Проклятие крови Малфлой (гет)

Тишина в Малфой-мэноре была иной, нежели в доме её родителей. Там тишина была тёплой, наполненной шепотом страниц книг и ароматом маминых зелий. Здесь же она была гулкой, давящей, как тяжёлый бархатный занавес, поглощающий каждый звук. Стоило замолчать, и стены начинали шептать. Шептать о бывших хозяевах, о павшем величии, о призраке светловолосой женщины, чей портрет больше не висел в главном зале.

Её спасением стала лаборатория. Небольшая комната на северной стороне поместья, которую Люциус, с налётом презрительной снисходительности, позволил ей обустроить. «Чтобы занять себя чем-то полезным, моя дорогая. Безделье портит даже самый изящный ум». Это был не подарок. Это была уступка дрессировщика своему питомцу, чтобы тот не грыз прутья клетки.

Розалин провела здесь пальцем по пыльной полке. Пыль — это было честно. В отличие от начищенных до блеска полов в остальных залах, здесь она чувствовала подлинность. Она расставила склянки, привезённые из дома: корень мандрагоры, сушёные стрелы дьявола, флаконы с лунной росой. Каждый предмет был якорем, связывающим её с прошлой, настоящей жизнью.

И вот, она стояла у котла. Небольшого, бронзового, который она привезла с собой. Она не доверяла фамильной утвари Малфоев. В её руках — серебряный нож, холодный и точный. Она измельчала стручки козлотура, её движения были выверенными, почти медитативными. Это был не просто рецепт. Это был ритуал. Каждый взмах ножа, каждая капля, попадающая в котёл, была безмолвным «нет». «Нет» этому браку. «Нет» его прикосновениям. «Нет» будущему, которое он для неё планировал. Зелье должно было быть идеальным. Горьковатый аромат полыни, её личный щит, наполнял комнату.

— Усердствуете, Розалин.

Она не вздрогнула. Уже научилась распознавать его бесшумную поступь. Люциус стоял на пороге, прислонившись к косяку. Он был без мантии, в одной дорогой сорочке, и его взгляд, тяжёлый и оценивающий, скользнул по её фигуре в простом рабочем платье, затем по котлу.

— Осваиваюсь, — её голос прозвучал ровно, пока она отмеряла семь капель сока молочая.

Он сделал несколько шагов вперёд, и воздух вокруг сгустился. Он остановился так близко, что она чувствовала исходящее от него тепло и запах дорогого мыла и старого пергамента.

— Полынь, стручки козлотура, молочай… Интересный микс. Напоминает мне один рецепт из библиотеки Слизнорта, — он произнёс это небрежно, но она поняла — он проверял её. Он знал.

Она не стала лгать. В этом не было смысла.

—Это противозачаточное зелье. Моя собственная модификация. Более эффективная.

Он медленно обошёл её, словно рассматривая диковинный экспонат. Его палец протянулся и коснулся её запястья, заставив её застыть. Пульс забился где-то в горле.

— Благоразумно, — произнёс он наконец, и в его голосе прозвучало нечто, отдалённо напоминающее одобрение. — Осторожность — не порок. Особенно в начале… партии. Я уважаю расчёт. Продолжайте.

Он отпустил её запястье, и его прикосновение ещё несколько секунд пылало на её коже. Он не был зол. Он был… доволен. Как шахматист, видящий, что его противник делает грамотный, предсказуемый ход. Он видел в её зелье не бунт, а подтверждение её интеллекта и его собственной власти. Он позволил ей этот иллюзорный контроль, потому что был уверен — в нужный момент он его отнимет.

Ночь. Их спальня. Ложе с балдахином, похожее на погребальную плиту. Она лежала, глядя в бархатный полог, слушая, как он раздевается. Каждое движение было частью знакомого уже ритуала подчинения.

Под его весом скрипнул матрас. Он не спешил. Его руки, холодные и умелые, скользнули под её ночную сорочку. Она зажмурилась, отключаясь, как научилась. Уходя вглубь себя, в тот уголок сознания, куда он не мог дотянуться.

Но сегодня было иначе. Его губы коснулись её плеча, нежно, почти ласково.

—Ты дрожишь, — прошептал он ей в ухо. Его дыхание было горячим.

— Холодно, — соврала она, сжимая пальцы в кулаки.

— Лжешь, — он уловил её подбородок и заставил повернуться к себе. В полумраке его лицо было резким, лишённым мягкости. — Ты боишься. Всегда боишься вначале. А потом… твоё тело говорит иначе.

Это была правда, и она ненавидела себя за это. Ненавидела это предательское тепло, что разливалось по жилам под прикосновением его рук. Ненавидела тихие стоны, что вырывались из горла, когда его пальцы находили нужные точки. Он знал её тело лучше, чем она сама. Он изучал его, как карту, и использовал её же собственную физиологию как оружие против неё.

Он вошёл в неё без предупреждения, как всегда. Резко, заполняя собой всё пространство. Она вскрикнула, вцепившись в простыни.

—Смотри на меня, Розалин, — приказал он, его голос был низким и властным.

Она заставила себя открыть глаза. Его взгляд был прикован к её лицу, ловя каждую гримасу, каждую вспышку стыдливого удовольствия.

—Кто ты? — прошипел он, задавая свой вечный, унизительный вопрос.

Она, задыхаясь, ответила заученным уроком:

—Я твоя. Твоя жена.

Он удовлетворённо хмыкнул, ускоряя ритм. Это был не акт любви, а утверждение власти. Каждое движение было печатью собственности. И когда её тело, вопреки воле разума, затрепетало, она почувствовала не освобождение, а новое, более глубокое падение. Он заставил еë достигнуть кульминации, и в этом была его окончательная победа.

Он рухнул рядом, его дыхание постепенно выравнивалось. Она лежала, глядя в потолок, чувствуя, как по её бедру стекает капля. Отвращение и странная, извращённая благодарность за то, что всё кончено, смешались в комок в горле.

Через несколько минут его рука легла на её живот, тяжёлая и властная.

—Завтра у нас ужин с влиятельным лицом из Министерства. Я ожидаю безупречного поведения. Твоё платье уже приготовлено.

Не просьба. Приказ. Она просто кивнула в темноте. Это была её роль. Украшение. Аксессуар. И в эти минуты она почти верила, что это всё, чем она является.

Адаптация была медленной, как прорастание семени в каменистой почве. Она изучала дом. Бесконечные коридоры, залы, портреты предков, которые смотрели на неё с холодным любопытством. Как-то раз она нашла маленькую, солнечную комнату с выходом в запущенный сад. Когда она попыталась выйти, Добби внезапно возник перед ней, заламывая руки.

— Миссис Малфой не должна ходить туда! Мастер Люциус приказал! Сад… сад небезопасен!

Она отступила, поняв: её свобода заканчивается там, где начинаются его запреты.

В библиотеке она проводила часы. Люциус иногда заставал её там. Он мог подойти сзади, обнять её, прижав к стеллажам с древними фолиантами, и провести губами по её шее.

—Нашла что-то интересное? — спрашивал он, и его руки уже скользили вниз, расстёгивая пуговицы её платья прямо меж рядов с книгами по тёмной магии.

Она научилась не сопротивляться. Научилась принимать его ласки и его власть с той же отстранённостью, с какой варила свои зелья. Это была цена за выживание. Цена за ту маленькую лабораторию, за книги, за иллюзию контроля, которую она тщательно выстраивала по каплям и граммам.

Однажды вечером, когда они сидели в каминной зале, он неожиданно сказал, не отрывая взгляда от пламени:

— Драко возвращается в конце недели. Министерство отзывает его из продолжительной командировки в Европейский совет магии.

Она не подняла глаз от книги, но каждый мускул внутри неё напрягся, словно струна. Командировка. Звучало так солидно, так по-взрослому. Не «на каникулы», а «возвращается из командировки». Драко уже не был тем испуганным юношей; он был чиновником, делающим карьеру.

— Ясно, — её собственный голос прозвучал глухо, будто из-под толщи воды.

— Да, — Люциус отпил глоток виски, и лёгкая, ядовитая улыбка тронула уголки его губ. — Его отдел добился определённых успехов в гармонизации магического законодательства. Кажется, мой сын наконец-то начинает оправдывать вложенные в него надежды. Он, несомненно, будет рад тебя видеть.

Он сделал паузу, давая этим словам повиснуть в воздухе, тяжелыми и многозначительными.

— В конце концов, у вас столько общего. Столько… тёплых воспоминаний, чтобы их обсуждать за семейным ужином.

Предупреждение было прозрачным, как стекло, и таким же острым. Он напоминал ей, что их связь — не просто связь невестки и пасынка. Это была связь жертвы и невольного палача, связанных узами общего кошмара, который он, Люциус, держал на коротком поводке. Призрак их прошлого должен был оставаться призраком — тихим, управляемым и никому не видимым. Игра продолжалась, и с возвращением Драко на сцену она выходила на новый, ещё более опасный виток.

Розалин медленно перевернула страницу, делая вид, что читает. Но буквы расплывались перед глазами. Она думала не о Драко-мальчике, а о Драко-мужчине. О том, как он будет смотреть на неё теперь. И о том, как Люциус будет наблюдать за каждым их взглядом, каждым жестом, выискивая малейший намёк на ту связь, что он сам когда-то подстроил и теперь так яростно стремился контролировать.