Карточный домик (гет)

Кабинет министра магии. Лондон, ноябрь 1981 года.

Кабинет министра магии утопал в полумраке, как и всё здание глубоко под землёй. Каменные стены скрывали его от мира, и лишь мягкий свет плавающих сфер и мерцание камина оживляли пространство.

Потемневшие панели, тяжёлые шторы и массивная мебель создавали ощущение тяжести, от которой трудно было вздохнуть свободно. На стенах висели портреты бывших министров — их настороженные взгляды будто напоминали каждому посетителю: здесь ошибки не прощаются.

Свежие, но еще не вышедшие в тираж, газеты хрустели под пальцами Миллисенты Бэгнолд. На их первых страницах — десятки практически идентичных заголовков: «Да здравствует мальчик, который выжил!», «Конец надоевшему террору!», «Чудо-младенец закончил многолетнюю войну», «Тёмный лорд уничтожен!».

— Они уже сделали его героем, — сказала министр, поправляя очки. — Общество наконец выдохнуло… Но, Альбус, разве ребенок должен нести такой груз?

Дамблдор устроился в кресле так, будто оно стояло в его собственном кабинете, неторопливо осматривая стены и портреты бывших министров.

— Миллисента, война всегда оставляет пустоту и боль. Людям нужно что-то, во что они поверят. Что-то, что сможет отвелечь их. Они потеряли семьи, друзей, детей. Им нужен знак, что все было не зря.

— Но ребёнок? — возразила она. — Ему всего год.

— Именно, — тихо ответил Дамблдор. — Он чистый лист. На такого легко проецировать надежды.

Министр поджала губы.

— Вы хотите, чтобы он стал знаменем.

— Символом, — поправил Дамблдор. — Знамен в этой войне было более чем достаточно.

— Символ… — протянула Бэгнолд, перелистывая газету так, словно пыталась найти в ней хоть одну строчку о будущем мальчике, а не только громкие лозунги. — Вы понимаете, что это значит? С самого рождения на нём будет клеймо. Он никогда не будет принадлежать самому себе.

Дамблдор слегка склонил голову, будто признавая правоту её слов, но голос его оставался ровным:

— Миллисента, он уже не принадлежит себе. Вчера ночью его имя стало общим достоянием. Теперь либо мы направим легенду, либо она начнёт жить своей жизнью — и тогда никто не сможет ею управлять.

Министр постучала пером по столу, пытаясь унять дрожь в пальцах.

— Управлять ребёнком… звучит так, будто мы ничем не лучше тех, с кем боролись.

— Я не стремлюсь быть лучше, — спокойно сказал Дамблдор. — Я стремлюсь защитить то, что ещё можно спасти. Герой, выросший среди нас, слишком быстро поймёт цену власти. А ребёнок, выросший среди людей, которые его не любят, будет искать опору. И когда мы её предложим, он не отвергнет её.

— Это жестоко, — повторила Бэгнолд, но уже тише.

— Возможно, — кивнул он. — Но иногда выбор стоит не между добром и злом, а между непростым выбором и хаосом, который поглотит всех нас.

На стенах чуть громче зашептались портреты бывших министров, словно комментируя каждое слово. Один из них, старик в тёмной мантии, пробормотал так ясно, что Бэгнолд вздрогнула:

— Символы иногда рушатся громче, чем стены.

Она резко подняла голову, но портрет вновь безмолвствовал, лишь устало глядел вниз.

Дамблдор встал. Его фигура в полумраке выглядела непривычно высокой и внушительной.

— Мы оба знаем, Миллисента: слишком много людей ищут в этом ребёнке искупления. Если мы не возьмём ответственность за него, возьмут другие. И тогда всё, за что мы боролись, окажется напрасным.

Он поправил мантию, и на мгновение тишина сделалась такой густой, что слышался только возмущенный, а местами и понимающий, шепот картин.

— Решение принято, — сказал он мягко, словно уже не оставлял ей выбора. — Гарри Поттер станет легендой. Но до того — он будет мальчиком, спрятанным от всего мира.

* * *

Где-то на пути в Литтл-Уингинг

Мотоцикл рычал и гудел в холодном ночном воздухе. Город остался позади, впереди тянулись пустые дороги и ровные огни деревень. Хагрид крепко держал свёрток у груди — ребёнок спал, не зная ни о войне, ни о том, что его жизнь уже решена другими.

С каждым километром сердце тяжело ныло. Он знал, куда и зачем едет. Знал, что магглы не примут мальчика, не поймут и не полюбят его. В их доме не будет тепла, только равнодушие и страх перед непонятным.

Хагрид шумно выдохнул, будто пытаясь заглушить собственные мысли.

— Прости, Гарри, — пробормотал он в бороду. — Не я решаю.

Он мог бы свернуть, поехать куда угодно. Отдать ребёнка тем, кто окружил бы его заботой. Но приказ Дамблдора звучал в ушах громче ветра: «Он должен расти вдали от нашего мира». И Хагрид, как всегда, повиновался.

Мотоцикл летел над ночным шоссе, и в этот миг огромный великан чувствовал себя меньше, чем когда-либо.

* * *

Тисовая улица

Тихая, пустая и одинаковая, как десятки других. Луна серебрила крыши, газоны и низкие изгороди. Здесь даже ночь выглядела аккуратной.

Первым появился Дамблдор. Он стоял у фонаря, высокий и неподвижный, будто часть этой улицы. Вслед за ним — строгая Макгонагалл, и лишь её сжатые губы выдавали тревогу.

Спустя несколько минут в небе прорезал тьму рёв мотоцикла, и через мгновение тяжело приземлился Хагрид. Огромный человек осторожно слез на землю, прижимая к груди спящего ребёнка.

— Всё в порядке, — прохрипел он, но голос дрогнул. — Спал всю дорогу, ни разу не заплакал.

Дамблдор мягко кивнул, протягивая руки. Хагрид медлил, словно отдавал не ребёнка, а собственное сердце.

— Профессор… — хрипло сказал он. — Может, всё ж не надо? Может, лучше оставить его у кого-то из наших? У кого будет тепло, забота…

Макгонагалл резко вскинула голову:

— Я тоже не уверена, Альбус. Эти люди — жестокие. Я наблюдала за ними целый день. Они не примут ребёнка. Они будут его бояться.

Дамблдор взял Гарри на руки. Младенец чуть пошевелился, но не проснулся. Взгляд Альбуса задержался на лице ребёнка. Он глубоко вдохнул.

— Минерва, — тихо сказал он. — Вы правы. Они не будут его любить. Но это его семья и здесь ему будет лучше.

Хагрид шумно втянул воздух.

— Лучше? — повторил он, и в его голосе звучало отчаяние. — Без любви, без ласки? Он же будет один, профессор. Совсем один…

Макгонагалл сжала руки так сильно, что костяшки побелели.

— Это неправильно, Альбус, — прошептала она. — Мы доверяем судьбу ребёнка людям, которые никогда не поймут его. Может быть, даже возненавидят.

Дамблдор молчал дольше, чем обычно. Тишина висела тяжёлой пеленой, нарушаемая только редким всхлипом Хагрида. Наконец он произнёс:

— Вы думаете, что я не вижу? Думаете, мне легко оставить его здесь? — он посмотрел на дверь дома, освещённую бледным светом луны. — Но если он останется среди нас, каждый будет считать его своей собственностью. Его будут учить, формировать, подталкивать к тем или иным решениям. Он вырастет не ребёнком, а оружием.

Он опустил взгляд на спящего Гарри.

— Пусть лучше он будет мальчиком, который ищет тепло и дружбу сам, чем символом, которому указывают, за кого бороться и кого ненавидеть.

Дамблдор опустился к порогу, положил младенца на одеяло и рядом — письмо в конверте. Несколько секунд он не двигался, только смотрел. Его лицо оставалось спокойным, но пальцы заметно дрожали.

— Прости, мальчик, — едва слышно сказал он. — Иногда даже мы не властны выбирать добро.

Он выпрямился, накинул капюшон и посмотрел на спутников.

— Пора.

Они отошли в тень. Улица вновь стала безмолвной и одинаковой. На каменных ступенях спал ребёнок, не зная, что уже стал частью чужих решений.

* * *

На следующее утро Ежедневный пророк разошёлся тиражом, который не удавалось продать даже в разгар войны. На всех первых полосах сияло одно и то же имя — Гарри Поттер.

В магических ведомствах работа остановилась. В коридорах Министерства толпились клерки, потрясённые заголовками.

— «Ребёнок, который выжил», — пробормотал юный стажёр, держа газету дрожащими руками. — Вы понимаете, что это значит? Тёмного лорда больше нет!

— Значит, можно жить, — резко ответила его начальница, уже расправляющая мантию. — А если ребёнок пережил его — пусть он станет доказательством, что даже самая тёмная сила не вечна.

* * *

В «Дырявом котле» зашумели сразу, как только первый продавец притащил связку газет.

— Вот он, Гарри Поттер! — выкрикнул кто-то из посетителей. — Сам Тёмный лорд пал, а он жив!

— Ребёнку-то всего год, — буркнул хозяин бара Том, протирая стаканы. — А уже легенда.

— И пусть будет легендой! — ответил старик в потрёпанной шляпе. — Нам всем нужно во что-то верить, иначе мы бы не выдержали.

* * *

В больницах святого Мунго врачи раскладывали свежие выпуски на тумбочках пациентов. Те, едва подняв голову с подушки, шептали имя ребёнка как обещание, что их жертвы не были напрасны.

— Моя дочь погибла, — сказала женщина с перебинтованными руками, всматриваясь в крупные буквы. — Пусть этот мальчик живёт за всех нас.

* * *

В особняке Малфоев утренний чай подавали на серебряных подносах. Нарцисса молча читала статью, но глаза её метались по строкам, будто она боялась упустить хоть слово. Люциус держал газету так крепко, что пальцы побелели.

— Он пал… — прошептал он, и голос его предательски дрогнул. — Тёмный лорд пал от рук младенца. Всё, чему мы служили, рухнуло за одну ночь.

Он резко отложил газету и встал, проходя по комнате, будто стены давили на него.

— Если мальчишку сделали символом, значит, завтра начнётся охота на тех, кто когда-то преклонялся перед Ним. Я не намерен оказаться в числе жертв.

Нарцисса подняла взгляд. Её голос звучал холодно, почти отрешённо:

— Символ страшнее живого врага. Его не победить, не опровергнуть. Если народ верит — истина уже не имеет значения.

Люциус замер, потом медленно кивнул, сдерживая ярость.

— Тогда нам остаётся одно: скрыться за личиной благоразумных и убедить всех, что мы никогда не были среди Его сторонников.

* * *

Каждый читал эти строки по-своему. Для кого-то Гарри был чудом, для кого-то — инструментом, для кого-то — напоминанием о страхе. Но имя ребёнка звучало повсюду.

И пока Гарри спал в доме на Тисовой улице, не зная, где он и кто он, страна уже решила за него. С этого утра он перестал принадлежать себе.

Он стал легендой.

Примечания от автора:

Глава закончена, раздувать ее больше я не хочу, но сайт требует 10к символов для первой главы, поэтому хочу поблагодарить вас за то, что читаете мое творчество и извиниться за возмодные ошибки, потому что писал что-то я последний раз 10 лет назад