Каждому королю своя королева (гет)

Воздух в покоях Бат-Шевы был густым от запаха благовоний и невысказанных слов. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь витражи, раскрашивали пылинки в золотистые и алые оттенки, но для юной принцессы они несли лишь холодное равнодушие. Её мир, до этого состоявший из уроков вышивания, чтения древних свитков, редких прогулок по королевскому саду и, что неожиданно, уроков боя на мечах, внезапно сузился до размеров одной-единственной, неотвратимой новости.

Родители, герцог и герцогиня, уже всё решили. Решение, не подлежащее обсуждению, касалось будущего их рода. В те времена, когда династии сплетались, как нити в гобелене, никто не задумывался о том, будет ли такой брак действительным в глазах тех, кто его заключал. А уж тем более, не спрашивали, хотят ли будущие наследники связывать свои жизни с тем или иным человеком. Это было особенно распространено среди знатных королевских семей, где кровь и титулы ценились превыше чувств.

Девушку выдавали замуж. Не за какого-нибудь графа или барона, чьи земли граничили с их владениями. Нет, невесту отдавали самому королю Балдуину IV, королю Иерусалима. Это был не просто брак, а политический союз, заключенный с одной единственной целью: укрепить дипломатические связи. В королевстве, раздираемом внутренними распрями, где каждая фракция тянула одеяло на себя, этот союз должен был стать якорем стабильности. Союз с самим монархом должен был продемонстрировать единство и силу, заставив замолчать недовольных.

Бат-Шева знала о короле не понаслышке. Его имя звучало в уголках дворца, в шёпоте придворных. Он был молод, как и она, но эта молодость была омрачена болезнью, которая медленно, но верно забирала силы. Лепра. Это слово, произносимое с ужасом и жалостью, витало в воздухе, как невидимый призрак. Она видела его лишь однажды, на пышном приёме, где он, в белой одежде, измождённый, но с гордо поднятой головой, принимал поздравления. Глаза, глубокие и печальные, казалось, видели сквозь толпу, сквозь фальшивые улыбки и лесть.

Юница стояла в сторонке, словно статуя, но внутри бушевала буря. Взгляд, прикованный к узорам на полу, был полон невысказанных вопросов и тревог. Каждый шорох, каждый вздох родителей казался предвестником неизбежного. Она ждала слов, которые определят её судьбу, свяжут с человеком, которого видела лишь мельком, чьё имя звучало как приговор.

Леви, её отец, был воплощением спокойствия и силы. Его взгляд, направленный на Балдуина, был острым, проницательным. Он искал в лице будущего зятя, короля Иерусалима, малейшие признаки сомнения, недовольства. Союз с дочерью, пусть и благородного рода, был для короля, человека, чья жизнь была омрачена тяжёлой болезнью, шагом, требующим мужества и, возможно, жертвы. Леви понимал, что мужчина, несмотря на свой статус, мог испытывать внутренние терзания. Затем взгляд Леви переместился к дочери. Он видел юное лицо, бледное от напряжения, как дрожат тонкие пальцы, сцепленные за спиной.

В воздухе повисла небольшая пауза, наполненная невысказанными мыслями и надеждами. Напряжение, витавшее в зале, казалось, можно было потрогать. Нарушить эту тишину решился отец девушки. Отец девушки сделал шаг вперёд. Он вежливо склонил голову в знак приветствия перед королём Иерусалима, чья судьба была так тесно переплетена с судьбой его семьи. — Ваше Величество. — произнёс Леви уверенно, но в голосе проскальзывали тёплые нотки вежливого уважения. Он надеялся, что король согласится на брак с его дочерью. Но в то же время, как никто другой, знал, насколько тяжела болезнь, терзающая монарха. Эта мысль омрачала радость, но долг и политическая необходимость были сильнее личных переживаний.

Балдуин IV, несмотря на все своё внутреннее состояние и тяжёлое, изнуряющее заболевание, попытался подавить любую реакцию на слова мужчины. Его лицо оставалось почти непроницаемым. Он тихо хмыкнул, звук был едва слышен в тишине зала, заглушаемый маской. Затем, медленным и тихим голосом, который, казалось, нёс в себе отголоски веков и бремя власти, он ответил: — Я хочу жениться на вашей дочери, если она, конечно, не против. — Его взгляд, несмотря на слабость, был прямым и пронзительным. Он посмотрел на Бат-Шеву, словно ища в её глазах ответ, который мог бы облегчить собственную участь или, наоборот, подтвердить неизбежность.

Бат-Шева подняла взгляд на короля. Сердце сжалось. Она видела страдания, слышала шёпот придворных о болезни. Затем посмотрела на отца, на мать, чьи лица выражали смесь надежды и тревоги, понимая, что у неё не было других вариантов. Брак с королём был не просто союзом двух людей, это был долг перед королевством, перед семьёй, перед будущим.

Молча, с достоинством, которое девушка унаследовала от своего отца, кивнула. Это было тихое согласие, но в нём звучала вся решимость юной женщины, принимающей свою судьбу. В этот момент, в тишине королевского зала, был заключён союз, который должен был изменить ход истории, союз, рождённый из долга, политики и, возможно, скрытой надежды на лучшее будущее.

Леви и Хана, мать невесты, обменялись довольными взглядами. Это молчаливое одобрение в ответ на предложение руки и сердца их дочери наполнило радостью. Даже они не ожидали, что всё так хорошо пойдёт. Бат-Шева станет королевой Иерусалима! Это был невероятный взлёт, шанс, о котором они даже не мечтали.

Леви откашлялся, стараясь скрыть волнение. — Для нас это большая честь. Бат-Шева — послушная и добродетельная девушка. Мы уверены, что она будет верной женой и преданной королевой.

Хана кивнула, добавляя: — Она воспитана в благочестии и уважении к власти, будет заботиться о вас, как о своём собственном отце, и будет стремиться к тому, чтобы ваше королевство процветало.

Девушка, услышав слова родителей, почувствовала, как сердце забилось быстрее, незаметно посмотрев на короля, на его маску, скрывающую изуродованное лицо.

Мужчина, наблюдая за этой сценой, почувствовал тепло в груди. Балдуин IV видел не просто родителей, отдающих свою дочь, а семью, которая понимала значение этого союза. Он заметил не только красоту девицы, но и потенциал, который, надеялся, расцветёт под его слабым крылом.

Иерусалим, город вечной молитвы и борьбы, сегодня замер в торжественном молчании. В самом сердце, в величественных стенах Храма, готовилась церемония, которая должна была переписать историю. Воздух был пропитан ароматом ладана и тяжестью предчувствия.

У алтаря стоял король. Молодое лицо, некогда сияющее юношеской красотой, теперь было изборождено следами недуга, который неумолимо пожирал тело, скрывая всё это за слоями одежды и бинтами. Он был бледен, движения были скованы, и казалось, что едва держится на ногах, поддерживаемый лишь силой воли и долгом. Но в глазах, несмотря на физическую слабость, горел огонь решимости. Король должен был исполнить свой долг до конца.

Рядом с ним, словно хрупкий цветок, расцветший посреди пустыни, стояла Бат-Шева, в белоснежном одеянии, лицо на половину скрыто роскошными тканями, которые она медленно стянула, показав лик. Видит, как страдает будущий муж, как угасает его сила, чувствуя, как каждый вздох отзывается в сердце болью. Но девушка знала, что сейчас не время для слёз: скоро она станет королевой, и её роль требовала стойкости. Она чувствовала на себе взгляды всего двора, священнослужителей, врагов, которые, несомненно, присутствовали среди толпы, затаившись в тенях, понимая, что путь назад закрыт.

Этот брак, заключённый по политическим соображениям, теперь стал пожизненным приговором. Её судьба, будущее, счастье — всё было неразрывно связано с судьбой короля Иерусалима.

Церемония началась. Священник произносил слова молитвы, и голос эхом разносился по сводам собора. Корона, тяжёлая и богато украшенная, была возложена на голову Балдуина.

Бат-Шева наблюдала за ним, и сердце сжималось от жалости и восхищения. Она видела в нём не только больного человека, но и короля, который, несмотря ни на что, продолжал нести свой крест, зная, что впереди ждут трудные времена. Иерусалим, окружённый врагами, нуждался в сильном лидере, а мужчина, несмотря на свою болезнь, был единственным, кто мог возглавить.

Шёпот, словно рой пчёл, облетел зал. Люди, привыкшие к строгим правилам и устоявшимся традициям, не могли скрыть своего изумления.

— Невероятно, — прошептала одна дама, прикрывая рот. — Король, такой больной, и выбирает себе жену...

— Мужество, — вторил ей пожилой рыцарь, его взгляд был устремлён на монарха. — Даже в таком состоянии не сдаётся. Ищет утешения, продолжения рода. Это достойно короля.

Но не все разделяли это восхищение. В тени колонн, где собирались более консервативные представители знати, звучали иные голоса.

— Неравный брак, — шипела одна женщина, её лицо исказилось от неодобрения. — Что это за союз? Он скоро умрёт, а она останется одна, с королевским титулом, но без власти. Это неразумно.

— Иудейка, — вторил ей мужчина, его голос был полон пренебрежения. — Наши традиции, обычаи... Всё это летит в бездну.

Они говорили о том, что король, чья жизнь висела на волоске, совершает рискованный шаг. Кто-то говорил, что этот брак, возможно, продиктован отчаянием, а не любовью или политическим расчётом. Что Балдуин обрекает свою страну.

Настал момент давать клятвы. Правитель, собравшись с силами, которые, казалось, покидали его с каждым ударом сердца, взял руку невесты в свою. Ладонь была сухой и холодной от бинтов под перчатками, скрывающими язвы, неумолимо пожиравшие его тело. Он чувствовал, как дамские пальцы, тонкие и изящные, слегка дрожат в его хватке, но старался говорить твёрдо, чтобы голос звучал властно, как подобает королю. Ему хотелось кашлять, грудь разрывало от боли от каждого вдоха, но он сдерживался, стискивая зубы до скрипа. Мужчина не хотел показывать свою слабость перед ней, перед этим молчаливым двором, перед Богом, который, казалось, отвернулся от него.

— Я, Балдуин IV, — произнёс он, и каждое слово давалось с трудом, словно вырывалось из самой глубины страдающего существа. — Беру тебя, Бат-Шева Леви II, в жёны, чтобы любить и беречь в богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. — Голубые глаза, несмотря на слезящуюся пелену, были устремлены на девушку. Мужчина пытался передать ей всю ту надежду, что ещё теплилась в измученном сердце: надежду на то, что эта клятва станет не просто формальностью, а истинным союзом, что он сможет найти утешение, силу, что есть место для любви и преданности.

Шева ответила тем же. Девушка знала, что выходит замуж за того, чья жизнь висела на волоске, понимала, на что обречена, выходя замуж за короля, которого может ждать скорая смерть. Для неё он был не только больным человеком, чья страна нуждалась в сильном лидере, но и тем, с кем она была готова разделить эту ношу.

После обмена клятвами архиепископ благословил брак. Слова эхом разносились по сводам собора, освящая этот союз, заключенный под сенью не только королевской власти, но и неизбежности. Балдуин и Бат-Шева, теперь муж и жена, обменялись взглядами. В этом молчаливом обмене было больше, чем в любых словах.

Мужчина медленно повернул голову и посмотрел на свою новоиспечённую жену. Юница стояла рядом с ним, её длинные волнистые волосы спадали на спину, а взгляд казался сосредоточенным и серьёзным. Лицо выражало спокойствие, но он, король, привыкший к маскам и фальши, почувствовал беспокойство, несмотря на её сдержанность. Он тихо хмыкнул, звук был сухим и надтреснутым, и произнёс, стараясь, чтобы голос звучал ровно: — Каково тебе быть женой прокажённого?

— Не знаю… — тихо ответила она, подняв взгляд на своего нового мужа. Шева всматривалась в больные глаза — единственное, что она видела, кроме плотной маски, скрывавшей большую часть лица. Во взгляде не было ни злости, ни отвращения, ни даже страха, который он привык видеть в глазах тех, кто осмеливался смотреть на него. Ей всё же было жалко короля, поражённого этой ужасной болезнью, и она не видела смысла винить его в том, что было вне его власти. Поэтому старалась говорить совершенно спокойно, словно обсуждала погоду.

Балдуин IV понимал, что внешний вид и сама болезнь отпугивают большинство людей, заставляя их отворачиваться или прятать глаза. Он не видел ничего, кроме сочувствия. Это было так непривычно, неожиданно. Внутри него, в той части души, которая ещё не была поражена болезнью, возникло чувство облегчения, смешанное с робкой надеждой. Он нашёл жену с состраданием. — Я знаю, что всё это тяжело для тебя, — проговорил он, его голос стал чуть мягче. — Быть женой короля, который… который таков. Но обещаю, я буду делать всё возможное, чтобы тебе было хорошо. Чтобы ты не жалела о своём выборе.

Бат-Шева молча кивнула, немного расслабившись. Король старался быть добрым и внимательным, несмотря ни на что, и это немного успокаивало. Они стояли рядом, окружённые тихим бормотанием людей, а время будто застыло. Девушка положила свою тонкую руку на его, чувствуя, насколько ему тяжело держаться на ногах. Её пальцы легли поверх его перчатки. Правитель едва ощутил прикосновение, тепло ладони; он посмотрел на чужую руку и слегка сжал, не ожидая такого жеста. Даже несмотря на то, что его теперь уже жена была вынуждена согласиться на брак, она так аккуратно и нежно держала его руку, словно боясь, что эта единственная опора в этот момент может исчезнуть.

Ночь опустилась на замок, словно бархатный плащ, укрывая от суеты прошедшего дня. Пир, шумный и многолюдный, наконец-то утих, оставив после себя лишь приглушённый гул уходящих гостей и лёгкий аромат вина и жареного мяса. Король Иерусалима сидел у камина, глаза устало скользили по языкам пламени, пляшущим в очаге. Каждый отблеск отражался, словно тысяча маленьких воспоминаний, проносящихся перед взором.

Церемония была торжественной, а пир — щедрым. Но теперь, когда всё стихло, на плечи короля давила тяжесть бесконечных забот. Тело, измученное болезнью, требовало покоя, но разум, словно неугомонный страж, продолжал бдеть, перебирая в памяти события дня, оценивая последствия, предвидя грядущие испытания, был погружён в свои мысли, когда тихие шаги нарушили безмолвие зала. Шаги были лёгкими, почти неслышными, но в этой ночной тишине они прозвучали отчётливо. Балдуин повернул голову, привыкший к темноте, без труда различил силуэт в дверном проёме.

Бат-Шива Леви II стояла там, словно призрак, окутанная полумраком, девичье лицо было скрыто тенью. Мужчина молча указал свободной рукой на стул напротив себя, приглашая её сесть. Жест был простым, но в нём читалось многое: усталость, потребность в тихом присутствии, возможно, даже невысказанная нежность.

Девушка подошла, шаги были плавными, как течение реки. Она села, платье тихо зашуршало, и теперь, в свете камина, он мог видеть её лицо. Оно было слегка бледным, но в глазах горел тот же огонёк усталости, что и в его собственных. Она не произнесла ни слова, лишь посмотрела на него.

Балдуин IV посмотрел на неё и вдруг понял, что впервые сидит наедине с женщиной в такой близости. Не то чтобы он избегал женского общества, просто обстоятельства жизни возводили невидимые стены, которые редко кто осмеливался преодолеть. Король тихо кашлянул, стараясь подавить очередной приступ, который, как всегда, оставлял после себя жгучую боль в груди и слабость. Кашель — постоянный спутник, невидимый враг, который медленно, но верно отнимал силы.

— Ты не против, если я сниму маску? — спросил он тихим, почти шёпотом голосом, чтобы не вызвать у неё лишнего беспокойства. Маска была его щитом, защитой от мира, жалости, страха, но сейчас, в присутствии новой жены, показалась ему лишней.

— Конечно, не против… — ответила юница. Всё же слегка побаивалась, но старалась этого не показывать, чтобы не расстроить своей реакцией. Понимала, что он ни в чём не виноват. Болезнь была крестом, испытанием, и её присутствие здесь, в этот момент, было не попыткой осудить или испугаться, а скорее тихим выражением поддержки.

Правитель Иерусалима кивнул, снял перчатки и медленно, с усилием, поднял руку к лицу. Пальцы, покрытые бинтами, коснулись прохладного металла маски, почувствовал её вес, холод, отчуждённость. Затем, со скрипом, снял её. Когда предмет оказался в руке, Шева увидела чужое лицо, изборождённое болезнью. Он посмотрел на неё с волнением, ожидая реакции, и приготовился к отвращению и ужасу на лице девушки. Девушка не отвернулась, не закричала. В этот момент, когда снял свою маску перед ней, хрупкой женщиной, почувствовал, как что-то внутри него начало таять. Стены, которые он возводил годами, начали рушиться. — Спасибо, — прошептал он, голос стал немного крепче, чем раньше.

Леди внимательно смотрела на его лицо, пытаясь уловить каждую черточку, каждую тень. Во взгляде читалось волнение. Она видела боль, скрытую за маской королевского достоинства, и усталость, которая, казалось, пронизывала до самых костей. — И… И как тебе живется с таким недугом? — спокойно спросила Бат-Шива, не прерывая зрительного контакта, не отводя глаз.

Балдуин остановился, удивленный реакцией. Ожидал всего что угодно: отвращения, страха, жалости, смешанной с презрением, но подобное спокойствие, эта прямая, без тени колебания, встреча взглядов — это было нечто новое. Он хмыкнул, звук был немного хриплым, и медленно ответил: — Тяжело. Очень тяжело. Больно, трудно ходить, говорить, жить. Проказа медленно пожирает меня, но я не могу ничего поделать с этим. — Сделав небольшой перерыв, внимательный взгляд скользнул по женскому лицу, словно ища подтверждения своим словам или, возможно, пытаясь понять, что она видит на самом деле. Затем продолжил почти шёпотом: — Я знаю, что многие считают наказанием от Господа за мои грехи…

— За какие же грехи господ мог проклясть вас? — спросила она, не меняя спокойной интонации в голосе, глядя ему в глаза. Можно было подумать, что она мастерски скрывает отвращение к больному лепрой, но нет, вела себя с ним, как с обычным человеком.

От её вопроса прокажённый слегка удивился. Он ожидал осуждений или слов о грехах, но не вопросов. Хмыкнув, снова подавляя очередной приступ мучительного кашля, он ответил: — За всё, что я успел натворить в жизни... За все битвы, сражения, кровь на моих руках, за тех, кого я убил... — В голосе чувствовалась боль и даже какая-то вина или стыд.

— Ох... Я многое слышала о ваших военных и политических заслугах, но неужели защищая свою страну, убивая других, это грех? — спросила девушка, тон был мягким и внимательным.

Король прикрыл глаза, словно пытаясь прогнать образы прошлых битв и кровопролития в своей голове. Даже спустя много времени помнил лица тех, чьи жизни отнял. — Убивая других... Даже если ты защищаешь свою страну, если это ради блага людей, всё равно у тебя на руках остаётся чьи-то жизни, семьи... Как Господь может это простить?

— И то верно... — в комнате повисла пауза. — Но, — продолжила Шива, — вы сделали это не из злобы или жажды власти. Вы защищали свою землю, своих людей. Это не грех, это долг. И Господь, я уверена, понимает это.

Балдуин открыл глаза и посмотрел на жену с удивлением. — А ты, девочка, необычная. Ты видишь мир иначе, чем другие... — Так сидел молча и смотрел на огонь в камине. В голове проносились разные мысли, он ощущал себя совершенно разбитым после событий этого дня: брак, пир, церемония, внимание всего двора. Казалось, всё настолько нереальным... Повернул голову к своей жене. — Ты не брезгуешь мной? Моя болезнь и внешность не вызывают чувства отвращения?.. — Спокойствие девушки казалось ему просто невероятным, он ожидал чего-то совершенно другого.

— Но был ли у меня выбор? — Она повернулась, и Балдуин увидел в её глазах не укор, не ненависть, а лишь усталую покорность. — Никто не спрашивал, готова ли я к этому, к жизни с… С тобой. Это было прихотью моей семьи, поэтому самым мудрым решением я вижу принятие этой ситуации. А осуждать вас в этом — совершенная глупость…

Прокажённый сидел на своём троне, обложенном подушками. Слова юницы обрушились на него, как холодный душ. Он знал, что их брак чисто политический, заключённый ради укрепления королевства. — Даже несмотря на мою болезнь, на то, что я больной и некрасивый, что у меня нет надежды на завтрашний день? — прошептал он, голос слабый, ожидая отвращения, жалости, чего угодно, но только не этого спокойного принятия.

— А у кого он есть? В городах бушуют болезни и войны, никто не застрахован от этого, поэтому стоит ценить и благодарить Бога за каждый прожитый миг и принимать всё, как есть…

Её слова пронзили его, словно кинжал, но не ранили, а исцелили. В них была мудрость, не свойственная её возрасту. Она говорила так, словно видела смерть в лицо и не боялась. Мужчина молчал, подавляя очередной приступ кашля, который разрывал грудь, но в этот момент, глядя в глаза Бат-Шевы, он ощутил проблеск надежды. Аккуратно взяв её хрупкую ладонь в свою, его пальцы были костлявыми и деформированными. — Умные слова… Ты удивляешь меня всё больше, милая моя.

Будущая королева слегка улыбнулась, её улыбка была печальной, но искренней. — Благодарю…

В опочивальне повисла неловкая, но в то же время успокаивающая тишина. Балдуин смотрел на свою жену, на эту юную девушку, вынужденную разделить с ним его бремя. Тихо хмыкнул, всё ещё удерживая тонкую руку в своей, словно боялся случайно сломать кисть, да и из-за слабости держал немного вяло. Но вместе это спокойствие и мудрость удивляли, и с лёгкой улыбкой спросил у неё: — Сколько тебе лет, моя дорогая?

— Уже двадцать, — сказала девушка, по-прежнему сидя в скромной позе.

Правитель аккуратно погладил тонкую ладошку большим пальцем.

— Такая молодая, а уже умнее многих, — отпустил ладонь. Его взгляд снова скользнул по лицу, задержавшись на глазах, в которых, казалось, отражались древние знания. — Наверное, я крайне невежлив, даже не предлагаю даме ничего выпить. Вино? Или, быть может, воды?

— Что вы, что вы... Не стоит, — прошептала Шева, щёки слегка порозовели. — Я не привыкла к таким угощениям. И, если позволите, я бы предпочла не задерживаться.

— Ты так вежлива… — Голос стал глубоким и бархатистым, прозвучал в тишине, словно ласковое прикосновение. — Прошу, называй меня на "ты", мы уже не чужие люди. — Он медленно встал со своего места, его хромота была почти незаметна, лишь легкое напряжение в плечах выдавало недуг. Направился к небольшому столику, на котором стояли изящные бокалы и бутылка тёмного вина. — Вино? Что тебе больше нравится, дорогая? — Аккуратно наполнил себе бокал, его пальцы, несмотря на болезнь, были ловкими. Затем остановился, ожидая её ответа, его взгляд прикован к ней.

— Думаю, тоже, что ты… — Девушка немного улыбнулась, пытаясь скрыть свою робость.

Прокажённый кивнул, губы тронула слабая улыбка. Аккуратно наполнил второй бокал вином, внимательно следя за тем, чтобы не пролить ни капли. Балдуин IV подошёл к ней и сел обратно, протянув бокал с вином. — Будь осторожна, дорогая, вино довольно крепкое. — Выдохнул, рассматривая красную жидкость за стеклом, словно видел в ней отражение своей собственной судьбы. — Бат-Шева, верно? — спросил её имя, подняв взгляд. Он, конечно, помнил его, но хотел уточнить, правильно ли запомнил.

— Да. — Ответила, кивнув один раз, аккуратно взяв предложенный бокал, её пальцы едва коснулись его.

Король наблюдал за тем, как она брала в руки вино. Движения были мягкими, словно опасалась случайно разбить хрупкое стекло. Правитель сделал глоток вина, чувствуя терпкий вкус, затем спросил: — Вино тебе по нраву?

— Честно, я не особо люблю пить, но иногда приходится делать исключение, не считаю это чем-то неблагородным. — Тоже сделала крохотный глоток, не торопясь, пробуя вкус. Оно действительно было довольно крепким, но чувствовалась приятная терпкость.

Мужчина внимательно следил, как она пьёт, как слегка морщится от крепости первого глотка, и ему захотелось улыбнуться этому жесту. Хмыкнув, сделал ещё один глоток, чувствуя приятное тепло в груди. — Ты права, милая, время от времени всё-таки можно позволить себе немного. Это не делает человека менее благородным, поверь.

Вино в их кубках переливалось янтарным светом, отражая тусклое пламя свечей, освещавших просторную комнату. За окнами дворца давно сгустилась ночь, окутав Святой город бархатной темнотой. Они говорили, но слова их были легкими, словно перышки, не касаясь ни государственных дел, ни тягот королевской жизни.

Они говорили о детских воспоминаниях, о любимых книгах, о мечтах, которые казались такими далекими и несбыточными. Муж узнавал о её детстве, о матери, которая научила вышивать. Бат-Шева, в свою очередь, слушала его рассказы о первых годах правления, о битвах, которые он помнил как вчера, о том, как научился находить утешение в звёздах, когда мир казался слишком враждебным.

Время текло незаметно. Каждый новый рассказ, каждая улыбка, каждый взгляд — всё это было шагом к сближению, к тому, чтобы увидеть друг в друге не только короля и королеву, но и просто мужчину и женщину. Балдуин чувствовал, как напряжение, которое он носил в себе годами, постепенно рассеивается.

Но ночь неумолимо приближалась. Король взглянул на окно, где теперь лишь слабый отблеск луны пробивался сквозь плотные шторы. — Уже поздно, — сказал он. — Завтра важный день. Твоя коронация. Ты должна быть отдохнувшей и полной сил.

Бат-Шева кивнула, но внутри промелькнула лёгкая грусть. — Я понимаю, Ваше Величество.

Король Иерусалима поднялся, протягивая ей руку. — Я провожу тебя в твои покои. Ты там уже освоилась? — Он не хотел настаивать на том, чтобы они провели эту ночь вместе. Это было бы слишком поспешно, слишком навязчиво, понимая, что им обоим нужно время, чтобы привыкнуть к новой реальности, к этому неожиданному повороту судьбы, который связал их жизни.

Они шли по тихим коридорам дворца, освещённым лишь мерцанием факелов. Шаги эхом отдавались в полумраке, создавая ощущение уединённости. Балдуин чувствовал лёгкое волнение, видя, как девушка идёт рядом, её силуэт грациозно вырисовывался в свете факелов. — Ты не боишься завтрашнего дня? — спросил он, нарушая тишину.

Юница остановилась и повернулась к нему. В карих бусинах отражался свет факела, делая их более выразительными. — Боюсь? Скорее, я чувствую трепет. Это… большая ответственность. Но я верю, что справлюсь. И я знаю, что ты будешь рядом.

— Я всегда буду рядом, — тихо ответил мужчина, и в голосе звучала искренность.

Они подошли к двери, ведущей в её скромные покои. Король остановился, не решаясь войти. — Отдыхай, хорошо? Завтра будет долгий, но прекрасный день.

Шева улыбнулась, её улыбка была тёплой и ободряющей. — Спасибо... Спокойной ночи.

Она вошла в свои покои, и дверь тихо закрылась за ней, а он остался стоять в коридоре, слушая, как за дверью стихают шаги, чувствуя, что этот вечер был важен, начало чего-то нового, что могло вырасти из этой беседы и этого нежного прощания, зная, что завтрашняя коронация станет не только формальным актом.