Дождик осенний, поплачь обо мне (джен)

Быт в Азкабане оказался чрезвычайно примитивным — приёмы пищи утром и вечером, один визит дементоров примерно в полдень, а также их присутствие ощущалось по ночам, когда они несли стражу за стенами тюрьмы, пробирая ознобом сквозь толстенную каменную кладку, которая покрывалась изморозью. Посетителей к заключённым не пускали, да и мало находилось тех, кто желал проведать Пожирателей. Авроры также не желали спускаться на сотни ступенек вниз без крайней необходимости, поэтому дни были заполнены бездельем и скукой. Хочется помыться — в наличии раковина. Хочешь почитать — перехочешь. Или царапай камнем текст на стене, а потом перечитывай, рискуя посадить зрение в скудном освещении. Ни свечей, ни газет.

Скоро Белла научилась распознавать по голосу своих соседей — она хорошо слышала Руквуда, видела Долохова, также отчетливо различала голоса Родольфуса и Рабастана Лестрейнджей. Чуть дальше располагались камеры Мальсибера, Трэверса и Джагсона, которым приходилось кричать, чтобы быть услышанными. А у самой лестницы сидели Селвин и Розье, и до них доносились лишь отзвуки голосов, не позволяя участвовать в общих беседах.

Постепенно узники, ранее молчаливые, отстранённые и замкнутые в себе, немного оживились и развлекали себя, как могли. Натан Мальсибер и Рабастан Лестрейндж, сидящие по соседству, расчертили на полу камер доски и играли в шахматы, используя фигурки, сплетенные из соломы, которую надёргали из матрасов. Свои ходы они озвучивали вслух, перекрикиваясь через окошко в двери, и так за их партиями могли наблюдать другие. Руквуд частенько спорил с Долоховым, оба оказались интеллектуалами, знатоками Темных искусств и экспериментаторами. Никто не позволил бы им заниматься практикой, но они часто обсуждали различные не совсем гуманные теории, в конце неизбежно принимаясь ругаться.

Родольфус преимущественно молчал, но пользовался заметным авторитетом — к нему обращались, если возникала спорная ситуация, и его холодный, всегда немного отстраненный голос прекрасно гасил любые конфликты. Белла ни разу не видела "мужа", но заочно побаивалась его, предпочитая помалкивать или вести беседы с Долоховым. Для неё это казалось проще — всё-таки соотечественник, хоть и не знает об этом.

— Так с чего ты по-русски заговорила? — прислоняясь к своей двери, однажды поинтересовался Антонин.

— Досталось, — тихо ответила она. — Тюремщики приложили так, что память отшибло. Даже английский позабыла.

— Позабыла родной язык? Зато говоришь без акцента на чужом? Чем тебя могли таким приложить?

— Эксперименты Крауча? — подал голос Руквуд, почему-то тоже на русском. — Он у нас знаток языков, может, решил какое-то переводческое заклинание испробовать, на ком не жалко?

— Август, а ты с каких пор русский понимаешь? — снова удивился Тони.

— Ты больше десяти лет над моим ухом бубнишь, за это время даже тупица язык выучит. А я никогда не был тупицей.

— Зато придурком был и остаёшься, придумал тоже, "переводческие заклинания". Ещё скажи "зелье толмача", чтобы Снейп штанишки от смеха обмочил! — рассердился Долохов.

— Тогда ментальный слепок. Взяли чей-то мозговой оттиск и наложили на Беллу, — выдвинул очередное предположение Руквуд.

— А то, что подобное в теории, — лишь в теории! — применимо на совершенно чистый мозг, как белый лист, это тебя не смущает? Она для такого должна быть в коме или в состоянии овоща! На такое даже Крауч не пойдёт!

— Может, её там поцеловал дементор, вот тебе и овощ, — не сдавался Августус.

— У нас пока работают какие-то законы, ты, кретин! — и они снова начали ругаться, мешая английскую и русскую речь.

— Тебя целовал дементор, жена? — через шум спорщиков расслышала Белла голос слева, и по коже пробежали мурашки.

— Я не помню, — отозвалась она, на этот раз говоря по-английски, хотя и не была уверена в своём произношении. Единственное, что она знала точно — она умирала, но распространяться об этом пока не хотелось.

Спор прервали дементоры, которые явились на чудовищное пиршество. Теперь Белла могла продержаться в контакте с ними почти полминуты, а после, приходя в себя, пела несколько песен, русских или английских, — это помогало справиться с последствиями неприятного визита, что подтверждали и другие. Постепенно у слушателей проявились предпочтения: Долохову нравились песни Окуджавы, Руквуд внезапно оказался поклонником народных песен и романсов, а вот Родольфус проявил неожиданный интерес к "The Сure", когда она смогла выудить из памяти пару песен из их репертуара. Рабастан как-то заикнулся насчет хитов Селестины Уорлок, на что Белле пришлось признаться, что эти песни она не знает, вызвав дружное хмыканье.

— Я научу, — прогудел Мальсибер, тут же принимаясь напевать "Котёл, полный любви". Его вокал напоминал пароходную сирену, и Рабастан принялся хихикать. Смех был примерно таким же редким явлением в тюрьме, как и музыка, но Белла, торопливо записывая текст краем расчески на стене, радовалась, что даже суровый Натаниэль позволил себе немного веселья.

После с просьбами обращались и другие — Трэверс едва ли не чудом сохранил кусок пергамента и огрызок карандаша, и потратил его на текст колыбельной на смеси английского и ирландском, который пела его бабушка. Доставить его в нужную камеру оказалось тем ещё приключением, но мягкие переливы "Siúil A Rúin", которые звучали, как объятие, стоили усилий. А Оливер Джагсон, смущаясь, признался в любви к "The Beatles" и общими усилиями удалось восстановить текст "Imagine", "Yesterday" и "You've Really Got a Hold on Me", хотя находящиеся дальше всех Розье и Селвин возмущались против исполнения этих плебейских магловских песен. Впрочем, их мало кто слушал.

///

Помимо попыток приспособиться к новым реалиям, Беллу тревожила магия. Мадам Лестрейндж была волшебницей, а теперь в её теле оказался человек, который с чудесами не сталкивался, и она понятия не имела, как справляться с возможными магическими проявлениями. Пробыв в тюрьме уже месяц, она ощущала себя лучше, не была такой слабой, и даже поползновения дементоров удавалось переносить всё легче. Возможно, виной тому были песни, или же взаимная поддержка, которую проявляли её соседи. Трудно было поверить, что все эти люди, вполне нормальные, отзывчивые, но печальные — безжалостные убийцы, которые служили маньяку и уничтожали целыми семьями магов и людей, не обладающих волшебством.

— Здесь так скучно, очень хочется почитать, — пожаловалась она как-то Антонину, на что тот только ухмыльнулся:

— Сейчас здесь стало намного веселее. Раньше была тоска смертная, а сейчас смотри — даже улыбаемся иногда. Спасибо, голубка.

Эта привычка называть Беллу "голубкой" слегка обескураживала, она не совсем понимала, почему Долохов мог обращаться так к гордой Беллатрисе, но не возражала — вдруг это их внутренняя "корпоративная" шутка, и, начиная возмущаться, она ещё сильнее вызовет подозрения. Хотя куда уж больше! Ей казалось, за всё время пребывания здесь она ни разу не сказала ничего, что могла бы выдать оригинальная мадам Лестрейндж, но кроме Долохова вопросов никто не задавал. Им все равно? Или они сразу поняли, что рядом с ними не тот человек, которого они знали, и просто ждут удобного случая, чтобы её пристукнуть? Женщина снова порадовалась, что её окружают надёжные стены и толстые двери с решётками. Такое милое место — Азкабан!

Но на следующий день её ожидал сюрприз. Аврор Перкинс, разнося завтрак, крадучись оглянулся и выложил на стол рядом с тарелкой небольшой томик.

— Лестрейндж, твой муж попросил передать. Тихо! Спрячь, вам не положено такое иметь.

Она оглянулась по сторонам, но лишних свидетелей не было, и торопливо сунула книгу под подушку. Перкинс слегка скривился, видя такой убогий тайник, но комментировать не стал и отправился дальше — отдавать порцию Руквуду. После завтрака она присела на пол, чтобы её не могли заметить через дверное окошко, и с трепетом раскрыла книгу. В прошлой жизни она запойно читала, и теперь отсутствие печатного слова ощущалось, как ломка. Даже если бы коварный Лестрейндж передал ей пособие по алгебре, написанное по-немецки, она бы попыталась прочитать и это. Но тот не стал издеваться, переправив ей контрабандой томик стихов Мильтона. Интересно, сколько он за это заплатил? И как?

Дождавшись, пока Долохов и Руквуд снова устроят дискуссию, в которую вовлекли и Рабастана, она тихонько окликнула:

— Родольфус?

Она знала, что даже если тот не участвует в беседах, то обычно остаётся у двери и слушает, и её тихий зов наверняка достигнет его слуха. Как и предполагалось, он отозвался почти сразу:

— Да?

— Я… хотела поблагодарить. Мне передали. Спасибо.

— Хорошо. Белла любила книги… — Чуть помолчав, он внезапно процитировал: — Прекрасная подруга и жена, которую так долго ожидал я. Последний и ценнейший дар Небес. (5)

Смутившись, она снова уселась на пол, аккуратно перелистывая страницы. Похоже, Лестрейндж искренне любил жену, раз говорил о ней… так. И ещё — он прекрасно понимал, что прежней Беллатрисы больше нет, иначе не говорил бы о ней в прошедшем времени. Стало грустно и неловко. Какой бы ни была отчаянной, жестокой и безумной прежняя Белла, даже такая она была кому-то дорога.

В груди теснилась жалость, которую никак нельзя было выдавать, чтобы не оскорбить этим скорбящего супруга, и вместо того она снова запела, надеясь, что даже на чужом языке её поймут:

— И глянет мгла из всех болот, из всех теснин,

И засвистит весёлый кнут над пегой парою…

Ты запоёшь свою тоску, летя во тьму один,

А я одна заплачу песню старую… (6)

В глазах зарябило от слёз, мешая рассмотреть строчки, слезинка упала на бумагу, оставляя тёмное пятнышко. По коже пробежали мурашки, и даже холод, проникающий в щель под дверью, не смог её отвлечь. На фразе "Какой беде из века в век обречены? Какой нужде мы платим дань, прощаясь с милыми?", она ощутила, как в груди скручивается горячая спираль, стягивается, подрагивает от напряжения, и в момент, когда над Беллой склонился дементор — разжимается и ударяет, накрывая по широкой области, там, где слышен был голос. Тварь взвизгнула и её вынесло обратно в коридор. Слышались панический скрежет и хрипы, издаваемые другими дементорами, которым не повезло попасть под удар, и они поспешили скрыться с этажа, прихватив с собой тех двух, которые мучили Селвина и Розье, — их камеры находились слишком далеко и не попали в "область поражения". Удивлённо прикасаясь к солнечному сплетению, женщина растерянно помотала головой. Она чувствовала себя утомлённой, но терять сознание не собиралась.

— Голубка! — зашумел Долохов. — Ягода наша ясная!

Она сунула книгу под одеяло, с трудом поднимаясь:

— Что случилось? — спросила она, с опаской выглядывая в коридор, где не осталось ни одного дементора.

— Мы бы тебя хотели спросить, — отозвался со своего места Руквуд, умудряясь сочетать два языка так, что это звучало понятно: — Ты пела, а тут и дементоры пожаловали. И очень быстро ретировались. Если судить по увиденному мною, можно предположить, что это был достаточно сильный магический удар, сродни заклинанию "Патронуса", но другого характера. Который сильнее всего ощущался здесь, вблизи эпицентра. Меня будто по башке стукнули мешком, набитым солнечными зайчиками.

— Да ты поэт, Август, — подколол его Долохов и внезапно засмеялся: — Давно я не видел, чтобы эти твари так улепётывали!

— Меня больше интересует, возможно ли это повторить? — задумчиво прогудел Мальсибер.

— Что скажешь, жена?

— Я не знаю, это получилось случайно, — призналась Белла.

— Спонтанный магический выброс! Очень любопытно! — Августус лучился энтузиазмом.

— А ничего, что здесь всё обвешано антимагическими чарами, и, сидя в камере, едва сможешь картошкой жонглировать, даже имея в руке палочку? — скептически поинтересовался Антонин.

— Магия пластична и найдёт выход, — настойчиво убеждал Руквуд.

— У неё нет палочки, я вообще не пойму, как такое возможно, — раздражённо возражал Долохов.

— Белла всегда была сильной ведьмой!

— Но обычная песня, даже исполненная с душой и любовью, не заменит патронус! — если бы его не сдерживали решётки, Тони, вероятно, уже пошел трепать своего оппонента за воротник.

— Я работал в отделе Тайн, там разное случалось, так почему не принять теорию, что силу имеет не форма фразы, а посыл!

— Тогда и выражением "Иди нахрен!" можно было бы убивать вместо "Авады"!

— Это потому, что ты чурка бесчувственная, там и вкладывать нечего, а у нашей певуньи полна душа света!

— Сосредоточься, — отвлекая от очередного жаркого спора, тихо посоветовал Родольфус. — Вспомни свои ощущения. И в следующий раз при виде дементоров постарайся воспроизвести. Что ты чувствовала?

— Грусть, скорбь, а ещё благодарность… Мне хотелось помочь.

— Что-то другое? Страх? Ярость? Обида? Гнев?

— Нет, с чего бы…

— Похоже, Августус прав насчет "полной души света", — задумчиво проговорил Лестрейндж и замолчал. С одной стороны орали и спорили Тони и Август, с другой шумную перепалку устроили Рабастан, Натаниэль и Оливер Джагсон. Что-то резко и истерично вопил Эван Розье, которому приходилось напрягать горло, чтобы быть услышанным.

Белла снова уселась на пол, прислушиваясь к себе. Рядом с сердцем ощущался тихий тёплый островок, который слегка пульсировал, контрастируя с постоянным холодом, царящим в камере. Страх, беспокойство, безысходность, одиночество — все эти эмоции, переполняющие её, глушили внутренний свет. Спусковым крючком послужило желание отплатить добром за добро. Неужели дементоры высасывали из жертв светлые эмоции не только желая поживиться, но и опасаясь, что у пленников накопится достаточно позитива, чтобы ударить в ответ? Но у Беллы имелась пассивная защита — её музыка, которая стала щитом, не позволяя дементорам буйствовать, забирая у неё, что хотят. А со временем помогла собрать достаточно силы, чтобы защитить других. Недаром после её песен окружающие чувствовали себя лучше и оживились.

Другой вопрос — стоило ли стараться? Могла ли она считать этих страшноватых людей своими друзьями? Скорее, они все напоминали потерпевших кораблекрушение, которые оказались вместе в одной шлюпке, и теперь им совместно приходится противостоять окружающим их опасностям.

Вероятно, в будущем, когда Волдеморт вернётся и захочет достать своих сторонников из-за решётки, они станут врагами, но пока приходилось держаться вместе — как прутики в венике, не допуская, чтобы их переломали поодиночке.

Дамблдор постоянно говорил, что людям нужно давать второй шанс. Этим людям шансов никто не давал — многие из них стали Пожирателями сразу после школы, увлечённые красивой высокой идеей. Снейп хотел знаний. Малфой — власти. А чего хотел Родольфус? Антонин? Чего хотела сама Беллатриса? К чему они стремились до того, как их предводитель окончательно слетел с катушек, погружая Британские острова в хаос, устраивая кровавый террор? Как там обычно бывает — или ты, или тебя? Здесь собрались верные, идейные и послушные? Или те, кто лучше других понимал риски своего непослушания? По книге Беллатриса безгранично верила в своего повелителя, так же, как и Барти Крауч-младший. Как и Лестрейнджи. Они запытали до безумия чету Лонгботтомов практически на глазах малолетнего Невилла. Никого не жалели, хотя знали, что их ждёт Азкабан или смерть.

Но вот имеется Джагсон, который любит магловскую музыкальную группу. Или тот же Родольфус, цитирующий магла-Мильтона. Или Мильтон был чрезмерно религиозным магом? Отчаянно хотелось спросить, зачем они это творили. У любого поступка должна быть причина. Вряд ли они вели себя так кровожадно просто "потому что". Но это был один из тех вопросов, которые не стоит задавать, если желаешь сохранить голову на плечах. Чтобы в ответ на своё неуместное любопытство не увидеть, как эти лица, вполне человеческие, пусть она и видела пока одного Долохова, искажаются, превращаясь в оскаленную морду озлобленного хищника.

— Мы все — потерпевшие с "Титаника", — вздохнув, тихо сказала себе Белла.

Чтобы выжить, они должны держаться вместе. А жить ей, несмотря на всё произошедшее, хотелось неимоверно. Значит, ради этого она закроет глаза, прикроет уши, не станет задумываться о прошлом, сконцентрируется на том, что происходит здесь и сейчас. Прошлого нет, перед ней — пустой белый лист, на котором можно сохранять свои воспоминания. Оценивать и строить отношения с окружающими, воспринимая то, что относится лично к ней, — добродушные подтрунивания Долохова, ехидные, но не обидные подначки умника-Руквуда, который просто не может иначе. Искристое веселье Рабастана, который быстро выучил половину песен и охотно подпевал своим мягким ореховым баритоном. Неповоротливое, гулкое, наполненное внутренней заботой беспокойство Мальсибера. Редкие, и оттого ценные замечания и советы Родольфуса. Который мог бы попросить себе шоколад, теплое одеяло, но оставался в тех же аскетичных условиях, что и остальные, зато переступил принципы, подарив ей такую драгоценную книгу.

Свет, который неуверенно колебался и мерцал, теперь горел спокойно, тепло и ярко, будто керосиновая лампа за стеклом, указывающая путь во мраке. Белла слегка улыбнулась, понимая, что этот источник останется с ней, и накопившегося света хватит, чтобы защитить других, даже если это очень, очень плохие люди. Которые здесь и сейчас были её товарищами.

5 — Джон Мильтон, "Потерянный рай", перевод Ольги Чюминой.

6 — "Разлука" ("И грянет мгла"), исп. Елена Камбурова.