Госпиталь Конохи (джен)

Человеческий мозг превосходен в своей сложности. Вся структура работает как слаженный механизм, созданный исключительно для решения проблем нашего бренного тела.

И когда дело касается небинарной логики, возможно множество решений. Биохимия нашего тела именно такая: она состоит из разных компонентов, и они не условны, а вполне реальны. А реальные тела взаимодействуют друг с другом на многих уровнях. И когда их миллиарды, как наших нейронов, когда важна каждая миллисекунда, мы начинаем теряться. Хоть мы и оцениваем других людей и закономерности их поведения, нам сложно уследить за каждой маленькой и незначительной деталью. И тогда появляются «ошибки».

Одну из них я имел смелость наблюдать каждый день. Базовое стремление найти лучшего партнёра для продолжения в этом мире частички себя завело мою мать в логическую ловушку. В юности мы ещё не умеем смотреть на проблемы в комплексе и понимать сигналы собственного тела, а повзрослев, сталкиваемся с двумя простыми вариантами: разрушить свою картину мира и собрать её заново, чтобы стать лучше и более приспособленными, или же… жить в этом кошмаре вечно, отбрасывая новую информацию как лишние кусочки пазла, споря с самой реальностью.

Наш мозг — крайне эффективный, а потому ленивый механизм. Самое простое решение, пока оно работает, кажется самым правильным. У моей матери как раз и была иллюзия, что её решение всё ещё работало.

Мой отец был сильным юношей — всё же чакра даёт безумное количество преимуществ. Он казался очень перспективным: смелым, наглым, самоуверенным. А эти качества сильно цепляют в людях. Только вот они работают в связке с человеком, который разобрался в себе и мире. Отец же стал жертвой собственных ожиданий и веры. То, что он делал, будучи молодым, перестало работать, ведь он свято лелеял мысль о собственной силе и уникальности. И теперь весь мир казался ему не таким, ведь он не замечал своей гениальности — значит, это люди ему мешали, а не он был неправ. И только алкоголь поддерживал его в этом неведении.

Моя мать не хотела менять свой выбор, подсознательно понимая свою ошибку. Она поставила всё на отца, не имея запасных планов в жизни, и жила лишь надеждой, что он изменится — что у неё получится сделать его лучше ради семьи, а на самом деле — ради себя и своего эго. Она застряла в этом сценарии вечной жертвы обстоятельств, ничем не отличаясь от отца.

Моё детское сознание было воспитано двумя ошибками, а потому и само стало сбоить. Попытка защитить мать от злого пьяного отца была неправильной реакцией на происходящее — попыткой взять ответственность за то, что не зависело от моей воли. За это ребёнок и поплатился — и не раз.

Если отстраниться, то ничего по-настоящему ужасного не происходило: и мать, и отец были заняты собственными травмами и сосредоточены только на себе и друг друге. Два звена одного дьявольского механизма, собиравшегося породить ещё одну психологическую ошибку — меня. Будь я сознательным ребёнком, я бы долго впитывал эту трагедию, как губка. Но мне повезло: я не ощущал негативных эмоций, кроме крайнего раздражения от постоянных ссор и криков, мешающих отдохнуть. Поэтому я и старался как можно дольше не быть дома, ища, чем себя занять, изучая этот мир. Даже наедине мои мать и отец были ещё те «фрукты»: одна — с комплексом жертвы, пытающаяся найти моральную поддержку в собственном малолетнем сыне, настраивая его против злого отца; другой — повышающий самооценку за счёт принижения сына. Соперничество и манипуляции с десятилетним — это даже звучит убого, но такова была моя реальность.

Академия также не представляла для меня чрезмерной сложности, даже несмотря на то, что я часто занимался сверх меры на полигоне или в библиотеке от скуки.

Взрослое сознание — отличный механизм, помогающий стремительно развивающемуся телу становиться лучше и образованнее.

Мои успехи во время спаррингов замечали и учителя. Большинство моих одноклассников были быстрее, сильнее или выносливее меня, но их детское сознание им мешало. Они бились ради «красоты» самого тайдзюцу, старательно отрабатывая приёмы, которые заучили. Конечно, само это искусство было направлено на скорейшее убийство или выведение из строя противника — но этого ещё не понимали или не принимали большинство детей. Они боялись навредить своим друзьям и одноклассникам — у меня же таких проблем не было. А победить, не нанося вреда людям, намного сложнее, чем отбить им печень или сломать нос.

Конечно, у меня были небольшие недоразумения с учителями после этого, но они просто решили не ставить меня в контакт с кем-то «важным». Если быть честным, меня и других неклановых и так не ставили против «важных», поэтому ничего особенно для меня не изменилось.

А в целом дети были детьми: некоторые — поломанные, живущие в горе и печали, но всё же дети, со своими маленькими проблемами. Со своей неуверенностью и напускной бравадой они пытались выстроить взаимоотношения, создавая маленькие стайки — по интересам и статусам. Двумя исключениями были Узумаки и Учиха — каждый по своей причине бывший своеобразным парией. Но если второй сидел тихо в углу, насупившись и переживая личные проблемы, то первый сам стремился быть проблемой для других.

Наруто был безумно разговорчив и громок, будто пытался взять наглостью право быть услышанным. Ему явно не нравилось, что его всеми силами старались избегать, поэтому он отчётливо сообщал всем: «Я — часть нашего маленького общества, и вам следует с этим смириться».

А ещё ему не нравилась роль дурачка и посмешища, но с этим Наруто уже ничего не делал. Более того, именно такой образ он и поддерживал, ведь он привлекал куда больше внимания к его сольным выступлениям. Он выводил людей из себя поистине идиотскими поступками — и так побеждал, ведь другие были в большем дискомфорте, чем он сам, и от этого становился увереннее. Казалось, он контролировал свою жизнь и ситуацию, в которой оказался. К тому же, своим дурачеством он показывал, что полностью безопасен, что его не стоит опасаться. А он чувствовал, как к нему относится большая часть людей.

Такая комплексная и мультизадачная система гештальтов действовала на многих. Среди детей он производил настоящий фурор, добиваясь ровно той реакции, которую ожидал, — это позволяло ему легче выживать в негативно настроенном обществе.

Но вот тут ошибку допустил уже я, никак не обращая внимания на его выкрики и высказывания. Моего взрослого ума не хватило додуматься накричать на ребёнка или высказаться о его способностях к размышлению при очередном вопле о желании стать Хокаге. Тот же Учиха, ещё тот нелюдимый олух, умудрялся выражать агрессию по отношению к Наруто, чем подкармливал его позитивный настрой. Я же не прилагал усилий игнорировать поведение Узумаки — мне действительно было всё равно, что и заметил блондин. Ещё несколько раз он пытался уделить мне повышенное внимание, пока я не понял его намерений и не решил «исправиться», высказавшись нелестно о его интеллекте.

В детях, выросших в плохих условиях — особенно если они подвергались эмоциональному насилию со стороны взрослых — есть существенный, с моей точки зрения, минус: они отлично научились ощущать настроения окружающих, чтобы лучше распознавать опасность. Таким был и Наруто. Поэтому моя маленькая проформа не впечатлила его, а лишь усугубила ситуацию. Хоть он и не понимал моих эмоций по отношению к нему, он явно не ощущал там того, что ждал от других детей. Я не вписывался в его маленькую картину существования и набор своеобразных поведенческих инструкций. Тогда Узумаки решил взять этот замок в настоящую осаду.

Он вызывался на каждый спарринг со мной. И хоть моё полное отсутствие желания сдерживаться в учебных боях помогало против Наруто, он обладал чудовищной упёртостью и живучестью. Его не останавливали ни сломанные кости, ни порванные сухожилия, ни выбитые челюсти. Напротив, он восстанавливался с устрашающей скоростью — раны заживали, как у собаки, и каждый раз он доставлял мне всё больше неудобств. Даже учитель Ирука был счастлив, впервые увидев такую настойчивость от своего нерадивого ученика. Остальные были лишь рады, что мои наклонности к членовредительству были заняты исключительно на Наруто-куне. Только ирьёнины по-прежнему хмуро смотрели на меня, заставлявшего их ежедневно отрабатывать немаленькую зарплату.

Более того, блондин устроил настоящие шпионские игры и следил за мной, насколько мог. На моих посиделках в библиотеке, прогулках по улице, тренировках на полигонах — ему будто бы нечем было заняться. На каждой переменке он устраивал свои выступления всё ближе и ближе к моему месту, даже если я пытался сменить свою дислокацию.

Мне казалось, я его даже видел недалеко от своего дома. А на уроках ловил его задумчивые взгляды. Подобное мне не нравилось. Конечно, в классе был ещё один ребёнок, который изредка буравил меня взглядом полного внимания, но то был отпрыск клана Нара, и от них стоило ждать постоянного анализа всего и вся вокруг них.

На шестой день я не выдержал и решил окликнуть блондина по пути на полигон, куда он следовал за мной, будто бы невзначай.

— Ладно, — вздохнул я демонстративно, смирившись с поражением. — Узумаки, ты победил.

Конечно, я не ожидал, что он сможет ответить. Но он, на секунду застыв в удивлении, быстро собрался с мыслями:

— Сора, ха! Ты всё-таки признаёшь, что я сильнее! Но я ожидал от тебя этих слов во время спарринга, датебайо! — приукрасил он всё своей фирменной улыбкой, продолжив шаг и поравнявшись со мной.

Знал бы я ещё, что значило это «датебайо», было бы легче.

Я смотрел ему прямо в глаза, всем видом показывая, что я честен и открыт.

— А теперь скажи: чего ты хочешь?

— Да ничего я не хочу от тебя, — сказал он слегка раздражённо, продолжая свою простецкую манеру общения — редкость в нашем довольно консервативном обществе.

— Очевидно, ты хочешь что-то у меня спросить — иначе бы ты не наблюдал за мной постоянно.

Он снова сбился с шага, остановившись и посмотрел на меня серьёзнее. Мало кто из наших одноклассников замечал, но несмотря на гиперактивность, Наруто был исключительно серьёзным малым — где-то глубоко внутри, где он скрывал свои негативные эмоции за неестественно позитивным настроем по жизни и раздражающим поведением.

— Я заметил, что у тебя необычный взгляд, вот и всё. — Я выдержал его взгляд, тоже остановившись и развернувшись к нему всем корпусом. Мы уже достаточно отошли от оживлённых улочек в лес, поэтому я не переживал, что какой-нибудь ответственный малый мог бы заметить мой разговор с блондинистым парией и доложить отцу. — Будто бы ты понимаешь.

— Раздражает? — ухмыльнулся я.

— Безумно, — согласился Наруто, ещё больше посуровев. — Ты не смотришь на меня, как остальные.

— И ты не понимаешь почему, — сказал я скорее утверждая, чем спрашивая, на что мой собеседник коротко кивнул. — И если я отвечу на этот твой вопрос, ты дашь мне больше личного пространства?

— Я не хотел прямо так надоедать, — у Наруто проскочило что-то похожее на сожаление.

— Ты хотел увидеть мою реакцию и понять её.

— Даже во время побед на спаррингах ты не издевался, что ли? Меня бесит, как ты хладнокровно относился к этому — будто бы совсем не радовался победе и при этом не считал меня недостойным слабым соперником, как делают другие.

— Да потому что вы не относитесь к этому серьёзно. Никто, даже Учиха, не пытается убить или покалечить во время спарринга — просто красуется своими утончёнными движениями. Я понимаю это: все мы дети, и для многих это просто игра. Но ведь из нас воспитывают убийц.

— Да ты псих, Сора, — удивился Наруто. — Это же просто учебные бои в академии.

— Нам нужно заучивать определённые рефлексы, чтобы выжить потом во взрослой жизни — смысл потом переучиваться. Для травм у нас есть ирьёнины, а при угрозе смерти — учителя, которые остановят бой, — пояснил я свою логику. — Отвечая на твой вопрос, я не страдаю мелочной злобой к другим людям, особенно по несерьёзным причинам.

Мой ответ, хоть и был для Наруто неожиданным, но всё же он его удовлетворил.

— Я не знаю точной причины, почему мне говорят избегать тебя, Узумаки, но я принял правила игры, чтобы лишний раз не получать по голове. И не знаю, почему так на тебя смотрят некоторые взрослые, что подстёгивает детей также к тебе относиться. Мне это неинтересно и мне не грозит сложностями в жизни, если я буду относиться к тебе просто нейтрально.

— Почему, — проговорил Наруто с некоторой злобой. Учитывая, что я затронул больную для него тему, это не было удивительным. А также я понимал, что этот вопрос не относился ко мне.

— Их выбор, Наруто. Можно придумать любые причины для оправдания взрослых, что сумели возненавидеть ребёнка, но я не вижу реальных возможностей того, что это твоя вина. Ты не прожил достаточно долго для того, чтобы нагрешить. Скорее всего, ты просто напоминание им о чём-то плохом, я, например, подозреваю, что твои родители были предателями деревни, ну а ты их ребёнок — поэтому так.

— Я ничего не знаю про родителей, — сказал Узумаки тихо и почти безэмоционально. Но я видел, насколько мои слова его задели.

— Я обещал свои правдивые мысли — ты их получил. Поэтому я не думаю, что тебе стоит пытаться заслужить их любовь и одобрение. Знаешь, многие люди совершают подобную ошибку: хорошее отношение — это не то, что человек обязан заслуживать, особенно когда он ничего плохого не сделал. Если его нет — это выбор других людей, а не твой. Возможно, эти люди просто не очень достойны.

Я не стал слушать ответа Наруто. Понимая, что потренироваться спокойно сегодня уже не получится, я отправился в библиотеку искать что-то ещё художественное и относительно интересное.

Узумаки, как выяснилось во время спарринга в академии, сделал пару выводов. Когда я уворачивался от куная, брошенного прямо мне в голову, он сумел правильно ко мне подлезть и — хоть и с тенью сомнения — резким движением разорвал связки на моей руке во время захвата.

Это был приятный сюрприз. Малыш понял мой способ сублимировать негативные эмоции без серьёзных последствий.