Там, где гаснут звёзды (гет)

Поезд тронулся с резким, чуть дрожащим звуком, будто сама железная дорога была не уверена, стоит ли снова нести в Хогвартс тех, кто уже видел слишком много. Поезд пыхтел, как старик, у которого хроническая одышка, и почему-то именно этот звук у Гарри вызывал не раздражение, а странное чувство покоя.

В купе пахло пылью, гарью и леденцами из кармана Рона, забытыми с прошлого курса. Купе было небольшим, но уютным. Деревянные панели пахли терпким запахом старого дуба и тёплого шерстяного пледа, аккуратно сложенного на верхней полке.

Гарри сидел у окна, подбородок на руке, а щёка была красной от тыльной стороны ладони. Он смотрел, как мимо проносятся заросшие травой насыпи, уже золотящиеся к осени. Всё вокруг было привычным, но внутри что-то дрожало, как нота, застывшая в воздухе.

Гермиона уселась напротив. Книга была открыта, но она с пятой страницы читала уже третий раз. Рядом с ней лежала шапка, носки и баночка с мятными конфетами. Организованно. Почти нарочито. Порядок против хаоса в голове. Рон в это время пытался запихнуть метлу на багажную полку. Сила и грация боролись в нём, как всегда, с заметным преимуществом первого.

— Я клянусь, если она ещё раз ударит меня по уху, я отнесу её в заповедник магических тварей, — пробурчал он, пригнувшись от очередного удара ручкой по голове.

— Она реагирует на агрессию, Рон, — сказала Гермиона, не поднимая глаз от книги.

— У меня агрессия? Это она агрессивная! Смотри — опять! — метла снова стукнула его по лбу.

Гарри выдохнул сдержанный смешок, но быстро замолчал. Гермиона взглянула на него. Долго. Тихо. Пальцами поводила по краю страницы, будто собиралась заговорить. Наконец, осторожно:

— Всё в порядке?

Он отвёл взгляд.

— Не знаю. Всё просто… глупо. Как будто мы возвращаемся в чью-то чужую.

— Может, и к лучшему. У этой "чужой жизни" хотя бы расписание есть, — вздохнула она. — И оценки.

— Ты единственный человек, который называет оценки утешением, — буркнул Рон с полки, сползая вниз с обиженной метлой в руках.

Гермиона покачала головой, сдерживая улыбку.

Иногда, когда поезд стучал по рельсам, Гарри казалось, что в этом глухом, ритмичном звуке есть что-то вроде сердца. Не его, всего общего. Сердце их памяти, их потерь, их будущего, которое всё-таки наступило.

Они ехали дальше. Пейзаж за окном стал строже. Болота, серые холмы, рваные клочья облаков. Под вечер купе стало прохладным. Гермиона достала плед, Гарри — две шоколадные лягушки, Рон, свою старую гитару, на которой умел играть ровно две песни и обе одинаково плохо.

— Рон, пожалуйста, — сквозь зубы сказала Гермиона.

— Я успокаиваюсь, понимаешь? — сказал он с напускной серьёзностью. — Это лечебная игра. Магическая терапия.

— Твоя игра — магическое нападение, — отрезала она.

Гарри снова усмехнулся. И чуть расслабился. На мгновение.

Улыбка тронула уголки его губ. Не весёлая, скорее уставшая, чуть насмешливая. В этом жесте была усталость, знание, горечь и странное принятие происходящего. Он почти не заметил, как напряжение, державшее плечи в стальной хватке, чуть ослабло.

Купе немного покачивалось. Мягко, ритмично, как будто поезд баюкал всех внутри, укачивая их между прошлым и будущим.

Гарри смотрел в окно. Его отражение — чуть постаревшее, с серьёзными глазами и всё тем же взъерошенным чёрным вихром — накладывалось на пробегающие поля. Он не узнавал себя полностью. Иногда он всё ещё чувствовал себя тем же мальчиком с письмом в руках, впервые севшим в этот поезд. Иногда тем, кто шёл через лес, принимая свою судьбу. А сейчас — он был где-то между. В дороге. Опять.

— Эй, — Рон подтолкнул его в бок. — Не слишком ты философствуешь? У нас тут драма: Гермиона только что обнаружила, что я потерял список покупок для школы.

— Это был не список, а расписание, — буркнула Гермиона. — Которое ты должен был сдать в комиссию.

Гермиона проверила воротник своей рубашки. Чуть подтянула его, чтобы выглядело более опрятно. Её движения были тихими и продуманными, словно маленькие жесты могли удержать мир в равновесии.

— Подумаешь, — пожал плечами Рон. — У нас, между прочим, мир во всём волшебном мире. Можно расслабиться.

Гарри усмехнулся — снова. За этот год он научился ценить такие моменты. Смех. Пустяковые разговоры. Всё, что раньше казалось обыденным, теперь казалось почти волшебным.

По вагону проходила старая женщина с тележкой. Та самая. Как будто ничего не изменилось.

— Шоколадную лягушку? — спросила она с добродушной улыбкой.

— Три, — сказал Рон, даже не моргнув. — И ещё пирог с ревенем. Если у вас всё ещё есть пирог с ревенем.

— Есть, но теперь он называется «Пирог Победы». Новый маркетинг от Министерства — фыркнула женщина, улыбаясь ещё шире.

Они снова рассмеялись. Даже Гермиона.

Где-то в соседнем вагоне кто-то играл на губной гармошке. Мелодия была нестройной, но тёплой. Она, казалось, вспоминала за всех тех, кто был, и тех, кто вернулся. Гарри вдруг подумал, что память — это не только боль, но и якорь. Она не даёт потеряться.

Он достал из кармана старый, потрёпанный кошелёк. Внутри фотография. Она почти стёрлась, но он знал наизусть: Сириус, Джеймс, Люпин — улыбаются, машут. Иногда он разговаривал с ними мысленно. Не часто.

— А вы задумывались, кем бы стали, если бы не было войны? — тихо сказала Гермиона, глядя в окно, будто обращаясь не к ним, а к своему отражению в стекле.

В поезде стало чуть тише. Стук колёс на мгновение показался более глухим, как будто даже поезд прислушался.

Гарри перевёл взгляд с фотографии на Гермиону. Та сидела прямо, но в её осанке чувствовалась усталость. Не физическая, скорее усталость от вечной готовности быть сильной, собранной, правильной.

— Я точно стал бы комментатором квиддича, — сказал Рон. — Мне ведь нужно было куда-то девать свои гениальные замечания.

— Я думала, ты хочешь работать в Аврорате, — удивилась Гермиона.

— Так я хочу, — пожал плечами он. — Но комментаторство — это запасной план.

Гарри посмотрел на них. Его друзья. Смешные. Упрямые. Сильные. Каждый по-своему.

— Я, наверное… просто хотел бы быть нормальным, — сказал Гарри. — Ходить на уроки, не думать о том, как всех спасти. Быть учеником. Обычным человеком.

— Ты и был обычным человеком, Гарри, — сказала Гермиона, почти шёпотом.

Он посмотрел на неё. Между ними повисла тишина. Рон, уловив настроение, вдруг сказал:

— Так, я пойду искать ещё пироги. Оставлю вас, знатоки тонких душевных переживаний.

Он встал и вышел, громко закрыв за собой дверь купе.

— Иногда он всё понимает гораздо тоньше, чем делает вид, — улыбнулась Гермиона.

— Знаю, — ответил Гарри. — В этом и весь Рон.

Вдруг он почувствовал, как её рука коснулась его пальцев. Неуверенно, почти случайно. Но не совсем. Он посмотрел на неё. В её глазах не вопрос, не предложение, не ожидание. Только понимание.

Поезд продолжал мчаться вперёд. Он летел по рельсам. Сквозь лето, сквозь тишину, сквозь время, которое снова было их.

Когда они сошли с поезда, воздух ударил в лицо плотной, влажной прохладой, тот самый запах, который бывает только в сентябре: мокрые листья, тлеющие костры где-то на окраине деревни, прелая трава под подошвами. И что-то горькое, травяное, будто само время оставило след. Хогсмид дышал туманом, серыми лентами висящим между крыш.

Они шли молча. Деревянные доски платформы чуть поскрипывали под ногами. Где-то впереди мяукала кошка, так странно мирно, что Гарри на мгновение усомнился, что они действительно здесь. Что это — не сон.

Кареты уже ждали. Фестралы вытягивали крылья, как будто проверяли свободу своих костей. Они выглядели так же, как в последний раз тени, очерченные кожей. И всё-таки в их движениях было что-то... мягкое. Почти усталое.

— Они нас помнят, — хмыкнул Рон, кивая на ближайшего. — Думаешь, они видят нас и такие: «О, снова вы»?

— Я уверена, они не используют сарказм, — отрезала Гермиона, затягивая ремень на сумке. — В отличие от некоторых.

Гарри усмехнулся, но без звука. В голове крутились другие слова. Он посмотрел на фестрала, и тот, как всегда, посмотрел в ответ. Не с любопытством, нет. С пониманием. Как будто зверь и человек знали что-то об этом мире, чего не знали остальные.

По дороге к замку Гарри заметил, как Гермиона прижимает сумку к груди. Не как вещь, как щит. Как будто внутри лежит что-то слишком важное, чтобы доверить рукам. Или миру. Он хотел что-то сказать. Что-то простое. Тёплое. "Всё будет хорошо." "Это просто школа." Но язык не шевельнулся. Он больше не верил в «просто».

Трава под ногами была влажной, почти глиняной. Лёгкий ветер доносил запах воды с озера, мокрого камня и старого дерева. Воздух знакомый до боли. Такой, каким он был только в одном месте на земле.

Гарри остановился у подножия ступеней, ведущих к входным дверям. Он знал каждую плитку. Каждую трещинку. Вот здесь Рон поскользнулся, когда бежал с тыквенным соком. А вот здесь, на выступе у парадной колонны, он прятался под Плащом-невидимкой, следя за Снеггом.

Гермиона шагнула первой. Неуверенно, но решительно. Словно будто не входила, а возвращалась за чем-то оставленным.

Рон шёл за ней, тяжело, как будто каждая ступень звенела под его ногой.

Двери распахнулись почти беззвучно.

Их встретил тишиной.

Не гул голосов, не запах еды, не звук скрипящих ботинок первокурсников — а полная, почти церковная тишина. Лишь слабое эхо шагов по мраморному полу.

Внутри пахло пылью, магией и воском. Свет был мягким, рассеянным — будто замок сам понимал, кого принимает.

— Ничего не изменилось… — тихо выдохнул Гарри. И тут же сам себе возразил: — Почти.

По бокам главного зала — новые портреты. Не профессоров. Не исторических магов. А простых учеников. Некоторые из них — знакомые. Колин Криви. Лаванда. Фред. Их изображения не двигались. Это были не живые портреты, а обычные, нарисованные от руки. Без магии. Без слов. Просто память.

Рон резко отвернулся, будто хотел что-то сказать, но передумал. Гермиона смотрела на портреты спокойно, с прямой спиной. Но пальцы её дрожали на ремне сумки.

— Мы дома, — сказал Гарри. Слова вышли странно. Будто чужие.

Они прошли по коридору. Стены отбрасывали тени — знакомые тени. Гарри чувствовал, как с каждым шагом внутри поднимается что-то давнее. Не тревога — а сосредоточенность. В Хогвартсе всё всегда было на грани.

На повороте к Большому залу их встретил Филч. Постаревший. Медленно кивнул. Без язвительности. Просто как человек, который видел слишком много, чтобы придираться к грязной обуви.

Двери Большого зала были открыты.

Гарри почувствовал, как дыхание стало тяжёлым.

— Готовы? — спросила Гермиона, повернувшись.

Он кивнул.

— А ты?

— Я должна быть, — ответила она.

Двери Большого зала медленно заскрипели. Первый звук за долгое время, будто сам замок пробуждался от сна. Скрип становился всё громче, разрывая гнетущую тишину, и одновременно заставлял сердце биться быстрее.

В тёмной щели за дверьми пробивался мягкий, холодный свет, тусклый и мерцающий, словно предвещающий что-то новое и неизведанное.

Гарри почувствовал, как время замедляется. Вся боль и усталость года прошедшего сливались в этом одном мгновении, когда вход в прошлое и будущее сходятся в одной точке.

Он вздохнул. Сделал шаг вперёд. И тогда двери, наконец, распахнулись, открывая не просто зал, а новую главу их жизни.