Стать ветром (джен)

— Слушайте сюда! — голос Лены Белл прорезал воздух раздевалки, как метла на скорости. Она стояла посреди команды, уверенная, напряжённая, с огнём в глазах. Волосы были как всегда растрёпанные, а глаза — как у охотницы перед прыжком.

— Сегодня — не просто финал. Сегодня — наш день. Вы знаете, кто вы. Вы знаете, кто мы. Пусть они хоть обстреливают нас бладжерами сверху вниз, мы не сдадимся. Пока у нас есть метла — мы летим. Пока у нас есть кольцо — мы попадаем. Пока у нас есть друг за спиной, мы выигрываем. — Белл сделала резкую паузу. Никто из присутствующих не шевелился. — Поняли меня?

— ДА! — дружно и мощно отозвалась команда, хлопая по шлемам и сжимая кулаки.

Всё остальное сегодня не имело значения. Ни разговор с тренером утром, ни какие-то семейные письма, ни чьи-то сплетни в "Пророке". Только поле. Только игра. Только команда.

Лена была предельно собрана. Даже её вид говорил об этом. Волосы были длинные, русые. Они были собраны в высокий тугой хвост, закреплённый плотной магической лентой. На её губах не было ни намёка на улыбку. Челюсть напряжена. Взгляд был прямой, будто из стекла. Лена не флиртовала с трибунами, не подыгрывала публике. Она не для шоу пришла. Она пришла играть. И выигрывать.

Форма сидела как влитая: тёмно-красный грифиндорский цвет, усиленные налокотники, перчатки, чуть потёртые от тренировок, но крепкие. Метла — "Ястребиный Шторм", лично настроенная под её стиль полёта, лежала в руке так, будто она родилась с ней.

Она не думала о проигрыше. Не думала ни о чём, кроме стратегии.

«Ближе к правому кольцу, у них слабый защитник. Чёрт с ним, если бросит бладжер, перехвачу. Главное — не отпускай позицию».

Это были не мысли даже, а внутренний алгоритм. Машина. Летящая, быстрая, неумолимая.

Лена оглядела их. Свою команду, своих ребят. За плечами годы тренировок, шрамов, побед, ссор и прощений. Сейчас они были единым целым. Она не позволяла себе показывать слабость. Ни им. Ни себе.

Дверь в раздевалку приоткрылась, и внутрь заглянула маленькая рыжеволосая голова.

— Лееена! — Кэти почти впрыгнула внутрь, таща за собой Джинни и ещё какую-то свою подругу. Все трое были в школьной форме, явно сбежали с последних занятий. У Джинни на шее болтался самодельный шарф с гербом факультета, вышитый неумело, но с душой.

— Опять ты? — Лена сдержала улыбку, прикрываясь строгостью. — У нас матч через десять минут, ты в курсе?

— Да, но.. — Кэти вытянула руку вперёд, в которой лежал маленький, неровный, блестящий кулон в форме метлы. — Это на удачу. Мы сделали сами. Джинни сказала, что ты храбрая, как настоящая грифиндорка. Она хочет быть как ты.

Джинни вспыхнула, но не отвела взгляда.

— Правда хочу, — сказала она твёрдо.

На миг в груди Лены что-то дрогнуло. Тепло. Тихо. Незаметно.

Её пальцы аккуратно взяли подвеску, будто она была хрупкой, как дыхание.

— Спасибо... — прошептала она, голос чуть дрогнул. Не для них. Для самой себя.

Затем, осознав, что просто стоит, она встрепенулась, подняла глаза, но не отступила. Смотрела на Кэти с какой-то странной смесью гордости и боли.

— Вы даже не понимаете, как это для меня важно.

В её голосе не было пафоса. Только искренность, почти растерянная, непривычная даже для неё самой.

Сестра всегда смотрела на Лену с особенным трепетом, словно она была для неё не просто старшей сестрой, а настоящим идеалом, кем-то, к кому стоит стремиться, кем восхищаешься и у кого хочется учиться. С самого детства Кэти ловила каждое движение Лены, каждый взгляд, каждое слово, словно она пыталась понять, что делает её такой сильной и непоколебимой. Лена была для неё примером. Смелой, дерзкой, уверенной. Для Кэти это была та самая звезда, за которой хочется идти даже в самые тёмные времена.

Кэти всегда старалась быть рядом. Поддерживать, подражать, учиться у неё. Даже когда Лена была занята тренировками или казалась недосягаемой, младшая сестра находила моменты, чтобы просто наблюдать, тихо следить, иногда робко улыбнуться, когда Лена замечала её взгляд и позволяла себе кивок или лёгкую улыбку.

Но за этой непоколебимой, сильной маской Лены скрывалась другая сторона — хрупкая и настоящая. Лена редко показывала её кому-то, особенно Кэти, потому что боялась показаться слабой, бояться потерять уважение и образ, который создала для всех вокруг. Но иногда, когда не было ни матчей, ни зрителей, ни камеры, Лена позволяла себе маленькую «слабину», тихий вздох, усталость в глазах, мягкий взгляд, обращённый только к Кэти. Это были мгновения, когда стены падали, и сестры были просто собой — близкими, родными.

Кэти быстро кивнула, Джинни сжала кулак в знак поддержки, и девочки выбежали. Дверь захлопнулась, и в комнате снова остался спортивный гул ожидания.

Сбоку, у стены, стоял один из её друзей по команде. Калеб, крепкий, молчаливый ловец, с которым они прошли через десятки матчей. Он видел Лену разную: яростную, раненую, смеющуюся, упрямую. Но сейчас, глядя на неё с этими тремя девочками, он вдруг понял: Она не просто сильная. Она — живая. Настоящая. Хрупкая. Очень настоящая.

Он усмехнулся про себя, покачал головой и бросил, как бы между делом:

— Если бы ты говорила с прессой хоть наполовину так, как с ними, тебя бы уже в музей поставили.

Лена повернулась к нему и закатила глаза, но уголок губ дёрнулся.

— С прессой я не обязана быть человеком.

Трибуны ревели.

Солнце било в глаза, воздух дрожал от напряжения. Лена поднялась в небо, как снаряд, метла под ней откликалась на каждое движение.

Сегодня небо казалось таким же напряжённым, как сердце Лены. Ветер рвал волосы из хвоста, но она не обращала внимания — взгляд был цепким и внимательным. Каждый вдох был ровным, в каждый выдох — сосредоточенным.

Соперники были сильны. Особенно их охотник с манерой тарана. Игра шла напряжённо, каждое очко доставалось потом и болью. Лена носилась, как молния, отбрасывая удары, подавая пас, командуя короткими, резкими выкриками.

Чётвёртый бросок, резкий, точный. Лена уверенно обошла защитника соперника, посылая бладжер в сторону кольца. В воздухе чувствовалась борьба за каждую секунду, каждую возможность. Метлы мчались с головокружительной скоростью, игроки выкладывались на полную, и Лена — капитан, вела их, подавая пример.

Сердце билось в такт ритму игры, дыхание становилось прерывистым, но она не позволяла себе отвлечься. Каждое мгновение требовало полной отдачи: она уворачивалась от бладжеров, ловила мячи, искала слабые места в обороне противника. Команда слушала её, следовала за ней, чувствуя уверенность и силу, исходящие от неё.

Мяч был у своих, она успевала. Метла нырнула вниз, следом за охотником, и ветер ударил в лицо, как лёд. Всё внутри работало слаженно: зрение — острое, мышцы были натянуты как струны, дыхание — ровное. Она летела всё выше. И вот, это случилось.

Она увидела его краем глаза. Удар бладжера, точно направленный, слишком быстрый, слишком поздно среагировать.

Удар.

Метла качнулась.

Мир на секунду потемнел. Звук исчез, остался только глухой звон в ушах и боль, как если бы её пробили насквозь. Она стиснула зубы, не позволив себе упасть.

Она знала, каково это — ловить удары. Перелом ключицы в прошлом году. Синяк под глазом, который держался три недели. Сбитое плечо. Всё уже было. Её тело знало боль, как старого друга.

Но это было другое. Бладжер ударил её в грудную клетку. Между дыханием и сердцем. Глухой, острый, как будто что-то внутри не выдержало и треснуло.

Мир дёрнулся. Всё расплылось. Метла вдруг ушла вниз, Лена резко выровняла её — почти на инстинктах. Глаза оставались открытыми, но что-то за ними — погасло.

Всё тело ещё трясло, но она выровняла полёт, стиснула рукоять метлы, как будто это был единственный якорь.

"Ещё чуть-чуть... до конца..."

Она пыталась снова сосредоточиться, вернуть фокус, собрать остатки энергии. Но всё будто скользило. Команды издали казались далёкими, чужими. Метла дрожала под ней.

Всё в ней кричало: «Держись. Просто доиграй. До конца.»

И она держалась. Потому что иначе — никто бы не поверил, что Лена Белл может упасть. Даже если внутри всё рушилось.

Она цеплялась за сознание, за игру, за команду, но внутри всё стало тяжёлым, как мокрое железо, в груди пульсировало глухо, раздуваясь, как рвущийся мешок.

Однако, она доиграла, выжимая из себя остатки воли.

Всё мелькало: кольца, мяч, свет, тени, лица. Всё было и не было. Игра завершилась, финальный свисток. Она даже не поняла, победили они или проиграли.

На земле уже были видны вспышки фотоаппаратов, толпа, крики.

Репортёры облепили её, как стая ворон.

— Мисс Белл, правда, что вы получили травму?

— Это ваша последняя игра за Хогвартс?

— Кто заменит вас в сборной?

— Что скажете насчёт судейства?

Она стояла в центре, как воронка урагана, с осколками мыслей в голове.

— Без комментариев, — бросила она сквозь зубы. Белл смотрела на них исподлобья, чувствуя как дрожат пальцы рук с ещё большей силой, она устало притопнула ногой.

— Что значит — без комментариев?

— Я сказала — отойдите, — её голос был тихим, но опасным.

Внутри что-то трещало. Не от боли. От чего-то... другого. Глубже. Тишина изнутри.

"Я больше не чувствую.." — мелькнула мысль.

На секунду всё замерло. Лена смотрела на вспышки камер, на их открытые рты, а потом — вверх, в небо.

Настала тишина. Внутренняя. Та, которой она никогда не знала. Не было звона, не было боли, только пустое эхо и лёгкость. Не облегчение. Лёгкость как отсутствие. Как будто кто-то вынул из неё что-то важное. Что-то, на чём держалась вся её сила. Лена никогда не боялась упасть, но сейчас страх был другим: не за тело, а за суть, за то, что уходит и уже не возвращается. Она стояла на ногах, как будто мир ждал от неё героизма, а внутри всё падало, трещало, ускользало. И чем дольше она пыталась оставаться прежней, тем отчётливее понимала: что-то сломалось необратимо.

Она стояла посреди поля, окружённая гулом, вспышками камер, голосами, которые сливались в один неразборчивый шум. Далёкий, как сквозь воду. Метла выскользнула из руки и глухо упала в траву. Лена медленно оглянулась. Глаза бегали, моргали тяжело, как будто слипались. Она искала Кэти. Просто мельком. Просто увидеть её лицо. Просто понять, что она ещё здесь. В этом мире. В этом теле. В этой реальности.

Но лица были чужими. Всё сливалось. Она всматривалась, как слепой щенок, дрожа изнутри, замирая под нарастающим гулом. Всё становилось чужим, холодным. И она, как бездомное, потерянное животное, смотрела в лица в поисках одного родного.

Кэти.

Всё накатывало волной: усталость, боль, страх, звенящая пустота под кожей. Лена моргнула ещё раз. Этот раз стал последним.

Колени подломились. Мир качнулся. И тьма, такая мягкая, тёплая, почти ласковая, забрала её к себе.

Сначала был провал. Не яркий, не пугающий — вязкий. Он не затягивал, он просто был. Как будто весь мир ушёл под воду, и сверху ничего не осталось — ни звука, ни воздуха, ни боли. Только эта глухая, отстранённая тишина, как в пустом куполе.

Лена не знала, где она. Она не знала даже, кто она — лишь отголоски, фрагменты, кусочки, как разбитое стекло, ещё оставались где-то в глубине сознания. Кто-то звал. Кто-то тряс. Лица над ней — размытые, в слепящих вспышках, в крике.

Они тащили её куда-то, под руки, метла волочилась по земле. Кто-то из толпы схватил за плечо — она поморщилась, но не могла ни пошевелиться, ни ответить. Всё было в тумане. Всё — снаружи.

— "Она дышит?!"

— "Уберите камеру, чёрт возьми!"

— "Белл! Мисс Белл!"

Голоса, вспышки, гул. Она закрывала глаза — и ничего не становилось тише. Она открывала, получала в лицо боль, жар, свет. Всё било в виски, всё было навязчивым, резким, будто кто-то лез в сознание и пытался вытащить её из тела.

И всё же, всё происходило без неё. Тело не подчинялось. Мысли рассыпались, не успев родиться. Осталось лишь одно ощущение: что-то ушло. Что-то внутри надломилось, как если бы весь её стержень треснул пополам, и теперь каждое движение — это эхо пустоты.

Сколько времени прошло, она не знала.

Когда она очнулась, было тихо. Не поле. Не толпа. Не репортёры. Не судьи.

Тихо, по-настоящему. Пронзительно.

Она лежала в белой комнате. Потолок — ровный, чистый, без трещин, без пятен, без смысла. Белый настолько, что глаза начинали болеть. Он не давал опоры, он злился, что она смотрит в него слишком долго. Но Лена не отворачивалась. Потому что не могла. Потому что не знала, куда ещё смотреть.

Сначала — в потолок. Потом правее. Где-то там — дверь. Приоткрытая, сквозняк слегка шевелил край занавески. Ни шагов, ни голосов. Только её дыхание и ровное гудение магической лампы. Левее. Медленно. Глаза будто двигаются через вязкую жидкость. Сначала — край тумбочки. Потом — чьи-то пальцы, крепко сжатые. Руки — знакомые. Тонкие, но напряжённые. Пальцы — побелевшие от усилия. Потом — локти, прижатые к коленям. Плечи — сгорбленные, затекшие. И, наконец, лицо.

Кэти.

Её младшая сестра сидела на деревянном стуле, как на краю обрыва. Плечи дрожали. Лицо было уткнуто в ладони, а губы сжаты, чтобы не выдать звуков. Она не рыдала вслух — нет. Она плакала в себя. Глубоко, тихо, как умеют плакать только те, кто привык держать всё внутри, чтобы не мешать другим.

Лена не сразу осознала, что именно ранит её сильнее: собственное тело или эта картина.

Кэти — вся в форме, грифиндорская эмблема чуть сдвинута на боку, волосы растрёпаны, глаза красные, но не от сна, а от того, что не давала себе отдохнуть.

Она сидела здесь. Видимо, всё это время.

Как долго она здесь? Час? Ночь? Две?

Лена медленно, почти машинально, с усилием приподняла руку. Движение было резким для мышц, но вялым для мысли. Пальцы дрогнули и замерли, свисая с края кровати. Она не знала, увидит ли это Кэти, услышит ли её, поймёт ли.

— Кэт, — хриплый, сорванный, неуверенный звук вырвался из её пересохшего горла.

Кэти вздрогнула. Не поверила сначала. Потом резко подняла голову, словно её ударили током.

— Лена?! — её голос был треснувший, надломленный, но в нём — жизнь.

В следующую секунду Кэти вскочила, подалась вперёд, встала на колени рядом с кроватью и обхватила её ладонь обеими руками, прижимая к щеке, к губам, будто боялась, что это всё сон.

— Ты здесь, ты очнулась… Мерлин, Лена, я думала, — она не закончила. Голос снова дрогнул, но она держалась. Так же, как всегда держалась Лена.

Лена смотрела на неё, не мигая. Что-то внутри неё, сдвинулось. Не резко. Тихо. Как земля после землетрясения. Ещё пыль, ещё трещины, но уже — не конец. Она чувствовала прикосновение сестры. Тепло. Вес руки. Присутствие. Это было настоящим.

— Что с матчем?.. — спросила она с трудом, выдавливая слова, как будто каждое давалось через иглу в лёгких.

Кэти всхлипнула от облегчения.

— Выиграли. Калеб забил после твоей подачи. Прямо как ты сказала. Последний пас — был твой. Ты даже, ты ещё кричала что-то, но все думали, что ты бредишь. — Она замолчала, потом добавила, глядя в глаза: — Победили. Благодаря тебе.

Лена не ответила. Просто сжала пальцы. Слабо. Почти неощутимо. Но Кэти почувствовала. Слезы снова блеснули в её глазах, но она уже не отворачивалась. И в этом взгляде было всё. Прощение. Боль. Сила. И невыносимое — страх.

Потому что Лена Белл, капитан, железная девочка, та, на кого равнялись, та, кто не срывался, не плакал, не падал, упала. И никто не знал, сможет ли она подняться прежней. Даже она сама.

За дверью послышались шаги. Сначала глухо, будто по ковру. Потом всё ближе.

Тяжёлые, усталые, взрослые шаги.

Кэти напряглась, словно хотела спрятаться, заслонить собой Лену, как в детстве, когда пыталась укрыть хрупкие птичьи яйца от грома и дождя. Лена чуть повернула голову. Шея отозвалась тупой болью, но она не отвела взгляда от двери.

Сначала вошёл тренер.

Высокий, сухой, всегда строгий, даже после побед. Его волосы были собраны в низкий пучок, на лице была вечная тень недосыпа. Обычно он держался прямой спиной и говорил чётко, с нажимом, даже когда хвалил. Но сейчас он вошёл… медленно.

Как человек, который идёт в палату к тому, кого не может спасти. Он посмотрел на Лену. Прямо. Без попытки улыбнуться. Без банальностей. Просто — смотрел.

Долго. Тяжело. Будто учил её заново.

Лена встретила его взгляд. Не дрогнула. Не моргнула. Внутри что-то уже начинало подниматься: то ли страх, то ли знание, что что-то сломано, хоть и не видно снаружи.

Позади тренера встал Калеб. Молчаливый, крепкий, с обветренным лицом, в спортивной форме, уже переодетый, но с тем же знаком на рукаве. Его метла была за плечами, как будто он держал за неё что-то большее, чем дерево.

Они оба стояли. Молча. Комната стала тесной. Тренер подошёл к кровати. Остановился рядом. Долго молчал. Потом, не глядя на Кэти, тихо сказал:

— Можешь дать нам минуту?

Кэти посмотрела на Лену, как будто спрашивая: можно ли оставить тебя одну, хоть на секунду?

Лена кивнула еле заметно.

Кэти выпрямилась, вытерла ладонями глаза, сжала её руку в последний раз — крепко, быстро. Она вышла, не оборачиваясь. Тренер сел на стул, тот самый, на котором до этого сидела Кэти. Он тяжело опустил руки на колени и склонился вперёд. Потом посмотрел на Лену.

И голос его прозвучал так, как она никогда раньше не слышала:

— Ты… сделала больше, чем мы могли просить.

Он помолчал. Смотрел не на глаза, чуть в сторону, будто боялся сорваться.

— Я знаю, ты сильная. Ты не из тех, кто просит помощь. И не из тех, кто ищет сочувствия.

Он сжал пальцы в кулак. Заметно.

— Но сейчас — просто… знай. Мы все с тобой. И команда, и я. Неважно, что будет дальше. Мы... гордимся тобой.

Эти слова — «неважно, что будет дальше» — пронзили её, как ледяное копьё.

Что значит — неважно?

Лена не спросила. Не сразу. Потому что часть её уже начинала понимать.

Она открыла рот. Губы дрожали.

И произнесла:

— Спасибо.

Тихо. Очень тихо.

Но это было настоящее.

Не вежливое. Не дежурное. Не из вежливости к взрослому. Это было из глубинысамой души. Из той самой, которую она держала закрытой всю жизнь.

Он кивнул. Не ответил. Просто встал. Подошёл к двери.

И там, уже не оборачиваясь:

— Ты была лучшим капитаном, что у меня был.

Пауза.

— И лучшим человеком.

Дверь закрылась.

Лена осталась с Калебом.

Он молчал долго. Просто стоял у стены, скрестив руки на груди. Метла была у его ног. Он смотрел на неё, на Лену, на простыню, на её руки, на небо за окном. Везде, только тишина. Не смерть, но и не жизнь. Что-то между.

Калеб опустился на колени рядом с кроватью и посмотрел на неё снизу вверх. В его взгляде не было ничего, кроме боли и благодарности. И чего-то ещё. Глубже. Как будто он смотрел не только на Лену, а на то, кем она была, для всех них.

— Можно? — прошептал он.

Лена едва заметно кивнула. Она не могла говорить. Ком в горле стоял остро, как кость. Слёзы подходили к глазам, но она держалась, держалась из последних сил, потому что если сейчас, если она позволит себе, хоть один звук, один всхлип, она не соберётся больше.

Калеб осторожно обнял её.

Наклонился, обнял крепко, как держат упавшее знамя, как будто боялся, что она исчезнет, если отпустит хоть на секунду. Его руки были сильные, тёплые, живые, несли в себе не жалость, а уважение. Почти благоговение. Лена стиснула зубы. Закрыла глаза. И всхлипнула. Один раз. Почти беззвучно. Воздух дрожал в горле, как на пороге взрыва. Её плечи подрагивали, но она всё ещё не плакала. Нет. Только дышала, тяжело, рвано. Как будто каждое дыхание давалось сквозь боль, которой нет названия. Калеб не отпускал. Он не говорил: «всё будет хорошо». Он знал: сейчас это не нужно. Он просто был рядом. Просто держал её, пока она собирала себя по кусочкам. Пока дышала в него. Пока сердце её билось у него под щекой — тихо, неровно, но всё ещё билось.

— Ты… — начал он, но осёкся. Прислонился лбом к её плечу. — Ты изменила всё. Даже если больше никогда не поднимешься на метлу… ты всё равно останешься самой сильной. Понимаешь?

Лена медленно вдохнула.

Выровняла дыхание. Сжала пальцы на его руке. Неуверенно, почти извиняясь за свою слабость. А потом, на грани шепота:

— Не уходи… пока. Просто... ещё чуть-чуть.

Калеб кивнул. Он остался.

Тихо. Без слов. Без будущего. Просто остался. Пока она снова не смогла дышать сама.