Джокер. Начало игры (джен)

Дадли Дурсль, отметивший накануне своё десятилетие, проснулся рано — намного раньше того часа, в который привык подниматься. И, что особенно странно, проснулся сам, а не от ласкового воркования матери: «Просыпайся, солнышко!» или басовитого отцовского: «Подъём, сэр! Бизнес не терпит лежебок!» Дадли открыл глаза, моргнул, протёр глаза руками и завопил во весь голос.

Ему показалось, что он ослеп. Вокруг царила темнота, ничуть не разбавляемая пробивавшимся откуда-то снизу тонким лучиком света.

Такого не могло быть — если он не ослеп, как опасался. Даже в зимние утра, когда ленивое бледное солнце просыпалось намного позже самого Дадли, в его комнате было светло. Мерцал экраном невыключенный телевизор, отбрасывал световые блики громоздкий компьютерный монитор. А ещё непременно горел ночник. Дадли никому не признавался, и этот его постыдный секрет знала лишь мать — но он с раннего детства боялся темноты и не мог заснуть без хотя бы крошечного огонька поблизости.

А в это странное утро Дадли пробудился в полной темноте — немудрено, что от страха он совсем потерял голову и принялся кричать.

Грохот, в котором Дадли не сразу смог распознать чьи-то шаги, заставил его замереть. Что-то звонко клацнуло — с таким металлическим лязгом смыкаются зубья капкана — и на испуганного Дадли хлынул поток света. От неожиданности он зажмурился, но тут же распахнул глаза так широко, как только мог. Потому что странности этого утра и не думали заканчиваться, а только усиливались. Стоя в светлом прямоугольнике, оказавшемся дверным проёмом, на него недовольно взирала мать. Она никогда в жизни не смотрела на Дадли такими злыми глазами! Что происходит?! И… где это он?! Это же не его спальня…

— Что ты орёшь, несносный мальчишка? — произнесла Петунья Дурсль, недовольно разглядывая растрёпанные тёмные волосы и заспанное лицо мальчика, на котором отчётливо проступали недоумение и страх. — Тебе опять приснился кошмар? Это не повод так громко кричать! Когда ты уже научишься хоть немного сдерживаться?

Дадли открыл было рот, чтобы снова завопить — на этот раз словами, доказывая, что никакой кошмар ему не снился, а вот настоящий кошмар идёт наяву, и творит его она, его родная мать. Почему она так смотрит на своего любименького сына и разговаривает с ним подобным неприятным тоном? Это уже выходит за всякие рамки! И… почему он видит её так нечётко? Словно в глазах у него плавает какая-то мутная плёнка и мешает отчётливо разглядеть предметы. Это из-за того, что он ещё не совсем проснулся?

Но Дадли не успел ничего сказать, потому что в этот момент что-то лёгкое, почти невесомое, щекочуще коснулось его щеки, а потом заползло под ворот футболки. Дадли дёрнул плечом, избавляясь от необычного ощущения, глянул на свою руку — из-под рукава футболки выбрался большущий паук на длинных тонких ножках и деловито помчался по руке Дадли вниз, явно намереваясь соскользнуть на пол. Паук бежал по торчащему из растянутого рукава футболки тонкому, похожему на веточку предплечью по направлению к сжатым в маленький кулачок таким же тонким пальцам.

Что?!

Дадли брезгливо стряхнул паука на пол и поднёс к глазам свою сжатую в кулак руку. Какого чёрта?! Это не его рука! Это не может быть его рука! Где его большой и крепкий кулак, его гордость?! Что происходит?

— Что с тобой, Гарри? — спросила Петунья Дурсль, окончательно превращая странное утро в кошмар наяву. Она протянула руку, вцепилась Дадли в плечо и потянула за собой, заставляя выйти из полумрака какой-то комнатушки наружу, где было заметно светлее. Дадли завертел головой, послушно делая шаги. Это… лестница. Маленький коридорчик. Дверь… дверь в чулан под лестницей! Он… как он попал сюда? Почему?! Почему он спал здесь, в чулане под лестницей, а не в своей спальне?!

— Да что с тобой, Гарри? — нетерпеливо повторила Петунья. — Ты оглох от собственного ора? Или проглотил язык? Да приди же в себя, Гарри Поттер!

И вот теперь-то Дадли закричал.

* * *

В тот же самый миг, когда Дадли Дурсль открыл глаза, в доме номер четыре на Тисовой улице проснулся другой проживавший там мальчик. Гарри Поттер поморгал, осознавая, что видит всё-всё вокруг ярким и выпуклым — и это при том, что он лежит безо всяких очков! О, эти ненавистные очки! Сколько раз они уже ломались? И как же часто Гарри до дрожи пугался, что в них разобьются стёкла и острые осколки вопьются ему прямо в глаза!

Стоп. Что происходит? Неужели…

Гарри подскочил на кровати и чуть не свалился с неё на пол. На ковёр! Там, на полу — ковёр. А он вот прямо сейчас сидит на кровати! На настоящей, очень мягкой кровати. А ещё тут такое же мягкое одеяло и подушка в белоснежной наволочке. Какая же она белая, прямо как снег… Что?!

Тёмный экран большого телевизора отразил толстощёкую физиономию и прилипшие ко лбу светлые волосы. Светлые! Гарри поднёс к лицу руки, сжал кулаки. Какие толстые пальцы! И кулаки такие огромные — как декоративные тыквы, которые мечтает вырастить у себя тётя Петунья.

— У меня получилось… — прошептал Гарри и подпрыгнул на месте — покрытый ковром пол заметно дрогнул, а с заваленного всякой всячиной стола слетело чайное блюдце. Дзыньк — хрупкий фарфор разлетелся на кусочки, по ковру рассыпались разноцветные крошки подсохшей глазури. Почему-то именно это разбитое блюдце стало последним доказательством для Гарри — ему, останься он самим собой, ни за что бы не разрешили таскать еду к себе в комнату и бросать на письменном столе грязную посуду. Его бы заставили есть на кухне и потом оттереть посуду до блеска. Да у него и не было никакой комнаты! Никакого письменного стола! Лежанка в чулане и приколоченные к стене деревянные полки — вот что у него было! А теперь… а теперь…

— У меня получилось! — ликующе завопил Гарри Поттер и подбежал к шкафу с одеждой — из зеркальной дверцы на него смотрел одетый в полосатую пижаму светловолосый крепыш с кулаками-тыковками. — Я Дадли Дурсль!

* * *

Петунья Дурсль, в девичестве Эванс, больше всего на свете ненавидела беспорядок и странности, и неважно, где те царили — будь то неприбранный дом, неряшливая странная одежда, нелогичное поведение или отсутствие у кого-то чётких жизненных принципов. Девиз: «Выглядеть не хуже других и вести себя благопристойно» стал её кредо с детства — и тому имелись весьма веские причины. Пожалуй, нам стоит ненадолго прогуляться в прошлое, чтобы рассказать, почему мисс Петунья Эванс выросла именно в такую миссис Петунью Дурсль. И у нас даже есть для этого время — те несколько долгих мгновений, пока Петунья стоит и со всё нарастающей паникой смотрит на захлёбывающегося криком и слезами Гарри Поттера.

Городок Коукворт, в котором прошло детство Петуньи, был из разряда тех поселений, которые принято называть «индустриальными». Близость крупного промышленного предприятия накладывала на Коукворт свой неизгладимый отпечаток и делила его на два чётко разграниченных квартала: «чистый», где в красивых домах с ухоженными садиками жили служащие высшего ранга, инженеры, руководители предприятия среднего звена, и «рабочий» — как уже понятно из названия, служивший территорией обитания представителей рабочего класса. Пока маленькая Петунья не выходила за пределы забора, окружавшего её родной дом, ей представлялось, что все вокруг живут так же — спят и играют среди красивой мебели, гуляют вокруг аккуратных цветочных клумб в садике, пьют чай непременно за столом, накрытом вышитой скатертью. Каково же было её изумление и ужас, когда она обнаружила, что это вовсе не так! Достаточно было один раз увидеть старые дома с облупившейся краской и стайку чумазых детей в поношенной одежде — привычная картина для рабочего квартала и совершенно дикое зрелище для маленькой девочки из благополучной семьи. А как эти дети громко кричали! А ещё они произносили всякие слова, которых Петунья совсем не поняла. Она рискнула спросить у матери значение этих слов, и впервые в жизни её оставили без сладкого после обеда, да ещё велели целый час стоять в углу! Глядя на обои в мелкий цветочек и глотая слёзы, Петунья дала себе твёрдое обещание, что больше никогда не пойдёт в то ужасное место с теми странными и страшными детьми. И говорить эти слова она не станет! И никогда не наденет такую некрасивую юбку и кофточку с заплатками, как та девочка… Никогда!

До поры до времени Петунье удавалось сдерживать своё обещание. Она не ходила гулять в сторону рабочего квартала — они вместе с её младшей сестрой Лили проводили время в саду возле дома или выбирались на живописный берег реки, где на заросшей травой лужайке росло громадное дерево. Родители баловали их, покупали красивые платья и кукол, в начальной школе у Петуньи был самый красивый портфельчик и чудесный пенал со стрекозками.

Привычный мир Петуньи рухнул в тот злосчастный день, когда Лили напугала её до полусмерти. Они гуляли на лужайке с деревом после занятий в школе. Сестрёнка сорвала цветок, задумчиво посмотрела на жёлтые лепестки и сжала цветок в кулаке. Когда Лили разжала кулачок, на её ладони сидела и медленно взмахивала крыльями жёлтая бабочка. «Смотри, как я могу!» — торжествующе прошептала Лили и улыбнулась. Но Петунья не ответила сестрёнке улыбкой, как обычно реагировала на все её милые выходки. Петунье стало так страшно, что она вскрикнула и убежала домой, заходясь в плаче.

Родители, вопреки чаяниям Петуньи, не наказали Лили. Отец принялся рассказывать про своего двоюродного деда, мастера показывать карточные фокусы, а мать просто обнимала младшую дочку и приговаривала: «Я всегда знала, что ты у нас особенная!» Петунья пыталась доказать родителям, что это был не фокус, цветок действительно превратился в живую бабочку, но её никто не слушал. К тому же, повторить это Лили так и не сумела, хотя оборвала все маргаритки с клумбы во дворе.

С того дня между Петуньей и её младшей сестрой появилась невидимая трещина, которая всё росла и не думала уменьшаться. Они больше не гуляли вместе, не делились секретами, даже из школы возвращались порознь. А однажды Петунья с ужасом и возмущением застала на лужайке под большим деревом беспечно болтающих Лили и странно одетого мальчишку. О боже, этот мальчик был похож на тех неухоженных детей, живших в рабочем квартале! Впоследствии Петунья узнала, что новый друг Лили именно там и жил. Его имя было таким же странным и неприятным, как и внешний вид — Северус Снейп. Петунья немедленно нажаловалась матери, но Лили всё равно продолжала дружить с ненавистным Северусом и сбегала на лужайку при любой возможности. Петунья стала даже хуже учиться, потому что приходилось шпионить за сестрой и силком возвращать её домой.

Ни к чему хорошему это не привело. Сёстры рассорились окончательно, а потом в их дом пришла странно одетая женщина — Петунья не рискнула назвать её леди, потому что леди точно не носят такие шляпы, похожие на колпаки средневековых ведьм. Подслушать разговор родителей и этой женщины не удалось, но за ужином выяснилось, что посетительница приходила из-за Лили. Её младшая сестра оказалась ведьмой! Самой настоящей, а не с картинки в книжке! И теперь она будет учиться в специальной школе для таких, как она!

Ужаснее всего было то, что в эту же школу отправлялся друг Лили из рабочего квартала. Петунья интуитивно чувствовала, что этот мальчишка непрост — и не ошиблась! Он тоже колдун. Какой кошмар!

Петунья не была бы собой, если бы, несмотря на всю неприязнь к сестрёнке и её «ведьминской» сути, не попыталась бы спасти Лили. Каких трудов Петунье стоило узнать, как называется эта дурацкая волшебная школа и выяснить, что туда можно написать письмо! И Петунья написала. Да-да, прямо директору с такой странной фамилией «Дамблдор». Петунья была очень вежливой в своём письме — она хотела, чтобы её тоже взяли учиться в эту школу и позволили приглядывать за младшей сестрой. Какая разница, где продолжать образование? Там же не только всяким ведьминским штукам учат, в той школе? Ответное письмо было безукоризненно вежливым, полным и категорическим отказом. Петунье нельзя было учиться в школе Хогвартс вместе с Лили. Потому что она не волшебница. Она магла. То есть, обычный человек, не способный видеть и творить магию.

Слово, похожее по звучанию на лязг захлопнувшейся двери, превратило трещину между Петуньей и Лили в непроходимую пропасть.

Когда Лили уехала учиться в свой Хогвартс, выяснилось, что всей их прежней жизни пришёл конец. Вроде как обучение Лили было бесплатным, но на деле сестрёнке потребовалось столько всего, что отцу пришлось работать сверхурочно. И всё равно денег не хватало. Уже мать начала поговаривать о том, чтобы вернуться к работе — когда-то она училась на секретаря-машинистку. Петунье пришлось выучиться кроить и шить — чтобы надставлять ставшие короткими юбки и платья. Скатерть на их столе по-прежнему была безупречно-белой, а вышитые розы не поблёкли, но в фарфоровых чашках стыдливо плескался самый дешёвый чай.

А когда Лили встретила своего будущего мужа, этого кошмарного Поттера…

На этом нам придётся прервать экскурс в прошлое Петуньи — потому что те невыносимо долгие мгновения, пока она растерянно смотрела на горько плачущего мальчика, (как она полагала, Гарри Поттера) — те мгновенья истекли. И события принялись раскручиваться с неотвратимостью вылетающей из рулеточного чехла стальной ленты с делениями.

— Что здесь происходит?! — Вернон Дурсль, в наспех натянутом бордовом халате с торчащими из-под него пижамными штанами, как никогда напоминал моржа. Массивного, неповоротливого, с воинственно вздыбленными усами и грозно сверкающими маленькими глазками. Ступени лестницы со второго этажа жалобно повизгивали и скрипели под его громоподобными шагами. Петунья округлила глаза, а Дадли перестал рыдать — глава семейства был в бешенстве, что случалось нередко и всегда плохо заканчивалось.

Правда, в последние годы громоотводом для гнева мистера Дурсля служил Гарри Поттер, а Петунья и Дадли больше пугались, чем страдали на самом деле. Вернон не колотил племянника жены, как мог бы предположить сторонний наблюдатель: максимум, что происходило — оплеуха или хватание за ухо, прежде чем забросить мальчишку в чулан под лестницей и закрыть дверь на защёлку. Но недовольство Вернона Дурсля обычно было таким всеобъемлющим, что и без физических колотушек жертвы его гнева испытывали ужас и желание провалиться сквозь землю, лишь бы исчезнуть с его глаз долой.

— Я мог бы спать ещё сорок три минуты! — Вернон Дурсль заполнил своим большим телом закуток перед чуланом под лестницей — Дадли почудилось, что даже воздуха вокруг стало меньше. — Что это за крики? Как ты посмел орать, щенок?! Петунья, что он опять натворил?

Дадли молча открывал и закрывал рот, чувствуя, как от нового потрясения слабеют его ноги. Отец, его отец! Это неправда, неправда! Он не может смотреть на своего сына с такой ненавистью! Он никогда так на него не смотрел! Это же его отец!

— Мама? Папа? — новый голос разрушил повисшее было молчание. — Что случилось?

Дадли посмотрел наверх и у него потемнело в глазах. Перевесившись через перила, с лестницы на него, на застывших отца с матерью смотрел… он. Тоже в халате, как Вернон, с растрёпанными волосами, недовольно нахмуренный — Дадли Дурсль, стоявший на лестничной ступеньке, смотрел сверху вниз на Дадли Дурсля, привалившегося спиной к двери чулана под лестницей. Смотрел прямо в глаза. И, несмотря на то, что Дадли видел всё нечётко из-за внезапно ухудшившегося зрения, ему удалось разглядеть нечто странное в своём собственном взгляде.

Торжество. Во взгляде стоявшего на лестнице Дадли Дурсля отчётливо проглядывало торжество — правда, наряду с немалой толикой тревоги. И страха.

Каким-то наитием Дадли моментально понял, что случилось. Это не он там, на лестнице! Это… это чокнутый Гарри Поттер, противный очкарик и бесячий задохлик! Он что-то сделал, что-то… ненормальное! И теперь… теперь… он забрал его тело! Его волосы! Его лицо! А ему подсунул вот это! Эти дурацкие худые руки! Это он всё сделал! Он! Он!

Дадли кинулся в бой не задумываясь. Он всегда так делал. Первое правило победоносной драки — бей первым. И второе беспроигрышное правило: когда твой противник от неожиданности отшатнётся или упадёт — не останавливайся. Добивай. В драке не побеждает добренький и благородный. Так его всегда учил отец. Его отец! Это его отец! Его мать! Его тело! Его!

Прошмыгнув между ошеломлёнными Петуньей и Верноном, Дадли взлетел вверх по лестнице и вмазал кулаком прямо… в собственное лицо. Маленький кулак не причинил особого вреда, скользнув по гладкой толстой щеке и слегка зацепив скулу. Да что за… Дадли размахнулся для второго удара, целясь в глаз, но тут растерявшийся поначалу… он сам — нет, это не он, это придурок Гарри Поттер! — словом, его противник неуверенно поднял руки и толкнул Дадли в грудь.

Дадли показалось, что его в грудь лягнула лошадь. На самом деле его никогда не лягала лошадь, но однажды он смотрел фильм, где ковбоя лягнул разъярённый мустанг. Наверное, тому ковбою было так же больно. Дадли покачнулся и чудом успел схватиться за перила, чтобы не слететь с лестницы спиной вперёд. Но ему не дали продолжить справедливый бой. Дадли схватили сзади и поволокли вниз — это пришли в себя Вернон с Петуньей и кинулись на защиту сына.

Того, кого они считали сыном! Но это же не так, не так!

— Что ты себе позволяешь, щенок?! — Вернон возвышался над Дадли подобно горе — огнедышащей горе, настоящему вулкану. — Как ты посмел поднять руку на моего сына?!

— Мальчишка сошёл с ума! — верещала за спиной Вернона Петунья. — О боже, Вернон, ты только посмотри, что он сделал с Дадли! Сыночек, родной мой, тебе больно? Потерпи, моё солнышко, сейчас я принесу лёд!

Дадли притащили на кухню и швырнули на маленький диван — он рухнул на него словно куль с мукой, внезапно потеряв все силы. Петунья усадила на мягкий стул… Поттера… нет, Дадли… ну нет же, это же Поттер! — и захлопотала вокруг него, гладя по голове и прижимая к крохотной ссадине на скуле полотенце с завёрнутыми кусочками льда. Дадли с трудом приподнялся — и увидел своё отражение в немного волнистом стекле кухонного посудного шкафа.

Тёмные волосы… тонкая шея в вороте растянутой футболки… тонкие руки… Зазеркальный двойник сжал кулаки — Дадли посмотрел на «свои» руки и понял, что это на самом деле.

Это его волосы. Его руки. Это он… Это он!

Он стал чёртовым Гарри Поттером! Наконец-то Дадли понял это окончательно.

Волна жара накрыла Дадли — сначала запекло затылок, потом жар переместился на лоб и залил щёки. По плечам и рукам, стекая в пальцы, потекли горячие ручейки. Словно он залез под душ и включил кипяток. Это было так больно, что Дадли громко застонал. Вернон захлебнулся своей возмущённой тирадой. Замолкли за спиной главы семейства Петунья и… Гарри, Гарри, это не Дадли, это Гарри.

Дадли было так больно и страшно, что он даже смог подняться на ноги — хотя коленки по-прежнему подгибались от слабости. Жар всё усиливался, невидимые ручьи кипятка текли уже по всему телу. Дадли задрожал и принялся стряхивать с себя огонь пылающими ладонями.

По всей кухне зазвенело, задребезжало. Сам собой распахнулся холодильник, а над плитой заплясали синие язычки горящего газа. Застучали дверцы шкафов и шкафчиков, из выдвижного ящика стола вылетели ножи и вилки. Оконное стекло подёрнулось сетью мелких трещин, словно изморозью, и вдруг лопнуло с оглушительным звоном, разлетаясь стеклянными осколками во все стороны.

— Прекрати это! — завизжала Петунья, прикрывая своим телом сидевшего на стуле чёртова Гарри Поттера в теле Дадли. — Немедленно прекрати! Вернон! Сделай что-нибудь!

— Сейчас я тебя точно убью! — зарычал Вернон и попытался схватить Дадли за шею. Но тут же с воплем отдёрнул руки и принялся дуть на ладони — кажется, этот жар мог обжигать и других.

Гарри Поттер, чёртов ненормальный, отобравший у Дадли его тело, вскочил со стула и подбежал к мойке. Набрал воды из-под крана в большую кастрюлю и, покачиваясь под её тяжестью, побежал к Дадли.

Дадли хотел снова крикнуть… этому… чтобы всё вернул как было… чтобы не трогал его… но вместо слов из его рта вырвался лишь долгий протяжный стон. Гарри Поттер подошёл к Дадли вплотную и опрокинул полную кастрюлю холодной воды ему на голову.

Дадли почудилось, что от него повалил пар. Он мог бы поклясться, что пар повалил даже из ушей! Пугающий жар исчез. Замерли, скрипнув напоследок, хлопавшие дверцы шкафов, погасли голубые язычки газа над плитой. С громким лязгом обрушились на пол летавшие по воздуху вилки и ножи. Дадли глянул на оконную раму с выбитыми стёклами и успел ещё удивиться, почему так стремительно темнеет небо — ведь сейчас утро, а не вечер. Это была последняя связная мысль в его голове. Ноги окончательно перестали его держать, глаза обморочно закатились, и Дадли упал на пол, потеряв сознание.

* * *

— Я позвонил на фирму, сказал, что у меня летний грипп. Кажется, мне поверили, — Вернон остановился в дверях кухни, наблюдая за тем, как Петунья собирает осколки оконного стекла в совок щёткой. — Возьму потом сверхурочные. Дьявол, от этого мальчишки одни проблемы!

— Я бы тоже поверила, дорогой, — Петунья высыпала осколки в ведро и прислонила щётку к стене. — Ты совершенно сорвал голос. Хрипишь, как фисгармония. Заварить тебе чай с календулой? Это поможет от воспаления.

— Лучше налей мне бренди, — Вернон тяжело протопал к кухонному столу и опустился на специально для него купленный стул — самый крепкий и массивный. — Придётся вызывать стекольщика. Опять траты!

Чета Дурслей, устроившись за столом, некоторое время сохраняла молчание. То, что произошло нынешним утром, было совершенно недопустимым и, естественно, нуждалось в крайне жёстких мерах пресечения. Гарри Поттер, нелюбимый племянник Петуньи и абсолютно чужой ребёнок для Вернона, должен быть наказан. И никогда, слышите, никогда не должен больше так себя вести! Ни при каких обстоятельствах!

— Он напал на Дадли, — дрогнувшим голосом наконец произнесла Петунья.

— Хорошо, что наш сын вовремя сообразил, как остановить этого… буйнопомешанного, — в голосе Вернона одновременно прозвучали одобрение и опаска. Само собой, одобрение относилось к Дадли, маленькому, но храброму герою. Опаска же выдавала, что Вернон, при всей своей уверенности в том, что сумеет хотя бы и кулаками, но сдержать ненавистного Поттера, всё-таки побаивался неведомой силы, таившейся в его тщедушном теле.

— Что будем делать, Вернон? — голос Петуньи всё так же дрожал, но взгляд стал уверенным и требовательным — взгляд матери, драгоценному ребёнку которой угрожает опасность, взгляд львицы. — Мы больше не можем держать у себя… этого. Сегодня он напал на Дадли. Ты видел, как летали ножи? Завтра он набросится на тебя или на меня. Он сумасшедший, как его отец и… моя бедная сестра. Мы должны что-то сделать, дорогой. Ты меня слышишь?

— Но что мы можем? — Вернон нервно схватил бокал с бренди, сделал хороший глоток и поморщился. Петунья тут же пододвинула ему хлебную корзинку. Конечно, закусывать бренди сухим печеньем — моветон, но сегодняшним утром Дурслям было не до соблюдения приличий.

— Помнишь, ты ездил на встречу выпускников? — медленно проговорила Петунья. — Ты потом рассказывал, что один из ваших стал учителем. В какой-то особой школе… для особых детей. Малолетних преступников…

— В школе Святого Брутуса, — так же медленно проговорил Вернон и внезапно вскочил на ноги — со всем проворством, на какое было способно его грузное тело. — Великолепная идея, Петунья! Какая же ты умница! Роб, Роберт Айзенберг! Он сказал, что работает в этой школе! Где-то у меня был записан его номер… я сейчас!

Гарри, подслушивавший под дверью, отпрянул и затаился возле одёжной стойки в прихожей. Но он мог бы и не делать этого — поглощённый своими мыслями Вернон пробежал по коридору и скрылся в гостиной. Наверное, отправился искать визитку с номером телефона этого Роберта. Гарри отлично знал, где в этом доме хранились визитки — в особой шкатулке на маленьком столике в гостиной. Школа Святого Брутуса… Гарри понятия не имел, что это за школа, никогда про неё не слышал, но название звучало очень зловеще. К тому же, тётя Петунья… то есть, мама… сказала, что это школа для малолетних преступников.

Гарри заглянул в щель, оставленную между косяком и чуланной дверью. Там, на лежанке, укрытый сереньким покрывалом с заплатками, лежал он. То есть, уже не он, а Дадли. Тёмные волосы оттеняли мертвенную бледность худого лица и делали её ещё контрастнее. На крошечную секундочку Гарри стало жалко этого заморыша. А вдруг он умрёт? Вот больше никогда не откроет глаза и просто умрёт?

«Ну и пусть, — прозвучал в голове Гарри бесплотный, но очень злой голос. — Пусть умирает. Так будет даже лучше. Потому что тогда он ничего мне не сделает! Больше никогда! И у меня будет всё. Всё! Это всё навсегда будет моё!»

— Дадли? — Петунья выглянула из кухни и заметила Гарри, застывшего перед дверью в чулан. — Почему ты встал, солнышко? Ты должен лежать и отдыхать! Ты же так пострадал! Идём, мой хороший, я уложу тебя в постель, а потом принесу горячего молока. У тебя не болит голова? Ну-ка, покажи мне свою рану… ох, мой родной!

Гарри ластился к тёплой руке Петуньи, как котёнок, и безропотно поднимался с ней на второй этаж — чтобы эти тёплые руки помогли ему устроиться поудобнее в упоительно мягкой и пахнущей цветами постели, подоткнули одеяло и непременно погладили ещё. У него теперь есть всё! У него есть настоящая мама… и папа… и по-настоящему его дом! А этот, в чулане под лестницей — плевать, что с ним будет. Пусть он исчезнет! Пусть умрёт! Плевать на него!

Видимо, Гарри не так уж сильно хотел, чтобы это его злое желание сбылось. Потому что Дадли не умер в ту же секунду, как Гарри этого пожелал. Правда, и не очнулся.

Просто его глубокий обморок постепенно перешёл в такой же глубокий, похожий на бездонный колодец сон без сновидений.