ТомоМурзик (джен)

Путешествие в боковой коляске мотоцикла было чистым адом. Ветреная, холодная ночь, рёв двигателя, ужасающая высота — всё это будило в Томе первобытный, кошачий страх, который он тщетно пытался подавить холодными рассуждениями о аэродинамике. Он забился в самый дальний угол корзинки, дрожа от унижения и ярости.

Когда они, наконец, приземлились на пороге дома №4 на Тисовой улице, Том почувствовал атмосферу этого места даже сквозь стенки корзины. Уныние. Заурядность. Антимагия. Это было похоже на сырую, шерстяную тряпку, наброшенную на его сознание.

Хагрид оставил корзинку рядом со спящим Гарри, и гигантские шаги удалились. Том лежал в темноте, прислушиваясь. Тишину нарушал лишь тихий писк Гарри да храп из-за двери — громкий, властный, полный самодовольства. Дурсль.

Он пытался строить планы. Ему нужно было учиться контролировать магию в этом теле. Ему нужно было найти способ сообщить своим Пожирателям... но как? Он был слепым, беспомощным котёнком, запертым в доме маглов.

Его мысли прервало новое ощущение. Холод. Сквозняк от щели в двери заставил его инстинктивно съёжиться. Он ненавидел эту слабость. Но его крошечное тело, лишённое тёплого меха взрослого кота, дрожало против его воли.

Внезапно дверь скрипнула. Его подняли. Грубые, неласковые руки. Пахнущие ланолином и чем-то кислым.

— И этого тоже? — проворчала женский голос, пронзительный и недовольный. — От них одни хлопоты, а тут ещё и животное. Блох принесёт.

— Выбросишь утром, — буркнул сонный мужской голос. — Или утопишь. Пусть хоть ребёнок поспит.

Утопить. Мысль ударила в Тома, как молоток. Ярость вспыхнула с новой силой. Он — Тёмный Лорд! Его угрожают утопить! Он сосредоточился, пытаясь выбросить импульс, который разбил вазу у Поттеров. Но тело не слушалось. Всё, что он мог издать — это слабый, шипящий выдох.

Петунья фыркнула и отнесла корзинку в какую-то маленькую, пропахшую пылью и химией комнату — чулан под лестницей. Поставила на пол рядом с корзиной Гарри.

— Чтобы не пакостничал, — бросила она в пространство и захлопнула дверь.

Тьма. Абсолютная. Но для слепого котёнка это не имело значения. Его мир сузился до звуков и запахов. Он слышал ровное, беззаботное дыхание Гарри. И чувствовал собственный голод — томительный, сводящий с ума.

Прошли часы. Дни? Время для него потеряло смысл. Его будил только голод, холод и мокрая пелёнка, которую Петунья меняла Гарри с отвращением на лице. Ему принесли блюдце с каким-то жирным, тёплым молоком. Он, аристократ духа, потомок Слизерина, с отвращением лакал его, потому что инстинкты были сильнее гордости.

И всё это время он спал. Спал по двадцать часов в сутки. Его разум, сросшийся с душой котёнка, не выдерживал нагрузки. Сны были хаотичными: ему снилось, что он гоняется за Пивзом по бесконечным коридорам Хогвартса, но вместо ног у него были короткие лапки. Ему снилось, что он произносит речь перед Пожирателями, а вместо угрожающего шипения из его глотки выходит лишь жалкое «мяу».

Но самое страшное происходило наяву.

Однажды ночью Гарри заплакал — не громко, а тихо и жалобно. Том, разбуженный этим звуком, с раздражением попытался заснуть. Но плач не умолкал. И тогда его тело, движимое не его волей, а чем-то глубоким и врождённым, пошевелилось. Он, ещё не видящий, наощупь подобрался к теплу, исходящему от ребёнка. Уткнулся мокрым носом в его щёку. И издал тот самый, ненавистный, предательский звук.

Муррррр...

Вибрация прошла по всему его маленькому телу, успокаивая, согревая. Это было сладко. Это было унизительно.

Гарри утих, его дыхание стало ровным.

А Том лежал, оцепенев от ужаса. Он мурлыкал. Мальчику, который его уничтожил. Он пытался остановиться, сжаться в комок, подавить эту физиологическую реакцию. Но мурлыканье, раз начавшись, утихало медленно, как затихающий маятник.

Это была не любовь. Он клялся себе, что это была не любовь. Это был инстинкт оберега. Магия порога, вшитая в его кошачью природу Лили Поттер. Он был вынужден защищать этот «порог», эту «семью», даже если она состояла из маглов и его заклятого врага.

Он мурлыкал, чтобы успокоить ребёнка, потому что спокойный ребёнок означал меньше шума и меньше внимания со стороны Дурслей. Да, именно так. Это была стратегия. Самосохранение.

Он повторял это себе снова и снова, лёжа в темноте под лестницей, пока его тело, вопреки воле разума, не начинало мурлыкать снова, чувствуя тепло и покой спящего рядом Гарри.

Он ненавидел это. Но даже ненависть не могла противостоять врождённому заклинанию, наложенному на него самой Лили: быть оберегом. Защищать её сына. Даже ценой собственной, тёмной души.