Луна и цветы (гет)

В хижине, затерянной посреди леса, слышится непривычный грохот. Линн осторожно приоткрывает скрипучую дверь и протискивается внутрь. Обычный для этого места беспорядок сегодня кажется совершенно другим, столь разрушительным, что с таким разорением вряд ли бы справилось только одно торнадо. Вещи раскиданы по углам, листы бумаги застелили пол, превратившись в грязно белый ковер, кое-где причудливыми узорами растеклись краски вместе с чернилами. Клубы пыли были настолько плотными, что казались равномерной серой массой, размазанной по воздуху. Цветы всех существующих оттенков были распотрошены и валялись сухими увядшими охапками повсюду. И посреди всего этого безобразия стоял уже чем-то недовольный Эрик, чумазый как котенок, извалявшийся в саже.

— Во-первых, какого черта ты здесь забыла? А во-вторых, я же говорил тебе стучаться! — отчеканил он, не удосужившись даже повернуться к адресату своей тирады.

Линн растерянно перекатилась с пятки на носок.

— Мне здесь нравится, вот и хожу.

Уже было нагнувшись за какой-то тряпкой, Эрик выпрямился и метнул жгучие искры своего тяжелого взгляда в сторону двери, где стояла с милой от уха до уха улыбкой девушка.

— Я тебя не приглашал.

— Ну и что?

Из рук молодого человека выпала пресловутая тряпка, и своим приземлением подняла еще один столп пыли.

— Это мой дом. И я решаю, кто сюда зайдет, а кто нет, — несколько широких шагов, сопровождаемых хрустом листьев и бумаги, и Эрик уже стоит вплотную к девушке, всем своим видом недвусмысленно намекая, что ей пора уходить. Линн даже не шелохнулась.

Она была слишком поражена поведением своего вроде бы друга и его странными словами, и была не в силах даже отшатнутся от столь близкого контакта. Только смотрела невозможно темными глазами на его ничего не выражающее кроме гнева лицо. Линн совершенно не понимала, зачем Эрик вновь завел этот разговор и почему хотел выгнать. Все споры по поводу ее присутствия в хижине улеглись так давно, что она даже не могла вспомнить, когда в последний раз перед ее носом, как хлесткая пощечина, оглушительно захлопывалась дверь.

— Я занят, — резко отрезал он, устав от молчаливо уставившегося на него несговорчивого собеседника.

Линн вновь перекатилась с пятки на носок, будто бы раскачиваясь перед прыжком через неожиданно появившуюся между ними пропасть.

— Что ты делаешь? Я могу помочь.

Эрик вздохнул с каким-то непонятным присвистом и, ударив себя рукой по лбу, отвернулся от заметно поникшего создания.

— Я перебираю вещи, — под хруст бумаги и листьев, он вернулся к наполовину сгнившему сундуку, вокруг которого полукругом были разбросаны разноцветные тряпки, изъеденные молью. У Линн на миг сжалось сердце. Он прекрасно знала, чья одежда устилала пол.

Эрик махнул рукой, наконец приглашая пройти в хижину.

— Хочу порядок здесь навести, да и выкинуть все ненужное, — сквозь раздражение на его лице проступила тоска и грусть.

Нетвердой походкой, Линн поплелась к молодому человеку.

— Ты просто сильнее разводишь бардак, — фыркнула она, наступив в сине-красно-серую лужу.

Обращенный на девушку тяжелый взгляд не помещал ей договорить. Ей вообще редко что мешало говорить. Линн лишь невинно улыбнулась, сверкнув милыми ямочками на обеих щеках.

— Так чем мне тебе помочь?

— Ничем. Иди домой.

Кажется, зря она так резко пошла в наступление, скорее вообще зря раскрыла рот. Вдруг он бы забыл о ее существовании, и она потихоньку принялась бы за приведение разрушенной обители хотя бы в состояние привычного творческого бардака. Быть здесь и вдыхать аромат сушеных цветов, пусть и задыхаясь от пыли, — ее жизненная необходимость.

Эрик опустился на колени и продолжил доставать из бездонного сундука красивую в прошлом одежду. Похоже он, как и хотела Линн, решил не обращать на нее никакого внимания, или же, что назойливый объект рано или поздно исчезнет сам собой. Только он забыл, что с девушкой эта стратегия была самой бесполезной из существующих.

— Но я хочу тебе помочь.

Линн в свою очередь решила, что хоть какой-то диалог много лучше, чем его полное отсутствие.

— А я не говорил, что мне нужна помощь.

Линн набрала в грудь побольше воздуха и тут же закашлялась. Вот не повезло! Только появились силы для колкости, как пресловутая пыль пошла ей наперерез. Ну нет, момент она не упустит.

— Я не слышала, что ты такое говорил, — прохрипела девушка. Сквозь слезы на глазах она напряженно всматривалась в остановившего разорение сундука Эрика. Пути назад, конечно, уже нет, но, ох, как зря она это сказала. Стоило молчать в тряпочку, желательно в одну из тех, что лежали рядом на полу.

Линн перекатилась с носка на пятку, ожидая мгновенной кары.

Тишина. Очень гнетущая тишина.

— Ты никогда ничего не слышишь, потому что болтаешь много ерунды, — «Это все?!» — пронеслось в мыслях девушки. — Ладно, — Эрик повернулся к ней, его взгляд не предвещал абсолютно ничего хорошего.

— Собери цветы и вынеси их из хижины. А потом уходи.

Линн радостно кивнула и уже было кинулась выполнять поручение, но на полпути к ближайшей кучке остановилась. Нет, он скорее всего ошибся, иначе же…

— Я же их всю неделю собирала. Они были тебе нужны.

— Больше не нужны.

Линн уже гневно перекатилась с пятки на носок.

— Я целыми днями по полям бегала, а они тебе не нужны?

— Не нужны.

— Но… но… — задыхалась она от возмущения, — ты хотел делать краску.

— Больше не хочу, — на его губах расцвела ядовитая коварная улыбка, и перед Линн как на ладони раскрылся весь его замысел, — да я и не хотел.

Эрик явно был доволен собой, а вот Линн им нет. От обиды задрожали губы.

— Если тебе не нравится, что я прихожу, так бы и сказал.

— Я тебе говорил. Всегда говорил.

— Неправда! — воскликнула она. Да что с ним такое сегодня? Зачем он пытается сделать больно?

— Ты много болтаешь и не слышишь.

По щекам прокатились дорожки предательских слез из глаз, перед которыми в момент с грохотом рухнул весь мир. Но все равно еще не настало время плакать, не настало время сдаваться.

— Я слышу! И помню, что ты вспомнить не хочешь. Ты хотел делать краски, а не затевать эту бесполезную уборку, — всхлипывая, Линн еле договорила.

— С чего это бесполезную? — его монотонный не выражающий ничего голос злил ее все больше.

— У тебя так грязно, что убирай, не убирай — ничего не поменяется, — девушка будто бы в доказательство пнула ближайшую к ней охапку цветов. От удара с бутонов опали оставшиеся лепестки.

Эрик резко встал.

— Закрой свой рот, глупая девчонка.

Под его ногами зашуршали листы бумаги, послышался хруст стеблей.

— Какого черта ты приходишь сюда каждый чертов день?

Эрик встал вплотную к ней и резким движением поднял ее голову за подбородок, заставляя смотреть в горящие гневом глаза. Линн плакала, не скрывая слез. Она не хотела знать, что ей здесь не рады. Весь год она не оставляла попыток стать вновь своей в этом доме. Но это отнюдь не значило, что ей будет не больно узнать, что она здесь лишняя.

— Я же просил оставить меня в покое.

— Ты не просил.

— Ты мешаешь мне работать.

— Андресу я не мешала. Он всегда был рад мне.

Линн слышала свои слова, повисшие в воздухе, ощущала их на кончике языка, но все еще не могла поверить, что произнесла их вслух. Эрик отшатнулся как от пощечины.

— Андрес умер, — крикнул он. В его глазах неистовство медленно сменялось на пугающую пустоту.

Эрик, как и Линн, не ожидал, что скажет это и ошарашенно замолчал. Тишина упала между ними железным занавесом.

Об этом нельзя было, ни думать, ни говорить. Это было их негласным и, наверное, единственным правилом. И она его нарушила, окончательно и бесповоротно все испортив.

Что ж, кажется, козырей больше не осталось, пора открывать оставшиеся карты.

— Ты обещал, — девушка сглотнула противный ком в горле, — ты обещал Андресу, что будешь учить меня рисовать, или ты…

— Заткнись и уходи, — грубо прервал Эрик. Его глаза налились кровью. Не зная, что делать, Линн оставалась на месте.

Кто-то очень давно уже говорил ей о том, что не стоит давать обещаний, которые не можешь выполнить. И дело было далеко не в Эрике.

— Ты оглохла?! Я сказал тебе уходить!

Молодой человек схватил ее за плечи и, приподняв над полом, вынес за порог. Дверь, противно проскрипев, захлопнулась прямо перед носом Линн.

О Мелан, как же больно. Зачем он так?

Нет — Линн мотнула головой — это она виновата. Всегда и во всем. С Эриком по-другому нельзя.

Она утерла слезы. Винить себя всегда было почему-то проще. Линн вдохнула свежий воздух. В хижине оказывается было так душно. Не оставалось ничего другого, как перекатиться с носка на пятку и начать идти в новую жизнь. Даже если она будет без этого дома, без удушливого запаха цветов, пятен краски и бесконечных картин. Даже если в этой жизни не будет Эрика.

Год назад она поклялась Андресу, что не оставит Эрика тонуть в своем одиночестве. Она не справилась. С треском провалила единственную просьбу покойного друга. Единственного, как оказалось, друга.

Линн задумчиво посмотрела в небо. В безоблачное ослепительно синее небо, каким оно всегда было на картинах Андреса. Интересно, есть ли что-то там, после смерти? Кажется, когда-то давно она задавала этот вопрос кому-то, но так и не получила ответа. Она всегда думала, что покойники уходят жить на обратную сторону Луны, которую нельзя увидеть. Наверное, там очень грустно, темно и холодно. Интересно, злится ли Андрес на Линн? Или опечален Эриком?

Опустив взгляд в землю, она понуро поплелась в сторону деревни. Ни к чему об этом думать, если уж она решила начать новую жизнь. Пусть и первые шаги ее будут нетверды.

* * *

Она ушла. Какое счастье! Визиты этой неугомонной отравляли жизнь ее навязчивым вниманием. Почему она не может понять, что не нужна ему. Эрик вытер стекающий по лбу пот. Он не хотел затевать уборку и сказал так, чтобы только от него отвязались. Молодой человек распотрошил весь сундук и перерыл все записи своего покойного учителя в поисках рецепта красок, но его нигде не было. В его дневнике были лишь краткие заметки о произошедшем и больше ничего. Он так и не передал единственному и любимому ученику главной тайны их ремесла. Ушел из жизни, оставив за собой длинный след скорби, боли и недосказанности.

На дне сундука Эрик обнаружил пачку пустых листов и уже было собирался швырнуть на пол к испачканным собратьям, как вдруг остановился, всматриваясь в чистую желтизну. Руки задрожали. Он столько не написал…

Из углов хижины на него смотрели укоризненным взглядом незавершенные картины Андреса. Будто осуждая Эрика за то, что он не закончил их. Не было сил смотреть на кристально-чистые небеса, вышедшие из-под родной руки. За год они покрылись толстым слоем пыли, напоминая о безвозвратно ушедшем времени.

С тяжелым сердцем Эрик сложил чистую бумагу на самое дно сундука. Он не посмеет коснуться этой хрупкой памяти о несделанном.

Молодой человек собрал с полна разбросанные листы, исписанные аккуратным почерком. Пора разорвать мост между прошлым и настоящим, пусть и такой ценой.

На небольшой опушке он развел костер. От его жара неистово кружилась голова. В алое пламя летели словно желтые мотыльки обрывки дневника. Эрик без сожалений сжигал память Андреса, надеясь, что это станет избавлением от призрака, всегда стоящего за его спиной. В руках последний лист. Рука поднимается. Бросить. Сжечь. Даже, если это мучительно больно. Неверный взгляд прирастает к ровным строчкам. Он уже прочел это в хижине, но эти слова вновь ледяным лезвием пронзают сердце.

«У меня странное предчувствие. Никогда не отличался фатализмом, но эти кошмары так реальны, что начинаю серьезно бояться за свою жизнь. Боюсь того, что станет с Эриком без меня. Поговорил с Линн. Попросил не оставлять его одного. Умная девочка, она поняла бы меня и без слов. Потом скажу Эрику, чтобы он не забывал Линн и продолжал с ней рисовать. О боги, как мне жаль этих несчастных детей! Возможно, мое решение было ошибкой, но раз уж взял на себя ответственность за них, надо бороться за них до конца. Олень преследует меня в кошмарах. До сих пор помню, как Линн…»

Оставшиеся строки догорели в огне. Эрик был зол. Он уже взрослый, а Андрес пытался против воли устроить его жизнь. Он же знал, как ему не нравится вечно крутящаяся вокруг Линн с ее не закрывающимся ни на секунду ртом. Зачем он пытался решать за него?

В хижине было пусто, пропала кипящая в ней привычная жизнь. Жилище напоминало заброшенную несколько веков обитель. Впервые в жизни Эрик почувствовал себя одиноким.

Через несколько дней порог переступила Линн. Дверь скрипела невыносимо громко. Она призналась ему во всем. Эрик не прогнал ее. Пусть поможет ему делать краски, раз так хочет.

Раз так хотел Андрес.

* * *

Эрик всегда делал то, что велело ему сердце. А еще крайне редко думал над словами, слетающими с языка. При всем этом он никогда не жалел ни о своих поступках, ни о своих словах. Даже если они превращались в лезвия, оставляющие шрамы на ее сердце. Но, кажется, сегодня он впервые в жизни сложил на свою голову все существующие проклятия и кинулся просить прощения.

Все началось мирно. Вместе с Линн они прошедшую неделю бегали по полям, собирая цветы всех существующих оттенков, а потом, придирчиво сортируя, располагали ароматные букеты на всех горизонтальных поверхностях. Они снесли в хижину настолько много цветов, что к концу недели пришлось прокладывать узкую дорожку между нескончаемых охапок, чтобы Эрик мог добраться до кровати, ведь ходить так, чтобы не раздавить нежных бутон или не хрустнул стебель становилось невозможным. В доме стоял тяжелейший аромат, от которого у Линн моментально начинала болеть голова, и подолгу она перестала засиживаться, поэтому Эрик мог спокойно завершить работу над очередной картиной. Правда, приходилось делать это на улице, благо дни были еще длинны. Вечером, когда света не хватало, чтобы различить цвета, молодой человек без сил валился на постель и моментально засыпал. И каждую ночь ему снилось море цветов, в котором он тонул, задыхаясь.

Сегодня же Эрик решил, что пора начинать приступать к самому ответственному этапу — непосредственно к изготовлению красок. Вместе с Линн, незаметно улизнувшей с праздника Полной Луны, они весь день измельчали в ступках, оставшихся от Андреса, высохшие лепестки. И чем дольше они занимались этим изматывающим своей монотонностью делом, тем Эрик сильнее мрачнел. Он чувствовал, а потом уже и понимал, что они делают совершенно не то, и из их многодневного труда ничего не выйдет. Необходимость сдаться становилась явственнее с каждым часом.

Сегодня же Эрик во второй раз за прошедшее полтора года по-настоящему разозлился на Андреса. Пару недель назад молодой человек не на шутку вспылил, когда Линн рассказала ему об обещании не оставлять его одного, но с этой неугомонной, как оказалось, еще можно было свыкнуться. А вот с тем, что учитель и названый отец не раскрыл своему единственному ученику главный секрет их ремесла — нет.

Поэтому в момент, когда Линн неосторожным движением разлила полученную бледно-желтую жидкость, Эрик не смог сдержаться. Так он еще никогда ее не ругал. Со всей ненавистью, что так долго съедала его сердце. Он видел, как задрожали губы и увлажнились глаза Линн, но все не останавливался, а только больше распалялся.

С последним словом, слетевшем с бесстыдного языка, он успокоился, выдохнул и вернулся к бессмысленному труду. Линн так и осталась стоять, силясь разглядеть в его непроницаемом лице сквозь привычное раздражение хоть что-то еще, но не находила. Только продолжала в своей глупой манере перекатываться с пятки на носок, с носка на пятку.

Эрик не смотрел в ее сторону, он был глубоко в себе, стараясь заткнуть подальше глупую обиду. Он не видел, как дрожащая ручка стерла слезы с щек, как твердо поджались губы, и как темные глаза наполнились решимостью

— Подожди, я скоро вернусь.

Ее звонкий голос раздался в его оглушительной пустоте. Он не разобрал смысла слов.

— Что ты сказала?

Ответом ему был лишь хлопок двери.

— Куда ты, глупая девчонка?! Вернись немедленно!

Крик ожидаемо разбился о тишину. В хижине он остался один. Сложив на свою голову все существующие проклятия, Эрик сорвался с места, распахнул ногой, держащуюся на честном слове, дверь и выбежал в ночную прохладу. Куда могла убежать эта неугомонная? Вроде, она растирала желтые цветы, значит ее нужно искать на опушке у реки. Ну или логика в очередной раз подвела, и теперь нужно бегать по всему лесу, заглядывая под каждый камень и в каждый куст. От свежего воздуха после удушающей духоты хижины противно закружилась голова, трава под ногами превратилась в болотную трясину. Луна и звезды ослепляли своей белизной, легкие горели после непродолжительного бега. Все тело колотило, но не от холода.

Эрик волновался. Кажется, впервые в жизни. Конечно, он был далеко не ребенком, чтобы верить во все эти жуткие сказки, как по ночам в Полнолуние можно встретить мстительных дух Анны, слоняющийся среди деревьев в поисках невинной жертвы. Поговаривают, ее кровожадность не знает границ, ведь она мстит за мучительную смерть своего возлюбленного, и винит Анна каждого, кроме себя самой, не желая признавать, что сама первой шагнула в костер.

Он и маленьким особо не боялся этой легенды, но эта девчонка… Она так любила истории, слушала, впитывая каждое слово, практически не дыша. И сейчас эта глупышка в лесу совсем одна. Ей, наверное, страшно.

Эрик тряхнул головой. Ей? И страшно? Ну и бред он выдумал. Молодой человек остановился, уперевшись руками в колени, восстанавливая дыхание. Ноги дрожали. Он усмехнулся. Она скорее сама подойдет к мстительному духу, да начнет расспрашивать, как все на самом деле было, а нечисть убежит от нее, сверкая своими призрачными пятками.

В горле пересохло, дышать все еще было тяжело. И как эта девчонка умудрилась так далеко убежать? Или он не там ищет? Новая волна тревоги.

Негнущиеся ноги понесли его вперед.

Не испугается она этой истории и что? В лесу и без того полно опасностей, которым она не сможет противостоять. Дикие звери, змеи и черт знает, что еще. Да и в праздничную ночь по лесам могут бродить пьяницы или принявшие ритуальные травы. Кто знает, что в таком состоянии может взбрести в голову.

Впереди замаячила линия темных вод реки. Он почти добежал до опушки с желтыми цветами. От реки веяло неприветливым холодом, и отражающийся в воде белоснежный свет Луны придавал этому месту зловещий вид. Ему никогда не нравилось это место, с самого детства, но глупую девчонку всегда тянуло сюда со страшной силой. Будто бы больше негде собрать цветы для их, как оказалось, глупых попыток получить краску.

Оставшееся расстояние до опушки он проделал, почти не касаясь земли. Из горла уже было вылетел призывный крик, как он ошарашенно остановился.

О, как он глуп. Слеп и совершенно глуп. Говорят, что глаз художника видит намного больше, но как оказалось в его случае, это распространялось лишь на игру света среди зеленых листьев вековых деревьев, на причудливый окрас пролетающей мимо птицы, на сверкающие брызги воды в бушующей реке. Но разглядеть рядом с собой истинную красоту он не смог.

Она стояла на опушке, освещенная белым пугающим светом полной неестественно огромной Луны, сжимая в руках эти отвратительные желтые цветы с тошнотворно сладким запахом. Она была прекрасна, словно работа вдохновленного художника, положившего всю жизнь на поиск идеала, увидевшего тысячи женских лиц и создавшего лишь одно — совершенное по всем канонам.

Ее черные как безлунная ночь волосы, завитые в небрежные спирали, развевались на холодном ветру. Глаза, ее глаза настолько темные, что в них не разглядеть зрачков, направлены в небо, на безликие точки бестолковых звезд. Розовые губы, перед которыми меркли в своей красочности все известные ему цветы, беззвучно шевелились. Она что-то говорит? Ему? Наверное, опять ведет беседы сама с собой. Она была так хрупка, так изящна, как могла быть лишь одна женщина в этом Подлунном мире.

Эрик вздрогнул, ужаснувшись своей мысли. Он не был особо верующим, но почему-то подобная мысль казалась ему святотатством, за которое само бесконечное упадет на его голову и покарает по всей строгости.

Но он не мог больше молчать, разбитый, побежденный, разгромленный и в конечном счете упавший на колени, склонившись, перед ее красотой. Красотой, что так долго не замечал.

Эта девчонка затмила собой саму прародительницу Луны — жестокую, капризную богиню Мелан.

Он очнулся словно после долгого и тяжелого сна, услышав крик неугомонной.

— Эрик, прости меня! Я собрала цветы, мы, то есть я все переделаю!

Она подбежала к нему с виноватой улыбкой. В нос тут же ударил невыносимо сладкий запах. Молодой человек медленно приходил в себя после потрясений сегодняшнего дня и возвращал свой привычный безразличный вид.

— Брось их, в хижине и так не продохнуть. Идем домой.

Домой. Он мысленно споткнулся об это слово, хотя оно так просто слетело с его языка. Дом, в который приходит опустошение, когда за ней закрывается скрипучая дверь.

Линн понуро плелась за ним, что удивительно, на этот раз молча.