Настоящий Человек (джен)

Теперь, когда я могу заново проживать мои самые важные воспоминания, через меня прошёл прилив сил. Словно я снова ожил.

Будто тусклая мгла у меня в голове рассеялась, а моя мысль почти вернулась к прежней широте. Не могу поручиться, что это не эффект плацебо, но я чувствовал себя ближе к самому себе. Пожалуй, мне и этого хватит.

Так я и оказался здесь, где нахожусь теперь: на широкой дороге к человеческой деревне, названия которой я ещё не знал. На мне был наиболее целый рваный плащ, добытый в одном из гнёзд, а ещё прочая одежда, которую я собрал за прошедшие годы.

Бытие демоном означает не знать тревожности.

Это, помимо прочего, один из немногих плюсов моей притуплённой эмоциональности, и я этим пользовался.

Если рассуждать трезво, будь я всё ещё человеком, я понимал бы, что у меня почти нет ни имущества, ни привязанности к хижине или к этим местам: случись спасаться бегством, терять мне было бы немного. И всё же я бы тревожился, даже боялся идти в человеческую деревню, не выдавая себя. Боялся бы разоблачения, последующей стычки, чужого презрения и страха.

Будучи демоном, я лишь знал умом, что всё это будет следствием разоблачения, а также что моей жизни может угрожать опасность, если местный престарелый священник начнёт размахивать божественной магией. Я не тревожился и не колебался.

Разумеется, к походу в деревню я подготовился.

Были правила, которым я обязан был придерживаться и о которых мне требовалось поразмыслить ещё до того, как вообще помыслить о дороге в деревню. Это были не мои собственные установки. Это были правила, знакомые мне ещё по человеческой жизни, где я вырос в религиозной семье. В прошлой жизни я мало о них задумывался: у меня не было возможности по‑настоящему их игнорировать, ведь общество, частью которого я когда-то был, заставляло меня им следовать.

Теперь же я вне их власти.

И всё же с тех пор я многое переосмыслил. Как однажды велел Господь, так я и собираюсь поступать — не из страха наказания, а потому что у меня есть выбор, и я выбираю слушать Его слово.

Эти заповеди знают все. На них держится мораль, в каком виде мы её знаем.

1. Почитай одного только истинного Бога.

2. Не сотвори себе кумира и идолов, не поклоняйся твари, но Творцу.

3. Благоговейно произноси имя Божие, не произноси его всуе, без нужды.

4. Седьмой день недели посвящай Богу.

5. Почитай отца и мать, чтобы было тебе хорошо, и чтобы ты долго прожил на земле.

6. Не убий.

7. Не укради.

8. Будь верным, свято храни свою семью, не предавай её, береги её.

9. Не обманывай.

10. Не пожелай ничего чужого.

В прошлой жизни я был не самым ревностным христианином, а теперь я и вовсе демон. Причин моего нынешнего положения можно придумать много, но мне хочется верить, что это испытание от Бога.

Потому что это простое и изящное объяснение, и потому что, несмотря на всю современную разоблачающую риторику моего времени в адрес христианства, по сути, христианские добродетели почти идеально совпадают с моими нравственными установками. Если бы мне предстояло выбрать высшую силу, властвующую надо мной, я бы выбрал единого истинного Бога и хотел бы верить, что Он праведен и милостив. Любая иная возможность тревожна, даже в моём проклятом нынешнем существовании.

Ибо если я здесь не по милости Божией, значит, я игрушка какой‑то иной силы. А верить в это мне вообще не хотелось.

На первый взгляд может показаться забавным: демон поклоняется Богу. Но я не библейский демон. Я не проклят по умолчанию; я знаю, что у меня есть бессмертная душа — моё проклятие как раз и построено вокруг взаимодействия с ней!

Ещё в первые недели в этом мире я решил, что меня испытывают. Не карают, не как в случае с Каином, — потому что, хоть меня и занимало прежде всего то, как справиться с издержками моего нынешнего бытия, у него нашлось и немало плюсов. В новой жизни мне даровано многое. Мне дали великую силу, но отняли способность испытывать эмоциональное вознаграждение за добро.

Возможно, это гордыня, но очень уж оно звучит как самая библейская из всех ненаписанных историй, какие мне доводилось вообразить.

Человеку дарована огромная сила, но способность радоваться альтруизму отнята. Останется ли он добрым по своему выбору?

Остались только я и мои принципы — те самые, на которых был выстроен мой характер. Злой человек (да, пожалуй, и большинство людей) не особо станут тревожиться, запятнав руки раз‑другой.

Но я понимал, насколько это скользкая дорожка. Ступать на неё я не собирался — по крайней мере, без страховки.

Может, это тоже отголоски гордыни во мне, но я верю, что до сих пор я выдерживаю испытание достойно. Мои руки не запятнаны чужой кровью, мои уста не омрачены ложью. Возможностей творить добро у меня было мало — потому и добра я сделал немного. Зато искушений легко сотворить зло и вкусить от этого удовольствие было предостаточно. И я отказался от этого.

Испытывался самый стержень моего «я» — моя простая, первичная праведность. В это я и выбрал верить.

Разумеется, держаться этих принципов трудно, а дальше будет ещё труднее. Я уже постановил для себя, что все Божьи заповеди касаются людей, эльфов, дворфов и прочих эмоционально и интеллектуально развитых рас этого мира, но не моих собратьев‑демонов.

Сын Божий однажды сказал:

«И во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом Закон и учение Пророков.»

Но демоны неспособны психологически и интеллектуально отвечать добром на доброту и милосердием на милосердие — по крайней мере до тех пор, пока я не создам заклинание, которое очеловечит демонов. Следовательно, на них не распространяются те места Писания, что учат обращению с ближними: демоны не люди. Пока ещё нет.

Я не способен на любовь, не способен на сострадание — на самую базовую добродетель, которой учит Библия.

Но это не значит, что я не могу жить в согласии с Писанием — и в будущем снова выбрать путь, на котором чувство добра возвращается в сердце, а не игнорируется, как я делал в прежней жизни.

При всём при этом не убивать и самому не погибнуть с моим новым проклятием теперь будет куда проще.

Лично убедившись, что оно сработало на демоне, переживавшем память человека, я был уверен: оно сработает и на людях. Это было инстинктивное понимание, которое я могу выразить словами.

Моё проклятие — проклятие Резонирующая Душа — имеет ограничения.

Их было четыре, о которых я знал на текущий момент:

1. Мне нужно коснуться цели, чтобы наложить проклятие.

2. Я должен знать то воспоминание, которое заставляю цель пережить. Мне надо понимать, что именно произошло в жизни этого человека, чтобы привязать проклятие к событию.

3. Мана цели и её количество каким‑то образом коррелируют с эффективностью проклятия.

4. Поскольку проклятие подключается к душе цели и вталкивает переживание в её тело, я могу заставить цель видеть только воспоминания самой цели.

По сути, моё проклятие погружало того, на кого оно наложено, в видение, из которого нельзя вырваться. На монстрах мне удавалось держать их выведенными из строя около часа, но лишь потому, что они проживали воспоминания максимум вчетверо быстрее реального времени. То есть на каждые четыре часа памяти приходился один час неподвижности.

У людей маны меньше, чем у тех монстров, на которых я это испытывал (а это верно для большинства людей), следовательно, одного касания хватит, чтобы вывести их из строя как минимум на столь же долгое время, а скорее всего и дольше.

Как демон, я, разумеется, много тренировался в укреплении тела маной, стремясь стать быстрее, сильнее, выносливее. В здоровом теле — здоровый дух, как говорится.

Я знал, что маг — а значит, вероятно, и демон — может становиться сильнее, упражняясь со своей энергией, подобно тому как атлет развивает силу, тренируя мышцы. Поэтому я следил за тем, чтобы как следует выматывать себя, оттачивая базовые способности хотя бы раз в день — и так протяжении четырнадцати лет.

Так что если начнётся драка, я смогу с нечеловеческой скоростью коснуться всех нападающих, вывести их из строя и отступить.

Разумеется, прежде чем решиться войти в деревню, я хорошенько разведал её.

Там выделялись трое с уровнем маны выше среднего — мои инстинкты и логика относили их к опасным, при условии, что здесь не живёт кто‑то, постоянно скрывающий свою ману.

Были у меня сильные сомнения по поводу последнего. И это не демонические инстинкты во мне говорят — я просто помню, что в сериале это показано как редчайшее умение, которым владели лишь Фрирен, её ученица и её наставница. Для большинства людей оно слишком трудоёмко и непрактично.

Как демон, который сейчас пытается овладеть подобным умением, могу подтвердить: жить с подавленной маной трудно. Для такого демона, как я, это ещё и инстинктивно кажется неправильным во всех отношениях — впрочем, вероятно, это просто моя природа ворчит.

И всё же в деревне нашлись трое людей, которых стоило опасаться.

Один из них священник. Имени его я так и не узнал, лишь однажды мельком увидел, наблюдая за деревней последнюю неделю (кроме воскресенья, которое я провёл в молитве). Он был преклонного возраста.

Ещё двое — охотники: одного звали Мутиг, он, похоже, был отцом. Имени второго, ещё не выросшего юноши, мне подслушать не удалось.

Хотя у демона чувства остры, а я ещё и усиливал их магией, без риска приблизиться к деревне и выдать себя возможностей подслушать было у меня не так уж много. Единственная причина, по которой я осмелился так долго наблюдать и подойти сейчас, — я неплохо маскирую свою ману. Я постоянно опускаю её до уровня обычного человека. Пока я не творю заклинаний и ограничиваюсь лишь самоусилением, меня, вероятно, не заметят.

К сожалению, при накладывании проклятия мана у меня начинает слегка колебаться. Я не знаю, насколько это заметно другим, но для надёжности решил считать, что заметно очень, и действовать исходя из этого.

Несовершенство моего ремесла задевало мою гордыню.

Хотя одежда у меня была местами заношена и изодрана, на мой взгляд, выглядела она вполне прилично. На бедре у меня висел один из лучше сохранившихся полуторных мечей.

На мою голову был накинут капюшон: он аккуратно скрывал большую часть волос, значительную часть головы и мои рога. К счастью, угол их роста не заставлял ткань подозрительно торчать.

В противном случае мне пришлось бы их срезать — и затем подавлять инстинктивный порыв к регенерации. Разумнее, конечно, было бы именно отпилить их, но, Господи, помилуй: хоть моё чувство боли и притуплено, оно никуда не делось, а рога крайне чувствительны! Чувствительнее почти всего остального, разве что за исключением гениталий. Я могу лишь представить, насколько больно их удалять — вероятно, сопоставимо с тем, как если бы человеку отрезали крайнюю плоть.

Не то чтобы я когда‑либо понимал этот обряд — или американцев.

Перевалив через очередной холм, я увидел деревню.

Она притихла среди высоких сосен и поросших мхом валунов; несколько деревянных и каменных домов теснились вокруг небольшого, временем потёртого колодца. Из труб домов тонкими струйками тянулся дым, в прохладном воздухе стояли запахи дров и печёного хлеба. Эти ароматы не вызывали во мне ничего тёплого, хотя я их без труда узнавал. Куры важно расхаживали у кривых изгородей, пёс один раз тявкнул и юркнул под телегу.

Когда я вышел на укатанную грунтовку, двое ребятишек прервали свой поединок на палках и уставились на меня. Старик на окраине поля — мозолистые руки и едва заметная мана выдавали в нём простого землепашца — лениво поднял руку в приветствии и вернулся к укладке колотых поленьев. Женщина в залатанном переднике подметала крыльцо, коротко вскинула взгляд, с любопытством окинула им меня, но не всполошилась.

Лес плотно подступал к краям деревни, но сама деревня явно его не страшилась — видимо, привыкла к его теням, а окрестности, вероятно, были вычищены охотой от монстров.

Я на миг остановился у входа в деревню. Я не ждал, что меня немедленно вычислят и встретят вилами с факелами, но прежний человеческий опыт не подсказывал мне, как именно отыскать всё, что мне нужно.

Немного помедлив, я вошёл и направился к центру деревни, к видневшемуся колодцу, чтобы оглядеться получше.

В ту неделю, что я наблюдал за деревней, я делал это в основном со стороны леса, прячась в тени и стараясь не оставлять следов, ведь охотников я всё-таки остерегался. Потому деревню я видел лишь с одной точки, и теперь размеры их полей производили куда более сильное впечатление.

Что ж, есть-то им что-то нужно.

— Прошу извинить, — я подошёл к женщине, что подметала своё крыльцо. Сделал я это после того, как вытащил из колодца ведро и отпил. Жест пустой, но заранее продуманный; для вида, чтобы сбить возможные подозрения. — Здесь есть лавка? Или кто‑нибудь, кто торгует писчими принадлежностями или тканью?

Женщина, казалось, немного растерялась, хотя не слишком. Её эмоции я читал с поразительной ясностью.

— У старой Вайзе, может быть, что‑нибудь найдётся, — неуверенно сказала она. — Хотя я не уверена, что она станет что-то продавать, — она жестом указала на дом, оплетённый лозами, с множеством цветочных клумб вокруг. — Она живёт там. Можете ещё обратиться к старику Фойеру, он наш священник.

Я кивнул. Мой инстинкт подсказывал мне одарить её искренней, располагающей улыбкой — рот у меня был на виду — и всем видом изобразить облегчение и благодарность, но всё это было бы ложью.

9. Не обманывай.

— Предположу, Вайзе знахарка? — спросил я, уже и так это сообразив.

Я видел эту женщину, наблюдая за деревней: она и правда была стара, но имени её я не знал. Маны в ней было больше, чем у большинства, но угрозой я её не считал, ведь магически она куда слабее меня, а в отличие от охотников, вряд ли компенсирует это инструментами и приёмами. Да и возраст берёт своё, если ты не маг.

— Да, — подтвердила женщина, слегка удивившись и, как я и ожидал, несколько смутившись моей холодности. — Или была ею. Теперь она почти не продаёт зелий, только лекарства, если кого‑то свалит жар.

— Я учту. Благодарю вас, — сказал я, сознательно не подделывая ни голос, ни мимику, лишь чуть поклонившись в знак признательности. Этот жест, в отличие от наигранной «теплоты», не был ложью: он передавал благодарность без притворства, что я её чувствую.

Я двинулся дальше, оставив женщину позади.

Постучав в нужную дверь, я стал ждать.

Наконец дверь открылась. На пороге стояла женщина преклонных лет, ей явно было за шестьдесят. Когда‑то, вероятно, у неё были густые, почти золотые волосы, но теперь они в основном поседели; глаза у неё были карие. Она была невысока — не знаю уж, какого роста я в этой жизни, но до моей груди она едва доставала.

— Ох ты ж, гость, да ещё и путник, — сказала она, распахнув дверь шире и приветливо улыбнувшись мне. — Чем могу помочь тебе, юноша?

— Зависит от того, сможете ли вы кое‑что мне продать, — вежливо ответил я. — Мне нужны некоторые вещи. Деньги при мне есть.

Женщина моргнула, будто её смутило что‑то в моих манерах, это я уловил. Но даже с человеческими воспоминаниями, ещё свежими в голове, я не понял, что именно в моём поведении заставило её, как и ту другую женщину, так отреагировать.

— Конечно, поговорим внутри. Прошу, входи, — сказала она, отступая в сторону.

Я вошёл, хотя внутри оставался слегка озадаченным.

Я ожидал большего подозрения. Большей осторожности. Я же всё-таки демон, и проникнуть сюда мне почти ничего не стоило. Будь я другим, эта деревня уже лежала бы вырезанной, не сумев оказать сопротивления.

Я молод, но с немалой долей уверенности могу сказать: с большинством людей здесь я бы справился.

Быть может, священник или охотники смогли бы меня убить — хотя, вероятно, я переоцениваю возможности людей, опираясь на примеры из той истории. Так или иначе, именно поэтому я подошёл к деревне, выбрав время, когда охотников не было, а священник, который и без того редко покидает церковь, оставался там.

Я ожидал большей осмотрительности. Они слишком беспечны.

Последовав за хозяйкой дома, я прошёл через прихожую. Внутри воздух был густ от смешанных запахов сушёных трав, земли и старого пергамента. Под балками висели связки лаванды, шалфея и незнакомых лесных трав — краски их выцвели, но аромат держался крепко. Вдоль стен тянулись полки, уставленные стеклянными банками с корнями, порошками и консервированными образцами; на каждой из них имелась аккуратная подпись ровной рукой.

В центре комнаты стоял добротный деревянный стол, поверхность которого несла шрамы долгих лет. На нём вперемешку лежали ступки с пестиками, всевозможные ножи и скребки, а рядом — раскрытые книги, исписанные заметками и украшенные ботаническими иллюстрациями.

Сама знахарка двигалась уверенно; руки её были въедливо окрашены многолетней работой с растениями. На ней было простое платье землистых тонов, а её когда‑то золотистые волосы, теперь уже с седые, были связаны в тыльной части полоской ткани.

— Проходите, проходите, сейчас поставлю чай, — засуетилась она, а я тем временем сел за небольшой обеденный столик у края комнаты.

С искренним интересом я разглядывал образцы и заготовленные растения, запоминая их. Некоторые я узнал, они попадались в лесу. Теперь я знал, что стоит собирать. По образцам было понятно и то, какие части ценятся — корни, стебли или цветы.

— Итак, чем я могу помочь? — спросила она спустя несколько минут, разлив нам травяной чай и усевшись напротив меня.

Запах у чая был безусловно травяной, но для моих демонических инстинктов он не был ничем аппетитным. Аппетитно пахли люди в деревне.

Впервые за многие годы я почувствовал голод.

Позыв убивать уже не был таким сильным — с ним я свыкся ещё в первую неделю, — но он по‑прежнему присутствовал.

— Как видите, при мне немного, — сказал я неторопливо, сделав большой глоток. На вкус он оказался таким же, как пах: ничем, что могло бы заинтересовать моё нёбо. — Одежда на мне, в общем-то, всё, что у меня есть, не считая рваных обмоток. Мне хотелось бы купить что‑то менее изодранное, — пояснил я, — но, возможно, не у вас, — добавил я, кивнув в сторону дома. — Я пришёл к вам потому, что мне ещё нужны чернила, бумага и книги. И желательно карта, если такая найдётся. Я вижу, что вы образованная женщина, так что надеюсь, у вас есть хотя бы часть того, что мне нужно.

Женщина чуть удивилась; откинувшись на спинку стула, она приподняла бровь.

— Какие именно книги интересуют?

— Любые, — сказал я после короткой паузы. — Если есть энциклопедия о монстрах или растениях, возьму. Что‑нибудь по истории, тоже куплю. Подойдут и религиозные тексты, — я на миг замолчал, медленно и намеренно покачав головой. — Подойдёт всё, мне просто нужны книги, чтобы скоротать время и, возможно, узнать что‑нибудь новое.

Это было правдой. Впрочем, я не ожидал, что у неё найдётся что‑то действительно ценное.

— Какая странная просьба! — женщина рассмеялась, кажется, вполне искренне.

Я промолчал.

— Ах, не подумай, что я смеюсь над тобой, юноша, но для такого потрёпанного путника у тебя приоритеты, надо сказать, любопытные, — сказала она добродушно, не скрывая иронии. — Карту, увы, продать я не могу: она у меня одна, и не знаю, будет ли проезжий купец ещё их возить. Зато у меня есть чернила и бумага, если интересно. И ты, может, удивишься, но у меня осталась одежда сына. Он был примерно твоего роста, может, как раз придётся впору.

Я моргнул. Это было неожиданно; похоже, она не ошиблась.

— Рад это слышать, — честно сказал я. Впрочем, радовался я скорее тому, что не придётся обходить всю деревню в поисках одежды.— Позволите мне перерисовать вашу карту на пергамент? Я заплачу сверх.

Женщина удивлённо посмотрела на меня, но покачала головой.

— Не тревожься почём зря. Если тебе просто нужно посмотреть её и срисовать, платить ничего не нужно. Я ведь ничего не теряю.

Неожиданно щедро с её стороны. С моим проклятием одного взгляда на карту хватило бы, чтобы помнить её в мельчайших деталях всю жизнь. Хотя женщина, разумеется, об этом не знала.

— Спасибо. По поводу книг... есть какие‑нибудь, которые вы готовы продать?

Женщина на секунду всмотрелась в меня и покачала головой.

— Таких книг, с которыми я готова расстаться за деньги, нет, милок. Хотя... — она скосила взгляд на мой меч.

Я просто подождал, пока она примет решение.

— ...Я могу отдать тебе гримуар с простым народным заклинанием, если поможешь деревне. В лесу завелась одна тварь, чересчур опасная для Мутига и юного Шнелля, из‑за неё они места себе не находят, — осторожно произнесла она. — От тебя веет авантюристом. Сможешь помочь?

Я на миг задумался над её предложением.

Это было рискованно — контактировать с теми, кого я заранее причислил к опасным.

Но женщина проявила ко мне доброту. Эта доброта не могла тронуть моё несуществующее сердце, но доброта остаётся добротой. На такое следует отвечать, когда можешь.

— Пожалуй, смогу, — сказал я правду. — И если вашей деревне грозит беда, я помогу, — я спокойно посмотрел женщине в глаза. — Но сперва я хотел бы получить одежду. В этих одёжках мне неудобно, — после паузы добавил я.

— Ах, ты уж потом расскажи, что с тобой приключилось! Эти лохмотья ты будто неделями не снимал, да ещё и в грязи в них повалялся!

— Это не так уж далеко от истины, — сказал я, глядя на стол и тщательно подбирая слова, чтобы не скатиться в привычное и случайно не солгать. — Я нашёл эту одежду в разбитой повозке, милях в десяти к юго‑западу отсюда, в лесу. По всей видимости, её уронила тварь, пытаясь расковырять ту. После встречи с летающим монстром эта одежда была лучше того, что у меня оставалось, — честно объяснил я, умолчав лишь, что случилось это лет семь назад.

— Ох ты ж, тогда понятно, почему при тебе почти ничего, — покачала головой женщина. — Ладно, схожу, посмотрю, что могу тебе дать. Попей пока чайку, — она с некоторым трудом поднялась, потом взглянула на меня. — Ах да, совсем вылетело из головы: меня зовут Вайзе. А тебя как звать, юноша?

Я послушно взял чашку, снова принюхался и сделал долгий, щедрый глоток.

— Я Альберт.

Женщина довольно кивнула и ушла в глубину дома.

Пока что большую часть целей, ради которых я пришёл в деревню, удалось выполнить.

Мне нужно было понять, где я и в каком временной промежутке нахожусь. Хронология «Фрирен» неочевидна, но с моим заклинанием, позволяющим заново пережить момент чтения манги, не составляло труда восстановить даты, имена и названия мест, хотя в прежней жизни у меня была ужасная память на такие вещи.

Нужно было выяснить, близко ли я к местам, где, насколько я помнил, громили армии Короля Демонов (что, в общем-то, происходило почти по всему континенту), и раньше происходящее или позже смерти Героя Химмеля. Я знал, что это не мифическая эпоха — о ней как раз было написано в священной книге, по которой я учил язык. Но помимо этого я опасно мало понимал об окружающем мире.

Мне также пора было уходить: монстры на моей привычной горе подходили к концу, а мне требовались свежие подопытные. Мне важно было понять, куда надо отправляться. Моя лесная хижина стала изживать себя — смысла в ней больше не было. Меня ничего тут не держало.

Карта наверняка помогла бы понять, где я, а парой осторожных вопросов можно было узнать, прославился ли уже Химмель или, может быть, его время уже миновало. Выяснить, повержен ли Король Демонов, тоже должно было быть нетрудно.

Оставалось лишь надеяться, что Король Демонов мёртв, и мне не придётся опасаться масштабных набегов демонов и того, что кто‑нибудь попытается силком загрести меня в их ряды.

Испытывая удовлетворение, я остался один. Во мне нарастало предвкушение: несмотря на риск, что охотники распознают во мне то, чем я являюсь, у меня был шанс впервые увидеть настоящий гримуар. Мне очень хотелось понять, как люди творят магию.

Помимо свежих образцов монстров, человеческие магические гримуары, пожалуй, являлись важнейшей частью моих исследований.

Спустя долгую минуту я поднялся: из соседней комнаты доносились звуки женщины, она что‑то искала, ворча себе под нос. Рассудив, что это не будет серьёзным посягательством на личное, я подошёл к её рабочему столу и осторожно стал разглядывать лежавшие вокруг дневники и книги.

С живым интересом я погрузился в рецепты и термины, которые нынешнему мне ровным счётом ни о чём не говорили.