Кровавый рассвет и Прах Героя (джен)

Гарри бежал, вернее, спотыкался вниз по винтовой лестнице, прижимая сломанную руку к груди. Каждый неверный шаг отдавался резкой, рвущей болью в запястье, но это была ничто по сравнению с глухой, раздирающей агонией в груди. Образ Невилла с палочкой, его глаза, полные ужаса, вины и понимания, преследовал его, как призрак. *Он справится. Он должен. Иначе... все напрасно. Моя смерть... будет напрасной.* Лесная прохлада, доносящаяся снизу, манила как могильный холод, обещая конец боли. Он выскочил в знакомый коридор у Зала Трофеев, где когда-то прятались Филч и миссис Норрис, и врезался в неё.

Джинни. Она стояла, прислонившись к обугленному, ещё тёплому камню стены, будто это единственное, что удерживало её на ногах. Её огненно-рыжие волосы, всегда такие живые и яркие, были матовыми от пепла, слипшимися от запёкшейся крови на виске, выбиваясь из-под порванного капюшона. Лицо было исцарапано, нижняя губа разбита и опухла, синеватый синяк расцветал на скуле. Мантия порвана в клочья, обнажая глубокий синяк на плече и зияющую, неглубокую, но кровавую царапину на руке. Но глаза… её карие глаза горели. Не слезами, а яростным, неугасимым огнём сопротивления, смешанным с безумной, лихорадочной тревогой. Она увидела его. Увидела его бледное, осунувшееся лицо, тени под глазами, говорившие о бессонных ночах и непосильной ноше, о годах бегства и страха. Увидела его неестественно вывернутую, опухшую руку, прижатую к груди. Увидела пустоту там, где должна была быть его палочка. И этот огонь в её глазах дрогнул, сменившись леденящим душу предчувствием, которое мгновенно переросло в чистый, немой ужас, а затем — в панику.

"Гарри!" — она оттолкнулась от стены не бегом, а каким-то спотыкающимся, измождённым рывком, схватив его за плечи так сильно, что он аж качнулся, потеряв равновесие. Её пальцы впились в ткань его мантии, цепляясь за жизнь, за него, как утопающий за соломинку. "Боже… что… что с тобой? Где ты был?! Мы искали везде! Невилл…" — её голос сорвался, "…он прибежал, весь белый, дрожащий, что-то бормотал про лес… про то, что ты… что ты идёшь…" Её взгляд снова метнулся к его пустой руке, потом к его глазам, пытаясь прочесть в них опровержение кошмару, моля о лжи. "Твоя палочка? Гарри, ради Мерлина, СКАЖИ, что это не то, о чем я думаю! СКАЖИ, что ты не идёшь к нему!"

Он не мог солгать. Не ей. Не сейчас, когда её жизнь, которую он, возможно, обрекал своим уходом, висела на волоске. "Джинни," — его голос сорвался, превратившись в хриплый, сдавленный шёпот. Он поднял здоровую руку, медленно, как будто она весила тонну, сквозь сопротивление всего существа, и коснулся её щеки. Его пальцы ощутили под собой тепло её кожи, липкую от пыли, пота и крови, пульсацию жизни под тонким слоем грязи — жизни, которую он обожал больше всего на свете и должен был оставить. "Я… мне нужно идти. В лес." Слова были тяжёлыми камнями, падающими в бездну.

"В лес? К *нему*?!" — ужас, чистый и неконтролируемый, исказил её черты. Она встряхнула его, её пальцы впились в его плечи до боли. "Один?! С ПЕРЕЛОМОМ?! Без ПАЛОЧКИ?! Гарри, ты сошёл с ума! Это чистое, беспросветное безумие! Мы только что… мы СОЖГЛИ ЗМЕЮ! Нагайна мертва! Мы МОЖЕМ… Рон, Гермиона, Невилл… профессор Макгонагалл… мы *можем* ПОБЕДИТЬ! ВМЕСТЕ! Не уходи! ПОЖАЛУЙСТА!" Её голос сорвался на визг отчаяния, высокий и пронзительный, как крик раненого животного.

"Нет," — он покачал головой, чувствуя, как ком в горле душит его, перекрывая дыхание. Слезы, предательские и жгучие, наворачивались на глаза, застилая видение её любимого лица. "Не получится. Не так." Он сделал глубокий, дрожащий вдох. "Есть… есть причина. Важнее всего. Я *должен* позволить ему…" Он замолк, не в силах выговорить слово. Его рука на её щеке дрожала. "Должен умереть. От его руки." Шёпот прозвучал громче крика в гробовой тишине их уголка.

"Должен *УМЕРЕТЬ*?!" — она вскрикнула, её голос стал пронзительным, истеричным. "Это твой ВЕЛИКИЙ ПЛАН?! После всего… после *нас*… после всех ОБЕЩАНИЙ… после того, как ты наконец…" — она не договорила, но они оба знали — после того, как они наконец были вместе, целовались в общей гостиной под улыбки друзей, строили планы на лето, шептали "я люблю тебя" в тишине пустых коридоров. "Ты ОБЕЩАЛ! Обещал ВЕРНУТЬСЯ! Обещал БУДУЩЕЕ! Нам! Ты ЛГАЛ?!" Слезы, наконец, прорвались, оставляя чистые дорожки на её грязных, исцарапанных щеках, капая ему на руку. "Ты лгал, когда говорил, что любишь меня?!"

"Джинни…" — его собственные слезы потекли ручьём по щекам, смешиваясь с пылью и горечью поражения, не своей смерти, а смерти их мечты. "Прости. Прости меня. Я… я хотел всего. Всего мира. Солнца, травы, смеха. С тобой. Только с тобой." Он смотрел на неё, впитывая каждую чёрточку её лица, как осужденный на эшафоте — цвет её глаз, ставший ещё глубже и ярче от слез, форму губ, которую он целовал всего неделю назад, каждую веснушку, скрытую под грязью. *Я люблю тебя. Люблю больше жизни. Больше собственного спасения. Больше всего.* "Если бы был другой путь… клянусь всем, что мне дорого… клянусь твоей жизнью, твоим счастьем… я бы нашёл его. Но его НЕТ. Его просто НЕТ." Его голос сорвался на рыдании, тело содрогнулось. "Нет другого пути спасти вас всех."

"Нет! Не говори так!" — она зарыдала, прижимаясь лбом к его груди. Её тело сотрясали судорожные, беззвучные рыдания, переходящие в икоту. Она вцепилась в него, как утопающий, её пальцы впились в его спину, будто она пыталась впитать его в себя, не отпустить, удержать силой своей любви, приковать к этому миру. "Пожалуйста, Гарри! Не уходи! Останься! БОРИСЬ! Борись за НАС! За МЕНЯ! Я УМРУ без тебя! УМРУ! Не оставляй меня одну!" Её слова были горячим дыханием на его шее, последней, отчаянной мольбой, разбивающей его сердце на тысячу осколков.

Он обнял её одной рукой, прижимая к себе с безумной, почти болезненной силой, чувствуя, как её сердце бьётся в унисон с его собственным, как её слезы пропитывают его мантию, как её тело дрожит от рыданий. Каждое её рыдание было ножом, вонзающимся в его душу. Каждая секунда этой пытки была невыносима. Он чувствовал её любовь, её страх, её жизнь — и знал, что должен это оставить. *Он ждёт. Нагайна мертва, но он ещё силен. Крестраж должен умереть. Сейчас.* Он знал, что если останется ещё на миг, его решимость рассыплется в прах. С нечеловеческим усилием, разрывая на части свою душу, чувствуя, как что-то рвётся внутри навсегда, он оторвал её от себя, держа на расстоянии вытянутой руки. Её глаза, полные бездонного отчаяния, непонимания, предательства и всепоглощающей любви, смотрели на него, умоляя, проклиная, любя.

"Я должен," — прошептал он, голос сорвался на шёпот, едва слышный сквозь грохот близкого взрыва где-то в замке. "Прости. За каждый несказанный день. За каждую неисполненную мечту. За каждое "я люблю тебя", которое я не успел сказать достаточно раз." Он видел, как в её глазах, помимо ужаса, мелькнуло осознание. Абсолютное, леденящее понимание окончательности. Он не смог сказать "люблю" снова. Эти слова застряли у него в горле комом, слишком священные, слишком жестокие для прощания. Вместо них он выдохнул, вкладывая в слова всю свою душу: "Помни меня. Живи. Пожалуйста… ЖИВИ. За нас обоих. Будь счастлива."

Затем он резко, как от ожога, отдёрнул руку, развернулся и побежал. Прочь. Навстречу тьме. Навстречу концу. Оставив за собой её раздирающий душу, пронзительный, полный невыразимой боли и любви крик, перекрывший все звуки войны, все крики боли, все взрывы заклятий: "ГАРРИ! НЕТ! ВЕРНИСЬ! ПОЖАЛУЙСТА… ВЕРНИСЬ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!"

Его собственные рыдания душили его, слезы текли ручьями, смешиваясь с потом, пылью и кровью. Крик Джинни звенел в ушах, громче любого заклятия, громче грохота разрушения, навсегда врезаясь в его душу, становясь его последней песней.

Он бежал сквозь руины своего детства, сквозь пепел своих надежд, неся с собой этот крик как единственное утешение и самую страшную пытку — последнее эхо жизни, любви и всего, что он добровольно оставлял. Боль в руке стала далёким эхом по сравнению с адской болью разорванного сердца. Он бежал к своей смерти, неся в сердце крик любви.