Я вас ненавижу, герр Шмидт (шоколад внутри) (джен)

Ночь в лаборатории была не временем покоя, а стадией перерождения. Синий свет лампы, запертой в проволочной клетке под потолком, лился на столы, превращая тени в живые существа. Арним Зола, сгорбившись над ящиком с табличками, напоминал алхимика, смешивающего яды. Его пальцы, ловкие и точные, как у часовщика, прижимали бумажные прямоугольники к металлу, будто накладывая пластыри на раны машин:

«Беречь от Шмидта. Сильно. Очень».

«Не нажимать. Иначе ваши брови станут историей».

«Это не кнопка. Серьёзно. Уйдите».

Он хихикал, вглядываясь в написанное сквозь запотевшие стёкла очков. Представлял, как Иоганн, этот самоуверенный варвар, наткнётся на эти предупреждения. Пусть попробует назвать его систему хаосом теперь! Каждый прибор, каждый рычаг получил «иммунитет» — жёлтые листки, испещрённые угрозами и сарказмом, будто сторожевые псы из бумаги. Даже огнетушитель, покрытый слоем пыли, украшала надпись: «Для Шмидта. Держите ближе. И бегите».

— Бумажный щит лучше стального, — пробормотал Зола, приклеивая табличку на ящик с хрупкими кристаллами. Его голос потонул в гуле холодильника, где хранились образцы, способные растворить танковую броню.

На рассвете, когда вентиляторы захрипели, перегоняя спёртый воздух, Шмидт вошёл, как всегда — без стука. Его серые глаза, холодные, как лазеры, скользнули по новым украшениям, и уголок рта дёрнулся в усмешке, обнажив слишком белые зубы.

— О, доктор, — протянул он, срывая табличку с осциллографа, будто сорвал цветок с могилы. — «Беречь от Шмидта». Вы льстите мне. Я не знал, что заслужил отдельную коллекцию.

Зола, притворяясь погружённым в пайку схемы, где олово сплеталось в серебряные паутины, бурчал, не поднимая головы:

— Это не комплимент. Это руководство по выживанию. Для тех, кто не хочет закончить в виде пятна на стене.

Шмидт прошёлся вдоль столов, медленно, как экскурсант в музее абсурда. Его чёрные перчатки скользнули по поверхностям, оставляя следы на пыли, будто змеиные кольца.

— «Не входить без мозга», — прочёл он с пафосом актёра, декламирующего Шекспира. — Остроумно. «Если вы Шмидт — вы уже ошиблись». Ха! — Его смех, низкий и резонирующий, эхом отразился от стен, смешавшись с треском искр из перегруженного трансформатора. — Вы хотите, чтобы я чувствовал себя избранным? Полагаю, это… мило. Как ребёнок, прячущий дневник от родителей.

— Это необходимо, — Зола вскочил, заслоняя собой ящик с хрупкими кристаллами, помеченный «Сердце проекта. Не дышать рядом!». Его тень, искажённая светом паяльной лампы, дрожала на стене, будто готовая к прыжку. — Ваше любопытство похоже на слона в посудной лавке. Дорогостоящего, глупого слона с гранатой вместо хобота.

Шмидт взял со стола гаечный ключ, балансируя им на ладони, будто это перо, которым он подпишет смертный приговор.

— Знаете, что я вижу? — Он ткнул ключом в воздух, указывая на таблички, будто фехтуя с невидимым врагом. — Страх. Вы боитесь, что я обнаружу, как ваши «гениальные» устройства проще детских кубиков. Что ваш «порядок» — просто театр для успокоения дрожащих рук.

— Страх? — Зола выпрямился, его тень на стене стала острее, длиннее, почти касаясь потолка.

— Это предосторожность. Гениальность, герр Шмидт, требует хрупких условий. Ваш хаос… — он махнул рукой в сторону дымящейся колбы, где фиолетовая жидкость пузырилась, как кипящая лава, — это просто беспорядок. Иллюзия силы.

— Хаос, — Шмидт подошёл вплотную, и запах горелой резины смешался с его одеколоном. — это язык будущего. Вы строите замки из песка, а я приношу прилив. И знаете что? — Его дыхание, тёплое и тяжёлое, коснулось щеки Золы. — Волны всегда побеждают.

Он повернулся, задев локтем прибор с табличкой «FRAGILE. Не смейте!». Стеклянная трубка, тонкая, как паучий шёлк, упала, разбившись в звёздный дождь о пол. Зола ахнул, бросившись к осколкам, но Шмидт уже был у двери, его плащ взметнулся, словно крыло вороны.

— Не волнуйтесь, доктор. Ваши бумажные щиты меня только… вдохновляют. Жду следующей главы.

На следующий день Зола обнаружил ответный «подарок». На его микроскопе, инструменте, отполированном до зеркального блеска, красовалась табличка, вырезанная из металла: «Беречь от Золы. Он скучен». Буквы сверкали, будто выгравированные кислотой. Рядом, на стуле с надломленной ножкой, лежала коробка шоколада, обёрнутая в чёрную бумагу с алой лентой. Внутри — плитки с золотыми буквами «H.Y.D.R.A.», а под самой большой — записка: «Для настроения. Ваш Слон. P.S. Не давите мозг скукой — он и так сморщенный».

Он чуть не раздавил плитку в кулаке, ощущая, как шоколад тает от тепла его пальцев, пачкая перчатки. Но вместо этого… усмехнулся. Война продолжалась. Но теперь в ней были правила, границы, и даже кодекс чести, написанный невидимыми чернилами. И шоколад — горький, как их отношения, но с начинкой из темного миндаля. Его любимой.

В углу лаборатории, за стендом с искрящимися проводами, Шмидт наблюдал через полуоткрытую дверь. Увидев, как Зола осторожно отламывает уголок плитки, он усмехнулся. В кармане его плаща уже лежала следующая табличка: «Осторожно: гений за работой. Или сумасшедший. Разницы нет».

Война только начиналась.