Бесполезная (джен)

Она всегда была в тени своего окружения.

Не из-за застенчивости — просто так было проще.

Вивьен не любила говорить много. Это шло из детства.

Бабушка любила рассказывать истории — о звёздах, судьбах и людях, которые якобы могли читать будущее по ладоням. Когда Вивьен пыталась вставить слово, та одёргивала:

«Не перебивай взрослых».

И Вивьен замолкала.

Отец хотел сына, но получил дочь — и с тех пор смотрел на неё, как на напоминание о несбывшемся. Женщине в этом доме слова не давали, и вскоре она перестала их искать.

Жили они в Бирмингеме, в районе, где окна редко светились до утра, а запах дешёвого пива смешивался с дождём и гарью старых труб. Дома всегда было немного тесно — от запаха табака, от невыключенного радио, от усталости.

Бабушка зарабатывала гаданием, раскладывала карты в лавке рядом с прачечной.

Отец пил — не со зла, просто не умел иначе. После смерти матери, когда Вивьен было восемь, в доме стало ещё тише.

Не тоскливо — просто тихо, будто всё важное уже произошло, и оставалось только жить.

Она никогда не была лишней — просто была. Не стремилась выделиться, не жаловалась.

В школе отвечала, когда спрашивали, улыбалась, когда нужно. После уроков заходила в библиотеку — тёплое место с запахом старых страниц и мокрых плащей. Она читала всё подряд — от сказок до старых учебников, но ни одна книга не рассказывала про то, как стать видимой.

Она не считала себя несчастной.

Ее жизнь была просто обычной.

В обычной школе всегда находились те, чьи голоса звучали громче и увереннее.

Она сидела на задней парте, писала аккуратно, отвечала тихо, не ошибаясь — и всё равно будто не существовала.

В младшей школе она всегда была с кем-то, но её присутствие было номинальным.

Если Вивьен заболевала, ничего не менялось.

Никто не спрашивал, как она себя чувствует.Разве что несколько общих фраз — и привычная улыбка в ответ:

«Всё хорошо».

Иногда ей хотелось верить в рассказы бабушки. В какие-то чудеса.

У той были странные книги, которые она никому, кроме мамы, не давала читать.

Часто ворчала и обзывала отца непонятным словом — «маггл».

Вивьен тогда думала, что это очередное запретное слово, за которое полагается газетой по голове.

Помнился один вечер — дождливый, шумный, с запахом пролитого пива.

Она уронила куклу — единственную. Ту самую, что когда-то отдала соседка.

Кукла была старой, посеревшей от времени, в платье, которое мама сшила из наволочки.

Папа, вернувшись пьяный, споткнулся о неё в коридоре. Раздался хлопок, ругательство — и кукла полетела в стену.

Голова отлетела, ножка покатилась под шкаф.

Вивьен замерла, потом заплакала — тихо, чтобы не слышали.

И тогда это случилось.

Мгновение — вспышка, как от спички. Воздух стал густым, пахнущим озоном.

Когда она, дрожа, подняла куклу, та была цела. Даже волосы на ней стали гуще, мягче.

Она не рассказала об этом никому.

Да и кому? Взрослые не поверили бы.

Но с тех пор бабушкины истории звучали немного иначе — не как выдумки, а как что-то, что могло бы быть правдой.

Когда пришла сова, это показалось шуткой.

Птица билась в стекло, громко, настойчиво, будто знала, что в этом доме никто не ждёт гостей.

На лапе — конверт.

Толстый, жёлтоватый, с сургучной печатью и запахом старых книг и воска.

Хруст печати эхом отозвался где-то глубоко в голове, словно треснула не бумага, а что-то внутри.

«Хогвартс. Школа чародейства и волшебства».

Слова казались выдумкой, взятой из бабушкиных историй.

— Это... шутка? — выдохнула Вивьен.

Бабушка, напротив, оживилась.

— Нет, нет, детка! Я же говорила — кровь всё помнит! Карты обещали вести из прошлого! — приговаривала она, дрожащими пальцами прижимая письмо к груди.

Отец промычал что-то невнятное, не отрываясь от бутылки.

А бабушка уже говорила про то, как «всё возвращается», и как когда-то её прадед якобы учился в «такой же школе».

К школе закупалась не Вивьен.

Бабушка, словно вернувшись в собственное детство, бегала по Косому переулку, спорила с продавцами, рассматривала котлы и чернильницы, выбирала между перьями.

Иногда она поглядывала на внучку — так, будто впервые видела в ней что-то большее, чем просто девочку.

Даже в банк заходила — спросить про вклад на какую-то фамилию, давно забытую, может, из тех самых «родственников-волшебников».

Но клерк только странно посмотрел, хмыкнул и буркнул что-то вроде:

«Выжгли всех сквиблов, мадам».

Бабушка после этого больше не спрашивала.

В лавке Олливандера стояла очередь.

Дети выходили оттуда сияющие, размахивая новыми палочками, и каждая история начиналась с: «Она сама меня выбрала!»

Когда подошла очередь Вивьен, всё произошло быстро.

Олливандер достал простую коробку, открыл и кивнул:

«Попробуй».

Вивьен сжала палочку — и воздух будто дрогнул.

Ольха, перо гиппогрифа.

Не самое редкое, не самое красивое сочетание.

— Гибкая, упрямая, — сказал старик. — Любит тех, кто не сразу говорит о своих намерениях. Подойдёт.

Вивьен просто кивнула.

Не восторженно, не удивлённо — будто всё это было не чудом, а чем-то, что просто случилось.

Как дождь. Как жизнь.

Последнюю ночь перед отъездом бабушка не спала.

Раскладывала карты, шептала, иногда смотрела на Вивьен, будто пытаясь запомнить каждую черту лица.

— Твоя мама гордилась бы тобой, — сказала она вдруг. — Только не теряй себя, слышишь?

Вивьен кивнула, не зная, что ответить.

За окном шумел дождь.

Пахло воском, бумагой и старым домом.

И впервые за долгое время ей не хотелось засыпать — вдруг всё это исчезнет, как сон.

В Хогвартс-экспрессе стоял гул.

Смех, разговоры, шелест фантиков и мерцание заклинаний.

Старшие курсы искали знакомых, первогодки сбивались в кучки.

Мир вокруг жил громко, уверенно.

Вивьен сидела у окна и старалась не мешать.

Поначалу к ней обращались, задавали вопросы, предлагали сладости.

Она отвечала уклончиво, мягко, без увлечения — и вскоре разговоры обратились к другим.

В купе появился мальчик, чей голос звучал громче всех — Энтани Фенри.

Он говорил много, думал мало и буквально дымился энтузиазмом.

С гордостью рассказывал, что хочет, как его старший брат, попасть на Гриффиндор.

Странный выбор для умника, подумала Вивьен, но светлые кудряшки и открытая улыбка действительно напоминали льва из книги.

Она слушала его краем уха, иногда кивала, отвечала тихо, коротко.

Сначала к ней пытались обратиться, что-то спрашивали, шутили, но постепенно интерес угас.

Она осталась рядом, как тень — присутствующая, но не мешающая.

Так, как она умела.

Энтани Фенри был самым ярким пятном.

Много говорил, мало думал, дымился энтузиазмом, и всё его тело кричало, что он хочет, как его старший брат, попасть в Гриффиндор.

Странный выбор для ученика-уникума, но светлые кудряшки и открытость мыслей роднили его с львами.

Вивьен подумала, что в книжке у льва тоже светлая грива, а Гриффиндор, по описанию, — пристанище для таких эмоциональных, шумных людей.

Она же… куда хочет?

Вивьен даже не задумывалась об этом.

Просто шла, прижимая чемодан, слушая шум и смех, чувствуя себя одновременно частью и совсем посторонней.

И вдруг словно колокольчик прозвенел голос белобрысой девочки-куклы — Марго.

Он был лёгким, звонким, сразу приковал взгляд. Вивьен заметила, как Марго смеётся, говорит быстро, а каждый её жест словно подчёркивал, что она центр этой маленькой вселенной.

И Вивьен впервые поняла, что рядом с кем-то таким быть не страшно — даже если сама остаёшься тихой, почти незаметной.

Она прижала чемодан к груди, стараясь улыбнуться, и вдруг почувствовала, что может выдержать этот шум, эти взгляды, этот поток чужих эмоций.

Как будто мир, который всегда был слишком громким и чужим, внезапно принял её присутствие — тихое, осторожное, но своё.Она всегда была в тени. Не из-за застенчивости — просто так было проще и спокойнее.

Вивьен молчала, и это шло из детства. Бабушка обожала рассказывать истории о звёздах, судьбах и гадании по линиям ладони. Когда Вивьен пыталась вставить слово, бабушка одёргивала её:

— Не перебивай взрослых.

Вивьен замолкала и слушала.

Отец Вивьен мечтал о сыне, но родилась она. Он смотрел на неё с горечью, как на напоминание о несбывшемся. В этом доме женщине не давали слова, и вскоре она научилась молчать.

Они жили в Бирмингеме, в районе, где окна редко светились до утра, а запах дешёвого пива смешивался с дождём и гарью старых труб. В доме всегда было тесно — от запаха табака, невыключенного радио и усталости.

Бабушка зарабатывала гаданием: раскладывала карты в лавке у прачечной. Отец пил, не со зла, просто не умел иначе. После смерти матери, когда Вивьен было восемь, в доме стало ещё тише.

Не грустно — просто тихо, как будто всё важное уже произошло.

Вивьен не была лишней — она просто была. Не пыталась выделиться, не жаловалась. В школе отвечала, когда спрашивали, улыбалась, когда нужно. После уроков заходила в библиотеку — место с запахом старых книг и мокрых плащей. Она читала всё подряд, но ни одна книга не объясняла, как стать видимой.

Вивьен не считала себя несчастной. Жизнь была не плохой — просто чужой. В школе всегда находились те, чьи голоса звучали громче. Она сидела на задней парте, писала аккуратно и отвечала тихо. Даже если она не ошибалась, её словно не существовало.

В младших классах у неё всегда был кто-то рядом, но её присутствие было лишь номинальным. Если Вивьен болела, ничего не менялось. Никто не спрашивал, как она себя чувствует. Только несколько общих фраз — и привычная улыбка в ответ: «Всё хорошо».

Иногда ей хотелось верить в бабушкины рассказы. В какие-то чудеса. У неё были странные книги, которые она никому, кроме мамы, не показывала. Часто она ворчала и называла отца «маггл». Вивьен тогда думала, что это очередное запретное слово.

Однажды вечером, когда шёл дождь, она уронила куклу — свою единственную игрушку. Кукла была старой, в платье, сшитом мамой из наволочки. Отец, пьяный, вернулся домой и споткнулся о куклу. Раздался хлопок, она полетела в стену, голова отлетела, ножка закатилась под шкаф. Вивьен замерла, а потом тихо заплакала.

И тогда произошло нечто странное. Вспышка, как от спички. Воздух стал густым, пахнущим озоном. Когда она дрожащими руками подняла куклу, та была цела. Даже её волосы стали гуще и мягче.

Вивьен никому об этом не рассказала. Взрослые бы не поверили. Но с тех пор бабушкины истории звучали по-другому — как нечто возможное.

Когда сова принесла письмо, это показалось шуткой. Птица билась в окно, громко и настойчиво, будто знала, что здесь её никто не ждёт. На лапе был конверт — толстый, желтоватый, с сургучной печатью.

«Хогвартс. Школа чародейства и волшебства», — гласили слова. Вивьен не поверила своим глазам.

— Это шутка? — выдохнула она.

Бабушка оживилась:

— Нет, дорогая! Я же говорила — кровь всё помнит! Карты обещали вести из прошлого! — приговаривала она, прижимая письмо к груди.

Отец что-то промычал, не отрываясь от бутылки. Бабушка продолжала говорить о том, как «всё возвращается» и как её прадед учился в «такой же школе».

Вивьен не участвовала в сборах. Бабушка, словно вернувшись в детство, бегала по Косому переулку и выбирала вещи для школы. Иногда она поглядывала на Вивьен, как будто видела её впервые.

В банке бабушка спросила про вклад на какую-то фамилию. Клерк странно посмотрел на неё и буркнул:

— Выжгли всех сквиблов, мадам.

Бабушка больше не спрашивала.

Когда они пришли в лавку Олливандера, там была очередь. Дети выходили оттуда счастливые, размахивая новыми палочками. Каждая история начиналась с фразы: «Она сама меня выбрала!»

Вивьен подошла к Олливандеру. Он достал простую коробку, открыл её и кивнул:

— Попробуй.

Вивьен сжала палочку, и воздух будто дрогнул. Ольха и перо гиппогрифа. Не самое редкое сочетание.

— Гибкая, упрямая, — сказал старик. — Любит тех, кто не сразу говорит о своих намерениях. Подойдёт.

Вивьен кивнула.

В последнюю ночь перед отъездом бабушка не спала. Она раскладывала карты, шептала что-то и смотрела на Вивьен, будто пытаясь запомнить каждую её черту.

— Твоя мама гордилась бы тобой, — сказала она. — Только не теряй себя, слышишь?

Вивьен кивнула, не зная, что ответить. За окном шумел дождь, пахло воском, бумагой и старым домом. Впервые за долгое время ей не хотелось заснуть — вдруг всё это исчезнет.

В Хогвартс-экспрессе стоял гул. Смех, разговоры, шелест фантиков и мерцание заклинаний. Старшие курсы искали знакомых, первогодки сбивались в кучки. Мир вокруг жил громко и уверенно.

Вивьен сидела у окна и старалась не мешать. Поначалу к ней обращались, предлагали сладости, но она отвечала уклончиво. Вскоре разговоры переключились на других.

В купе появился мальчик — Энтани Фенри. Он говорил много, думал мало и дымился энтузиазмом. С гордостью рассказывал, что хочет попасть на Гриффиндор, как его старший брат. Вивьен подумала, что это странный выбор для умника. Но светлые кудряшки и открытость мыслей делали его похожим на льва.

Девочка вспомнила, что в книжке у льва тоже светлая грива, а Гриффиндор — пристанище для эмоциональных, шумных людей. Она же... куда хочет? Вивьен даже не задумывалась об этом. Она просто шла, слушая шум и смех, чувствуя себя одновременно частью и посторонней.

Будущая первокурсница слушала его краем уха, иногда кивала. Сначала к ней пытались обратиться, шутили, но постепенно интерес угас. Она осталась рядом, как тень — присутствующая, но не мешающая. Так, как она умела.

И вдруг звонкий голос белобрысой девочки — Марго — привлёк её внимание. Вивьен заметила, как Марго смеётся и говорит быстро, будто она центр этой маленькой вселенной. И Вивьен впервые почувствовала, что рядом с кем-то таким быть не страшно. Она прижала чемодан к груди и улыбнулась. Вдруг она поняла, что может выдержать этот шум и поток чужих эмоций.

Мир, который всегда был слишком громким и чужим, внезапно принял её.