Не проверялось на грамотность 
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Взгляды Серафимов прожигают подобно жидкому азоту.
— Я клянусь говорить только правду. Я признаю себя виновной по всем пунктам, что были озвучены в суде, и несу единоличную ответственность за всё, что произошло. Я дала грешникам оружие и приказала поднять его против ангелов-экзорцистов. Никто не мог ослушаться моего приказа, ведь я — принцесса Ада.
На душе — спокойнее. Бросить свою жизнь на корм стервятникам оказывается так же легко, как выбросить пластиковый стаканчик.
— За организацию вооружённого восстания и хладнокровную расправу над сорока пятью обитателями Рая, — многоголосый приговор звучит со всех сторон в одночасье, — к казни приговаривается грешник Энджел Даст.
Что?
Чарли вскакивает со своего места на скамье подсудимых. Вместо прежнего спокойствия — бешено забившееся сердце.
— К казни приговаривается падший ангел Вегги.
— Что вы… Вы что, блядь… — Чарли не может выговорить ни слова. Дыхание ей перекрывает ужасом.
И в еще больший ужас окунает, когда она понимает — взгляды Серафимов больше не направлены на неё. Больше не нацелены на неё копья стражников.
Будто её больше нет в зале суда.
— К казни приговаривается оверлорд Аластор.
— Вы не слышали, что я сказала?! — кричит Чарли.
Ни один мускул не шевелится на мертвенно-кукольном лице Серы.
— К казни приговаривается грешник Хаск.
— Вы слышите меня?! Говорю же, это я сделала! Эй!
— К казни приговаривается грешница Ниффти.
— К казни приговаривается грешница Черри Бомб.
— К казни приговаривается оверлорд Рози.
— К казни приговаривается оверлорд Кармилла Кармайн.
— К казни приговаривается…
У Чарли трясутся руки, как в больном ознобе.
Этого не может быть.
Не может.
Чарли покидает своё место, и никто не пытается остановить её. Она бросается к ангелам, восседающим на трибунах. Отчаянно машет руками перед их лицами. Чтобы только увидели, услышали.
— Стойте! Прекратите это! Я виновата в том, что случилось! Слышите? Это моя вина! Только моя! Послушайте же вы!
Но стеклянные взгляды скользят по ней, как по пустому месту.
Уста продолжают проговаривать очередное «к казни приговаривается», перечисляют имена её людей. Одно за другим. Больше. И больше.
Даже Эмили, в чьё благоразумие Чарли верила всем сердцем, немо внимает Сере, не замечая ничего более. В её глазах — пустота, безразличие, неузнавание. Даже когда Чарли поднимается к ней и принимается трясти её за плечи.
— Эмили, пожалуйста, скажи им!
И…
— Скажи же, они здесь ни при чём!
И...
— Пусть накажут меня, слышишь?
И…
— Пожалуйста.
«Ты в безопасности», — говорил отец. И от этого тошно.
Пожалуйста
Я же здесь, просто перед вами.
Я же признала свою вину!
«Это всего лишь…» — говорила мать. И это вытряхивает всю душу наизнанку.
— Пожалуйста, это МОЯ ВИНА, мать вашу!
Пожалуйста
Пожалуйста
Пожалуйста
Чарли просыпается. В таком ужасе, какой, кажется, едва ли когда-то испытывала. Готовая бежать на край света за кем-то, за чем-то. Готовая кричать каждому встречному в лицо, что это всё — её вина.
Так это… был сон?
Свет слепит глаза, залитые слезами. Чарли кое-как утирает их рукавом, а сердце всё ещё неистово колотится, готовое вот-вот остановиться.
Она оглядывается по сторонам.
И — узнаёт белёсые коридоры Райского суда.
Нет? Не сон? Или…
Она неуверенно шагает вперёд. Тишина. Только звук её собственных шагов эхом отлетает от высоких стен.
Чарли морщится. Ещё в первый визит эти коридоры показались ей жутковатыми. Тревожными. Сейчас это ощущение только сильнее.
Полные ослепительного света — но ни окон, ни ламп. Чистые до абсурда — но не видно, чтобы кто-то убирал. Слишком пустые — и взгляд болезненно скользит, ни за что не цепляясь, мечется в поисках хоть одного цветного пятна, неидеального среза. И не находит ничего. Не верится, что живое чувствующее создание могло построить это место.
Но, чёрт, у Чарли соверенно нет времени думать о таких вещах.
Нужно спешить.
Она должна вернуться в зал заседаний. Она должна быть там. Иначе всё снова решится без неё.
Один поворот.
Второй.
Чарли ускоряет шаг.
Третий.
Четвёртый.
Теперь она почти бежит.
Пятый.
Шестой.
Неужели в прошлый раз здесь тоже было так много одинаковых коридоров? Чарли не помнит. Тогда их с Вегги сопровождали местные.
Седьмой.
Восьмой.
У неё нет времени на эти сраные лабиринты. Быстрее.
Девятый.
Десятый.
Если Чарли не успеет... Она даже не хочет думать, что тогда произойдет. Теперь ей не просто жутко, не просто беспокойно — теперь в груди пылает жар паники и ужас стынет в костях.
Она опаздывает.
Поворот за поворотом, всё выглядит неотличимо. Начинает казаться, что она каждый раз минует один и тот же поворот. Стены, белые, как мел, смеются над ней перестуком её же сбивчивых шагов.
А потом — Чарли резко останавливается.
А потом — Чарли слышит это.
Нечто, похожее на топот множества ног, доносится из-за стен. Лязгающий, звонкий, отвратительный звук. Чарли вслушивается, стараясь задержать сбитое напрочь дыхание.
А затем она бежит. Бежит так быстро, как только может, пока звук не угас, не растаял, как всё обманчивое в этом предательском месте.
И вот — конец коридора. Высокая резная дверь. За ней — зал заседаний. Точь-в-точь как в тот раз.
Чарли с силой толкает её.
Но, к её удивлению, сидения пусты.
Вместо собрания Серафимов, зал заполняет толпа экзорцистов в полном боевом облачении. Фигуры с высоко поднятыми копьями маршем шагают через зал и одна за другой исчезают в портале.
Топот. Это их металлические сапоги стучат по мозаичному полу, складываясь в режущий ухо диковинный ритм.
Чарли хватает ближайшего ангела за плечо.
Тот — словно и не чувствует.
Не замедляет шаг, не оборачивается.
Чарли пытается протиснуться между их плечами. Но они несдвигаемы.
Над их рогатыми шлемами, за дрожащей гладью портала, она видит свой дом.
Топот сапог превращается в неистовый стук крови в ушах.
Чарли попадает к порталу только тогда, когда последний экзорцист проходит сквозь него и, распуская крылья, падает вниз. Она уже готова упасть следом. Совершенно не думая о том, что сама крыльев не имеет.
Но её руки вдруг ударяются о поверхность портала, как о толстое стекло.
— Нет!
Она стучит ладонью.
Тщетно.
Бьёт по поверхности кулаками.
И снова тщетно.
Та даже не дрогнет.
Топот сапог ещё зловещее, когда больше не звучит.
Чарли может только смотреть, как крылатые фигуры окружают её дом. В ушах звучит безобразно весёлый хохот Адама. И защитный барьер вокруг отеля снова рассыпается, как стеклянный шар, от его небрежного пинка.
Она должна быть там.
Пожалуйста
Пропустите
Ну и что ты сделаешь? Что изменится оттого, что ты будешь там? — безжалостно говорит внутренний голос.
Да нихуя не изменится.
Вспышка света — и от боевой машины Сэра Пентиуса не остаётся даже праха.
Вторая вспышка — и Аластор исчезает в тенях, оставляя после себя кровавые пятна на асфальте.
Адам замахивается на Люцифера. Чарли должна быть там, должна отразить неожиданный выпад.
Но она бессильно бьёт ладонями по стеклу.
Она не хочет видеть, что будет дальше. Она закрывает лицо руками.
Отец не может проиграть — это просто невозможно, этого никогда не будет, и она это знает. Но если она сейчас откроет глаза, то всё равно увидит свой худший кошмар.
И она не открывает.
Не открывает, а видения всё равно прорастают сквозь плотно зажмуренные веки — оборванные крылья Люцифера залиты золотой кровью, изувеченное тело Энджела можно узнать только по розовым перчаткам, Лют настигает безоружную Вегги…
— Юху-у, гуляем, сучки! Теперь нам никто не помеха!
Чарли опускается на колени. Утыкается головой в неумолимо-твёрдую стеклянную стену и разевает рот в беззвучном крике.
Она царапает себе глаза. Впивается острыми ногтями.
Пусть это прекратится.
Но видения не исчезают, даже когда горячая кровь начинает течь вместо слёз, по локоть вымачивая рукава.
Чарли просыпается.
Она в своей комнате.
Фантомная боль зудит внутри глазниц.
Она моргает, смотрит на свои руки — очертания расплываются в темноте, но потом, кажется, встают на место. Щупает веки. Всё в порядке.
Она садится в постели и переводит дыхание. Вегги почему-то нет рядом. На часах совсем рано. Странно. Вегги может спать до полудня, если её не будить, а на сегодняшнее утро у них вроде бы ничего не запланировано. Что-то здесь не так.
Чарли подозрительно косится на знакомую мебель, зашторенное окно, угол, где вчера стояли неразобранные коробки с уцелевшими вещами. А ведь точно. Нет никаких коробок. И строительной пыли, которую постоянно приносят в комнату на обуви, — нет. И мебель, пожалуй, даже слишком знакомая.
Чарли моментально вылетает из кровати, как только приходит осознание —
это комната старого отеля. Её больше нет.
Она бросается к двери, только чтобы распахнуть её и обнаружить за нею белоснежный Райский коридор.
Блядь.
Только не это.
Чарли выбегает, надеясь увидеть хоть какой-нибудь выход. Но выхода нет. И стоит ей обернуться — двери в её старую комнату тоже больше нет. Только глухая белая стена.
На этот раз она точно знает, что спит. Больше дурацкому мозгу не запутать её. Но...
Она снова одна. Посреди тех же безжизненных коридоров.
— Вы, должно быть, издеваетесь! — обращается она невесть к кому, и коридор глотает её слова, будто они никогда не звучали.
Чарли хочется упасть на пол и кричать, надрывая лёгкие.
Просто кричать.
Но она — снова мечется от поворота к повороту, панически шарит руками по стенам.
«Это только временно. Мне жаль, ты не можешь остаться», — всплывает в голове давнишняя фраза Серы.
— Я не могу остаться! — соглашается Чарли, немедленно переходя на крик. — Мне нужно домой! Выпустите меня отсюда! — полурык, полувсхлип вырывается из её глотки.
«Тебе так понравится у нас, что не захочешь обратно вниз!» — пропевает голосок Эмили.
Чарли бросается с кулаками на равнодушные стены.
— Выпустите!
Вдруг вдалеке расцветает низкий гул.
Что это?
Чарли замирает на месте, прижимается спиной к стене.
Так похоже снова — на топот металлических сапог, который с прошлого сна врезался ей в подкорку и продолжает звучать где-то в голове, не умолкая. Только более глухой, рыхлый.
Гул нарастает. Приближается. В конце концов он становится грохочуще-громким, точно раздаётся прямиком над головой. Чарли безуспешно вглядывается в потолок. И вдруг всё понимает — и всё тело холодеет, и сердце снова падает в пропасть.
Это ангелы хлопают крыльями. Сотнями, тысячами крыльев.
Чарли просыпается в своей кровати, холодная и липкая от ужаса.
Вдох.
Выдох.
Она лежит, не смея шелохнуться.
Кто знает — может, стоит ей это сделать, и реальность вновь рассыплется, обратившись очередным дурным сном.
Она внимательно приглядывается к балдахину, люстре, часам — насколько хватает обзора, не поворачивая головы. Ищет что-то неправильное. Вроде тех пресловутых коробок. Но вроде бы всё на месте. И тепло, исходящее от спящей рядом Вегги, тоже на месте.
Вот дерьмо. Если бы Чарли знала, что этой ночью будет такая нервотрёпка, она бы вообще не ложилась спать.
Хотя кого она обманывает? Всё она знала.
Пальцы впиваются в пододеяльник, желая почувствовать шероховатость, тепло, реальность. Подступающие слёзы покалывают глаза, но — вдох-выдох — Чарли не разрешает этому зайти дальше. Не хватало ещё реветь из-за дурацких картинок, подкинутых подсознанием. Подумать смешно — кому в здравом уме снятся кошмары о Рае? Совсем уже дурочка.
Спокойно.
Главное — не уснуть снова.
Чарли опасливо поворачивает голову в сторону Вегги, чтобы убедиться, что рядом с ней действительно она, а не что-нибудь, вынырнувшее из очередного кошмара. И наконец чувствует облегчение. И завороженно продолжает смотреть.
Господи, до чего же мирное у неё лицо, когда она спит.
Можно любоваться часами.
Чарли вдруг тянет прильнуть поближе, уткнуться головой ей в грудь, скользнуть своей ладонью в её, тонкую и всегда тёплую.
Но тогда Вегги несомненно проснётся. Начнёт спрашивать, что стряслось. И это расслабленное, мирное лицо затмит беспокойство. Совершенно ненужное беспокойство, которого и так в последнее время было слишком много. Которое уже невыносимо видеть на лицах родных.
И — Чарли, наоборот, отодвигается.
Наверное, она поступает нечестно.
Только вчера она обещала Вегги, что обязательно расскажет ей, если что-то будет её беспокоить.
Но куда там.
Она не сможет заставить себя разбить это чудесное мирное выражение.
Чарли невесомо укрывает обнажённое плечо девушки одеялом, а затем выползает из постели. Она набрасывает поверх ночнушки халат и выходит из спальни, тихо прикрывая за собой дверь.
Прохлада, которой веет по коридору, немного отрезвляет ото сна. Но в ушах ещё стоит леденящее кровь хлопанье крыльев. Хочется прополоснуть себе уши кипятком. А вместе с ними и мозг, который не дал ей спокойно проспать ни одной ночи ещё со дня горе-визита на Небеса.
Пошатываясь, она бредёт по тёмным коридорам — и глаза не выедает Небесный свет. Гладит руками текстурные обои и деревянные панели — не бесцветные и тошнотворно гладкие стены Райского суда.
Чарли проходится от одного жилого номера к другому.
Просто убедиться, что все здесь. Живы. Мирно спят. Дышат.
И никакие успокоительные тогда не нужны.
Возня миньонов Пентиуса из комнаты Черри — как хорошо, что она теперь здесь и что взяла тоскующих малышей к себе под опеку. Тех двоих, что остались.
Громкий храп Хаска — он храпит только, когда выпивает перед сном. Наверное, снова сидел в баре допоздна, и раньше обеда его появления ждать не стоит.
Джаз 20-х годов из-за двери Аластора — Чарли уже знает, что он не спит без музыки на фоне. А вначале ей казалось, будто он вообще никогда не спит.
На своём месте она не находит только Энджела.
Сначала пугается до чёртиков. А потом вспоминает, что у него сегодня ночная смена на съёмках. И пугается ещё больше.
Всё нормально, он скоро придёт — успокаивает она себя.
Но…
Один из её людей не дома. И нет, теперь она не может успокоиться.
Если раньше это доставляло ей лишь некоторое беспокойство и она расстраивалась, когда они пропускали занятия, то сейчас — всё внутри скручивается в узел, скребёт когтями, и она готова кого-нибудь удушить. Может быть, себя. Может быть, Валентино, если бы он сейчас, вот в эту минуту, попался под руку.
Потому что вдруг сегодня… — не думай об этом, Чарли, — …сегодня что-то пойдёт не так… — не думай, не думай, не думай, не думай — …и она повесит второй портрет в вестибюле.
От одной мысли начинает противно пульсировать в висках.
Что и говорить, вся история с Валентино ей, мягко говоря, как кость в горле. Жаль, что она своим малейшим вмешательством делает только хуже.
Как всегда. Как во всём.
Удивительно, что она вообще ещё решается что-то делать в этой жизни, видя, как только закапывает себя и остальных в какое-то дерьмо, глубже и глубже.
Или…
…уже не решается?
Вовремя отвлекая от катящихся в пропасть мыслей, неподалёку раздаётся скрежет.
— Это ты, Кики? — зовёт Чарли, всматриваясь в темноту, и идёт на звук.
В закоулке у одной из подсобок она находит вовсе не Кики. А Ниффти в колпаке для сна, которая всего несколько минут назад спала в своей комнате, а теперь пытается отодрать винтики с решётки вентиляционной шахты ножом для хлеба.
— Хэй, — мягко выдыхает Чарли, — ты чем таким тут занята, малышка?
Та оборачивается. Моргает своим огромным, по-хищному блестящим глазом.
— Чарли! Как хорошо, что ты тут! — она вскакивает на ноги, враз оказывается рядом и хватается за края её халата, как маленький ребёнок. — Мне приснился ужасный сон! Мне приснилось, что у нас в вентиляции завелись две дюжины тараканов! Я пыталась их всех перерезать, пока они не расплодились ещё больше, но жучиный сок забил всю вентиляцию, и он не отмывался, и не отмывался, и не отмывался… — голос переходит в истеричный шёпот. Зрачок тревожно мечется из стороны в сторону.
— Тш-ш. Уверена, там ничего нет.
Чарли ласково треплет её по волосам и на всякий случай забирает из рук нож.
— Нет-нет, нужно всё проверить! Я не могу заснуть, пока представляю, как их маленькие лапки бегают внутри стен, бр-р!
Чарли присаживается и лёгким движением руки заставляет винты выкрутиться. Затем снимает решётку и зажигает маленькую светяшку у себя в ладони, освещая пустую вентиляционную шахту. Ниффти нетерпеливо засовывает туда голову.
— Видишь? Ни одного.
— Иу, сколько пыли! Божечки мой! Нужно срочно всё убрать! Кошмар-то какой, мы дышим этой гадостью!
— А? Нет никакой пыли, Ниффти. Всё совсем новое.
— Нет-нет, ты просто никудышная хозяйка, Чарли, без обид. Блин, где-то здесь должна быть метла, — она уже шустро оббежала Чарли с другой стороны, пытается открыть подсобку, но едва дотягивается до ручки.
Чарли закрывает вентиляцию и со всей настойчивостью поднимает Ниффти на руки, оттаскивая от двери.
— Давай ты пойдёшь поспишь ещё пару часов, а утром это будет первое дело, которым ты займёшься. Договорились?
— Но…
— Завтрак сегодня с меня.
— Ла-адно, — всё же соглашается она и с хитрецой щурится: — Можешь оставить ножик себе. Если тараканы нападут, будет чем отбиваться! А у меня ещё есть, хи-хи-хи.
Чарли проводит Ниффти до её комнаты. Когда её живой голосок утихает, отель снова погружается в ночное затишье.
Вестибюль встречает прохладой, сочащейся из-за окон и дверей, и мерным тиканьем часов. Сегодня Сэр Пентиус смотрит с портрета совсем тоскливо. Чарли почти не смеет поднимать на него взгляд.
Она сворачивает на кухню, включает подсветку над плитой и ставит закипать чайник. Кое-как сгребает распатланные волосы в пучок на затылке.
А хлопанье крыльев ещё где-то слышится.
И топот металлических сапог.
И хлопанье.
И топот.
Раз.
Два.
Раз.
Два.
Чайник свистит на плите, слишком громко в окружающей тишине. Но Чарли не сразу слышит его и не сразу отрывает взгляд от невидимой точки перед собой.
Только когда она заливает чашку крепкого растворимого кофе и делает жадный глоток, это немного приводит её в чувство.
* * *
Чарли спешно уходит из отеля, когда не пробило и семи утра, а через полчаса так же спешно возвращается, с полными пакетами продуктов с уличного рынка.
Обычно на рынок бегает Ниффти. Как главная по кухне, она знает, что и где взять, а Чарли только мельком проверяет, чтобы среди покупок не оказалось, к примеру, кефира, срок годности которого истёк ещё до появления малышки-горничной в Аду, или протухших до черноты яиц, которые каждый второй барыга впаривает за двойную цену под видом чудодейственного средства от всех проблем.
Сегодня дела обстоят немного иначе. Ей нужно было не только съестное.
Уже почти добежав домой, Чарли натыкается на Энджела, идущего вдоль кованного забора, сгорбившись и свесив руки. Он выглядит таким задолбанным и раздражённым, что Чарли едва сдерживается оттого, чтобы болезненно ойкнуть. Впрочем, выглядит он так ровно до того момента, как не замечает её присутствия боковым зрением.
Стоит ей приблизиться — он с хрустом выпрямляет спину и беззаботным тоном тянет:
— Йе-ей, детка, где бродила в такую ебучую рань? Тайком бегаешь по любовникам, пока весь бесчестный народ спит сладким сном? То-то Вегги не обрадуется.
Впрочем, даже в этом беззаботном тоне слышится скрежет усталости. Чарли не смеет задавать ему вопросы. Вряд ли он сейчас их оценит.
— Скажешь же такое! Вот, гляди, — она приподнимает пакеты, демонстрируя покупки, — напеку нам на завтрак булочек с маком.
— Ого. А можно мне туда вместо мака…
— Не-а.
— Я же ещё не сказал «кокс»!
— Уже сказал.
Кики вьётся вокруг ног Энджела, и он дважды о неё спотыкается, пока доходит до входных дверей.
— Ты уже видела тизер нового фильма? Я снова главная звезда! Кто бы сомневался, участие в битве с ангелами сделало фурор для моего персонального бренда, — он говорит это так, будто бы рад этому. А может, и вправду рад.
Чарли невнятно пожимает плечами. Не видела она никаких тизеров и предпочла бы не видеть и впредь.
Конечно, она посмотрит с Энджелом его фильм, если он будет сильно просить.
И всё же стоит понадеяться, что не будет.
— Вал дал мне роль шмекси киллера, который чпокается с жертвами перед тем, как застрелить их во сне из дробовика, расхерачивая мозги по стенам, — Энджел складывает пальцы пистолетиками. — Кстати, это не до конца постановка, ха-ха, — и это «ха-ха» неожиданно звучит очень напряжённо в тишине пустого вестибюля, — …и меня уже блевать тянет от запаха мозгов, тьху.
У Чарли что-то моментально закипает внутри.
Но она выпускает это только чуть более тяжёлым, чуть более долгим выдохом.
Ебучий Валентино.
Небось, просёк, что Энджел взаправду пытается искупиться, и решил подкинуть ему новых грешков в карму. Чтобы от него не сбежал. Как будто количество экзорцистов, которых тому пришлось перестрелять, было недостаточной прибавкой.
— Что ж… Иди отдыхай. У нас сегодня не будет занятий, — Чарли старается говорить как можно более ровным, мягким голосом, хоть это и тяжело даётся. — Я припрячу несколько булочек для тебя, чтобы никто не съел, пока отсыпаешься.
— Окей. Спасибо, сестричка. Смотри не спали кухню.
Он подмигивает напоследок и поднимается по лестнице.
Чарли удручённо смотрит ему в след.
Я даже с этой проблемой не могу разобраться. Куда мне там до… — и зыркает в окно, на башню.
А потом сердце тепло ёкает. Сестричка.
По кухне разносится слабый терпкий аромат, когда Чарли ставит настаиваться отвар на основе корня Адского тысячелистника. Отличное средство для заживления ран, ради которого она и сорвалась на рынок чем пораньше. Лучше него за последние века ничего придумано не было. К счастию, у Чарли ещё сохранился рецепт с той поры, когда она ежедневно отпаивала этими отварами Вегги.
И запах этот о той поре напоминает.
Тогда они жили здесь только вдвоём. И Чарли бредила идеей отеля, как наркоман мечтает о дозе. И Вегги поначалу так яро отговаривала её… Кажется, будто это было вчера или позавчера.
Не верится, что всё так изменилось. И что что-то да получилось.
А вот в то, что получившееся тут же посыпалось на глазах — к сожалению, верится сполна.
Чарли с помощью магии притягивает наушники с плеером, лежавшие наверху в ящике стола, и включает себе случайную песню из плейлиста. Выкручивает громкость на максимум. Играет энергичное музыкальное вступление, пока она вынимает ингредиенты для завтрака из пакетов. Может быть, это поможет ей меньше думать.
Kоno kаze wa
dоko kаra kіta nо to (1)
Давно она не пела на японском. На удивление, она ещё узнаёт почти все слова.
Tоіkakete mo sоrа wa nanі mо іwanai (2)
Воссоздания Земных медиа — то, что грешники приносят с собой с Земли. По памяти переписывают книги, переснимают сюжеты, пересказывают истории и перепевают песни. Каждый день что-то новое приходит с ними в Ад.
Пусть итог, смешиваясь с местной культурой, иногда лишь отдалённо напоминает Земной оригинал — этом-то и прелесть.
Чарли только и может, что бесконечно восхищаться.
Их памятью, их талантами, их стремлением влиться в новый мир, тягой принести в него что-то знакомое из другой реальности, о которой они отзываются так трепетно, с тоской, с ненавистью, с болью, а порой и с любовью, — из Жизни.
Поэтому петь эти песни самой — так невозможно приятно.
Mаda shіranai umі nо hаte e to
kоgidasou... (3)
Чарли взбалтывает яйца, просеивает муку, быстро замешивает тесто.
Язык заплетается, когда она одновременно пытается поспевать за певицей.
Должно же быть достаточно двух дел, чтобы на третье — на дурацкие мысли — не хватило мозговой деятельности? Осталось протянуть ещё немного. Может быть, час, а то и меньше, прежде чем отель начнёт просыпаться. Тогда будет легче.
Tаda hіtоtsu no yume-е-Е-Е
kesshіte yuzurenа-а-ai (4)
А оно, срань господня, хватает. На дурацкие мысли всегда всего хватает.
И сама песня подливает масла в огонь.
Вот только пальцы уже в муке — никак не переключить. И она просто продолжает:
Kokоrо ni ho wо аgete
negaі no mаma susume-е (5)
Ну вот. Сколько раз она тоже говорила нечто такое? Чуть менее поэтично, но всё-таки. Десятки, если не сотни. И себе. И другим.
А что в итоге?..
Itsudаtte аnata e-е-е
todоku you ni utаu wa (6)
Спокойно. Сосредоточиться, не расплываться мыслями по случившимся и не случившимся катастрофам. Она здесь и сейчас. Готовит завтрак для своих дорогих ребят.
Может быть, кого-то из них это порадует, когда они проснутся. Хоть чуть-чуть.
От этой мысли на душе становится так тепло и правильно, что всякие дурацкие мысли действительно на миг отступают.
Чарли же даже никогда не любила готовить. Столько лет считала, что проще ничего не есть, чем приготовить самое простое блюдо. А когда появился отель и грешники стали жить бок о бок с ней — отчего-то это стало так легко и так любопытно. Если бы её не выпихивали из кухни, опасаясь её неумелых экспериментов, может, она бы занималась этим чаще.
Да и ладно. Пусть выпихивают. Когда они готовят что-то интересное, принесённое ими из Жизни — это гораздо замечательнее.
Ounabаra wо kаkeru atarashіi kаze ni nаre-е-е (7)
Всего пара слов — и дурацкие мысли обратно в голову.
Хотела бы она тоже. Сказать нечто такое. Искренне. Со всей уверенностью. Со всей решимостью сделать что-то правильное и значимое, даже если последнее в своей жизни.
Sоrezore ni
shіawase wo mezаshі (8)
Если бы это помогло, если бы освободило все страдающие души, она без малейшего сомнения в сердце спела бы свою последнюю песню.
Kіzutsuite mo sore demо te wo nоbasu yo (9)
Но — бесполезно.
В действительности что бы она ни сделала — всё будет бесполезно.
Kanashіmi mo tsuyоsа ni kawаru nara… (10)
В ритме, между битами музыки, Чарли снова слышится далёкий шелест крыльев и топот металлических сапог.
Она пошатывается из стороны в сторону, пропевая инструментальный бридж глуповатым «та-та-ра—та-ра-ра». А внутри что-то душит. И слёзы наконец свободно текут по щекам, капают ей под ноги.
От плохих чувств они текут, или от хороших, или от пережитков ночного кошмара — этого она сама не знает. Наверное, от всего сразу.
Сквозь мокрую пелену она с нежностью смотрит на замешанное тесто — то единственное простое и незначительное, что сейчас может сделать для своих постояльцев в это простое и незначительное утро.
...atаrashіі kаze ni nаre (11)
Пока булочки подпекаются в духовке, Чарли сидит перед ней на корточках, не смея надолго отвести взгляд, лишь бы те не пригорели, а мысленно — ругает себя за нытьё. Ну впрямь, уже музыку не может послушать так, чтобы не расклеиться.
Наушники она, конечно же, сняла. И больше не пела. И несколько раз умылась холодной водой, потому что не пристало кому-нибудь спуститься с утреца на кухню и застать там хозяйку отеля с красным, опухшим лицом, будто она всю ночь проревела вместо того, чтобы спать. Даже если так оно, может, и было.
Соберись. Сама виновата, что всё пошло наперекосяк, рычит на себя.
Зашла слишком далеко, чтобы теперь опускать руки.
Нужно всё исправить. Ведь само не исправится.
Нужно что-нибудь придумать.
Обязательно нужно.
Только что?
Чарли не сразу замечает, как на кухне раздаются шаги. Только когда они приближаются, а следом звучит зевок и «а что-о так вкусно па-ахнет?», она малость отрешённо поднимает взгляд на Люцифера.
…Что-нибудь придумать.
Как долго тот же отец будет помогать ей?
Сколько пройдёт времени, прежде чем он опять придёт к выводу, что её затеи — бесполезная трата сил?
— Оп, Чарли, как спалось? — спрашивает он. Сам он выглядит хорошо отдохнувшим, на лице абсолютная беззаботность.
— Отлично.
Чарли вдруг понимает, что булочки уже готовы. Она выхватывает противень из духовки, и кухню заполняет насыщенный ароматом выпечки жар.
— Маме больше не звонила?
— Нет.
Она должна срочно что-нибудь придумать.
Ещё один визит к высшему руководству Рая? Страшно даже представить. Наоборот — повезло, что они до сих пор не заявили о себе после того, что случилось с их армией.
Нет, только не это. Всё снова пойдёт не так. Чарли опять облажается.
Что же делать
Что делать
— Как там Мегги? — Люцифер наклоняется через стол, игриво дёргает бровями.
— Ага, хорошо. Её зовут Вегги.
Что делать
Что делать
Что делать
— Да мне неприятно называть такую хорошенькую девушку таким-то имечком. Надеюсь, вкус на имена не передаётся по наследству? Не хотел бы я, чтобы моих внуков звали какими-нибудь непотребствами. Шучу! Какие ж от вас, лесбушек, внуки? Упс. Я не хотел обидеть, если вдруг это больная тема.
Чарли рассеянно моргает. Сквозь громкие мысли суть его слов едва долетает до неё.
— Окей? — полувопросом бормочет в ответ.
Что делать
— Ничего страшного, приёмные — тоже нормально. Правда, не знаю, где вы их возьмёте тут в Аду, ха-ха-ха. Не говорю, что это невозможно, конечно. Есть сироты-импы, гончие в приютах и подобный сброд. Но я хотел бы присутствовать, если не возражаешь.
— Где-где ты хочешь присутствовать?..
Отцу вдруг требуется прокашляться и рассмотреть всё вокруг, будто он впервые зашёл на эту кухню.
Что делать
Чарли смазывает булочки сахарным сиропом, а затем, сложив в миску, ставит на обеденный стол. Это избавляет Люцифера от поисков невесть чего по углам. Глаза у него загораются.
— Дочь приготовила мне булочки на завтрак!
Что делать
Спокойно, просто сосредоточься на том, что нужно в первую очередь, говорит себе Чарли, не позволяя панике снова разгореться, а этому тошнотворно-болезненному «что делать» окончательно превратиться в бесконечную шарманку в голове.
Она возвращается к отвару, невзначай становясь так, чтобы её спина прикрывала отцовскому взору то, чем она занята. Она проверяет температуру и концентрацию — почти готово.
Она прикрывает глаза, чтобы сфокусироваться. И когда чувствует покалывание магии в пальцах — несколько раз стучит по ободку кружки. А теперь готово.
Чарли оборачивается, проверяя, не обратил ли отец внимания на слабое колебание энергии. И застывает с открытым ртом. От негодования. От внезапного возвращения в реальность. Потому что тот — с довольным, как у наевшегося кота, лицом — уже уселся за стол, придвинул к себе миску с булочками, будто это его персональная тарелка, и сосредоточенно оставляет на каждой вмятины пальцем, проверяя мягкость под запеченной корочкой. Да так невозмутимо, будто они вовсе не только-из-печи-раскалённые.
— …мне новую идею! Тесто из резины для съедобных уточек! Или резина из теста? Да, всё-таки второе.
— Пап? — перебивает его Чарли. — Ты здесь что, один?
— Не один, но самый важный, — заявляет он горделиво.
Чарли приподнимает бровь. Но не успевает ничего сказать, как —
— Не самый? Прости! Я… Ой! — металлический звон болезненно бьёт по ушам, когда миска выскальзывает из его рук и падает на пол. — Ой-йой!
Миска продолжает звенеть, крутясь, как юла.
Весь пол в крошках.
Чарли молчит. Чарли поджимает губы. Чарли бессильно трёт глаза, не желая даже смотреть на это.
Внезапно она чувствует себя такой же побитой и разваленной на куски, как эти несчастные булки.
Ладно. Сама виновата. Надо было проследить. Надо было сразу отложить порцию для Энджела, как обещала. А теперь что? Придётся начать с начала.
— Ну и грохот у вас, — раздаётся голосок Вегги. Она стоит на пороге. Взлохмаченная со сна, в своей новой пижаме в горошек. Очаровательно улыбается, и во взгляде ещё виден след той сонной расслабленности. — Доброе утро.
Она обходит стороной беспорядок, привстаёт на цыпочки и касается губами щеки Чарли.
— Привет, — та в ответ целует её в висок. — Была бы тебе домашняя булочка на завтрак, если бы кое-кто не вывалил все на пол. Сейчас поставлю вторую партию.
Она уже тянется за противнем, когда слышит хруст и пыхтение за спиной. Вновь обернувшись, она видит, как отец, распластавшись по полу, вытаскивает подбитые булочки из-под холодильника и грызёт с такой жадностью, будто ничего не ел полгода.
— О боже, пап, перестань! Я испеку ещё!
— Дочь приготовила булочки! Не дам выбросить в мусорку!
Вегги безуспешно сдерживает смех. Чарли тоже улыбается. Приличия ради. Сказать, что ей не до смеха, — ничего не сказать.
Вегги помогает по-быстрому замесить новую партию теста и закрутить в неё остатки мака, и Чарли оставляет её как самого ответственного взрослого из всех присутствующих следить за духовкой. А сама бросает первую попавшуюся отговорку, берёт кружку с отваром и почти бегом устремляется на верхний этаж отеля. И так ведь задержалась дольше, чем планировала.
У двери в радиовышку она замирает прислушиваясь.
Музыки не слышно. От этого тревожное чувство сразу пробегает внутри.
За дверью Чарли встречает небольшая лестница, а за ней — ещё одна дверь. Чарли стучится. Ответа нет. Она стучится громче. И, уже не дожидаясь, заглядывает в комнату Аластора.
Ломанные тени от оконных рам режут паркет, залитый багровым светом. В углу мерцает зелёным лампочка «Эфир». Огромный катушечный магнитофон гудит, вращая катушки без ленты.
В комнате давно не проветривали — Чарли это замечает сразу — воздух тёплый, застоялый, дышать почти нечем, зато слегка ощущается металлический запах крови.
Кровь?..
Ладно, спокойно, это ещё ничего не значит. Можно понадеяться, что здесь только что зарезали в прямом эфире какого-то бедолагу… С чего Чарли уже начала на такое надеяться?! Она раздражённо отмахивается от мыслей, как от мух, и негромко окликает:
— Ал? Ты здесь? Можно войти?
Кресло у пульта управления слегка разворачивается. Когтистая рука ленивым движением опускает несколько слайдеров один за другим. Краткое шипение радиопомех даёт понять, что её визит хозяин комнаты не оценил.
— Милости прошу в мою скромную обитель, дорогуша! Как правило, никто не берёт на себя смелость прерывать мой утренний ритуал настройки оборудования. Неужто в отеле стряслось что-то, что ускользнуло от моего внимания?
Чарли выдыхает с облегчением.
Может, зря она вчера испугалась за него? Сидит вот, шипит-сердится, дорогушами всякими обзывает. Даже голос вполне бодрый.
— Нет-нет, ничего такого, — спешит заверить она. — Говоришь, настраиваешь оборудование? У тебя эфир? Извини, если помешала.
— Радиоаппаратура — не просто какой-то шумный ящик, который можно поставить в углу комнаты и забыть. Её нужно держать в рабочем состоянии всегда, даже когда микрофоны молчат, а передачи приостановлены. Видишь ли, ввиду того, что невежды зовут «прогрессом», — слово «прогресс» он выплёвывает с таким пренебрежением, словно говорит о куске дерьма на подошве ботинок, — настоящая, правильная техника постепенно становится раритетом, для которого вскоре и запчастей будет не сыскать. Хм, разве не прискорбно?
Впервые слово «прискорбно» звучит из уст Аластора не как насмешка.
У Чарли от этого моментально скребёт на душе. Ты же не только это пытаешься сказать, Аластор? Ты же знаешь, любую технику можно починить магией.
Она снова насилу отмахивается от мыслей.
Всё-таки она пришла сюда с конкретной целью.
Она прикрывает за собой дверь и проходит вглубь комнаты. Не удерживается от того, чтобы с любопытством осмотреться.
Чарли не была здесь с того дня, как Аластор вернулся в отель и занял своё законное место в вышке. С того момента произошли явные изменения. Всё здесь стало правильным, подходящим. Ещё недавно пустые полки — заставлены книгами и грампластинками. В центре комнаты появилось фортепиано, заваленное стопками нот и газетных вырезок. А на видном месте висит на стене олений череп с раскидистыми рогами — наверное, один из загадочных «персонализированных штрихов».
От Чарли не ускользает, что Аластор искоса следит за её перемещением, словно готов придраться к малейшему её неосторожному движению в пределах его владений.
Когда она ставит перед ним кружку с отваром, он задумчиво хмыкает.
— Странно ты поводилась носить мне чаи. Мне нужно что-то знать?
— Это не чай. Это лекарство.
— И чем же я болен?
— Отвар из корня Адского тысячелистника ускоряет заживление ран, нанесённых ангелами. То есть Небесной сталью.
Привычная улыбка Аластора едва уловимо заостряется.
— Ха, в самом деле? А я полагал, что это байка. Помнится, в 1964-ом её экспериментально опровергли братья-оверлорды фон Шлибен. Эти идиоты нарочно подставили шеи под удары истребителей, чтобы испытать в деле два самых популярных рецепта этого так называемого лекарства. Они пили его днями и ночами — и оба умерли в течение двух недель. Занимательное было представление! Ежедневные обновления по теме в утренних газетах! Поди у меня ещё сохранились те выпуски.
— Чтобы активировать полезные свойства корня, нужен секретный ингредиент, — поясняет Чарли, не обращая внимания на его излишний восторг от трагичной смерти двух учёных.
— Твой секретный ингредиент, случаем, не мышьяк или яд рыбы фугу?
— Хэй! С чего бы я…
Аластор перебивает её скрипучим, абсолютно неискренне звучащим хохотом.
— О, не обращай внимания на мои безобидные шутки. Я вовсе не считаю, что ты способна на такое, моя дорогая. Однако, если я правильно припоминаю, я ясно сказал тебе, что со мной всё в полном порядке.
Теперь, стоя прямо перед ним, Чарли отчётливо видит, что ничего с ним не в порядке.
Его раскованная поза за пультом управления, которую ей случалось наблюдать раньше, сейчас далека от таковой. Он сидит прямо и неподвижно, как на иголках. Туго запахнул плащ, видно, догадавшись о первоисточнике её вчерашнего прозрения. И хохот этот как-то глухо сходит на нет. И это «в полном порядке» — такое подчёркнутое, ядовитое — никто не говорит так, когда всё действительно в порядке.
Ладно, не зря она испугалась.
— Я просто оставлю это тут. Пить или не пить — твоё дело. Употреблять больше чашки в день не стоит, иначе он теряет эффект. Завтра принесу ещё.
Время для агрессивной доброты.
Ну, может, не агрессивной. Лишь слегка настойчивой.
Всё равно более умного и безболезненного способа впарить ему лекарство она так и не придумала.
И так это «твоё дело» едва язык повернулся сказать. Но без этой детали был бы уже перебор с настойчивостью. Перегибать палку-то не хочется. Ведь Аластор — такой, что может и попросту на зло натворить дел. Чарли, конечно, думала, что он любит себя достаточно сильно, чтобы не поступать так себе же во вред. Но после того, как он напоказ пренебрёг ангельским оружием и вышел в бой с одним лишь микрофоном, она начинает в этом порядком сомневаться.
Ответом на её слова — когти, царапнувшие подлокотник, заметно стиснувшиеся челюсти и взгляд, в котором на секунду появляется столько презрения, что оно могло бы пропалить Чарли дыру между глаз.
Она чувствует себя немножко виноватой.
— Всё, ухожу, — объявляет она перед тактическим отступлением. Пока формально он ещё не отказался и кружка спокойно стоит на столе, нужно отсюда сматываться.
— Чарли, — зовёт Аластор, когда она уже берётся за ручку двери.
Он редко зовёт её просто по имени. Поэтому она тут же замирает.
Он поднимается с кресла. Чарли хмурится, замечая, что он всем весом опирается на микрофон как на трость. Он выключает магнитофон, и в комнате становится удивительно тихо. Голос его в этот раз звучит обманчиво сладко, почти умиротворённо — чертовски сильный контраст с тем, как только что он смотрел на неё:
— Я ведь сказал, что сам сообщу, когда мне понадобится твоя помощь. По условиям нашего договора, не тебе выбирать, какую ответную услугу оказывать.
Что?
Эти два предложения не складываются в голове Чарли ни в какой смысл.
— Что? — так и повторяет она вслух.
Ну говорил, да. Вот только с чего ему сейчас вспоминать о том договоре?
Совсем он, что ли, худо себя чувствует? Уже всякую околесицу начинает нести.
Помнится, Вегги иногда бредила, когда раны ещё беспокоили её. Беспрестанно читала во сне библейские стихи. Неприятно вспоминать. Чарли надеется, что тут до такого не дойдёт.
А Аластор усмехается. И качает головой.
— Вот, значит, как? Даже не додумалась? А я ждал, что жизнь тебя хоть чему-то учит, дорогая Чарли. Нельзя же просто так разбрасываться одолжениями. Демоны с корыстными умыслами могут воспользоваться твоей наивной добротой.
Так воспользуйся, пожалуйста, и пей свой отвар, а не морочь мне голову, — порывает выпалить в ответ, но Чарли, конечно же, этот порыв сдерживает.
Зачем она вообще что-либо делает, если не для того, чтобы этим пользовались?
Да она бы только рада, будь от неё кому-то хоть какая-то польза.
Что ж. По крайней мере, Аластор больше не звучит так уж категорично. Можно посчитать это маленькой победой и понадеяться, что он не выльет лекарство в раковину, как только Чарли покинет его комнату.
— Но не я. Конечно, нет. Ты же знаешь, — продолжает он, показательно кладя руку на сердце, — больше всего прочего я ценю взаимовыгодное сотрудничество. Разве хоть раз я дал тебе повод сомневаться в честности и обоюдности наших договорённостей?
— Нет, — приходится признать Чарли, хотя она всё ещё в крайнем замешательстве.
— Именно! Поэтому я настаиваю на том, чтобы оказать тебе ответную любезность. Не думаю, что твоё маленькое и дерзкое одолжение претендует на многое, хо-хох, но я готов выслушать пожелания. Полезные крупицы информации, выгодные знакомства, ну, что скажешь?
…Оу.
Оу.
Так вот, к чему это всё.
Да, он прав, она бы в жизни не додумалась.
Потому что её ничтожная попытка помочь — это не услуга и не одолжение. Как раз будет одолжением с его стороны, если он эту помощь примет.
Так он не хочет оставаться в долгу? В этом всё дело?
Что вообще за взгляд на жизнь такой?
Хотя — ей следовало этого ожидать. Чарли должна была помнить, с кем имеет дело. О нём же с первого дня ходила слава — «Радио-демон без сделки ничего не делает». И, очевидно, от других без сделки также ничего не принимает.
Даже понимая это, Чарли всё равно чувствует покалывание обиды. Ведь звучит это так, будто он думает, что сама она за свою помощь негласно чего-то ждёт. За кого он её принимает? Неужели того времени, что они знакомы, было мало, чтобы он узнал её как следует? Раз так, наверное, она снова где-то облажалась.
— Я вовсе не… — начинает Чарли и запинается.
Запинается, потому что ответом на её незаконченную фразу — многозначительно сузившийся взгляд.
Взгляд, который говорит: или называй цену, или проваливай и варево своё забирай.
Чарли отпускает ручку двери.
Похоже, придётся задержаться.
— Ладно. Тогда…
Вначале она думает попросить самое очевидное — чтобы пообещал пить лекарство, не уходил надолго из отеля, чтобы не пропускать приём, побольше отдыхал — что-то в этом духе.
Нет-нет, перебор с настойчивостью! — приходится напомнить себе. Зачем тогда было это «твоё дело»? Что за иллюзия выбора такая получается? Нехорошо. Чарли вспоминает то презрение в его глазах и думает — да, определённо нужно что-то другое.
Нужно попросить что-то для себя, как оно полагается при сделках.
Иначе такой заядлый сделочник, как Аластор, сочтёт её подход несерьёзностью. В лучшем случае. В худшем — оскорблением.
Что он там говорил? Информация или знакомства? Ну и что она будет просить, если у неё нет ни плана, ни малейшего представления о том, что будет дальше? Принеси мне то не знаю что — нет, так дело тоже не пойдёт.
Чарли растерянно оглядывается по сторонам, пытаясь что-то сообразить.
Ей не о чем просить.
А тогда — задерживает взгляд на одном из окон. Город отсюда видно как на ладони. И башня с отсчётом — как раз повёрнута центральным циферблатом. Будто не к добру.
— Тогда поговори со мной.
— Поговорить? — Аластор издаёт смешок, словно её просьба нелепее всего, что он мог себе представить. — Не вопрос! Но только если речь не о новой дилемме в ваших с Вегги отношениях. В делах сердец я не советчик. Могу лишь подсказать, под каким соусом подавать их к столу.
— Нет, не об этом, — заверяет Чарли.
Она во все глаза смотрит, как он медленно разворачивается к пульту управления, туже запахивает на себе плащ, тяжело опускается обратно в кресло и кладёт микрофон рядом с собой, даже слишком рядом, точно чтобы дотянуться до него в любую минуту.
Чарли вспоминается, как совсем недавно он отдал ей в руки этот же микрофон на выступлении в Каннибал-тауне. Просто так, на открытом пространстве, посреди толпы — где любому столь известному лицу может угрожать опасность со стороны недоброжелателей и конкурентов. Отдал ей то, что по сути было его оружием.
Чарли уже не раз думала об этом по-странному доверительном жесте.
Может, она придала этому слишком большое значение.
Но ей показалось, что это было важно. Это сильнее всего прочего ободрило её тогда.
Видеть его сейчас в совсем другом состоянии, уставшим, закрывающимся за этим подобием сделки — разбивает то самое склеенное-перемотанное сердце.
— Так что? Ты хотела поговорить о чём-то конкретном или ждёшь, что я начну травить застольные байки? Для этого тебе придётся сходить за бутылкой Божоле-нуво.
Чарли испускает краткий вздох. С чего бы начать?..
Пусть будет, как он хочет. Возможно, она услышит что-то полезное. В ином случае — хотя бы порадует его своими сомнениями. Не он ли однажды уверял, что только и ждёт насладиться её неудачей? Пускай.
Именно поэтому сейчас Чарли не чувствует того страха, что режет внутренности от одной мысли о том, чтобы обсудить с Вегги или отцом вещи, которые тревожат её больше всего.
И она наконец говорит:
— Как ты думаешь, мы всё правильно сделали?
— Ха! Что я слышу? Наша принцесса начинает сомневаться в своём великолепном плане. Дай угадаю. Небось считаешь, что дать отпор истребителям не только на словах было ошибкой, хм?
— Нет. Вовсе нет.
— Тогда какие ещё глупые переживания терзают тебя?
— …Но они так посчитают! Ангелы! Погибли их люди, и они точно не спустят нам это с рук! Это только вопрос времени…
Чарли заставляет себя замолкнуть, возвращает себе контроль над своим голосом, глубоко вдыхает, медленно выдыхает.
Ей требуется большое усилие над собой, чтобы не вывалить весь ком своих, как он выразился, глупых переживаний одним нескончаемым монологом. А то так можно и до вечера тараторить без умолку. Никому не сдалось слушать это даже на здоровую голову.
— Пожалуйста, скажи, что теперь будет? — просто спрашивает она после этой невнятной паузы.
Нет, Чарли ни на минуту не подумала, что принять бой было ошибкой. Они защищали себя, когда не осталось другого выбора. В этом-то нет ничего зазорного.
Но опять же —
Всё началось гораздо раньше, всё можно было гораздо раньше предотвратить. И внутренний голос вновь заводит:
Ты же была там, в этом сраном суде, Чарли. Почему ты ничего не сделала нормально?
Если бы ты подготовилась лучше.
Если бы поумерила свои ожидания, а не рассчитывала на то, что они там — мудрые, сука, высшие создания.
Если бы держала себя в руках, а не велась на тупые провокации Адама.
Что я наделала?
Что теперь будет?
— Что же будет, — лениво тянет Аластор.
Он открывает ящик стола и вынимает из него кожаный мешочек. Трясёт его в руке, затем — высыпает несколько неровных желтовато-белых фишек с рунами. Даже присматриваться не нужно, чтобы увидеть, что сделаны они из костей человеческих фаланг.
Он смотрит на них несколько долгих секунд, со своим непроницаемо-невозмутимым выражением.
А затем резким движением сгребает их со столешницы, бросает назад в ящик.
— Что выпало? — спрашивает Чарли.
— Ах, не обращай внимания. Никак не выходит избавиться от бессмысленных старых привычек.
Лепестки чёрных теней окутывают кресло, а в следующий миг — Аластор возникает у Чарли за спиной. Она уже, кажись, привыкла к этой его занятной манере.
— А ответ на вопрос «что будет» крайне прост! — вновь притворно воодушевлённый голос звучит ей на ухо. — Будет то, что ты захочешь, чтобы было! Разве есть что-либо проще?
— При чём здесь то, чего я хочу? — не понимает Чарли. Всё случится и без её хотения: — Они назначат нового лидера армии, явятся сюда всей толпой, с кучей оружия… О! В тот раз они сражались спустя рукава, потому что не ожидали, что у нас появились средства, которыми мы можем нанести им урон. Но теперь — совсем другое дело! Уверена, они всерьёз подготовятся и…
Не давая ей пуститься дальше в рассуждения, Аластор подталкивает Чарли к окну.
— Смотри-ка. Да-да, именно туда, куда ты всё время смотришь, дорогуша.
Его рука цепляется когтями ей в плечо, бесцеремонно используя как подставку, пока он отрывает микрофон-трость от пола, чтобы постучать ним по стеклу. В сторону башни.
...Ну да, всё он замечает.
— По нулям! Это значит, что там наверху ещё не приняли решение. Так зачем переживать о том, что никому на белом свете не ведомо?
Чарли с усилием отрывает взгляд от башни и вполоборота заглядывает ему в лицо. На нём — выражение садистской мечтательности, свойственное только ему, когда он добавляет, ни к кому не обращаясь:
— Может быть, прямо сейчас они мечутся в панике, ищут виновных в своём жалком разгроме и грызут друг другу глотки! Хотелось бы взглянуть хоть одним глазком.
Чарли туманно опускает взгляд.
Она думает, виновных они найдут быстро. И даже думает, что знает кого.
— Не забывай, — говорит он, — что для нас неделя — то для этих бессмертных тварей краткий миг. Не сомневаюсь, рано или поздно они вернутся по наши души, но мы уже будем к этому готовы.
— Готовы? Как?
Неужели у Аластора есть идеи и на этот раз? Предложит ей ещё одну сделку?
Чарли невесело усмехается. М-да, такими темпами она останется по уши в долгах.
Но — это вряд ли. Если только он не приведёт к порогу отеля всех Смертных Грехов, которые согласятся объединиться и помочь им вместо того, чтобы обматерить и послать нахуй, не осталось в Аду силы, что подготовит их к гневу Небес.
Да и…
— Я не хочу ни к чему готовиться. Я… уже не знаю, что делать, — признаётся Чарли. Она всматривается в небо за окном, словно могла бы разглядеть Райские Врата далеко наверху, над Кругами Ада. И снова признаётся: — Знаешь, порой мне уже не так и хочется отправлять туда наших людей.
— Наконец-то поняла, что все грешники безнадёжны?
— Нет же! Я верю, что вознесение возможно. Но что станет с теми, кому это удастся? Мало ли на что способны экзорцисты, да и Серафимы тоже с их бредовой политикой! Особенно теперь, когда они злы на нас как никогда. Что, если в Раю их не примут за своих? А если от них тут же избавятся, и мы никогда не узнаем, что они вознеслись? А если… А если… — Чарли путается в мыслях, не соображая, какое из своих тысячи «если» назвать первее.
Её прерывает раздражённое шипение помех.
— Довольно преждевременной паники, дорогуша, — Аластор отходит прочь, еле слышно постукивая микрофоном по полу. — Скажи-ка лучше, ты уже назначила дату этого своего, как ты его там зовёшь, «дня открытых дверей»?
— Нет.
— Почему?
— Жду, когда всё будет готово.
— И что ещё не готово? Кроме тебя самой.
— Эм-м, ну… Потолки ещё не везде крыты, а ещё мебель… в номерах…
Чарли сама понимает, как глуп её ответ. И даже не берётся перечислять дальше.
Стоит ей сказать несколько слов отцу — все эти так называемые проблемы будут решены. Сколько там работы, если они серьёзно возьмутся за дело? Максимум на день? Жаль, что их настоящие проблемы не решить парой щелчков пальцев.
Да, чёрт, она не готова. Совершенно не готова.
Так зазывала, так распиналась на вчерашнем интервью. А в итоге продолжает тянуть время. Потому что на деле —
Не готова пообещать ничего конкретного.
Не готова обещать жильцам даже базовую безопасность.
У неё нет для них решения. Нет надежды, которую она так хочет подарить. Всё, что ей остаётся — это ждать, что случится дальше. Ощущая себя бесполезной, жалкой, приносящей сплошные беды.
Наверное, ей стоит отложить день открытых дверей до лучших времён. Если они наступят.
Аластор задумчиво кивает каким-то своим мыслям и продолжает, не дожидаясь от неё внятного ответа:
— Крайне занимательно наблюдать, как ты пытаешься всё контролировать. Из кожи вон лезешь, чтобы всё довести до ума, за всеми ходишь по пятам, патрулируешь отель ночами, мрачный страж никому и ничему…
— Не понимаю, о чём ты, — вставляет Чарли скорее машинально.
— …суёшь нос в чужие дела.
Она особо не удивляется, что Аластор знает о её бессонных похождениях. Это же Аластор. Всегда всё держит под контролем, даже если чисто на всякий случай. Знает обо всём, что происходит вокруг него. А о чём не знает — догадывается.
Не сказать, что она этому рада, однако. Отель Хазбин — не то место, где кто-либо вынужден так осторожничать. В идеале. Во всяком случае, она очень хочет, чтобы так было.
На словах «в чужие дела» Аластор берёт кружку с отваром и по-аристократичному отпивает из неё глоток. Всего один.
Это мои дела, возмущается часть подсознания. Потому что всё в этих стенах — нет, на этом Кругу Ада — на самом деле её дела. Тихо ты, перебор с настойчивостью — напоминает другая часть. А третья просто радуется. Один глоток — лучше, чем ничего.
Чарли замечает, как ухо у Аластора легонько дёрнулось под её сверлящим взглядом, в котором она даже не отдавала себе отчёта. Намёк понят. Она покладисто отворачивается к окну.
— Иллюзия контроля — хорошая потеха, да временная, — стук микрофона о пол вновь приближается. — То ли дело контролировать всё по-настоящему? Взять в руки дирижёрскую палочку вместо того, чтобы покорно сидеть в зале в ожидании катастрофы? Кому-кому, а тебе, моя дорогая, добиться этого куда проще, чем ты хочешь показать. Разве я неправ?
— Я не понимаю, о чём ты, — повторяет Чарли, на этот раз честно.
— О твоих способностях, конечно же! О твоём феерическом потенциале! Ах, кто знает, возьмись ты развивать дарованные тебе природой силы, может, однажды ты превзошла бы даже своего всесильного папашу.
Ох.
Вот оно что.
Её способности, да. Как она могла забыть? Точнее… было бы что забывать.
— Сейчас твой стиль — грубый, неуклюжий, топорный, в точности как у Адама, — продолжает Аластор, не давая ей времени возразить.
А тогда уже не до возражений — от сравнения с Адамом Чарли совсем плохеет на душе.
— И в то же время настолько скованный, что на это жалко смотреть! Но не беспокойся. Любое мастерство достижимо при упорном труде и правильном наставлении. Что касается последнего, я всегда готов протянуть руку помощи, — и он в буквальном смысле протягивает руку — для рукопожатия. Знакомое зеленоватое свечение очерчивает её ореолом. — Кто ещё готов преподнести тебе опыт бесчисленных битв на блюдечке?
Всё же нашёл, что предложить.
И ведь не сказать, что неразумно. Пожалуй, Аластор действительно мог бы многому научить. Да и многому можно научиться, просто наблюдая за ним. При его довольно ограниченном количестве энергии, то, как мастерски он ею распоряжается, достойно большого восхищения.
Интересно, ему только что пришла в голову эта возможность или он думал об этом заранее? Нарочно вёл разговор так, чтобы втиснуть новое предложение о сделке? Должно быть, для него такие приёмы уже сродни привычки. Чарли начинает находить в этом что-то по-своему очаровательное. Даже на секунду и отказывать не хочется. Но, разумеется, нужно.
— Нет, Аластор, больше никаких сделок.
Свечение гаснет. На удивление, отказ он принимает вполне легко:
— Что ж, как я сказал, торопиться пока некуда.
Значит, это он имел в виду, говоря, что всё будет так, как она захочет? Думает, что её серафимское наследие решит все проблемы?
Увы.
Чарли вынуждена будет разочаровать.
Она вновь отводит взгляд, стараясь не смотреть ему в глаза. Этот разговор явно пошёл не в то русло.
Нет, не достичь ей больше никакого мастерства. И нет у неё никакого феерического потенциала — кроме потенциала очередной раз феерически проебаться, конечно.
Вообще-то она должна быть благодарна, что ничего страшного не случилось в тот момент, когда гибель Сэра Пентиуса набросила красную пелену ей на глаза, заставила потерять самоконтроль. Как раз долгие годы без практики спасли её. Как раз они не дали чему-то ужасному вырваться наружу, когда вся бдительность пошла к херам.
И нет, даже самое отточенное мастерство ей здесь не поможет. Как когда-то уже — не помогло.
Чтобы она своевольно взялась ворошить спящее осиное гнездо? И в своём-то состоянии, когда уставший и паникующий мозг сбивает с толку на каждом шагу? Хах.
Тогда по факту Аластор прав — ей больше не придётся со дня на день ждать катастрофы. Потому что она сама благополучно в неё превратится.
— Ну, что за выражение на твоём лице? Лучше улыбнись, потому что безграничное число возможностей — в твоих руках! И я вовсе не настаиваю, чтобы ты приняла моё предложение, не подумай. Уверен, у тебя и самой всё получится. Стоит только захотеть.
— Это… не так, — выдавливает из себя Чарли. — Прости. Я не могу.
И сама удивляется, насколько её слова напоминают ей слова отца. Одни из тех, которые всякий раз тяжело оседают внутри. И в которые она никогда до конца не верит. Потому что за его «не могу» почти всегда скрывается «не хочу». Даже если это «не хочу» — из уважительных причин.
— Не можешь или не хочешь? — добивает вопросом Аластор. — Не время блистать моральными принципами, дорогуша, — видимо, он по-своему воспринял её слова. — Сейчас они тебе не помощники. Да и никогда ими не были, раз уж ты желаешь знать моё мнение.
— Дело не в принципах, Ал. Не только в них.
И в них. И не в них. У Чарли в голове всё уже смешалось.
Ненавистные привилегии. Ненавистная собственная безнаказанность. Ненавистный страх. Ненавистное недоверие к себе. Ненавистная политика невмешательства, за которую она то отчаянно цепляется, то катастрофически грубо её нарушает. Где причина, где следствие — она старается ни о чём из этого не думать.
Просто не думать.
Её способности мертвы. От них осталась горстка пепла, на которую можно разве что подуть, пустив пылью кому-нибудь в глаза. И это к лучшему.
— Наверное, ты меня не поймёшь, — тихо выдыхает она.
— Верно. Не пойму, — незамедлительно отвечает Аластор. — Сила для того и существует, чтобы демонстрировать и взращивать её, а не подавлять, словно сорняк. Это вопрос выживания, Чарли. Все без исключения в этой Адской дыре готовы порвать друг другу глотки за малую крупицу того, от чего ты так упрямо отказываешься.
Слова, сказанные приторно-сладким голосом, затягивают у Чарли на шее петлю вины.
Она надеялась, что он хотя бы скажет, что силу и власть нужно заслужить. Или что-то в этом духе. Неужели он так не считает? Или считает, но говорит иначе для неё?
— Это правда плохая идея, — она качает головой, точно пытаясь оправдаться. — Это ненадёжно и опасно. Ты же видишь. Я так много ошибаюсь. И даже когда не ошибаюсь, всё равно всё заканчивается просто ужасно.
Она слышит свой голос будто со стороны. Такой внезапно жалкий, особенно под конец фразы, что самой становится тошно.
— Что я говорил про улыбку?
Аластор тыкает её пальцем в щёку. Чарли кое-как растягивает уголки губ.
— Вот так, гораздо лучше, — в секунду его лицо оказывается прямо перед её лицом. — Ты же не из тех, кто сдаётся, Чарли. Я же тебя знаю. Твой безрассудный оптимизм! Твоя сила духа! Твои вдохновенные песни! Ну же, куда они подевались? — она чувствует его ладонь на своём плече. — Только представь, ты сможешь навести порядок в Аду, поставить врагов на колени, навсегда прогнать отсюда этих крылатых отродий. И, конечно же, притащить столько порочных душ в этот отель, сколько пожелаешь, и заставить их отрабатывать свои мерзкие грешки до скончания веков!
Порядок? Врагов? М-да, звучит совсем непривлекательно.
А что ещё за «отрабатывать до скончания веков»? Кошмар. Похоже, кое-кто всё это время слушал её «вдохновенные песни» только в четверть уха. Надо будет найти время ещё раз растолковать ему суть их совместного проекта, а то ещё, не дай бог, на публику такое ляпнет.
И всё же Чарли улыбается. От нелепости, неловкости — но улыбается.
А потом он говорит —
— Ты можешь стать тем, кто сражается за Ад.
И от этих слов у Чарли что-то переворачивается внутри.
Эти слова попадают точно в цель, о существовании которой Чарли даже не догадывалась. Внезапно и резко тормошат спавший где-то глубоко кусочек надежды. Странной, незнакомой надежды — не на что-то, не на кого-то, не на судьбу или удачу.
Сердце начинает биться чаще.
Болезненно сжимается.
И Чарли упорно закрывается от этой дурацкой маленькой надежды. Закрывается, но уже не может закрыться полностью.
Она даже почти не слышит последовавшего за этой фразой — «…всё равно, кроме тебя, это никому не сдалось, ха-ха».
— Постой, Ал. Зачем тебе это? — спрашивает она, оборачиваясь к Аластору. Она только сейчас замечает, что он уже молча пошагал прочь от неё, уверенный, что на этом их беседа подошла к логическому завершению. — Ты советуешь мне развивать мои магические силы, говоришь все эти вещи… Звучит довольно убедительно, хах… Но какой тебе от этого прок?
Вряд ли он вдруг посчитал своим долгом утешать её.
Она ведь и не просила об этом.
— А какой мне прок оттого, что ты вешаешь нос? Давай скажем, что я просто друг, который хочет видеть, как ты улыбаешься и становишься сильнее. Все мы должны выбирать стороны, дорогуша, и я всё ещё склонен думать, что сделал правильный выбор.
Наверное, Чарли это только мерещится — и всё-таки ей кажется, что в его голосе, между треском радиопомех, на краткий миг звучит что-то уставшее и безнадёжное.
Она делает шаг вперёд, открывает рот, чтобы что-то сказать.
Не лезь, останавливает она себя.
Он так старается. Вести себя как обычно, выглядеть так, словно всё хорошо, даже если не совсем получается. Всё равно. В каждую минуту. Даже сейчас. У него широко распрямленные, хоть и напряжённые плечи, когда он вновь садится в кресло за пультом управления. У него фирменная непроницаемая улыбка. Ровный, сосредоточенный взгляд в листок бумаги, более даже за Чарли не следящий. Или якобы не следящий.
Она должна позволить ему дальше играть свой спектакль, раз это важно для него.
И всё же ей хочется что-то пообещать. Ведь от этого «склонен думать, что сделал правильный выбор» ей становится почти физически больно.
Но обещать нечего, кроме простейшего:
— Я подумаю о том, что ты сказал. Спасибо.
Аластор решает, что ему необязательно на это отвечать.
— Прости, что разнылась, не хотела, — неловко добавляет Чарли, выдерживая на лице улыбку, как он от неё и хотел. — Когда будет время, приходи вниз на завтрак, ладно? Спасибо тебе ещё раз!
Не стоит задерживать его дольше.
Когда она уже готова уйти, наконец оставив его в покое, её догоняет малость запоздалое:
— Всегда рад помочь, дорогуша! Иди и назначь уже это своё мероприятие.
Чарли покидает его комнату и чувствует, что в голове у неё сейчас яснее, чем за все предыдущие дни вместе взятые. Хотя это странно. Ведь задачку для раздумий он подкинул ей немалую. А ещё чувствует, будто на неё взвалили огромную глыбу ответственности. Что, впрочем, справедливо и так ей и надо.
Потому что она всё затеяла. Потому что это её действия привели к тому, что происходит сейчас. Потому что она принцесса Ада, чёрт побери. Потому что кто-то выбрал её сторону. И потому, что она в принципе незаметно для себя стала для кого-то стороной, которую можно выбрать.
И — потому что «ты можешь быть тем, кто сражается за Ад».
И — потому что «кроме тебя, это никому не сдалось» — только сейчас эти слова доходят до неё и звучат теперь в голове громче всего прочего. Как ни прискорбно, в них есть правда.
Люциферу это не нужно
Лилит это не нужно.
Ру это не нужно.
Смертным Грехам это не нужно.
А больше — и при желании некому взять на себя нечто такое.
Чарли вдруг совершенно отчётливо чувствует, что она одна. Она останавливается посреди коридора, глубоко и свободно втягивает в лёгкие воздух, до того, что начинает кружиться голова. Пусть есть те, кто поддерживает её, и пусть даже отец (надолго ли?) пришёл на помощь — а всё равно инициативу, кроме неё, никто не потащит. Как бы страшно ни было её тащить — если она перестанет, никто не подхватит.
Она может сейчас опустить руки, спрятать голову в песок, испуганная неудачей. И, пожалуй, ничего ей за это не будет. Разве она уже не поступала так раньше?
Но тогда всё точно развалится. И она вмиг разобьёт всю надежду и всё доверие, что так старалась выстроить. И её дорогие ребята останутся одни со всеми проблемами, что она нашла на их головы, одни под прогневанными Небесами. И её народ снова будет погибать каждый год.
Нет, у неё нет права на такое мерзкое предательство.
Хочется загрызть себя заживо только за то, что такая мысль вообще родилась в голове, даже если она была мимолётной и ничего не означала.
Выходит, выбора-то не много.
Казалось бы, это понимание должно давить на неё. Но почему-то от него становится легче. Наверное, потому, что Чарли не сумела сразу затоптать ту маленькую распустившуюся надежду.
Будет то, что ты захочешь, чтобы было.
Чарли улыбается, как-то даже растроганно. Аластор умеет удивлять. Она ведь не задавала ему тот самый вопрос, что беспрерывно крутится у неё в голове, а он всё равно знал, что ей нужен на него ответ. И дал ей его.
А ещё больше её удивляет, что он не стал злорадствовать, не стал выказывать радость от её упаднического настроения. Наоборот, поддержал. Подыскал её проблемам решение. Конечно, насколько это решение реалистичное — вопрос другой. Причём открытый. Предстоит хорошенько всё обдумать. А пока просто от этой его попытки — у Чарли тепло на сердце.
В общем и целом — её самое главное задание на сегодня выполнено.
Она спешит вниз по ступенькам. Доставать булочки из духовки. И сказать отцу, что сегодня-завтра они должны в срочном порядке покончить с ремонтом. Потому что следующая суббота, преддверие Грехждества — отличная дата, чтобы провести день открытых дверей.
Примечание: глава написана полгода назад, с тех пор не редактировалась
Примечание №2: песня, упомянутая в главе —【Ado】風のゆくえ (Where the Wind Blows)
1) Этот ветер
Откуда он пришёл?
2) Небеса остаются немыми, когда я вопрошаю
3) К ещё неизвестному нам краю моря
давайте отправимся
4) У меня есть только одна мечта
от которой я никогда не откажусь
5) Я поплыву по велению сердца
и буду двигаться вперёд, как пожелаю
6) Чтобы достучаться до тебя
я всегда буду петь
7) Я стану новым ветром, который будоражит океан
8) Каждый из нас
стремится к счастью
9) Даже если мне больно, я протяну руку
10) Если бы я могла обратить свою печаль в силу
11) Я стану новым ветром
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу