Утренняя Звезда (гет)

— …Как вы могли заметить, фасад уже готов! Нам остались лишь некоторые внутренние работы, но не волнуйтесь, это не займёт много времени! Как только мы закончим реставрацию, мы проведём день открытых дверей для всех желающих! Напоминаю: проживание и пропитание в отеле Хазбин совершенно бесплатны! Все ваши расходы я возьму на себя! Кхэм. В пределах разумного, конечно. И ещё одна отличная новость! Новое здание вмещает в себя в три раза больше комнат для постояльцев, чем старое!

— Харэ тебе, конченая, уже перерыв.

— Дай мне ещё три секунды. Каждый новый грешник…

— Раз.

— …на пороге нашего отеля — это большая радость для меня! Я очень-очень…

— Два.

— …жду каждого из вас! Вместе мы сможем покончить с истреблениями и…

— Три.

— Всем спасибо! — практически кричит Чарли в объектив, прежде чем камеры выключаются по сигналу ведущей.

— Проваливай, заебала, — бросает Кэти Киллджой, более даже не взглянув на неё. — Фух, наконец-то эта срань закончилась. Как же башка трещит. Мне нужно переделать макияж перед выпуском о новом тренде в квартале детей-убийц. Том, не загораживай свет, ублюдок!

Чарли сгребает со стола лист со сценарием, в который ни разу не заглянула, и уходит из-под прицела световых колец в тень студии. Щёки болят от улыбки, которая всё никак не сходит с лица. Последние несколько минут она тараторила так быстро, что теперь едва ли не хватает ртом воздух.

Вегги ловит её у выхода. Укоризненный, но беззлобный взгляд из-под взъерошенной чёлки на что-то намекает.

Они отходят в сторону, едва не сбитые с ног горсткой операторов, спешащих на перекур.

— Перестаралась?.. — спрашивает Чарли, виновато щурясь.

— Ты должна была рассказывать о битве с ангелами! А про отель ненавязчиво добавить в конце!

— Какая бит- Ах! Эта битва. Хэ-хэ… Да меня и не спрашивали про неё.

— Тебя спрашивали миллион раз, Чарли! Думаешь, почему все гости шоу разошлись? Ты не дала никому и слова вставить.

— Что, правда?

Вегги вздыхает и по-шутливому обречённо качает головой.

— Мы же говорили об этом. Иногда нужно дать людям услышать то, что они хотят. Так ты заполучишь их внимание, и вот тогда…

— Я понимаю, — Чарли всё ещё пытается справиться со сбитым дыханием. — Увлеклась. Прости. Ты же знаешь, когда речь идёт об отеле, мне сложно держать себя в руках.

— Ладно. Поехали домой. Я вызвала нам такси.

Дел в отеле ещё невпроворот. Чарли слукавила насчёт «лишь некоторых внутренних работ». По факту готов только вестибюль. Даже комнаты нынешних жильцов, включая и комнату самой Чарли, требуют времени и твёрдой хозяйской руки. Большинство стен ещё не обклеены обоями, вещи не разложены. Заместо потолков — открытые балки. Ниффти сходит с ума от количества строительного мусора в коридорах, и её можно понять. Пока даже её любимые неприятели тараканы не рискуют селиться в столь нестабильном обиталище.

Чарли высматривает здание отеля всю дорогу.

Его видно издалека. Одно из самых высоких зданий в центре Пентаграммы, самом древнем районе столицы. Теперь оно, пожалуй, походит не на дом семьи Уизли, а на шикарное казино посреди Лас-Вегаса, как его рисуют мастера спецэффектов Адского криминального кино.

Чарли ещё никогда не испытывала такого, как в последнее время, — безумное нетерпение оказаться в месте, которое только что покинул. Которое и так почти не покидаешь. Желание просыпаться в одних и тех же стенах снова, и снова, и снова.

Всякий раз, уходя из отеля на часы или минуты, она не может думать ни о чём больше, кроме как о возвращении назад. В те же стены. К тем же людям.

Это место её мечты.

Это и есть её мечта.

Слишком красиво, слишком дорого сердцу, чтобы отвести взгляд.

И она не отводит.

Она смотрит наверх до последнего — на ярко светящуюся надпись «Hazbin Hotel», на глаз-надзиратель, на высокие башни — и на минутку чувствует себя самой счастливой. И думает, что если ещё кто-то разделяет хоть малую толику её чувств, то она действительно самая счастливая во всём мире.

…пусть и совершенно незаслуженно.

— Эй, — Вегги вдруг останавливает её у входа. — Чарли, я хотела спросить… У тебя всё в порядке? Ты в последнее время, ну, какая-то слишком радостная. В смысле, больше обычного.

— М-м? Разве это плохо?

— Да нет. Наверное, нет, — Вегги выдаёт неуверенный смешок и всё говорит без слов своим чертовски встревоженным взглядом.

Чарли кладёт руку ей на плечо. Улыбается, так ободряюще и мягко, как только умеет.

— Если меня будет что-то беспокоить, я не стану скрывать это от тебя. Обещаю. Я просто рада, что у нас наконец что-то по-настоящему получается, понимаешь?

— Ладно. Верю.

Вегги первая поднимается на крыльцо, а Чарли на секунду медлит позади, потирая невыспанные, словно солью посыпанные глаза.

— Смотрели твоё интервью, — объявляет Энджел, как только они ступают в вестибюль.

— И как я была?

— Огонь, доча! — заверяет Люцифер. Чарли почти уверена, что он сказал бы так же, даже если бы она на это интервью вовсе не явилась.

Энджел, однако, описывает увиденное иначе:

— Как сектант, который стучится к тебе домой в час ночи и пытается впарить пятьдесят брошюр про спасение человечества в руках тётки Мартины.

— Звучит не так уж плохо, — Чарли неловко чешет затылок.

Звучит просто ужасно.

Если после отбитой атаки экзорцистов и появились новые желающие заселиться в отель, можно считать, сегодня она их распугала. Кому-то срочно пора учиться запихивать свои восторг и нервозность в маленькую коробочку, закрывать её на ключ и выбрасывать на помойку. Желательно — очень быстро. До дня открытых дверей.

Аластор беззвучно возникает из теней за её спиной:

— Потратить всё состояние короля Ада на прихоти постояльцев — заманчивая идея, должен признать! Браво!

Чарли тоже так думает.

По её соображениям, человеку незачем воровать, если у него есть доступ ко всему необходимому. Конечно, ей известны истории, когда воровство становится привычкой, глубоко укоренённым образом жизни, избавиться от которого крайне тяжело. И всё же. Жизнь в достатке и уверенность в завтрашнем дне способны творить настоящие чудеса.

— Какое моё состояние? — вскидывается Люцифер, наверняка подумав не про деньги, а про постразводную хандру.

— Откуда, по-твоему, у меня средства на отель, пап?

— А, тю! Бери, сколько хочешь, — тут же тает он. — Ты только оставь мне немного на… материалы для моего хобби. Ты понимаешь.

— Уточек?

— Тс-с! Не говори про уточек, меня ж засмеют! Ох, ладно, ты уже сказала.

— Что ещё за уточки? — оживляется Черри Бомб.

Люцифер недоверчиво хмурится, но всё же будто бы нехотя вытаскивает из кармана жакета одно из своих творений. И тут же расцветает в улыбке, разом позабыв, какие опасения имел минуту назад:

— Так и быть, представляю миру мой новый шедевр! Модель с турбодвигателем третьего поколения! При езде издаёт крякающий звук с периодичностью в полторы секунды! Чарли, иди-иди, посмотри поближе. У меня где-то ещё парочка завалялась, — он резво шарится по карманам.

— Я собиралась позвонить маме, — сообщает та делано непринуждённо.

— А! Это правильно. Передавай привет.

— Обязательно!

Чарли отходит в сторону от суеты, которую поднял отец с его нетипичным увлечением.

И отворачивается, лишь бы никто не видел, как у неё моментально сходят с лица остатки того, что Вегги только что назвала радостностью.

Потому что портрет Сэра Пентиуса сегодня смотрит на неё с осуждением.

И чем дольше она смотрит в ответ — тем острее это осуждение впивается под кожу.

Простите меня, говорит мысленно, чувствуя неприятное давление в груди. Снова облажалась. Вместо интервью — чёрт-те что. Только испортила всем впечатление. И ради этого-то покинула отель на целых несколько часов. Кто знает, что могло…

Чарли становится у окна. Единственного в вестибюле, из которого хорошо просматривается башня с отсчётом до следующего истребления. Обычно она держит его за занавесками, чтобы ребятам не бросался в глаза этот пресловутый циферблат, но сама неизменно подходит к этому окну по многу раз в день. Она выглядывает с замиранием сердца — и немного расслабляется, убеждаясь, что отсчёт не запущен.

Она привычно набирает номер.

Это первый звонок матери после сражения с экзорцистами. Не то чтобы Чарли не хотелось позвонить раньше, просто ей всё не доставало времени, или сил, или… Да кого она обманывает? Она просто оттягивала момент.

Несколько гудков.

«Оставьте сообщение после сигнала».

Чарли набирает в грудь воздуха, готовая говорить, и…

…

…

…

…

…

…

Молчит.

Наверное, впервые за эти годы она совершенно не знает, что сказать.

Она кладёт телефон на подоконник, исступлённо глядя на отсчёт секунд. Почти как на башне.

Новости о случившемся в день истребления облетели все Круги Ада в первые же часы. Об этом знает каждый, в какой бы глубокой яме и под каким бы здоровым камнем ни сидел. За прошедшую неделю Чарли звонили все Смертные Грехи и Гоэтия. Звонили импы, которые когда-то работали у неё в доме. Звонили даже её старые одноклассники, те, что ещё живы. Каждый с разным настроем — и тем не менее.

Не позвонила только мама.

Чарли давно перестала задаваться вопросами насчёт неё. Где она, что делает, когда вернётся — она уже привыкла, что это не её дело. Для Лилит вполне нормально исчезать подолгу и не утруждать себя объяснениями, кроме безликого «я занята». Но теперь Чарли, совершенно нехотя, начинает не то беспокоиться, не то огорчаться.

Привет, мама. Ты, наверняка, слышала, что мы отбили атаку экзорцистов. Сэр Пентиус… Наверное, ты не помнишь, как я рассказывала о нём? Он…

Привет, мама. Позвони мне, когда сможешь. Я буду ждать. Папа передаёт тебе привет.

Привет, мама. Я в порядке… если… вдруг тебе интересно.

Экран вызова отсчитывает шестую минуту, когда Чарли отменяет запись, так и не произнеся ни слова.

Люцифер сверлит её взглядом. Чарли чувствует это нутром, даже не оборачиваясь. Он оставляет Черри и Энджела цеплять мини-бомбочки к утке с пропеллером и подходит ближе. Он останавливается в метре позади, и Чарли чувствует, как он мнётся с ноги на ногу, по тому, как прогибаются доски под её ногами.

— Я думал, ты пошла звонить матери.

— Ага.

— Хотя бы напиши ей СМС-ку. Она очень занята. Ты же понимаешь.

Чарли оборачивается и посылает ему взгляд, не скрывающий сомнений.

— Я понимала это уйму времени. Но сейчас… Она не может не знать, что с нами произошло, правда? Это заняло бы всего две минуты — позвонить и спросить «дочь, ты живая?» Неужели сложно выделить две минуты в своей… буквально вечной жизни? Чем можно быть настолько занятой?

— Прекрати, — голос отца вдруг звучит, как скрежет по металлу. Видно, что он едва заставил себя не перебить её на полуслове. — Лилит любит тебя. У неё наверняка есть веские причины не выходить на связь, — он запинается, виновато морщится, и голос его смягчается: — Прости, Чарли. Я знаю, что ты скучаешь по ней.

И ясно как день, что с его уст чуть не сорвалось «я тоже».

Чарли понимающе хмыкает про себя.

Можно было бы о чём-то поспорить, не будь так грустно и одновременно забавно.

Его привычки не меняются. Сколько бы Люцифер и Лилит ни ссорились, сколько бы десятилетий ни провели в разлуке, стоит кому-то бросить неосторожное слово в её адрес — он бросается на это с яростью верного пса, защищающего смертельно оскорблённого хозяина. Так, словно любая претензия к ней — это претензия к нему. Так, словно они по-прежнему нераздельное целое.

— Да ладно, — на него-то Чарли не сердится. Она лишь опирается на подоконник и кладёт голову на руки. За окном поднимается в небо дым от далёкого пожара. — Кого же я заставляю? Могла бы просто сказать мне в лицо, чтобы я от неё отстала.

Это самое нейтральное, что она смогла выдавить из себя. И всё равно сразу жалеет о том, как это прозвучало.

Отец молчит, очевидно, не находя подходящих слов.

Чарли виновато улыбается ему через плечо, мол «всё в порядке». И он как-то неловко кивает в ответ, хлопает её по спине и уходит, оставляя со своими мыслями наедине.

Её взгляд вновь неумолимо тянется к башне с отсчётом.

Как же давно она мечтала видеть этот циферблат пустым, и как же это сверлит теперь её душу. Сверлит неизвестностью, готовящимся сюрпризом. Чарли, блять, начинает ненавидеть сюрпризы.

Признаться, она никогда не понимала до конца, как мама относится к её идеям. Или даже что думает об истреблениях. Чарли не раз пыталась поговорить с ней обо всём, но Лилит была известной мастерицей уходить от ответов и не говорить ни одного слова прямо.

Лилит процветала, укрепляя демонический род своим голосом и песнями.

Лилит не опускала руки, а её мечты унаследовала её любимая дочь.

Именно так написано в той книге, что мать любила читать Чарли вслух, когда та печалилась.

Не просто слова малосведущего рассказчика. Ведь ту историю королева Ада слагала сама.

Это были любимые строки Чарли. Любимее части про сотворение Земли и даже той, что про знакомство родителей. Простые, незамысловатые слова, но в них она находила утешение: есть человек, который полностью понимает её. Или понимал.

Трудно давать сомнениям просочиться наружу из тёмных закоулков. И всё же иногда — было что-то такое в материнских репликах, в её тоне, в повелительном взгляде… Иногда Чарли казалось, что матери на самом деле безразлично всё, кроме семьи.

А теперь и насчёт последнего нельзя тешить себя надеждой.

В конце концов, все меняются. Кому как не Чарли знать это.

* * *

n лет назад

Чарли прижималась ухом к двери, пытаясь расслышать отдалённые и отнюдь не дружелюбные голоса родителей.

— …ты должна понимать…

— …твоё состояние…

— …то, что у нас появилась дочь, не означает…

— …либо возьми себя в руки, либо…

Голоса стали приближаться, и Чарли попятилась. Родители не любили, когда она подслушивала. «Это взрослые разговоры» и «Это не для твоих ушей» — так они всегда говорили.

Маленькие ножки подскользнулись — и Чарли завалилась назад, ударившись о мраморный пол. Она мгновенно вскочила и поспешила шмыгнуть за ближайший угол прежде, чем дверь в родительские покои отворится.

— Попалась, которая кусалась! — руки служанки Наоми подхватили её, и на неё уставились три угольно-чёрных глаза, прищуренных в доброй улыбке.

— Я не кусалась, — хныкнула Чарли, потирая ушибленный копчик.

— Больно, принцессёныш?

— Ага.

Наоми подмигнула, мол «я тебя прикрою», и пересадила Чарли себе на спину. Та с удовольствием уткнулась лицом в мягкие, как пух, чёрные кудри.

— Всё в порядке? — спросила мама, появляясь из-за поворота. Её взгляд скользнул по Чарли, и в нём явно читалось подозрение. Похоже, она прекрасно расслышала шум, доносившийся из-за двери.

Папа, показавшийся следом за ней, простодушно помахал Чарли рукой — и она помахала ему в ответ.

— Прошу прощения, если потревожила. У меня выпал ключ, — сказала Наоми. — Мы с принцессой Шарлоттой как раз спускаемся на завтрак.

— Не задерживайтесь, — сказала мама, и они с папой удалились, не успела Чарли и вставить своё «почему».

— Конечно, ваше величество, — Наоми поклонилась им вслед.

Они спустились в столовую, и Наоми усадила Чарли за заранее накрытый стол. Она хлопотала неподалёку на кухне, пока Чарли поедала свежеиспеченные блинчики с вареньем.

— Мама с папой сильно поругались, да?

Наоми не ответила, но перестала звенеть посудой.

— Они расстанутся, да?

— Не знаю, принцессёныш, — она выглянула из кухни, её голос звучал мягко и как-то даже жалостливо. — Как бы там ни было, они очень любят тебя. Ты не останешься одна.

— Не успокаивай меня. Мне не грустно, — возразила Чарли. По крайней мере, она тогда так думала. Если она о чём-то и тосковала в то время, то совсем о другом.

Наоми намочила салфетку и принялась деловито оттирать следы варенья с воротника Чарли.

А та засмотрелась в окно.

Далеко впереди, за шипастым садом Люцифера, виднелись дома.

Город.

Такое красивое, интригующее слово.

Чарли нравилось всматриваться туда, силясь разглядеть далёкую жизнь. Иногда оттуда доносились крики. Иногда смех. Иногда — музыка. Может, не такая безупречная, как когда папа играл на скрипке или мама пела одну из своих песен. Но — живая. Полная эмоций. Чарли так и представляла её себе: как сотни лиц, которых она никогда не видела, сотни голосов, которых никогда не слышала. Это и был Город.

Ей нравилось воображать себе, кто там живёт и какой жизнью.

Вечерами, подходя к дворцовым окнам, она видела, как зажигались маленькие жёлтые огоньки — кто-то разжигал свет в домах. А иногда небо подсвечивало яркое зарево, и серый дым набивался под белёсыми линиями Пентаграммы — Наоми называла это словом «пожары».

Наоми была из Города. Чарли пользовалась этим, чтобы расспрашивать у неё обо всём. Та отвечала на её вопросы охотнее, чем родители. Но всё равно с осторожностью. Оно и понятно — мама и папа почему-то не любили разговоров о Городе. И они хорошо умели появляться в самые неподходящие моменты.

Наоми первая рассказала Чарли, что в Городе живут грешники — люди, что пришли с Земли.

Правда, слово «грех» Чарли ни о чём не говорило. Как и слово «Земля».

Наоми повторяла, «с ними нужно быть начеку». Поэтому, думала Чарли, мама с папой никогда и не водили её в Город. И всё равно ей хотелось посмотреть хоть одним глазком. На что похожи тамошние жители. Чем они занимаются. О чём думают и говорят. Это было гораздо интереснее, чем любые книги и всё волшебство, что таилось в королевских хоромах.

— Когда мне можно будет выйти?

Наоми с полуслова поняла, что говорит она вовсе не о прогулке по саду.

— Когда станешь старше, принцессёныш.

— А «старше» — это сколько?

— Лет за сотню.

Прозвучало как-то жестоко.

— О нет! Почему так долго ждать?

Наоми усмехнулась и легонько ткнула её пальцем в кончик носа.

— Только между нами: твои родители чересчур осторожничают со всем, что касается тебя. Но уж не нам с тобой им перечить. Да ты не бойся, не состаришься. Ты — не обычное дитя. В тебе течёт ангельская кровь.

— Ангельская? Это хорошо?

Чарли прекрасно помнила, как папа рассказывал, что однажды был ангелом на Небесах. Почему-то он не слишком любил показывать свои большие пушистые крылья, хоть Чарли и была от них в восторге.

— Когда-то ты решишь для себя, хорошо ли это, — неоднозначно ответила Наоми.

Чарли надула губы. Больше всего на свете она не любила неоднозначные ответы.

В голове уже завертелись следующие пять вопросов, но она тут же позабыла их, потому что Наоми вдруг сказала:

— Ты помнишь нашу игру, принцессёныш? В году есть один день, когда ты делаешь всё, что тебе говорят, и не задаёшь свой любимый вопрос. Ну, какой любимый вопрос?

— «Почему»!

— Правильно! Сегодня этот день.

— О, правда? А поче- — Чарли оборвала себя на полуслове и приложила пальчик к губам. Это была сложная игра.

Наоми села напротив.

— Сейчас ты доешь завтрак, и я отведу тебя в твою комнату. Ты закроешь замок на свой волшебный ключик и будешь играть до тех пор, пока я не зайду за тобой. Хорошо?

— Хорошо. А ты что будешь делать?

— Мне нужно полить сад.

Наоми всегда становилась немного печальной, когда говорила о саде. Она смотрела за ним одна. Похоже, только ей было до него дело. За пятьдесят лет, что она проработала на королевскую семью, она своими руками посадила каждое растение.

Чарли как-то раз услышала, что Наоми делала это в честь кого-то близкого. Но никогда не расспрашивала, боясь расстроить милую домработницу.

Хранила вопросы на будущее. На хороший момент.

— Сегодня распустились мои розы, — туманно пробормотала Наоми глядя куда-то вдаль. А потом хмыкнула, с добротой улыбаясь Чарли: — Золотые. Как, по поверьям, ангельская кровь.

— Ухты-ы! А почем- — Чарли едва не забыла про условие. Что ж, это «почему» подождёт до завтра. А пока… Она понизила голос до шёпота, как будто любой вопрос ходил на грани правил. Уж очень ей хотелось узнать, на что похожа эта ангельская кровь: — А можно мне посмотреть?

— Конечно. Если хочешь, прогуляемся вечером в саду, принцессёныш.

Чарли сделала всё, как было сказано. Она закрыла свою комнату изнутри волшебным ключом и пыталась занять себя настольными играми, выставив себе в качестве оппонентов двух кукол-коз.

Было ничуть не весело. Она всё время поглядывала на часы. Когда же Наоми вернётся?

Всё-таки не любила Чарли подолгу быть одна.

В какой-то момент ей почудилось, что снаружи дворца доносятся странные звуки. В её комнате не было окна, чтобы выглянуть, так что поначалу она усердно игнорировала их.

Но звуки продолжали притягивать её внимание. Крики ли? Звон?

Неужели это из Города?

Одно только слово — Город — и Чарли хотелось прыгать на месте от восторженного нетерпения.

Ничего же не будет, если я только выгляну, подумала она. Никто не заметит. Я же на минутку и сразу вернусь.

Ей не пришлось долго себя уговаривать.

Она провернула ключ в обратную сторону, взяла табуретку, ведь знала, что не достанет до подоконника, и зашагала по коридору, прямиком к одинокому арочному окну. Там она взобралась на табуретку и, стоило ей поднять голову, застыла в изумлении.

Далеко наверху, гораздо выше самых высоких дворцовых шпилей, красное небесное полотно рассекала щель.

В ней — точно клубы дыма, только язвительно-белые.

В ней — ослепительные лучи, каких не дадут даже тысячи свечей.

Чарли никогда не видела ничего подобного.

Вдруг из щели вылетела крылатая фигура и спикировала вниз. Затем ещё одна. Отсюда они казались совсем крошечными, но при взгляде на них у Чарли отчего-то зашевелились волосы на затылке. Она привстала на цыпочки, изо всех сил вглядываясь в далёкий Город, где за домами исчезали эти таинственные фигуры.

Интересно, что там сейчас?

— Чарли! Ты почему не у себя?! — прогремел отцовский голос.

В считанный миг папа оказался рядом, грубо схватил её за локоть и стащил со стула. Она едва удержалась на ногах.

Что произошло? Никогда раньше он не злился на неё. На кого угодно, но не на неё.

Но стоило Чарли взглянуть ему в лицо, как она поняла — он был вовсе не зол. Он был напуган. Его рука продолжала крепко сжимать её предплечье. Он отвёл её в сторону от окна и заслонил его собой, будто специально, чтобы она не смотрела в небо.

— Лилит! Где ты? Совсем за дочерью не смотришь!

В коридоре раздался стук каблуков.

— Я тебе не прислуга, — раздалось следом и раздражённое шипение. — Сам-то ты отец или кто? И чего, скажи на милость, ты паникуешь, как ребёнок? Ты же уверял, что обо всём договорено.

— Так и есть! Но ты знаешь Адама. К тому же…

— Ты хочешь обсудить это при Чарли?

Та только хлопала глазами, переводя вопросительный взгляд с одного родителя на другого. Они тут же перестали спорить. И тут же голоса у них совсем переменились:

— Пойдём, милая. Не обращай внимание, у мамы и папы сегодня просто плохое настроение.

Они забрали её назад в комнату. Конечно, она засыпала их уймой вопросов про дыру в небе. Но вместо ответа они старались отвлечь её, чем только могли.

— А сыграй нам мелодию, которую ты выучила.

Или

— Давай мы расскажем тебе историю. Вот, послушай…

Заговаривают мне зубы — понимала Чарли. Впрочем, она быстро сдалась. Ведь они так редко находились в одной комнате, не бросая друг на друга нелестные взгляды. Чего уж портить момент? К тому же она и так опрометчиво задала целую кучу вопросов, нарушив главное правило дня-без-почему с десяток раз. Ей будет стыдно перед Наоми.

— Давным давно существовал сверкающий город за Золотыми Вратами, известный как Рай. Им правили существа из чистого света. Ангелы, которые поклонялись добру и защищали всех от зла, — голос мамы сделался глубоким и бархатистым, как только она взмахом руки раскрыла перед собой книгу, исписанную её же почерком.

Она читала и читала.

А Чарли не могла вообразить ничего из того, о чём она говорила.

Но она поглядывала на неё и на папу, с удовольствием следила за их мимолётными взглядами друг на друга, пока они рассказывали историю своего знакомства в саду Эдема. И думала, что было бы здорово сидеть так с ними каждый день.

Когда мама захлопнула книгу, сказав, что вторую часть истории она прочтёт в иной раз, папа раздул огонь из свечи — и обратил вихрящийся столбик пламени в Дерево Познания. Чарли потянулась к нему и сорвала яблоко, которое совсем не обожгло её. Наоборот, обдало руку приятным холодком. А затем обратилось в стайку светящихся птиц, которые взлетели под потолок и, сверкая, рассыпались маленьким фейерверком.

— Вот, что могут делать ангелы? — спросила она вдохновлённо.

— О-о, Чарли, это и гораздо большее, — папа улыбнулся так, как улыбался очень редко, и гордо заявил: — Я могу одолеть любого врага. Я могу создать что угодно из ничего. Я могу вдохнуть жизнь в неживое.

Он взял со стола фигурки коз, которые ждали Чарли у недоигранной партии, и скрыл их между ладоней.

А когда вновь развёл руки — фигурки выросли, одна за другой спрыгнули на пол и окружили Чарли, мягко бодаясь курчавыми головами о её ноги, заглядывая в глаза.

— Ухты-ы! А я тоже так смогу?

— Обязательно.

— Потому что во мне ангельская кровь?

— Да, — с лёгким удивлением подтвердил папа. — Верно.

Создать что угодно из ничего.

Вдохнуть жизнь в неживое.

Чарли была поражена и очарована до глубины души.

Она смотрела на ожившие фигурки, на родителей, на собственные руки. И чувствовала, что она тоже, тоже может всё на свете.

Поздним вечером родители пожелали ей сладких снов и разошлись. Она знала, что они перестанут быть такими любезными друг с другом, когда покинут её комнату. Знала, что они, наверняка, уже в чём-то упрекают друг друга, ещё не дойдя до лестницы. Но она старалась выбросить это из головы.

Сейчас Наоми постучит в дверь.

Сейчас они пойдут в сад смотреть на золотые розы.

Наоми никогда не забывала обещаний. Поэтому, когда часы пробили одиннадцать и она так и не пришла, Чарли очень удивилась. Она приказала новоиспечённым Раззлу и Даззлу оставаться на страже и снова вышмыгнула из комнаты.

Никаких странных звуков ни снаружи дворца, ни внутри больше не раздавалось. Да и не странных. Совсем никаких. Только импы, суетившиеся на кухне, о чём-то шептались. Чарли быстро пробежала мимо, оставшись незамеченной, и проскользнула в сад через парадную дверь.

Снаружи тишина казалась неуютной.

Непривычной.

Неправильной.

Ни шуршания в листве. Ни щёлкания садовых ножниц. Ни далёких звуков Города — будто неживой, он стоял молчаливой каменной глыбой.

Чарли взглянула на небо. Таинственной белой щели было больше не видать.

Она пошла вдоль садовой тропы, выискивая тёмную макушку Наоми среди ветвей. Она примерно знала, где посажены её розы, и надеялась найти её возле них. Наверняка, трудолюбивая домработница попросту задержалась у них, думая о чём-то своём, что-то вспоминая.

О, Чарли обязательно расспросит её обо всём, как только пробьёт двенадцать и её запрет на вопросы закончится! Милая Наоми обязательно расскажет ей, что случилось с небом. А если не расскажет, то хотя бы намекнёт. Как всегда. Только между ними.

Чарли отыскала розы.

Только они были не золотые, а ало-красные.

Три чёрных глаза, широко распахнутые от ужаса, смотрели на неё с земли. У отделённой от тела головы лежала лейка. С неё ещё по капле стекала вода в потемневшую почву. Меж колючих стеблей торчало запятнанное алым — белое копьё.

Чарли открыла рот, но любой звук, готовый было вырваться, застрял в горле немым комом.

— Наоми?.. — несмело позвала она после минутного оцепенения.

Она подошла на негнущихся ногах, наклонилась. Положила руку на лоб женщины, с маленькой искоркой волшебства в пальцах. Вдохнуть жизнь в неживое. Надежда, что что-то изменится, дрогнула в душе и оборвалась.

Чарли отдёрнула руку от холодной застывшей плоти и попятилась, рыская взглядом по кустам вокруг. Что, если владелец копья ещё поблизости? Что, если вернётся за своим оружием?

Впрочем, Чарли забыла об опасности так же быстро, как подумала о ней.

Перед глазами помутнело.

Почему?..

Как такое могло случиться?

Наоми больше не ответит на её вопросы. Тысячу вопросов, которые Чарли бережно хранила на потом.

Не расскажет больше о Городе.

Не поведает свою историю.

Не поделится, о чём и о ком думала, днями и ночами работая в саду.

Не приготовит ей завтрак и не зайдёт с утра со своим дежурным «Как спалось, принцессёныш?»

В груди сдавило с такой силой, что Чарли едва могла дышать. Хотелось закричать изо всех сил, прокричать, что этого не может быть, что всё должно немедленно вернуться на свои места. Но вышло только беспомощное:

— Папа! Мама!

Они появились через секунду после того, как её голос прорезал тишину.

Послышалось отцовское «Бля-ять, прямо под моими стенами!», и Чарли не заметила, кто из них поднял её на руки и утащил в портал, но в следующий миг кровавый сад исчез, и они втроём вновь сидели на кровати в её комнате.

— Тихо-тихо, ты в безопасности, — говорил папа.

— Всё хорошо, Чарли, — шептала мама. — Это всего лишь служанка. Заключим сделку с другой. Мамочка и папочка рядом.

Чарли не могла поверить, что она говорила так пренебрежительно о Наоми. Ей стало ещё горше.

— Кто это сделал?! Наоми была хорошая!

— Мы не на Небесах, милая моя, — папа замялся, пытаясь подыскать слова. — Эта женщина оказалась у нас, потому что на Земле была убийцей и воровкой. Такие дела. — Как будто это должно было успокоить.

— Какая разница?! Верни её, папа! Верни всё как было!

— Я… не могу. Так нужно.

Это было худшее, что он мог сказать. Чарли подняла на него непонимающие глаза, вся в слезах.

Одолеть любого врага.

Создать что угодно из ничего.

Вдохнуть жизнь в неживое.

— Это п-потому что я вышла из комнаты? — нашла она единственное объяснение. — Я больше не буду играть не по правилам! Я обещаю! Я больше не буду задавать вопросы, когда нельзя! Я больше не буду выпрашивать конфеты! Я больше не буду вытирать руки об одежду, чтобы Наоми не нужно было стирать каждый день! Я б-больше н-не…

Если бы слёзы не забили носоглотку, не позволяя говорить и дышать, она бы давала обещания до самого утра.

* * *

«…сплошные ложь да фарс! А что на деле? Сбежал, как крыса с тонущего корабля, от позорной смерти, чтобы позорно жить! — стрекочет голос Вокса из барахлящего старого телевизора. — Готов поспорить, у дочурки Люцифера больше нет ни единого повода держать его под боком! Итак, насколько жалкое нынче положение Радио-демона, некогда наводившего ужас на Пентаграмм-сити, и умышленно ли отель Хазбин увиливает от обсуждения деталей битвы с ангелами? Всё это вы узнаете после десятиминутного перерыва! Не переключайтесь!»

— Эй, улыбаха! Тут Ви снова поливают тебя говном за проигрыш Адаму! — окликает Энджел.

Его слова достигают ушей Аластора как раз, пока Чарли открывает дверь локтями, изо всех сил стараясь не выронить из рук две полные кипятка кружки.

— Безумно интересно, — отзывается он совершенно незаинтересованным тоном.

Впрочем, когда Чарли таки выбирается на крыльцо, то замечает, что его улыбка выглядит совсем уж натянутой. Она прикрывает за собой дверь, заглушая рекламу чипсов «Не-блев-люкс».

— Зато они отсиделись в бункере, — ворчит она. — Сами бы попробовали — сейчас бы не выёбывались. Чаю? — она протягивает ему одну из кружек.

— Благодарю, дорогуша.

Чарли становится рядом с ним, опираясь спиной о колонну при входе и потягивая свой чай с ромашкой. Хотя даже не надеется, что эта ромашка ей чем-нибудь поможет.

Статуя Даззла, которую они с отцом воздвигли посреди переднего двора, очень кстати прикрывает обзор с крыльца на входные ворота. Если бы не она, Чарли непременно бы только и делала, что бдела здесь на крыльце целыми днями, словно выжившая из ума старуха, выжидая хотя бы одного нового постояльца.

А так смотреть в ту сторону — на сверкающие металлом крылья старого друга — всякий раз маленькое испытание.

Такое же, как сидеть в вестибюле под пристальным взглядом Пентиуса.

Ещё одно место неумолимо притягивает взгляд Чарли и не отпускает — тот самый участок неба, где в прошлый раз раскрылся Райский портал. За эту неделю Чарли не менее пятнадцати раз боролась с острым желанием усесться здесь на ступеньках и смотреть в эту самую точку, как сторожевой пёс, до конца своей жизни. Пока сама не превратится в статую.

Смотри, смотри, говорит внутренний голос. Смотри, потому что ты моргнёшь, и они уже будут здесь. Они придут в любой момент, пока ты спишь, жуёшь завтрак на кухне или ездишь на свои дурацкие интервью. Ты моргнёшь — и всё случится снова.

И вот она смотрит, как будто это что-то изменит.

Да, глупо. Знает, что глупо. И старается удерживать себя от всяких обсессивных идей, как только может.

Даже сейчас отвести взгляд от этой несуществующей точки в небе — физически больно.

Пей чай. Успокойся и пей чай.

Чарли медленно вдыхает травяной пар и наконец снова поглядывает на Аластора.

Он не слишком разговорчив с тех пор, как вернулся. Да, он всё так же улыбается, всё так же бросает колкие фразочки жильцам отеля. Но Чарли кажется, будто что-то не совсем так. Будто бы он погружён в себя сильнее обычного.

Большую часть времени он проводит у себя в радиовышке, хотя почти не ведёт эфир — Чарли знает это, потому что уже давно следит за его каналом, просто на всякий случай.

Она не уверена, или пора считать всё это поводом для беспокойства.

— На что потратишь нашу сделку? — спрашивает она. Не то чтобы так уж хотелось знать. Скорее она просто не находит лучшего повода завязать разговор.

Она говорит это совсем тихо. На случай, если отец где-то поблизости. Тому совершенно ни к чему быть в курсе, что она ослушалась его самого главного жизненного совета.

— О, я пока не решил, — отвечает Аластор неторопливо и совсем на неё не глядя. — Не волнуйся, как только мне понадобится твоя помощь, ты сразу же узнаешь об этом.

Чарли думает, что он не договаривает, но больше не пристаёт с расспросами на этот счёт. Вместо этого интересуется:

— Как тебе новая радиовышка?

— Вполне удовлетворительна. Есть всё необходимое для работы, — заверяет он и расплывается в зубастой ухмылке. — Осталось лишь добавить парочку персонализированных штрихов.

— Рада слышать! — восклицает Чарли, решая благополучно закрыть глаза на всё, что бы он ни назвал «персонализированными штрихами». — Я не была уверена, что сделала всё правильно. Я не знаток радиооборудования, хэх.

— Зачем ты её построила, разреши поинтересоваться? Ты даже не знала, жив ли я.

— Скажем так, я надеялась. Без тебя наш отель — не наш отель.

— Вот как? — он улыбается шире прежнего, наконец награждает её своим пронзительным взглядом. — А я полагал, что тебе будет хоть немного в радость избавиться от моей компании и вести дела на своё усмотрение.

Чарли с удовлетворением отмечает, что у него улучшилось настроение, но всё равно обижается на его глупые слова.

— Когда я дала тебе повод так думать?

— Чисто рациональные предположения и не более. Ха, неужели тебя это задело, дорогуша?

Он хлопает её ладонью по макушке.

Чарли недовольно кривит губы.

Ещё бы не задело.

Если он видит в таких предположениях что-то рациональное, то, должно быть, Чарли где-то сильно облажалась. Что, впрочем, было бы неудивительно, учитывая, сколько она лажает в последнее время. И не только в последнее.

Перед битвой с экзорцистами Чарли, конечно же, сознавала, что может кого-то потерять. И что не готова к этому. Но даже представить не могла, насколько она не готова.

То, что случилось с Сэром Пентиусом, стоит у неё перед глазами так, словно прошло не больше часа.

Жизнь очень хрупкая — все это понимают. И было бы абсолютной глупостью забыть об этом, живя в месте, где смерть окружает тебя каждый день. Но это совсем иное чувство, когда это кто-то, к кому успел лично привязаться, чьими радостями и невзгодами проникался на протяжении многих дней, за изменениями в чьей душе наблюдал. Забавный мнительный изобретатель, чьей самой большой мечтой последние полгода было впечатлить понравившуюся девушку. А ведь Чарли так радовалась. Так надеялась, что они с Черри сойдутся и у них всё будет хорошо. Так гордилась, когда он проявлял себя всё лучше и лучше на занятиях, когда заводил дружбу с другими ребятами, учился заботиться о ком-то, начинал доверительно посвящать её в свои планы на новые хитроумные устройства, которые становились всё миролюбивее, всё ближе к бытовой жизни.

Доля секунды.

Это была всего лишь доля секунды.

Один взмах ангельской руки.

И всё исчезло.

Нет, Чарли не собирается больше никого вот так терять. Она не станет даже гипотетически думать об этом. От одной мысли — подступает тошнота.

Не отпустит.

Никого.

Ни за что.

А он тут смеет рационально предположить, будто ей была бы в радость его смерть?

О чём он вообще думает?

Чарли не просто надеялась, что Аластор жив. Она знала это. Вернее сказать, она беспрекословно поверила в его слова о том, что радио не мертво — с того самого куска эфира, который Вокс рад стараться крутить по телеку по десять раз в день на правах социальной рекламы. Напоминая ей. Как она облажалась. Как невозможно близко было к ещё одному такому же взмаху руки, доле секунды.

Она просто чертовски облажалась.

Аластор, конечно, сам не лучше — какого фига он, самоуверенная сволочь, не взял с собой в битву оружие из ангельской стали?

Может быть, ответ в этом вопросе и кроется. А может, у него были какие-то свои соображения, которыми он, конечно же, не поделится. Чарли поглядывает на него исподлобья и понимает, что совершенно не может злиться. Даже за такую бестолковость.

Да и вообще. Это уже не важно.

Важно другое.

Он сделал то, чего она совсем не ожидала и о чём никогда не стала бы просить. Он рисковал своей жизнью. Кто знает из каких побуждений, но всё же он рисковал жизнью, защищая её отель.

Вот, что важно.

Чарли не выдерживает. Она подаётся вперёд, приобнимает Аластора свободной рукой — совсем легонько, так как знает, что он не фанат прикосновений — прислоняет голову к его плечу и говорит:

— Что бы ты там себе ни думал, я очень рада, что ты в порядке, и я очень горжусь тобой. Ты умничка. Спасибо тебе огромное.

Она говорит это со всей искренностью, на какую способна, и всё равно чувствует насмешливо-недоверчивый взгляд, сверлящий её сверху вниз.

— И спасибо, что вернулся. Для меня это очень, очень важно.

Пускай она верила, что он жив, в то же время не было ни капли уверенности, что он вернётся в отель после всего. Но он — столь свободолюбивый и непредсказуемый человек — вернулся.

Может, это не имеет для него такого уж большого значения. Она не знает. Не знает, что творится в этой хитрой пушистой голове.

Но для неё —

Это собрало воедино её разбитое сердце.

Может быть, не склеило, но вроде как замотало изолентой.

А ведь мог и не вернуться. Мог загулять на семь лет, как он умеет, а она бы все волосы на себе вырвала, пересматривая ту грёбаную запись битвы и теряясь в догадках.

Но теперь всё в порядке.

Почти.

Всё как раньше.

Почти.

— Только ради твоей чарующей улыбки, дорогая, — в его голосе Чарли чудятся какие-то непривычные нотки. Впрочем, он тут же возвращается в норму: — А теперь изволь прекратить своё произвольное вторжение в моё биополе.

Чарли послушно отстраняется.

Стоило ей оказаться близко, её нос уловил едва заметный металлический запах. Сначала она не придала тому значения. Замарался чьей-нибудь кровью и не удосужился сменить рубашку — можно подумать, это было бы впервые.

Но теперь её посещает смутное подозрение.

Скованные движения, когда он отряхивает своё пальто там, где прикоснулась к нему Чарли. Странно разведённые в стороны уши. Рука, как-то слишком напряжённо сжимающая кружку, не расслабляющаяся даже после того, как Чарли отступила на шаг.

На красной одежде не заметно крови. В конце концов, именно поэтому красный цвет столь популярен в Аду. Но когда Чарли всматривается внимательнее, её взгляд цепляется за тёмную полосу на его рубашке — будто влажный след сукровицы. Именно там, куда должен был прийтись удар Адама.

Видно лишь небольшую часть. Остальное, должно быть, скрывается под пальто, искусно зашитым портным и запахнутом плотнее, чем обычно.

Этого хватает, чтобы подозрение Чарли уже перестало быть смутным.

Блять.

Грёбаный Адам со своей проклятой гитарой.

Укол вины заставляет Чарли поёжиться. Она должна была додуматься раньше.

И его необычно тихое поведение, и полувысказанные мысли о смерти, и то, как странно он скривился, когда она набросилась на него с объятиями по его возвращению день назад — всё складывается в одну картину.

Когда Аластор вновь появился в отеле, с виду в полном порядке, Чарли совсем расслабилась, решив, что ничего серьёзного на деле не случилось. Или что у него всё под контролем. Зря она это, похоже. Снова купилась на его у-меня-всё-хорошо выражение, а ведь думала, что научилась замечать больше.

Смешно, что сколь бы это ни бесило, теперь она учится натягивать такую же маску на собственное лицо.

Но это другое.

Она — это всего лишь она. Не кто-то, о ком ей следует волноваться. Она и так всегда знает, что с ней не так.

А вот…

— Хм-м? Что-то не так? — точно читая мысли, спрашивает Аластор.

— Нет, я… Ты нормально себя чувствуешь, Ал?

Вопрос вырывается сам, хоть Чарли и успевает подумать, что его гордость не позволит ему ответить даже наполовину честно.

Его тень на стене склоняет голову вбок на девяносто градусов, ломая шею.

Сам он не меняется в лице. И отвечает со всем своим привычным обаянием, выдавая словно бы заготовленный заранее ответ:

— Я польщён твоим вниманием к моей персоне, дорогуша. Я чувствую себя превосходно и чувствовал бы ещё лучше, если бы дела не заставили меня пропустить великолепнейший победный пир в Каннибал-тауне. Но не забивай свою головку такими мелочами. Уверен, мне ещё представится возможность наверстать это прискорбное упущение.

Чарли понимает, что допытываться дальше бесполезно. Более того, продолжая поднимать этот вопрос, она несомненно разозлит его. Поэтому, когда он спрашивает о её ближайших планах на отель, она охотно спрыгивает на эту тему.

Где-то отступить, где-то промолчать и согласиться, сделать вид, что чего-то не слышишь, не замечаешь — вот и секрет бесконфликтного взаимодействия со многими на Кругу Гордыни. Особенно если хочешь не просто уйти от конфликта, а действительно никого лишний раз не оскорбить и не расстроить.

Чарли трудно это даётся.

Было бы гораздо проще, будь для этого универсальный рецепт. Но увы. Каждый человек — уникальное минное поле.

Чарли учится. Каждый раз по-новому.

Вот уже и разговаривать с Аластором не так сложно, как казалось поначалу.

Но…

Но.

С той раной у него явно не всё под контролем. И Чарли это решительно не нравится.

Аластор не тот человек, которому можно силой навязать свою помощь. Если Чарли попытается, если не будет осторожна — добром это не закончится.

Да и как помочь? Познания об исцелении у неё скудные. Первый и последний раз, когда ей понадобилось нечто такое, был почти четыре года назад, когда Вегги… когда пришлось наспех разбираться, как вылечить её глаз и раны на спине, которые, как тогда думала Чарли, были следами изощрённого оружия ангелов, а не крыльями, вырезанными под корень.

Всё же почти не бывало такого, чтобы экзорцисты кого-нибудь ранили да оставляли в живых.

Что ж, придётся полагаться на тогдашнюю тактику вновь. Даже если она не самая быстрая. Зато проверенная.

Вот только уже вечер — небо начинает приобретать тенистый багровый оттенок — и бежать за всем необходимым на рынок давным давно поздно. Остаётся надеяться, что до утра ничего плохого не случится. Чарли пристально смотрит на Аластора, убеждаясь, что он не выглядит, будто готов свалиться в любую минуту.

Скорее свалиться в любую минуту готова она. И ещё огреть себя чем-нибудь тяжёлым поверх за тупость и беспомощность.

Да уж.

Если бы она постаралась немного сильнее — всё было бы на своих местах. Ничего из этого бы не произошло.

И Сэр Пентиус сейчас мастерил бы вещицы в своей студии на третьем этаже.

И Даззл бы спал в тепле, рядом с братом.

Обо всём можно было договориться, всё можно было решить.

Если бы она только постаралась…

 

---

 

Примечание: глава написана полгода назад, с тех пор не редактировалась

Взгляды Серафимов прожигают подобно жидкому азоту.

— Я клянусь говорить только правду. Я признаю себя виновной по всем пунктам, что были озвучены в суде, и несу единоличную ответственность за всё, что произошло. Я дала грешникам оружие и приказала поднять его против ангелов-экзорцистов. Никто не мог ослушаться моего приказа, ведь я — принцесса Ада.

На душе — спокойнее. Бросить свою жизнь на корм стервятникам оказывается так же легко, как выбросить пластиковый стаканчик.

— За организацию вооружённого восстания и хладнокровную расправу над сорока пятью обитателями Рая, — многоголосый приговор звучит со всех сторон в одночасье, — к казни приговаривается грешник Энджел Даст.

Что?

Чарли вскакивает со своего места на скамье подсудимых. Вместо прежнего спокойствия — бешено забившееся сердце.

— К казни приговаривается падший ангел Вегги.

— Что вы… Вы что, блядь… — Чарли не может выговорить ни слова. Дыхание ей перекрывает ужасом.

И в еще больший ужас окунает, когда она понимает — взгляды Серафимов больше не направлены на неё. Больше не нацелены на неё копья стражников.

Будто её больше нет в зале суда.

— К казни приговаривается оверлорд Аластор.

— Вы не слышали, что я сказала?! — кричит Чарли.

Ни один мускул не шевелится на мертвенно-кукольном лице Серы.

— К казни приговаривается грешник Хаск.

— Вы слышите меня?! Говорю же, это я сделала! Эй!

— К казни приговаривается грешница Ниффти.

— К казни приговаривается грешница Черри Бомб.

— К казни приговаривается оверлорд Рози.

— К казни приговаривается оверлорд Кармилла Кармайн.

— К казни приговаривается…

У Чарли трясутся руки, как в больном ознобе.

Этого не может быть.

Не может.

Чарли покидает своё место, и никто не пытается остановить её. Она бросается к ангелам, восседающим на трибунах. Отчаянно машет руками перед их лицами. Чтобы только увидели, услышали.

— Стойте! Прекратите это! Я виновата в том, что случилось! Слышите? Это моя вина! Только моя! Послушайте же вы!

Но стеклянные взгляды скользят по ней, как по пустому месту.

Уста продолжают проговаривать очередное «к казни приговаривается», перечисляют имена её людей. Одно за другим. Больше. И больше.

Даже Эмили, в чьё благоразумие Чарли верила всем сердцем, немо внимает Сере, не замечая ничего более. В её глазах — пустота, безразличие, неузнавание. Даже когда Чарли поднимается к ней и принимается трясти её за плечи.

— Эмили, пожалуйста, скажи им!

И…

— Скажи же, они здесь ни при чём!

И...

— Пусть накажут меня, слышишь?

И…

— Пожалуйста.

«Ты в безопасности», — говорил отец. И от этого тошно.

Пожалуйста

Я же здесь, просто перед вами.

Я же признала свою вину!

«Это всего лишь…» — говорила мать. И это вытряхивает всю душу наизнанку.

— Пожалуйста, это МОЯ ВИНА, мать вашу!

Пожалуйста

Пожалуйста

Пожалуйста

Чарли просыпается. В таком ужасе, какой, кажется, едва ли когда-то испытывала. Готовая бежать на край света за кем-то, за чем-то. Готовая кричать каждому встречному в лицо, что это всё — её вина.

Так это… был сон?

Свет слепит глаза, залитые слезами. Чарли кое-как утирает их рукавом, а сердце всё ещё неистово колотится, готовое вот-вот остановиться.

Она оглядывается по сторонам.

И — узнаёт белёсые коридоры Райского суда.

Нет? Не сон? Или…

Она неуверенно шагает вперёд. Тишина. Только звук её собственных шагов эхом отлетает от высоких стен.

Чарли морщится. Ещё в первый визит эти коридоры показались ей жутковатыми. Тревожными. Сейчас это ощущение только сильнее.

Полные ослепительного света — но ни окон, ни ламп. Чистые до абсурда — но не видно, чтобы кто-то убирал. Слишком пустые — и взгляд болезненно скользит, ни за что не цепляясь, мечется в поисках хоть одного цветного пятна, неидеального среза. И не находит ничего. Не верится, что живое чувствующее создание могло построить это место.

Но, чёрт, у Чарли соверенно нет времени думать о таких вещах.

Нужно спешить.

Она должна вернуться в зал заседаний. Она должна быть там. Иначе всё снова решится без неё.

Один поворот.

Второй.

Чарли ускоряет шаг.

Третий.

Четвёртый.

Теперь она почти бежит.

Пятый.

Шестой.

Неужели в прошлый раз здесь тоже было так много одинаковых коридоров? Чарли не помнит. Тогда их с Вегги сопровождали местные.

Седьмой.

Восьмой.

У неё нет времени на эти сраные лабиринты. Быстрее.

Девятый.

Десятый.

Если Чарли не успеет... Она даже не хочет думать, что тогда произойдет. Теперь ей не просто жутко, не просто беспокойно — теперь в груди пылает жар паники и ужас стынет в костях.

Она опаздывает.

Поворот за поворотом, всё выглядит неотличимо. Начинает казаться, что она каждый раз минует один и тот же поворот. Стены, белые, как мел, смеются над ней перестуком её же сбивчивых шагов.

А потом — Чарли резко останавливается.

А потом — Чарли слышит это.

Нечто, похожее на топот множества ног, доносится из-за стен. Лязгающий, звонкий, отвратительный звук. Чарли вслушивается, стараясь задержать сбитое напрочь дыхание.

А затем она бежит. Бежит так быстро, как только может, пока звук не угас, не растаял, как всё обманчивое в этом предательском месте.

И вот — конец коридора. Высокая резная дверь. За ней — зал заседаний. Точь-в-точь как в тот раз.

Чарли с силой толкает её.

Но, к её удивлению, сидения пусты.

Вместо собрания Серафимов, зал заполняет толпа экзорцистов в полном боевом облачении. Фигуры с высоко поднятыми копьями маршем шагают через зал и одна за другой исчезают в портале.

Топот. Это их металлические сапоги стучат по мозаичному полу, складываясь в режущий ухо диковинный ритм.

Чарли хватает ближайшего ангела за плечо.

Тот — словно и не чувствует.

Не замедляет шаг, не оборачивается.

Чарли пытается протиснуться между их плечами. Но они несдвигаемы.

Над их рогатыми шлемами, за дрожащей гладью портала, она видит свой дом.

Топот сапог превращается в неистовый стук крови в ушах.

Чарли попадает к порталу только тогда, когда последний экзорцист проходит сквозь него и, распуская крылья, падает вниз. Она уже готова упасть следом. Совершенно не думая о том, что сама крыльев не имеет.

Но её руки вдруг ударяются о поверхность портала, как о толстое стекло.

— Нет!

Она стучит ладонью.

Тщетно.

Бьёт по поверхности кулаками.

И снова тщетно.

Та даже не дрогнет.

Топот сапог ещё зловещее, когда больше не звучит.

Чарли может только смотреть, как крылатые фигуры окружают её дом. В ушах звучит безобразно весёлый хохот Адама. И защитный барьер вокруг отеля снова рассыпается, как стеклянный шар, от его небрежного пинка.

Она должна быть там.

Пожалуйста

Пропустите

Ну и что ты сделаешь? Что изменится оттого, что ты будешь там? — безжалостно говорит внутренний голос.

Да нихуя не изменится.

Вспышка света — и от боевой машины Сэра Пентиуса не остаётся даже праха.

Вторая вспышка — и Аластор исчезает в тенях, оставляя после себя кровавые пятна на асфальте.

Адам замахивается на Люцифера. Чарли должна быть там, должна отразить неожиданный выпад.

Но она бессильно бьёт ладонями по стеклу.

Она не хочет видеть, что будет дальше. Она закрывает лицо руками.

Отец не может проиграть — это просто невозможно, этого никогда не будет, и она это знает. Но если она сейчас откроет глаза, то всё равно увидит свой худший кошмар.

И она не открывает.

Не открывает, а видения всё равно прорастают сквозь плотно зажмуренные веки — оборванные крылья Люцифера залиты золотой кровью, изувеченное тело Энджела можно узнать только по розовым перчаткам, Лют настигает безоружную Вегги…

— Юху-у, гуляем, сучки! Теперь нам никто не помеха!

Чарли опускается на колени. Утыкается головой в неумолимо-твёрдую стеклянную стену и разевает рот в беззвучном крике.

Она царапает себе глаза. Впивается острыми ногтями.

Пусть это прекратится.

Но видения не исчезают, даже когда горячая кровь начинает течь вместо слёз, по локоть вымачивая рукава.

Чарли просыпается.

Она в своей комнате.

Фантомная боль зудит внутри глазниц.

Она моргает, смотрит на свои руки — очертания расплываются в темноте, но потом, кажется, встают на место. Щупает веки. Всё в порядке.

Она садится в постели и переводит дыхание. Вегги почему-то нет рядом. На часах совсем рано. Странно. Вегги может спать до полудня, если её не будить, а на сегодняшнее утро у них вроде бы ничего не запланировано. Что-то здесь не так.

Чарли подозрительно косится на знакомую мебель, зашторенное окно, угол, где вчера стояли неразобранные коробки с уцелевшими вещами. А ведь точно. Нет никаких коробок. И строительной пыли, которую постоянно приносят в комнату на обуви, — нет. И мебель, пожалуй, даже слишком знакомая.

Чарли моментально вылетает из кровати, как только приходит осознание —

это комната старого отеля. Её больше нет.

Она бросается к двери, только чтобы распахнуть её и обнаружить за нею белоснежный Райский коридор.

Блядь.

Только не это.

Чарли выбегает, надеясь увидеть хоть какой-нибудь выход. Но выхода нет. И стоит ей обернуться — двери в её старую комнату тоже больше нет. Только глухая белая стена.

На этот раз она точно знает, что спит. Больше дурацкому мозгу не запутать её. Но...

Она снова одна. Посреди тех же безжизненных коридоров.

— Вы, должно быть, издеваетесь! — обращается она невесть к кому, и коридор глотает её слова, будто они никогда не звучали.

Чарли хочется упасть на пол и кричать, надрывая лёгкие.

Просто кричать.

Но она — снова мечется от поворота к повороту, панически шарит руками по стенам.

«Это только временно. Мне жаль, ты не можешь остаться», — всплывает в голове давнишняя фраза Серы.

— Я не могу остаться! — соглашается Чарли, немедленно переходя на крик. — Мне нужно домой! Выпустите меня отсюда! — полурык, полувсхлип вырывается из её глотки.

«Тебе так понравится у нас, что не захочешь обратно вниз!» — пропевает голосок Эмили.

Чарли бросается с кулаками на равнодушные стены.

— Выпустите!

Вдруг вдалеке расцветает низкий гул.

Что это?

Чарли замирает на месте, прижимается спиной к стене.

Так похоже снова — на топот металлических сапог, который с прошлого сна врезался ей в подкорку и продолжает звучать где-то в голове, не умолкая. Только более глухой, рыхлый.

Гул нарастает. Приближается. В конце концов он становится грохочуще-громким, точно раздаётся прямиком над головой. Чарли безуспешно вглядывается в потолок. И вдруг всё понимает — и всё тело холодеет, и сердце снова падает в пропасть.

Это ангелы хлопают крыльями. Сотнями, тысячами крыльев.

Чарли просыпается в своей кровати, холодная и липкая от ужаса.

Вдох.

Выдох.

Она лежит, не смея шелохнуться.

Кто знает — может, стоит ей это сделать, и реальность вновь рассыплется, обратившись очередным дурным сном.

Она внимательно приглядывается к балдахину, люстре, часам — насколько хватает обзора, не поворачивая головы. Ищет что-то неправильное. Вроде тех пресловутых коробок. Но вроде бы всё на месте. И тепло, исходящее от спящей рядом Вегги, тоже на месте.

Вот дерьмо. Если бы Чарли знала, что этой ночью будет такая нервотрёпка, она бы вообще не ложилась спать.

Хотя кого она обманывает? Всё она знала.

Пальцы впиваются в пододеяльник, желая почувствовать шероховатость, тепло, реальность. Подступающие слёзы покалывают глаза, но — вдох-выдох — Чарли не разрешает этому зайти дальше. Не хватало ещё реветь из-за дурацких картинок, подкинутых подсознанием. Подумать смешно — кому в здравом уме снятся кошмары о Рае? Совсем уже дурочка.

Спокойно.

Главное — не уснуть снова.

Чарли опасливо поворачивает голову в сторону Вегги, чтобы убедиться, что рядом с ней действительно она, а не что-нибудь, вынырнувшее из очередного кошмара. И наконец чувствует облегчение. И завороженно продолжает смотреть.

Господи, до чего же мирное у неё лицо, когда она спит.

Можно любоваться часами.

Чарли вдруг тянет прильнуть поближе, уткнуться головой ей в грудь, скользнуть своей ладонью в её, тонкую и всегда тёплую.

Но тогда Вегги несомненно проснётся. Начнёт спрашивать, что стряслось. И это расслабленное, мирное лицо затмит беспокойство. Совершенно ненужное беспокойство, которого и так в последнее время было слишком много. Которое уже невыносимо видеть на лицах родных.

И — Чарли, наоборот, отодвигается.

Наверное, она поступает нечестно.

Только вчера она обещала Вегги, что обязательно расскажет ей, если что-то будет её беспокоить.

Но куда там.

Она не сможет заставить себя разбить это чудесное мирное выражение.

Чарли невесомо укрывает обнажённое плечо девушки одеялом, а затем выползает из постели. Она набрасывает поверх ночнушки халат и выходит из спальни, тихо прикрывая за собой дверь.

Прохлада, которой веет по коридору, немного отрезвляет ото сна. Но в ушах ещё стоит леденящее кровь хлопанье крыльев. Хочется прополоснуть себе уши кипятком. А вместе с ними и мозг, который не дал ей спокойно проспать ни одной ночи ещё со дня горе-визита на Небеса.

Пошатываясь, она бредёт по тёмным коридорам — и глаза не выедает Небесный свет. Гладит руками текстурные обои и деревянные панели — не бесцветные и тошнотворно гладкие стены Райского суда.

Чарли проходится от одного жилого номера к другому.

Просто убедиться, что все здесь. Живы. Мирно спят. Дышат.

И никакие успокоительные тогда не нужны.

Возня миньонов Пентиуса из комнаты Черри — как хорошо, что она теперь здесь и что взяла тоскующих малышей к себе под опеку. Тех двоих, что остались.

Громкий храп Хаска — он храпит только, когда выпивает перед сном. Наверное, снова сидел в баре допоздна, и раньше обеда его появления ждать не стоит.

Джаз 20-х годов из-за двери Аластора — Чарли уже знает, что он не спит без музыки на фоне. А вначале ей казалось, будто он вообще никогда не спит.

На своём месте она не находит только Энджела.

Сначала пугается до чёртиков. А потом вспоминает, что у него сегодня ночная смена на съёмках. И пугается ещё больше.

Всё нормально, он скоро придёт — успокаивает она себя.

Но…

Один из её людей не дома. И нет, теперь она не может успокоиться.

Если раньше это доставляло ей лишь некоторое беспокойство и она расстраивалась, когда они пропускали занятия, то сейчас — всё внутри скручивается в узел, скребёт когтями, и она готова кого-нибудь удушить. Может быть, себя. Может быть, Валентино, если бы он сейчас, вот в эту минуту, попался под руку.

Потому что вдруг сегодня… — не думай об этом, Чарли, — …сегодня что-то пойдёт не так… — не думай, не думай, не думай, не думай — …и она повесит второй портрет в вестибюле.

От одной мысли начинает противно пульсировать в висках.

Что и говорить, вся история с Валентино ей, мягко говоря, как кость в горле. Жаль, что она своим малейшим вмешательством делает только хуже.

Как всегда. Как во всём.

Удивительно, что она вообще ещё решается что-то делать в этой жизни, видя, как только закапывает себя и остальных в какое-то дерьмо, глубже и глубже.

Или…

…уже не решается?

Вовремя отвлекая от катящихся в пропасть мыслей, неподалёку раздаётся скрежет.

— Это ты, Кики? — зовёт Чарли, всматриваясь в темноту, и идёт на звук.

В закоулке у одной из подсобок она находит вовсе не Кики. А Ниффти в колпаке для сна, которая всего несколько минут назад спала в своей комнате, а теперь пытается отодрать винтики с решётки вентиляционной шахты ножом для хлеба.

— Хэй, — мягко выдыхает Чарли, — ты чем таким тут занята, малышка?

Та оборачивается. Моргает своим огромным, по-хищному блестящим глазом.

— Чарли! Как хорошо, что ты тут! — она вскакивает на ноги, враз оказывается рядом и хватается за края её халата, как маленький ребёнок. — Мне приснился ужасный сон! Мне приснилось, что у нас в вентиляции завелись две дюжины тараканов! Я пыталась их всех перерезать, пока они не расплодились ещё больше, но жучиный сок забил всю вентиляцию, и он не отмывался, и не отмывался, и не отмывался… — голос переходит в истеричный шёпот. Зрачок тревожно мечется из стороны в сторону.

— Тш-ш. Уверена, там ничего нет.

Чарли ласково треплет её по волосам и на всякий случай забирает из рук нож.

— Нет-нет, нужно всё проверить! Я не могу заснуть, пока представляю, как их маленькие лапки бегают внутри стен, бр-р!

Чарли присаживается и лёгким движением руки заставляет винты выкрутиться. Затем снимает решётку и зажигает маленькую светяшку у себя в ладони, освещая пустую вентиляционную шахту. Ниффти нетерпеливо засовывает туда голову.

— Видишь? Ни одного.

— Иу, сколько пыли! Божечки мой! Нужно срочно всё убрать! Кошмар-то какой, мы дышим этой гадостью!

— А? Нет никакой пыли, Ниффти. Всё совсем новое.

— Нет-нет, ты просто никудышная хозяйка, Чарли, без обид. Блин, где-то здесь должна быть метла, — она уже шустро оббежала Чарли с другой стороны, пытается открыть подсобку, но едва дотягивается до ручки.

Чарли закрывает вентиляцию и со всей настойчивостью поднимает Ниффти на руки, оттаскивая от двери.

— Давай ты пойдёшь поспишь ещё пару часов, а утром это будет первое дело, которым ты займёшься. Договорились?

— Но…

— Завтрак сегодня с меня.

— Ла-адно, — всё же соглашается она и с хитрецой щурится: — Можешь оставить ножик себе. Если тараканы нападут, будет чем отбиваться! А у меня ещё есть, хи-хи-хи.

Чарли проводит Ниффти до её комнаты. Когда её живой голосок утихает, отель снова погружается в ночное затишье.

Вестибюль встречает прохладой, сочащейся из-за окон и дверей, и мерным тиканьем часов. Сегодня Сэр Пентиус смотрит с портрета совсем тоскливо. Чарли почти не смеет поднимать на него взгляд.

Она сворачивает на кухню, включает подсветку над плитой и ставит закипать чайник. Кое-как сгребает распатланные волосы в пучок на затылке.

А хлопанье крыльев ещё где-то слышится.

И топот металлических сапог.

И хлопанье.

И топот.

Раз.

Два.

Раз.

Два.

Чайник свистит на плите, слишком громко в окружающей тишине. Но Чарли не сразу слышит его и не сразу отрывает взгляд от невидимой точки перед собой.

Только когда она заливает чашку крепкого растворимого кофе и делает жадный глоток, это немного приводит её в чувство.

* * *

Чарли спешно уходит из отеля, когда не пробило и семи утра, а через полчаса так же спешно возвращается, с полными пакетами продуктов с уличного рынка.

Обычно на рынок бегает Ниффти. Как главная по кухне, она знает, что и где взять, а Чарли только мельком проверяет, чтобы среди покупок не оказалось, к примеру, кефира, срок годности которого истёк ещё до появления малышки-горничной в Аду, или протухших до черноты яиц, которые каждый второй барыга впаривает за двойную цену под видом чудодейственного средства от всех проблем.

Сегодня дела обстоят немного иначе. Ей нужно было не только съестное.

Уже почти добежав домой, Чарли натыкается на Энджела, идущего вдоль кованного забора, сгорбившись и свесив руки. Он выглядит таким задолбанным и раздражённым, что Чарли едва сдерживается оттого, чтобы болезненно ойкнуть. Впрочем, выглядит он так ровно до того момента, как не замечает её присутствия боковым зрением.

Стоит ей приблизиться — он с хрустом выпрямляет спину и беззаботным тоном тянет:

— Йе-ей, детка, где бродила в такую ебучую рань? Тайком бегаешь по любовникам, пока весь бесчестный народ спит сладким сном? То-то Вегги не обрадуется.

Впрочем, даже в этом беззаботном тоне слышится скрежет усталости. Чарли не смеет задавать ему вопросы. Вряд ли он сейчас их оценит.

— Скажешь же такое! Вот, гляди, — она приподнимает пакеты, демонстрируя покупки, — напеку нам на завтрак булочек с маком.

— Ого. А можно мне туда вместо мака…

— Не-а.

— Я же ещё не сказал «кокс»!

— Уже сказал.

Кики вьётся вокруг ног Энджела, и он дважды о неё спотыкается, пока доходит до входных дверей.

— Ты уже видела тизер нового фильма? Я снова главная звезда! Кто бы сомневался, участие в битве с ангелами сделало фурор для моего персонального бренда, — он говорит это так, будто бы рад этому. А может, и вправду рад.

Чарли невнятно пожимает плечами. Не видела она никаких тизеров и предпочла бы не видеть и впредь.

Конечно, она посмотрит с Энджелом его фильм, если он будет сильно просить.

И всё же стоит понадеяться, что не будет.

— Вал дал мне роль шмекси киллера, который чпокается с жертвами перед тем, как застрелить их во сне из дробовика, расхерачивая мозги по стенам, — Энджел складывает пальцы пистолетиками. — Кстати, это не до конца постановка, ха-ха, — и это «ха-ха» неожиданно звучит очень напряжённо в тишине пустого вестибюля, — …и меня уже блевать тянет от запаха мозгов, тьху.

У Чарли что-то моментально закипает внутри.

Но она выпускает это только чуть более тяжёлым, чуть более долгим выдохом.

Ебучий Валентино.

Небось, просёк, что Энджел взаправду пытается искупиться, и решил подкинуть ему новых грешков в карму. Чтобы от него не сбежал. Как будто количество экзорцистов, которых тому пришлось перестрелять, было недостаточной прибавкой.

— Что ж… Иди отдыхай. У нас сегодня не будет занятий, — Чарли старается говорить как можно более ровным, мягким голосом, хоть это и тяжело даётся. — Я припрячу несколько булочек для тебя, чтобы никто не съел, пока отсыпаешься.

— Окей. Спасибо, сестричка. Смотри не спали кухню.

Он подмигивает напоследок и поднимается по лестнице.

Чарли удручённо смотрит ему в след.

Я даже с этой проблемой не могу разобраться. Куда мне там до… — и зыркает в окно, на башню.

А потом сердце тепло ёкает. Сестричка.

По кухне разносится слабый терпкий аромат, когда Чарли ставит настаиваться отвар на основе корня Адского тысячелистника. Отличное средство для заживления ран, ради которого она и сорвалась на рынок чем пораньше. Лучше него за последние века ничего придумано не было. К счастию, у Чарли ещё сохранился рецепт с той поры, когда она ежедневно отпаивала этими отварами Вегги.

И запах этот о той поре напоминает.

Тогда они жили здесь только вдвоём. И Чарли бредила идеей отеля, как наркоман мечтает о дозе. И Вегги поначалу так яро отговаривала её… Кажется, будто это было вчера или позавчера.

Не верится, что всё так изменилось. И что что-то да получилось.

А вот в то, что получившееся тут же посыпалось на глазах — к сожалению, верится сполна.

Чарли с помощью магии притягивает наушники с плеером, лежавшие наверху в ящике стола, и включает себе случайную песню из плейлиста. Выкручивает громкость на максимум. Играет энергичное музыкальное вступление, пока она вынимает ингредиенты для завтрака из пакетов. Может быть, это поможет ей меньше думать.

Kоno kаze wa

dоko kаra kіta nо to ⁽¹⁾

Давно она не пела на японском. На удивление, она ещё узнаёт почти все слова.

Tоіkakete mo sоrа wa nanі mо іwanai ⁽²⁾

Воссоздания Земных медиа — то, что грешники приносят с собой с Земли. По памяти переписывают книги, переснимают сюжеты, пересказывают истории и перепевают песни. Каждый день что-то новое приходит с ними в Ад.

Пусть итог, смешиваясь с местной культурой, иногда лишь отдалённо напоминает Земной оригинал — этом-то и прелесть.

Чарли только и может, что бесконечно восхищаться.

Их памятью, их талантами, их стремлением влиться в новый мир, тягой принести в него что-то знакомое из другой реальности, о которой они отзываются так трепетно, с тоской, с ненавистью, с болью, а порой и с любовью, — из Жизни.

Поэтому петь эти песни самой — так невозможно приятно.

Mаda shіranai umі nо hаte e to

kоgidasou... ⁽³⁾

Чарли взбалтывает яйца, просеивает муку, быстро замешивает тесто.

Язык заплетается, когда она одновременно пытается поспевать за певицей.

Должно же быть достаточно двух дел, чтобы на третье — на дурацкие мысли — не хватило мозговой деятельности? Осталось протянуть ещё немного. Может быть, час, а то и меньше, прежде чем отель начнёт просыпаться. Тогда будет легче.

Tаda hіtоtsu no yume-е-Е-Е

kesshіte yuzurenа-а-ai ⁽⁴⁾

А оно, срань господня, хватает. На дурацкие мысли всегда всего хватает.

И сама песня подливает масла в огонь.

Вот только пальцы уже в муке — никак не переключить. И она просто продолжает:

Kokоrо ni ho wо аgete

negaі no mаma susume-е ⁽⁵⁾

Ну вот. Сколько раз она тоже говорила нечто такое? Чуть менее поэтично, но всё-таки. Десятки, если не сотни. И себе. И другим.

А что в итоге?..

Itsudаtte аnata e-е-е

todоku you ni utаu wa ⁽⁶⁾

Спокойно. Сосредоточиться, не расплываться мыслями по случившимся и не случившимся катастрофам. Она здесь и сейчас. Готовит завтрак для своих дорогих ребят.

Может быть, кого-то из них это порадует, когда они проснутся. Хоть чуть-чуть.

От этой мысли на душе становится так тепло и правильно, что всякие дурацкие мысли действительно на миг отступают.

Чарли же даже никогда не любила готовить. Столько лет считала, что проще ничего не есть, чем приготовить самое простое блюдо. А когда появился отель и грешники стали жить бок о бок с ней — отчего-то это стало так легко и так любопытно. Если бы её не выпихивали из кухни, опасаясь её неумелых экспериментов, может, она бы занималась этим чаще.

Да и ладно. Пусть выпихивают. Когда они готовят что-то интересное, принесённое ими из Жизни — это гораздо замечательнее.

Ounabаra wо kаkeru atarashіi kаze ni nаre-е-е ⁽⁷⁾

Всего пара слов — и дурацкие мысли обратно в голову.

Хотела бы она тоже. Сказать нечто такое. Искренне. Со всей уверенностью. Со всей решимостью сделать что-то правильное и значимое, даже если последнее в своей жизни.

Sоrezore ni

shіawase wo mezаshі ⁽⁸⁾

Если бы это помогло, если бы освободило все страдающие души, она без малейшего сомнения в сердце спела бы свою последнюю песню.

Kіzutsuite mo sore demо te wo nоbasu yo ⁽⁹⁾

Но — бесполезно.

В действительности что бы она ни сделала — всё будет бесполезно.

Kanashіmi mo tsuyоsа ni kawаru nara… ⁽¹⁰⁾

В ритме, между битами музыки, Чарли снова слышится далёкий шелест крыльев и топот металлических сапог.

Она пошатывается из стороны в сторону, пропевая инструментальный бридж глуповатым «та-та-ра—та-ра-ра». А внутри что-то душит. И слёзы наконец свободно текут по щекам, капают ей под ноги.

От плохих чувств они текут, или от хороших, или от пережитков ночного кошмара — этого она сама не знает. Наверное, от всего сразу.

Сквозь мокрую пелену она с нежностью смотрит на замешанное тесто — то единственное простое и незначительное, что сейчас может сделать для своих постояльцев в это простое и незначительное утро.

...atаrashіі kаze ni nаre ⁽¹¹⁾

Пока булочки подпекаются в духовке, Чарли сидит перед ней на корточках, не смея надолго отвести взгляд, лишь бы те не пригорели, а мысленно — ругает себя за нытьё. Ну впрямь, уже музыку не может послушать так, чтобы не расклеиться.

Наушники она, конечно же, сняла. И больше не пела. И несколько раз умылась холодной водой, потому что не пристало кому-нибудь спуститься с утреца на кухню и застать там хозяйку отеля с красным, опухшим лицом, будто она всю ночь проревела вместо того, чтобы спать. Даже если так оно, может, и было.

Соберись. Сама виновата, что всё пошло наперекосяк, рычит на себя.

Зашла слишком далеко, чтобы теперь опускать руки.

Нужно всё исправить. Ведь само не исправится.

Нужно что-нибудь придумать.

Обязательно нужно.

Только что?

Чарли не сразу замечает, как на кухне раздаются шаги. Только когда они приближаются, а следом звучит зевок и «а что-о так вкусно па-ахнет?», она малость отрешённо поднимает взгляд на Люцифера.

…Что-нибудь придумать.

Как долго тот же отец будет помогать ей?

Сколько пройдёт времени, прежде чем он опять придёт к выводу, что её затеи — бесполезная трата сил?

— Оп, Чарли, как спалось? — спрашивает он. Сам он выглядит хорошо отдохнувшим, на лице абсолютная беззаботность.

— Отлично.

Чарли вдруг понимает, что булочки уже готовы. Она выхватывает противень из духовки, и кухню заполняет насыщенный ароматом выпечки жар.

— Маме больше не звонила?

— Нет.

Она должна срочно что-нибудь придумать.

Ещё один визит к высшему руководству Рая? Страшно даже представить. Наоборот — повезло, что они до сих пор не заявили о себе после того, что случилось с их армией.

Нет, только не это. Всё снова пойдёт не так. Чарли опять облажается.

Что же делать

Что делать

— Как там Мегги? — Люцифер наклоняется через стол, игриво дёргает бровями.

— Ага, хорошо. Её зовут Вегги.

Что делать

Что делать

Что делать

— Да мне неприятно называть такую хорошенькую девушку таким-то имечком. Надеюсь, вкус на имена не передаётся по наследству? Не хотел бы я, чтобы моих внуков звали какими-нибудь непотребствами. Шучу! Какие ж от вас, лесбушек, внуки? Упс. Я не хотел обидеть, если вдруг это больная тема.

Чарли рассеянно моргает. Сквозь громкие мысли суть его слов едва долетает до неё.

— Окей? — полувопросом бормочет в ответ.

Что делать

— Ничего страшного, приёмные — тоже нормально. Правда, не знаю, где вы их возьмёте тут в Аду, ха-ха-ха. Не говорю, что это невозможно, конечно. Есть сироты-импы, гончие в приютах и подобный сброд. Но я хотел бы присутствовать, если не возражаешь.

— Где-где ты хочешь присутствовать?..

Отцу вдруг требуется прокашляться и рассмотреть всё вокруг, будто он впервые зашёл на эту кухню.

Что делать

Чарли смазывает булочки сахарным сиропом, а затем, сложив в миску, ставит на обеденный стол. Это избавляет Люцифера от поисков невесть чего по углам. Глаза у него загораются.

— Дочь приготовила мне булочки на завтрак!

Что делать

Спокойно, просто сосредоточься на том, что нужно в первую очередь, говорит себе Чарли, не позволяя панике снова разгореться, а этому тошнотворно-болезненному «что делать» окончательно превратиться в бесконечную шарманку в голове.

Она возвращается к отвару, невзначай становясь так, чтобы её спина прикрывала отцовскому взору то, чем она занята. Она проверяет температуру и концентрацию — почти готово.

Она прикрывает глаза, чтобы сфокусироваться. И когда чувствует покалывание магии в пальцах — несколько раз стучит по ободку кружки. А теперь готово.

Чарли оборачивается, проверяя, не обратил ли отец внимания на слабое колебание энергии. И застывает с открытым ртом. От негодования. От внезапного возвращения в реальность. Потому что тот — с довольным, как у наевшегося кота, лицом — уже уселся за стол, придвинул к себе миску с булочками, будто это его персональная тарелка, и сосредоточенно оставляет на каждой вмятины пальцем, проверяя мягкость под запеченной корочкой. Да так невозмутимо, будто они вовсе не только-из-печи-раскалённые.

— …мне новую идею! Тесто из резины для съедобных уточек! Или резина из теста? Да, всё-таки второе.

— Пап? — перебивает его Чарли. — Ты здесь что, один?

— Не один, но самый важный, — заявляет он горделиво.

Чарли приподнимает бровь. Но не успевает ничего сказать, как —

— Не самый? Прости! Я… Ой! — металлический звон болезненно бьёт по ушам, когда миска выскальзывает из его рук и падает на пол. — Ой-йой!

Миска продолжает звенеть, крутясь, как юла.

Весь пол в крошках.

Чарли молчит. Чарли поджимает губы. Чарли бессильно трёт глаза, не желая даже смотреть на это.

Внезапно она чувствует себя такой же побитой и разваленной на куски, как эти несчастные булки.

Ладно. Сама виновата. Надо было проследить. Надо было сразу отложить порцию для Энджела, как обещала. А теперь что? Придётся начать с начала.

— Ну и грохот у вас, — раздаётся голосок Вегги. Она стоит на пороге. Взлохмаченная со сна, в своей новой пижаме в горошек. Очаровательно улыбается, и во взгляде ещё виден след той сонной расслабленности. — Доброе утро.

Она обходит стороной беспорядок, привстаёт на цыпочки и касается губами щеки Чарли.

— Привет, — та в ответ целует её в висок. — Была бы тебе домашняя булочка на завтрак, если бы кое-кто не вывалил все на пол. Сейчас поставлю вторую партию.

Она уже тянется за противнем, когда слышит хруст и пыхтение за спиной. Вновь обернувшись, она видит, как отец, распластавшись по полу, вытаскивает подбитые булочки из-под холодильника и грызёт с такой жадностью, будто ничего не ел полгода.

— О боже, пап, перестань! Я испеку ещё!

— Дочь приготовила булочки! Не дам выбросить в мусорку!

Вегги безуспешно сдерживает смех. Чарли тоже улыбается. Приличия ради. Сказать, что ей не до смеха, — ничего не сказать.

Вегги помогает по-быстрому замесить новую партию теста и закрутить в неё остатки мака, и Чарли оставляет её как самого ответственного взрослого из всех присутствующих следить за духовкой. А сама бросает первую попавшуюся отговорку, берёт кружку с отваром и почти бегом устремляется на верхний этаж отеля. И так ведь задержалась дольше, чем планировала.

У двери в радиовышку она замирает прислушиваясь.

Музыки не слышно. От этого тревожное чувство сразу пробегает внутри.

За дверью Чарли встречает небольшая лестница, а за ней — ещё одна дверь. Чарли стучится. Ответа нет. Она стучится громче. И, уже не дожидаясь, заглядывает в комнату Аластора.

Ломанные тени от оконных рам режут паркет, залитый багровым светом. В углу мерцает зелёным лампочка «Эфир». Огромный катушечный магнитофон гудит, вращая катушки без ленты.

В комнате давно не проветривали — Чарли это замечает сразу — воздух тёплый, застоялый, дышать почти нечем, зато слегка ощущается металлический запах крови.

Кровь?..

Ладно, спокойно, это ещё ничего не значит. Можно понадеяться, что здесь только что зарезали в прямом эфире какого-то бедолагу… С чего Чарли уже начала на такое надеяться?! Она раздражённо отмахивается от мыслей, как от мух, и негромко окликает:

— Ал? Ты здесь? Можно войти?

Кресло у пульта управления слегка разворачивается. Когтистая рука ленивым движением опускает несколько слайдеров один за другим. Краткое шипение радиопомех даёт понять, что её визит хозяин комнаты не оценил.

— Милости прошу в мою скромную обитель, дорогуша! Как правило, никто не берёт на себя смелость прерывать мой утренний ритуал настройки оборудования. Неужто в отеле стряслось что-то, что ускользнуло от моего внимания?

Чарли выдыхает с облегчением.

Может, зря она вчера испугалась за него? Сидит вот, шипит-сердится, дорогушами всякими обзывает. Даже голос вполне бодрый.

— Нет-нет, ничего такого, — спешит заверить она. — Говоришь, настраиваешь оборудование? У тебя эфир? Извини, если помешала.

— Радиоаппаратура — не просто какой-то шумный ящик, который можно поставить в углу комнаты и забыть. Её нужно держать в рабочем состоянии всегда, даже когда микрофоны молчат, а передачи приостановлены. Видишь ли, ввиду того, что невежды зовут «прогрессом», — слово «прогресс» он выплёвывает с таким пренебрежением, словно говорит о куске дерьма на подошве ботинок, — настоящая, правильная техника постепенно становится раритетом, для которого вскоре и запчастей будет не сыскать. Хм, разве не прискорбно?

Впервые слово «прискорбно» звучит из уст Аластора не как насмешка.

У Чарли от этого моментально скребёт на душе. Ты же не только это пытаешься сказать, Аластор? Ты же знаешь, любую технику можно починить магией.

Она снова насилу отмахивается от мыслей.

Всё-таки она пришла сюда с конкретной целью.

Она прикрывает за собой дверь и проходит вглубь комнаты. Не удерживается от того, чтобы с любопытством осмотреться.

Чарли не была здесь с того дня, как Аластор вернулся в отель и занял своё законное место в вышке. С того момента произошли явные изменения. Всё здесь стало правильным, подходящим. Ещё недавно пустые полки — заставлены книгами и грампластинками. В центре комнаты появилось фортепиано, заваленное стопками нот и газетных вырезок. А на видном месте висит на стене олений череп с раскидистыми рогами — наверное, один из загадочных «персонализированных штрихов».

От Чарли не ускользает, что Аластор искоса следит за её перемещением, словно готов придраться к малейшему её неосторожному движению в пределах его владений.

Когда она ставит перед ним кружку с отваром, он задумчиво хмыкает.

— Странно ты поводилась носить мне чаи. Мне нужно что-то знать?

— Это не чай. Это лекарство.

— И чем же я болен?

— Отвар из корня Адского тысячелистника ускоряет заживление ран, нанесённых ангелами. То есть Небесной сталью.

Привычная улыбка Аластора едва уловимо заостряется.

— Ха, в самом деле? А я полагал, что это байка. Помнится, в 1964-ом её экспериментально опровергли братья-оверлорды фон Шлибен. Эти идиоты нарочно подставили шеи под удары истребителей, чтобы испытать в деле два самых популярных рецепта этого так называемого лекарства. Они пили его днями и ночами — и оба умерли в течение двух недель. Занимательное было представление! Ежедневные обновления по теме в утренних газетах! Поди у меня ещё сохранились те выпуски.

— Чтобы активировать полезные свойства корня, нужен секретный ингредиент, — поясняет Чарли, не обращая внимания на его излишний восторг от трагичной смерти двух учёных.

— Твой секретный ингредиент, случаем, не мышьяк или яд рыбы фугу?

— Хэй! С чего бы я…

Аластор перебивает её скрипучим, абсолютно неискренне звучащим хохотом.

— О, не обращай внимания на мои безобидные шутки. Я вовсе не считаю, что ты способна на такое, моя дорогая. Однако, если я правильно припоминаю, я ясно сказал тебе, что со мной всё в полном порядке.

Теперь, стоя прямо перед ним, Чарли отчётливо видит, что ничего с ним не в порядке.

Его раскованная поза за пультом управления, которую ей случалось наблюдать раньше, сейчас далека от таковой. Он сидит прямо и неподвижно, как на иголках. Туго запахнул плащ, видно, догадавшись о первоисточнике её вчерашнего прозрения. И хохот этот как-то глухо сходит на нет. И это «в полном порядке» — такое подчёркнутое, ядовитое — никто не говорит так, когда всё действительно в порядке.

Ладно, не зря она испугалась.

— Я просто оставлю это тут. Пить или не пить — твоё дело. Употреблять больше чашки в день не стоит, иначе он теряет эффект. Завтра принесу ещё.

Время для агрессивной доброты.

Ну, может, не агрессивной. Лишь слегка настойчивой.

Всё равно более умного и безболезненного способа впарить ему лекарство она так и не придумала.

И так это «твоё дело» едва язык повернулся сказать. Но без этой детали был бы уже перебор с настойчивостью. Перегибать палку-то не хочется. Ведь Аластор — такой, что может и попросту на зло натворить дел. Чарли, конечно, думала, что он любит себя достаточно сильно, чтобы не поступать так себе же во вред. Но после того, как он напоказ пренебрёг ангельским оружием и вышел в бой с одним лишь микрофоном, она начинает в этом порядком сомневаться.

Ответом на её слова — когти, царапнувшие подлокотник, заметно стиснувшиеся челюсти и взгляд, в котором на секунду появляется столько презрения, что оно могло бы пропалить Чарли дыру между глаз.

Она чувствует себя немножко виноватой.

— Всё, ухожу, — объявляет она перед тактическим отступлением. Пока формально он ещё не отказался и кружка спокойно стоит на столе, нужно отсюда сматываться.

— Чарли, — зовёт Аластор, когда она уже берётся за ручку двери.

Он редко зовёт её просто по имени. Поэтому она тут же замирает.

Он поднимается с кресла. Чарли хмурится, замечая, что он всем весом опирается на микрофон как на трость. Он выключает магнитофон, и в комнате становится удивительно тихо. Голос его в этот раз звучит обманчиво сладко, почти умиротворённо — чертовски сильный контраст с тем, как только что он смотрел на неё:

— Я ведь сказал, что сам сообщу, когда мне понадобится твоя помощь. По условиям нашего договора, не тебе выбирать, какую ответную услугу оказывать.

Что?

Эти два предложения не складываются в голове Чарли ни в какой смысл.

— Что? — так и повторяет она вслух.

Ну говорил, да. Вот только с чего ему сейчас вспоминать о том договоре?

Совсем он, что ли, худо себя чувствует? Уже всякую околесицу начинает нести.

Помнится, Вегги иногда бредила, когда раны ещё беспокоили её. Беспрестанно читала во сне библейские стихи. Неприятно вспоминать. Чарли надеется, что тут до такого не дойдёт.

А Аластор усмехается. И качает головой.

— Вот, значит, как? Даже не додумалась? А я ждал, что жизнь тебя хоть чему-то учит, дорогая Чарли. Нельзя же просто так разбрасываться одолжениями. Демоны с корыстными умыслами могут воспользоваться твоей наивной добротой.

Так воспользуйся, пожалуйста, и пей свой отвар, а не морочь мне голову, — порывает выпалить в ответ, но Чарли, конечно же, этот порыв сдерживает.

Зачем она вообще что-либо делает, если не для того, чтобы этим пользовались?

Да она бы только рада, будь от неё кому-то хоть какая-то польза.

Что ж. По крайней мере, Аластор больше не звучит так уж категорично. Можно посчитать это маленькой победой и понадеяться, что он не выльет лекарство в раковину, как только Чарли покинет его комнату.

— Но не я. Конечно, нет. Ты же знаешь, — продолжает он, показательно кладя руку на сердце, — больше всего прочего я ценю взаимовыгодное сотрудничество. Разве хоть раз я дал тебе повод сомневаться в честности и обоюдности наших договорённостей?

— Нет, — приходится признать Чарли, хотя она всё ещё в крайнем замешательстве.

— Именно! Поэтому я настаиваю на том, чтобы оказать тебе ответную любезность. Не думаю, что твоё маленькое и дерзкое одолжение претендует на многое, хо-хох, но я готов выслушать пожелания. Полезные крупицы информации, выгодные знакомства, ну, что скажешь?

…Оу.

Оу.

Так вот, к чему это всё.

Да, он прав, она бы в жизни не додумалась.

Потому что её ничтожная попытка помочь — это не услуга и не одолжение. Как раз будет одолжением с его стороны, если он эту помощь примет.

Так он не хочет оставаться в долгу? В этом всё дело?

Что вообще за взгляд на жизнь такой?

Хотя — ей следовало этого ожидать. Чарли должна была помнить, с кем имеет дело. О нём же с первого дня ходила слава — «Радио-демон без сделки ничего не делает». И, очевидно, от других без сделки также ничего не принимает.

Даже понимая это, Чарли всё равно чувствует покалывание обиды. Ведь звучит это так, будто он думает, что сама она за свою помощь негласно чего-то ждёт. За кого он её принимает? Неужели того времени, что они знакомы, было мало, чтобы он узнал её как следует? Раз так, наверное, она снова где-то облажалась.

— Я вовсе не… — начинает Чарли и запинается.

Запинается, потому что ответом на её незаконченную фразу — многозначительно сузившийся взгляд.

Взгляд, который говорит: или называй цену, или проваливай и варево своё забирай.

Чарли отпускает ручку двери.

Похоже, придётся задержаться.

— Ладно. Тогда…

Вначале она думает попросить самое очевидное — чтобы пообещал пить лекарство, не уходил надолго из отеля, чтобы не пропускать приём, побольше отдыхал — что-то в этом духе.

Нет-нет, перебор с настойчивостью! — приходится напомнить себе. Зачем тогда было это «твоё дело»? Что за иллюзия выбора такая получается? Нехорошо. Чарли вспоминает то презрение в его глазах и думает — да, определённо нужно что-то другое.

Нужно попросить что-то для себя, как оно полагается при сделках.

Иначе такой заядлый сделочник, как Аластор, сочтёт её подход несерьёзностью. В лучшем случае. В худшем — оскорблением.

Что он там говорил? Информация или знакомства? Ну и что она будет просить, если у неё нет ни плана, ни малейшего представления о том, что будет дальше? Принеси мне то не знаю что — нет, так дело тоже не пойдёт.

Чарли растерянно оглядывается по сторонам, пытаясь что-то сообразить.

Ей не о чем просить.

А тогда — задерживает взгляд на одном из окон. Город отсюда видно как на ладони. И башня с отсчётом — как раз повёрнута центральным циферблатом. Будто не к добру.

— Тогда поговори со мной.

— Поговорить? — Аластор издаёт смешок, словно её просьба нелепее всего, что он мог себе представить. — Не вопрос! Но только если речь не о новой дилемме в ваших с Вегги отношениях. В делах сердец я не советчик. Могу лишь подсказать, под каким соусом подавать их к столу.

— Нет, не об этом, — заверяет Чарли.

Она во все глаза смотрит, как он медленно разворачивается к пульту управления, туже запахивает на себе плащ, тяжело опускается обратно в кресло и кладёт микрофон рядом с собой, даже слишком рядом, точно чтобы дотянуться до него в любую минуту.

Чарли вспоминается, как совсем недавно он отдал ей в руки этот же микрофон на выступлении в Каннибал-тауне. Просто так, на открытом пространстве, посреди толпы — где любому столь известному лицу может угрожать опасность со стороны недоброжелателей и конкурентов. Отдал ей то, что по сути было его оружием.

Чарли уже не раз думала об этом по-странному доверительном жесте.

Может, она придала этому слишком большое значение.

Но ей показалось, что это было важно. Это сильнее всего прочего ободрило её тогда.

Видеть его сейчас в совсем другом состоянии, уставшим, закрывающимся за этим подобием сделки — разбивает то самое склеенное-перемотанное сердце.

— Так что? Ты хотела поговорить о чём-то конкретном или ждёшь, что я начну травить застольные байки? Для этого тебе придётся сходить за бутылкой Божоле-нуво.

Чарли испускает краткий вздох. С чего бы начать?..

Пусть будет, как он хочет. Возможно, она услышит что-то полезное. В ином случае — хотя бы порадует его своими сомнениями. Не он ли однажды уверял, что только и ждёт насладиться её неудачей? Пускай.

Именно поэтому сейчас Чарли не чувствует того страха, что режет внутренности от одной мысли о том, чтобы обсудить с Вегги или отцом вещи, которые тревожат её больше всего.

И она наконец говорит:

— Как ты думаешь, мы всё правильно сделали?

— Ха! Что я слышу? Наша принцесса начинает сомневаться в своём великолепном плане. Дай угадаю. Небось считаешь, что дать отпор истребителям не только на словах было ошибкой, хм?

— Нет. Вовсе нет.

— Тогда какие ещё глупые переживания терзают тебя?

— …Но они так посчитают! Ангелы! Погибли их люди, и они точно не спустят нам это с рук! Это только вопрос времени…

Чарли заставляет себя замолкнуть, возвращает себе контроль над своим голосом, глубоко вдыхает, медленно выдыхает.

Ей требуется большое усилие над собой, чтобы не вывалить весь ком своих, как он выразился, глупых переживаний одним нескончаемым монологом. А то так можно и до вечера тараторить без умолку. Никому не сдалось слушать это даже на здоровую голову.

— Пожалуйста, скажи, что теперь будет? — просто спрашивает она после этой невнятной паузы.

Нет, Чарли ни на минуту не подумала, что принять бой было ошибкой. Они защищали себя, когда не осталось другого выбора. В этом-то нет ничего зазорного.

Но опять же —

Всё началось гораздо раньше, всё можно было гораздо раньше предотвратить. И внутренний голос вновь заводит:

Ты же была там, в этом сраном суде, Чарли. Почему ты ничего не сделала нормально?

Если бы ты подготовилась лучше.

Если бы поумерила свои ожидания, а не рассчитывала на то, что они там — мудрые, сука, высшие создания.

Если бы держала себя в руках, а не велась на тупые провокации Адама.

Что я наделала?

Что теперь будет?

— Что же будет, — лениво тянет Аластор.

Он открывает ящик стола и вынимает из него кожаный мешочек. Трясёт его в руке, затем — высыпает несколько неровных желтовато-белых фишек с рунами. Даже присматриваться не нужно, чтобы увидеть, что сделаны они из костей человеческих фаланг.

Он смотрит на них несколько долгих секунд, со своим непроницаемо-невозмутимым выражением.

А затем резким движением сгребает их со столешницы, бросает назад в ящик.

— Что выпало? — спрашивает Чарли.

— Ах, не обращай внимания. Никак не выходит избавиться от бессмысленных старых привычек.

Лепестки чёрных теней окутывают кресло, а в следующий миг — Аластор возникает у Чарли за спиной. Она уже, кажись, привыкла к этой его занятной манере.

— А ответ на вопрос «что будет» крайне прост! — вновь притворно воодушевлённый голос звучит ей на ухо. — Будет то, что ты захочешь, чтобы было! Разве есть что-либо проще?

— При чём здесь то, чего я хочу? — не понимает Чарли. Всё случится и без её хотения: — Они назначат нового лидера армии, явятся сюда всей толпой, с кучей оружия… О! В тот раз они сражались спустя рукава, потому что не ожидали, что у нас появились средства, которыми мы можем нанести им урон. Но теперь — совсем другое дело! Уверена, они всерьёз подготовятся и…

Не давая ей пуститься дальше в рассуждения, Аластор подталкивает Чарли к окну.

— Смотри-ка. Да-да, именно туда, куда ты всё время смотришь, дорогуша.

Его рука цепляется когтями ей в плечо, бесцеремонно используя как подставку, пока он отрывает микрофон-трость от пола, чтобы постучать ним по стеклу. В сторону башни.

...Ну да, всё он замечает.

— По нулям! Это значит, что там наверху ещё не приняли решение. Так зачем переживать о том, что никому на белом свете не ведомо?

Чарли с усилием отрывает взгляд от башни и вполоборота заглядывает ему в лицо. На нём — выражение садистской мечтательности, свойственное только ему, когда он добавляет, ни к кому не обращаясь:

— Может быть, прямо сейчас они мечутся в панике, ищут виновных в своём жалком разгроме и грызут друг другу глотки! Хотелось бы взглянуть хоть одним глазком.

Чарли туманно опускает взгляд.

Она думает, виновных они найдут быстро. И даже думает, что знает кого.

— Не забывай, — говорит он, — что для нас неделя — то для этих бессмертных тварей краткий миг. Не сомневаюсь, рано или поздно они вернутся по наши души, но мы уже будем к этому готовы.

— Готовы? Как?

Неужели у Аластора есть идеи и на этот раз? Предложит ей ещё одну сделку?

Чарли невесело усмехается. М-да, такими темпами она останется по уши в долгах.

Но — это вряд ли. Если только он не приведёт к порогу отеля всех Смертных Грехов, которые согласятся объединиться и помочь им вместо того, чтобы обматерить и послать нахуй, не осталось в Аду силы, что подготовит их к гневу Небес.

Да и…

— Я не хочу ни к чему готовиться. Я… уже не знаю, что делать, — признаётся Чарли. Она всматривается в небо за окном, словно могла бы разглядеть Райские Врата далеко наверху, над Кругами Ада. И снова признаётся: — Знаешь, порой мне уже не так и хочется отправлять туда наших людей.

— Наконец-то поняла, что все грешники безнадёжны?

— Нет же! Я верю, что вознесение возможно. Но что станет с теми, кому это удастся? Мало ли на что способны экзорцисты, да и Серафимы тоже с их бредовой политикой! Особенно теперь, когда они злы на нас как никогда. Что, если в Раю их не примут за своих? А если от них тут же избавятся, и мы никогда не узнаем, что они вознеслись? А если… А если… — Чарли путается в мыслях, не соображая, какое из своих тысячи «если» назвать первее.

Её прерывает раздражённое шипение помех.

— Довольно преждевременной паники, дорогуша, — Аластор отходит прочь, еле слышно постукивая микрофоном по полу. — Скажи-ка лучше, ты уже назначила дату этого своего, как ты его там зовёшь, «дня открытых дверей»?

— Нет.

— Почему?

— Жду, когда всё будет готово.

— И что ещё не готово? Кроме тебя самой.

— Эм-м, ну… Потолки ещё не везде крыты, а ещё мебель… в номерах…

Чарли сама понимает, как глуп её ответ. И даже не берётся перечислять дальше.

Стоит ей сказать несколько слов отцу — все эти так называемые проблемы будут решены. Сколько там работы, если они серьёзно возьмутся за дело? Максимум на день? Жаль, что их настоящие проблемы не решить парой щелчков пальцев.

Да, чёрт, она не готова. Совершенно не готова.

Так зазывала, так распиналась на вчерашнем интервью. А в итоге продолжает тянуть время. Потому что на деле —

Не готова пообещать ничего конкретного.

Не готова обещать жильцам даже базовую безопасность.

У неё нет для них решения. Нет надежды, которую она так хочет подарить. Всё, что ей остаётся — это ждать, что случится дальше. Ощущая себя бесполезной, жалкой, приносящей сплошные беды.

Наверное, ей стоит отложить день открытых дверей до лучших времён. Если они наступят.

Аластор задумчиво кивает каким-то своим мыслям и продолжает, не дожидаясь от неё внятного ответа:

— Крайне занимательно наблюдать, как ты пытаешься всё контролировать. Из кожи вон лезешь, чтобы всё довести до ума, за всеми ходишь по пятам, патрулируешь отель ночами, мрачный страж никому и ничему…

— Не понимаю, о чём ты, — вставляет Чарли скорее машинально.

— …суёшь нос в чужие дела.

Она особо не удивляется, что Аластор знает о её бессонных похождениях. Это же Аластор. Всегда всё держит под контролем, даже если чисто на всякий случай. Знает обо всём, что происходит вокруг него. А о чём не знает — догадывается.

Не сказать, что она этому рада, однако. Отель Хазбин — не то место, где кто-либо вынужден так осторожничать. В идеале. Во всяком случае, она очень хочет, чтобы так было.

На словах «в чужие дела» Аластор берёт кружку с отваром и по-аристократичному отпивает из неё глоток. Всего один.

Это мои дела, возмущается часть подсознания. Потому что всё в этих стенах — нет, на этом Кругу Ада — на самом деле её дела. Тихо ты, перебор с настойчивостью — напоминает другая часть. А третья просто радуется. Один глоток — лучше, чем ничего.

Чарли замечает, как ухо у Аластора легонько дёрнулось под её сверлящим взглядом, в котором она даже не отдавала себе отчёта. Намёк понят. Она покладисто отворачивается к окну.

— Иллюзия контроля — хорошая потеха, да временная, — стук микрофона о пол вновь приближается. — То ли дело контролировать всё по-настоящему? Взять в руки дирижёрскую палочку вместо того, чтобы покорно сидеть в зале в ожидании катастрофы? Кому-кому, а тебе, моя дорогая, добиться этого куда проще, чем ты хочешь показать. Разве я неправ?

— Я не понимаю, о чём ты, — повторяет Чарли, на этот раз честно.

— О твоих способностях, конечно же! О твоём феерическом потенциале! Ах, кто знает, возьмись ты развивать дарованные тебе природой силы, может, однажды ты превзошла бы даже своего всесильного папашу.

Ох.

Вот оно что.

Её способности, да. Как она могла забыть? Точнее… было бы что забывать.

— Сейчас твой стиль — грубый, неуклюжий, топорный, в точности как у Адама, — продолжает Аластор, не давая ей времени возразить.

А тогда уже не до возражений — от сравнения с Адамом Чарли совсем плохеет на душе.

— И в то же время настолько скованный, что на это жалко смотреть! Но не беспокойся. Любое мастерство достижимо при упорном труде и правильном наставлении. Что касается последнего, я всегда готов протянуть руку помощи, — и он в буквальном смысле протягивает руку — для рукопожатия. Знакомое зеленоватое свечение очерчивает её ореолом. — Кто ещё готов преподнести тебе опыт бесчисленных битв на блюдечке?

Всё же нашёл, что предложить.

И ведь не сказать, что неразумно. Пожалуй, Аластор действительно мог бы многому научить. Да и многому можно научиться, просто наблюдая за ним. При его довольно ограниченном количестве энергии, то, как мастерски он ею распоряжается, достойно большого восхищения.

Интересно, ему только что пришла в голову эта возможность или он думал об этом заранее? Нарочно вёл разговор так, чтобы втиснуть новое предложение о сделке? Должно быть, для него такие приёмы уже сродни привычки. Чарли начинает находить в этом что-то по-своему очаровательное. Даже на секунду и отказывать не хочется. Но, разумеется, нужно.

— Нет, Аластор, больше никаких сделок.

Свечение гаснет. На удивление, отказ он принимает вполне легко:

— Что ж, как я сказал, торопиться пока некуда.

Значит, это он имел в виду, говоря, что всё будет так, как она захочет? Думает, что её серафимское наследие решит все проблемы?

Увы.

Чарли вынуждена будет разочаровать.

Она вновь отводит взгляд, стараясь не смотреть ему в глаза. Этот разговор явно пошёл не в то русло.

Нет, не достичь ей больше никакого мастерства. И нет у неё никакого феерического потенциала — кроме потенциала очередной раз феерически проебаться, конечно.

Вообще-то она должна быть благодарна, что ничего страшного не случилось в тот момент, когда гибель Сэра Пентиуса набросила красную пелену ей на глаза, заставила потерять самоконтроль. Как раз долгие годы без практики спасли её. Как раз они не дали чему-то ужасному вырваться наружу, когда вся бдительность пошла к херам.

И нет, даже самое отточенное мастерство ей здесь не поможет. Как когда-то уже — не помогло.

Чтобы она своевольно взялась ворошить спящее осиное гнездо? И в своём-то состоянии, когда уставший и паникующий мозг сбивает с толку на каждом шагу? Хах.

Тогда по факту Аластор прав — ей больше не придётся со дня на день ждать катастрофы. Потому что она сама благополучно в неё превратится.

— Ну, что за выражение на твоём лице? Лучше улыбнись, потому что безграничное число возможностей — в твоих руках! И я вовсе не настаиваю, чтобы ты приняла моё предложение, не подумай. Уверен, у тебя и самой всё получится. Стоит только захотеть.

— Это… не так, — выдавливает из себя Чарли. — Прости. Я не могу.

И сама удивляется, насколько её слова напоминают ей слова отца. Одни из тех, которые всякий раз тяжело оседают внутри. И в которые она никогда до конца не верит. Потому что за его «не могу» почти всегда скрывается «не хочу». Даже если это «не хочу» — из уважительных причин.

— Не можешь или не хочешь? — добивает вопросом Аластор. — Не время блистать моральными принципами, дорогуша, — видимо, он по-своему воспринял её слова. — Сейчас они тебе не помощники. Да и никогда ими не были, раз уж ты желаешь знать моё мнение.

— Дело не в принципах, Ал. Не только в них.

И в них. И не в них. У Чарли в голове всё уже смешалось.

Ненавистные привилегии. Ненавистная собственная безнаказанность. Ненавистный страх. Ненавистное недоверие к себе. Ненавистная политика невмешательства, за которую она то отчаянно цепляется, то катастрофически грубо её нарушает. Где причина, где следствие — она старается ни о чём из этого не думать.

Просто не думать.

Её способности мертвы. От них осталась горстка пепла, на которую можно разве что подуть, пустив пылью кому-нибудь в глаза. И это к лучшему.

— Наверное, ты меня не поймёшь, — тихо выдыхает она.

— Верно. Не пойму, — незамедлительно отвечает Аластор. — Сила для того и существует, чтобы демонстрировать и взращивать её, а не подавлять, словно сорняк. Это вопрос выживания, Чарли. Все без исключения в этой Адской дыре готовы порвать друг другу глотки за малую крупицу того, от чего ты так упрямо отказываешься.

Слова, сказанные приторно-сладким голосом, затягивают у Чарли на шее петлю вины.

Она надеялась, что он хотя бы скажет, что силу и власть нужно заслужить. Или что-то в этом духе. Неужели он так не считает? Или считает, но говорит иначе для неё?

— Это правда плохая идея, — она качает головой, точно пытаясь оправдаться. — Это ненадёжно и опасно. Ты же видишь. Я так много ошибаюсь. И даже когда не ошибаюсь, всё равно всё заканчивается просто ужасно.

Она слышит свой голос будто со стороны. Такой внезапно жалкий, особенно под конец фразы, что самой становится тошно.

— Что я говорил про улыбку?

Аластор тыкает её пальцем в щёку. Чарли кое-как растягивает уголки губ.

— Вот так, гораздо лучше, — в секунду его лицо оказывается прямо перед её лицом. — Ты же не из тех, кто сдаётся, Чарли. Я же тебя знаю. Твой безрассудный оптимизм! Твоя сила духа! Твои вдохновенные песни! Ну же, куда они подевались? — она чувствует его ладонь на своём плече. — Только представь, ты сможешь навести порядок в Аду, поставить врагов на колени, навсегда прогнать отсюда этих крылатых отродий. И, конечно же, притащить столько порочных душ в этот отель, сколько пожелаешь, и заставить их отрабатывать свои мерзкие грешки до скончания веков!

Порядок? Врагов? М-да, звучит совсем непривлекательно.

А что ещё за «отрабатывать до скончания веков»? Кошмар. Похоже, кое-кто всё это время слушал её «вдохновенные песни» только в четверть уха. Надо будет найти время ещё раз растолковать ему суть их совместного проекта, а то ещё, не дай бог, на публику такое ляпнет.

И всё же Чарли улыбается. От нелепости, неловкости — но улыбается.

А потом он говорит —

— Ты можешь стать тем, кто сражается за Ад.

И от этих слов у Чарли что-то переворачивается внутри.

Эти слова попадают точно в цель, о существовании которой Чарли даже не догадывалась. Внезапно и резко тормошат спавший где-то глубоко кусочек надежды. Странной, незнакомой надежды — не на что-то, не на кого-то, не на судьбу или удачу.

Сердце начинает биться чаще.

Болезненно сжимается.

И Чарли упорно закрывается от этой дурацкой маленькой надежды. Закрывается, но уже не может закрыться полностью.

Она даже почти не слышит последовавшего за этой фразой — «…всё равно, кроме тебя, это никому не сдалось, ха-ха».

— Постой, Ал. Зачем тебе это? — спрашивает она, оборачиваясь к Аластору. Она только сейчас замечает, что он уже молча пошагал прочь от неё, уверенный, что на этом их беседа подошла к логическому завершению. — Ты советуешь мне развивать мои магические силы, говоришь все эти вещи… Звучит довольно убедительно, хах… Но какой тебе от этого прок?

Вряд ли он вдруг посчитал своим долгом утешать её.

Она ведь и не просила об этом.

— А какой мне прок оттого, что ты вешаешь нос? Давай скажем, что я просто друг, который хочет видеть, как ты улыбаешься и становишься сильнее. Все мы должны выбирать стороны, дорогуша, и я всё ещё склонен думать, что сделал правильный выбор.

Наверное, Чарли это только мерещится — и всё-таки ей кажется, что в его голосе, между треском радиопомех, на краткий миг звучит что-то уставшее и безнадёжное.

Она делает шаг вперёд, открывает рот, чтобы что-то сказать.

Не лезь, останавливает она себя.

Он так старается. Вести себя как обычно, выглядеть так, словно всё хорошо, даже если не совсем получается. Всё равно. В каждую минуту. Даже сейчас. У него широко распрямленные, хоть и напряжённые плечи, когда он вновь садится в кресло за пультом управления. У него фирменная непроницаемая улыбка. Ровный, сосредоточенный взгляд в листок бумаги, более даже за Чарли не следящий. Или якобы не следящий.

Она должна позволить ему дальше играть свой спектакль, раз это важно для него.

И всё же ей хочется что-то пообещать. Ведь от этого «склонен думать, что сделал правильный выбор» ей становится почти физически больно.

Но обещать нечего, кроме простейшего:

— Я подумаю о том, что ты сказал. Спасибо.

Аластор решает, что ему необязательно на это отвечать.

— Прости, что разнылась, не хотела, — неловко добавляет Чарли, выдерживая на лице улыбку, как он от неё и хотел. — Когда будет время, приходи вниз на завтрак, ладно? Спасибо тебе ещё раз!

Не стоит задерживать его дольше.

Когда она уже готова уйти, наконец оставив его в покое, её догоняет малость запоздалое:

— Всегда рад помочь, дорогуша! Иди и назначь уже это своё мероприятие.

Чарли покидает его комнату и чувствует, что в голове у неё сейчас яснее, чем за все предыдущие дни вместе взятые. Хотя это странно. Ведь задачку для раздумий он подкинул ей немалую. А ещё чувствует, будто на неё взвалили огромную глыбу ответственности. Что, впрочем, справедливо и так ей и надо.

Потому что она всё затеяла. Потому что это её действия привели к тому, что происходит сейчас. Потому что она принцесса Ада, чёрт побери. Потому что кто-то выбрал её сторону. И потому, что она в принципе незаметно для себя стала для кого-то стороной, которую можно выбрать.

И — потому что «ты можешь быть тем, кто сражается за Ад».

И — потому что «кроме тебя, это никому не сдалось» — только сейчас эти слова доходят до неё и звучат теперь в голове громче всего прочего. Как ни прискорбно, в них есть правда.

Люциферу это не нужно

Лилит это не нужно.

Ру это не нужно.

Смертным Грехам это не нужно.

А больше — и при желании некому взять на себя нечто такое.

Чарли вдруг совершенно отчётливо чувствует, что она одна. Она останавливается посреди коридора, глубоко и свободно втягивает в лёгкие воздух, до того, что начинает кружиться голова. Пусть есть те, кто поддерживает её, и пусть даже отец (надолго ли?) пришёл на помощь — а всё равно инициативу, кроме неё, никто не потащит. Как бы страшно ни было её тащить — если она перестанет, никто не подхватит.

Она может сейчас опустить руки, спрятать голову в песок, испуганная неудачей. И, пожалуй, ничего ей за это не будет. Разве она уже не поступала так раньше?

Но тогда всё точно развалится. И она вмиг разобьёт всю надежду и всё доверие, что так старалась выстроить. И её дорогие ребята останутся одни со всеми проблемами, что она нашла на их головы, одни под прогневанными Небесами. И её народ снова будет погибать каждый год.

Нет, у неё нет права на такое мерзкое предательство.

Хочется загрызть себя заживо только за то, что такая мысль вообще родилась в голове, даже если она была мимолётной и ничего не означала.

Выходит, выбора-то не много.

Казалось бы, это понимание должно давить на неё. Но почему-то от него становится легче. Наверное, потому, что Чарли не сумела сразу затоптать ту маленькую распустившуюся надежду.

Будет то, что ты захочешь, чтобы было.

Чарли улыбается, как-то даже растроганно. Аластор умеет удивлять. Она ведь не задавала ему тот самый вопрос, что беспрерывно крутится у неё в голове, а он всё равно знал, что ей нужен на него ответ. И дал ей его.

А ещё больше её удивляет, что он не стал злорадствовать, не стал выказывать радость от её упаднического настроения. Наоборот, поддержал. Подыскал её проблемам решение. Конечно, насколько это решение реалистичное — вопрос другой. Причём открытый. Предстоит хорошенько всё обдумать. А пока просто от этой его попытки — у Чарли тепло на сердце.

В общем и целом — её самое главное задание на сегодня выполнено.

Она спешит вниз по ступенькам. Доставать булочки из духовки. И сказать отцу, что сегодня-завтра они должны в срочном порядке покончить с ремонтом. Потому что следующая суббота, преддверие Грехждества — отличная дата, чтобы провести день открытых дверей.

 

---

 

Примечание: глава написана полгода назад, с тех пор не редактировалась

Примечание №2: песня, упомянутая в главе —【Ado】風のゆくえ (Where the Wind Blows)

---

1) Этот ветер

Откуда он пришёл?

Вернуться к тексту

2) Небеса остаются немыми, когда я вопрошаю

Вернуться к тексту

3) К ещё неизвестному нам краю моря

давайте отправимся

Вернуться к тексту

4) У меня есть только одна мечта

от которой я никогда не откажусь

Вернуться к тексту

5) Я поплыву по велению сердца

и буду двигаться вперёд, как пожелаю

Вернуться к тексту

6) Чтобы достучаться до тебя

я всегда буду петь

Вернуться к тексту

7) Я стану новым ветром, который будоражит океан

Вернуться к тексту

8) Каждый из нас

стремится к счастью

Вернуться к тексту

9) Даже если мне больно, я протяну руку

Вернуться к тексту

10) Если бы я могла обратить свою печаль в силу

Вернуться к тексту

11) Я стану новым ветром

Вернуться к тексту

— Итак, блок!

Вегги поднимает копьё, точно скрещивая его с оружием невидимого врага.

— А теперь — выпад!

Копьё тонко свистит, когда она разворачивается, рассекает воздух и возвращается в атакующую позицию. Глаза едва успевают уследить. Невидимый враг уже валялся бы с перерезанной глоткой.

— Запомнила?

Чарли глупо кивает головой.

Как же поразительно к лицу Вегги её боевой костюм и это чудное выражение непоколебимой сосредоточенности — особенно отчётливо заметное, когда волосы убраны с лица.

Красота.

А ещё лучше, когда эта сосредоточенность медленно растворяется, уступая место мягкости там, где только что была острота; плавности там, где были напряженные скулы; и расширяются неподвижные суженые зрачки…

Ах, да. Что она должна была запомнить?

Вчера, после разговора с Аластором, Чарли ломала себе голову до вечера и в итоге обратилась к Вегги с просьбой:

— Перед битвой у нас было совсем мало времени на тренировки. Но теперь время есть. Ты не покажешь мне ещё приёмы, которые используют экзорцисты? Чисто на всякий случай, — сказала она, чем порядком девушку озадачила. Они просидели лишний час перед сном, пытаясь сообразить, что у Чарли получается, а что требует тренировки.

Оказывается, больше всего у неё проблем с «извинениями во время боя», как утверждала Вегги. В чём именно тут проблема, Чарли не совсем поняла. Хотя и впору признать, что извиняться перед экзорцистами ей с последнего раза перехотелось.

Чарли показалось, что Вегги обрадовалась её просьбе.

Она видела, что та не спала ещё около часа после их беседы, погружённая в мысли, но без мрачного выражения на лице. А сегодня Вегги встала раньше всех (даже раньше, чем Чарли выползла запивать кошмары чашкой кофе), выстирала боевой костюм и долго копошилась в оружейной подсобке, прежде чем позвать Чарли на задний двор.

Конечно, это совсем не то, что Аластор имел в виду, советуя Чарли развивать свои способности.

Но если начинать — то с малого. Как подступиться к своей магии, да и стоит ли подступаться к ней вообще, она пока не решила. А так она хоть будет чем-то занята. Уже славно.

— Не зевай, время для практики, — Вегги перебрасывает Чарли одно из ангельских копий Кармиллы.

На нём защитная насадка. Не слишком смягчающая удар, но хотя бы предотвращающая нарезку кожи на тонкие слайсы.

Даже так — выглядит оно опасно.

Чарли с неудовольствием взвешивает оружие в руках.

Она уже мельком чувствовала это перед битвой, но сейчас наконец может должным образом обратить внимание — как чертовски сложно его держать. Нет, оно вовсе не тяжёлое. Наоборот, удивительно лёгкое, словно сделанное из тонкого пластика, а не металла. Но вот — что-то не даёт сжать руки на рукояти. Сколько она ни старается, те никак не сожмутся крепкой хваткой, как если бы были ослаблены после сна. Никогда такого не случалось с её трезубцем.

Чарли повторяет движения Вегги. Та заставляет её сделать это несколько раз, пока наконец не кивает одобрительно:

— Да, вот так. Молодец! А теперь — нападай!

Чарли смотрит на копьё.

Чарли смотрит на Вегги.

Чарли снова смотрит на копьё.

— О, ха-ха… ни в коем случае, — заключает вывод; и настойчиво повторяет: — Ни в коем случае! — видя, что Вегги уже готовится возразить.

Возражение следует в любом случае:

— Чарли, это просто тренировка. Это абсолютно безопасно, обещаю.

— Не-а. Я не собираюсь на тебя нападать — ни с этим, ни с чем-то ещё... Но с этим, — красноречиво указывает взглядом на копьё в своих руках, — особенно.

— Ты же уже трижды заставила меня проверить насадки. Ну? Хочешь, чтобы я проверила ещё раз?

Сбоку раздаётся несколько неторопливых шагов по мостовой.

Чарли прослеживает за взглядом Вегги — и видит Аластора. Он останавливается напротив и опирается на садовые перила, не скрывая, что внимательно наблюдает. Чарли с радостью отмечает, что выглядит он живее — и чем вчера, и чем два часа назад.

— Тут для тебя ничего интересного! — недружелюбно отзывается Вегги, а тогда вновь поворачивается к Чарли: — Послушай, я понимаю, что это неприятно, но иначе не выйдет. Все так учатся. И нас так учили.

В груди у Чарли что-то больно щемит, как только она слышит это «нас».

Раньше Вегги, ясное дело, никогда не говорила про ангелов-экзорцистов «мы».

И часть Чарли предпочла бы, чтобы так и оставалось.

Мы, чёрт возьми.

За последнюю неделю Чарли слышит это «мы» уже в третий раз — и, странное дело, отчётливо помнит каждый из них:

«Скверно признавать, но он был неплох как лидер. Мы верили всему, что он говорил», — когда речь мельком зашла про Адама в один из вечеров.

«Во всех заведениях нам разрешали делать заказ вне очереди», — когда Энджел решил порасспросить, что едят и пьют на Небесах.

И вот сейчас.

«Нас так учили».

И Чарли понимает, что не имеет права чувствовать что-то плохое по этому поводу. Ведь это же хорошо — что Вегги восстанавливает связь со своим прошлым через это «мы». Ведь это замечательно — что она начинает принимать его таким, какое оно есть. Ведь это просто прекрасно — что она больше не боится вспоминать вслух.

Чарли должна радоваться за неё.

Порадуйся, повторяет себе, это хорошо, так и должно быть, порадуйся.

И почти перестаёт щемить.

А потом она снова слышит это «мы» —

— …мы атаковали по очереди, пока кому-то не удавалось поцарапать его. Адам покупал победительнице тазик шоколадного мороженного. Награда, конечно, невелика... Хотя сейчас бы я не отказалась. Куда более важной наградой для нас было его одобрение, м-да.

И чувство возвращается.

Чарли даже не понимает толком, что именно она чувствует. Она точно знает, что она не чувствует — она не злится на Вегги за её прошлое, она не обижена на ложь, она не разочарована, она не опечалена, она не… Она ничего не.

Просто чуть-чуть больно в груди. И чуть-чуть тяжело дышать.

Молчать, пока Вегги простодушно чем-то делится с ней, становится уже неловко. Почти грубо.

И Чарли вдруг хочется дать себе оплеуху. Потому что — сколько можно думать о себе? Какие у неё вообще повод и право ныть? Никаких.

Не ей пришлось расти, тренируясь убивать. Не ей пришлось потерять свой дом и узнать, что всё, во что она верила, полная хуета. Не ей пришлось скрывать правду от единственного близкого человека, потому что тот — кусок идиота, которому нельзя довериться…

Не молчи, скажи что-то.

— А что насчёт твоего брата? Он тоже тренировался с вами? — говорит она первое, что кажется хоть немного подходящим. И в меру заинтересованности, и не слишком навязчиво.

— Брата?

— Ну да, ты говорила, что тебя научил драться твой брат.

— Ох, это… У меня нет брата.

— Оу! Окей. Тогда никаких братьев, — Чарли подбадривающе кивает, а внутри всё уже сыплется.

Вегги в смятении отводит глаза. И больше ничего не рассказывает.

Я снова что-то испортила, думает Чарли, бляха, лучше бы молчала.

Они же толком и не поговорили обо всём.

Сначала подготовка к сражению отняла все силы и время, затем реставрация отеля, то одно, то другое. В редкие часы, когда они оставались только вдвоём, Чарли не решалась портить ей настроение расспросами.

Да и к такому разговору нужно готовиться. Придумать хорошее начало и сочинить заранее побольше фраз, чтобы не оплошать в процессе. Точнее, свести такую вероятность к минимуму.

А пока Чарли узнавала по чуть-чуть — в таких же случайных фразах в случайные моменты, как сейчас.

Хотя хотелось бы знать несравнимо больше.

Что из всего, что она знала о Вегги, всё ещё правда? А что из этого — выдумка? И почему выдумка была именно такой? Почему, например, она говорила, что у неё есть брат? Ей действительно хотелось, чтобы он был? Или это было первое, что пришло в голову? Что она чувствовала? О чём думала? Чем жила на самом деле?

Чарли хочет знать абсолютно всё.

Но думать об этом — почему-то точно так же больно.

Маленькие детали, крупицы информации о её обычно немногословной подруге, которые она коллекционировала и хранила возле сердца, как бесценное сокровище, — их больше нет.

Человека, которого она знала, нет.

— Я не х- — начинает Чарли.

— Что ж, тог- — одновременно с ней начинает Вегги.

Обе замолкают.

Пауза.

— Говори ты, — уступает Вегги.

— Нет-нет, я собиралась сказать какую-то глупость. Давай ты.

— Хм, да я просто подумала, что мы с тобой тоже можем придумать какую-нибудь награду за удачное занятие. Например, смотреть вместе фильм на твой выбор. Как тебе такая идея?

— О… ладно.

«Мы с тобой» — эта фраза нравится Чарли намного больше.

Куда более важной наградой будет твоё одобрение, с нежностью думает она.

Сказать это вслух?..

Или она снова что-то не учла — и эта маленькая отсылочка на слова Вегги прозвучит в её ушах совсем не так хорошо, как звучит у Чарли в голове? Ну же, что она не учла? Что это может быть?..

Но Вегги уже опережает её:

— Тогда, так и быть, я начну. Представь, что я экзорцист, ворвавшийся к тебе домой, и делай то, что я показывала. Идёт?

…твоё одобрение. Это была отличная фраза. Почему я не сказала её?

Момент упущен. Чарли чувствует себя дурой, потерявшейся в трёх соснах.

А потом выныривает из своих мыслей, понимая, что снова машинально кивает.

А ещё спустя секунду — до неё доходит, на что именно она кивает в ответ.

— Какой ещё экзорцист?! Постой, можно мне мой трез- Ой!..

Она кое-как успевает отразить удар древком и отпрыгивает назад.

Поспешно опускает копьё наконечником к земле. Заводит его за спину, как можно дальше от резвой подруги. Вегги молниеносно оказывается позади неё — и приходится постараться, чтобы снова увести наконечник в другую сторону.

Уворот, парирование, остриё к земле. И снова парирование — остриё к земле. И снова. И снова.

Вегги бьёт сильно. От быстрых движений её копья шуруют потоки воздуха. Освежает голову. Взгляд у неё острый и сосредоточенный на цели. Не будь Чарли сейчас этой самой целью, могла бы и залюбоваться.

Скорость реакции ожидаемо не подводит её.

Чарли не пропускает ни одного удара. Но ладони так и не сжимаются до конца, и весь бой ей кажется, что гладкое древко вот-вот попросту выскользнет у неё из рук.

Когда Вегги неподвижно застывает перед ней со всё ещё поднятым оружием, будто чего-то ждёт, Чарли на мгновение теряется.

Сначала — тоже выжидает, замерев напротив. Но так ничего и не дождавшись, расслабляет напряжённые плечи и втыкает копьё в землю.

Как же приятно больше не держать его.

Чёрт, да это одно из самых приятных чувств на свете.

«Надо же, какое уморительное представление с утреца пораньше! Браво!» — звучит откуда-то сбоку вместе с недлинной чередой хлопков в ладоши.

— У меня получилось, хе-хе, — гордо констатирует Чарли после пары глубоких вдохов-выдохов.

Вегги наконец опускает оружие.

Чарли считывает у неё на лице желание ответить прямолинейно и безжалостно «нет». И так же ясно считывает, как девушка себя останавливает. И каким смиренным становится её взгляд — так, будто она готовится разъяснять ребёнку, почему ему нельзя есть только конфеты, в двадцатый раз.

Выходит, не получилось?

— Что я показывала тебе пять минут назад, Чарли?

— А… ну…

— Контратаку, — произносит Вегги почти что по слогам. — Ты должна была контратаковать. По возможности — после каждого блока. А ты что делала?

Чарли только чешет затылок.

— Стояла и ждала, пока тебя ударят снова! — отвечает за неё Вегги.

Ах.

Вот оно, в чём дело.

Ну да.

А что ещё оставалось?

Самой сделать выпад? По собственной инициативе? В сторону Вегги? Вот этим копьём?

Ага, конечно.

Скорей она это копьё пропихнёт себе в глотку.

Да и — чисто технически — она поднимала его остриём вверх не менее четырех раз, когда иначе отразить удар не получалось. И однажды это остриё было до жути близко к рёбрам Вегги, из-за чего она едва подавила инстинкт разжать руки. Это вполне можно считать за атаку. По её меркам в данной ситуации, где большее — просто недопустимо.

— Не понимаю… — признаётся Чарли. — Я всегда так делаю. Защищаюсь и при этом никому не врежу. Разве это плохо?

— Именно! В этом и проблема. Я тебе всё утро и пытаюсь донести.

— Но почему? Это всегда работало отлично.

— Нет, не отлично, — Вегги шумно выдыхает и мнётся несколько секунд. Похоже, ей тоже непросто подобрать для Чарли правильные слова. — Ты затягиваешь бой без всякого исхода, пока обе стороны не выдохнутся. Тратишь кучу сил зря, распыляешь внимание на вещи, о которых даже не должна думать во время боя. И, посмотри, ты же вредишь себе!

Впервые за утро в её глазах появляется настоящее волнение.

И Чарли не может понять, почему.

— Себе? Ты о чём?

Вегги неверяще качает головой. Словно Чарли в упор не замечает чего-то очевидного. И та — уже начинает мысленно перебирать, где могла проебаться. Вариантов, конечно, может быть тьма. Да только ничего в отношении её самой среди них не попадается.

— Пытаясь не поранить меня, — наконец объясняет Вегги, — ты шесть раз прочесала остриём по своим же ногам. Неужели тебя ничего не смутило?

— Что? Не может быть! — со стопроцентной уверенностью выпаливает Чарли и приподнимает штанины, потому что —

Нет, Вегги определённо показалось.

Как вообще нужно поворачивать это дурацкое копьё, чтобы это сделать? Да надо быть последней криворукой неудачницей. Не настолько же с ней всё печально!

Но она наклоняется, присматривается — и, к своему удивлению, находит над щиколотками красноватые полоски. Шесть штук. По три на каждой ноге.

— О, — говорит коротко. А затем расплывается в неловкой улыбке на все тридцать два: — Оно с насадкой, это безопасно!

Чем вызывает у Вегги несколько смешков и ещё одно покачивание головой.

— Так, давай ещё раз. Только постарайся контратаковать как следует, ладно? Попробуем не спеша. Просто повтори движения, которые ты уже делала, но в паре не с воздухом, а со мной.

Ох… Чарли не заслужила и половины такого терпения.

Она согласно кивает — на этот раз вполне осознанно и немного виновато — потому что как, блин, после такого начать препираться? Тут с ней возятся, как с маленькой, время на неё тратят, а она ведёт себя как дурочка.

Ладно. Она постарается.

Это всего один раз.

Ничего не случится.

Совершенно.

Ничего.

Не случится.

Пока Вегги приглаживает выбившуюся из хвоста чёлку и становится в боевую стойку, Чарли вытаскивает своё копьё из земли. И мгновенно чувствует, как внутри всё сжимается, тяжелеет, съёживается.

Она старается держать его ровно. Вперёд остриём.

И видит, как то мелко дрожит на фоне тёмной каменной кладки.

Тошнота подкатывает к горлу.

Вегги шагает вперёд. Чарли внимательно следит за её движениями. Вот замах, разворот, удар — улучить правильный момент и парировать.

Вот Вегги перекладывает древко из одной руки в другую…

Сейчас.

Вот сейчас.

Уже пора.

Давай.

Соберись.

Давай же.

Все внутренности по одному отваливаются и падают в бездну, когда Чарли заставляет свои едва сгибающиеся руки поднять копьё. В этот раз оно чертовски тяжёлое.

Она заводит его назад... Замахивается…

И — легонько стукает по копью Вегги, буквально сама же отражая свой удар её оружием.

— Нет, Чарли, это… — со вздохом начинает та, моментально прерывая их недоспарринг, но замолкает.

Наверное, не находит цензурных слов.

Ничего страшного. Чарли вполне продолжит вместо неё — это была самая жалкая хуйня на свете, господи, какое позорище.

А руки у неё всё ещё каменные.

Поднять копьё второй раз она уже не сможет.

— Ты совсем не стараешься?

Слова больно царапают.

И как Вегги при них сводит брови к переносице — не гневно, а как-то почти жалобно — тоже царапает.

— Я стараюсь, честно! — горячо уверяет Чарли. — Я просто… Будь сейчас на твоём месте какой-нибудь Адам, у меня бы не было никаких проблем! Ну, точнее, проблема бы, очевидно, была. Но не эта. Или уж точно не в такой степени. Ты понимаешь, что я хочу сказать, — она пытается посмеяться над своей спутанной речью, но получается плохо.

Вегги и впрямь понимает:

— Говорю же, представь, что это настоящая битва. Представь, что я экзорцист и пришла убить тебя. Визуализируй себе эту картинку!

Но, похоже, понимает не до конца. Потому что —

— Я не могу.

И даже так неверно. Чарли не просто не может сделать то, что Вегги предлагает, — она не собирается даже пробовать. Даже на минуту или секунду. Не допускает даже мысли о том, чтобы попробовать.

Вегги внимательно смотрит на неё.

И сердце у Чарли ёкает.

О чём она сейчас думает?

Не думает ли она, что это «не могу» означает «я не могу принять твоё прошлое»?

Потому что — нет, это совсем не то, что оно означает.

Оно означает — я верю в тебя, я верю, что ты изменилась, и мой мысленный взор никогда не натянет маску экзорциста обратно на твоё лицо.

Но ни одна из них не успевает заговорить.

С тихим похмыкиваем и потрескиванием, между ними возникает Аластор. Видимо, он устал стоять в стороне от их скромного центра событий.

Интерпретация слов Чарли у него, конечно же, своя:

— Наша дорогая принцесса имеет в виду, — голос звучит чересчур весело, глаза расслабленно прикрыты, — что она не станет сражаться с противником, который не представляет собой настоящей угрозы. Похвальное благородство, если спросите меня!

— Нет, это не то, что я… — пытается вставить Чарли.

Впрочем, внимания на неё ноль.

— Чувство опасности, всплеск адреналина в крови — вот, что необходимо ей, чтобы начать действовать! — он бросает на Вегги взгляд сверху вниз и брезгливо указывает на неё пальцем: — Какая может быть опасность от тебя и твоей жалкой зубочистки, дорогуша? То-то же. Разве только мышей в подвале колоть. Без обид.

— Слыш, тебя никто сюда не звал! — шипит Вегги сквозь стиснутые зубы. — Лучше свали и займись чем-то полезным.

— О, я как раз и намерен заняться крайне полезным делом. Подсобить вам в ваших потугах! Или вы сами не находите своё дело полезным, хм-м?

Он перестаёт кривляться и жестикулировать и смотрит на Чарли прямым прищуренным взглядом. На что-то намекает.

Той нужна всего секунда, чтобы понять, на что.

Ах, ну конечно, он считает их тренировку бесполезной тратой времени. Ведь это далеко от того, что он вчера пытался ей втолковать. И, что ж, доля правды есть — только идиот предпочтёт простой бой на копьях серафимской магии. Идиот вроде Чарли.

Идиоту вроде Чарли даже попытку в бой на копьях из себя никак не выжать.

— С вашего позволения, я немного упрощу вам задачу, — Аластор кланяется ей по-джентльменски. Но позволения, конечно, просит только риторически.

Его голова неестественно отгибается набок.

Из-под ног с треском взметаются теневые щупальца.

В считанные доли секунды они вытягиваются и заостряются, превращаясь в десяток смертоносных игл, направленных в одну цель — на Чарли.

Она вдруг ясно понимает, чего он хочет добиться.

Проблеска её магии.

Но всё, что она может, — лишь инстинктивно поднять руки, защищая голову.

Всё происходит слишком быстро.

И тем не менее Чарли успевает открыть глаза. Успевает заметить, что не только иглы, но и сам Аластор уже оказался вдвое ближе. Успевает встретиться с безумным взглядом почерневших глаз.

А затем — сердце пропускает удар — она успевает увидеть белое остриё, направленное точно ему в лицо.

Блядь!

Рука всё ещё держит ангельское копьё. Как она могла забыть?

И —

Чарли выбрасывает это сраное копьё к чертям.

Теневые иглы вскапывают землю по обе стороны от неё, пока она стоит не дыша, совершенно открытая для удара.

Копьё долго звенит, скатываясь по подъездной дороге где-то у неё за спиной.

— Стой где стоишь! — Вегги вскакивает между ними, заслоняя Чарли и выставив оружие перед собой. Защитная насадка с него уже куда-то подевалась.

Сердце снова пропускает удар.

Аластор притормаживает менее чем в полуметре. Глаза у него вновь становятся привычно-красным. Опасно сужаются до щелей. Теневые иглы рассеиваются, оставляя по себе только повреждённую мостовую; а те несколько из них, что ещё висели над головой Чарли, осыпают её тающим на лету пеплом.

Оцепенение Чарли проходит, не успев начаться. Она спешно огибает Вегги, приговаривая:

— Тихо-тихо-тихо, тш-ш…

Теперь уже она вклинивается между двумя.

— Опустили это, — кладёт руку на крепко сжатые кисти Вегги и настойчиво опускает её копьё к низу. — Опустили это, — проделывает то же самое с микрофоном Аластора. — Всем спасибо, тренировка окончена.

Только когда они расходятся — пусть и продолжая сверлить друг друга ненавидящими взглядами — Чарли переводит дух.

Не хватало ещё сейчас всяких ссор да разборок, думает она. Хрупкий мир между жильцами отеля держится на соплях, но пусть подержится ещё. И без того проблем навалом.

От секундной паники, резко сменившейся облегчением, кружится голова. Чарли оглядывается, но присесть не на что. М-да, похоже, надо будет организовать на заднем дворе пару кофейных столиков. А сейчас она только досадливо разводит руками. Жест остаётся никем не замеченным.

Зато сама она кое-что замечает.

А именно — короткий взгляд, сквозящий смутным интересом, который Аластор бросает в ту сторону, куда она отшвырнула копьё, прежде чем разворачивается и уходит, непринуждённо закинув микрофон на плечо.

Чарли смотрит ему вслед, пока он не скрывается в одном из боковых входов в здание отеля.

И на что он рассчитывал?

Только что стоял и смотрел, как она не может ударить Вегги, и решил, что она сможет ударить его? Ха. Ха-ха. Смешной.

Да и — о чём вообще надо было думать, чтобы делать это вот так, на открытом пространстве, под окнами отеля? Захотелось поиграть с огнём?

Под «огнём» она, конечно, имеет в виду своего отца, который может выглянуть во двор в любой понравившийся момент, что-то не то увидеть, ещё половину додумать — и пиши пропало. Чарли поднимает голову и скользит взглядом по верхним окнам. Вроде бы никого. Но всё же, раз такое дело, пересечься с Люцифером в ближайшее время не помешает. Поглядеть, в каком он настроении. А то мало ли.

— Ты в порядке? — спрашивает Вегги.

— Да, — улыбается Чарли. — Знаешь, спасибо тебе за тренировку, в самом деле. Это очень-очень много значит для меня, — говорит она, почему-то переживая, что звучит неубедительно, хотя это чистейшая правда. — В следующий раз я лучше соберусь с мыслями, честное слово.

Вегги сдержанно кивает. И злобно косится на дверной проем, в котором исчез Аластор:

— Ага. Осталось только, чтобы в следующий раз у нас не было спектаклей от незваных гостей.

— Не будь так строга к нему. Он пытается помочь.

— …Помочь? Ты правда в это веришь? Он же чуть не прикончил тебя! Что в этом похожего на помощь?

— Ну, уж как умеет, — пожимает плечами Чарли и коротко, нелепо смеётся.

Уж очень Вегги драматизирует ситуацию. Никакого «чуть не прикончил» не произошло, да и в планах явно не было.

Если у Аластора есть некий повод подталкивать её к развитию — значит, у него нет повода её убивать. В это она верит вполне.

И если бы он хотел навредить ей, первые иглы вонзились бы в неё, а не в землю. Это — и веры не требует.

Но даже если бы не доводы логики.

У Чарли всегда есть выбор, подумать хорошее или плохое. И покуда речь идёт о жильцах отеля Хазбин — она выберет подумать хорошее. Ну, или заставит себя подумать хорошее. Всё настолько просто.

Вегги качает головой. Видно, не хочет сейчас спорить. Вместо этого говорит:

— Я не понимаю, как ты это делаешь. Продолжаешь искать добро там, где его нет. Прости… я никогда не смогу, как ты.

Чарли ласково поправляет её чёлку, снова выбившуюся из хвоста.

— Это ничего, — только и находит, что сказать.

Вегги слегка улыбается. К счастью, от прикосновения не отстраняется.

Затем посылает долгий удручённый взгляд копью, что так и валяется у подножия подъездной дороги. И видно, уже собирается идти за ним. Добрых метров двадцать. Да ну его, думает Чарли.

Она вытягивает руку — и копьё белой стрелой прилетает к ней, послушно укладываясь древком в ладонь.

— О! — Вегги смеётся. — Я иногда забываю, что ты так можешь.

— Да. Я тоже.

Она спешит передать его Вегги и поторопить в оружейную подсобку, чтобы запихнуть его подальше, с глаз долой.

Да… она тоже забывает.

А ведь когда-то — всё делала только так.

И защищаться с помощью магии было не проблемой, не табу, а самым естественным инстинктом.

Так легко.

Всё было невообразимо легко.

Всё, кроме поисков добра.

Теперь — всё наоборот. И Чарли рада. Ну, или была рада. Пока никто не наводил её на мысль, что у неё может быть и то, и другое.

* * *

n лет назад

Чарли стояла у входа в трактир на углу улицы Гримсфолд, пуская дым от сигары в затхлый сырой воздух и бросая хмурые взгляды на Севиафана, который блевал мимо урны, учтиво повернувшись к ней спиной.

— Говорила же, закусывай, кретин, — проворчала и, глянув на наручные часы, заторопилась: — Слышь, я пошла. Не хочу опять с матерью скандалить.

— Погоди. Ещё минуту. Я провожу.

Чарли нетерпеливо стучала каблуком по кирпичному порогу, отсчитывая эту самую минуту.

— Всё, пока-пока.

— Да погоди ты, иду! — Севиафан вытер рот платком и бросился следом за ней, слегка пошатываясь и заплетаясь в своих же ногах. — О! Стой. Моя шляпа. Где моя…

— Что-то ищешь, братик? — раздалось наверху.

— Хелса!

Младшая сестра Севиафана стояла на балконе трактира и вертела на пальце его шляпу-цилиндр. Она была разодета так, словно тоже пришла на выпускную попойку. С вычурным макияжем и высокой укладкой, в которой должно было быть больше воска, чем во всех свечах её дома, вместе взятых.

— Хелса, отдай!

Та пожала плечами и уронила шляпу вниз, заставляя брата поднапрячься, чтобы словить её.

— Я смотрю, вы тут поразвлекались. Глядите, что ещё нашла, а? — и вытянула из-за спины чёрный кружевной лифчик, в котором Чарли спустя пару секунд узнала свой. — Учителя будут просто в восторге узнать пару подробностей о нашей «лучшей студенточке» и «гордости школы»!

— Похуй, уже выпустилась, — равнодушно парировала Чарли.

— Хм, и то верно. Ну, а как насчёт твоей мамки?

Чарли закатила глаза. Но прежде, чем какая-нибудь колкость успела слететь с её языка, встрял Севиафан:

— Хелса, закрыла бы ты рот и шла отсюда! Какого хера ты вообще здесь забыла? Если предки тебя хватятся, так и скажу, что ты пошла бухать со старшекурсниками.

Она громко цокнула языком, после чего метнула лифчик в Чарли. Та дематериализировала и перенесла его в сумку прежде, чем он приземлился бы ей на рога.

Затем развернулась и зашагала вверх по улице. Севиафан, натягивая по пути шляпу и продолжая выкрикивать угрозы сестре, последовал за ней.

Когда они дошли до перекрёстка, сзади послышались шум и крики.

— Вовремя мы съебались, — заметила Чарли, издали наблюдая, как группа грешников вваливается в трактир с кулаками и руганью — похоже, им надоело ждать, пока адорождённая молодежь освободит его сама.

— О-о, сейчас там будет давка, — поморщился Севиафан. — Ну, думаю, наши ребята быстро отпиздят это мертвячьё. Как раз покажут, чему научились, напоследок.

Чарли согласно фыркнула.

— А что, за сестрёнку не боишься? — спросила дразня.

— Та пошла она, мне же лучше, если сдохнет.

Семейство фон Элдрич уже много десятилетий дружило с королевской семьёй.

Для фон Элдричей эта дружба была гордостью и родовым достоянием. Для Люцифера и Лилит — временным развлечением — ведь семейные праздники «немножко веселее, когда за столом сидят не одни лишь слуги», их же слова.

Чарли подозревала, что родители завели эту дружбу только затем, чтобы ей было не так одиноко во дворце и она могла время от времени общаться с другими адорождёнными детьми.

Детей этих, впрочем, сменилось уже порядком.

На каждый праздник приходил кто-то новый.

Однажды Чарли очень удивилась, узнав, что семья у фон Элдричей вообще-то маленькая.

И прошло немало лет, прежде чем она наконец сообразила, откуда брались и куда девались все эти новые дети.

Никуда, в общем-то, они не девались.

Просто вырастали.

А она — нет.

Конечно, Чарли взрослела далеко не так медленно, как чистокровные серафимы — но по сравнению с другими адорождёнными, это всё равно казалось мучительной вечностью.

Всё это время Люциферу и Лилит удавалось скрывать существование принцессы Ада от мира. Фон Элдричи были единственными во всём Аду — кроме, конечно, Смертных Грехов — кому о происхождении и статусе Чарли было известно. От разглашения их удерживала не только преданность королю и королеве, но и сделка. Её подробностей Чарли не знала. Но это определённо было что-то серьёзное, раз заставляло держать рот на замке даже Хелсу, которая Чарли на дух не переносила, стало быть, из зависти или ещё чего.

С тех пор как Чарли с матерью перебрались из отцовского дворца в дом на холме, с семьёй фон Элдрич они стали видеться совсем редко.

Впервые Чарли встретила Севиафана, когда тот был совсем ребёнком.

А теперь они отучились на одном курсе в школе для адорождённой знати. И пусть Чарли могла припомнить, как пила вино на первом дне рождения его матери, сейчас разница между ними двумя не ощущалась совсем.

Наверное, эта дурацкая тайна о её происхождении и сблизила их в школе.

Но Чарли нравилось думать, что их сблизили сетования на жизнь.

Хоть однокурсники и считали Севиафана крутым парнем из богатенькой семьи, которому жаловаться вовсе не к лицу, — на самом деле это было его любимейшее занятие из всех. Когда они с Чарли были одни, он мог часами ныть обо всём подряд. И о родственниках, и о друзьях-придурках, и о мире, в котором они живут. Чарли была не против послушать. И когда начинала ныть она — он тоже был не против; поддакивал, сокрушённо качал головой и охотно подтверждал, какое всё вокруг дерьмо собачье.

Такие разговоры были ей близки и понятны. А вовсе не те глупости, что обычно обсуждали другие подростки.

«Крутой парень» и «лучшая студентка» — вот, кем для этих других подростков они были. Звучит слащаво, что думать стыдно.

Но вскоре он повзрослеет. Как и все их однокурсники.

А она — нет.

Об этом они уже тоже друг другу поныли. Да только толку с того.

Сейчас он был пьян в стельку, спотыкался о каждую кочку и вряд ли мог думать о чём-то связном дольше пяти секунд — не поболтаешь. И Чарли начинала злиться. Не потому, что он был пьян. А потому что —

— Не увяжись ты за мной, я бы давно телепортировалась домой. Зря я, это, не спросила мать, когда её концерт кончается. Наверняка уже сторожит меня у двери.

— Да не парься. Они сначала поют, а потом пьют, а потом опять поют… Мы пока прогуляемся… — голос у него совсем поплохел.

— Бля, да тебя развозит на глазах!

— Меня больше интересует, ик, почему тебя не развозит.

— Уже развезло и свезло обратно. А ты бы лучше…

Чарли не договорила, потому что чья-то грузная фигура преградила им путь. Она попыталась обойти, но просвет сбоку загородила другая фигура.

Грешники.

Мертвецы из другого мира.

Нигде не было покоя от них на этом проклятом Кругу.

— Эй, кисы, куда торопитесь? — проговорил один, ухмыляясь.

— А вы из этих, как их… нелюдей, да? — добавил второй. — Чего разгуливаем в такой час? Городок-то не ваш.

Чарли попыталась молча обойти ещё раз. Но второй толкнул деревянную телегу, и та перекрыла собой остаток прохода вверх по улице.

— Не хочешь покататься со мной, малышка? Экскурсию проведу, хы.

Она наконец подняла на них глаза. Резко кольнуло неприятным воспоминанием. С тех времён, когда она была совсем зелёной наивной дурой, только вышедшей за пределы родительского дома, пытающейся наладить контакт с такими, как они.

Смешно было вспоминать. Теперь она была не так глупа, чтобы с такими, как они, разговаривать.

Такие, как они, безнадёжны.

Однажды у них был шанс заслужить счастливую вечность в Раю — но они проебали его ради какой-то бестолковой срани, от нехуй делать.

Пока у таких, как Чарли и Севиафан, имевших удачу угодить в Ад с рождения, просто так, не за грехи, — никогда шанса не было.

Уже только за это хотелось плюнуть им в лица.

— Чего вылупилась? Язык проглотила? — грешник якобы невзначай отодвинул край пиджака, ровно настолько, чтобы стало видно заткнутые за пояс ножи.

Чарли зажгла искорку магии на пальцах — и ножи обратились в две склизкие рыбины и шлёпнулись на землю. Тележка перед ней тоже сошла с ума. Колёса закрутились, завизжали, превращаясь в разъярённых деревянных саламандр с сучковатыми лапами, которые плевались маленькими огоньками. Грешники отшатнулись, спотыкаясь и хлопая себя по одежде. Края брюк у обоих пошли дымком.

Севиафан засмеялся во весь голос. Он и сам взмахнул рукой — и у первого мужика с лица исчезли брови, заменившись пёстрыми птичьими перьями. Второй зачертыхался, но его голос обратился в жалобное блеяние козы.

Пока они пытались понять, что с ними происходит, — Чарли и Севиафан уже с хихиканьем сорвались в бег.

— Прощения не просим! — крикнула им вполоборота Чарли.

Вид у Севиафана после этой встречи стал немного трезвее. Но лишь немного.

Они бы, может, ещё подурачились по дороге — самое то после выпускного вечера — но не успели они завернуть за угол, как им снова преградили путь.

На это раз кое-кто посерьёзней.

— Миссис Морнингстар… — промямлил Севиафан, и улыбка резко сошла с его лица.

Лилит возвышалась над ними, скрестив руки на груди. Лицо — спокойное, без всякого выражения. Но отнюдь не дружелюбное. В жёлтом свете газового фонаря мерцали и переливались блёстки на вечернем платье — видно, только-только с концерта.

Она оглядела их, задержавшись на Чарли, затем легко кивнула Севиафану в знак приветствия.

— Я думаю, вы сегодня достаточно нагулялись.

Мать взяла Чарли за локоть. Одним уверенным, беспрекословным движением вынула у неё из ладони всё ещё зажатую в ней сигару.

— Мы с тобой поговорим дома. В перерыве между номерами у меня есть ровно пятнадцать минут. Надеюсь, ты сможешь дать мне объяснение, которое займёт не больше десяти.

Лилит мгновенно перенесла себя и Чарли в дом, не дав той и попрощаться с Севиафаном.

Затем посадила её за стол и поставила перед ней стакан воды.

— Пей, пока не вымоешь из головы всю дурь, что туда залила.

Чарли сделала глоток, но потом отставила стакан.

— Я не пьяна.

— От тебя несёт хмелем и травкой. Я уже молчу про табак. Как давно ты куришь?

— Какая разница?

— Большая, — Лилит тяжело вздохнула, видимо, подавив в себе желание пуститься в выговор по поводу одного лишь курения, и взяла более обширный курс: — Я столько раз просила тебя — будь бдительной. Не пей с кем попало и где попало. Я уже устала повторять одно и то же. Сколько ещё будет длиться этот твой подростковый период? — Она подошла и убрала с лица Чарли крашеную чёлку, которую та тут же вернула обратно. — Посмотри, на что ты похожа. Где твоё самоуважение? Одеваешься так, будто каждый день похороны. Ведёшь себя, как шкодный бесёнок.

— Ты ещё скажи «веди себя, как подобает принцессе», — усмехнулась Чарли.

— А это, по-твоему, было бы несправедливым замечанием? — совершенно серьёзно говорит мать. — Сейчас о твоём статусе знают единицы, но когда-нибудь это изменится. Ты должна будешь вызывать у своего народа благоговение. Трепет. А не смех.

— «Своего народа»? Это кто? Шутка такая?

Слов на языке вертелось намного больше, но Чарли их придерживала. Она уставилась в стену, больше говоря с собой, чем с матерью — что про себя, что вслух.

— По нраву тебе это сейчас или нет, ты не сможешь всю жизнь беззаботно прогулять, — мать собиралась добавить к этому что-то ещё, но негромкое бормотание Чарли её перебило:

— Ну то, может, хотя бы сопьюсь, скурюсь и жизнь закончится пораньше.

До этого спокойное и покровительственное лицо Лилит перекосилось.

— Я очень надеюсь, ты не всерьёз сейчас это произнесла. В чём с тобой дело, Чарли? — в глазах у неё появилось что-то непривычно уязвимое. — Я делаю для тебя всё, что в моих силах! Этот дом, эта стабильность и безопасность, что у нас есть… Я не прошу благодарности, но неужели тебе это всё правда ненавистно? …Что тебе настолько не нравится? Поговори со мной.

Она села напротив и попыталась положить руку на её ладонь, но Чарли не дала ей этого сделать, вскочив из-за стола.

— Что мне не нравится?! — она едва верила своим ушам. — Посмотри в окно. Мы живём на ёбаной помойке, среди дохлых преступников. Охуеть, как мне всё нравится!

Повисла тяжёлая пауза. Они молча смотрели друг на друга. На лице матери — мешанина чувств — редко она позволяла себе делать такое лицо; ярче всего из них проступало изумление.

Хотя изумляться, по мнению Чарли, было нечему.

Или она уже, небось, не помнила день, когда Чарли притащилась на порог дома в ожогах с головы до пят?

Конечно, такое легко забывается, когда на дочери всё заживает за никчёмные часы.

Но Чарли отлично помнила. Как двое преградили ей путь. Как она старалась быть с ними вежливой, не задеть, не обидеть — ещё верила в хорошее. Как полезли ей под юбку. Как она притупляла свою магию, чтобы не навредить им, защищаясь. Как в благодарность она получила пригоршню пороха в лицо и горящую спичку. Как её льняное платье мгновенно занялось. Как за считанные минуты волдырями покрылась кожа.

На следующее утро ожогов-то не было.

Но любви к миру не было тоже.

Может, будь это единственным происшествием, к которому привели её любопытство и наивность — Чарли бы так не взъелась.

Но оно таковым не было.

Оно было последней каплей.

Остальные — так же само исчезли, без следа затянулись на её коже, словно она ёбаный призрак, а не существо из плоти и крови.

Ладно, возможно, Чарли была слишком строга к матери, думая, что та позабыла. Возможно, именно из этого и выросли её «будь бдительной» и «не пей с кем попало».

Вот только эти предостережения — ни о чём.

И пиздец как запоздали.

Чарли продолжила уже спокойнее. Точнее, задала один короткий вопрос:

— Почему я здесь?

Лилит пожала плечами, сделав вид, что не до конца поняла её:

— Потому что мы здесь. Люцифер и я.

— Да, это было очень неочевидно. Я имею в виду, почему вы меня сюда притащили? С чего вам взбрело в головы, что это хорошая идея?

— Мы хотели ребёнка. Мы так долго ждали тебя, Чарли.

— Ну, и какого хера? Вам так понравилось это местечко, что вы захотели привести сюда новую душу и показать ей этот прекрасный мир? Или как вас понимать?

— Это... Мы не думали об этом так.

Теперь голос матери был на грани шёпота. Глаза смотрели неотрывно, не моргая.

— Конечно, не думали, — ядовито бросила Чарли. Помолчала, надеясь на какие-то ещё объяснения, но, впрочем, довольно быстро нашла их сама: — Кажется, я знаю, что произошло. Вы увидели, как все эти потомки других падших расплодились большими семьями, и решили: «выглядит весело, мы тоже так хотим!» Только забыли на долю секунды подумать, что ребёнок — это живая штуковина. Которой ещё придется как-то здесь существовать. А потом вас осенило, когда было уже слишком поздно. И вы друг с другом пересрались. Только уже ничего не попишешь. Да… Думаю, именно это и произошло.

— Наши с Люцифером разногласия не имеют к тебе отношения, — медленно проговорила мать.

Как будто всю первую часть она пропустила мимо ушей.

Ну, или не знала, что сказать, потому что это была правда.

— Какое-то отношение всё-таки имеют. Хах. Клялись, что всю жизнь будете рядом, любить, поддерживать и бла-бла-бла. А теперь он еле выдавливает из себя одно письмо раз в десять лет! — Чарли понесло туда, куда она и близко не планировала, но она уже не могла остановиться: — И ты поступишь так же, когда надоест возиться со мной. Точнее, извини, с моим подростковым периодом — или как ты это назвала? Скажешь, нет? Да ты уже от меня устала! Я тебя не виню. Просто констатирую факт.

— Не смей! — Лилит резко встала из-за стола; её голос прогремел, как раскат грома. — Если я устала — то не от тебя, а от того, какой трудной ты делаешь любую попытку тебе помочь! Я никуда не ухожу, Чарли. Я здесь. И я стараюсь быть хорошей матерью! Даже если ты, оказывается, ненавидишь меня за то, что я вообще ею стала… Иногда мне кажется, что ты никому не хочешь дать шанс остаться рядом с тобой.

— Так вот, что ты думаешь?

В горле у Чарли появилась горечь, которую не сглотнуть. Внутри что-то протестующе заколотилось.

— Это было лишнее, я… — начала было мать.

И Чарли успела поймать в её глазах блеск сожаления — перед тем, как мебель в комнате затряслась.

Стёкла задребезжали.

Открылись серванты.

Стакан со звенящим стуком поехал по столу, расплёскивая воду.

Лилит сделала шаг назад.

— Мам? Ты чего?

Чарли уняла дрожащую внутри магию и резко накатившее с ней вместе головокружение. Всё успокоилось.

Она неуверенно шагнула к матери.

Но та — снова сделала шаг назад, хоть и более сдержанный, чем первый.

— Мой перерыв закончился, — сухо сказала она, но проверила часы только после этого. Что-то в её лице, глазах и голосе — закрылось наглухо. — Мне осталось спеть три песни. Может быть, ещё на бис. Переодевайся и ложись спать.

А потом — Лилит ушла.

Ещё несколько секунд Чарли смотрела туда, где она исчезла. В груди у неё всё будто смялось. С каким-то глухим, нечеловеческим звуком, вырвавшимся из глотки, она резко смахнула со стола стакан. Тот разлетелся вдребезги.

Она заходила по комнате из стороны в сторону. Выхватывала из открытых сервантов фарфор и хрусталь — и бросала о пол.

Разлетающиеся осколки до крови царапали кожу на ногах — но Чарли, почувствовав это, стала только нарочно бросать под ноги. Всё сильнее, всё яростнее. Пусть бы и не заживало.

Слёзы так и не потекли. Лишь судорожные, сдавленные всхлипы время от времени прорывались сквозь стиснутые зубы — вперемешку с лязгом бьющейся посуды заглушали тишину пустого дома.

Даже Раззл и Даззл не появились, чтобы утешить её.

Когда в комнате закончилась то, что можно было разбить, Чарли остановилась и присела на корточки.

Какое-то время покачивалась, вжав голову в колени, как ребёнок.

Рассыпанные по полу осколки сверкали, отражая свет канделябров.

Чарли разглядывала их из-под полуопущенных век.

Пускала магию по венам. И нею — согревалась.

Когда пульс немного утих и дыхание выровнялось, она протянула руку к кучке мелких осколков. Те затрепетали. Взлетели. Собрались в форму кофейной чашки. И срослись. Чарли взяла её, повертела в руке.

Магия мягкой волной растеклась по полу.

Следом в свою прежнюю форму вернулась ваза из гутного стекла. Бокалы. Чайник. Дарёный сервиз.

Всё снова оказалось на своих местах. Всё снова целое.

От этого что-то тяжёлое внутри постепенно отступило и стихло, гася обиду и злость. И привычное тепло магии внутри, и привычное покалывание в пальцах, и привычное ощущение контроля в руках — успокаивающе заняли их место.

* * *

Поздним вечером, пока все готовятся ко сну, Чарли говорит Вегги, что выходит на прогулку, и еле отнекивается от её сопровождения. Внизу, в вестибюле, её встречает приглушённый свет и взгляд Сэра Пентиуса — на этот раз чуть встревоженный, и это слегка остужает пыл. Но от затеи Чарли не отказывается.

Перед тем, как направиться к двери, она замечает две фигуры у барной стойки. И сначала идёт к ним.

По дороге неловко задевает диван — расстановка мебели в обновлённом вестибюле до сих пор непривычна. Как и сам бар: теперь он вписывается в интерьер, но Чарли, признаться, скучает по прежнему.

Хаск сидит на своём обычном месте со стороны бармена, голова лежит на стойке. Он тихо похрапывает. Одна рука всё ещё сжимает пустой стакан. А на второй — лежит ладонь Энджела, устроившегося напротив. Он тоже спит, уронив голову на локти.

Чарли не в силах отвести взгляд, совершенно этим зрелищем умиленная.

— Уа-а, мои хорошие, — почти неслышно шепчет она и силой заставляет себя не запищать. Будить-то не хочется.

Но стоять и смотреть — это она могла бы хоть вечность. Ну, либо пока кто-то не одёрнет её или они сами не проснутся и не отчитают за такую наглость.

Чарли очень рада, что эти двое сблизились.

Уже много раз она замечала, как они допоздна остаются в баре, когда все остальные расходятся. Энджел иногда машет руками, что-то с жаром рассказывая и поясняя, а Хаск слушает, опершись щекой на кулак и едва заметно кивая, будто примеряет услышанное на себя. Если к ним кто подходит — замолкают, отшучиваются. Мол «кто не бухает — тот в сплетнях не участвует». А ведь видно, что не просто сплетничают. А говорят, как старые друзья. И хоть Чарли ужасно хотелось узнать, о чём, подслушивать она себе не позволяла.

Также она не могла не заметить другую немаловажную деталь: пошлые шутки Энджела в сторону других стали звучать реже, тогда как в сторону Хаска — пропорционально участились. А тот, хоть всё ещё и злится, но уже будто не всерьёз. По привычке или чтобы лицо держать.

Разве не чудо?

Чарли так тепло на душе.

Будто одна часть отеля стала прочнее.

Она осторожно убирает стаканы и бутылку, переставляя их подальше.

Слава всему святому, что они оба дома этой ночью.

Чарли бы ни за что не заставила себя покинуть отель, если бы Энджел был на съёмках или Хаск играл где-нибудь в покер со своими старыми собутыльниками.

Направляясь к выходу, она ещё несколько раз оборачивается, чтобы посмотреть на них. Счастливая улыбка не сходит с её лица — ни когда она ещё раз врезается в диван, ни когда ударяется виском о ручку двери, к новой высоте которой тоже никак не привыкнет.

Только оказавшись на крыльце, она позволяет себе издать тихий писк, точно довольная мышь.

Ещё какое-то время она стоит у двери.

И её ужасно тянет назад.

Но в конце концов — она стукает ключом-Кики по замку, закрывая отель на ночь. Ключ затем сам выскальзывает из рук. Превращается в кошку, что мягко спрыгивает на землю, садится на ступеньках и провожает Чарли преданным умным взглядом.

Чарли спускается с холма, на котором стоит отель.

Город шумит снизу, как прибой. Пульсирует голосами, огнями, запахами еды, дыма, табака.

В эту пору ночи на кругу Гордыни гораздо холоднее, чем дни, — так что Чарли накидывает плащ поверх пиджака. Стемнело пару часов назад. Земля под ногами уже дышит ледяным дыханием, но воздух пока стоит неподвижно, позволяя приятному мягкому туману набиться между домами. Ветра начнут дуть уже за полночь.

На первом перекрёстке Чарли замедляется. Просто посмотреть, как отражаются рекламные вывески в лужах. Как окно на четвёртом этаже мигает — кто-то уже третий год не может починить лампу.

А затем идёт быстро, почти не глядя по сторонам. Мимо оживлённых площадей — лишь мельком походит, по краю. И сворачивает в тень, в узкие проходы между домами. Здесь — знакомые и новые граффити на стенах, ржавые калитки, запах сырости и пыли. За чужими окнами мелькают тени, кричат наперебой телевизоры, где-то гремит сковорода.

Чарли петляет из переулка в переулок, держа дорогу к северо-западному краю города, к району Дансли-Грин, который ещё не оправился со времён последнего истребления и не принадлежит пока ни одному оверлорду. Редким грешникам, встречающимся на пути, она дарит улыбки, а вместе с ними — визитки отеля. С удовольствием смотрит, как их лица удивлённо вытягиваются. И не с таким уж удовольствием — как большинство из них тут же выбрасывают визитку, лишь мельком взглянув. Только один ответил неловким «хе…» и донёс её до урны. Уже большой старт!

В конце концов Чарли выбирается на выжженную холмистую пустошь.

Здесь тихо.

Ни души.

Ночной ветер уже начинает шевелить волосы на макушке.

Чарли переступает через сточную канаву, в которой слабо колышутся несколько почти сгнивших тел — посылает им печальный, сочувственный взгляд — а затем взбирается по крутой бетонной лестнице на взгорье. Ветер наверху ощущается сильнее. Город виден как на ладони. Точнее, не сам город — а размытые туманом огоньки окон, горящие в опустившейся на него темноте. Среди них есть и огоньки отеля, вдалеке. Чарли ни за что не спутает их с другими.

Она разворачивается в противоположную от них сторону. На всякий случай. Чтобы не тянуло.

И присаживается на обломок фундамента, выкорчеванный из верхушки взгорья вместе с корнями-арматурой.

Вдох.

Выдох.

Чарли закрывает глаза и выставляет руки перед собой.

Сразу сосредоточиться у неё не выходит.

В голову лезут то Хаск с Энджелом, уснувшие за барной стойкой, то сегодняшняя тренировка и это «я не могу», которое так и осталось не объяснённым, то вдруг всплывают кусочки ночных кошмаров — и «к казни приговаривается…», и топот сапог, и хлопанье крыльев…

Чарли мотает головой, вышвыривая лишнее из головы. Отставляя на потом.

Сейчас она должна сфокусироваться.

Должна хотя бы попробовать.

Вдруг всё не так ужасно, как ей кажется? Может быть, она просто накрутила себя за те года, что практически не пользовалась магией? Не так страшен чёрт, как его малюют и все дела…

Она мысленно концентрируется на одной точке внутри своей черепушки. Она прекрасно помнит, каково это, когда магия льётся беспрепятственно — это особое чувство в голове, будто распахнутая дверь. Сейчас там — забито гвоздями и повешена дюжина замков.

Ей нужно лишь немножко приоткрыть.

Самую малость.

И если что-то пойдёт не так — сразу захлопнуть.

Звучит просто.

Но…

Чарли сидит на месте полчаса.

Потом — уже час.

А потом — она и сама не знает, сколько. Но чувствует по ветру, порывами бьющему в уши, что глубокая ночь уже вступила в свои права.

Руки затекли. Грёбаная точка в голове уже пульсирует болью, раскалывая эту самую голову на части.

Но ничего не происходит.

Ну же, Чарли, тут никого нет, никто не пострадает, упрашивает себя. Специально же тащилась в такую даль.

А вдруг, всё-таки, кто-то есть? Вдруг бездомные облюбовали вон тот старый притон у подножья взгорья? Или случайные прохожие по пьяни забрели в окрестности? Или кто-то решил пощекотать себе нервы, исследуя разрушенную больницу напротив? А вдруг, а вдруг, а вдруг…

И ещё один замок благополучно вешается поверх предыдущих.

Но Чарли продолжает уговаривать.

А потом вспоминает —

Будет то, что ты захочешь.

Ты можешь быть тем, кто сражается за Ад.

Кроме тебя, это никому не сдалось.

И чуть не ревёт.

Ну и почему её так сильно эти фразы впечатлили? Вроде же ничего особенного.

Но когда она несколько раз проговаривает их про себя, а потом ещё несколько и ещё — что-то внутри потихоньку отворяется.

Тягучая, пульсирующая теплота скапливается в грудной клетке.

Чарли мысленно ведёт её по венам к кончикам пальцев.

Она не спешит. Не рискует. Берёт за раз ровно столько, сколько может контролировать.

Со временем необходимость направлять силу отпадает. Она начинает течь сама.

Больше, больше, больше…

И вдруг кажется, впервые за много лет — я могу всё что угодно.

Внутри горит, пульсирует тепло. И теперь неощутим ледяной ветер. Только сила, которая сводит каждую мышцу в теле.

Чарли начинает по чуть-чуть выпускать её из пальцев наружу. Посылает вверх — и та послушно поднимается. Укутывает холодный ночной воздух. Греет его.

И Чарли чувствует себя в каждой её крупице.

Чувствует, как распространяется по воздуху, всё выше и дальше. Тело перестаёт быть тисками, которые удерживают сознание.

И вот —

Она уже больше, чем взгорье.

Больше, чем Дансли-Грин.

Больше, чем северо-западный дистрикт.

Внизу мерцают огоньки жизни. Подобные горящим вдали окнам. Её народ. Крошечные хрупкие души, переполненные чувствами. Смятение. Досада. Злоба. Печаль. Веселье. Наслаждение. Жажда. Страх. Такие разные — и в чём-то по-забавному одинаковые. Чарли дотрагивается до них лишь слегка, как до драгоценных фарфоровых фигурок, боясь разбить.

И не находит в себе никаких других чувств, кроме любви.

Зато её находит в себе столько, что могла бы легко в ней захлебнуться.

На её глаза непременно бы навернулись слёзы, и у неё бы непременно заболело сердце — если бы сейчас у неё было то и другое. Но сейчас её глаза — это те, что сотнями появляются и исчезают на стенах домов; а сердце бьётся где-то глубоко под землёй, разгоняя кровь-энергию по застывшим жилам Ада.

И её вновь тянет к отелю.

Тащит туда с безумной силой.

Нельзя.

Как же хочется хотя бы издалека посмотреть на них… Один разок дотронуться…

Нет.

Узнать, что они чувствуют, о чём переживают, что прячут глубоко в своих душах.

Остановись.

Её тащит всё выше и дальше. И распорошенное сознание думает, что всё ведь хорошо, всё под контролем. И до отеля всего лишь рукой подать. И один невинный взгляд никому не навредит. И зачем вообще переживать — ведь всё на свете снова так легко. И это ведь для благого дела — если она узнает их лучше… нет, если она узнает их так же хорошо, как себя, она обязательно сможет им помочь. Ведь всё ради этого.

Остановись!

Чарли усилием воли вынуждает своё сознание встрепенуться. Оно юркает в узкую норку — и вниз, вниз, вниз…

Пока она наконец не открывает глаза в своём теле.

Вокруг — угольная чернота.

Она сначала не понимает, где находится. Потом вспоминает: северо-запад, Дансли-Грин, взгорье, кусок бетона.

А затем и осознаёт, что за чернота перед ней.

Её энергия, которую она воображала себе светлой и лёгкой, подобно магии отца, — вот она какая: застоявшаяся гниющая жижа.

Она струится наружу теперь уже сквозь каждую клетку тела.

Растёт.

Вихрится.

Закрывает собой свет.

Поедает кислород.

И Чарли не может её остановить.

Тот маленький контроль, что у неё был, выскользнул из рук, как скользкая рыбёшка.

Блядь.

Блядь. Блядь. Блядь. Блядь.

Перед глазами всего на секунду — серая пустошь до горизонта. Клубящаяся над землёй пыль. В груди — шок и вина. Бесконечная-бесконечная вина.

Видение окунает её в чистый, концентрированный ужас.

Нет.

Нет.

Нет.

Нет.

Она не может об этом думать; не будет думать.

Этого просто не будет.

Сердце тарахтит в бешеной панике. Чарли заставляет себя дышать. Заставляет себя расслабить зажатые в сталь мышцы, не закрываться — потому что знает, что так будет только хуже.

И по чуть-чуть, по крупице — тянет энергию обратно.

В себя.

Та цепляется за пространство. Не желает отпускать. Рвёт и тащит куски за собой. И Чарли спешит, боясь, как бы та не порвала и не потащила что-нибудь живое.

По поверхности Круга с ужасающим режущим скрипом проходит дрожь. Чарли чувствует её всеми фибрами души. Почти видит, как пыль и песок осыпаются с него вниз.

Её выворачивает наизнанку, корёжит кости, но она заставляет вернуться всё до последней капли.

А тогда сползает вниз, падает на колени.

Обошлось.

Ночной ветер снова бьёт в лицо, только теперь он почему-то не холодный, а обжигающе горячий. Раздаётся раскат грома. Задрав голову наверх, Чарли видит пригнанные откуда-то багровые тучи.

Всё-таки это была плохая идея.

Ну, или не идея плохая. Просто я безрукая, — думает Чарли, когда паника подостывает.

Она неуверенно шевелится, опасаясь, что её снова понесёт, она снова расползётся, развеется по воздуху и больше не соберёт себя в кучу. Но всё спокойно. Недавно бунтовавшая магия — затихает, умирает где-то внутри.

Чарли переползает к отвесному краю взгорья. Садится, устало вытягивая ноги.

Городские огни на месте.

Всё на месте.

И отель — тоже. Хотя в нём уже по большей части погасили свет, и найти его в темноте Чарли может только по тусклому свечению в отцовской башне.

Под рёбрами всё ещё остаточный тремор.

Она клонится вниз и, кажется, ещё немного — и соскользнёт со взгорья. В какой-то момент она даже мирится с этой мыслью. Позволяет себе клониться сильнее. Но в итоге опоминается — и отползает.

Все в Аду борются за каждую крупицу силы, чтобы выжить. Все эти сделки, попытки каждого выбраться на верхушку — всё ради этого.

Сколько бы Чарли не избегала своих способностей, сколько бы ни пыталась избавиться от ненавистных привилегий — как раз то, что она может позволить себе взять и выбросить свои силы на помойку, делает её самым привилегированным созданием под Пентаграммой. Аластору не нужно было тыкать её в это носом. Разрази её гром, если она и так не думает об этом каждый день.

Но главная проблема, в общем-то, не в том.

А в том, что Чарли не доверяет себе. Ни на грамм.

И, наверное, никогда не будет.

Что уж говорить? Даже когда она была уверена в магии, как ни в чём другом, когда практиковалась каждый день и всё на свете было безумно легко — даже тогда она умудрилась проебаться настолько, что…

Чарли подпрыгивает на месте, когда чьи-то маленькие коготки впиваются ей в спину, обрывая на полумысли.

— Ауч. Кики, ты что ли?

Она поворачивает голову и оказывается лицом к лицу с одноглазой кошачьей мордахой. Кики бесцеремонно проходится всеми лапами по её плечу и спрыгивает на колени.

— Выследила меня?

Ответом — многозначительное «мур-р».

Чарли уже хотела испугаться за неё — получается, Кики была совсем рядом в момент её дурацкого выброса энергии — но понимает, что пугаться поздно. Потому что если бы что-то плохое случилось, то оно бы, ну, уже случилось. А Кики сидит цела и невредима. Заходится урчанием, как маленький двигатель.

— Тебе нельзя надолго оставлять отель. Ну же, беги назад, — просит Чарли, но та не двигается с места. — Что, без меня не пойдёшь?

Чарли растягивает губы в горьковатой улыбке.

Страшно ей теперь возвращаться.

Она потормошила внутри себя то, что не должна была.

Что, если она не сумела достаточно плотно закрыть его обратно?

Что, если оно разойдётся в самый неподходящий момент, когда она будет дома?

Только подумать об этом — и начинает болезненно тошнить.

Ох.

Ну и дела.

Поверила в себя на один вечерок, называется.

А нехуй.

Вдруг — краем глаза Чарли замечает тёмную точку вдали. Она рябит на соседнем взгорье, между обломками здания. Чарли готова поклясться, что раньше её там не было.

Если присмотреться, точка походит на человеческий силуэт в широкополой шляпе.

А если ещё сильней присмотреться — то подозрительно напоминает кое-кого, кто давно не появлялся на виду.

Чарли зыркает на Кики.

Та в сторону силуэта не смотрит, но шерсть у неё на плечах стоит дыбом. Может быть, конечно, от ветра, но…

Когда Чарли смотрит в ту сторону снова — силуэт уже не находит.

— Ага, ишь прибежала сразу, не хватало мне… — бормочет себе, засобиравшись. — Пошли домой, Кики. Вставай-вставай, быстренько домой!

Рассиживаться и думать тут уже не о чем.

Нужно возвращаться.

Может, как-нибудь потом Чарли попробует потыкать свою магию ещё раз.

А может, и нет.

Скорее нет.

Сейчас она знает одно — этой ночью её ждут особенно паршивые сны.