Третье Пророчество (джен)

Министерство магии выглядело иначе после войны — больше света, меньше мрака, новые законы и перемены, которые казались невозможными ещё десять лет назад. Но даже сквозь свежий мрамор и стеклянные арки, Гарри чувствовал, что истинная магия власти по-прежнему скрывалась под землёй. В старых коридорах, где воздух был пропитан древними чарами.

Он шёл знакомыми шагами по спиральному спуску, ведущему к архивам Министерства, туда, где когда-то лежали неприкосновенные тайны — и теперь находился кабинет Гермионы. Он знал: хоть она и стала Министром Магии, душой она осталась исследователем, и большую часть времени проводила среди пергаментов, свитков и пыли, вместо того чтобы наслаждаться кабинетом на последнем этаже.

Дверь в архивы была приоткрыта. За ней звучал тихий голос. Гарри узнал его мгновенно.

— Проклятье, почему эти руны такие нестабильные?.. — пробормотала Гермиона, склонившись над светящимся манускриптом. Перед ней, на парящем кристаллическом столе, вращалась стеклянная сфера — одна из пророческих сфер из Отдела Тайн.

Он постучал, но Гермиона уже знала, что это он. Не обернувшись, она сказала:

— Ты не мог выбрать более подходящего времени. Я как раз работаю над этим.

— Над пророчеством? — Гарри подошёл ближе, вглядываясь в знакомый туман, закрученный в сферу.

— Да. Но не тем, которое мы знаем. Это — другое пророчество. Забытое. Неактивированное. Никто не знал, кому оно предназначено. Оно пролежало запечатанным более пятидесяти лет... до вчерашнего вечера.

Гермиона протянула ему пергамент. На нём медленно проступали строки, выведенные чернилами, которые казались живыми:

Когда дважды падёт Тьма и восстанет из праха,

Когда дитя Смерти выберет путь иного знамени,

Тогда мир забудет, кто был героем.

И откроется Вуаль, сквозь которую не возвращаются.

Гарри вчитался в слова. Каждая строка отзывалась тревогой внутри него.

— "Дважды падёт Тьма" — это, видимо, про Том Риддла, — начал он. — Первый раз, когда он исчез после Лили и Джеймса. Второй — в Битве за Хогвартс.

— Верно, — кивнула Гермиона. — Но кто такое "дитя Смерти"?

Они оба замолчали.

— Это может быть не только Риддл, — сказал Гарри. — Кто-то, кто произошёл от него. Или кто-то, чья магия родилась в момент его смерти.

— Не забывай, — добавила Гермиона, — магия не умирает. Она трансформируется. То, что мы победили его, не значит, что последствия его существования исчезли.

Она провела рукой над сферой, и туман внутри неё внезапно окрасился в тёмно-синий. Внутри показалось лицо — расплывчатое, юное. Гарри не сразу понял, кого он видит, но что-то в чертах показалось смутно знакомым.

И тут раздался шорох за дверью.

— Гермиона, — сказал Гарри, — ты кого-то ждала?

— Нет.

Дверь открылась сама. На пороге стоял высокий мужчина в длинном сером плаще. Лицо — бледное, вытянутое, с застывшим спокойствием. Платиновые волосы были зачёсаны назад, и в его серых глазах было что-то такое, что не менялось с юности.

— Драко Малфой, — произнёс Гарри, напрягшись.

— Не беспокойся, Поттер. Я пришёл не ссориться, — спокойно ответил Драко. — Я пришёл, потому что... мне нужна помощь. Ваше пророчество — касается и меня.

Гермиона и Гарри переглянулись.

— Что ты имеешь в виду? — настороженно спросила Гермиона.

— Мой сын — Скорпиус, — начал Драко, — исчез три дня назад. Мы думали, он сбежал в очередную экспедицию с друзьями из Нурменгарда, они иногда увлекаются эзотерикой. Но он не взял ни сову, ни палочку. И вот что оставил на стене своей комнаты:

Он достал из-за пазухи пергамент. На нём — грубо начерченный символ: крест из дерева и обсидиана.

Гарри почувствовал, как у него холодеют пальцы. Он видел этот символ в каждом сне.

— Он знал что-то, чего мы не знали. Он говорил... что хочет "прикоснуться к Вуали". Он говорил, что может её открыть. Что "там" — ждёт кто-то, кто может изменить всё. И он верит, что этот "кто-то" — не зло. А спасение.

— Это безумие, — прошептала Гермиона. — Если он действительно попытался войти...

— Он может быть уже по ту сторону, — закончил Гарри, глядя на символ. — А если Вуаль действительно открывается...

Он замолчал.

Потому что внутри него родилась мысль, которую он боялся даже допустить:

А если кто-то по ту сторону уже пытается выйти?