How I met your mother (гет)

Она ему нравилась — это был первый обнаруженный им факт. 

Она выводила его из себя — это был второй. 

Карлу, привыкшему к ясности и четкости принципов, которые руководили его жизнью, было трудно свыкнуться с такой диалектикой. 

Что его в ней привлекало — он, по правде говоря, затруднялся ответить. Она, конечно, была довольно красивой, но не насколько, чтобы потерять голову. Будь она полотном Тициана или Караваджо — он бы еще мог понять, в чем дело, но Генриетта-Мария не была ни тем, ни другим, и вообще вела себя очень беспокойно. 

Легче было сказать, что Карла в ней раздражало, поскольку в это чувство жена приводила его регулярно — очевидно поставив себе целью превратить его существование в полный кошмар. 

Она была упряма (даже в большей степени, чем он сам), была взбалмошна; никогда не задумывалась о последствиях своих поступков, совершенно не следила за словами и держала себя так, как будто делала всей Англии невероятное одолжение тем, что ступила на её берег. 

Иногда Карлу хотелось отмотать время назад и королевским указом запретить ей высаживаться в своей стране. 

Поначалу он питал наивные надежды на то, что эта капризная французская принцесса привыкнет к обычаям своей новой родины, приспособится к окружению — в конце концов, полюбит его (почему нет? он был с ней вежлив) и будет ему «доброй супругой» — но через год семейной жизни Карлу стало ясно, что попал он серьезно. 

Выходки его жены граничили со скандалом и им не видно было конца. 

Графиня Денби жаловалась, что она нарочно бегала со своими фрейлинами через зал, в котором проходил протестантский молебен. Затем она демонстративно отправилась молиться за своих собратьев по вере к Тайнбернской виселице, спровоцировав приступ горячего возмущение у населения (и у некоторых министров тоже). Её священники вели себя вызывающе, постоянно препираясь с англиканскими клириками и подливали масла в огонь при любой удобной возможности. Генриетта во всем их одобряла и всегда ставила их мнение выше любого другого. 

Выше мнения короля в том числе (хотя это было запрещено законом, если так подумать). Карл даже подозревал, что она нарочно противоречит ему во всем — то ли от вредности характера, то ли оттого, что это доставляло ей исключительное удовольствие. 

Впрочем, с самого начала было ясно, что религия будет камнем преткновения. Она была католичкой, он — протестантом. И ему было известно, что её родня и Папа Римский послали её в Англию не потому, что им так уж сильно нравился Карл или его страна, полная «поганых еретиков». Он был заранее готов к долгим и утомительным прениям по поводу обрядов, иерархии и богословских тонкостей. К поиску компромиссов. 

— Я не буду короноваться. Это не обсуждается. 

К этому готов он не был. 

— Мадам, вы королева Англии, — сказал он тогда. — Вы должны быть коронованы вместе со мной. 

— Меня венчает на царство только католический епископ, — непреклонно возразила Генриетта. — Я не приму корону из рук отступников. 

Заметив уже знакомое ему выражение на её лице, Карл нахмурился. 

— Хорошо, — процедил он. — Тогда вы будете наблюдать за церемонией с хоров. 

Он счел было конфликт исчерпанным, но она сказала: 

— Я не могу присутствовать на еретической службе. 

Карл замер в недоумении. 

— Вы хотите сказать, что останетесь во дворце? — уточнил он, искренне уповая на то, что она просто шутит. 

Она не шутила. 

— Если вы не позволите моим епископам провести свою церемонию — да, я останусь тут. 

Карл не знал, что сказать. Он, конечно, мог как-нибудь заставить её пойти с ним, но она бы устроила очередной скандал, и ему пришлось бы иметь дело с её братом, войну с которым он предпочел бы отодвинуть до того момента, когда у него появятся на это деньги. 

Так ничего и не ответив ей, он ушел. 

В день своей коронации он прошествовал по улицам Лондона в гордом одиночестве, и это очевидным образом не прибавило популярности ни ему, ни его французской жене. Возмущены были, без лишних преувеличений — все: от лавочников до лордов; и даже его собственный кабинет предъявлял ему претензии. Чувствовал он себя весьма по-идиотски, надо заметить.

Вечером, когда он ложился в постель, Генриетта спросила как ни в чем не бывало: 

— Как все прошло? Вы остались довольны? 

Она очевидно издевалась над ним. 

— Шутите, мадам? — бросил Карл неприязненно, отворачиваясь от нее на другой бок. 

— Нет, — ответила она с видимым недоумением. — Я хотела узнать, как прошла ваша коронация. Что такого? 

— Не так, как должна была пройти, — ответил он, глядя в темноту. — Потому что на ней не было вас. 

Некоторое время она молчала, тихо шурша своей подушкой. Он уже подумал было, что она уснула, но потом вдруг почувствовал её ладонь у себя на плече и вздрогнул.

— Вы злитесь на меня из-за этого? — спросила Генриетта, поспешно убрав руку. Карл повернул к ней голову. 

Злился ли он? Сейчас, когда она спрашивала это таким тоном, наверное, не совсем… но обидно ему все еще было. 

— Я отказалась короноваться не для того, чтобы досадить вам, — пробормотала Генриетта неловко. — Вы должны понять меня. Вы ведь тоже сочли бы неприемлемым для себя участвовать в мессе. 

Конечно, он счел бы. Но вышла же она за него замуж в конце концов? 

— Когда англиканский епископ благословлял наш брак, вы не высказались против, — заметил Карл. 

— Я готова пойти на уступку ради моего мужа, но не ради короны, — ответила на это Генриетта. 

Он не очень хорошо видел её лицо в темноте, но звучало трогательно. Карл, к тому же, имел некоторую склонность к сентиментальности, а его жена, так уж вышло, ему все ещё нравилась. 

Поэтому он поцеловал её — и история с коронацией была совершенно забыта. 

* * *

Они действительно могли жить мирно — и даже вполне счастливо. Но, увы — не слишком долго. 

Стоило Карлу начать верить в то, что они наконец-то уладили свои противоречия (или по крайней мере поняли, что с этим делать), как вся эта богоугодная семейная идиллия разбилась о настолько ничтожный пустяк, что смешно было сказать. 

Итак, они должны были наблюдать за процессией в честь открытия парламента — ничего не предвещало беды, разумеется. Кроме того, что королева со своей раздражающе-галдящей французской свитой уселась смотреть на это из окон Уайтхолла, а не из дома напротив, сделав старательно вид, что Карл не просил её занять место на балконе рядом с Бэкингемом и его семьей. 

Но, может быть, она забыла — надеяться на это было приятнее, чем думать, что она опять собирается устроить ему какую-нибудь пакость. 

Бэкингем, которого Карл послал к ней уладить это, заявил следующее: 

— Твоя жена невыносима. 

— Что она сказала? 

— Что дождь испортит ей прическу, пока она будет переходить через улицу. 

Карл поднял голову — на небе не было ни облачка. От дождя, который закончился более часа назад, не осталось даже луж на земле. 

— Я говорил тебе, что нужно отослать всех этих месье обратно в их поганую Францию, — проворчал Бэкингем, садясь рядом со своей женой. — В их компании она превращается в мегеру. 

Карл был склонен согласиться, но он не был готов к тому, чтобы провоцировать столь крупную ссору — а ссора была бы грандиозная, если бы он решился удалить от Генриетты всех этих «мадам и шевалье», с которыми она проводила все свое время. Конечно, лучше было бы оградить её от их влияния, но они только недавно помирились… 

— Вы только посмотрите, какие люди… — пробормотал Бэкингем, глядя вниз. 

Карл посмотрел туда же и увидел свою жену, идущую под руку с послом де Бленвилем, который что-то оживленно говорил, склонившись к её уху. Она хохотала над его словами так громко, что было слышно с балкона. 

— Очевидно, нужно было попросить у него о протекции, прежде чем передавать ей твои пожелания, — заметил Бэкингем саркастично. — Она прибежала бы сюда и в ливень. 

Карл мрачно наблюдал за тем, как они входят в дом. Через несколько минут они поднялись по лестнице, и Генриетта опустилась в кресло рядом с мужем. 

— Ваше Величество чем-то недовольны? — поинтересовалась она самым невинным тоном. 

— Вы ослушались моего приказа, — процедил Карл, не оборачиваясь к ней. 

— Разве? Вы сказали мне прийти сюда, и я пришла. 

Может быть, ему не стоило начинать этот спор (ему не стоило), но он не мог удержаться. 

— Герцог Бэкингем передал мне ваш отказ, — сказал Карл холодно. 

— Ну, так я передумала, — пожала плечами Генриетта. — Месье де Бленвиль… 

— Вы должны делать то, что говорю вам я, а не месье де Бленвиль, — бросил Карл с раздражением. 

— В конце концов я сделала так, как вы хотели, — проговорила она обиженно. — Я не понимаю, что вам не нравится. 

— Мне не нравится, что вы ведете себя как избалованный ребенок. Вы королева Англии, а не маленькая девочка. Начните уже думать своей головой и вести себя соотвественно вашему положению!

— Мне очевидно следовало остаться в Уайтхолле, — сказала Генриетта вполголоса, и он заметил, что глаза у нее влажно заблестели.

Ему, разумеется, стало совестно. Он даже собирался извиниться. Вечером того же дня он послал к ней узнать, не хочет ли она пройтись с ним по парку, но ему передали, что у нее так болит голова, что она лежит в постели и страшно страдает. 

Снедаемый чувством вины, Карл пошел к ней сам, представляя себе её несчастное лицо и полные слез глаза с этим жалостливым оленьим выражением. Возможно, ему стоило быть снисходительнее. В конце концов, она действительно была совсем юна, и ему следовало сделать скидку на её возраст и дурное французское воспитание. 

Нехорошие подозрения вкрались в его мысли, когда он услышал раздающуюся из покоев королевы музыку (не самого благопристойного толка, стоит заметить) — но зрелище, представшее перед ним, когда он открыл двери, все равно произвело на него большое впечатление. 

Делать скидки ему расхотелось моментально. 

Они даже не заметили его появления, продолжая скакать по комнате как скопище развеселых язычников. Его страшно страдающая жена радостно отплясывала под руку с одним из своих кавалеров, задирая юбки чуть не до колен и выделывала такие па, за которые её осудили бы не только пуритане, но даже её собственные папистские священники. 

— Пошли вон отсюда! — рявкнул Карл, когда они, наконец, обратили на него внимание. 

Существовало не так уж много способов по-настоящему разозлить его, но его жена откуда-то узнала их все. Французы встревоженно переглянулись между собой и друг за другом просочились на выход. 

Генриетта замерла посреди комнаты, тяжело дыша после своего непотребного балета, и посмотрела на мужа так, как будто это она застала его за чем-то неприличным. 

— Ну и что это значит? — имела она наглость спросить. 

Карл с трудом удержал себя от того, чтобы не заорать на нее. 

— Это я должен спросить вас, мадам, — проговорил он голосом, подрагивающим от гнева. — Вы сообщили мне, что у вас болит голова. 

— Она прошла, — ответила Генриетта невозмутимо, очевидно не находя в своем поведении ничего предосудительного. 

Карл некоторое время созерцал её надменно вздернутый кверху бурбонский нос. Затем процедил: 

— Вся ваша свита будет выслана обратно во Францию. Завтра же. 

Румянец немедленно сполз с её щек, и она побелела от ярости. 

— Вы не можете этого сделать. 

— Ещё как могу. 

— Вы не имеете права! Согласно брачному договору… 

— Мне без разницы, — холодно перебил жену Карл и оставил её наедине с этой новостью.