Карточный домик (гет)

Кабинет министра магии. Лондон, ноябрь 1981 года.

Кабинет министра магии утопал в полумраке, как и всё здание глубоко под землёй. Каменные стены скрывали его от мира, и лишь мягкий свет плавающих сфер и мерцание камина оживляли пространство.

Потемневшие панели, тяжёлые шторы и массивная мебель создавали ощущение тяжести, от которой трудно было вздохнуть свободно. На стенах висели портреты бывших министров — их настороженные взгляды будто напоминали каждому посетителю: здесь ошибки не прощаются.

Свежие, но еще не вышедшие в тираж, газеты хрустели под пальцами Миллисенты Бэгнолд. На их первых страницах — десятки практически идентичных заголовков: «Да здравствует мальчик, который выжил!», «Конец надоевшему террору!», «Чудо-младенец закончил многолетнюю войну», «Тёмный лорд уничтожен!».

— Они уже сделали его героем, — сказала министр, поправляя очки. — Общество наконец выдохнуло… Но, Альбус, разве ребенок должен нести такой груз?

Дамблдор устроился в кресле так, будто оно стояло в его собственном кабинете, неторопливо осматривая стены и портреты бывших министров.

— Миллисента, война всегда оставляет пустоту и боль. Людям нужно что-то, во что они поверят. Что-то, что сможет отвелечь их. Они потеряли семьи, друзей, детей. Им нужен знак, что все было не зря.

— Но ребёнок? — возразила она. — Ему всего год.

— Именно, — тихо ответил Дамблдор. — Он чистый лист. На такого легко проецировать надежды.

Министр поджала губы.

— Вы хотите, чтобы он стал знаменем.

— Символом, — поправил Дамблдор. — Знамен в этой войне было более чем достаточно.

— Символ… — протянула Бэгнолд, перелистывая газету так, словно пыталась найти в ней хоть одну строчку о будущем мальчике, а не только громкие лозунги. — Вы понимаете, что это значит? С самого рождения на нём будет клеймо. Он никогда не будет принадлежать самому себе.

Дамблдор слегка склонил голову, будто признавая правоту её слов, но голос его оставался ровным:

— Миллисента, он уже не принадлежит себе. Вчера ночью его имя стало общим достоянием. Теперь либо мы направим легенду, либо она начнёт жить своей жизнью — и тогда никто не сможет ею управлять.

Министр постучала пером по столу, пытаясь унять дрожь в пальцах.

— Управлять ребёнком… звучит так, будто мы ничем не лучше тех, с кем боролись.

— Я не стремлюсь быть лучше, — спокойно сказал Дамблдор. — Я стремлюсь защитить то, что ещё можно спасти. Герой, выросший среди нас, слишком быстро поймёт цену власти. А ребёнок, выросший среди людей, которые его не любят, будет искать опору. И когда мы её предложим, он не отвергнет её.

— Это жестоко, — повторила Бэгнолд, но уже тише.

— Возможно, — кивнул он. — Но иногда выбор стоит не между добром и злом, а между непростым выбором и хаосом, который поглотит всех нас.

На стенах чуть громче зашептались портреты бывших министров, словно комментируя каждое слово. Один из них, старик в тёмной мантии, пробормотал так ясно, что Бэгнолд вздрогнула:

— Символы иногда рушатся громче, чем стены.

Она резко подняла голову, но портрет вновь безмолвствовал, лишь устало глядел вниз.

Дамблдор встал. Его фигура в полумраке выглядела непривычно высокой и внушительной.

— Мы оба знаем, Миллисента: слишком много людей ищут в этом ребёнке искупления. Если мы не возьмём ответственность за него, возьмут другие. И тогда всё, за что мы боролись, окажется напрасным.

Он поправил мантию, и на мгновение тишина сделалась такой густой, что слышался только возмущенный, а местами и понимающий, шепот картин.

— Решение принято, — сказал он мягко, словно уже не оставлял ей выбора. — Гарри Поттер станет легендой. Но до того — он будет мальчиком, спрятанным от всего мира.

* * *

Где-то на пути в Литтл-Уингинг

Мотоцикл рычал и гудел в холодном ночном воздухе. Город остался позади, впереди тянулись пустые дороги и ровные огни деревень. Хагрид крепко держал свёрток у груди — ребёнок спал, не зная ни о войне, ни о том, что его жизнь уже решена другими.

С каждым километром сердце тяжело ныло. Он знал, куда и зачем едет. Знал, что магглы не примут мальчика, не поймут и не полюбят его. В их доме не будет тепла, только равнодушие и страх перед непонятным.

Хагрид шумно выдохнул, будто пытаясь заглушить собственные мысли.

— Прости, Гарри, — пробормотал он в бороду. — Не я решаю.

Он мог бы свернуть, поехать куда угодно. Отдать ребёнка тем, кто окружил бы его заботой. Но приказ Дамблдора звучал в ушах громче ветра: «Он должен расти вдали от нашего мира». И Хагрид, как всегда, повиновался.

Мотоцикл летел над ночным шоссе, и в этот миг огромный великан чувствовал себя меньше, чем когда-либо.

* * *

Тисовая улица

Тихая, пустая и одинаковая, как десятки других. Луна серебрила крыши, газоны и низкие изгороди. Здесь даже ночь выглядела аккуратной.

Первым появился Дамблдор. Он стоял у фонаря, высокий и неподвижный, будто часть этой улицы. Вслед за ним — строгая Макгонагалл, и лишь её сжатые губы выдавали тревогу.

Спустя несколько минут в небе прорезал тьму рёв мотоцикла, и через мгновение тяжело приземлился Хагрид. Огромный человек осторожно слез на землю, прижимая к груди спящего ребёнка.

— Всё в порядке, — прохрипел он, но голос дрогнул. — Спал всю дорогу, ни разу не заплакал.

Дамблдор мягко кивнул, протягивая руки. Хагрид медлил, словно отдавал не ребёнка, а собственное сердце.

— Профессор… — хрипло сказал он. — Может, всё ж не надо? Может, лучше оставить его у кого-то из наших? У кого будет тепло, забота…

Макгонагалл резко вскинула голову:

— Я тоже не уверена, Альбус. Эти люди — жестокие. Я наблюдала за ними целый день. Они не примут ребёнка. Они будут его бояться.

Дамблдор взял Гарри на руки. Младенец чуть пошевелился, но не проснулся. Взгляд Альбуса задержался на лице ребёнка. Он глубоко вдохнул.

— Минерва, — тихо сказал он. — Вы правы. Они не будут его любить. Но это его семья и здесь ему будет лучше.

Хагрид шумно втянул воздух.

— Лучше? — повторил он, и в его голосе звучало отчаяние. — Без любви, без ласки? Он же будет один, профессор. Совсем один…

Макгонагалл сжала руки так сильно, что костяшки побелели.

— Это неправильно, Альбус, — прошептала она. — Мы доверяем судьбу ребёнка людям, которые никогда не поймут его. Может быть, даже возненавидят.

Дамблдор молчал дольше, чем обычно. Тишина висела тяжёлой пеленой, нарушаемая только редким всхлипом Хагрида. Наконец он произнёс:

— Вы думаете, что я не вижу? Думаете, мне легко оставить его здесь? — он посмотрел на дверь дома, освещённую бледным светом луны. — Но если он останется среди нас, каждый будет считать его своей собственностью. Его будут учить, формировать, подталкивать к тем или иным решениям. Он вырастет не ребёнком, а оружием.

Он опустил взгляд на спящего Гарри.

— Пусть лучше он будет мальчиком, который ищет тепло и дружбу сам, чем символом, которому указывают, за кого бороться и кого ненавидеть.

Дамблдор опустился к порогу, положил младенца на одеяло и рядом — письмо в конверте. Несколько секунд он не двигался, только смотрел. Его лицо оставалось спокойным, но пальцы заметно дрожали.

— Прости, мальчик, — едва слышно сказал он. — Иногда даже мы не властны выбирать добро.

Он выпрямился, накинул капюшон и посмотрел на спутников.

— Пора.

Они отошли в тень. Улица вновь стала безмолвной и одинаковой. На каменных ступенях спал ребёнок, не зная, что уже стал частью чужих решений.

* * *

На следующее утро Ежедневный пророк разошёлся тиражом, который не удавалось продать даже в разгар войны. На всех первых полосах сияло одно и то же имя — Гарри Поттер.

В магических ведомствах работа остановилась. В коридорах Министерства толпились клерки, потрясённые заголовками.

— «Ребёнок, который выжил», — пробормотал юный стажёр, держа газету дрожащими руками. — Вы понимаете, что это значит? Тёмного лорда больше нет!

— Значит, можно жить, — резко ответила его начальница, уже расправляющая мантию. — А если ребёнок пережил его — пусть он станет доказательством, что даже самая тёмная сила не вечна.

* * *

В «Дырявом котле» зашумели сразу, как только первый продавец притащил связку газет.

— Вот он, Гарри Поттер! — выкрикнул кто-то из посетителей. — Сам Тёмный лорд пал, а он жив!

— Ребёнку-то всего год, — буркнул хозяин бара Том, протирая стаканы. — А уже легенда.

— И пусть будет легендой! — ответил старик в потрёпанной шляпе. — Нам всем нужно во что-то верить, иначе мы бы не выдержали.

* * *

В больницах святого Мунго врачи раскладывали свежие выпуски на тумбочках пациентов. Те, едва подняв голову с подушки, шептали имя ребёнка как обещание, что их жертвы не были напрасны.

— Моя дочь погибла, — сказала женщина с перебинтованными руками, всматриваясь в крупные буквы. — Пусть этот мальчик живёт за всех нас.

* * *

В особняке Малфоев утренний чай подавали на серебряных подносах. Нарцисса молча читала статью, но глаза её метались по строкам, будто она боялась упустить хоть слово. Люциус держал газету так крепко, что пальцы побелели.

— Он пал… — прошептал он, и голос его предательски дрогнул. — Тёмный лорд пал от рук младенца. Всё, чему мы служили, рухнуло за одну ночь.

Он резко отложил газету и встал, проходя по комнате, будто стены давили на него.

— Если мальчишку сделали символом, значит, завтра начнётся охота на тех, кто когда-то преклонялся перед Ним. Я не намерен оказаться в числе жертв.

Нарцисса подняла взгляд. Её голос звучал холодно, почти отрешённо:

— Символ страшнее живого врага. Его не победить, не опровергнуть. Если народ верит — истина уже не имеет значения.

Люциус замер, потом медленно кивнул, сдерживая ярость.

— Тогда нам остаётся одно: скрыться за личиной благоразумных и убедить всех, что мы никогда не были среди Его сторонников.

* * *

Каждый читал эти строки по-своему. Для кого-то Гарри был чудом, для кого-то — инструментом, для кого-то — напоминанием о страхе. Но имя ребёнка звучало повсюду.

И пока Гарри спал в доме на Тисовой улице, не зная, где он и кто он, страна уже решила за него. С этого утра он перестал принадлежать себе.

Он стал легендой.

Начальная школа Литтл-Уингинга, спустя 6 лет

Кирпичное здание с облупленной штукатуркой и тусклыми окнами выглядело таким же скучным и правильным, как вся улица. В коридорах пахло мелом, старыми книгами и дешёвым линолеумом, по которому негромко стучали каблуки учительниц.

Гарри сидел за партой в поношенной рубашке, рукава которой висели мешком. Она досталась ему от Дадли и была на два размера больше. Ткань чесалась, воротник топорщился, и мальчик то и дело пытался спрятать руки, чтобы не привлекать внимания.

Но внимание всё равно находило его.

— Смотри, Поттер опять в старьё пришёл, — прошептал мальчишка на соседней парте, но достаточно громко, чтобы услышали остальные. За этим последовал смешок, потом ещё один, и класс словно подхватил игру.

Гарри молча склонил голову, стараясь записывать с доски, будто не слышал. Но уши горели, сердце колотилось, и в груди нарастало то самое чувство, которое он знал слишком хорошо — будто весь мир против него.

После уроков он вышел на школьный двор последним, надеясь раствориться в толпе. Но у калитки его ждал Дадли. Рядом — пара его самодовольных приятелей.

— Эй, Потти, — протянул кузен. — Кажется сегодня ты плохо спрятался.

Гарри остановился, не поднимая глаз. Толпа учеников уже разошлась, и двор опустел. Спрятаться было негде.

— Что, осмелел, неудачник? — ухмыльнулся Дадли и толкнул его в плечо. Гарри пошатнулся, но удержался. Один из приятелей Дадли, здоровяк с веснушками, тут же подставил ногу. Гарри упал на колени, ладони сразу же ободрались о гравий.

— Вставай, кретин, — приказал кузен, — мы ещё не закончили.

Гарри поднялся, но не успел выпрямиться — удар в спину согнул его пополам. Смех компании эхом разнёсся по пустому двору.

В этот миг в груди мальчика вспыхнуло что-то острое, жгучее. Страх смешался с отчаянием, и вдруг мир вокруг будто дрогнул. Воздух стал плотным, тяжёлым.

Веснушчатый мальчишка, тот, что поставил подножку, резко схватился за горло. Его лицо перекосилось, дыхание сбилось. Он закашлялся так сильно, что согнулся, хрипя и хватая воздух.

— Эй! — испуганно выкрикнул Дадли, пятясь назад. — Что с тобой?

— Не… могу… дышать… — прохрипел тот, краснея и задыхаясь.

На мгновение во дворе воцарилась паника. Второй приятель подскочил, стал хлопать его по спине, но кашель только усиливался.

Гарри стоял неподвижно, прижав руки к груди. Он чувствовал, что это связано с ним. С его ненавистью и желанием причинить боль. С его надеждой, чтобы всё прекратилось.

Через несколько секунд приступ так же внезапно прошёл. Мальчишка тяжело вдохнул, слабо замотал головой, пытаясь прийти в себя.

— Чего… чего это было? — пробормотал он осипшим голосом.

Дадли огляделся, нахмурился и, стараясь выглядеть равнодушным, буркнул:

— Пошли. Грязный Потти тут ни при чём. Наверное, ты просто подавился.

Они ушли быстро, оставив Гарри одного.

Он медленно опустился на корточки, прижимая ладони к лицу. Сердце колотилось так, что кружилась голова. Он знал: это не совпадение. Но если он скажет хоть кому-то — ему не поверят. Или, что хуже, испугаются ещё сильнее.

Через десять минут он снова сидел в классе. Колени саднили, на рубашке осталась грязь. Дадли и его приятели ухмылялись, переглядывались, толкали друг друга локтями. Один из них выкрикнул:

— Смотрите, Поттер весь грязный, как будто с помойки пришёл!

Учительница подняла голову от журнала. Несколько секунд она наблюдала: шепчущиеся мальчишки, хихиканье, и Гарри, сидящий, сгорбившись и уткнувшись в тетрадь. Картина была очевидной, но в её взгляде не мелькнуло ни жалости, ни попытки разобраться. Лишь раздражение.

— Поттер, прекрати отвлекать класс, — резко сказала она.

Смех мгновенно стих, и зачинщики притихли, довольные тем, что внимание снова переключилось на Гарри. Для них это была победа. Для учительницы — быстрый способ навести порядок.

Гарри сжал карандаш так сильно, что побелели пальцы. В груди саднило. Теперь он понял окончательно: даже если взрослые видят, что происходит, защищать его они не станут. Им нельзя доверять и перед ними ни в коем случае нельзя показывать слабость, потому что они используют ее против него.

* * *

Пригород Лондона, дом Грейнджеров

В доме Грейнджеров всегда пахло антисептиком и свежей бумагой. В коридоре лежали стопки медицинских журналов, на стенах висели дипломы и фотографии с многочисленных конференций для стоматологов. Родители Гермионы редко сидели дома без дел: то телефонные звонки, то документы, то спешный вызов в клинику.

Для них дочь была скорее дополнением к идеальной картине семьи. Вечерами, за редким ужином, они говорили о пациентах и коллегах, иногда бросая в сторону:

— Гермиона сегодня опять получила пятёрку. Наша девочка — будущий профессор!

Эти слова звучали не как похвала ей, а как трофей, который удобно показать друзьям. Гермиона это чувствовала, даже если притворялась, что рада.

Она сидела в своей комнате среди аккуратно разложенных тетрадей и книг. Лампа светила ярко, глаза слезились от усталости, но руки продолжали выводить строчки. Она учила всё, что давали, и ещё больше — словари, энциклопедии, дополнительные задачники.

Не ради себя, а потому что знала: только так родители посмотрят на неё дольше, чем на минуту, только так они будут ею гордиться.

В школе одноклассники сторонились её. Она всегда знала ответ, всегда тянула руку, всегда стремилась быть первой. Сначала это вызывало удивление, потом раздражение, а вскоре — откровенную неприязнь. Никто не хотел сидеть рядом с «выскочкой», которая всё знает.

Гермиона делала вид, что не замечает. Ей хватало книг, хватало похвалы учителей. Но глубоко внутри оставалась пустота: рядом не было ни одного человека, кто бы радовался её успехам искренне, без расчёта и без раздражения.

Иногда, поздно вечером, она закрывала учебники и садилась на кровать. В тишине навязчивая мысль возвращалась снова и снова:

*Если я стану лучше всех, если я буду знать больше, чем кто-либо — тогда у меня появятся друзья. Тогда меня будут замечать не только родители.*

И тогда она снова тянулась к книге, сжав губы, будто от этого зависела вся её жизнь.

* * *

Нора

В доме Уизли всегда царил шум — смех, крики, хлопанье дверей, запахи пирогов и зельеваренья. Но в этом шуме редко находилось место для Рона.

Родители с теплотой говорили о Билле, который подаёт большие надежды, гордились Чарли и его силой, восхищались успехами Перси. Джинни, единственная дочь, была любимицей всей семьи. А Фред и Джордж сами привлекали к себе внимание так, что затмевали всё вокруг.

Рон же оставался где-то в тени. Никто не говорил, что он плохой сын, никто прямо не пренебрегал им, но похвалы доставались другим. От него ждали только, что он «не будет отставать».

Однажды вечером, когда родители занялись домашними хлопотами, Фред и Джордж позвали его в кладовку под предлогом «показать секрет». Рон пошёл — в надежде хоть раз стать частью их игры.

Дверь захлопнулась за его спиной, щёлкнул замок, и в полутьме что-то зашевелилось.

Паук. Огромный, волосатый, с длинными лапами, он выполз прямо к нему.

— Сюрприз, Ронни! — раздался приглушённый смех близнецов снаружи.

Мальчик вжался в стену, пытаясь оттолкнуть себя от пола. Сердце стучало так громко, что он почти не слышал собственных криков. Паук приближался медленно, лапы цокали по каменному полу.

— Выпустите! — завопил Рон, слёзы брызнули на глаза сами собой. — Выпустите меня!

За дверью смех только усилился.

Минуты тянулись вечностью, пока наконец дверь не распахнулась. Близнецы умирали от хохота, а Рон вылетел наружу, спотыкаясь, и прижался к стене, дрожа всем телом.

— Да ладно тебе, это просто маленький паучок, — сказал Фред, хлопнув его по плечу. — Ничего страшного.

Для них это была рядовая шутка про которую они забыли уже на следующий день. Для Рона — воспоминание, которое поселилось внутри навсегда.

Позже, лёжа в своей комнате, он слушал, как родители внизу снова обсуждают старших братьев и хвалят Джинни. Никто не пришёл узнать, почему он дрожит под одеялом. Никто не заметил.

Рон вжал лицо в подушку и тихо заплакал. В такой огромной семье ему было очень одиноко.

* * *

Особняк Малфоев

В особняке Малфоев редко звучал смех. Широкие коридоры тонули в тишине, стены украшали гобелены с гербами, а воздух был пропитан холодным блеском и чувством важности. Для Драко дом никогда не был домом — он был местом, где его готовили.

Родители видели в нём прежде всего наследника. Люциус говорил о будущем, о связях и долге рода, Нарцисса заботилась о его манерах и внешности. Но их слова редко звучали как материнская или отцовская ласка.

— Драко, помни: ты Малфой, — сказал однажды отец, застёгивая перчатки. — Ты не имеешь права быть слабым.

Каждый день у мальчика проходил по расписанию. Утром приходил репетитор по этикету, проверяя, как он держит вилку и произносит приветствия. Днём — наставник по истории магии. А вечером, когда другие дети играли во дворе, Драко упражнялся с палочкой, повторяя за взрослым заклинания, пока кончики пальцев не немели от напряжения.

С семи лет он уже мог вызвать свет, поднять книгу в воздух и зажечь свечи одним движением руки. Каждый раз, когда заклинание удавалось, Люциус кивал холодно и одобрительно, будто оценивал работу, а не сына. Ошибки же встречались тишиной, от которой хотелось провалиться сквозь пол.

Иногда Драко пытался показать матери рисунок или поделку, но Нарцисса только мягко улыбалась и убирала их в сторону, чтобы не мешали книгам и свиткам.

Вечерами он сидел один в своей просторной комнате. Игрушек почти не было — только книги, учебники и наборы для тренировок. В камине потрескивал огонь, и Драко снова и снова выводил палочкой чёткие движения, повторяя заклинания шёпотом.

Он понимал: пока он учится и показывает результат, родители будут им гордиться. А вот просто быть ребёнком — для Малфоев это оказалось кажется единственной роскошю, которая была им не по карману.

Азкабан, Северное море

Азкабан стоял среди серого моря, как обломок скалы, вырванный из самой земли. Вокруг — туман, солёный ветер и бесконечный холод. Дементоры скользили вдоль стен, как тени, забирая у каждого заключённого последнюю радость и воспоминания о тепле.

Но даже здесь были те, у кого оставалось больше, чем у других.

Верхние этажи крепости были отданы «особым заключённым». Чистокровные семьи, слишком известные, чтобы их можно было бросить в общую яму, сидели ближе к свету. Их камеры были просторнее, одиночные, с высокими окнами, через которые пробивался слабый дневной свет и свежий воздух.

Здесь не было пронизывающей сырости, и даже одеяла были толще. Еда приходила вовремя, иногда горячая, и в коридорах стоял не запах плесени, а лишь солёный ветер моря. Стражи относились к этим заключённым с холодным уважением — не потому, что хотели, а потому что знали: такие фамилии не исчезают навсегда.

А внизу, у самого моря, в темноте и гуле волн, гнили остальные. Камеры были тесные и забитые людьми до отказа; сырость текла по стенам, полы покрывала слизь, крысы дрались за объедки. Там не было окон — только щели, откуда тянуло ледяным воздухом и запахом гнили. Заключённые кашляли, худели, теряли рассудок быстрее, чем дни сменяли друг друга.

Именно эти люди, простые и забытые, сделали Азкабан таким, каким его знали в легендах. Их крики, их безумие и их смерть наполнили стены тюрьмы мраком, превратив её в символ ужаса, от одного имени которого дрожали даже те, кто никогда не видел моря.

В этой тюрьме лишь дементоры не делали различий, но и ими управляли те, кто знал цену крови и золота.

Сириус Блэк сидел в одной из лучших камер. Для газет он был предателем и убийцей, для Министерства — символом наказания, которое нельзя было оспорить. Но хуже всего было то, что он знал: он здесь несправедливо.

Никого он не предавал.

Иногда он говорил это вслух — тишине, камню, собственным мыслям.

— Я не предатель, — шептал он, вцепившись руками в решётку двери. — Джеймс, это был не я...

В первое время он кричал громко, звал, требовал суда, повторял свою правду снова и снова. Теперь почти не было сил. Только шёпот, который нужен был не другим, а ему самому, чтобы не забыть.

Он чувствовал, как дементоры вытягивают из него воспоминания о доме, о друзьях, о смехе Лили. Иногда оставалась лишь боль — липкая, тяжёлая. Но в самой глубине сознания он хранил то, что никто не мог отнять: знание, что он невиновен.

Это знание не грело, но удерживало на грани.

Сириус сел на каменную койку, подтянул колени к груди и замер. Каждый день он учился смотреть, слушать и запоминать. Как обходят тюрьму стражи, как дементоры задерживаются у углов, как в трещинах стен гуляет ветер.

Из Азкабана ещё никто не сбегал, думал он, но это не значит, что никто не сможет.

* * *

Хогвартс, подземелья

В сыром воздухе витал запах серы и старых книг. Фонари отбрасывали длинные тени, а стеклянные банки с ингредиентами сверкали в полумраке, будто сотни глаз наблюдали за каждым его шагом.

Северус Снейп медленно прошёл вдоль рядов парт. Дети ссутулились над котлами, кто-то что-то тихо бормотал, кто-то украдкой толкал соседа. Ему хотелось закричать, разорвать эту тягостную рутину, но он лишь постучал по столу длинными пальцами.

— Слишком густо. Минус пять баллов с Гриффиндора.

Голос его был холоден, но внутри всё кипело. Он ненавидел это — сидеть среди подростков, повторять одно и то же, следить, чтобы никто не взорвал котёл. Когда-то он жаждал знаний и силы, а теперь был привязан к этим стенам, словно к цепи.

И он знал, кто держал конец этой цепи.

Дамблдор.

Именно он вытянул Снейпа из петли, когда остальные требовали Азкабана. Не кровь спасла его — в отличие от Малфоев, у него не было ни состояния, ни семьи. Его спасла власть, личная власть Дамблдора, которая всегда стояла выше и золота, и древних родов.

Северус знал цену этой «милости». Он был обязан, и обязан крепче, чем кто-либо другой. Не просто долг — клятвы, которые нельзя нарушить. Они держали его на месте, пока Дамблдор жив.

Иногда по вечерам, когда в подземельях стихал шум и в коридорах оставался только звук его шагов, он позволял себе закрыть глаза и представить свободу. Жизнь вне этих каменных стен, без детских лиц, без Дамблдора. Но стоило открыть глаза — и всё возвращалось.

Только рутина, только обязанность.

Северус сжал ладони так, что ногти впились в кожу. Его лицо оставалось спокойным, но внутри жгло одно и то же: он был спасён, но не свободен.

* * *

Министерство магии. Отдел по борьбе с неправомерным использованием магловских предметов*

Кабинет Артура Уизли был крошечным и заваленным всяким хламом. На полках стояли разобранные тостеры, старые радиоприёмники, провода, о назначении которых он сам не всегда был уверен. Лампа мерцала, а за тонкой перегородкой слышались громкие голоса соседних отделов.

Артур склонился над чайником, пытаясь понять, зачем магглы встроили в него пластиковую ручку. Лицо его светилось искренним интересом.

— Уизли! — донёсся из коридора насмешливый голос коллеги. — Ты опять свои железки гладишь? Может, займёшься настоящей работой?

Несколько человек засмеялись. Артур смутился, но не обернулся. Он привык.

В Министерстве его уважали мало. Фамилия Уизли была старой и чистокровной, но без денег и связей это значило не больше, чем пыль на старых гербах. На совещаниях его редко слушали. В кулуарах шептались: «Да, порядочный, но бедный… Вечно в отстающих».

Однажды в лифте он оказался рядом с Люциусом Малфоем. Тот смерил его взглядом — вежливо, холодно, словно смотрел не на коллегу, а на случайного прохожего.

— Артур, — протянул он лениво. — Всё ещё возишься со своими магловскими игрушками? Очаровательно. Настоящий пример того, как можно потратить жизнь впустую.

Артур покраснел, но ответил спокойно:

— Кто-то должен заботиться о том, чтобы маги не превращали маггловские вещи в оружие.

Они вышли на разных этажах. Малфой направился в кабинет, где решались судьбы семей и целых законов. Уизли — туда, где пахло маслом и пылью.

Артур тяжело вздохнул, входя в свой крошечный кабинет. Он понимал: его кровь чиста, но без денег и связей она не стоит ничего. В мире магов власть всегда будет весить больше родословной.

И всё же, садясь за стол, он с каким-то тихим упрямством снова взял в руки маггловскую вилку, пытаясь понять её секрет. Так и не преуспев в этом деле, Артур собрал свои вещи и направился домой.

Дождь барабанил по крыше, в печи потрескивали дрова. На кухне пахло капустой и подгоревшим хлебом. Молли устало сняла фартук и опустилась на стул.

— Я считала сегодня, — сказала она негромко. — До зимы не хватит.

Артур сидел напротив, возился с разобранным маггловским чайником.

— Что-нибудь придумаем, — ответил он, не поднимая глаз.

— Ты каждый год так говоришь.

Он вздохнул, отложил чайник.

— Я работаю, Молли. Я не могу из воздуха монеты доставать.

Она кивнула, не споря. Несколько секунд они молчали, слушая, как наверху по полу пробежала Джинни. Слышался её смех — короткий, звонкий, и тут же стих.

— Я переживаю о Роне, — сказала Молли тихо. — Ему достанутся старые мантии, книги… Иногда мне кажется, что он просто исчезает среди других.

Артур потёр лоб.

— Я знаю. Но мы не можем иначе.

Она посмотрела на него — устало, но без злости.

— А Джинни? Девочке нужно совсем другое.

— Я стараюсь, — сказал он, и в этих словах не было оправдания, только констатация.

Снаружи завыл ветер. Молли встала, поправила скатерть, собрала тарелки. Артур снова взял в руки чайник, крутя в пальцах винтик.

Они сидели рядом, но между ними лежала вся тяжесть дома, и казалось, что держатся они не за друг друга, а за то, чтобы у Рона и Джинни был хоть какой-то угол, где можно спрятаться от дождя.

Рон сидел на лестнице, обняв колени. Он не хотел подслушивать — просто не мог заснуть, а голоса сами тянулись к нему из темноты.

* * *

Министерство магии, Зал заседаний

Зал заседаний был холодным и торжественным: высокие потолки, тёмные панели на стенах, золотые гербы Министерства. За длинным столом сидели члены комиссии, строгие, уставшие, каждый со стопкой бумаг перед собой. В воздухе витал запах чернил и старого пергамента, а тишина звенела напряжением.

Сегодня должны были рассматривать дело Люциуса Малфоя.

Двери распахнулись. Люциус вошёл неторопливо, словно прибыл на приём, а не на судилище. Его серебристые волосы блестели, мантия была идеальна, шаг — выверенный. В руках он держал трость с серебряной змеёй, больше похожую на символ власти, чем на предмет опоры.

Он остановился у стола и слегка склонил голову — ровно настолько, чтобы это выглядело учтиво, но не унизительно.

— Господин Малфой, — начал председатель комиссии, поправляя очки, — вас обвиняют в связях с Пожирателями смерти, в материальной поддержке Тёмного Лорда и в участии в незаконных собраниях.

По залу прокатилась лёгкая волна ропота. Все ждали, что скажет Люциус.

Он мягко улыбнулся, откинув прядь волос за плечо.

— Обвиняют… но доказательств нет, — произнёс он спокойно, с лёгкой насмешкой в голосе. — Я, как и многие уважаемые члены нашего общества, был подвержен заклятию Империус. Вы не станете отрицать, что такие случаи были повсеместны?

Он сделал паузу. Несколько чиновников невольно кивнули.

— Более того, — продолжил он, извлекая из кожаной папки несколько пергаментов, — уважаемые семьи, лично пострадавшие от войны, могут подтвердить мою непричастность.

Он положил бумаги на стол. На печатях сверкали фамилии, которые в этом зале произносились с почтением. Комиссия переглянулась. Никто не сказал вслух, но все поняли: такие имена спорить не позволят.

— Ваши слова должны быть подтверждены фактами, — сказал один из младших членов комиссии, голос его дрогнул.

Люциус перевёл на него взгляд — спокойный, холодный.

— Факты, молодой человек, заключаются в том, что я жив, моя семья жива, и наш род всегда поддерживал Министерство. Разве вы хотите утверждать обратное?

Слова прозвучали не как вопрос, а как угроза.

Председатель поспешно заговорил, чтобы разрядить напряжение:

— Упоминание Империуса допустимо. Мы понимаем, что многие были вовлечены в дела Тёмного Лорда против своей воли…

Люциус слегка склонил голову, показывая, что услышал именно то, что хотел.

— Я благодарен Министерству, — произнёс он торжественно, — за справедливость и за то, что оно стоит на страже интересов общества. Вы можете быть уверены: отныне и впредь Малфои всегда будут примером лояльности и поддержки.

Он поклонился чуть глубже, чем в начале, но всё равно с той же аристократической осанкой.

Решение было принято ещё до того, как заседание завершилось. Никто не осмелился идти против него. Формально его освободили за «отсутствием доказательств». Неофициально же все понимали: кровь, богатство и связи сделали своё дело.

Люциус вышел в мраморный коридор так же спокойно, как и вошёл. Его шаги отдавались гулом в тишине, и даже стены будто знали, что перед ними человек, которого нельзя тронуть.

Кровь. Деньги. Власть.

Это сочетание было сильнее любых доказательств, любых клятв и любых тюрем.

Хогвартс, комната педсовета

Дубовый стол скрипнул под тяжестью свитков и пергамента. В воздухе пахло воском от свечей и слабым дымком из камина. Учителя собрались неохотно: конец учебного года всегда был временем усталости и подведения итогов, но Дамблдор настаивал.

— Дорогие коллеги, — начал он, раскладывая список имен, написанных его чётким почерком, — пришло время подумать о новых учениках. Лето — всего лишь передышка, но в сентябре двери нашей школы снова распахнутся.

Минерва Макгонагалл сидела прямо, как всегда. Она поправила очки и чуть наклонилась вперёд.

— Мы говорим о письмах?

— О них, — кивнул директор. — Каждое письмо должно быть написано, проверено и отправлено в срок. Мы обязаны дать каждому ребёнку шанс — независимо от того, знает ли он о магии или живёт в неведении.

Северус Снейп фыркнул, скрестив руки.

— Некоторые «шансы» — пустая трата времени. Я видел немало магглорожденных, которые с трудом справлялись даже с элементарными заданиями.

— И всё же, Северус, — сухо ответила Макгонагалл, — именно из таких детей часто вырастают лучшие ученики. Не все меряются мерками чистоты крови.

— Хватит, — вмешался Дамблдор мягко, но твёрдо. — Мы не будем решать за детей их судьбу. Наша задача — пригласить каждого.

Филиус Флитвик оживлённо поднял руку:

— Мы опять разделим обязанности? Обычно я беру северные графства, Хагрид — Уэст-Кантри…

— Совершенно верно, — улыбнулся директор. — Но в этом году хочу кое-что изменить. Некоторые семьи — особенно те, кто не знаком с миром магии, — требуют большего такта. Случаются недоразумения, и мы должны их избегать.

— Так это вы о Дурслях, — вставила Макгонагалл, и её губы поджались.

Дамблдор не ответил, лишь положил ладонь на стол.

— У каждой семьи своя история. Мы обязаны уважать их, даже если они сами не уважают нас.

В этот момент дверь скрипнула, и в комнату вошёл Хагрид. Его плечи почти упирались в притолоку, а в руках он держал охапку конвертов, которые выглядели крошечными в его лапищах.

— Профессор, вы просили, — пробасил он, осторожно выкладывая письма. — Совы готовы разнести хоть завтра.

— Благодарю, Рубеус, — Дамблдор кивнул. — Но есть ещё детали.

Учителя зашептались, и директор пригласил Хагрида жестом остаться.

— Мы должны особенно тщательно отнестись к детям, которые живут среди магглов, — сказал он. — Письмо само по себе может испугать или вызвать гнев. Поэтому в некоторых случаях мы посылаем не только сову, но и человека.

— Это я, да? — с готовностью ответил Хагрид.

— Иногда вы, иногда Минерва, иногда кто-то другой. Всё зависит от ребёнка. — Дамблдор посмотрел на список. — Например, девочка Гермиона Грейнджер. Очень талантлива, но её родители врачи, люди практичные и скептичные. Там понадобится объяснение и терпение.

Макгонагалл кивнула:

— Я займусь этим лично.

— А есть семьи, где нас не ждут, — продолжил директор. — Там письмо может вызвать гнев, как будто мы посягаем на их порядок. Таких детей не меньше, и они нуждаются в нас даже сильнее.

Снегг скривился, но промолчал.

Дамблдор перевёл взгляд на Хагрида:

— Рубеус, я доверю вам самую тяжёлую часть. Есть дома, где ребёнка не принимают. Где он живёт, как чужак. Им письмо нужно больше всего.

Хагрид нахмурился, лицо его стало жёстким.

— Я сделаю всё, что нужно, профессор. Но скажите честно… им ведь будет тяжело?

— Да, — тихо ответил Дамблдор. — Но мы должны показать им: у них есть место, где их ждут.

В комнате повисла тишина. Только потрескивание камина нарушало её. Каждый из учителей подумал о десятках лиц — будущих учеников, которые ещё не знали, что их жизнь изменится.

— Значит, решено, — сказал наконец директор, собирая свитки. — Письма будут отправлены завтра. Пусть Хогвартс снова станет домом для тех, кто его ищет.

Хагрид кивнул, бережно беря конверты в руки, будто это были не просто письма, а судьбы.

* * *

Чуть позже, кабинет директора Хогвартса

Дверь осторожно скрипнула, и в проёме показалась массивная фигура.

— Профессор? — пробасил Хагрид. — Можно мне… пару слов?

Дамблдор поднял глаза от пергаментов и мягко улыбнулся:

— Конечно, Рубеус. Заходите.

Хагрид неловко прошёл внутрь, согнувшись, чтобы не задеть притолоку. Его лицо было напряжённым, в руках он вертел потрёпанную шляпу.

— Я хотел спросить про Гарри, — начал он неуверенно. — Понимаю, что письмо и всё такое… но, может, вы скажете, как мне лучше с ним быть? Чтобы он… ну… не испугался.

Дамблдор сложил руки на столе и посмотрел поверх очков:

— Очень хорошо, что вы спросили. Это важно. Гарри — не такой ребёнок, как другие. Он растёт среди людей, которые не любят его и не защищают. Для него взрослые — это опасность или источник боли.

Хагрид нахмурился, сжал шляпу.

— Так значит, он будет бояться и меня?

— Сначала, да, — спокойно ответил Дамблдор. — Вы для него великан, а он привык ждать от больших людей угрозы. Поэтому первое правило: не спешите. Дайте ему время привыкнуть к вашему присутствию. Не приближайтесь резко, не повышайте голос.

Хагрид кивнул, запоминая.

— Когда он заговорит или спросит что-то, — продолжал директор, — отвечайте просто. Не читайте длинных речей, не пытайтесь объяснить сразу всё. Ему важно, чтобы он понял вас без труда.

— А если он спросит… про родителей? — тихо произнёс Хагрид.

Дамблдор на секунду замолчал, затем сказал:

— Говорите правду, но мягко. Не называйте их героями — это не то, что он хочет услышать. Скажите, что они любили его. Что сделали всё, чтобы он жил. Этого достаточно.

Огонь в камине осветил лицо директора, и оно казалось усталым.

— Главное, Рубеус, никогда не спорьте с его чувствами. Если он испугается — скажите, что это нормально. Если он разозлится — скажите, что понимаете. Для него важнее всего услышать, что его эмоции допустимы. Только так он сможет доверять.

Хагрид выдохнул, провёл ладонью по бороде.

— Я… я понял, профессор. Я сделаю всё, как вы сказали.

Дамблдор улыбнулся мягко:

— У вас доброе сердце, Рубеус. Гарри почувствует это быстрее, чем поймёт ваши слова. И это главное.

Великан опустил шляпу в руки и кивнул.

— Спасибо, профессор. Я не подведу.

Дверь за ним закрылась тихо, и в кабинете вновь остались только директор, пламя в камине и шепот портретов.

* * *

Дом Грейнджеров

Вечер выдался прохладным и тихим. Минерва Макгонагалл стояла у калитки аккуратного кирпичного домика и разглядывала окна, за которыми горел ровный электрический свет. Внутри всё казалось упорядоченным: книги на полках, стопки бумаг на столах, чёткие линии мебели. Дом, в котором царил порядок и занятость.

Она постучала. Дверь открыла высокая женщина в белом халате поверх платья. На лице её ещё читалась усталость рабочего дня.

— Миссис Грейнджер? — вежливо спросила Макгонагалл.

— Да, — ответила та настороженно.

— Моё имя Минерва Макгонагалл. Я представляю учебное заведение, куда ваша дочь получила приглашение. Не возражаете, если мы поговорим?

Женщина нахмурилась, но пригласила её внутрь. Вскоре появился и мистер Грейнджер — в очках, с папкой в руке. Они явно привыкли встречать людей деловых, но не неожиданных гостей в мантии.

Минерва достала плотный конверт с сургучной печатью и положила его на стол.

— Это письмо адресовано вашей дочери Гермионе.

— Школьное письмо? — переспросил мистер Грейнджер, скептически разглядывая печать.

— Да. Но школа особая, — спокойно сказала Макгонагалл. — Хогвартс. Школа магии и колдовства.

Оба родителя переглянулись, и в их взглядах промелькнуло недоумение, затем лёгкое раздражение.

— Магии? — холодно переспросила миссис Грейнджер. — Простите, но мы врачи. Мы оперируем фактами.

Минерва легко взмахнула палочкой, и лампа на столе вспыхнула ярче, затем превратилась в тонкую хрустальную птицу, которая трепетала крыльями прямо перед изумлёнными родителями. Через секунду лампа вернулась на место, будто ничего не произошло.

Молчание повисло тяжёлое. Потом мистер Грейнджер кашлянул.

— Хорошо… допустим. И что это значит для Гермионы?

Минерва кивнула, повернувшись к лестнице.

— Лучше спросить её саму.

На лестнице показалась девочка с растрёпанными кудрями и настороженными глазами. Она держала в руках книгу, толще которой в этом доме вряд ли что-то находилось.

— Мам? Пап? — спросила она тихо.

— Гермиона, — сказала Макгонагалл мягче, чем обычно, — это для тебя.

Девочка взяла письмо, дрожащими пальцами разорвала сургуч. Её глаза бегали по строчкам, и чем дальше, тем шире становились.

— Это… это школа? Для меня? Настоящая школа магии?

— Именно так, — подтвердила Макгонагалл. — У вас необычные способности, Гермиона. Я думаю, вы сами уже замечали странности.

Девочка порозовела, прижимая письмо к груди.

— Да! Книги… они иногда сами падают со стола, когда я думаю о них. И свет в комнате… он слушается меня, когда я злюсь. Я думала, что это… я сошла с ума.

Минерва слегка улыбнулась.

— Это не безумие. Это магия. У вас настоящий дар.

Гермиона опустила глаза, словно боясь, что радость слишком велика.

— Я смогу учиться? Быть… лучше всех?

— Вы сможете быть собой, — твёрдо сказала Макгонагалл. — А это гораздо важнее.

Родители всё ещё сидели за столом, не перебивая и не задавая лишних вопросов. Их лица оставались спокойными — удивительно спокойными для людей, которым только что сообщили, что их дочь ведьма.

Минерва знала: протокол срабатывал безотказно. Лёгкое заклятие, мягко гасящее панику и агрессию, — мера, выработанная за долгие годы работы с маглорожденными семьями.

— Гермиона, — продолжила Макгонагалл, — в письме вы найдёте список всего необходимого для школы. Форма, учебники, палочка, котёл и ещё кое-какие мелочи. Я помогу вам со всеми покупками.

Глаза девочки загорелись.

— Можно я сама выберу палочку? — спросила она с таким трепетом, что даже её родители невольно улыбнулись.

— Выбор палочки — всегда дело самой ведьмы, — кивнула Минерва. — Но остальное — моя забота. Косой переулок скрыт от посторонних глаз, туда нелегко попасть без проводника. Мы договоримся о дне, когда я вас туда провожу.

Миссис Грейнджер откинулась на спинку стула, машинально поправляя волосы.

— Всё это звучит… необычно. Но, если так нужно… мы сделаем, как вы скажете.

Минерва уловила оттенок отчуждения, но спорить не стала: заклятие удерживало тревогу, и этого было достаточно.

Гермиона же сидела, крепко сжимая письмо, словно боялась, что его заберут. В её глазах впервые было не только стремление к знаниям, но и то, чего так давно не хватало — чувство, что её приняли всерьёз.

— Спасибо, профессор, — прошептала она.

Минерва встала, поправила мантию.

— Благодарите не меня, а свою собственную настойчивость. Хогвартс ждёт вас.

Она склонила голову родителям и направилась к двери. Гермиона, не отпуская письмо из рук, следила за каждым её шагом.

В этот вечер девочка ещё долго сидела в своей комнате, перечитывая строки приглашения под светом настольной лампы. Мир вокруг оставался прежним — запах лекарств в коридоре, тиканье часов, голоса родителей внизу, — но теперь он больше не казался замкнутым. За его пределами открывалась дорога, где она могла быть собой.

* * *

Тисовая улица. Поздний вечер.

Дом Дурслей спал. В гостиной мерцал экран телевизора, в коридоре тикали часы. Гарри сидел в чулане под лестницей, сжавшись на узком матрасе, когда вдруг услышал тяжёлый стук в дверь. Никакого обычного звонка — именно гулкий, настойчивый удар.

Дядя Вернон ворчливо поднялся с кресла, дверь распахнулась — и Гарри, затаив дыхание, услышал низкий голос:

— Мистер Поттер здесь живёт?

— Здесь нет никаких Поттеров! — рявкнул дядя, но голос его дрогнул.

Гарри осторожно приоткрыл дверцу чулана. В проёме стоял человек, огромный, словно заслоняющий весь свет. Широкие плечи, борода, глаза, блестящие в темноте.

— А это кто? — Хагрид перевёл взгляд на Гарри.

Вернон заслонил мальчика собой.

— Это мой племянник. И ему не нужны никакие ваши чудачества!

Гарри смотрел то на дядю, то на незнакомца. Сердце колотилось. Всё происходило слишком быстро, слишком странно.

— У меня есть для него письмо, — спокойно сказал Хагрид.

Вернон протянул руку, но великан отдёрнул конверт.

— Нет, мистер Дурсль. Это письмо не для вас.

Он шагнул в дом, и дядя отшатнулся, бледнея. Хагрид опустился на одно колено перед Гарри, протягивая конверт.

— Это твоё, Гарри.

Мальчик замер. Письмо было тяжёлое, с сургучной печатью. Слишком необычное, чтобы быть правдой.

— Это шутка, да? — хрипло сказал он. — Дадли подговорил кого-то, чтобы надо мной посмеяться?

В глазах Хагрида мелькнула боль. Он вспомнил слова Дамблдора: *«Не спорь с его чувствами. Дай ему время».*

— Нет, Гарри, это не шутка, — мягко сказал он. — Но если хочешь, можешь сам прочитать.

Гарри взял конверт, прижимая его к груди, словно ждал, что он исчезнет. Пальцы дрожали, когда он ломал сургуч. Буквы прыгали перед глазами: *«Школа чародейства и волшебства Хогвартс…»*

Он перечитал строку ещё раз, потом ещё.

— Волшебство? — едва слышно повторил он. — Вы издеваетесь.

— Знаю, трудно поверить, — сказал Хагрид. — Но ты всегда замечал вокруг себя странности, верно? То, что не объяснить?

Гарри вспомнил, как стекло в зоопарке вдруг исчезло. Как его волосы отрастали за ночь, даже когда тётя пыталась их подстричь. Как свитер Дадли вдруг оказался таким маленьким, что лопнул на швах, ещё до того как он натянул его.

Он сжал письмо сильнее.

— Если это правда… почему мне никто раньше не сказал?

— Потому что те, кто должен был заботиться о тебе, не хотели, чтобы ты знал, — тихо сказал Хагрид. Он бросил короткий взгляд на Дурслей, и те тут же опустили глаза.

Гарри не поверил сразу. Слишком много раз взрослые врали. Слишком часто всё хорошее оказывалось издёвкой. Но молчание Дурслей, их странная сдержанность, — это было необычно.

Он снова посмотрел на письмо. Пальцы дрожали.

— А если я не поеду? — спросил он глухо.

— Тогда всё останется, как есть, — мягко ответил Хагрид. — Но если поедешь — у тебя появится место, где ты не будешь чужим.

Гарри не ответил. Он стоял посреди прихожей, держа в руках письмо, а позади застыли его опекуны — не кричащие, не ругающиеся, а подозрительно спокойные. Это пугало не меньше, чем сам великан с бородой.

Гарри шёл рядом с Хагридом, стараясь держаться на полшага позади. Толпа на улицах Лондона тянулась серым потоком, и мальчику казалось, что каждый прохожий вот-вот обернётся, уставится на него и начнёт смеяться — так бывало в школе, так бывало у Дадли. Только теперь рядом шагал великан, и это делало картину ещё нелепее.

— Ну вот мы почти пришли, — сказал Хагрид, озираясь по сторонам. — Смотри внимательно. Тут-то и начинается твой новый мир.

Гарри промолчал. Слова «новый мир» звучали так, будто его пытались заманить в ловушку. Слишком уж хорошо он знал, как бывает: сначала обещают чудо, а потом оказывается, что это розыгрыш. Он вжимал подбородок в воротник и ждал подвоха.

Они свернули в узкий переулок между магазином канцелярии и закрытой обувной лавкой. Впереди — всего лишь кирпичная стена. Никаких «новых миров».

— Слушай, Гарри, — Хагрид вдруг остановился, наклонился так, что его борода почти коснулась макушки мальчика. — Есть вещь, которую ты должен знать, прежде чем мы войдём.

Гарри настороженно поднял взгляд.

— Ты знаменит, — сказал Хагрид. Голос его был тихим, как будто он боялся, что стены подслушают. — В нашем мире твоё имя знают все.

Гарри невольно усмехнулся.

— Смешно. Я? Знаменит? — Он сжал ремень сумки так сильно, что побелели пальцы. — Наверное, это какая-то ошибка.

— Не ошибка, — твёрдо сказал Хагрид. — Ты выжил там, где никто не смог бы. Когда Тот-Кого-Нельзя-Называть напал на твоих родителей, он убил их… а на тебе его заклятие сломалось. Он исчез, и война закончилась.

Гарри замер. Слова резанули холодом. Ему слишком часто врали, но в голосе Хагрида не было насмешки. Только боль и гордость, перемешанные в странный узел.

— Вы хотите сказать… — он сглотнул, — …что я убил его?

— Нет, Гарри, — покачал головой Хагрид. — Ты был всего лишь ребёнком. Но люди так говорят: «Мальчик, который выжил». Для них это звучит так, будто именно ты победил.

Гарри резко отвёл взгляд. В груди всё сжалось. Он никогда не побеждал — ни Дадли, ни его дружков, ни взгляды взрослых, полные раздражения. Теперь ему говорили, что он «победил» кого-то настолько страшного, что о нём до сих пор шепчутся. Это было похоже на ещё одну чужую шутку.

— Пусть говорят, что хотят, — пробормотал он. — Я-то знаю, кто я есть.

Хагрид кивнул и полез в карман.

— Поэтому нам нужно быть осторожными. Если кто-то узнает тебя прямо сейчас, поднимется шум, а ты к нему ещё не готов.

Он достал потрёпанную кепку и протянул Гарри.

— Надень. С ней ты будешь выглядеть как обычный мальчишка.

Гарри взял кепку, покрутил в руках. Вещь была старой, пахла табаком и сырой шерстью. Ему не нравилось — но ещё меньше нравилась мысль, что кто-то может «узнать» его на улице. Он натянул кепку глубже, чтобы тень закрывала лицо.

— Отлично, — сказал Хагрид. — Теперь никто не будет глазеть.

Гарри ощутил облегчение — слабое, но настоящее. Когда ты привык быть объектом насмешек, мысль о толпе, которая разглядывает тебя как чудо, была пугающей.

Хагрид обернулся к стене.

— Держись рядом, — пробормотал он и поднял свой зонт. — Сейчас откроем дверь туда, куда чужие глаза не заглядывают.

Гарри сжал зубы. Часть его жаждала увидеть хоть что-то настоящее, что докажет: это не розыгрыш. Другая часть готовилась к тому, что стена останется стеной, а он снова окажется глупцом.

Хагрид постучал зонтом по кирпичу три раза.

И камни дрогнули.

* * *

Косой переулок жил своей шумной, завораживающей жизнью. Гермиона вертела головой во все стороны: вывески с движущимися буквами, витрины, где книги сами перелистывали страницы, котлы в стопках, словно собирались шагнуть вниз по мостовой. Девочка едва поспевала за строгим силуэтом Макгонагалл, которая уверенно вела её сквозь толпу.

— Сначала купим мантию, — сказала профессор, не замедляя шага. — Без формы вас не пустят на занятия.

Гермиона кивнула, но глаза её уже зацепились за яркую витрину: золотые нити на бархатных шторах, зеркала в позолоченных рамах, манекены в мантиях, которые переливались, словно ткань была соткана из света. Над дверью блестела вывеска: «Мадам Малкин. Одежда на все случаи жизни».

— О, это же как раз то, что нужно! — воскликнула Гермиона. — Давайте сюда!

Она сделала шаг к двери, но рука Минервы легла ей на плечо.

— Нет, — сказала профессор мягко. — Нам лучше пойти дальше, есть другие лавки.

— Но это же форма! — Гермиона нахмурилась. — В письме сказано: «мантия чёрная, без излишеств». Здесь их шьют. Почему мы должны идти куда-то ещё?

— Потому что не все магазины одинаково подходят, — сухо произнесла Макгонагалл и уже направилась было дальше.

Но Гермиона упрямо замерла на месте. В её голосе впервые прозвучала нотка протеста:

— Я хочу знать почему. Если это самая лучшая лавка, почему я не могу туда?

Минерва остановилась. Несколько секунд она молчала, глядя на яркую витрину. Её губы поджались, будто она спорила сама с собой. Наконец она произнесла тихо, чтобы никто посторонний не услышал:

— Потому что эта лавка обслуживает в первую очередь чистокровные семьи.

Гермиона моргнула.

— Чистокровные?

— Те, чьи родители и предки были волшебниками, — объяснила профессор. — В их кругу особое значение придают происхождению. И если девочка магглорожденная закажет здесь мантию… скорее всего, это станет поводом для унижения.

Гермиона порозовела.

— То есть… меня не пустят?

— Пустят, — кивнула Макгонагалл. — Но вам дадут понять, что вы чужая. Может быть, даже не словами, а взглядом, тоном. Я предпочитаю избавить вас от этого.

Девочка опустила глаза, крепко сжимая ремень сумки. В груди неприятно кольнуло — будто холодной рукой.

— Но… разве я не такая же ученица, как остальные? — её голос дрогнул. — В письме было написано, что все равны.

Макгонагалл посмотрела на неё пристально, но не сурово. В её глазах было что-то тяжёлое, как старая усталость.

— На моих уроках — да. В стенах Хогвартса мы стремимся к этому. Но за пределами школы мир устроен сложнее. И я не хочу, чтобы вы узнали это через оскорбление, полученное в первый же день.

Гермиона стиснула зубы. Слова звучали несправедливо, и от этого хотелось спорить.

— Но это неправильно! — выпалила она. — Если они ведут себя так, почему их не остановят?

— Потому что предрассудки не изгоняются указами, — спокойно ответила Макгонагалл. — Увы, это часть нашего общества. Мы боремся, но не всё меняется так быстро, как хотелось бы.

Гермиона шумно выдохнула, чувствуя, как обида превращается в упрямство.

— Тогда я всё равно хочу туда. Пусть посмотрят. Пусть знают, что я не хуже.

На губах Минервы мелькнула слабая тень улыбки — уважение к этой дерзости, хотя и тревога за последствия.

— Вы очень похожи на многих выдающихся ведьм, мисс Грейнджер. Они тоже начинали с борьбы, — сказала она. — Но позвольте мне совет: упрямство — хорошая сила, если направить её правильно. А иногда мудрее выбрать обходной путь.

Гермиона сжала кулаки. Ей хотелось возразить, закричать, что она имеет право войти в любой магазин. Но в глубине души она понимала: профессор говорит не для того, чтобы обидеть, а чтобы защитить.

Они прошли мимо витрины. Манекен в ослепительно-белой мантии чуть склонил голову, будто насмешливо глядя на девочку, которой тут «не место». Гермиона отвернулась, но внутри у неё родилась мысль, которая зацепилась намертво:

Они могут считать меня чужой. Но я докажу, что я лучше них. Я буду знать больше, чем все их чистокровные дети вместе взятые.

Минерва заметила этот блеск в глазах и вздохнула про себя. В этом блеске было и горе, и сила — та сила, которая могла либо сделать Гермиону великой, либо сжечь её изнутри.

— Пойдёмте, — сказала она, чуть мягче. — Я знаю место, где вам сошьют форму без вопросов и без косых взглядов.

И они свернули в сторону, оставив позади витрины мадам Малкин, сиявшие так, словно нарочно подчеркивали чужую недосягаемость.

* * *

Каменные арки над входом в Гринготтс возвышались так, что Гарри, задрав голову, едва не споткнулся о порог. Высеченные руны, суровые гоблины у дверей и двери из бронзы, сиявшие, будто их натирали каждое утро, производили впечатление даже на взрослых. Для Гарри же это было скорее давяще, чем восхитительно.

— Вот он, банк волшебников, — сказал Хагрид, положив огромную ладонь ему на плечо. — Самое надёжное место на свете.

Гарри только кивнул. Он держался настороженно, прижимая кепку к голове. Толпа вокруг казалась слишком шумной и уверенной: люди в длинных мантиях с коробками, сумками, животными в клетках. Все выглядели так, будто они принадлежат этому миру. Все — кроме него.

Внутри пахло воском, металлом и холодным камнем. Высокий зал, мраморные колонны, длинные ряды столов, за которыми сидели гоблины с перьями и стопками пергаментов. Их длинные пальцы быстро бегали по книгам и монетам, а острые глаза поднимались на посетителей лишь на мгновение, чтобы тут же снова уткнуться в работу.

Гарри сжал плечи, чувствуя, что каждый шаг отзывается в тишине слишком громко.

— Профессор Дамблдор велел, чтоб я показал тебе всё как есть, — сказал Хагрид. — У твоих родителей тут счёт.

— У родителей? — переспросил Гарри. В слове чувствовалась недоверчивая горечь.

— Ага. Джеймс и Лили Поттеры, — подтвердил Хагрид, будто боялся сказать лишнее. — Всё, что они оставили, ждёт тебя здесь.

Они подошли к столу, где гоблин с седыми волосами поднял голову и смерил Гарри взглядом.

— Ключ? — резко спросил он.

Хагрид неловко засуетился, доставая из кармана крошечный золотой ключик, который выглядел почти игрушечным в его лапищах.

— Вот он. От сейфа Поттеров.

Гоблин проверил ключ, покосился на Гарри и кивнул.

— Следуйте за мной.

Они спустились вниз по узким лестницам, потом пересели в вагонетку. Холодный ветер хлестал в лицо, туннели мелькали один за другим, и Гарри пришлось вцепиться в край сиденья, чтобы не вылететь. Хагрид, напротив, казался бледным и держался обеими руками, явно с трудом переносил поездку.

Наконец вагонетка резко остановилась у массивной двери, усеянной замками. Гоблин открыл её ключом, и створки медленно поползли в стороны.

Гарри шагнул внутрь — и замер.

Сейф был завален золотыми галеонами, серебряными сиклями и медными кнатами. Монеты переливались в тусклом свете факелов, отражались от каменных стен, будто пытались ослепить его.

Хагрид хмыкнул:

— Ну вот. Теперь видишь. Твои родители позаботились о тебе. У тебя есть всё, что нужно.

Гарри стоял неподвижно. Его сердце билось быстро, но не от восторга. От чего-то другого — пустоты.

Они позаботились… Повторялось в голове, как насмешка. Эти люди, которых он никогда не видел, чьё имя слышал только как проклятие от дяди и тёти, вдруг обернулись мешком золота.

Гарри шагнул вперёд и поднял одну монету. Она была тяжёлая, прохладная. Настоящая.

— Это… всё моё? — спросил он тихо.

— Конечно! — Хагрид даже улыбнулся. — Тебе хватит и на форму, и на книги, и ещё останется.

Но Гарри смотрел на монеты так, будто они были чем-то чужим, враждебным. В голове звучала мысль: Если у меня всегда были эти деньги… почему я всё детство носил Дадлины обноски? Почему я спал в чулане под лестницей?

Он не сказал этого вслух. Лишь крепче сжал монету в ладони, будто проверял, не растворится ли она, как сон.

— Я возьму немного, — сказал он наконец. Голос прозвучал сдержанно, даже холодно. — Остальное оставим здесь.

Хагрид кивнул, будто это было разумным решением. Он не видел того, что творилось в глазах Гарри: не жадности, не радости — только осторожность и недоверие.

Гарри спрятал несколько монет в карман и отвернулся от гор золота. Оно сверкало за его спиной, но для него это был не дар, а напоминание: родители, которых он не знал, оставили ему не любовь, а холодный блеск монет.

* * *

В воздухе витал лёгкий аромат трав и дорогих тканей. Сотни рулонов аккуратно лежали на полках, сверкая серебристой вышивкой и глубокими оттенками чёрного, синего, изумрудного. Мадам Малкин, в лиловой мантии, величаво скользила по залу, как хозяйка, которой принадлежит не магазин, а целый мир.

На высоком подиуме стоял мальчик — светловолосый, в идеально выглаженной рубашке и дорогих ботинках. Он сдержанно расправлял плечи, пока портной-эльф подшивал подол мантии. Каждый его жест был уверенным, будто он всю жизнь привык к тому, что на него смотрят.

Это был Драко Малфой.

Он наблюдал своё отражение в зеркале, слегка приподняв подбородок. Лицо оставалось спокойным, но в глазах светилось удовлетворение: мантия ложилась точно, подчёркивая его фигуру. Всё было так, как и должно быть для наследника рода Малфоев.

Дверь тихо скрипнула, и в зал вошёл мальчик в поношенной рубашке, которая висела на нём мешком. На ногах — стоптанные ботинки, слишком большие. Он оглядывался неуверенно, словно зашёл туда, куда не имел права входить.

Драко сразу заметил его.

— Эй, — произнёс он с лёгкой усмешкой, обращаясь не к мадам Малкин, а прямо к новенькому. — Кажется, ты перепутал двери. Это не лавка поддержанных вещей.

Гарри остановился, сжал губы и посмотрел прямо на него. Взгляд был колючий, но спокойный. Он уже слишком хорошо знал это ощущение — быть чужим, быть лишним.

— Я пришёл сюда за тем же, за чем и ты, — ответил он тихо, но твёрдо.

Мадам Малкин приподняла брови, но промолчала. Она видела таких мальчишек не первый раз и знала: иногда лучше позволить им самим разобраться.

Драко усмехнулся.

— Правда? — он оглядел Гарри с ног до головы. — В таком виде? Я думал, сюда приводят учеников Хогвартса, а не уличных сирот.

Гарри сжал кулаки, но не дрогнул и сказал сухо:

— Ну да, шмотки у тебя дорогие. Жаль, мозгов к ним не прилагается.

Эльф-портной застыл с иглой в воздухе. В комнате повисла напряжённая тишина.

Драко прищурился, губы дёрнулись. Он привык, что другие задыхаются от страха, а этот пацан даже не моргнул.

— Ты вообще знаешь, кто я? — холодно спросил он, делая шаг ближе.

Гарри усмехнулся уголком губ:

— Судя по твоему тону — избалованный сынок, которого вне дома слушают только потому, что его родители платят за это.

Драко побледнел, глаза сверкнули. Он собирался ответить, но мадам Малкин хлопнула в ладоши:

— Достаточно! У меня шьют мантии, а не устраивают драки. Если хотите меряться наглостью — делайте это в Хогвартсе.

Она обратилась к Гарри уже мягче:

— Подойди, милый, снимем с тебя мерки.

Гарри шагнул вперёд, не глядя на Драко. Но уголком глаза видел, как тот сверлит его взглядом.

Драко сжал губы. Он впервые столкнулся с тем, что на его фамилию и тон можно ответить так же жёстко. И внутри закипала злость — непривычная и оттого чувствовалась она ещё острее.

* * *

Собирать Рона в Хогвартс было делом простым: залезь на чердак, сними с сундука пыль, достань вещи предыдущего ребёнка — и готово. Можно даже глаз не поднимать, всё равно одежда от Билла до Чарли ходит кругами быстрее, чем сова с газетой.

— Мам, а вдруг мантия окажется мала? — спросил Рон, когда Молли вытряхивала что-то длинное и блестящее… ну, должно было быть блестящим лет десять назад.

— Ты у нас высокий, Рональд, но я подогну рукава. — Она ловко прошила край. — Будет как новая.

Как новая. У Рона было ощущение, что это их семейное заклинание. Вот только заклинание работало криво.

Учебники достались от Перси. На обложке каждого — аккуратная подпись «П. Уизли», зачёркнутая, и рядом новая: «Р. Уизли». Отличный маркер, наверное, специально покупают коробками для детей, которых никто не планировал баловать новым.

— Мама, а можно мне хоть одну книгу свою? — рискнул он спросить.

— Зачем? — удивилась Молли. — Вот же хорошие, аккуратные.

Конечно аккуратные. Перси, похоже, открывал их только ради запаха чернил.

В Косом переулке Уизли разбрелись кто куда. Джинни завидовала каждой витрине. Близнецы норовили сбежать в лавку со взрывпакетами. Перси важно поправлял значок старосты, будто уже маршировал по коридорам Хогвартса.

А Рон шёл позади, вечно натыкаясь на чужие плечи и пакеты. Единственное, чего он ждал, — палочка. Ну хоть её-то купят новой. Это же палочка! С ней человек связан на всю жизнь. Как ботинки, только навсегда.

Но у дверей Олливандера мама вдруг остановилась, открыла сумку и достала футляр.

— Вот, Рональд. Биллова. Отличная палочка, дуб, волос единорога. Ещё послужит.

Рон уставился на футляр. Хотелось спросить: «Послужит кому? Мне или собаке?» Но он только вздохнул.

Внутри магазина пахло стружкой и чем-то хвойным. Старик Олливандер поднял бровь, когда ему протянули футляр.

— Хм… дуб, да… — пробормотал он. — Немного потеряла гибкость.

Ну ещё бы. За двадцать-то лет она, наверное, сама попросится на пенсию.

— Сгодится, — кивнул Олливандер и сунул палочку Рону.

Та легла в ладонь холодная и чужая. Ни искры, ни тепла, только ощущение, что держишь палку, которую уже трижды списали.

— Спасибо, — буркнул Рон.

На улице близнецы радостно показывали новые шутихи.

— Смотри, Ронни, — ухмыльнулся Фред, — у нас настоящая коробка для экспериментов.

— Отлично, — ответил Рон, поняв на что намекает брат. — Но у меня теперь есть палочка и я смогу заколдовать тебя, а если она не будет работать, то я просто засуну ее тебе в жопу.

Джинни дёргала маму за рукав:

— Ну хоть маленькую палочку! Чтобы потренироваться!

— Нет, дорогая, ты ещё слишком мала, — отвечала Молли.

Конечно, — подумал Рон. — Джинни мала, поэтому ей не дадут палочку. А я большой, поэтому мне дают чужую. Всё логично. У нас семейная математика такая: чем меньше ты нужен, тем больше тебе достанется чужого.

Он тащился сзади, крутил в руках палочку и представлял, как на первом же уроке она задымится, заискрит или вообще откажется работать. Будет весело. Преподаватель спросит: «У кого палочка не слушается?» Я подниму руку, а он скажет: «Неудивительно, у тебя же палочка старшего брата». Отличный способ прославиться в первый день.

Вокзал «Кингс-Кросс»

Толпа гудела, словно огромный улей. Люди в спешке тащили чемоданы, газеты хлопали на ветру, поезда грохотали на соседних путях. Гарри стоял посреди всего этого с клеткой, в которой сонно топорщила перьями Букля, и с тяжёлым сундуком, который казался больше его самого.

В руках он сжимал билет: «Платформа девять и три четверти». Строки смотрелись как издёвка. Он обошёл по кругу табло, прошёл вдоль стен, но там были только девятая и десятая платформы, а между ними — обычная кирпичная стена.

Опять ловушка? — мелькнула злая мысль. Хагрид специально подсунул ерунду?

Он встал у стены, делая вид, что ждёт кого-то. В горле пересохло. В этот момент его внимание привлёк шум неподалёку.

К стене между девятой и десятой платформами подошли несколько рыжеволосых мальчишек и девочка с сумкой. Двое старших парней шептались, хихикая, а младший — долговязый и чуть нескладный — нервно переступал с ноги на ногу, катя свой чемодан.

— Давай, Ронни, — с усмешкой сказал один из близнецов. — Просто ускорь шаг и иди прямо.

— Легко сказать, — буркнул рыжий. — Если я башкой в стену врежусь, на вашей совести будет.

Близнецы синхронно сделали невинные лица.

— Мы ж серьёзно, честное слово!

Рон подозрительно прищурился, но всё же шагнул к стене. Сделал вдох, ускорился… и с глухим стуком впечатался лбом в кирпич. Чемодан по инерции врезался в его пятки, и парень, потеряв равновесие, растянулся на полу. Клетка с крысой брякнула рядом.

Близнецы согнулись пополам от смеха. Девочка с ужасом выдохнула:

— Фред! Джордж! Вы что творите?!

Рон поднялся, потирая лоб. Лицо у него горело от злости и боли, но губы скривились в усмешке.

— Отличный номер, парни, — хрипло сказал он. — Хотели поржать? Так вот, я чуть себе яйца об чемодан не расквасил.

Фред согнулся пополам, утирая слёзы.

— Джордж, ты слышал? Ронни боится за свои яички!

— Ага, — подхватил Джордж. — Но, судя по его палочке, он и так без яиц родился.

— Да пошли вы нахер оба, — рявкнул Рон, но уголки его губ всё равно дрогнули. — Зато у вас по одному яйцу на каждого.

Братья снова заржали, хлопая друг друга по плечам.

А Гарри, наблюдавший со стороны, поймал себя на странной мысли: в этом нелепом парне в пыльной мантии и с дурацкой крысой есть что-то близкое ему.

* * *

Воздух был пропитан паром и гулом голосов. Поезд ещё стоял у платформы, и в коридорах царила настоящая давка: родители напутствовали детей, чемоданы грохотали по полу, совы ухали, кошки шипели из корзин.

Гарри сидел в купе один, держал на коленях клетку с Буклей и напряжённо смотрел в окно. Толпа снаружи казалась ему непроходимой стеной. Каждый ребёнок выглядел уверенным, каждый смеялся, переговаривался — а он чувствовал себя чужаком, который вот-вот окажется разоблачён.

Дверь скрипнула. На пороге показался долговязый рыжий мальчишка, тащивший на вид очень старый чемодан, который едва помещался в дверной проём.

— Э-э… — пробормотал он, протискиваясь внутрь. — Тут свободно?

Гарри кивнул.

— Свободно.

Рыжий облегчённо втащил чемодан и с грохотом уронил его в угол.

— Мерлин, народ как с цепи сорвался, — сказал он, вытирая лоб. — В каждом купе либо драка за место, либо мамаши со слезами. Я думал, придётся ехать в коридоре на чемодане.

Он плюхнулся на сиденье напротив, почесал затылок и скривился:

— А братья, гады, меня ещё у стены выставили — сказали, мол, «беги, и окажешься на платформе». Головой так приложился, что до сих пор звенит.

Гарри чуть дернул уголком губ.

— Я видел, — тихо сказал он.

— Да? — рыжий уставился на него. — Ну хоть кто-то ржал не в лицо. Эти двое бы меня ещё в газету сдали, если б могли.

Он вздохнул и протянул руку:

— Рон. Рон Уизли.

Гарри сжал его ладонь.

— Гарри.

— Просто Гарри? — переспросил Рон, щурясь.

Гарри поколебался, потом выдохнул:

— Поттер.

Рон замер. Его глаза округлились, а рот приоткрылся.

— Поттер… Тот самый Поттер? «Мальчик, который выжил»?

Гарри насупился:

— Ненавижу, когда так говорят.

— Да ну нафиг… — выдохнул он. — Я думал, ты какой-нибудь седой волшебник с бородой до пола, а ты… ну… такой же пацан, как мы.

Гарри вскинул брови:

— Разочарован?

— Немного, — честно сказал Рон и тут же ухмыльнулся. — Хотя, если подумать, борода бы тебе точно не пошла.

Гарри фыркнул.

— Я не чудо. Я обычный. Вон, — он кивнул на свою поношенную рубашку под дорогой мантией. — Всё, что на мне, чужое.

Рон оглядел его, потом пожал плечами:

— Ну и что? У меня почти всё тоже чужое. Братья из меня сделали ходячую барахолку. Даже палочка досталась от Билла, кривая и потрескавшаяся.

— Значит, мы оба — не очень вписываемся, — сказал он.

Рон поджал губы и кивнул:

— Отлично. Будем командой отбросов.

Гарри усмехнулся.

— Неплохое название.

Гарри поймал себя на мысли: впервые рядом с ним сидит человек, который не смотрит на него, как на легенду или чудовище. А Рон понял, что парень напротив — не герой из газет, а такой же пацан, которому тоже досталась паршивая доля.

Поезд дёрнулся, под колёсами громыхнули рельсы, и они оба почувствовали, что дорога — длинная и, возможно, уже общая.

* * *

Поезд уже гудел, готовясь тронуться. Гермиона шагала осторожно, прижимая к груди учебник, когда услышала отчаянный голос за спиной.

— Простите… вы не видели жабу? —

Она обернулась. Перед ней стоял пухлый мальчик с круглым лицом и красными глазами — то ли от смущения, то ли от того, что он вот-вот заплачет. В руках он сжимал пустую коробку из-под клетки.

— Жабу? — переспросила Гермиона.

— Тревор… — жалобно протянул он. — Он всё время убегает. Бабушка будет в ярости, если я его потеряю.

Гермиона поджала губы, вспомнив слова Макгонагалл о том, что магглорожденным придётся доказывать свою принадлежность к миру магии. Но мальчик выглядел таким беспомощным, что она моментально вытянула спину и решительно сказала:

— Хорошо. Мы его найдём.

Они пошли вдоль коридора, заглядывая в открытые купе. В одном пара мальчишек в новых мантиях что-то обсуждала, громко смеясь. Когда Гермиона осторожно спросила:

— Простите, вы не видели жабу? —

Один из них скривился:

— Жабу? Серьёзно? У кого вообще есть жаба? Это же подарок для неудачников.

Другой подхватил:

— Может, эта жаба сбежала, потому что не хочет быть у такого хозяина.

Невилл вспыхнул и опустил голову. Гермиона шагнула вперёд.

— Не ваше дело, — сказала она резко. — Лучше бы занялись собой, а не чужими питомцами.

Мальчишки переглянулись и расхохотались. Один бросил:

— Слушай, а ты случайно не зубрила? Зачем тебе книга в поезде?

Гермиона на миг застыла. В груди жгло, но она заставила себя выпрямиться.

— Да, я люблю учиться, — твёрдо произнесла она. — И если это проблема, то, думаю, проблема у вас, а не у меня. Невилл, мы уходим.

На повороте им навстречу шагнул высокий парень — очевидно, старшекурсник. Он не потрудился отойти, и Гермиона едва не врезалась в него.

— Осторожнее! — воскликнула она.

Тот смерил её взглядом и холодно бросил:

— С дороги, грязнокровка.

Слово ударило по ней сильнее, чем если бы он её толкнул. Невилл растерянно моргнул, прижимая к груди пустую коробку. Гермиона стояла, будто вкопанная, и чувствовала, как горят щеки.

— Что?.. — пробормотала она, но старшекурсник уже прошёл мимо, даже не обернувшись.

Гермиона резко втянула воздух, стараясь проглотить ком подступивших слёз. Спина её горела — так и хотелось обернуться и крикнуть старшекурснику что-нибудь резкое. Но она знала: это будет только поводом для новых насмешек.

— Пошли, Невилл, — сказала она чуть глуше, чем хотела.

Они прошли ещё немного по коридору и остановились у приоткрытой двери купе. Внутри сидели двое мальчишек: рыжеволосый долговязый, у которого из кармана выглядывал хвост крысы, и чёрноволосый, худой, с чуть слишком большими очками на носу. Он держал клетку с белой совой.

Невилл заглянул внутрь и неуверенно спросил:

— Простите… можно у вас не видели жабу? Она маленькая, зелёная… зовут Тревор.

Рыжий сразу оживился.

— Жаба? — ухмыльнулся он. — Если моя крыса её встретит, то жаба будет уже не зелёная, а пожёванная.

Гарри глянул на Невилла серьёзнее и тихо спросил:

— Мы её не видели. Но вы можете тут посидеть и подождать. Может, кто-то приведёт её обратно.

Гермиона шагнула вперёд, отодвигая прядь с лица.

— Отличная мысль. Мы с Невиллом уже весь поезд обошли, а мне нужно немного отдохнуть.

Она уселась на свободное место напротив Гарри и поставила книгу себе на колени. Невилл неловко притулился рядом, всё ещё сжимая пустую коробку.

В купе на секунду повисла тишина, которую разорвал рыжий:

— Я Рон, — представился он. — Рон Уизли. Это моя крыса, кстати. Спит обычно крепче, чем я.

— Гермиона Грейнджер, — быстро сказала она, будто хотела произнести это первой, прежде чем кто-то снова успеет обозвать её зубрилой. — А это Невилл.

Невилл только кивнул, больше занятой тем, чтобы заглянуть под скамейку.

Гарри тоже назвал своё имя.

— Гарри Поттер.

Взгляд Гермионы сразу дёрнулся к его лбу, но под длинной чёлкой она ничего не увидела. Легенды, которые она начиталась за последние дни, вдруг ожили перед ней.

— Тот самый Гарри Поттер? — выдохнула она. — Но… ты совсем не такой, каким я тебя представляла.

Рон чуть не подавился смешком.

— А каким? С сиянием вокруг головы?

Гермиона вспыхнула.

— Я вовсе не это имела в виду! Просто… ты же знаменитость.

Гарри поморщился, поправляя очки.

— Мне об этом всё время напоминают, но я не просил быть знаменитым.

На секунду стало неловко. Рон кашлянул, пытаясь разрядить обстановку:

— Ладно, легенда или нет, у него хотя бы есть сова. А мне вот досталась крыса. Не удивлюсь, если она сдохнет в первый же день.

Гермиона скосила взгляд на его мантию, явно перешитую из чужой. На секунду ей захотелось сказать что-то язвительное в ответ, но вместо этого она только поджала губы и прижала книгу крепче.

Невилл вдруг радостно пискнул:

— Вот он!

Из-под лавки действительно выскочила жаба и запрыгнула прямо ему на колени. Невилл засмеялся так искренне, что даже Гарри впервые за весь день улыбнулся.

— Ну вот, — сказала Гермиона, поглаживая корешок книги, — иногда даже хаос решается сам собой.

Но слово, брошенное ей в коридоре, продолжало звенеть в голове. Она старалась не подавать виду, но внутри уже знала: это только начало.

* * *

Драко сидел в купе рядом с Креббом и Гойлом. Те жевали сладости и хмыкали в ответ на его слова, не вникая в смысл, но это не мешало ему держать тон. Он сидел прямо, руки сложены на коленях, голос спокоен и чуть растянут — как учил отец.

— Главное — помнить, что школа лишь первый шаг, — говорил он неторопливо. — Настоящая жизнь — в связях. Кто с кем дружит, кто кого поддерживает. Настоящие семьи понимают это.

Кребб кивнул, прожёвывая шоколадную лягушку так громко, что челюсти скрипели.

— Ага, — выдавил он, не сводя глаз с коробки.

Гойл захрюкал, согласившись.

Драко еле заметно скривился. Эти двое вряд ли понимают хоть половину того, что я сказал. Но они полезны — хотя бы как тень. Иногда важно не то, что ты говоришь, а кто сидит рядом и кивает.

Он поправил мантию — новая, сшитая идеально по меркам, ткань мягко струилась по руке. В отражении окна Драко видел свой силуэт и чувствовал, что выглядит именно так, как должен выглядеть Малфой: собранно, достойно, уверенно.

Но внутри всё не было так гладко.

Перед глазами снова и снова всплывал тот мальчишка из магазина Мадам Малкин. Чёрные волосы, рубашка, явно чужая и висящая на нём мешком. Оборванец, не знающий манер, который осмелился говорить с ним дерзко, даже грубо.

Кем он себя возомнил? Кто вообще этот мальчишка, чтобы бросать слова Малфою?

Мысль врезалась одна за другой. Встать, пройтись по вагонам, найти его и поставить на место. Заставить извиниться. Или хотя бы увидеть, как он съежится от одного только имени «Малфой».

Но воспитание сдержало.

Не пристало Малфоям бегать по поезду в поисках оборванцев. Они сами приходят — рано или поздно. В Хогвартсе он окажется передо мной. И тогда уже не будет свидетелей с улицы. Там все увидят, кто есть кто.

Он глубоко вдохнул, будто проглотив горечь. В глазах мелькнула сталь, но лицо оставалось ровным.

— В Хогвартсе всё встанет на свои места, — произнёс он вслух, и Кребб с Гойлом согласно закивали, не понимая, что именно он имеет в виду.

Драко откинулся на спинку сиденья, вытянул ноги и изобразил спокойствие. Но внутри он уже строил сцену их следующей встречи. Он знал: терпение всегда окупается.

Малфои не бегают за врагами.

Холодный воздух с озера пах сыростью и осенью. Вода плескалась о борта, а маленькие лодки мягко скользили вперёд, качаясь при каждом движении. Хагрид, возвышавшийся на своей отдельной лодке, перекрикивал шум ветра:

— Без паники! По четыре в лодку, держим равновесие, и всё будет в порядке.

Дети суетились, запрыгивая внутрь. Лица у многих были напряжённые — для большинства это было первое магическое путешествие. Гарри устроился на жёсткой скамье рядом с Роном, который сжимал колени и выглядел так, будто готов упасть за борт в любую секунду.

С другой стороны к ним присела Гермиона, прижимая к груди книгу, словно она могла защитить от воды. Последним неловко влез Невилл, всё время оглядываясь, не выпрыгнула ли его жаба из коробки.

Лодки оттолкнулись от берега.

— Смотрите вперёд! — крикнул Хагрид. — Первый раз забудется не скоро.

И действительно, когда лодки обогнули утёс, дети ахнули. На горе, освещённый сотнями огней, стоял замок. Высокие башни тянулись в небо, окна сияли тёплым светом, и казалось, будто сама гора светится изнутри.

Невилл открыл рот так широко, что забыл о своей жабе.

— Это и есть Хогвартс?..

Гермиона выдохнула:

— Архитектура в готическом стиле, но с элементами нормандской кладки… Невероятно…

Она тут же устыдилась, что сказала это вслух, и вжала нос в книгу, но глаза её всё равно бегали по башням, словно она пыталась разложить замок на части и выучить его план.

Рон шумно сглотнул.

— Если тут столовая такая же, как сам замок… я готов учиться хоть сто лет.

Гарри молчал. Он вцепился пальцами в край лодки. Замок казался сказкой, а он — чужаком, который случайно оказался в этой сказке. В груди теплилась крошечная надежда: может, там найдётся угол, где ему не придётся прятать глаза.

Невилл, заметив его задумчивое лицо, кивнул ободряюще:

— Не переживай, Гарри. Бабушка говорит, что Хогвартс всех принимает.

Гарри не ответил.

* * *

Лодки двигались стройной колонной. Дети переговаривались, смеялись, показывали друг другу отражения огней на воде. Один мальчик рассказывал соседям, что его отец — известный аврор, и что он уже «точно будет в Гриффиндоре». Девочка в блестящей мантии мечтательно шептала подруге, что хочет попасть в Пуффендуй, потому что «там все добрые и честные».

У каждого в глазах жил свой образ будущего.

Рон представлял, как его наконец заметят: не как «ещё одного Уизли», а как самого Рона, который достоин аплодисментов за длинным столом, а не вечной жизни в тени братьев.

Гермиона видела возможность получить знания и возможность доказать, что она не второго сорта в этом новом и незнакомом мире.

Гарри мечтал лишь о безопасности. О том, чтобы нашлось место, где его не будут загонять в чулан, не станут смеяться над каждым его шагом и не сделают жизнь наказанием.

А Невилл… он просто ждал. Ждал, что будет дальше, и готов был довольствоваться малым, лишь бы никто не сказал снова, что он всё делает неправильно.

Вскоре лодки мягко ткнулись в причал. Дети зашевелились, цепляясь за каменные ступени.

— По одному, не толкайтесь! — скомандовал Хагрид. — Вон дверь, поднимайтесь по лестнице.

Он вышел последним, загораживая проход своим огромным телом, пока дети кучкой поднимались наверх.

Снаружи ждал ещё один вид, от которого перехватило дыхание. Впереди высилась дверь в замок — массивная, с медными петлями и тёмным деревом, которое казалось непоколебимым. Дети инстинктивно сбились в тесную группу, словно опасались, что если они врозь, дверь их не впустит.

Хагрид обернулся:

— Дальше вас встретит профессор Макгонагалл. Ну, удачи, ребята.

Он постучал огромными костяшками в дверь, и та медленно распахнулась, открывая светлые коридоры и первый шаг в новый мир.

И каждый ребёнок, входя внутрь, думал о своём: о славе, о знаниях, о признании, о дружбе. Никто не знал, что именно ждёт их за этой дверью. Но все чувствовали — пути назад уже нет.

* * *

Высокие ворота скрипнули, и дети, ещё не до конца верящие, что оказались в настоящем замке, очутились в прохладном коридоре. Каменные стены поднимались вверх, будто тянулись до самого неба, факелы отбрасывали на них дрожащие языки света. Всё здесь казалось слишком большим для них — потолки, двери, даже ступени лестниц.

Лодки, шум воды, вид замка издалека — всё осталось позади. Теперь впереди была неизвестность.

— Сюда, пожалуйста, — строгий голос разрезал гул детских шагов.

Перед ними стояла высокая женщина в тёмной мантии. Лицо её было серьёзным, губы плотно сжаты, но в её взгляде читалось спокойствие. Она смотрела на первокурсников так, словно знала каждого из них заранее.

— Моё имя — профессор Макгонагалл. Я заместитель директора Хогвартса и заведующая факультетом Гриффиндор, — произнесла она. — Сейчас вы пройдёте в Большой зал, где состоится распределение.

Дети переглянулись. Кто-то сглотнул, кто-то поправил воротник мантии, а кто-то — как Малфой— изо всех сил старался сделать вид, что ему всё равно.

— Но прежде чем вы войдёте, — продолжила Макгонагалл, — вы должны кое-что знать.

Тишина упала мгновенно.

— Хогвартс — это ваш дом на ближайшие семь лет. Здесь вы будете учиться, взрослеть, находить друзей. Но вы также будете частью одного из четырёх факультетов. Каждый факультет — это семья. Ваши победы принесут ему честь, ваши ошибки — лишат его очков. В конце года тот факультет, что наберёт больше всего баллов, получит Кубок школы.

Кто-то вздохнул с восхищением, кто-то — с тревогой.

— Факультеты разные, — продолжала Макгонагалл, — но ни один не лучше другого. Гриффиндор славится храбростью, Когтевран — умом, Пуффендуй — верностью и трудолюбием, Слизерин — амбициями и решимостью. И каждый из них дал миру великих волшебников.

Она обвела детей строгим взглядом.

— Запомните: ваш факультет — это ваша гордость. Вы будете жить с ним, учиться с ним, сидеть за его столом.

Слова повисли в воздухе тяжёлым ожиданием.

Внутри у каждого что-то шевельнулось. Гермиона незаметно сжала книгу крепче, словно хотела сразу доказать, куда её должны определить. Рон чувствовал, как горит лицо — а что если его отправят не туда, куда всех братьев? Гарри стоял чуть в стороне, стараясь выглядеть спокойным, но внутри его терзала мысль: *а если он не подойдёт вообще никуда?*

— Через минуту вы войдёте в Большой зал, — сказала Макгонагалл. — Там вас ждут учителя и ученики старших курсов. Ваше распределение будет решено особым образом, и прошу вас отнестись к этому серьёзно.

Она посмотрела на них ещё раз — на каждого.

— Держитесь прямо. И не забывайте: этот день вы запомните на всю жизнь.

С этими словами она развернулась и повела их по коридору.

Коридор вывел их к высоким дверям.

— Это Большой зал, — сказала Макгонагалл. — Там вас уже ждут.

Она остановилась, повернувшись к детям, и на мгновение её лицо смягчилось.

— Не бойтесь.

Двери с тихим скрипом начали распахиваться.

И первокурсники, с замиранием сердца, шагнули навстречу свету и гулу голосов, туда, где решалась их судьба.

* * *

Большие двери скрипнули и закрылись за спинами первокурсников. Каменный зал притих, когда они оказались лицом к лицу с длинными рядами учеников, сидевших за факультетскими столами. Сотни глаз уставились на них — любопытные, насмешливые, равнодушные, но все одинаково пристальные.

Над головами парили свечи, и золотистый свет отражался в кубках и на крышках тарелок. Потолок, зачарованный под ночное небо, мерцал звёздами. Величие зала давило и завораживало одновременно.

Первокурсники жались ближе друг к другу, и лишь несколько самых смелых вытянулись, стараясь показать уверенность. Но по напряжённым лицам, сжатыми губам и дрожащим пальцам можно было прочитать одно — они ждали приговора.

За учительским столом сидели преподаватели. Минерва Макгонагалл шагнула вперёд с табуретом и свёрнутой мантий старой Шляпы. Её голос прозвучал ясно и твёрдо:

— Сейчас каждый из вас будет распределён по факультетам.

Шёпот пронёсся по рядам детей. Одни подались вперёд, будто жаждали испытания, другие сжались, словно перед ними открывалась пропасть.

Гарри стоял чуть позади. Он ощущал, как взгляд сотен детей и десятков взрослых скользит по нему. Ему хотелось раствориться в полу, стать невидимкой. Шляпа выглядела старой и нелепой, но от неё зависела его судьба.

В этот момент за учительским столом Северус Снейп чуть подался вперёд. Его глаза, тёмные и блестящие, нашли лицо мальчика.

Поттер.

Имя вспыхнуло в голове словно проклятие. Но за этим лицом, худым, напряжённым, с этими глазами… Он замер.

Лили.

Зелёные, до боли знакомые. Те же глаза, которые он помнил с детства, когда они смеялись над чем-то в тени деревьев, когда она защищала его от насмешек. Те глаза, которые смотрели на него в последний раз, полные ужаса.

Снейп почувствовал, как сердце дернулось, но почти сразу его сжало раздражение. Потому что всё остальное в мальчике — не от Лили. Волосы торчком, наглый прищур, непослушная осанка — словно копия Джеймса.

Проклятый Джеймс Поттер. Вечно самоуверенный, вечно в центре внимания.

И вот теперь — его сын.

Снейп сжал руки на подлокотниках кресла. В нём боролись две силы: воспоминание о единственной женщине, которую он любил, и ненависть к человеку, который её отнял.

Что будет с мальчишкой? Он такой же, как отец? Или в нём есть хоть капля Лили?

Он заметил, как Гарри переступает с ноги на ногу, стараясь казаться спокойным. Но пальцы его дрожали. Этот жест — не бравада, не поза. Это был страх. Настоящий.

Боится. Значит, не такой, как Джеймс.

Но признать это Снейп не хотел. Легче было поверить, что перед ним очередной Поттер, который будет только мешать, дразнить и ломать чужие жизни.

Он отвёл взгляд, пряча мысли под привычной маской холодности. Его лицо оставалось непроницаемым, но внутри всё кипело.

Как я должен к нему относиться? Ненавидеть — проще всего. Жалеть — невозможно. Любить… я не имею права. Может, единственное, что я могу, — это держать его на расстоянии. Не позволить себе слабости.

Учителя переглядывались, ученики перешёптывались. Шляпа уже ждала первого ребёнка.

* * *

Шум стихал всякий раз, когда очередного ребёнка усаживали на табурет. Шляпа опускалась ему на голову, её голос звучал лишь для одного, и вся толпа затаивала дыхание.

Гул аплодисментов взрывался после каждого решения, дети спешили к своим новым столам, где старшие тянули руки, хлопали по плечам, делали вид, что давно ждали именно их.

Минерва Макгонагалл подняла свиток.

— Уизли, Рональд!

Рыжеволосый мальчишка неуклюже вышел вперёд. Он едва не задел подолом мантии табурет, но всё же уселся, втянув голову в плечи.

Шляпа опустилась и тут же заговорила:

— Ну, ну… ещё один Уизли. — Голос был насмешливый, но не злой. — Я помню твоих братьев. Гриффиндорцы до мозга костей. Смелые, шумные, упрямые. Ты хочешь туда же?

— Конечно! — рявкнул Рон мысленно. — Все Уизли там. И я тоже должен!

— Но это ли твоё желание? Или страх оказаться не там, где ждут? — мягко спросила Шляпа.

Рон замялся. Картинка вспыхнула сама: братья смеются, мать гордится, отец хлопает по плечу. А если его отправят в другое место? Тогда снова будет чужаком, снова никто не заметит.

Шляпа хмыкнула.

— Я вижу в тебе жажду признания. Доброту. У тебя есть качества для Хаффлпаффа: верность, чувство семьи. Есть задатки для Слизерина — желание доказать, что ты не хуже других. Но больше всего в тебе — голод смелости. Ты хочешь рискнуть, лишь бы вырваться из тени.

— Тогда пошли меня в Гриффиндор! — выпалил Рон.

— Как пожелаешь, — рассмеялась Шляпа. — ГРИФФИНДОР!

Зал взорвался аплодисментами, стол в красных и золотых цветах приветствовал нового ученика. Рон сорвал Шляпу и побежал туда, сияя от облегчения.

* * *

Минерва продолжила:

— Грейнджер, Гермиона!

Кудрявая девочка сжимала в руках кончики мантии так, что побелели костяшки пальцев. Она прошла вперёд, гордо вскинув подбородок, но внутри колотилось сердце.

Шляпа едва коснулась её головы, как заговорила деловито:

— Ах, какой ум! Какая дисциплина! Жажда знаний, стремление быть первой. Много, очень много материала для Когтеврана.

— Да! — вспыхнула Гермиона. — Я хочу учиться, хочу всё знать! Тогда никто не скажет, что я хуже.

— Хуже? — протянула Шляпа. — Ах, вот оно. Ты хочешь доказать миру, что магглорожденная может быть не вторым сортом, а первой среди равных.

Гермиона сжала губы.

— Это правда. Я должна. Если я стану лучшей, им будет очень сложно меня унизить. Все будут знать что предрассудки выдуманны и несправедливы.

Шляпа замолчала, будто прислушиваясь глубже.

— В тебе есть и храбрость. Ты не боишься защищать других. Но для тебя все цели строятся через призму знания, именно потребность знать больше других управляет твоими поступками. Гриффиндор дал бы тебе друзей и испытания, но в Когтевране ты обретёшь себя.

Гермиона задержала дыхание.

— Тогда… Когтевран.

— КОГТЕВРАН! — выкрикнула Шляпа.

Синий стол взорвался аплодисментами. Гермиона гордо сняла Шляпу, хотя щеки горели: всё же часть её хотела быть рядом с Роном. Но сердце дрожало от радости — её приняли.

* * *

Следующим вызвали:

— Малфой, Драко!

Драко выступил вперёд уверенно, подбородок высоко, движения отточенные. Сел на табурет, словно это был трон.

Шляпа едва не захихикала.

— О, тут всё ясно. Амбиции, наследие, гордость. В тебе течёт кровь Малфоев, и ты знаешь, чего хочешь.

— Конечно, — спокойно ответил Драко. — Моя семья всегда в Слизерине. Там моё место.

— Ты даже не хочешь рассмотреть другие варианты? — спросила Шляпа. — В тебе есть сообразительность Когтеврана. Чуть-чуть смелости, чтобы рискнуть.

— Не нужно, — холодно ответил Драко. — Слизерин даст мне связи, силу, всё, что я заслуживаю.

Шляпа усмехнулась.

— Воля у тебя крепкая. Ну что ж… СЛИЗЕРИН!

Зелёный стол взревел. Драко с достоинством снял Шляпу и прошёл к своим, будто подтверждая то, что сказал: он знал, куда идёт.

* * *

Минерва подняла следующий свиток:

— Лонгботтом, Невилл!

Пухлый мальчик шагал к табурету словно на казнь. Его руки дрожали, щеки пылали.

Шляпа мягко заговорила:

— О, бедняжка. Столько неуверенности. Ты сам не знаешь, кто ты есть.

— Я… я просто хочу, чтобы бабушка перестала думать, что я всё делаю не так, — прошептал Невилл. — Пусть я буду хоть немного достойным.

— В тебе есть доброта, терпение, верность. Ты мог бы быть отличным Пуффендуем. Но в тебе спит и храбрость, спрятанная глубоко.

Невилл опустил голову.

— Я не храбрый. Я боюсь всего.

— Настоящая храбрость не в том, чтобы не бояться, — мягко ответила Шляпа. — А в том, чтобы идти вперёд, несмотря на страх. И однажды ты это докажешь.

Невилл сжал кулаки.

— Правда?

— Правда. И потому — ГРИФФИНДОР!

Аплодисменты гремели. Невилл снял Шляпу с таким видом, будто это ошибка, но робкая улыбка проскользнула.

* * *

И наконец:

— Поттер, Гарри!

Шум в зале резко усилился. Шёпот прокатился по рядам:

— Поттер!

— Тот самый?

— «Мальчик, который выжил»!

Гарри шёл к табурету, словно через огонь. Спина прямая, лицо напряжённое. В груди — пустота и злость.

Шляпа опустилась.

— Ну, ну… Гарри Поттер. — Голос был задумчивым. — Я вижу в тебе многое. Скрытность, недоверие, желание защитить себя. В тебе есть амбиции — ты хочешь выжить любой ценой и управлять своей судьбой самостоятельно. Это больше похоже на Слизерин.

— Нет! — резко подумал Гарри. — Я не хочу туда.

— А чего ты хочешь? — мягко спросила Шляпа.

Гарри замолчал. Картинка всплыла сама: место, где его никто не пинает, не приказывает мыть пол, не смеётся над ним. Где он может спрятаться. Безопасность.

— Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Чтобы я был в безопасности.

— В безопасности ты будешь в Слизерине, — прошептала Шляпа. — Там умеют защищать своих.

— Но они же… — Гарри стиснул зубы. — Я видел Драко Малфоя. Он такой же, как Дадли. Я не хочу рядом с такими.

— У тебя есть храбрость — смело противостоять. Есть ум — для Когтеврана. Есть преданность, но неуверенность мешает. Однако твоё желание защитить себя, отгородиться, выжить любой ценой… это истинный Слизерин.

Гарри сжал кулаки.

— Если я пойду туда, я стану, как они?

— Нет, — мягко сказала Шляпа. — Ты будешь тем, кем захочешь. Но Слизерин даст тебе оружие. Даст тень, где можно скрыться. Даст стены.

Гарри задержал дыхание. Внутри звенело напряжение.

— Хорошо… — прошептал он. — Пусть будет Слизерин.

— Отличный выбор, — улыбнулась Шляпа. — СЛИЗЕРИН!

Зал взорвался — от восторга одних и от шока других. Дамблдор приподнял брови, Макгонагалл сжала губы, а Снейп опустил глаза, пряча неуловимую бурю чувств.

Гарри снял Шляпу и пошёл к зелёному столу. Его встретили хлопки и возгласы, но он шёл настороженно. Он ещё не знал, правильно ли сделал. Но точно знал одно: это его решение.

Драко приподнялся, чтобы лучше разглядеть. На табурет сел тот самый мальчишка в поношенной рубашке, который дерзко огрызнулся ему в лавке Малкин. Драко нахмурился:

Это Поттер?

Он ожидал легенду, наследника, а получил оборванца с упрямым взглядом. Удивление кольнуло сильнее, чем хотелось показывать. Губы скривились в лёгкой усмешке, но в груди уже зудело:

Значит, вот таков мой соперник?

Тяжёлые двери скрипнули, и Северус Снейп вошёл в кабинет директора. Полумрак, блеск странных серебряных приборов на полках — всё раздражало его сейчас сильнее обычного.

Дамблдор сидел за столом, склонившись над свитком. Он не поднял глаз, пока Снейп не остановился прямо напротив.

— Вы знали, — голос Снейпа прозвучал тихо, но в нём звенела сталь. — Вы знали, что Шляпа отправит его в Слизерин.

Дамблдор поднял взгляд поверх очков-половинок. Уголки его губ едва заметно дрогнули.

— Северус, — мягко сказал он, — Шляпа не делает того, чего ребёнок совсем не желает. Гарри сделал выбор.

— Вы называете это выбором? — Снейп сжал ладони за спиной, чтобы не выдать раздражения. — Ребёнок, выросший среди магглов, который понятия не имеет, что значит Слизерин… Его столкнули с этим решением, и он пошёл туда, куда его подтолкнули.

Дамблдор откинулся на спинку кресла, переплёл пальцы.

— А может, это именно то, что ему нужно?

Снейп прищурился.

— Вы действительно думаете, что сын Джеймса Поттера способен ужиться среди моих змей? Он не протянет там и месяца.

— Напротив, — спокойно возразил Дамблдор. — Я думаю, он сможет протянуть именно потому, что он в Слизерине.

Снейп резко вскинул голову.

— Поясните.

— Ты сам это знаешь, Северус, — голос директора был мягок, но твёрд. — Слизерин не только про амбиции и интриги. Это факультет выживания. Там учат видеть слабое место, думать наперёд, не доверять словам без доказательств. Всё то, что Гарри уже знает — и то, что ему придётся использовать снова и снова.

Снейп сжал губы, но не перебил.

— В Гриффиндоре, — продолжил Дамблдор, — он бы потерялся в чужой браваде. В Когтевране его задушила бы жажда знаний, которые он ещё не готов принять. В Пуффендуе его доброта стала бы обузой, потому что его научили бояться доверия. Но в Слизерине… там он найдёт зеркала. Там он увидит в других свои слабости и свои возможности.

— И что дальше? — ядовито спросил Снейп. — Вы хотите, чтобы он стал ещё одним Малфоем? Не слишком ли много зеркал в этом году?

— Нет, — тихо сказал Дамблдор. — Я хочу, чтобы он научился отличать настоящую силу от показной. Чтобы понял: не факультет делает человека, а выбор, который он делает каждый день.

Снейп шагнул ближе, тень от мантии упала на стол.

— И если он выберет не то? Если станет одним из тех, кого вы так боитесь?

Дамблдор встретил его взгляд спокойно, почти ласково.

— Тогда именно ты будешь рядом, Северус. Чтобы направить.

— Я? — губы Снейпа скривились. — Я должен воспитывать сына Джеймса Поттера?

— Ты должен помнить, — голос Дамблдора впервые стал жёстким, — что в нём есть и Лили. И ради неё — ты не имеешь права отвернуться.

Тишина повисла в комнате. Снейп отвёл взгляд, будто эти слова были ударом.

Дамблдор снова склонился над бумагами, но говорил всё так же ясно:

— Гарри в Слизерине — это не угроза. Это возможность. Для него. Для школы. Для всех нас. И я прошу тебя, Северус, не мешать этой возможности.

Снейп молчал ещё несколько секунд, затем резко развернулся и вышел, мантия его зашуршала по полу, словно взмах крыльев.

Дверь закрылась, и лишь тогда Дамблдор позволил себе глубокий вздох. В глазах его блеснуло что-то тревожное: он понимал — решение Шляпы изменило всё куда больше, чем признавал даже он сам.

* * *

Первое утро в Хогвартсе оказалось совсем не таким, как он представлял. Рон проснулся от солнечного луча, пробившегося сквозь тяжёлые занавески у его кровати с балдахином. Подушки сбились в кучу, одеяло было скинуто на пол — он вертелся всю ночь, никак не находя себе места.

Вот и всё, подумал он, уставившись в резное потолочное перекрытие. Я в Хогвартсе. В Гриффиндоре. Как и братья. Только теперь нужно доказать, что я не просто «младший Уизли».

Внутри всё ещё было странное ощущение: и радость, и тревога. Он вспомнил, как Шляпа шептала ему про Слизерин и Хаффлпафф, и передёрнул плечами. Хорошо хоть всё закончилось так, как мечталось. Но теперь предстояло доказать, что он достоин.

Он сел на кровати, почесал растрёпанные волосы и услышал знакомое хрюканье — его крыса, Короста, сладко спала на тумбочке, растянувшись пузом вверх.

— Хоть у тебя всё просто, — пробормотал Рон, натягивая носки. — Жрёшь, спишь и ни о чём не думаешь.

В спальне уже мельтешили однокурсники. Пара мальчишек в аккуратно выглаженных мантиях оживлённо переговаривалась у окна, кто-то чистил метлу, которую притащил из дома. Рон почувствовал укол зависти: у него не было ничего нового. Всё досталось по наследству. Даже палочка… Треснутая, старая палочка Билла. Отличное начало.

Он натянул мантию и направился вниз, в гостиную.

Гостиная Гриффиндора встретила теплом камина и шумом голосов. В креслах и на ковре расселись ученики — кто-то жевал яблоки, кто-то перелистывал новые учебники, а некоторые вполголоса обсуждали вчерашнее распределение.

— Ты видел? Поттер — в Слизерине, — шептал один мальчишка другому.

— Конечно! — отозвался тот. — Я думал, это шутка. «Мальчик, который выжил» и — бах! — к змеям.

— Похоже на знак, — добавил третий. — Может, он и правда станет тёмным магом. Все легенды же про него какие-то странные.

— Ага. Вон как Шляпа орала, будто с удовольствием. «Слизерин!» — фыркнул первый. — Прямо мурашки пошли.

Рон замер у лестницы. Его лицо перекосилось.

Вот болваны, с яростью подумал он. Ни фига они не знают, а уже языками чешут. Гарри вообще не похож на тех, кто с важным видом разгуливает. Он… он просто хочет, чтоб его оставили в покое.

Он вспомнил, как сидели вместе в купе, как Гарри спокойно говорил, что ненавидит эту «знаменитость», что он обычный. И от этого стало ещё противнее слышать шёпот про «знак» и «будущего тёмного мага».

— Ерунду несёте, — рявкнул он, делая шаг вперёд. — Поттер нормальный парень. А вы будто уже знаете его лучше, чем он сам.

Несколько голов повернулись к нему.

— О, защитник объявился, — усмехнулся один из мальчишек. — Ты с ним знаком, что ли?

— Да, знаком, — резко сказал Рон. — И могу сказать: он не похож на ваших слизеринских страшилок.

Возникла пауза. Рон чувствовал, как горят его уши, но отступать не собирался.

— Хватит трепаться, будто вы пророки, — добавил он. — Сначала сами хоть что-то сделайте в этой школе, а потом судите других.

Мальчишки переглянулись, кто-то фыркнул, кто-то пожал плечами. Разговор быстро свернулся, и они переключились на обсуждение предстоящих уроков.

Рон плюхнулся в кресло у камина, достал Коросту и уставился в огонь. Внутри бурлило.

* * *

Проснулся Гарри не сразу. Сначала его разбудило ощущение тишины. Не такой тишины, как в чулане под лестницей, где сквозь щели слышались шаги Дурслеев и их недовольное ворчание. И не той, что стояла в школьном классе, когда над ним смеялись, а учитель делал вид, что ничего не происходит. Здесь была другая тишина — ровная, спокойная.

Он открыл глаза. Над ним висел низкий каменный свод, в стенах тускло горели зеленоватые фонари. Комната была маленькая, но в ней стояла настоящая кровать — широкая, с мягким матрасом и шерстяным одеялом. На прикроватной тумбочке лежали его очки, рядом — клетка с Буклей. Сова дремала, засунув клюв под крыло.

Отдельная комната, удивился Гарри. У каждого — своя.

Он сел и сразу почувствовал, как странно: никто не толкает его, не кричит, что он занял чужое место, никто не дёргает одеяло. В груди кольнуло — будто слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Вылезать из кровати было непросто. Казалось, стоит только открыть дверь — и всё это исчезнет. Снова окажется, что это ловушка, и над ним будут смеяться. Но он заставил себя подняться. Поставил босые ноги на прохладный каменный пол.

Если я буду вечно бояться — они это увидят. А я не дам им повод.

Он помылся, натянул мантию, поправил очки, и вышел в коридор.

В коридоре уже слышались голоса — глухой смех, звук шагов. Гарри шагал осторожно, стараясь держаться прямо. Никто не бросался на него с расспросами. Несколько мальчишек постарше проходили мимо, переглянулись и скользнули по нему взглядами. Один приподнял бровь, другой чуть дольше задержал взгляд на его лице, будто ища шрам. Но никто не ткнул пальцем, не спросил вслух.

Это было непривычно. У Дурслей, да и в обычной школе, любое внимание к нему всегда означало неприятности. А тут внимание было — но другое. Спокойное. Сдержанное. Будто они оценивали, прикидывали, но не лезли дальше.

Здесь не принято показывать, что ты любопытен, понял Гарри. Каждый держит лицо.

И от этого ему стало чуть легче.

Неужели это и есть… свобода?

Впервые за много лет Гарри почувствовал, что не обязан всё время ждать удара. Да, взгляды были — настороженные, оценивающие. Но в них не было презрения или откровенной злобы.

В груди что-то дрогнуло. Будто все те годы унижений и одиночества оставили в нём пустоту, и теперь туда проникал едва заметный свет.

Он не обольщался: знал, что это только начало, что впереди будут и враги, и испытания. Но сейчас он сделал для себя маленькое открытие: он может быть здесь. Он выдержал дорогу, выдержал распределение. И выдержит дальше.

Пора идти на завтрак.

Они поднимались по узким лестницам, и шаги гулко отдавались под сводами. Впереди двое мальчишек спорили о расписании, за ними шла девочка, уткнувшись в свиток. Гарри держался чуть позади, но уже не плёлся — просто шагал в том же ритме, слушая и запоминая.

Когда они свернули в широкий коридор, навстречу потянулись другие факультеты. Красные мантии гриффиндорцев мелькали чаще всего — громкие, раскованные, с озорными взглядами. Несколько человек шепнулись, переглянулись и бросили в сторону слизеринцев короткие взгляды.

Гарри уловил своё имя, услышал приглушённое:

— Поттер… в Слизерине.

Раньше он бы опустил голову. Но сейчас только чуть сильнее сжал губы и продолжил идти, будто не заметил.

* * *

Большой зал гудел, словно улей. Сотни голосов сливались в сплошной гул, над головами плавали сотни свечей, а на тарелках поблёскивало серебро. Столы ломились от еды: жареные сосиски, миски с овсянкой, горки тостов, вазы с фруктами.

Гарри сел ближе к середине стола Слизерина. Драко с парой мальчишек занял место чуть дальше, разговаривал вполголоса и почти не смотрел в его сторону. Несколько старшекурсников перекидывались шуточками, но внимания на новеньких почти не обращали.

Перед Гарри стояла тарелка и блестящие приборы — нож и вилка с замысловатыми узорами. Он потянулся за сосиской, но сразу понял, что понятия не имеет, как правильно начать. В детстве ему доставались объедки — вилкой он ел редко, ножом почти никогда.

Он сжал пальцы на вилке, неловко попробовал отрезать кусок. Лезвие скользнуло, сосиска отскочила и едва не улетела к соседу. Тот поднял бровь, но ничего не сказал.

Щёки у Гарри вспыхнули. Он опустил глаза и украдкой посмотрел вокруг. Старшекурсница слева резала бекон быстрыми уверенными движениями — нож в одной руке, вилка в другой. Парень напротив подцеплял хлеб так, будто делал это в полусне, и всё равно получалось аккуратно.

Гарри сглотнул, выровнял приборы и повторил. Медленно, сосредоточенно. На третий раз кусок остался на месте, и он положил его в рот. Внутри отлегло: никто не засмеялся, никто не заметил.

Он потянулся за тыквенным соком, сделал глоток и вдруг заметил взгляд из-за соседнего стола. Красное знамя над ним ясно говорило — Гриффиндор.

Рон сидел боком, жуя тост, и украдкой наблюдал за Гарри. Увидев, что тот поднял голову, он ухмыльнулся и подмигнул. Быстро, почти незаметно, но Гарри уловил — и внутри стало теплее.

Он невольно тоже дёрнул уголком губ, а потом снова уткнулся в тарелку.

На другом конце зала, за столом Когтеврана, Гермиона сидела прямо, спина как струна. Перед ней лежала раскрытая книга — она умудрялась читать даже за завтраком. Губы её то и дело шевелились, будто она повторяла текст про себя. Иногда она поднимала голову, и глаза её блестели восторгом. Она выглядела довольной, почти счастливой.

Гарри задержал взгляд чуть дольше, чем хотел. Вчера она была такой настойчивой, уверенной, но он запомнил, как она держала книгу на коленях в лодке, будто защиту. Сейчас же — сидела за длинным столом, словно знала: наконец-то она на своём месте.

Чуть ближе, за столом Гриффиндора, Гарри нашел взглядом Невилла. Тот ковырял овсянку, явно не решаясь заговорить с соседями. Его плечи ссутулились, взгляд бегал по сторонам, будто он всё ещё ждал насмешки.

Гарри уловил знакомое чувство — слишком знакомое. Он узнал себя в его опущенных глазах, в том, как тот сжимал ложку, будто та могла выскользнуть.

Шум зала рос, смех сливался в общий гул, ложки и ножи стучали о тарелки. Гарри ел медленно, стараясь не отставать и не выглядеть нелепо. Каждое движение давалось всё легче. Он смотрел, учился и повторял.

Никто не показывал пальцем, не хихикал за спиной. Были только редкие взгляды — быстрые, оценивающие, но не насмешливые.

И в этом молчаливом равнодушии было что-то новое: впервые Гарри чувствовал, что может просто сидеть и есть.

Привычка ждать удара всё ещё сидела внутри. Но сегодня удар не последовал.

И это уже казалось маленькой победой.

* * *

Вы можете поддержать фанфик и меня на Boosty.

Там уже доступно 3 новых главы и дополниьельные материалы!

Если вам хочется больше погрузиться в эту историю — добро пожаловать: https://boosty.to/muksun86