The Elder Scrolls: Нерождённая (гет)

Одной из ясных ночей недавно вступившей в силу осени, когда безоблачное небо уже засыпали звезды, а Имперский город, гремевший обыденной суетой, частично погрузился в сон и затих, над горизонтом незаметно поднялись луны-близнецы Тамриеля — Массер и Секунда. В ту ночь почти никто не обратил внимания на их непривычно-яркий свет. А он был ярок, необычайно ярок, и тому была одна весомая причина, об истинной природе которой, тем не менее, не смог бы догадаться даже самый пытливый ум. Ведь если бы даже не лишённый смекалки смертный имел возможность взглянуть на дремавший в сладкой истоме город с высоты птичьего полета, он всего лишь отметил бы, что широкие его улицы и проспекты, как и узенькие переулки, полностью обнажились от тени, что, несомненно, являлось редкостью, но едва ли наводило на мысль о чём-то необычном или потустороннем. При этом любой бы без особого труда понял, что заслуга исчезновения ночного покрова принадлежала не городским фонарям, которые бесконечной вереницей гирлянд опутывали каменные лабиринты, а пристальным взорам Массера и Секунды, чьи холодные лучи топили улицы в ослепительном свете. Однако лишь единицы за этим светом сумели бы разглядеть след истинной силы, которая не просто срывала покров тени с самых укромных уголков, а целенаправленно заглядывала в каждую подворотню, в каждый закуток, метр за метром пытливо обыскивая имперскую столицу. И только тогда у этих немногих непременно создалось бы ощущение, что перед ликом ночных светил или тем, кто за ними стоял, покорно открывается каждый, даже самый незначительный секрет. Но правда была иной, город упрямо продолжал прятать за своими стенами ещё множество старых и роковых тайн, не желая выносить их на свет, и вот-вот в его сердце готовилась появиться еще одна — совсем новая тайна, но от этого ничуть не менее судьбоносная. Впрочем, как и многие, она навсегда незаметно уйдет в историю, не получив широкой огласки, но всё же не сумеет ускользнуть от внимания той, кто повелевал лунами в ту самую ночь, когда впервые в жизни рухнули мечты и надежды одной юной эльфийки, которая за мгновение потеряла всё, что она когда-либо любила.

Витражные створки высокой арочной двери на балкон распахнулись внезапно, впустив свежий властный порыв ветра. Воздух в просторных покоях похолодел и тут же замер. Он не перестал двигаться — нет, но остановился во времени, как и всё вокруг, всё — кроме неё…

В переливающихся потоках лунного света, словно сотканная из изящества и самой грации, возникла девушка в легком струящемся платье без единой складки. Глубокое небо за её спиной, какое бывает лишь в ясную ночь, покорно вторило цвету её одеяний с серебристым, почти васильковым отливом. Кожа ее была нежной, как самый бледный лунный свет. Глаза ясные, пронзительные, точно блеск далеких звёзд; в них отражалась негодование и даже ярость, но в то же время они были полны неземного спокойствия, воспитанного мудростью веков. Она сделала шаг до того, как тело её обрело законченную форму. Поступь её оказалась бесшумной. Каждое её движение воплощало уверенность и неземное великолепие. Тонкий шлейф из звёздной пыли и холодной дымки с едва слышным кристальным перезвоном тянулся за ней, незаметно завершая формирование её стройного тела. Она не шла, она скользила по воздуху, точно видение — чарующий образ из ожившего сна, несущий в себе отстранённое величие, неоспоримую власть и едва уловимое, но леденящее душу чувство опасности.

В глубине покоев на резном, королевском ложе под белоснежной простыней лежала девушка, чья пепельная кожа в неподвижном свете свечей придавала ей вид неживого, каменного изваяния. Лишь её огненно-рыжие волосы, разметавшись по подушке, как будто продолжали кричать о том, что она жива и полна сил, надежды, протеста.

Склонившись над ней, в безвременье застыл высокий эльф в богатых, но помятых одеждах. Его пальцы сжимали пустой стеклянный флакон, едва отнятый от пухлых алых губ со следами тёмного снадобья.

Справа, у изножья кровати, стояла фигура мужчины в ослепительно белой ночной рубахе. Кулаки его были крепко сжаты, плечи подняты, локти подобраны — то была печать томительного ожидания, оставившая на его позе налёт отчаяния и сомнений.

Ночная гостья, невидимая и неслышимая для застывших, почти прошла мимо последнего, но остановилась. Время её было ограничено; даже для неё подобные заклятия, меняющие реальный ход вещей, требовали неимоверной концентрации и затраты сил. И всё же, подумав мгновение, она позволила себе поддаться мимолетному порыву.

Брезгливо наморщив нос, она осмотрела безупречную, слишком белую, слишком чистую, слишком выглаженную ткань его ночной рубахи, его картинно сжатые кулаки, затем плечи и, наконец, скользнув по его лицу, заглянула в бездонные голубые глаза. Её взор, полный древнего негодования, сверкнул немым упрёком, словно осуждая его за совершённый поступок. Сам воздух вокруг него сгустился и задрожал, налившись невыносимой тяжестью её презрения; пальцы её невольно сложились в кулаки, но она лишь неслышно фыркнула. Судорога раздражения едва заметно прокатилась по её лицу и оставила после себя прежнее спокойствие. Она отвернулась и проскользнула к изголовью кровати.

Прежде чем опуститься на колени возле несчастной, она заглянула в лицо эльфа, склонившегося над ложем. В глубине его глаз, за ширмой застывшего безразличия, трепетал отблеск невольной вины и бессильного смирения. Ироничная усмешка, полная горького осуждения и одновременного сочувствия, тронула губы ночной гостьи. Взгляд её, наконец, скользнул ниже, и в этот самый момент ей почудилось, что её собственное сердце замерло, испытав чувства, обычно чуждые существам её порядка.

Свет крошечной жизни, еще такой слабый, такой беспомощный и уязвимый, нежно дремал в уютной темноте материнского лона. Согреваясь в лучах её любви, нежась в тепле её тела, разве он способен был кому-то угрожать или навредить? Один неосторожный выдох, взмах крыла даже крошечной бабочки мог разом погасить этот «огонёк». Он требовал заботы и ухода, любви и тепла, но черное снадобье на губах и в крови его спящей матери готовило ему лишь забвение и тьму. Мышцы на лице ночной гостьи дрогнули, как если бы она очнулась от легкой дрёмы. И она вновь вспомнила, что её время в мире смертных было ограничено.

Уверенным невесомым движением она сложила ладони над животом спящей, а когда развела их в стороны, комната озарилась мягким и чистым светом. Над ложем в мерном танце, заливая всё вокруг калейдоскопом белоснежных лучей, закружились два объекта, сотканные из чистейшей энергии, — восьмиконечная звезда и месяц. Мгновение спустя, точно напитавшись их силой, длани Азуры окутались туманным сиянием, и она опустила их на живот спящей девушки.

Едва её пальцы коснулись тонкой простыни, новый пучок световых лучей ударил в потолок. Лучи переливались и пульсировали, исчезали и появлялись, издавая мягкий убаюкивающий перезвон, словно то была мелодия дыхания самой жизни. Свет струился прямо из живота лежащей девушки, окутывая место касания. Руки Азуры, сложенные в пригоршни, погрузились внутрь уже по самые запястья, и вот плавно подались вверх…

«Огонёк»... Это был он — маленький, размером всего в несколько сантиметров. Он парил над её открытыми ладонями в мерцающей защитной сфере — крошечная, точно игрушечная фигурка, уже успевшая обрести черты: маленькие ручки, нежные пальчики, крохотные ноготки, едва заметные на кончиках. Его малюсенькое личико ещё не было до конца сформировано. Крохотные веки плотно сомкнуты — он мирно спал, ни о чем не подозревая, укрытый в своём светящемся коконе, ещё не готовый к пробуждению. Он был чист и прекрасен, как едва распустившийся бутон, дышащий тишиной и спокойствием.

Азура вновь вспомнила о времени и, сложив губы трубочкой, нежно и аккуратно подула на переливающуюся сферу. Тонкие молочные струйки звездной пыли окутали полупрозрачный кокон и, покружившись короткий миг, устремились в сторону, куда Азура перенесла раскрытую ладонь. Сверкающие частички скучились прямо над свободной рукой, закружились в неистовстве, уплотнились, переплетаясь серебряными нитями, и вспыхнули, рассыпав вокруг остатки сверкающей лунной пыльцы.

Теперь Азура держала в руках два «огонька», которые ничем не отличались друг от друга, и лишь она знала, что в одном из них никогда не было жизни. Она погрузила его в лоно бедняжки и поднялась в полный рост. Она взглянула на девушку в последний раз, держа у сердца эфирную сферу с её настоящим малышом. Губы Королевы Ночного Неба дрогнули от сострадания, когда она узрела пробуждение юной эльфийки и тот кошмарный ужас, который принесет ей новое утро.

Она растаяла в лучах лунного света, прежде чем переступила порог балкона. В тот же миг невидимая рука сняла оковы со времени, воздух в комнате рявкнул. Ветер, до этого словно посаженный на цепь, сорвался и с яростью взметнул тяжёлые шторы. Огни канделябров легли, едва не захлебнувшись от резкого порыва, и тут же бросились в пляс, игрой светотени оживляя сюжеты на гобеленах. Мужчина в ночной рубахе и эльф в дорогих одеждах вздрогнули. Мир вокруг них ожил, вернувшись в прежние рамки. Однако за распахнутой сквозняком дверью никто из них не заметил невидимый след божественного присутствия, как никто никогда не заметит одной маленькой, но колоссальной по своей значимости подмены.