы то ни было еще. Джуло... — сорвалось с его губ, и Лаура поразилась тому, с какой болью и одновременно нежностью Джованни произнес это прозвище. — Ему было восемь, когда он сказал, что хочет быть похожим на меня! Так и случилось...

Джованни налил себе еще вина и, отсалютовав Лауре бокалом, выпил его до дна.

— Знаете, донна Лаура, а ведь это я убил Джулиано, — вдруг сказал он.

— Что?! — воскликнула Лаура. — Вы ведь говорите это не всерьез?

— Я абсолютно серьезен, — отозвался Джованни бесцветно. — Мне было известно о заговоре. Я пытался спасти Джулиано... и Лоренцо, конечно, тоже... — добавил он поспешно. — Когда Пацци планировали убить их на пиру, я отговорил Джулиано идти туда.

Он выпил еще вина и продолжил:

— А после... Я совершил ошибку — понадеялся на то, что они не посмеют совершить убийство в церкви, во время пасхальной мессы! Но для них... Для них уже не было ничего святого. Джулиано погиб, — подытожил он. — И я более всех виновен в его смерти.

Лаура подалась к нему и сжала его ладонь. Спросила тихо:

— Как же вы справились, синьор Джованни?

Тот только скривил губы.

— Вы же видите, донна Лаура, что никак. Надо сказать, что в первые годы после гибели Джулиано я почти не бывал во Флоренции — Лоренцо использовал любую возможность услать меня подальше. Я был благодарен ему за это — мне было слишком тяжело ходить по улицам, зная, что больше не суждено увидеть Джулиано, поговорить с ним по душам... Лоренцо тоже было очень тяжело — он ведь был близок с братом.

Лицо Джованни осветилось гордостью, смешанной с болью.

— Но я мстил его убийцам. Вы ведь знаете о Бернардо Бандини? — он дождался кивка Лауры и продолжил: — За ним я отправился в Константинополь. Ибрагим, душа города, помог мне добиться встречи с султаном. Вы знаете, — сказал он, — когда Бернардо привели, я увидел в его глазах ужас.

— Вы были удовлетворены этим? — спросила Лаура, наклонив голову.

— Это было горькое удовлетворение. Бандини ведь не меня испугался. Он Джулиано вместо меня увидел, — произнес Джованни, глядя куда-то в пустоту. Его голубые глаза потеряли свой цвет и теперь казались прозрачными.

Лаура вновь сжала его пальцы. Ее глаза — светлые, серо-зеленые с карим ободком — смотрели на Джованни с сочувствием.

Он прокашлялся, медленнно высвободил руку и поднялся.

— Прошу меня простить, донна Лаура, — отчеканил Джованни.

— За что простить? — спросила она, так же вставая. — За вашу искренность? За вашу боль и ваше страдание, которые довлеют над вами вот уже четыреста лет? Вы ни в чем не виноваты передо мной.

Лаура взяла со стола подсвечник и добавила:

— И вот еще что... Я прошу вас — не пейте так больше. Я не думаю, что вашему названному сыну и другу понравилось бы ваше нынешнее состояние.

После этого она взяла ноты подмышку, подхватила бутылку вина освободившейся рукой и вышла из гостиной, провожаемая ошарашенным взглядом Джованни, которому ничего не оставалось, кроме как последовать примеру своей недавней слушательницы и отправиться в свою спальню.

1) Католическая Пасха в том году пришлась на 21 апреля

Вернуться к тексту