Антиквар (гет)

Кабинет полковника Зубова был полной противоположностью кабинету Орлова. Здесь не было стопок пыльных дел и граненых стаканов с чайным налётом. Вместо этого — полированный стол из карельской березы, статуэтка Фемиды (подозрительно похожей на самого Зубова), и огромный государственный флаг на древке из того же полированного дерева. Воздух был стерильным и пах дорогим парфюмом с нотками властности.

Сам полковник Зубов, плотный, гладко выбритый мужчина с тяжелым подбородком, стоял у окна, заложив руки за спину. Он не обернулся, когда Орлов вошел.

— Виктор Степанович, — начал он, глядя на серый городской пейзаж за окном. — Ты мне объясни. Я читаю сводку по твоему объекту. И у меня складывается впечатление, что мы с тобой в разных ведомствах работаем. Ты — в отделе по надзору за литературой. А я — в Федеральном Агентстве Контроля.

Орлов молчал. Спорить с Зубовым на этапе риторических вопросов было все равно что пытаться остановить поезд, бросая в него камушки.

— Что это за проект? — Зубов резко обернулся. В руке он держал распечатку утренней сводки. — «Нулевой Протокол». Звучит как название диверсионной операции по обрушению государственных сетей. А ты мне пишешь в комментарии — «художественное произведение». Ты его читал, это произведение?

— Так точно, товарищ полковник. Первую главу. Там программист, у него проблемы с искусственным интеллектом, — доложил Орлов ровным голосом.

— Проблемы! — Зубов ударил костяшками пальцев по столу. — У нас у всех скоро будут проблемы, если мы будем сквозь пальцы смотреть, как они под видом «художественных произведений» распространяют инструкции! Ты проверил, нет ли в этом его коде скрытых уязвимостей, которые можно активировать?

— Техническая экспертиза ничего не выявила. Обычный программный код.

— Обычный! — передразнил Зубов. — У нас в стране все необычное, Орлов, что связано с безопасностью. Запомни. Дальше. «Закладочная активность». Вероятность — семьдесят восемь процентов. Что сделано?

— Наружное наблюдение подтвердило факт, но не смогло идентифицировать предмет. Для проведения задержания с поличным оснований недостаточно. Может быть что угодно.

Зубов прищурился.

— «Что угодно», говоришь. А может быть и не «что угодно». Может быть, это как раз то самое. Наркотики. Деньги от иностранных кураторов. А мы сидим и ждем, пока он всю область этими «что угодно» завалит. Пассивность, Орлов, — страшный грех для нашего Агентства.

Он прошелся по кабинету и остановился на самом главном.

— И вот это... — он помахал в воздухе другим листом. — ТАОС? Что за ХАОС? Он у нас тут теорию хаоса пишет?!

— ТАОС, товарищ полковник. Сокращение от «Теория Агент-Ориентированного Сознания», — терпеливо пояснил Орлов.

— Мне плевать, от чего оно сокращение! Я читаю заключение «Периметра»: «деконструкция базовых понятий», «иллюзия сознания», «отрицание 'Я'». Орлов, это же чистый экстремизм в философской обертке! Это подрыв основ! Человек — венец творения, гражданин — основа государства. А он пишет, что 'Я' — это иллюзия! Завтра его последователи решат, что и государство — иллюзия. И Уголовный кодекс — тоже. И что мы будем делать тогда?

— Товарищ полковник, это сложная научная теория...

— Наука должна укреплять государство, а не расшатывать его! — отрезал Зубов. — Я говорил с людьми из Центра. Они говорят, что подобные концепции активно используются западными институтами для создания у молодежи чувства нигилизма и апатии. Чтобы они не хотели ни семью, ни Родину защищать. Потому что все — «иллюзия».

Орлов смотрел на своего начальника и видел перед собой идеальный продукт системы. Человека, чей мозг работал по принципу бинарной логики: «свой — чужой», «угроза — не угроза». Все, что было сложнее этой схемы, автоматически попадало в категорию «угроза». Зубов не был глуп. Он был предельно, пугающе прост.

— Какие будут распоряжения, товарищ полковник? — Орлов задал вопрос, который всегда возвращал разговор в конструктивное русло.

Зубов остановился и посмотрел на него в упор.

— Распоряжения будут следующие. Первое: по «Нулевому Протоколу» — назначить полную лингвистическую и техническую экспертизу. Искать скрытые смыслы, шифры. Второе: по «закладочной активности» — усилить наружное наблюдение. При следующем подобном выезде — быть готовыми к немедленному задержанию. Третье: по этому твоему... ХАОСУ... — он бросил распечатку на стол. — Найти эксперта. Срочно. Пусть даст официальное заключение. Мне нужна бумага, в которой будет написано, что этот текст представляет угрозу для общественной морали и государственных устоев.

— Такого эксперта может быть трудно найти...

— Ищи, Орлов! — рявкнул Зубов. — Найди старого профессора с кафедры научного атеизма, который соскучился по борьбе с идеализмом. Найди психолога, который напишет, что это вызывает депрессию. Мне все равно. Мне нужна бумага! Через неделю жду доклад. Выполняйте.

Орлов щелкнул каблуками, развернулся и вышел. Дверь из полированного дерева закрылась за ним с тихим, солидным щелчком.

Вернувшись в свой кабинет, он сел за стол и долго смотрел в одну точку. Он получил три приказа, каждый из которых был прямой дорогой к тому, чтобы сломать жизнь невиновному, по сути, человеку. И он должен был их выполнить.

Или сделать вид, что выполняет.

Он взял со стола стопку чистых листов. На первом написал: «Запрос на проведение комплексной психолого-лингвистической экспертизы». На втором: «Ходатайство о выделении дополнительных ресурсов для усиления наружного наблюдения». На третьем: «Список потенциальных экспертов для анализа текста на предмет деструктивного содержания».

В этот момент в голове майора Орлова, среди усталости и раздражения, впервые за долгое время блеснула искра. Не азарта, нет. А холодная, ясная мысль. Зубов хотел бумаги. Что ж, он получит бумаги. Он получит столько бумаг, что утонет в них. Он завалит его экспертизами, запросами, ходатайствами, списками. Он забюрократизирует это дело до смерти.

Это было первое столкновение. И Орлов, хоть и проиграл его тактически, кажется, только что нашел свою стратегию на эту долгую, бессмысленную войну.