В тихом омуте черти водятся (гет)

.

«Жизнь — не бремя, а крылья творчества и радость; а если кто превращает её в бремя, то в этом он сам виноват» (Вересаев).

31 октября 1990 г.

Октябрь выдался на редкость холодным. Ноябрь только набирал обороты. Деревья уже стояли оголёнными и созерцали мир вокруг себя сквозь пелену тумана и мороза. Подул ветерок и затмил полный серб луны, блестящий на сером ночном небе. Если пролететь по воздуху дальше, ближе к центральной и вечно открытой для туристов части центра города, то можно было услышать звон ударов, идущий от часов на знаменитой башни Биг-Бен. Было далеко заполночь. Полная луна поливала своим призрачным светом всё кругом. В четырёх или пяти кварталах от Лондона, в самой заветшалой его части, где на дорогах подыхают кошки, а в подворотнях задыхаются собаки, возвышалось огромное каменное здание. На знаковой табличке кривыми буквами была выведенная тёмной краской безразличная и ничем не отличающаяся надпись, в которой не было ни капли сочувствия. Лишь сухие слова, пропитанные мраком.

«Приют Вула»

Место, где ломаются судьбы, погибает последняя надежда на счастье и заботу. Здесь нет никаких правил, это стая. Стая, в которой выживают только сильнейшие. Если когда-нибудь они и сумеют выбраться из этой тьмы, то сиротами останутся навсегда. Они чужие, брошенные. Это клеймо будет преследовать их до самого последнего удара сердца, до самого последнего вздоха.

Табличка потрескалась, изломалась. Столб, на котором она висела, так и стоял: покосившийся и согнувшийся пополам. Здание за ржавым, заросшим травой забором зловеще поблескивало в тьме английской ночи. Со второго этажа были выкручены решётки, и с помощью лоскутковых одеял была связана длинная, чуть ли не до земли, верёвка. По ней ловко, словно обезьяны, спускалось четверо разновозрастных мальчишек. Дети то и дело оглядывались по сторонам, а оказавшись на земле, на цыпочках подкрались к обветшалой закрытой калитке. Вдруг сзади послышался мальчишечий, ещё не поломанный голос. Дети вздрогнули. Спустившись по верёвке, к ним шагала маленькая фигурка в пижаме.

— Генри, ты серьёзно?! — глаза неизвестного до этого времени горели неприпрятанной яростью и обидой.

— Не кричи, Стив, — шёпотом осадил друга белобрысый мальчик.

— Генри, там сейчас небезопасно. Ты тупой или глухой?!

— Ни то и не сё. Чего ты прицепился, Смит? Мы всего лишь с парнями прогуляемся, мне освежиться надо. Хочешь — присоединяйся.

— Я не самоубийца. Генри, мы же друзья. Пожалуйста, не ходи сегодня.

— Я пойду, и на этом всё. Ты мне не мать и не имеешь право мне указывать.

— Я расскажу взрослым! — воскликнул Смит. Глаза предательски защипало. Стивен даже не сразу заметил, как свободного места рядом с ним становилось всё меньше и меньше. Его начали обступать с холодной решимостью, словно кошки, зажавшие в углу до смерти напуганную мышку, взрослые мальчишки. Генри что-то кричал им своим низким, хриплым, но на данный момент таким родным голосом. Он просил не делать этого, но те, одурманенные чувством власти и свободы, не слушались. Мальчишки схватили Стивена и вырубили его ударом кулака.

Перед тем как отключиться, в душе Стивена что-то заледенело и обрушилось. Уже через несколько часов он понял, что это было. С самого детства он рос ненужным, нелюбимым. Мать никогда не интересовалась им, не разговаривала неделями. Отец вечер пропадал в неизвестном направлении. Попав в приют, эти чувства только обострились. Никто не хотел общаться с замухрышкой и нелюдимцем. Стивен был один. Изгоем, отшельником. Пока не появился Генри. Он был словно проблеском солнца в бесконечном сером тумане. Был другом, товарищем. Не пытался переделать, не обижал. И сейчас он его предал. Ради каких-то взрослых парней, для которых он — очередная игрушка, помощник… Неужели Генри такой глупый и не понимает прописную истину?

Стивен почувствовал себя преданным.

Пока Смит спал, Генри, закатив глаза, оттащил его в прихожую приюта и положил на диван. Тридцать первое октября... Он ненавидел эту дату. На этой неделе была годовщина его прибывания в этом чёртовом приюте.

Генри, оглядевшись, вернулся к ребятам.

Мальчики шли, оглядываясь. Среди брюнетов выделялся, благодаря свету полной луны, русый мальчишка лет десяти. Генри Паркер. Самый младший, но при этом одного роста со всеми. Это было довольно необычно. Детям в сиротских приютах было не свойственно быстро расти. Их физическое и умственное развитие часто пошатывалось и ходило ходуном. Но Генри можно было назвать странным парнем во всех смыслах, включая его ангельскую внешность. Светло-русые волосы, чуть светлее кожи, торчали во все стороны, но при этом густая чёлка шторкой надёжно прикрывала странный зигзагообразный шрам на высоком загорелом лбу. Воспитательница часто пыталась подстричь ребенка коротко или под горшок, но они за ночь сразу отрастали. Миндалевидные изумрудные глаза с любопытством разглядывали дома. Только где-то в глубине таился маленький отголосок страха и плохого предчувствия. Зелёная футболка под стать глазам была немного большевата и доходила ему чуть ли не до колен. Маловатые кеды и чёрные джинсы были в приличном состоянии, но явно купленные на вырост, судя по подвергнутым краям. Миссис Коул не обладала большим количеством средств. Обычно родители, оставляя своих отпрысков тут, вкладывались в их одежду или же с их счёта просто снимали деньги. А так как Генри был брошен без записки и даже имени, то содержали его исключительно на благотворительные взносы.

* * *

Десять лет. Целая жизнь. За десять лет можно успеть обрести счастье и разрушить его, повидать боль и разочароваться в людях, вступить во свет и завязнуть во тьме. Прошло десять лет с тех пор, как воспитательница, выйдя из сиротского приюта рано утром, споткнулась об живой свёрток и сломала колено, упав с лестницы. Ребёнок со странным шрамом на лбу с самого своего появления на крыльце и до десяти лет приносил жителям Вула одни лишь мороки и заботы. Эгоистичный и через чур активный, яростно отстаивающий свое мнение и вещи, не пытающийся никому понравиться, а осенью по-настоящему невыносимый. Настоящая приютская аномалия. В чужих глазах его красили лишь внешность да превосходная физическая подготовка.

В школе при приюте в восемьдесят шестом была открыта единственная спортивная секция по баскетболу, и туда был серьезный отбор, ибо желающих оказалось достаточно много. Смит, как ни старался, по росту туда не подходил, да и подвижен достаточно не был, в отличие от друга.

Паркер туда попал сразу. Возгордился и стал ходить павлином с расквашенным носом. Но зато сил у него на ссоры и всякие отвратительные необыкновенные делишки становилось меньше. Так что с гордостью можно сказать, что спорт пришёл на пользу и ему, и приюту.

Сами же ровесники-мальчишки Генри всегда недолюбливали. Паркер никогда не старался им угодить, сделать что-то наперекор своим моральным принципам. Он не старался понравиться другим, казалось, что на всех ему плевать, пока никто не влазит в его созданный собственными руками воображаемый мирок, где он — принц, ждущий своего отца-короля.

«Первые числа ноября 1988. За окном шёл снег. Но наше повествование не выходит из серого каменного здания приюта. Оно уплывает в один из коридоров, за железной дверью которого находились покои Генри Паркера. Мрачная комната с голыми стенами. По обе стороны стояли железные кровати с накрахмаленными простынями. Они пустовали. Возле одной, в такт дождю за окном, касаясь грудью холодного пола, отжимался светловолосый мальчишка с беспристрастным лицом. В зелёных глазах не выражались ни усталость, ни злость. Только холодная решимость и стальное упорство. Дверь отворилась, и на пороге возникла миссис Коул с каким-то угрюмым ребёнком за руку. Незнакомец растерянно осмотрел комнату и не обращающего на него внимание нового соседа.

— Привет? — неуверенно поздоровался мальчик. Ответом было молчание. Генри прекратил упражнение и с пустым лицом уселся на кровать, обратя пронизывающий взгляд в окно. В приюте было всего лишь человек десять, поэтому миссис Коул могла позволить комнаты по двое ребят.

— Генри, это Стивенсон Смит. Теперь вы будете жить в одной комнате, — представила миссис Коул мальчика и протолкнула его внутрь. Стив подошёл к свободной кровати и сел, не отрывая любопытного взгляда от Паркера. Тот, казалось, даже его не заметил.

— Что с тобой? Ты не говоришь? — нахмурив тонкие брови, спросил Смит.

— Не мешай мне, я играю, — ответил Генри, так же смотря в окно.

— Ты врешь! Ты не играешь! Ты просто сидишь! — зло воскликнул Стив, топнув ножкой. А потом, сбавив тон, добавил: — А во что ты играешь?

— Я играю в короля. Я правлю империей, а ты мешаешь мне. Советую больше так не делать.

Стив послушно опустил взгляд, демонстративно отвернулся и уставился в окно. Снегопад набирал силы. Любопытство пересилило.

— А почему ты здесь?

Паркер отвёл от стекла скучающий взор и остановился им на собеседнике. От зелёных глаз собеседника веяло могильным холодом. Мальчик оценивающе взглянул на Смита и ответил.

— Мой отец — король и не знает, что я здесь. Но скоро он заберёт меня в свою страну чудес, где я — принц, а остальные — мои подчинённые.

— Как из сказки про Алису? В волшебную страну?

Паркер гордо вздёрнул нос и уверенней продолжил.

— Верно. И так уж и быть, если ты будешь мне хорошим товарищем, то, возможно, я ухвачу тебя с собой...

И Генри ждал. Ждал долго и трепетно, но отец так и не приходил...

Бывало, он уходил в свою раковину с головой и не вылезал неделями, а может и месяцами. И всегда этот тяжёлый депрессивный период припадал на октябрь. Когда все праздновали Хеллоуин, он прятался в своей кровати и с ностальгией листал красный альбомик, который был у него с рождения. В такие дни в приюте было спокойно, нешумно. По окончанию октября Паркер вновь становился ужасной задавакой и парнем с паршивым характером и пытался всячески возместить потерянный месяц проделками высшего пилотажа, начиная от подкрашивания волос учительницы в синий, заканчивая летающими вилками.

Вообще Паркер был не единственным странным в приюте. Исключением стал такой же странный ребенок-замухрышка Стивен Смит. Правда, он не использовал свои способности во вред окружающей среде, как прожигание штор и лопанье стекол. Он был спокойным брюнетом с узковатыми глазами и прической под горшок, старающийся всячески пресечь свою негормальность. Правда, одна черта внешности всё-таки выделяла его из всех. У Стивена были яркие жёлтые, лунные глаза, меняющие цвет в зависимости от настроения мальчика. Многие не понимали, с чем это связано, воспитательницы водили мальчишку по окулистам, но те лишь пожимали плечами. Конечно, Стив был необычным, но и травмированным ребенком с садистскими наклонностями. Но ведь, как говорят, в семье не без урода, вот и в росшем до четырех лет с отцом-маньяком и матерью-наркоманкой проявлялась наследственность в самом безобидном для работников приюта виде.

— Похоже, у вас, сэр, сегодня не только завтрак, но и план по издевательству над овсянкой, причём более изощрённый, чем у остальных. — ухмыльнулся Генри, но, поймав уничижительный взгляд Смита, поменялся в лице и добавил: — Кстати, я давно хотел тебе сказать. Это хорошо, что ты знаешь волшебство. Мой отец будет рад, — мальчик сочувствующие покосился на еду Смита: Стив, вместо того чтобы просто съесть овсянку, размазывал её, бедную, по тарелке и хлюпал по ней ложкой. Такие жестокости в приюте воспринимались ущербно, поэтому дети вскоре начали травить бедного ребенка, не понимающего, что сделал не так, пока его под свою опеку не взял Генри, который был старше Смита на целый месяц.

— Почему же? Что хорошего в нашей ненормальности! Чему радоваться?! — с вызовом взглянул Стивен на друга. Зеленые глаза встретились с почти черными, и в первых загорелся энтузиазм и маниакальная уверенность в собственных словах.

— Ты ничего не понимаешь. Я буду королем, а ты — моей правой рукой! Это же восхитительно, — прорекламировал Генри, но, поймав уничижительные взгляд Смита, поправил: — Ну так уж и быть. Ты будешь принцем... Это тоже круто. Вот придёт мой отец...

— Ничего не круто. Я и так изгой, а ещё и ненормальный. И хватит говорить, что твой отец придет. Он бросил тебя, а ты до сих пор не понял?! Ты такая же сирота, как и мы, ничем, кроме странностей, не примечательная!

Стив понял, что сказал лишнее. Взгляд Паркера потемнел, и от него повеяло могильным холодом. Мальчик опасно задумчиво взглянул на друга, и в этот момент стёкла в столовой разлетелись. Кто-то закричал, завизжал, но для Смита весь мир закончился на Генри, который в этот момент с презрением глядел на него...

— Убирайся.

Стив с обидой глядел вслед Генри, который, не дождавшись ухода друга, сам поднялся с места и стремительно пересел к старшим ребятам.

Дети росли, странных случаев с каждым днём становилось всё больше и больше. Стив из-за этого серчал, а Генри радовался.

Паркер и Смит часто ссорились из-за взрывоопасного характера последнего. Генри вообще-то не нуждался в общении со Стивеном, мысленно упиваясь в своей воображаемой славе и прожидая дни встречи с его отцом-королем. Смит смирился, старался не быть с соседом по комнате врагами. Иногда даже разговаривал с ним. Хотя это больше походило на монолог. Когда Генри не злился на Стивена, то из него получался очень даже общительный и дружелюбный друг, что нельзя было в нём даже заподозрить. Смит вскоре так к нему привык, что даже стал воспринимать его как брата. На это звание Паркер даже не представлял, как реагировать. На лице он держал маску недовольства и терпения, хотя в глубине души у него что-то таяло и теплело...

Генри часто уходил в компанию взрослых мальчишек, чему те были не против. Он просто стоял рядом с ними, грел уши, когда те обсуждали что-то поистине интересное. Бывало, Паркер сопровождал их на вылазки в Лондон, из-за чего расстраивался Смит. Ведь если с Паркером что-то случится, то он будет единственный неадекватный в приюте, одиночкой и нелюдимцем.

Там мальчишки попадали в передряги с местными ребятишками, устраивали поножовщины, пили, дрались, игрались, а потом с чистой совестью на следующий день или через два возвращались в приют, где получали выволочку от воспитательницы и заведующей. В эти дни Смит страдал одиночеством и хмуро читал, сидя в школьной библиотеке.

Обычно Генри возвращался с таких отлучек серьёзно покалеченным, а бывало и раненым, но всё равно светящимся от гордости и самолюбия. Мальчишка высаживал перед собой в ряд ровесников, малышей и подруг, чтобы поведать о своих приключениях. Одной из девочек лет трёх по имени Люси так сильно нравились эти истории, что она чуть ли не каждый день просила пересказать одну из них, наиболее любимую, заново.

— Генли, ласкажи сказочку! — подходила она к нему, держась за краешек своего растрёпанного голубого платья. Её медовые волосы были заплетены в две очень коротенькие косички, чьи кончики завивались. Большие голубые глаза по-детски радостно смотрели на этот мир и на Генри.

— Хорошо, Люси. Про стройку или как я нашёл дохлую кошку?

Генри никогда не отказывал маленькой подружке, но и не подстраивал свои истории на детский лад и со всеми животрепещущими подробностями ведал ей истину. Он часто устраивал ей представления с актёрами в виде игрушек, показывая, как с друзьями устраивал поножовщину или на выигранные в карты у городских ребят деньги покупал ей маленькие конфетки.

Спустя месяц их общения Паркер назначил Люси на должность своей сестры и всячески оберегал ее от нападок и травм. Она настолько запала ему в сердце, что каждый раз ночью, уходя в закат, он вспоминал о ней и переживал: каково будет бедной сестричке? Не обидит ли ее кто?

Вылазки приютской банды надолго прекратились в начале девяностых. В Лондоне стало по-настоящему опасно. Мафиози караулили детей у каждого угла и захолустья, а потом родителям возвращали лишь их изуродованные тела. В это время также начала распространяться наркоторговля. Садили каждого подозреваемого и причастного. Всюду прыгали с крыш и топились...

* * *

— Паркер, подсади! — воскликнул очень низкий и очень тощий черноволосый мальчуган, стоя у калитки и держась за ее тонкие прутья.

— Пусть Томпсон! Я проверяю хвост.

Оглядевшись по сторонам и проверив, что они одни, дети покарабкались по железным прутьям. Когда вся банда вылезла за пределы забора, дети вздохнули спокойно и не торопясь пошагали в сторону центра, где их должен был дожидаться местный мальчишка, обещающий притащить сигарет.

Было очень темно, но, к счастью, дорога была пуста, и можно было идти прямо по ней. Фонари просвечивали путь, сверяясь с указателями. Парни неторопливо шагали. Издалека уже показалось множество огней не заброшенных домов. Осталось пройти лишь стройку.

Это было самое страшное место, в котором Генри когда-либо бывал. Ему было шесть лет, и ребята потащили его туда. Разодранные стены, разбитые окна, трупы животных, вонь разложений, граффити... Паркер даже будучи десятилетним с содроганием вспоминал тот незабываемый поход. Задумавшись, мальчик не сразу заметил, что дети остановились.

Потом произошло несколько событий.

Вдруг ни с того ни с сего взрослые мальчишки закричали и со всех ног умчались вперёд, оставляя Генри у стройки. Послышался грохот, звук пистолета, и на коже шеи Паркер ощутил тонкий холодный металл. Нож.

— Вот ты и попался, маленькая сволочь... — с слышимым акцентом прохрипел мужской глубокий голос. Внутри Генри всё похолодело.

Мальчик захотел обернуться, но лицо и челюсти сжимали чьи-то сильные пальцы. Необстриженные ногти до красноты впивались в щёки. Генри попытался вырваться, пнуть незнакомца, но тут он маниакально рассмеялся, и послышалось два выстрела...

Последнее, что помнил Генри, было жгучей болью в ноге и вкус железа на губах.

Прозвучал ещё один выстрел. На этот раз в небо. Паркеру казалось, что он под водой. Ничего не было слышно сквозь полог невыносимой боли в ноге. До него донёсся звук едущей шины и шипение машины. До него доносились голоса с явным акцентом.

Последнее, о чём подумал Генри, было то, что его опять предали, и... провалился во тьму.

* * *

На следующий день в приют Вула явилось трое заплаканных мальчишек. Они поведали воспитательнице о своих ночных приключениях, о Генри. Была вызвана полиция, начались поиски. Спустя несколько дней на стройке было обнаружено обезображенное тело — почерк местной наркодиллерской мафии. Дело закрыли спустя несколько недель, не желая копаться в нём и понимая, что поймать виновника, стоящего за всеми этими преступлениями, не удастся.

Единственное, что никто из подтверждающих личность тела не заметил, так это было отсутствие зигзагообразного шрама на лбу мертвеца...

 * * *

Июль 1991

В 1991 году Альбус Дамблдор, сидя в своем просторном директорском кабинете, решил заглянуть в книгу Хогвартских душ, чтобы проверить там одно имя. Лучик солнца, непокорно выглядывающийся прямо из-за занавешенного окна, приземлился на пергамент, освещая и упрощая великому чародею чтение. Одной рукой почёсывая свою длинную мудрую седую бороду, другой водя пером над пергаментом, он тихонько напевал себе под нос гимн Соединённого Королевства. Вот буква «П»: Паркер, Паркинсон, Патил и Патил, Пёркс и уже буква «С». Дамблдор нахмурился и вновь прочитал список. Потом снова и снова, не веря своим глазам, ибо Гарри Поттера там не оказалось...

— Минерва!

Дамблдор бросил летучий порох в камин у стола. Зелёный огонь загорелся, и спустя минуты две в нём возникла женская фигура. Она вышла из камина и изящно отряхнула свою изумрудную мантию. На ее тугом пучке и очках виднелась сажа, что ни капельки не делало ее нелепой. Ибо сейчас она была свирепой: тонкие брови исказились в одну длинную полоску, взгляд коршуна, губы сжались в еле заметную усмешку.

— Альбус, я, конечно, понимаю, что... — начала она, но была бесцеремонно перебита.

— Гарри Поттер пропал, — тяжело выдохнул Дамблдор, схватившись руками за глаза, в виде жеста невероятной усталости и отчаяния.

— Что значит пропал? Вы же оставили их тем людям! Он должен быть у них!

— Гарри Поттер пропал из книги душ. Его там нет. Это значит только, что либо он сквиб, либо погиб.

— Но... Но... — Минерва тяжело прикрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями.

Дамблдор вновь вынул пергамент, проверить ещё раз. Он знал, что это глупо, знал, что его там нет. Вот только в душе теплилась крохотная надежда на чудо. Альбус вновь взял перо, но теперь напевал под нос не торжественный гимн, а похоронный марш.

«П»: Паркер... Паркер...

Это имя не давало ему покоя. И не только то, что обычно зелёные чернила на нём покраснели. И не только то, что фамилия то расплывалась, то становилась чётче. Ему казалось, что Паркер... Нет, это бред. Ведь зачем Вернону и Петунии менять Гарри имя?

— Мы едем к Дурслям.

— Вы разве за десять лет до сих пор не навестили его? — ахнула Макгонагалл, на что Дамблдор предпочёл уязвленно промолчать.

* * *

Осень вместе с опадающим листом осела на округи Суррея и напрочь освоилась там. Обычно густые, зеленые кроны деревьев поредели и покраснели. Травяной ковёр устелила листва, шуршащая от каждого дуновения ветра. Бескрайнее лазурное небо, не оскверненное тучами, накрыло куполом ряд одинаковых домов Тисовой улицы. Красные крыши домов сливались в одно длинное большое пятно. Самый обыкновенный городок на Юго-Востоке Соединённого Королевства. Здесь жили никому не мешая самые обыкновенные люди самыми обыкновенными жизнями.

Вдруг раздался хлопок, и на самой обыкновенной Тисовой улице ниоткуда появилось двое волшебников самого чудаковатого вида. Древний старец в сиреневом со звёздочками платье, с седой бородой, которую он преспокойно мог заправлять за собственный пояс, и с поблескивающимися на осеннем солнышке очками половинками. Рядом с ним возникла дама в не менее странной одежде и с грозным лицом. По его выражению нельзя было точно определить, живыми ли останутся Дурсли после этой милой беседы.

Вдвоём они прошли к приоткрытой калитке. Прошли по идеально коротко выстриженному газону прямо к обыкновенному серому дому, на окошке которого уже безобразно отцветали Петунии.

Альбус Дамблдор вежливо постучался.

Через несколько мгновений послышался топот тяжёлых ног, и на пороге открытой двери появился розовый свиноподобный и довольно толстый маленький представитель немагического поселения Британии. Он уставился на пришельцев и, не произнося звука, тупо открывал и закрывал измазанный шоколадной пастой рот. Макгонагалл поморщилась, а Дамблдор, несмотря на бушующий в душе ураган эмоций, довольно-таки дружелюбно улыбнулся ребенку и спросил:

— А Гарри дома?

Мальчик выпучил глаза и, наконец справившись со своими чувствами, еле ворочая языком, пробормотал:

— Какой Гарри?

Послышался уже лёгкий топот ног, и на сцене появился новый участник событий. Худощавая блондинка высокого роста и длинной шеей, предназначенной специально для того, чтобы подглядывать за соседями и набираться от них всевозможных сплетен из-за забора. Её лошадиное лицо не выражало ровным счётом ничего, пока она не увидела нежданных гостей. В глазах сначала заиграли искорки раздражения, в мгновение сменившиеся удивлением и стыдом перед соседями.

«Что они подумают, увидев, какой народ к нам ходит как к себе домой?»

— Кто вы такие? — чётко выделяя каждое слово, спросила она, вглядываясь в незнакомцев.

— Добрый вечер. Я Альбус Дамблдор, а это Минерва Макгонагалл. — представился седовласый старец, а потом, поняв, что ответа не последует, продолжил: — Мы пришли к вам по поводу Гарри. Он...

— Какого Гарри? — бесцеремонно перебив Владыку магии, тупо поинтересовалась Петунья. На заднем фоне шмыгнул носом Дадли.

— Как какого? Сына вашей сестры, — ахнула Макгонагалл.

— У меня нет сестры. Я росла единственным ребенком, — с прищуром наблюдая за незнакомцами, проинформировала их Петуния.

— Нет? — удивлённо спросил Дамблдор, вглядываясь в глаза женщины и ища в них... Подвох? Ложь? Шутку? Взгляд Петунии резко расфокусировался, зрачок затуманился. Макгонагалл насторожилась, а потом недовольно посмотрела на Альбуса, маскируя агрессивное шипение под кашель. Когда миссис Дурсль вернула себе адекватный вид, Дамблдор грустно вздохнул, выражая всем своим видом невыносимую тревогу и печаль, становясь в миг похожим на нормального уставшего столетнего старичка с грузом ответственности и ошибок на ссутулившихся плечах. Уже идя по извилистой улочке Магнолий, Альбус просветил спутницу о своих ментальных похождениях.

— Ей подделали память. Она действительно не помнит ни свою сестру, ни племянника.

— Но... Кто? — ахнула Минерва, а потом тихо спросила, боясь услышать ответ. В ее голове пронеслись тысячи мыслей, и одна была хуже другой. — А главное — зачем?