Стать ветром (джен)

Сначала был провал. Не яркий, не пугающий — вязкий. Он не затягивал, он просто был. Как будто весь мир ушёл под воду, и сверху ничего не осталось — ни звука, ни воздуха, ни боли. Только эта глухая, отстранённая тишина, как в пустом куполе.

Лена не знала, где она. Она не знала даже, кто она — лишь отголоски, фрагменты, кусочки, как разбитое стекло, ещё оставались где-то в глубине сознания. Кто-то звал. Кто-то тряс. Лица над ней — размытые, в слепящих вспышках, в крике.

Они тащили её куда-то, под руки, метла волочилась по земле. Кто-то из толпы схватил за плечо — она поморщилась, но не могла ни пошевелиться, ни ответить. Всё было в тумане. Всё — снаружи.

— "Она дышит?!"

— "Уберите камеру, чёрт возьми!"

— "Белл! Мисс Белл!"

Голоса, вспышки, гул. Она закрывала глаза — и ничего не становилось тише. Она открывала, получала в лицо боль, жар, свет. Всё било в виски, всё было навязчивым, резким, будто кто-то лез в сознание и пытался вытащить её из тела.

И всё же, всё происходило без неё. Тело не подчинялось. Мысли рассыпались, не успев родиться. Осталось лишь одно ощущение: что-то ушло. Что-то внутри надломилось, как если бы весь её стержень треснул пополам, и теперь каждое движение — это эхо пустоты.

Сколько времени прошло, она не знала.

Когда она очнулась, было тихо. Не поле. Не толпа. Не репортёры. Не судьи.

Тихо, по-настоящему. Пронзительно.

Она лежала в белой комнате. Потолок — ровный, чистый, без трещин, без пятен, без смысла. Белый настолько, что глаза начинали болеть. Он не давал опоры, он злился, что она смотрит в него слишком долго. Но Лена не отворачивалась. Потому что не могла. Потому что не знала, куда ещё смотреть.

Сначала — в потолок. Потом правее. Где-то там — дверь. Приоткрытая, сквозняк слегка шевелил край занавески. Ни шагов, ни голосов. Только её дыхание и ровное гудение магической лампы. Левее. Медленно. Глаза будто двигаются через вязкую жидкость. Сначала — край тумбочки. Потом — чьи-то пальцы, крепко сжатые. Руки — знакомые. Тонкие, но напряжённые. Пальцы — побелевшие от усилия. Потом — локти, прижатые к коленям. Плечи — сгорбленные, затекшие. И, наконец, лицо.

Кэти.

Её младшая сестра сидела на деревянном стуле, как на краю обрыва. Плечи дрожали. Лицо было уткнуто в ладони, а губы сжаты, чтобы не выдать звуков. Она не рыдала вслух — нет. Она плакала в себя. Глубоко, тихо, как умеют плакать только те, кто привык держать всё внутри, чтобы не мешать другим.

Лена не сразу осознала, что именно ранит её сильнее: собственное тело или эта картина.

Кэти — вся в форме, грифиндорская эмблема чуть сдвинута на боку, волосы растрёпаны, глаза красные, но не от сна, а от того, что не давала себе отдохнуть.

Она сидела здесь. Видимо, всё это время.

Как долго она здесь? Час? Ночь? Две?

Лена медленно, почти машинально, с усилием приподняла руку. Движение было резким для мышц, но вялым для мысли. Пальцы дрогнули и замерли, свисая с края кровати. Она не знала, увидит ли это Кэти, услышит ли её, поймёт ли.

— Кэт, — хриплый, сорванный, неуверенный звук вырвался из её пересохшего горла.

Кэти вздрогнула. Не поверила сначала. Потом резко подняла голову, словно её ударили током.

— Лена?! — её голос был треснувший, надломленный, но в нём — жизнь.

В следующую секунду Кэти вскочила, подалась вперёд, встала на колени рядом с кроватью и обхватила её ладонь обеими руками, прижимая к щеке, к губам, будто боялась, что это всё сон.

— Ты здесь, ты очнулась… Мерлин, Лена, я думала, — она не закончила. Голос снова дрогнул, но она держалась. Так же, как всегда держалась Лена.

Лена смотрела на неё, не мигая. Что-то внутри неё, сдвинулось. Не резко. Тихо. Как земля после землетрясения. Ещё пыль, ещё трещины, но уже — не конец. Она чувствовала прикосновение сестры. Тепло. Вес руки. Присутствие. Это было настоящим.

— Что с матчем?.. — спросила она с трудом, выдавливая слова, как будто каждое давалось через иглу в лёгких.

Кэти всхлипнула от облегчения.

— Выиграли. Калеб забил после твоей подачи. Прямо как ты сказала. Последний пас — был твой. Ты даже, ты ещё кричала что-то, но все думали, что ты бредишь. — Она замолчала, потом добавила, глядя в глаза: — Победили. Благодаря тебе.

Лена не ответила. Просто сжала пальцы. Слабо. Почти неощутимо. Но Кэти почувствовала. Слезы снова блеснули в её глазах, но она уже не отворачивалась. И в этом взгляде было всё. Прощение. Боль. Сила. И невыносимое — страх.

Потому что Лена Белл, капитан, железная девочка, та, на кого равнялись, та, кто не срывался, не плакал, не падал, упала. И никто не знал, сможет ли она подняться прежней. Даже она сама.

За дверью послышались шаги. Сначала глухо, будто по ковру. Потом всё ближе.

Тяжёлые, усталые, взрослые шаги.

Кэти напряглась, словно хотела спрятаться, заслонить собой Лену, как в детстве, когда пыталась укрыть хрупкие птичьи яйца от грома и дождя. Лена чуть повернула голову. Шея отозвалась тупой болью, но она не отвела взгляда от двери.

Сначала вошёл тренер.

Высокий, сухой, всегда строгий, даже после побед. Его волосы были собраны в низкий пучок, на лице была вечная тень недосыпа. Обычно он держался прямой спиной и говорил чётко, с нажимом, даже когда хвалил. Но сейчас он вошёл… медленно.

Как человек, который идёт в палату к тому, кого не может спасти. Он посмотрел на Лену. Прямо. Без попытки улыбнуться. Без банальностей. Просто — смотрел.

Долго. Тяжело. Будто учил её заново.

Лена встретила его взгляд. Не дрогнула. Не моргнула. Внутри что-то уже начинало подниматься: то ли страх, то ли знание, что что-то сломано, хоть и не видно снаружи.

Позади тренера встал Калеб. Молчаливый, крепкий, с обветренным лицом, в спортивной форме, уже переодетый, но с тем же знаком на рукаве. Его метла была за плечами, как будто он держал за неё что-то большее, чем дерево.

Они оба стояли. Молча. Комната стала тесной. Тренер подошёл к кровати. Остановился рядом. Долго молчал. Потом, не глядя на Кэти, тихо сказал:

— Можешь дать нам минуту?

Кэти посмотрела на Лену, как будто спрашивая: можно ли оставить тебя одну, хоть на секунду?

Лена кивнула еле заметно.

Кэти выпрямилась, вытерла ладонями глаза, сжала её руку в последний раз — крепко, быстро. Она вышла, не оборачиваясь. Тренер сел на стул, тот самый, на котором до этого сидела Кэти. Он тяжело опустил руки на колени и склонился вперёд. Потом посмотрел на Лену.

И голос его прозвучал так, как она никогда раньше не слышала:

— Ты… сделала больше, чем мы могли просить.

Он помолчал. Смотрел не на глаза, чуть в сторону, будто боялся сорваться.

— Я знаю, ты сильная. Ты не из тех, кто просит помощь. И не из тех, кто ищет сочувствия.

Он сжал пальцы в кулак. Заметно.

— Но сейчас — просто… знай. Мы все с тобой. И команда, и я. Неважно, что будет дальше. Мы... гордимся тобой.

Эти слова — «неважно, что будет дальше» — пронзили её, как ледяное копьё.

Что значит — неважно?

Лена не спросила. Не сразу. Потому что часть её уже начинала понимать.

Она открыла рот. Губы дрожали.

И произнесла:

— Спасибо.

Тихо. Очень тихо.

Но это было настоящее.

Не вежливое. Не дежурное. Не из вежливости к взрослому. Это было из глубинысамой души. Из той самой, которую она держала закрытой всю жизнь.

Он кивнул. Не ответил. Просто встал. Подошёл к двери.

И там, уже не оборачиваясь:

— Ты была лучшим капитаном, что у меня был.

Пауза.

— И лучшим человеком.

Дверь закрылась.

Лена осталась с Калебом.

Он молчал долго. Просто стоял у стены, скрестив руки на груди. Метла была у его ног. Он смотрел на неё, на Лену, на простыню, на её руки, на небо за окном. Везде, только тишина. Не смерть, но и не жизнь. Что-то между.

Калеб опустился на колени рядом с кроватью и посмотрел на неё снизу вверх. В его взгляде не было ничего, кроме боли и благодарности. И чего-то ещё. Глубже. Как будто он смотрел не только на Лену, а на то, кем она была, для всех них.

— Можно? — прошептал он.

Лена едва заметно кивнула. Она не могла говорить. Ком в горле стоял остро, как кость. Слёзы подходили к глазам, но она держалась, держалась из последних сил, потому что если сейчас, если она позволит себе, хоть один звук, один всхлип, она не соберётся больше.

Калеб осторожно обнял её.

Наклонился, обнял крепко, как держат упавшее знамя, как будто боялся, что она исчезнет, если отпустит хоть на секунду. Его руки были сильные, тёплые, живые, несли в себе не жалость, а уважение. Почти благоговение. Лена стиснула зубы. Закрыла глаза. И всхлипнула. Один раз. Почти беззвучно. Воздух дрожал в горле, как на пороге взрыва. Её плечи подрагивали, но она всё ещё не плакала. Нет. Только дышала, тяжело, рвано. Как будто каждое дыхание давалось сквозь боль, которой нет названия. Калеб не отпускал. Он не говорил: «всё будет хорошо». Он знал: сейчас это не нужно. Он просто был рядом. Просто держал её, пока она собирала себя по кусочкам. Пока дышала в него. Пока сердце её билось у него под щекой — тихо, неровно, но всё ещё билось.

— Ты… — начал он, но осёкся. Прислонился лбом к её плечу. — Ты изменила всё. Даже если больше никогда не поднимешься на метлу… ты всё равно останешься самой сильной. Понимаешь?

Лена медленно вдохнула.

Выровняла дыхание. Сжала пальцы на его руке. Неуверенно, почти извиняясь за свою слабость. А потом, на грани шепота:

— Не уходи… пока. Просто... ещё чуть-чуть.

Калеб кивнул. Он остался.

Тихо. Без слов. Без будущего. Просто остался. Пока она снова не смогла дышать сама.