Карточный домик (гет)

Начальная школа Литтл-Уингинга, спустя 6 лет

Кирпичное здание с облупленной штукатуркой и тусклыми окнами выглядело таким же скучным и правильным, как вся улица. В коридорах пахло мелом, старыми книгами и дешёвым линолеумом, по которому негромко стучали каблуки учительниц.

Гарри сидел за партой в поношенной рубашке, рукава которой висели мешком. Она досталась ему от Дадли и была на два размера больше. Ткань чесалась, воротник топорщился, и мальчик то и дело пытался спрятать руки, чтобы не привлекать внимания.

Но внимание всё равно находило его.

— Смотри, Поттер опять в старьё пришёл, — прошептал мальчишка на соседней парте, но достаточно громко, чтобы услышали остальные. За этим последовал смешок, потом ещё один, и класс словно подхватил игру.

Гарри молча склонил голову, стараясь записывать с доски, будто не слышал. Но уши горели, сердце колотилось, и в груди нарастало то самое чувство, которое он знал слишком хорошо — будто весь мир против него.

После уроков он вышел на школьный двор последним, надеясь раствориться в толпе. Но у калитки его ждал Дадли. Рядом — пара его самодовольных приятелей.

— Эй, Потти, — протянул кузен. — Кажется сегодня ты плохо спрятался.

Гарри остановился, не поднимая глаз. Толпа учеников уже разошлась, и двор опустел. Спрятаться было негде.

— Что, осмелел, неудачник? — ухмыльнулся Дадли и толкнул его в плечо. Гарри пошатнулся, но удержался. Один из приятелей Дадли, здоровяк с веснушками, тут же подставил ногу. Гарри упал на колени, ладони сразу же ободрались о гравий.

— Вставай, кретин, — приказал кузен, — мы ещё не закончили.

Гарри поднялся, но не успел выпрямиться — удар в спину согнул его пополам. Смех компании эхом разнёсся по пустому двору.

В этот миг в груди мальчика вспыхнуло что-то острое, жгучее. Страх смешался с отчаянием, и вдруг мир вокруг будто дрогнул. Воздух стал плотным, тяжёлым.

Веснушчатый мальчишка, тот, что поставил подножку, резко схватился за горло. Его лицо перекосилось, дыхание сбилось. Он закашлялся так сильно, что согнулся, хрипя и хватая воздух.

— Эй! — испуганно выкрикнул Дадли, пятясь назад. — Что с тобой?

— Не… могу… дышать… — прохрипел тот, краснея и задыхаясь.

На мгновение во дворе воцарилась паника. Второй приятель подскочил, стал хлопать его по спине, но кашель только усиливался.

Гарри стоял неподвижно, прижав руки к груди. Он чувствовал, что это связано с ним. С его ненавистью и желанием причинить боль. С его надеждой, чтобы всё прекратилось.

Через несколько секунд приступ так же внезапно прошёл. Мальчишка тяжело вдохнул, слабо замотал головой, пытаясь прийти в себя.

— Чего… чего это было? — пробормотал он осипшим голосом.

Дадли огляделся, нахмурился и, стараясь выглядеть равнодушным, буркнул:

— Пошли. Грязный Потти тут ни при чём. Наверное, ты просто подавился.

Они ушли быстро, оставив Гарри одного.

Он медленно опустился на корточки, прижимая ладони к лицу. Сердце колотилось так, что кружилась голова. Он знал: это не совпадение. Но если он скажет хоть кому-то — ему не поверят. Или, что хуже, испугаются ещё сильнее.

Через десять минут он снова сидел в классе. Колени саднили, на рубашке осталась грязь. Дадли и его приятели ухмылялись, переглядывались, толкали друг друга локтями. Один из них выкрикнул:

— Смотрите, Поттер весь грязный, как будто с помойки пришёл!

Учительница подняла голову от журнала. Несколько секунд она наблюдала: шепчущиеся мальчишки, хихиканье, и Гарри, сидящий, сгорбившись и уткнувшись в тетрадь. Картина была очевидной, но в её взгляде не мелькнуло ни жалости, ни попытки разобраться. Лишь раздражение.

— Поттер, прекрати отвлекать класс, — резко сказала она.

Смех мгновенно стих, и зачинщики притихли, довольные тем, что внимание снова переключилось на Гарри. Для них это была победа. Для учительницы — быстрый способ навести порядок.

Гарри сжал карандаш так сильно, что побелели пальцы. В груди саднило. Теперь он понял окончательно: даже если взрослые видят, что происходит, защищать его они не станут. Им нельзя доверять и перед ними ни в коем случае нельзя показывать слабость, потому что они используют ее против него.

* * *

Пригород Лондона, дом Грейнджеров

В доме Грейнджеров всегда пахло антисептиком и свежей бумагой. В коридоре лежали стопки медицинских журналов, на стенах висели дипломы и фотографии с многочисленных конференций для стоматологов. Родители Гермионы редко сидели дома без дел: то телефонные звонки, то документы, то спешный вызов в клинику.

Для них дочь была скорее дополнением к идеальной картине семьи. Вечерами, за редким ужином, они говорили о пациентах и коллегах, иногда бросая в сторону:

— Гермиона сегодня опять получила пятёрку. Наша девочка — будущий профессор!

Эти слова звучали не как похвала ей, а как трофей, который удобно показать друзьям. Гермиона это чувствовала, даже если притворялась, что рада.

Она сидела в своей комнате среди аккуратно разложенных тетрадей и книг. Лампа светила ярко, глаза слезились от усталости, но руки продолжали выводить строчки. Она учила всё, что давали, и ещё больше — словари, энциклопедии, дополнительные задачники.

Не ради себя, а потому что знала: только так родители посмотрят на неё дольше, чем на минуту, только так они будут ею гордиться.

В школе одноклассники сторонились её. Она всегда знала ответ, всегда тянула руку, всегда стремилась быть первой. Сначала это вызывало удивление, потом раздражение, а вскоре — откровенную неприязнь. Никто не хотел сидеть рядом с «выскочкой», которая всё знает.

Гермиона делала вид, что не замечает. Ей хватало книг, хватало похвалы учителей. Но глубоко внутри оставалась пустота: рядом не было ни одного человека, кто бы радовался её успехам искренне, без расчёта и без раздражения.

Иногда, поздно вечером, она закрывала учебники и садилась на кровать. В тишине навязчивая мысль возвращалась снова и снова:

*Если я стану лучше всех, если я буду знать больше, чем кто-либо — тогда у меня появятся друзья. Тогда меня будут замечать не только родители.*

И тогда она снова тянулась к книге, сжав губы, будто от этого зависела вся её жизнь.

* * *

Нора

В доме Уизли всегда царил шум — смех, крики, хлопанье дверей, запахи пирогов и зельеваренья. Но в этом шуме редко находилось место для Рона.

Родители с теплотой говорили о Билле, который подаёт большие надежды, гордились Чарли и его силой, восхищались успехами Перси. Джинни, единственная дочь, была любимицей всей семьи. А Фред и Джордж сами привлекали к себе внимание так, что затмевали всё вокруг.

Рон же оставался где-то в тени. Никто не говорил, что он плохой сын, никто прямо не пренебрегал им, но похвалы доставались другим. От него ждали только, что он «не будет отставать».

Однажды вечером, когда родители занялись домашними хлопотами, Фред и Джордж позвали его в кладовку под предлогом «показать секрет». Рон пошёл — в надежде хоть раз стать частью их игры.

Дверь захлопнулась за его спиной, щёлкнул замок, и в полутьме что-то зашевелилось.

Паук. Огромный, волосатый, с длинными лапами, он выполз прямо к нему.

— Сюрприз, Ронни! — раздался приглушённый смех близнецов снаружи.

Мальчик вжался в стену, пытаясь оттолкнуть себя от пола. Сердце стучало так громко, что он почти не слышал собственных криков. Паук приближался медленно, лапы цокали по каменному полу.

— Выпустите! — завопил Рон, слёзы брызнули на глаза сами собой. — Выпустите меня!

За дверью смех только усилился.

Минуты тянулись вечностью, пока наконец дверь не распахнулась. Близнецы умирали от хохота, а Рон вылетел наружу, спотыкаясь, и прижался к стене, дрожа всем телом.

— Да ладно тебе, это просто маленький паучок, — сказал Фред, хлопнув его по плечу. — Ничего страшного.

Для них это была рядовая шутка про которую они забыли уже на следующий день. Для Рона — воспоминание, которое поселилось внутри навсегда.

Позже, лёжа в своей комнате, он слушал, как родители внизу снова обсуждают старших братьев и хвалят Джинни. Никто не пришёл узнать, почему он дрожит под одеялом. Никто не заметил.

Рон вжал лицо в подушку и тихо заплакал. В такой огромной семье ему было очень одиноко.

* * *

Особняк Малфоев

В особняке Малфоев редко звучал смех. Широкие коридоры тонули в тишине, стены украшали гобелены с гербами, а воздух был пропитан холодным блеском и чувством важности. Для Драко дом никогда не был домом — он был местом, где его готовили.

Родители видели в нём прежде всего наследника. Люциус говорил о будущем, о связях и долге рода, Нарцисса заботилась о его манерах и внешности. Но их слова редко звучали как материнская или отцовская ласка.

— Драко, помни: ты Малфой, — сказал однажды отец, застёгивая перчатки. — Ты не имеешь права быть слабым.

Каждый день у мальчика проходил по расписанию. Утром приходил репетитор по этикету, проверяя, как он держит вилку и произносит приветствия. Днём — наставник по истории магии. А вечером, когда другие дети играли во дворе, Драко упражнялся с палочкой, повторяя за взрослым заклинания, пока кончики пальцев не немели от напряжения.

С семи лет он уже мог вызвать свет, поднять книгу в воздух и зажечь свечи одним движением руки. Каждый раз, когда заклинание удавалось, Люциус кивал холодно и одобрительно, будто оценивал работу, а не сына. Ошибки же встречались тишиной, от которой хотелось провалиться сквозь пол.

Иногда Драко пытался показать матери рисунок или поделку, но Нарцисса только мягко улыбалась и убирала их в сторону, чтобы не мешали книгам и свиткам.

Вечерами он сидел один в своей просторной комнате. Игрушек почти не было — только книги, учебники и наборы для тренировок. В камине потрескивал огонь, и Драко снова и снова выводил палочкой чёткие движения, повторяя заклинания шёпотом.

Он понимал: пока он учится и показывает результат, родители будут им гордиться. А вот просто быть ребёнком — для Малфоев это оказалось кажется единственной роскошю, которая была им не по карману.