How I met your mother (гет)

Генри пронзительно завизжал, совершенно нелюбезно пнув его каблуком в живот при попытке вырваться. Карл отпустил сына и согнулся пополам. Удар у семилетнего герцога Глостерского был на целого принца Уэльского. 

— Ой! — пискнула принцесса Элизабет. 

— Сир, вам больно? — виноватым тоном спросил Генри, вновь подбегая к отцу. 

Карл стащил с глаз повязку, выпрямляясь. И сын, и дочь смотрели на него встревоженно, как будто опасались, что после этого инцидента он больше не изъявит желания ни играть в жмурки, ни вообще проводить с ними время. 

— Жить буду, — сказал Карл с улыбкой и отряхнул дублет. — Мне стоило этого ожидать. Лягаетесь вы с тех пор, как попали в утробу к вашей матери. 

На лице принца Генри появилось благоговейное любопытство. 

— И что она… то есть Её Величество? Она не сердилась? 

— Ну, разумеется нет, — Карл ласково положил ему на плечо руку и взял под локоть принцессу Элизабет. — Ваша матушка никогда не считала это недостатком. 

— Правда? 

— Я могу вас заверить, что она находила ваше общество приятным, в любом случае, — сказал Карл, ведя своих детей по лужайке к тени деревьев. — Даже несмотря на беспокойства, которые вы могли ей причинять. 

— Расскажите о ней, — попросил Генри, поправляя упавшую ему на глаза отцовскую шляпу.

— Да, пожалуйста, — робко присоединилась к нему Элизабет. 

Карл добрел до скамейки и сел, усадив их обоих рядом с собой. Теплый ветерок шевелил позолоченные кроны, время от времени срывая с них рыжие и желтые листки. 

Осень в Хэмптон-корте была чудесна, как и всегда. Навевала воспоминания. Много радостных минут было прожито здесь — все они утекли как вода, и только теперь было ясно, каким сокровищем была каждая из них. Он не переставал тосковать по тем безмятежным годам и, проведя столько лет вдали от этого места, где они были так счастливы однажды, множество раз мечтал о том, чтобы вернуться. Хотя, конечно, не при таких обстоятельствах… 

Карл слегка качнул головой, отгоняя меланхолию. Кто знает, долго ли им ещё позволят оставаться вместе — растрачивать это время на печаль было бы в высшей степени безрассудно. 

— Что же вам рассказать? — вздохнул он, поглядывая на сына. 

— Не знаю, — с непосредственным очарованием, которое заставляло лондонцев безоговорочно любить его, пожал плечами принц Генри. — Что-нибудь… какой она была? 

— Она все еще есть, мой дорогой, — мягко поправил его Карл. — И когда-нибудь вы с ней непременно встретитесь. Я уверен, что она ждёт этого дня с нетерпением. 

— Тогда расскажите, какая она есть, сир, — улыбнулась Элизабет, не выпуская руки отца из своей. — Я тоже не очень хорошо её помню. 

Карл устремил вдаль мечтательный взгляд. 

— Она… о, она самая замечательная женщина на свете… 

* * *

— ГОРЕТЬ ВАМ ВСЕМ В АДУ! 

Ему пришлось пригнуться. 

Думая впоследствии о том, когда это с ним случилось, он приходил к выводу, что произошло это здесь — в тот достопамятный момент, когда его дорогая жена своей маленькой хрупкой рукой, не имевшей обыкновение держать ничего тяжелее веера, схватила с каминной полки десятифунтового Летящего Меркурия Джамболоньи и, ни мгновенья не колеблясь — швырнула статуэтку ему в голову. 

Голова осталась цела, но окно спальни и его бедное сердце были разбиты совершенно. 

— Ненавижу вас! Всех вас и вашу забытую Богом страну! 

Что ж, это была не новость. 

Карл проводил Меркурия тоскливым взглядом — ему нравилась эта скульптура, и сеньор Джамболонья был, к сожалению, недостаточно жив для того, чтобы сделать копию. 

— Мадам, я прошу вас успокоиться, — произнёс Карл стоически и снова посмотрел на жену, закипающую как котелок с бульоном. 

— Успокоиться?! Верните мне моих людей, чудовище! 

— Это невозможно. Они ведут себя неподобающе — и дурно на вас влияют. 

— Это вы дурно на меня влияете! — возразила Генриетта с гневным отчаянием. — Никогда за всю жизнь я не была так несчастна, как с вами! 

— Вы не так уж много прожили, чтобы делать столь однозначные выводы, — заметил Карл, несколько задетый этим заявлением. 

— Верните мне мадам де Сен-Жорж! Верните моих шевалье! Моих фрейлин! 

— У вас есть новые фрейлины, мадам. Советую вам принять их хорошо и начать говорить с ними по-английски. Вы два года в Англии и выучили только… 

— DAMN YOUR FUCKING ARSE! 

— …бранные слова. 

— Ненавижу! 

— Я это уже слышал, — поджал губы Карл. 

По щекам Генриетты текли злые слезы. Отвернувшись, она уселась на край своей кровати и горько разрыдалась. 

Карлу сделалось ужасно неловко — нет, он не сожалел о своем решении выслать всех французов её штата, но Генриетта всегда умудрялась плакать так душераздирающе, что ему становилось совестно (даже погибший Меркурий не мог истребить в нем этого чувства). 

— Вам… лучше смириться с этой ситуацией, — сказал Карл, с сочувствием поглядывая на её содрогающуюся спину. — Тогда жизнь покажется вам более приятной. 

— Лучше умереть, чем так жить! — воскликнула Генриетта. — И вообще — убирайтесь отсюда! Я не хочу больше знать вас! 

Карл ещё постоял немного для порядка, но потом ушел, снедаемый досадным ощущением того, что он был самым несчастным человеком на земле. 

* * *

Ну, конечно, так было не всегда. 

Когда он впервые встретил её в Кентербери, на второй день её пребывания на английской земле, она сказала ему следующее: 

Государь, я приехала в страну Вашего Величества, дабы быть Вам полезной, во всем подчиняться Вашему руководству и любить Вас, как это подобает доброй супруге!

Он расцеловал её в обе щеки и, благословляя небеса за то, что ему была ниспослана такая симпатичная и славная жена, твердо вознамерился жить с нею в мире и согласии до спокон века. 

В согласии они прожили ровно два часа, а потом произошел инцидент, после которого Карл несколько усомнился в том, что его сердечное стремление к любви и дружбе будет так легко удовлетворить. 

— Мадам де Сен-Жорж поедет в этой карете, — заявила Генриетта, сажая рядом с собой свою гувернантку. — Она всегда ездит подле меня. 

— Мадам, это не допускается английским протоколом, — возразил Карл холодно. 

— Но его ведь можно поменять? — легкомысленно повела плечом новоиспеченная королева. — Вы же король. 

— Я не собираюсь его менять, — сказал Карл, хмуро глядя на мадам де Сен-Жорж, застывшую на подножке кареты и явно не понимающую, что ей делать. 

Генриетта посмотрела на мужа с недовольным недоумением, которое (как Карл позже выяснил) было предвестником его неприятностей. Но тогда он пребывал в блаженном неведении и полагал, что его бедная жена просто очень устала от долгого путешествия и все, что ей нужно — это хорошенько перекусить и вздремнуть после обеда. 

— Мадам де Сен-Жорж поедет со мной в этой карете, — произнесла Генриетта зловещим тоном. — Или я никуда не поеду. 

Карл переглянулся с Бэкингемом. Он ещё не знал, что его незаменимый друг будет совершенно бесполезен в решении его семейных проблем, даже несмотря на весь его богатый… жизненный опыт. 

— Полагаю, что было бы глупо оставлять вас здесь, мадам, — сказал герцог с обворожительной улыбкой. — Ведь мы за вами сюда и приехали. Ваша дама поедет следом за вами с другой вашей свитой, и вы…

— Она поедет со мной, — перебила его Генриетта, ни в коей мере не покоренная его обаянием. Для верности она ухватила бедную мадам де Сен-Жорж за руку, как будто беспокоилась, что ту вытащат из кареты силой. 

Карл тяжело вздохнул и решил проявить христианское смирение, рассчитывая на то, что его мягкость завоюет ему благодарность и любовь его жены. 

— Хорошо, мадам, — сказал он. — Садитесь, и поедем. Мы уже опаздываем. 

Генриетта усадила мадам де Сен-Жорж рядом с собой и, усевшись напротив мужа, одарила его взглядом ничуть не благодарным, и ни в коем случае не любовным. 

Карл сделал вид, что не заметил этого. Он был в определенной степени оптимистом, поэтому понадеялся, что это недоразумение не помешает им жить долго и счастливо. 

Ему ещё многое предстояло узнать о своей жене.

Она ему нравилась — это был первый обнаруженный им факт. 

Она выводила его из себя — это был второй. 

Карлу, привыкшему к ясности и четкости принципов, которые руководили его жизнью, было трудно свыкнуться с такой диалектикой. 

Что его в ней привлекало — он, по правде говоря, затруднялся ответить. Она, конечно, была довольно красивой, но не насколько, чтобы потерять голову. Будь она полотном Тициана или Караваджо — он бы еще мог понять, в чем дело, но Генриетта-Мария не была ни тем, ни другим, и вообще вела себя очень беспокойно. 

Легче было сказать, что Карла в ней раздражало, поскольку в это чувство жена приводила его регулярно — очевидно поставив себе целью превратить его существование в полный кошмар. 

Она была упряма (даже в большей степени, чем он сам), была взбалмошна; никогда не задумывалась о последствиях своих поступков, совершенно не следила за словами и держала себя так, как будто делала всей Англии невероятное одолжение тем, что ступила на её берег. 

Иногда Карлу хотелось отмотать время назад и королевским указом запретить ей высаживаться в своей стране. 

Поначалу он питал наивные надежды на то, что эта капризная французская принцесса привыкнет к обычаям своей новой родины, приспособится к окружению — в конце концов, полюбит его (почему нет? он был с ней вежлив) и будет ему «доброй супругой» — но через год семейной жизни Карлу стало ясно, что попал он серьезно. 

Выходки его жены граничили со скандалом и им не видно было конца. 

Графиня Денби жаловалась, что она нарочно бегала со своими фрейлинами через зал, в котором проходил протестантский молебен. Затем она демонстративно отправилась молиться за своих собратьев по вере к Тайнбернской виселице, спровоцировав приступ горячего возмущение у населения (и у некоторых министров тоже). Её священники вели себя вызывающе, постоянно препираясь с англиканскими клириками и подливали масла в огонь при любой удобной возможности. Генриетта во всем их одобряла и всегда ставила их мнение выше любого другого. 

Выше мнения короля в том числе (хотя это было запрещено законом, если так подумать). Карл даже подозревал, что она нарочно противоречит ему во всем — то ли от вредности характера, то ли оттого, что это доставляло ей исключительное удовольствие. 

Впрочем, с самого начала было ясно, что религия будет камнем преткновения. Она была католичкой, он — протестантом. И ему было известно, что её родня и Папа Римский послали её в Англию не потому, что им так уж сильно нравился Карл или его страна, полная «поганых еретиков». Он был заранее готов к долгим и утомительным прениям по поводу обрядов, иерархии и богословских тонкостей. К поиску компромиссов. 

— Я не буду короноваться. Это не обсуждается. 

К этому готов он не был. 

— Мадам, вы королева Англии, — сказал он тогда. — Вы должны быть коронованы вместе со мной. 

— Меня венчает на царство только католический епископ, — непреклонно возразила Генриетта. — Я не приму корону из рук отступников. 

Заметив уже знакомое ему выражение на её лице, Карл нахмурился. 

— Хорошо, — процедил он. — Тогда вы будете наблюдать за церемонией с хоров. 

Он счел было конфликт исчерпанным, но она сказала: 

— Я не могу присутствовать на еретической службе. 

Карл замер в недоумении. 

— Вы хотите сказать, что останетесь во дворце? — уточнил он, искренне уповая на то, что она просто шутит. 

Она не шутила. 

— Если вы не позволите моим епископам провести свою церемонию — да, я останусь тут. 

Карл не знал, что сказать. Он, конечно, мог как-нибудь заставить её пойти с ним, но она бы устроила очередной скандал, и ему пришлось бы иметь дело с её братом, войну с которым он предпочел бы отодвинуть до того момента, когда у него появятся на это деньги. 

Так ничего и не ответив ей, он ушел. 

В день своей коронации он прошествовал по улицам Лондона в гордом одиночестве, и это очевидным образом не прибавило популярности ни ему, ни его французской жене. Возмущены были, без лишних преувеличений — все: от лавочников до лордов; и даже его собственный кабинет предъявлял ему претензии. Чувствовал он себя весьма по-идиотски, надо заметить.

Вечером, когда он ложился в постель, Генриетта спросила как ни в чем не бывало: 

— Как все прошло? Вы остались довольны? 

Она очевидно издевалась над ним. 

— Шутите, мадам? — бросил Карл неприязненно, отворачиваясь от нее на другой бок. 

— Нет, — ответила она с видимым недоумением. — Я хотела узнать, как прошла ваша коронация. Что такого? 

— Не так, как должна была пройти, — ответил он, глядя в темноту. — Потому что на ней не было вас. 

Некоторое время она молчала, тихо шурша своей подушкой. Он уже подумал было, что она уснула, но потом вдруг почувствовал её ладонь у себя на плече и вздрогнул.

— Вы злитесь на меня из-за этого? — спросила Генриетта, поспешно убрав руку. Карл повернул к ней голову. 

Злился ли он? Сейчас, когда она спрашивала это таким тоном, наверное, не совсем… но обидно ему все еще было. 

— Я отказалась короноваться не для того, чтобы досадить вам, — пробормотала Генриетта неловко. — Вы должны понять меня. Вы ведь тоже сочли бы неприемлемым для себя участвовать в мессе. 

Конечно, он счел бы. Но вышла же она за него замуж в конце концов? 

— Когда англиканский епископ благословлял наш брак, вы не высказались против, — заметил Карл. 

— Я готова пойти на уступку ради моего мужа, но не ради короны, — ответила на это Генриетта. 

Он не очень хорошо видел её лицо в темноте, но звучало трогательно. Карл, к тому же, имел некоторую склонность к сентиментальности, а его жена, так уж вышло, ему все ещё нравилась. 

Поэтому он поцеловал её — и история с коронацией была совершенно забыта. 

* * *

Они действительно могли жить мирно — и даже вполне счастливо. Но, увы — не слишком долго. 

Стоило Карлу начать верить в то, что они наконец-то уладили свои противоречия (или по крайней мере поняли, что с этим делать), как вся эта богоугодная семейная идиллия разбилась о настолько ничтожный пустяк, что смешно было сказать. 

Итак, они должны были наблюдать за процессией в честь открытия парламента — ничего не предвещало беды, разумеется. Кроме того, что королева со своей раздражающе-галдящей французской свитой уселась смотреть на это из окон Уайтхолла, а не из дома напротив, сделав старательно вид, что Карл не просил её занять место на балконе рядом с Бэкингемом и его семьей. 

Но, может быть, она забыла — надеяться на это было приятнее, чем думать, что она опять собирается устроить ему какую-нибудь пакость. 

Бэкингем, которого Карл послал к ней уладить это, заявил следующее: 

— Твоя жена невыносима. 

— Что она сказала? 

— Что дождь испортит ей прическу, пока она будет переходить через улицу. 

Карл поднял голову — на небе не было ни облачка. От дождя, который закончился более часа назад, не осталось даже луж на земле. 

— Я говорил тебе, что нужно отослать всех этих месье обратно в их поганую Францию, — проворчал Бэкингем, садясь рядом со своей женой. — В их компании она превращается в мегеру. 

Карл был склонен согласиться, но он не был готов к тому, чтобы провоцировать столь крупную ссору — а ссора была бы грандиозная, если бы он решился удалить от Генриетты всех этих «мадам и шевалье», с которыми она проводила все свое время. Конечно, лучше было бы оградить её от их влияния, но они только недавно помирились… 

— Вы только посмотрите, какие люди… — пробормотал Бэкингем, глядя вниз. 

Карл посмотрел туда же и увидел свою жену, идущую под руку с послом де Бленвилем, который что-то оживленно говорил, склонившись к её уху. Она хохотала над его словами так громко, что было слышно с балкона. 

— Очевидно, нужно было попросить у него о протекции, прежде чем передавать ей твои пожелания, — заметил Бэкингем саркастично. — Она прибежала бы сюда и в ливень. 

Карл мрачно наблюдал за тем, как они входят в дом. Через несколько минут они поднялись по лестнице, и Генриетта опустилась в кресло рядом с мужем. 

— Ваше Величество чем-то недовольны? — поинтересовалась она самым невинным тоном. 

— Вы ослушались моего приказа, — процедил Карл, не оборачиваясь к ней. 

— Разве? Вы сказали мне прийти сюда, и я пришла. 

Может быть, ему не стоило начинать этот спор (ему не стоило), но он не мог удержаться. 

— Герцог Бэкингем передал мне ваш отказ, — сказал Карл холодно. 

— Ну, так я передумала, — пожала плечами Генриетта. — Месье де Бленвиль… 

— Вы должны делать то, что говорю вам я, а не месье де Бленвиль, — бросил Карл с раздражением. 

— В конце концов я сделала так, как вы хотели, — проговорила она обиженно. — Я не понимаю, что вам не нравится. 

— Мне не нравится, что вы ведете себя как избалованный ребенок. Вы королева Англии, а не маленькая девочка. Начните уже думать своей головой и вести себя соотвественно вашему положению!

— Мне очевидно следовало остаться в Уайтхолле, — сказала Генриетта вполголоса, и он заметил, что глаза у нее влажно заблестели.

Ему, разумеется, стало совестно. Он даже собирался извиниться. Вечером того же дня он послал к ней узнать, не хочет ли она пройтись с ним по парку, но ему передали, что у нее так болит голова, что она лежит в постели и страшно страдает. 

Снедаемый чувством вины, Карл пошел к ней сам, представляя себе её несчастное лицо и полные слез глаза с этим жалостливым оленьим выражением. Возможно, ему стоило быть снисходительнее. В конце концов, она действительно была совсем юна, и ему следовало сделать скидку на её возраст и дурное французское воспитание. 

Нехорошие подозрения вкрались в его мысли, когда он услышал раздающуюся из покоев королевы музыку (не самого благопристойного толка, стоит заметить) — но зрелище, представшее перед ним, когда он открыл двери, все равно произвело на него большое впечатление. 

Делать скидки ему расхотелось моментально. 

Они даже не заметили его появления, продолжая скакать по комнате как скопище развеселых язычников. Его страшно страдающая жена радостно отплясывала под руку с одним из своих кавалеров, задирая юбки чуть не до колен и выделывала такие па, за которые её осудили бы не только пуритане, но даже её собственные папистские священники. 

— Пошли вон отсюда! — рявкнул Карл, когда они, наконец, обратили на него внимание. 

Существовало не так уж много способов по-настоящему разозлить его, но его жена откуда-то узнала их все. Французы встревоженно переглянулись между собой и друг за другом просочились на выход. 

Генриетта замерла посреди комнаты, тяжело дыша после своего непотребного балета, и посмотрела на мужа так, как будто это она застала его за чем-то неприличным. 

— Ну и что это значит? — имела она наглость спросить. 

Карл с трудом удержал себя от того, чтобы не заорать на нее. 

— Это я должен спросить вас, мадам, — проговорил он голосом, подрагивающим от гнева. — Вы сообщили мне, что у вас болит голова. 

— Она прошла, — ответила Генриетта невозмутимо, очевидно не находя в своем поведении ничего предосудительного. 

Карл некоторое время созерцал её надменно вздернутый кверху бурбонский нос. Затем процедил: 

— Вся ваша свита будет выслана обратно во Францию. Завтра же. 

Румянец немедленно сполз с её щек, и она побелела от ярости. 

— Вы не можете этого сделать. 

— Ещё как могу. 

— Вы не имеете права! Согласно брачному договору… 

— Мне без разницы, — холодно перебил жену Карл и оставил её наедине с этой новостью.

Конечно, она назвала его деспотом, тираном, Иродом, Калигулой и другими менее цензурными прономенами. Швырнула в него статуэткой за тысячу фунтов и отказалась говорить с ним до скончания века. 

Карл и сам не горел желанием лишний раз её видеть. С мрачным удовлетворением он наблюдал за тем, как причитающие во все горло французы покидают дворец и убираются на свою проклятую родину. Лондонцы, провожающие их корабли радостным улюлюканьем, полностью одобрили его решение. 

Ему пришлось разбираться с гневными письмами от своего французского кузена и иметь дело с чрезвычайными послами, которых тот отправил в Лондон проверять, не замучили ли тут его бедную сестру злые англичане — но даже несмотря на всю эту утомительную и унизительную суету, Карл не жалел о том, что вышвырнул лягушатников к чертям собачьим. Никаких больше непристойных анекдотов, легкомысленных песенок и оскорблений в адрес его подданных!

В Уайтхолле воцарился долгожданный покой. 

Беспокойно было только у него на сердце. Ибо путем нехитрого анализа и несложных логических построений он выяснил, что был прискорбно влюблен в свою жену, а она — и с этим уже мало что можно было поделать — ненавидела его сильнее, чем иудеи египтян. 

— Она перебесится, — со знанием дела успокаивал его Бэкингем. — У нее нрав переменчивей, чем у штормового ветра. Сегодня обижается — завтра повесится на тебя с поцелуями. 

— Скорее уж я повешусь, — вздохнул Карл. 

Джордж улыбнулся ободряюще. 

— Ты слишком переживаешь, как всегда. Оно того не стоит. И у нас, к тому же, есть дела поважней, — заметил он, указывая на карту Ла Рошели, расстеленную на столе. — Мы тут пытаемся утереть нос французам, если ты не забыл. 

И хотя его дорогой друг был совершенно прав, выкинуть жену из головы не было никакой возможности. Она же демонстративно игнорировала его во всех случаях, когда это дозволялось протоколом, а когда не дозволялось — говорила с ним как с врагом народа (что, конечно, было недалеко от истины, учитывая их войну с Францией, но Карл был уверен, что дело было не в этом). 

Он не считал себя виноватым больше, чем она, поэтому ему не хотелось извиняться перед ней — тем более, что он и так сделал ей слишком много уступок, которые она приняла как должное. Он, к тому же, готов был спорить, что даже слезные коленопреклоненные мольбы о прощении с его стороны не возымеют на нее никакого действия. Проверять он, в любом случае, не собирался.

Так шли дни. Бэкингем уехал воевать, а Карл остался в Лондоне один на один со смертельно обиженной Генриеттой, которая очевидно мечтала увидеть его голову на своей тарелке. И это при том, что им все ещё нужно было озаботиться наследниками — хотя бы одним… 

Ситуация была откровенно тупиковая. 

Конечно, он мог бы предъявить на нее свои законные права (и Джордж советовал ему так и поступить), но что-то подсказывало Карлу, что это не прибавит ему лишнего очарования в глазах жены. Да и удовольствие, мягко говоря, сомнительное. 

Не найдя выхода, он мысленно простился с надеждой на свою благополучную семейную жизнь и покорно смирился с тем, что будет несчастлив до конца дней своих, но внезапно дни эти решили сократиться до минимального количества. 

Он заболел чумой. 

По крайней мере, так подумал доктор Майерн. Потом, конечно, оказалось, что никакая это была не чума, но поскольку в Лондоне эпидемии вспыхивали регулярно, а симптомы показались врачам подозрительными, Карла заперли на карантин, и ему пришлось безвылазно сидеть в собственной спальне, развлекаясь чтением донесений из-под Ла Рошели (они его совсем не радовали). 

Дабы не разводить лишнюю панику в такое непростое время, весть о его болезни запретили выносить дальше порога его приемной, и немногие были в курсе происходящего. Бэкингем, вернувшийся в Англию, чтобы собрать новую экспедицию после неудачной первой, взял на себя все государственные заботы, и кажется, Карл ему не очень-то и требовался. 

Лежа однажды ночью в постели, терзаемый суровой лихорадкой, он размышлял о вечном и потихоньку готовился умирать, пристально ревизуя свою не очень долгую жизнь, как это полагается доброму христианину. Итоги выглядели неутешительно — так что настроение у него было весьма покаянное. 

У него, в довесок ко всему, ужасно болела голова, и уснуть не было никакой возможности. Поэтому Карл хорошо слышал, как дверь отворилась, и кто-то вошел в его комнату. Он полагал, что это кто-нибудь из врачей или слуг, но — он аж привстал от удивления — это была его жена. 

— Что вы тут делаете? — пробормотал он хрипло. — Вам нельзя тут быть. 

— Я узнала, что вы больны, — сообщила ему Генриетта, садясь на край его постели. 

Карл попытался неловко отползти от нее на другую сторону кровати, но запутался в собственном одеяле. 

— Уходите, мадам, — бросил он жене. — Вы можете заразиться и…

— Я не боюсь, — спокойно пожала плечами Генриетта. — Все равно я не умру раньше, чем будет угодно Богу. Но если вам суждено скоро покинуть этот мир, я хочу прежде поговорить с вами. 

— О чем это? — спросил Карл, в глубине души, конечно, надеясь на слезное примирение. 

— Ваши глупые доктора не пускают меня к вам, поэтому я боюсь, что мы не успеем проститься перед вашей смертью, — поделилась своей тревогой Генриетта. — Так что я пришла попрощаться — на всякий случай. 

Карл понимающе кивнул, и некоторое время они сидели молча, поглядывая друг на друга растерянно. Слезного примирения все никак не случалось. 

Поколебавшись немного, он решил начать первым:

— Мне жаль, что так вышло с вашей свитой, мадам. Я не хотел причинять вам страдания. 

Это было правдой. Сейчас он даже немного жалел о том, что разлучил её с её друзьями — какими бы раздражающими они ни были. 

— Я не держу на вас зла, — великодушно заявила Генриетта и для верности взяла его за руку. — И я буду молиться за то, чтобы вы попали в лимб, а не в ад. Туда попадают некрещеные, может быть и еретикам тоже можно. 

— Спасибо, — улыбнулся Карл, бесповоротно растроганный этой заботой о его посмертной судьбе. 

Какая славная у него все-таки была жена! Пришла к нему, невзирая на опасность заразиться — это ли не героический поступок? Кто-то, возможно, назвал бы это безрассудством, но Карл был сражен. 

Разомлевший, он глядел на Генриетту затуманенным нежностью взглядом и вид, наверное, имел донельзя глупый. Но лихорадка и мысль о скорой кончине усилили его наклонность к сентиментальности, поэтому от всего сердца он произнёс: 

— Я люблю вас, мадам! — и напрочь забыв о всяких мерах санитарной предосторожности, горячо поцеловал ей руку. 

Его дорогая возлюбленная жена, однако, с ответными признаниями не спешила, и на лице её застыло выражение чрезвычайного смущения. Может быть, она вовсе не разделяла его пламенных чувств, но ему было уже не очень-то и важно. Совершенно счастливый тем, что облегчил душу — он закрыл глаза и приготовился благочестиво умереть. 

* * *

Поскольку это была обычная простуда, а не чума — он не умер. Довольно быстро он поправился и выяснил заодно, что признаваться в любви в одностороннем порядке очень неловко. 

Генриетта, кажется, была не вполне рада тому, что не осталась вдовой — вид у нее, по крайней мере, был какой-то недовольный. Она больше не пыталась убивать мужа взглядами, но вела себя, как и прежде, довольно прохладно, а Карл едва находил слова в её присутствии и отчаянно заикался. 

Сначала он чувствовал себя глупо, потом стал расстраиваться — а после и вовсе начал избегать её, потому что на самом деле продолжал надеяться, что в глубине души она любит его также сильно, как он её, и свидетельства обратного вызывали в нем досаду и черную меланхолию. 

— Нет, Чарли, ну так нельзя, — посетовал ему однажды Джордж. — Так изводиться из-за какой-то француженки! 

— Это ты мне говоришь? — мрачно отозвался Карл. — Сам-то сколько страдал по Анне Австрийской? 

— Она испанка, — поправил его Бэкингем. — И это другое. По замужним страдать можно, но по собственной жене — Чарли, это моветон. 

Он только скорбно вздохнул. 

— Хочешь, я с ней поговорю? — предложил Джордж. 

— Нет! — быстро возразил Карл. — Из-за того, что ты поговорил с ней в прошлый раз — мы теперь здесь. Поэтому, пожалуйста, Стини, никаких больше разговоров. 

— Ну, да, — проворчал Бэкингем себе под нос. — Его жена истеричка, он — влюбленный дурак, а виноват почему-то я. 

Карл мог бы поспорить, но он уже успел погрузиться обратно в свои невеселые размышления, поэтому возмущения друга пропустил мимо ушей. 

Тем же вечером он лежал в своей постели, вместо Евангелия листая сонеты Шекспира (с особенным чувством лелея строки сто сорок девятого), и предавался флегматичному отчаянию, когда дверь вдруг отворилась и на его пороге показалась Генриетта. 

Едва завидев её, он запихнул Шекспира под одеяло и напрягся, судорожно гадая, что ей тут могло понадобиться в такой час. 

— Мадам..? — спросил он настороженно. — Зачем вы здесь? 

— Затем, чтобы никто не мог больше упрекнуть меня в том, что я недостаточно исполняю свой супружеский долг! — заявила Генриетта, приближаясь к нему с самым воинственным видом. 

— Вас в этом никто не… — начал было Карл, но потом понял в чем дело и закрыл лицо ладонью. — Джордж… что он вам наговорил? 

— Ничего хорошего, — ответила Генриетта, агрессивно устраиваясь на постели с той стороны, где спала обычно. — Передайте ему, что если он придет ко мне в другой раз, я велю спустить его с лестницы. 

Она улеглась и уставилась на него выжидающе. Карл сидел в полной растерянности и смотрел на жену тоскливым взглядом, пока его сердце танцевало у него в груди траурную сарабанду. 

— Ну? — спросила Генриетта нетерпеливо. — В чем дело? 

— Я так не могу, — признался Карл, отворачиваясь.

Добрый Боже! Был ли человек когда-нибудь столь же несчастен? 

Он услышал как она снова села. Затем она взяла его за руку также ласково как в тот раз, когда он лежал больной, и Карл поймал пронзительный взгляд её блестящих черных глаз. Губы её тронула мягкая улыбка.

Может быть, все не так уж безнадежно? — подумалось ему. Возможно, она и правда любит его, просто слишком упряма, чтобы признать это. Смотрела она очень убедительно, в любом случае. 

Он был в шаге от того, чтобы поцеловать её, как она вдруг сказала: 

— Вы совсем больше не можете, да? 

Карл замер как громом пораженный и вытаращился на нее изумленно (это мягко говоря). 

— Я прошу прощения? — пробормотал он, надеясь, что понял её превратно.

— Я слышала, такое случается иногда, — сказала Генриетта, сочувственно поглаживая его по руке. — Хотя обычно это бывает со стариками или с теми, кто ходит к актрисам… 

— Я не ходил к актрисам, — процедил Карл, бледнея.

— Ну, может быть, это просто испытание, которое послал вам Господь, — предположила Генриетта. — Чтобы обратить вас в истинную веру, например… 

— Выйдите вон отсюда! — не выдержал Карл, шарахнувшись от нее в сторону и больно усевшись прямо на Шекспира. 

Генриетта послала ему взгляд, исполненный глубокой обиды. Затем поднялась с постели и гордо покинула его спальню. 

Карл отшвырнул от себя книгу и упал лицом в подушку. Если это действительно было испытание — он почти готов был принять католичество. 

Возможно, именно на это и рассчитывал Папа, когда посылал сюда эту женщину. 

* * *

На другой день он пришел к ней с твердым намерением прояснить ситуацию. Он не был совершенно уверен, что сможет заговорить с ней после того, что произошло, но был преисполнен решимости привнести в их отношения хотя бы какую-то определенность. В крайнем случае он мог бы предложить ей развод — все равно они уже воевали с Францией, и в политическом смысле их брак был полным провалом. Да и в других смыслах как будто бы тоже… 

Генриетта играла со своими новыми английскими фрейлинами в жмурки — и хотя месяц назад она кричала во всеуслышание, что знать их не хочет, кажется, им все же удалось найти общий язык. 

Карл остановился на пороге, наблюдая за тем, как она бродит по кругу с вытянутыми руками, пытаясь схватить вертлявую Люси Хэй, которая подходила к ней вплотную и со смехом ускользала. В очередной раз увернувшись от своей королевы, камер-фрейлина захлопала в ладоши и стала пятиться назад, ехидно подхихикивая.

Когда Карл понял, что задумала эта коварная леди, было уже поздно — и он оказался в цепких объятиях своей радостно вопящей жены. 

— Поймала! Поймала! 

Озадаченно ощупав его, она сняла с глаз повязку и с самым брезгливым видом отшатнулась. Карл вздохнул. 

— Мне нужно поговорить с вами, мадам, — сказал он, бросая многозначительный взгляд на её придворных дам. 

В отличие от французов, они не нуждались в лишних приглашениях, поэтому предусмотрительно поприседали в реверансах и исчезли в соседней комнате, прикрыв за собой двери. Генриетта между тем уселась на подоконник и скрестила на груди руки. 

— И что же вы мне скажете? — поинтересовалась она с претензией в голосе. 

Карл взволнованно пригладил усы. 

— Я хотел бы извиниться за вчерашнее. Я был с вами резок. 

Генриетта неопределенно пожала плечами, не давая ему понять — были ли его извинения приняты или отвергнуты. 

— И я… — он возвел глаза к потолку, умирая на месте от неловкости. — Я не болен тем, чем вы подумали. По правде говоря, я вообще не понимаю, с чего вы так решили. 

— С того, что вы ведете себя странно, — сказала Генриетта, глядя на него холодно. — Сначала говорите, что любите меня, а потом избегаете меня так, как будто я вас чем-то обидела. 

— Я вас не… — начал было Карл, но понял, что это было справедливое обвинение и замолчал.

Почему же это было так сложно? 

Генриетта опустила глаза на свои руки, слегка покачивая ногой, которая немного не доставала до пола. Выражение лица её сделалось весьма печальным.

Карл стоял посреди комнаты, пялясь в стену, и пытался вспомнить, зачем вообще пришел сюда. Рефреном он обдумывал этот разговор со вчерашнего вечера, но теперь все протоколы этих размышлений повылетали у него из головы.

— Хотите, разведемся? — выдвинул он свое единственное рациональное предложение.

Генриетта вскинула голову и посмотрела на мужа круглыми глазами испуганного оленя.

— Вы хотите развестись со мной? 

— Нет, — честно ответил Карл. 

— Тогда зачем вы говорите такие ужасные вещи? 

— Ну, вдруг вы хотите… — пробормотал Карл, окончательно теряясь. 

— Я не хочу, — сказала Генриетта. — С чего вы вообще так подумали? 

— Вы утверждали, что ненавидите меня, — напомнил ей Карл. — И что эта «проклятая страна» вам не нравится. 

Генриетта неловко повела плечом, как будто пытаясь отмахнуться от собственных слов.

— Ну, Англия на самом деле не так уж плоха, — признала она. — И я, конечно, была зла на вас за то, что вы разлучили меня с моими друзьями, но я решила простить вас, так что это уже в прошлом. Не буду же я забирать свое прощение назад из-за того, что вы не умерли. 

Карл поглядел на нее недоверчиво.

— И вас это не расстроило? — спросил он с некоторой иронией. 

— Что? — не поняла Генриетта. 

— Что я остался жив. 

— Нет, разумеется! — воскликнула она возмущено. — Неужели вы думали, что я хочу вашей смерти? 

Не то, чтобы он действительно так думал, но... Ответ, наверное, был у него на лице написан.

Генриетта вздохнула и, спрыгнув с подоконника, подошла к нему. Карл не мог оторвать от нее глаз. Даже если она не была картиной Тициана — ему, похоже, было достаточно. 

— Я люблю вас, — заявила его жена, решительно краснея. — Я не хочу, чтобы вы умирали и не хочу никуда уезжать от вас. И мне было бы все равно, даже если бы вы не могли иметь детей. Хотя, я, конечно, рада, что это не так и… в общем, это неважно. Я люблю вас, понятно?

— Понятно, — сказал Карл, кивая и медленно, но верно расплываясь в наиглупейшей улыбке. Он ничего не мог с этим поделать.

— Не смейтесь, — сурово предупредила его Генриетта. — Лучше поцелуйте меня уже. 

Так он и сделал. 

* * *

— … а потом у нас родился ваш брат Чарльз, затем ваша сестра Мария, потом Джеймс, и после вы сами. А следом за вами двумя — Генриетта-Анна. И если нам повезет, может быть родится и ещё кто-нибудь. 

— Да вроде… и так неплохо, — заметил Генри. 

Элизабет послала в его сторону укоризненный взгляд, но Карл только рассмеялся. 

— В самом деле, — признал он, похлопывая сына по плечу. — Совсем неплохо. 

Несколько долгих блаженных минут они сидели втроем, наблюдая за тем, как солнце переваливается за горизонт. Ветер поднимал с земли опавшие листья, гоняя их по дорожкам парка, и воздух ещё был теплым, почти как летом. 

— Кто-нибудь ещё хочет поиграть в жмурки? — нарушил тишину Карл, приподнимая в руке платок. 

— Я хочу! — немедленно отозвался Генри. 

— В таком случае, ваша очередь водить, — сказал Карл, спуская сына со своих колен и завязывая ему глаза. — Вот так. Вам не мешает моя шляпа, сэр? 

— Нет, — заверил его Генри, поправляя повязку. 

— Не поглядывайте, — приказал Карл, убирая его руку от лица. — Принцесса Элизабет, будьте добры раскрутить вашего брата. 

Элизабет схватила Генри за плечи и принялась вертеть его. Карл отошел от них на несколько шагов, с улыбкой наблюдая за тем, как она возмущается тому, что брат осалил её раньше времени. 

— Это нечестно! 

— Но я поймал вас! 

— Ваше Величество, скажите ему, что это нечестно! 

Карл покачал головой. Осень в Хэмптон-корте была по-прежнему хороша.