В дыму и пламени (джен)

С женщинами Бальдру никогда не везло. Вроде и не уродец, не дурак, но как-то всё не складывалось. Анна — первая любовь. Школьная, детская, сказочная….

Анна училась в параллельном классе. И Бальдр млел от её улыбки, мягкого глубокого голоса и изысканных манер. Она казалась какой-то нереальной — принцессой из неведомого мира. Он всё никак не решался подойти и заговорить с ней. Но случай однажды представился. Занятия в тот день уже закончились, и Анна, обычно окружённая свитой подружек, осталась одна на школьном дворе. Грустная, заплаканная и донельзя расстроенная, сидела за столиком, опустив голову. Золотые локоны каскадом спадали на плечи, спрятав её прекрасный лик.

Бальдр задержался после урока труда, слетел по школьным ступеням, да и так и замер, не веря своему счастью. Он и она только вдвоём… Нет, в отдалении галдела стайка младшеклассников с продлёнки, но Бальдр на это и внимания не обратил. Время словно остановилось, а сердце взметнулось в груди пойманной птицей. Нужно лишь придумать первую фразу, а дальше что-нибудь да случится.

Переступив от волнения на месте, Бальдр сглотнул и решительно шагнул вперёд. Золотые локоны, голубые глаза и печальный лик — образ сказочной русалочки встал перед внутренним взором, и стихотворение, заученное в средней школе, само собой всплыло в памяти. Глядя в её смущённое лицо, Бальдр продекламировал без единой запинки:

Ich weiß nicht, was soll es bedeuten,

Daß ich so traurig bin;

Ein Mährchen aus alten Zeiten,

Das kommt mir nicht aus dem Sinn.

Die Luft ist kühl und es dunkelt,

Und ruhig fließt der Rhein;

Der Gipfel des Berges funkelt

Im Abendsonnenschein.

Die schönste Jungfrau sitzet

Dort oben wunderbar

Ihr gold’nes Geschmeide blitzet,

Sie kämmt ihr goldеnes Haar.⁽¹⁾

Анна удивлённо подняла голову и несмело улыбнулась.

— У тебя красивые глаза и волосы, ты не должна плакать. Кто тебя обидел? — спросил Бальдр, опустившись за стол напротив неё.

Анна лишь покачала головой и прерывисто вздохнула. Убрала волосы за спину и изучила его лицо любопытным взором.

— Да никто не обидел. Просто… Расстроилась из-за теста по истории, ожидала более высокую оценку… Но, наверное, я плохо подготовилась, — призналась она смущённо.

Бальдр взволнованно дёргал манжет рубашки и кусал губы, раздумывая.

— Если… если хочешь, я помогу. У меня высокие баллы по всем предметам, — и тут же понял, что прозвучало это как хвастовство.

Анна едва заметно улыбнулась и коснулась его руки.

— Это было бы замечательно. И стихотворение очень красивое. Правда, я учу испанский и ничего не поняла, — смех её прозвучал серебряным колокольчиком, разбив тревогу. — Но мне всё равно понравилось. Меня зовут Анна, — протянув узкую бледную ладонь, представилась она.

Бальдр открыл было рот, чтобы ответить, но Анна вновь поразила его своей очаровательной улыбкой, и он растерял все слова.

— Ты — Бальдр — я знаю. Ты играл на концерте так здорово!

— О, ну да, — растерянно склонил голову он, слегка сжав её прохладную ладонь. — Может, пойдём куда-нибудь? Хочешь мороженое?

Анна кивнула, и Бальдр тут же подскочил с места.

— Не торчать же весь день в школе, правда? — повеселев, поддержала она.

Бальдр улыбнулся тепло и открыто и протянул ей руку, а Анна вложила свою ладонь в его.

— Верно. Ты какое мороженое любишь?

— Шоколадное.

— И я! — радостно воскликнул Бальдр, хотя на самом деле любил ягодное.

На дворе стоял цветущий май, и их ожидало почти два месяца полной идиллии: прогулки по парку, походы в кино и, конечно, первый поцелуй, подобный лёгкому касанью летнего бриза. Они даже поссориться не успели ни разу!

Но как обычно вмешались родители и всё испортили. Они собирались переехать в столицу, потому что отцу Анны предложили там хорошую должность. И школу они ей нашли получше, ведь ей скоро поступать. А Анна с Бальдром, оказывается, плохо друг на друга влияли…

Но о какой учёбе можно думать в семнадцать лет? Да не так уж они оба и скатились. Что ж, мама, естественно, поддержала родителей Анны. И в общем, может, любовь-то и не была такой сильной, раз они оба сдались и отпустили друг друга? И оба, кажется, стыдились своей покорности и слабости, потому и поспешили забыть друг друга поскорее.

* * *

Два года спустя, когда Бальдр учился в народной школе⁽²⁾, в его жизнь отчаянным вихрем ворвалась Хельга. Они познакомились на концерте Deathstars.⁽³⁾ Романтичней и не придумать. Нет, если уж правда, то была чистая случайность. Бальдр не особо и хотел идти (предпочитал что-то повеселее), но одногруппники позвали. Всё же лучше, чем сидеть одному.

Хельга — его готическая муза. Тонкая-звонкая, как гитарная струна. С лукавыми искорками в густо подведённых чёрной тушью глазах. Бальдр топтался в задних рядах и поймал её восхищённо-восторженный взгляд, конечно же, адресованный не ему, а музыкантам. Однако улыбнулся в ответ и закивал в такт музыке, раскинул руки, будто приглашая её в объятья. А Хельга ничуть не смутилась — послала ему воздушный поцелуй и, чуть помедлив, шагнула ближе, взяла за руки. И они закружились в неловком ломанном ритме.

Когда стих рёв гитарных струн и грохот барабанов, а музыканты ушли на перерыв, Хельга не спешила отпускать его руки. Приникла головой к плечу и положила ладонь на грудь, там, где под тканью лимонной рубашки взволнованно билось сердце.

— Ты славный, — сказала она, погладив его по щеке, и тут же отступила — скрылась в толпе, будто растаявшая в быстрой воде серебристая рыбка.

Бальдр успел ощутить разочарование и горчащую на губах досаду за эти долгие пятнадцать минут. Искал глазами её в толпе, но, конечно, не находил. Сколько здесь было высоких и темноволосых, в кожаных жилетках и ощетинившихся шипами браслетах?

Хельга нашла его сама, уже после, когда концерт закончился. Бальдр отстал от приятелей и вовсе не торопился на автобус. Топтался у выхода, провожая глазами девчонок, но так и не сумел поймать ту самую. Хельга подошла со спины и легонько стукнула по плечу.

— Ну, здравствуй, солнца луч, — ласково произнесла она.

Бальдр обрадованно обернулся и застыл на месте, не решаясь сделать первый шаг.

— А я тебя ждал.

Хельга слегка склонила голову, будто была польщена, и изогнула в улыбке тонкие губы, очерченные матовой чёрной помадой. В карих глазах вновь зажёгся задорный блеск. Бальдр, поборов смущение, притянул её к себе и заключил в объятья. Тёплую, пахнущую корицей и яблоками, а Хельга обхватила ладонями его щёки.

— На последний автобус мы уже опоздали, — сообщила она проникновенным шёпотом. — Пойдём пешком?

Бальдр постеснялся признаться, что никогда по ночному городу не гулял. Вдруг она вздумает смеяться? Решит, что он маменькин сынок. Он лишь торопливо кивнул, расцепив руки. Хельга отыскала в маленьком кожаном рюкзачке сигареты.

— Есть зажигалка?

Бальдр покачал головой. Он готов был звезду с неба достать прямо здесь и сейчас, но зажигалки у него не нашлось. И от того огорчение вновь захлестнуло душной волной. Однако Хельга быстро развеяла грусть, невесомо коснувшись ладошкой его золотисто-рыжих волос.

— Ты и впрямь, солнца луч, — рассмеялась она, и Бальдр просиял. С тех пор она только так и звала, а Бальдр млел от восторга и благодарности за подаренное тепло и счастье.

Они много болтали о всяком-разном, держались за руки и целовались под жёлтым светом фонарей. Бальдр всё же сумел признаться, что впервые гуляет по ночному городу вот так. Раньше только с матерью бывало возвращались из гостей тёмным вечером. Друзей у него не водилось, да и мать ни за что бы не отпустила допоздна. И пусть он месяц уже жил в общежитии, но дыхание свежего ветра и сладкий вкус свободы ощутил только сейчас, с Хельгой. Будто нашёл путеводную звезду, на усыпанном мелким бисером небосклоне. Одну-единственную — настоящую.

Хельга лишь улыбалась загадочно-ласково и никогда-никогда над ним не смеялась. Она была определённо из тех, кто «не понравится маме», и Бальдр был тому только рад. С ней многое случилось впервые. С ней он познал крепкий вкус табака и радость плотских утех. И сумел снова полюбить музыку, которую за годы «скрипичной каторги» возненавидел. С Хельгой они отправились вдвоём в Осло на выходные, в долгий недельный поход к озеру и на рок-фестиваль. Хельга открыла ему мир. Она была старше всего на два года, а казалось — на целую жизнь.

Прошла осень, зима и весна, а лето — «последний осколок юности» казалось бесконечным. Может, от того, что впереди маячила взрослая жизнь, а может, от того, что Бальдр был в кои-то веки счастлив по-настоящему, без оглядки на прошлое.

Свадьба — он раньше об этом не думал, теперь же понял, что без Хельги и жизни нет. Неужто она ему откажет? Ведь нет? Глупый, глупый Бальдр — зря рассказал матери — поделился своей радостью. Она лишь сухо поджала губы и отвернулась к окну.

— Ты ведь даже с невестой меня не познакомил, как же так, сынок? — в голосе её скользнула обида.

Бальдр сразу поник и опустил голову. Потому и не знакомил — не хотел, чтобы мать всё испортила. Отмахнулся, возя по столу чайной ложкой.

— После. Потом, перед свадьбой.

Мать, на удивление, восприняла ответ спокойно, лишь предостерегла:

— У нас ещё есть время. Это не то решение, с которым нужно спешить.

Прошло две недели — июнь подходил к концу, и все экзамены остались позади. Бальдр и правда поверил, что мать не станет встревать, вот только заметил, что Хельга избегает встречи с ним. А телефонные разговоры быстро сходят на нет.

В конце концов не выдержал и подкараулил её после работы. Ждал перед дверями библиотеки, перекатываясь с пятки на носок, и смолил сигареты одну за одной.

— Ты меня избегаешь? — спросил он, поймав её на ступенях.

Хельга отвела взгляд и заправила за ухо длинную чёрную прядь.

— Прости, но нам лучше расстаться. И не ходи за мной больше, — ответила торопливо и резко.

— Разве я тебя чем-то обидел? — растерянно отступил Бальдр.

Хельга лишь покачала головой и разочарованно поджала губы.

— Я думала, у нас с тобой нет секретов друг от друга.

— О чём ты?

— Лучше тебе спросить у своей матери, — и, развернувшись, ускорила шаг. Бальдр не стал догонять. Застыл, как истукан, а сердце, перевернувшись в груди, разбилось вдребезги.

К матери он и правда заявился в тот же вечер.

— Что ты ей наговорила?! — сразу с порога накинулся он.

Мать развела руками, в больших глазах застыло искренне недоумение.

— Не понимаю, о чём речь. Пойдём лучше за стол, я приготовила пирог, — примирительно улыбнулась она, будто ничего и не произошло.

— Не понимаешь? Не понимаешь?! Что ты наговорила Хельге?! — воскликнул Бальдр, шагнув вслед за ней на кухню. — Зачем ты вообще к ней заявилась? Я ведь сказал, что познакомлю потом.

— Ах да, ну, конечно. Но я ведь должна была выяснить, с кем встречается мой сын. И уж тем более, если речь зашла о свадьбе. Бальдр… — вздохнула мать и указала на стул. — Садись, это непростой разговор.

Бальдр с негодованием отверг её предложение, дёрнув плечом, прислонился к косяку.

Мать пожала плечами и опустилась на стул, разгладила складку на скатерти и не торопясь разлила чай из пузатого фарфорового заварника. Будто нарочно тянула время!

— Милая девочка, — печально улыбнулась она. — только к трудностям семейной жизни совсем не готова. Я сочла своим долгом предупредить её о некоторых… моментах.

— Что?!

— Знаешь, как говорится: в счастье, и в горе, в болезни, и в здравии, — чуть поморщившись, продолжила мать. — Успешных, здоровых все любят, а тех, кто болен…

Бальдр поперхнулся воздухом и прикрыл глаза.

— Ты не посмеешь, — шёпотом вытолкнул он. — Ты не имела права!

Мать одёрнула плотную белую блузку и с грустью покачала головой.

— Пройдёт время, и ты поймёшь. Я лишь хотела тебя защитить. Когда от тебя отворачиваются любимые — это очень больно. И лучше сейчас, чем год или два спустя. Неужто ты думаешь, что её бы хватило надолго?

Бальдр стиснул кулаки и в отчаянии боднул затылком стену. Слова — колкие и злые, рвались наружу, и ничем их было не удержать.

— Ты — ужасная мать! Я был счастлив, а ты всё снова разрушила. Ты не можешь управлять моей жизнью и принимать решения за меня. Больше не можешь! Ты забрала отца и Анну, забрала Хельгу — всё, всё, что могло быть у меня, разрушила! Ненавижу тебя! Ненавижу!

— Бальдр!

— Нет! Оставь меня в покое! — в голове звенело, а все её фальшивые утешения не достигли цели. Бальдр стремглав вылетел за дверь и сбежал по ступенькам. В ту ночь он остался у приятеля из народной школы, а после принял решение, хоть и поспешное, но верное. Если он уедет далеко, то мать больше не сможет вмешиваться в его жизнь. Если бы не она, он бы, может, сам рассказал Хельге как-нибудь потом, не сейчас. Но она ведь тоже предала. Все предали!

Собирался впопыхах, пока мать на работе. Она бы злилась и уговаривала, и, может, давила на жалость. Нет, Бальдр бы этого не вынес. Оставил записку и поехал на вокзал. Город выбрал случайно — просто хотел быть подальше от неё и от него. К чёрту! К отцу за помощью он бы ни за что не обратился. Что от него можно ждать? Утешения? Это в лучшем случае, скорее он бы сказал, что это не его проблемы. Да и пусть, лучше совсем быть одному, чем с такой семьёй. Отец от него отказался, а мать, ха, её забота (или то, что она называла заботой) переходила все мыслимые границы. Нет, теперь он сам будет управлять своей жизнью.

В поезде трясло от обиды и злости, Бальдр хлебал противное тёплое пиво, чтобы хоть немного унять бушующие внутри эмоции. Теперь всё будет иначе и лучше, наверное. Жаль только, что Хельги нет рядом. Самая большая любовь — самое большое разочарование.

* * *

За десять лет много чего произошло, однако Бальдр порой вспоминал о Хельге и глупом их расставании. Простил давно уже, да толку? Ни телефона, ни адреса не осталось. Лишь воспоминания, которые с каждым годом казались всё менее реальными. Тускнели, словно выцветшая фотокарточка. Будто бы он всё это выдумал.

Были другие женщины, да как-то всё не складывалось. Пылкие и краткие романы, которые разгорались так ярко, что моментально обращались в пепел. А в душе вновь воцарялась тоскливое одиночество. Может, и суждено ему быть всегда одному? В минуты особого отчаяния Бальдр даже набил татуировку «Faen».⁽⁴⁾

Вечер выдался хмурый и скучный. Бальдр отправился в бар после работы. И снова один. Последний напарник уволился в прошлом месяце, а друзей как-то приобрести не удалось. Ну нет, не то, чтобы он какой-то нелюдимый или придурок (а может так оно и есть), но с годами приятелей поубавилось, а настоящих друзей… Только один и нашёлся за всю жизнь. Жаль, что сегодня он слишком занят, чтобы провести с ним время. Бальдр даже хотел позвонить, но решил не мешать и, по правде сказать, не сумел подобрать нужных слов в этот скорбный час.

Бальдр заказал виски с колой и огляделся по сторонам. Народу оказалось немного — рано ещё просто, к тому же, до выходных далеко. Девушка, с задумчивым видом устроившаяся за угловым столиком, привлекла внимание. Уж очень образ поэтичный. Лицо сердечком, пухлые губы и кукольно-голубые глаза, и мягкие вьющиеся каштановые волосы. Бальдр долго её разглядывал исподтишка, она же листала какую-то книгу, совершенно не обращая на него никакого внимания, и ковырялась вилкой в шоколадном пирожном.

Залпом опрокинув третий стакан, Бальдр всё же решился. Шутка была дурацкой, вероятно. Ну и пусть, ему уже стало весело.

— Привет. Ты случайно не героиня моего романа? — с глупой ухмылкой провозгласил он, приблизившись и оперевшись руками на стол.

Девушка вздрогнула и подскочила на месте, ошалело вскинув глаза.

— Я не… «Не хотел напугать», — сказал бы он, если б успел. Однако девушка взвизгнула и молниеносным движение вонзила вилку в так неудачно подставленную ладонь.

Бальдр отшатнулся, прижав ладонь к груди.

— Да ты больная, что ли?! В своём вообще уме?!

Она всхлипнула, мотая головой, и вымолвила жалобным тоном:

— Прости, это было так неожиданно. Я испугалась.

Бальдр выругался сквозь зубы. Боль, по началу едва ощутимая, разливалась по руке, словно солнечный жар. А манжет белой рубашки украсили алые брызги, будто ягоды рябины, упавшие в снег. Не слушая глупый лепет, Бальдр развернулся и отправился прочь злой, как тысяча чертей. На полпути к барной стойке его настойчиво дёрнули за рукав.

— Чего ещё? — раздражённо буркнул Бальдр.

— Мне жаль, правда-правда. Меня зовут Нора. Пойдём, у них наверняка есть аптечка, — целеустремлённо потянула его вперёд она.

Бальдр покорно двинулся следом, а Нора проявила удивительную активность. Пока Бальдр платил по счёту, она увлечённо ковырялась в аптечке. Обработала рану и сказала, что непременно нужно обратиться в больницу.

Бальдр уже остыл и поглядывал на неё с толикой интереса.

— Пойдём. У тебя есть машина? — увлечённо спросила Нора, подхватив со столика свою книжку.

— Нет, у меня прав нет, — помотал головой Бальдр.

— Ну ладно, вызову такси, — тут же приняла решение Нора, а Бальдр едва успел раскрыть рот.

— Знаешь, я лучше домой поеду, — знакомство начало уже напрягать, точнее сказать, не задалось с самого начала. Но этот деловитый тон и слишком уж активное участие в его судьбе тревожной дробью рассыпались в душе.

Нора вовсе не слушала, набрала номер и заказала такси. Может, ей просто стыдно? Бальдр прислонился плечом к крылу автобусной остановки и закурил. Странная девушка, очень странная. Разве может быть человек одновременно отталкивающим и притягательным?

Как выяснилось позже, Нора прекрасно сочетала в себе оба эти качества. Маленькая, пухлая, как сдобная булочка, и чрезвычайно суетливая, словно шустрая лесная белка. Пока они ждали такси, она успела прогуляться вдоль улицы и купить кофе, поправить макияж и поругаться с продавщицей в газетном ларьке. А прошло всего-то минут десять. В равной степени это пугало и восхищало. И вместо того, чтобы распрощаться с Норой поскорее, Бальдр поддался её напору. Пусть знакомство не задалось, зато появился шанс это исправить.

В такси она болтала без умолку о своей дурацкой книге. Оказывается, Нора повёрнута на мире Толкина. Бальдр считал, что это муть и тягомотина, но услужливо кивал, даже и не стараясь запомнить имена персонажей. На счастье, очередь в больнице была небольшая. Рану обработали, воткнули укол от столбняка и отпустили с миром. Бальдр не успел придумать, как распрощаться, едва вышел из кабинета, как Нора повисла у него на шее, будто сто лет не видела. Хотя прошло-то не больше пятнадцати минут.

— Как дела?

— Всё нормально, — ответил Бальдр, осторожно опустив её вниз.

— Вот и славно. Я хочу загладить свою вину. Можешь пригласить меня на свидание, — широко улыбнулась она.

Бальдр несколько оторопел, однако решил воспользоваться такой возможностью.

— Э-э, ладно. Пойдём в кино? — предложил он, надеясь немного передохнуть от потока информации по «Властелину колец».

Нора чуть подумала, забавно наморщив лоб.

— Нет, поедем лучше ко мне — я живу в паре кварталов отсюда. У меня дома пирог, и я умира-а-а-ю с голоду, — протянула она, похлопав себя по животу.

Её простодушность и энергичность подкупали, и Бальдр, забив на все раздражающие факторы, с улыбкой протянул ей забинтованную ладонь.

— Люблю пироги.

И вместе они вышли за больничные двери навстречу россыпи городских огней, рассеивающих дымчато-сизый вечерний сумрак.

Примечания:

Полный текст и перевод стихотворения Г. Гейне "Лорелея":

https://www.tania-soleil.com/heine-ich-weis-nicht-was-soll-es-bedeuten/

1) Отрывок из стихотворения Генрих Гейне «Лорелея»

Вернуться к тексту

2) учебное заведение для общедоступного и неформального образования для взрослых

Вернуться к тексту

3) шведская группа, исполняющая готик и индастриал-металл

Вернуться к тексту

4) Проклятый с норвеж. Такая татуировка была у Бальдра и в игре, но с руническими символами.

Вернуться к тексту