Настоящий Человек (джен)

«Остерегайся своих желаний, ведь они могут исполниться.»

Одна из тех мудрых мыслей, которые раньше до меня по‑настоящему не доходили.

Помню, когда я был моложе, я любил предаваться мечтам. Я мечтал о магии и невероятной силе, о свободе от уз общества — о том, чтобы быть стихией, с которой все вынуждены считаться и которую боятся потревожить. Такой крутой парень — то есть я — жил бы к тому же в мире, где на каждом шагу, почти под каждым камнем, скрываются древние тайны, сокровища и необычайные люди.

То были детские фантазии, не более того. С возрастом было всё труднее позволять себе такие грёзы и получать от них настоящее удовольствие. В конце концов, сколько можно загораться праведным гневом в воображаемой битве с несуществующими лордами ситхов? И греть душу воображаемым обожанием несуществующей девы тоже можно лишь до поры.

И всё же, где‑то на задворках сознания у меня всегда теплилась тихая надежда: вдруг в моей жизни случится что‑то «волшебное». Вдруг инопланетяне окажутся реальными; вдруг Бог — тот самый, библейский — слышит меня, когда я порой к Нему обращаюсь. Вдруг человечество ещё при моей жизни освоит сверхсветовые перелёты, и я застану эпоху дикого запада в освоении космоса.

Теперь я знаю, что хотя бы какая‑то доля этих надежд оправдалась. Я уверен: Бог меня услышал.

Потому что вот он я: одарён силой, выходящей за пределы человеческой. Я бессмертен. Я живу в чужом мире, в декорациях самого настоящего фэнтези.

Но, как всегда, есть подвох.

Я сидел среди деревьев, на крошечной поляне недалеко от грубой хижины, которую соорудил себе. Птицы выводили трель во весь голос, как и положено в эту пору, а неподалёку журчала небольшая речушка — по сути, простой родник.

Я поймал взглядом своё отражение — одновременно знакомое и чужое. На меня смотрело юное лицо, не тронутое временем, никак не больше восемнадцати. Золотые волосы ниспадали шёлковым водопадом, обрамляя черты такой симметрии, что они граничили с божественными. Пронзительно-синие глаза таили глубину, никак не вяжущуюся с возрастом, а тонкое равновесие острых скул и мягких губ могло бы одинаково украшать мужское и женское лицо.

И всё же среди этой почти безупречности из висков плавно выгибались два толстых изогнутых рога, а их тёмно-алый оттенок резко контрастировал со светлыми прядями волос.

В кристально чистой воде отражался мужчина в лохмотьях, остатках старого плаща. Однако само тело было безупречным, с кожей такой гладкой и сияющей, что любая человеческая женщина кусала бы локти от зависти. На моих коленях лежал небольшой потёртый дневник; в руке — перо; рядом, в низкой траве, имелась аккуратно поставленная бутылочка с чернилами — всё это тоже отражалось в воде.

Но, глядя на себя, я не чувствовал ничего.

В этом, по сути, и была вся моя беда.

Демоны чувствуют не так, как люди. Да, мы испытываем эмоции, но они притуплены, недоразвиты. Удовлетворение от выполненного дела, особенно если оно связано с охотой на людей; гордость за сделанное, за достижение; гнев из‑за боли или оскорбления; страх смерти или боли — всё это мне доступно. Только эти ощущения гораздо слабее того, что я смутно помню из своей человеческой жизни.

Но более сложные чувства нашему роду — а значит и мне — недоступны. Я больше не способен испытывать вину. Я уже никогда не смогу гордиться кем‑то другим, не способен надеяться и не умею сострадать. О любви и привязанности и говорить нечего. Судя по моим, пусть и грубым, наблюдениям, разум демонов попросту не приспособлен к подобным вещам.

Это логично. Хищник на вершине пищевой цепи, от природы наделённый магической мощью, которую человеку пришлось бы взращивать с десяток лет; существо, способное регенерировать за счёт магической энергии, без труда усиливать собственное тело и рождённое с инстинктивной способностью подражать и быстро осваивать другие языки... зачем ему более сложные эмоции?

Люди и другие приматы вырабатывали их постепенно — как стайные существа, — дабы лучше выживать и действовать как общество. Демонам же общество не нужно: один демон, по сути своей, самодостаточное существо, которое может погибнуть лишь будучи убитым. В дикой природе такое почти невозможно, разве что убийцей окажется другой демон.

Я на миг прикрыл глаза. Затем, обмакнув перо в чернила, аккуратными штрихами продолжил выводить строки на языке, на котором научился писать, лишь разглядывая найденные мной книги. По всей видимости, мы, демоны, действительно на такое способны — как и на то, чтобы, лишь день‑другой понаблюдав за людьми, освоить их речь.

Я всё чаще ловлю себя на том, что забываю, каково это — ощущать те или иные вещи. Память о моей человеческой жизни меркнет. Я не думаю, что за этим стоит нечто сверхъестественное или побочный эффект моей реинкарнации; скорее, новые переживания с годами вытесняют прежние. Мы, демоны, существа, состоящие из магической энергии, принявшей плотную форму. Наши тела, даже изнутри, подражают человеческим, но это подражание в лучшем случае поверхностно. У нас есть печень, желудок, почки и мозг, но все они в общем-то рудиментарные органы, не имеющие реального назначения. Я провёл немало вивисекций на более слабых монстрах и знаю: даже повреждение мозга — если рана не слишком велика и не слишком нарушает структуру тела — на них не влияет. Уверен, со мной было бы точно так же, хотя смелости проверить подобное на себе у меня не хватило.

Единственный по‑настоящему жизненно важный орган у монстров и демонов является наше сердце; и, судя по моим наблюдениям, правильнее было бы называть его «ядром».

Демона можно убить двумя способами: либо разрушить тело настолько, что регенерация не поспеет за повреждениями — тогда вся конструкция распадётся в окружающую энергию, не справившись с возросшей нагрузкой на поддержание формы. Либо надо уничтожить наше сердце.

Сердце — вот единственное, чего мы не в силах восстановить.

Судя по моим исследованиям, причина в том, что сердце демона и есть ядро — источник всей нашей маны и вместилище сознания, памяти, самой мысли. По сути оно сердце и мозг одновременно, центр нашего существа.

Иначе говоря, как человеческий мозг со своими нейронами и гормонами задаёт личность, память, поведение и образ мышления, так и у нас, демонов, должен существовать внутренний центральный узел, управляющий всем. И, несомненно, это сердце. Отсюда и слово «ядро».

Вероятно, мои воспоминания меняются потому, что, подобно тому как у людей новый опыт перестраивает нейронные связи, где одни воспоминания размывает, а другие ассоциации, напротив, усиливает, так и мы, демоны, со временем перенастраиваемся под собственную жизнь.

Говоря простыми словами, если в прежней жизни мне было жаль раненое животное, а в этой я годами наблюдаю их смерть и не чувствую ничего, я неизбежно начну забывать, каким было то чувство, та жалость к раненым животным. А со временем и я вовсе наверняка перестану осознавать, что вообще должен такую эмоцию испытывать.

Тот же принцип распространяется почти на все мои эмоции — и, что важнее, на образ мышления. Умом я знаю, что когда‑то привык думать и поступать, принимая в расчёт других людей и их чувства. Теперь же я на это попросту не способен: мне приходится прилагать ощутимое, почти физическое усилие, чтобы представить, что почувствует человек, если я поступлю так или иначе. Будучи человеком, я делал это без труда — это было частью моего обычного мыслительного шаблона. Теперь же для меня это упражнение на воображение, где мне приходится заставлять себя учитывать кого‑то другого, кроме себя и своих сиюминутных целей.

Больше всего меня тревожит именно эта перестройка мышления. В моей прошлой жизни было известное высказывание: «Я мыслю, следовательно, существую». Но такими темпами я перестану мыслить по‑старому и стану не человеком в чужом теле, а настоящим, полным демоном со смутными воспоминаниями о том, что когда‑то был человеком. Первое — это я; второе — уже кто‑то другой.

Думая об этом преображении, я ни-че-го не чувствую — ни отвращения, ни страха. Полагаю, это похоже на то, как люди размышляют о том, что с возрастом станут другими.

Но умом я считаю такую перемену неприемлемой, и, как ни странно, моя демоническая гордыня поддерживает меня в объективно глупом решении, которое я принимаю сегодня.

А именно: я собираюсь провести эксперимент, который, скорее всего, меня убьёт.

Это не обращение к тебе или к кому‑то ещё, кто читает эти строки. Этот дневник — не более чем мои сумбурные заметки. Остальная моя писанина, которую ты найдёшь рядом, посвящена вскрытиям и моим исследованиям анатомии монстров и демонов, а также магии. Я старался следовать научному методу, хотя у меня нет формального образования в магии, потому многие термины придуманы мной, для собственных нужд. Если ты маг, возможно, среди этих страниц отыщется что‑то полезное.

В заключительных частях дневника я в общих чертах перечислил всё, что помню о технологиях и науке моего прежнего мира: паровые турбины, виды топлива для промышленности, устройство фабрик, железные дороги, клеточную теорию, кое‑что о гравитации и космосе и прочие мелкие научные подробности, какие сумел вспомнить.

Ты, возможно, задаёшься вопросом, зачем я вообще что‑то записываю. Правду сказать, мой демонический разум никак не откликается на идею делиться знаниями. Оставить наследие, помочь кому‑то пройти по моим следам, просто передать накопленное ради блага других — для нынешнего меня всё это пустые слова. Они вызывают во мне ровно столько же отклика, сколько мысль о помощи людям — то есть, если тебе не знакома природа демонов, вообще никакого.

Истинная причина проста: мне кажется, человек, которым я был, поступил бы именно так.

Что до сути моего нынешнего эксперимента, то всё просто. Вся моя работа, магическая и иная, была сосредоточена на поиске способа воздействовать на «ядро» демона. Конечная цель — научиться перестраивать его во что‑то, способное воспроизводить работу человеческого разума. Сердце демона состоит из кристаллизованной маны — как и всё наше тело. Демоны по своей воле способны уплотнять ману, чтобы восстанавливаться, а то и менять собственное тело — скажем, нарастить более острые когти или зубы. Следовательно, если экстраполировать, демон теоретически должен уметь изменять и своё ядро: если наша личность и мыслительные шаблоны формируются на основе магического эквивалента гормональной и нейронной активности внутри ядра, то, изменяя частицы маны, выполняющие роль «нейронов» и «гормонов», и их конфигурацию, можно менять и личность. При достаточном мастерстве можно перестроить ядро так, чтобы демон мыслил, чувствовал и воспринимал мир почти по‑человечески — оставаясь при этом сильнее, быстрее и биологически бессмертным. Это и есть цель, к которой я иду: стать существом, сочетающим достоинства демона и человека. Таким я хочу быть.

Я, бывший человек, вероятно, единственный демон, кто вообще способен подступиться к подобной магии. Но это титанический труд на столетия и, вероятно, на множество вивисекций — над монстрами, демонами, животными и, возможно, даже людьми, — дабы понять всё о том, как функционируют мозги и сердца, а также научиться свободно изменять эти сердца.

Однако, если я вдруг утрачу память о том, что был человеком, если потеряю свои мыслительные шаблоны, привычки и цели, я лишусь преимущества — понимания того, как думают демоны и люди. Есть риск, что я и вовсе перестану интересоваться путём возвращения человечности. Меня это тревожит.

Отсюда вытекает нынешний эксперимент. Мной создано проклятие, которое должно позволить мне заново проживать собственные воспоминания — не как сон, а с реальными телесными эффектами.

Сейчас мне явно не хватает знаний, чтобы напрямую вмешиваться во внутренние механизмы собственного ядра. Я всё ещё, по сути, на стадии наблюдений: на вскрытых мной монстрах я пока не описал все механизмы и взаимодействия кристаллизованной маны внутри ядра; разумеется, я ещё не разобрался, как работает «сердце» монстра, не говоря уже о «сердцах» куда более сложных существ, демонов.

Моё проклятие работает не столько с осязаемыми величинами — вроде частиц маны в сердце, — сколько с извлечением воспоминаний из глубин души и их проекцией на мозг... или на ядро.

Магия мне, как демону, даётся почти инстинктивно, но разработка этого проклятия заняла у меня больше десятка лет. С тех пор, как я овладел достаточным минимумом для самообороны, я сосредоточился именно на нём: мне хотелось уметь вспоминать прежнюю жизнь с предельной ясностью — особенно научные статьи, которые я читал или изучал. Нынешнее применение проклятия изначально не входило в мои планы. Я и помыслить не мог, что моя личность и сам способ мышления столь заметно изменятся вместе с новой природой.

По глупости я полагал, что мои разум и моральные ориентиры куда устойчивей. Увы, разум не сильнее плоти.

Созданное мной проклятие я испытывал на монстрах — их в окрестном лесу в избытке; они выжили. При этом они яростно бились в путах, заново переживая случившееся, ведь чаще всего я заставлял их вновь пройти через ту схватку, в которой мне пришлось их захватывать и усмирять. А вот другого демона я не смог ни отыскать, ни — даже если бы вдруг нашёл такого — удержать бы. Демоны и монстры схожи, но в когнитивном отношении монстры куда примитивнее. Здесь уместно сравнение человека и любого другое животного. По сути, я собираюсь наложить проклятие, испытанное на собаках, на существо человеческого уровня — заклинание, равносильное операции на мозге, — и надеяться на лучшее.

Вот почему я и оставляю эту записку. Я почти уверен, что умру.

Я не знаю, как обычно записывают заклинания и можно ли вообще изложить демоническое проклятие в таком виде, поэтому поделиться этой частью моей магии я не могу. Демоническая магия наполовину инстинктивна, наполовину полагается на знание. Если я выживу, я постараюсь расширить своё магическое образование за счёт систематизированных человеческих знаний.

На миг я задержал взгляд на дневнике, на написанных мною заметках. Они раздражали меня. Меня злило, что я истратил на это чернила, бумагу и время.

Моя гордыня требовала выстроить послание как следует, сделать его более грандиозным — даже в ущерб ясности — и более трогательным: чтобы, по крайней мере, если его прочтёт человек, это могло принести мне пользу, вызвав жалость. Мне хотелось написать что‑нибудь более манипулятивное, служащее мне и моим целям. Но рассудок подсказывал мне: этого достаточно.

К тому же, среди прочего, я решил не портить бумагу такой откровенной ложью.

Эта записка свою задачу исполнила. Её достаточно, чтобы напоминать то, что я написал бы, будь я всё ещё человеком. Или, по крайней мере, мне так кажется.

Однако, если я умру, вряд ли её вообще кто‑нибудь найдёт. Впрочем...

Автор: Альберт.

Я это записал. Казалось, так поступил бы и человек. Помню, как, оказавшись здесь, я цеплялся за обрывки прежней жизни. Я пообещал себе вести себя нравственно, следовать десяти заповедям, пользоваться своим настоящим именем, и хотя те первые чувства, что толкнули меня на это, почти стёрлись, а для демона обещания ничего не значат, я до сих пор придерживался этих правил — по привычке, даже если уже ничего к ним не чувствовал.

Нет, пожалуй, именно потому, что я уже ничего к этим правилам не чувствовал, я и продолжал им следовать. Ещё несколько лет — и это могло бы измениться.

Молча я поднялся. Моё тело не ныло, хотя я час старательно пытался писать так, как писал когда‑то, будучи человеком. Моё тело было расслаблено и в то же время в любой миг готово сорваться в жестокую вспышку насилия.

Прямо как и всегда.

Я молча вернулся в хижину, грубую постройку из ровно обтёсанных брёвен с крышей, покрытой плитками. Я не умел работать с глиной — уже не помнил как, — но мной выяснилось, что высекаемые в близлежащей горе одинаковые плоские камни подходят почти под ту же задачу. Уложив эти «черепицы» поверх брёвен и замазав щели грязью из родника, я получил вполне сносное укрытие. Впрочем, демону укрытие и не нужно.

Внутри хижины в основном пустовало. В дальнем углу громоздилась большая куча: доспехи, мечи, молоты, всякий металлический хлам вроде фонарей, котелков, даже дверных петель. Несколько найденных кинжалов и болтов я вбил в брёвна, чтобы скрепить их. Для демона это нетрудно, и на этом, по сути, мои применения этой стали заканчивались.

На соседней горе и вокруг неё гнездилось много летающих монстров. Им, похоже, нравилось таскать всё блестящее. Обнаружив их гнёзда и пустив самих тварей в дело для исследований, я заодно забирал и накопленный ими металл — тот, что ещё не успел проржаветь до конца. Так у меня даже появились монеты.

А ещё маленький столик, что я смастерил, и мои сокровища: три почти пустые книги и несколько томиков с текстом. Один из монстров на упомянутой горе, должно быть, напал на торговца и сожрал его. Я нашёл остатки целой повозки, вмятой в дерево, а внутри, среди груды барахла, изуродованного дождями и временем, небольшой ларец — в нём лежали те три книги, когда‑то служившие бухгалтерскими. Именно их первые записи, а также отдельный фолиант с религиозными текстами, историей каких‑то древних времён и верой в Богиню Творения, помогли мне выучить язык. Я знал, что в этом фолианте якобы «закодирована» божественная магия — как бы её правильно ни называть, — но пока я ничего такого не нашёл. Да и пробовать творить заклинания, созданные для истребления моего вида... я не был настолько глуп.

По крайней мере, из этой книги я понял, что нахожусь в мире «Фрирен». И много лет назад для голого и растерянного юного демона это была крайне полезная информация. Она спасла мне жизнь и стала единственной причиной, по которой, случайно наткнувшись на окрестную человеческую деревню, я не пошёл туда, ведомый нюхом, а предпочёл сутки понаблюдать за ней из тени.

Помню, тогда мне это показалось ироничным и даже забавным; священная книга спасает демона... Впрочем, и тогда я испытывал эту забаву по инерции памяти — просто зная, что это принято считать смешным; теперь же я не способен даже на это.

Я бережно положил дневник на стол и аккуратно завернул книги в кусок ткани. Затем так же бережно я убрал свёрток в тот самый ларец, где и нашёл его. Затем я запер его, оставив ключ внутри, и поставил ларец на стол.

— Четырнадцатый год моего пребывания в этом мире, — произнёс я, ни к кому не обращаясь. Мой голос был отчётливо музыкальным, манящим. Он был создан, чтобы очаровывать людей. В этой же едва пригодной для жизни хижине мой голос звучал чужеродно. — Либо на этом конец, либо это настоящее начало.

Говорил я не из сентиментальности, а по привычке. Проговаривать вслух свои мысли — правило, которое я установил для себя. Вроде так поступают люди.

— Теперь же...

Я обернулся и вышел из хижины, вновь направляясь к тому же месту — к ручью, под сенью ближайшего дуба. Неплохое место, чтобы умереть.

Моя мана вспыхнула. Хотя я и подавлял её — а это неестественный и неприятный процесс, — будить её всегда казалось правильным. Даже верным. Сначала сдерживать ману было мучительно, а ещё это бесило; со временем я привык, но стоило лишь позволить ей действовать — почувствовать, как она пульсирует и разливается наружу, когда сокрытие даёт сбой, — и, несмотря на раздражение из‑за этой самой неудачной попытки её подавления, некая изначальная демоническая часть меня испытала удовлетворение.

— Резонирующая Душа, — прошептал я, и голос мой вдруг стал чужеродным, а окружающие звуки неестественно притихли.

Я направил ману, переплетая её в сакральный узор — наполовину ясно понимая, что делаю, наполовину ведомый инстинктами, сути которых сам толком ещё не постиг.

Чужеродный оттенок голоса тоже был частью специально созданного мною проклятия: то, чего, по моему представлению, ожидал бы человек. Лишь название я выбрал сам, оно звучало достаточно мощно и соответствовало сути.

Мгновение — и плетение заклинания было завершено: оно вспыхнуло голубоватым вихрем, когда моё сокрытие маны пошатнулось. Я сосредоточился на тех воспоминаниях, которые хотел пережить заново, и обрушил проклятие на самого себя...

* * *

Я очнулся с судорожным вдохом.

Была ночь. Над головой мерцали звёзды.

Моё тело дрожало. Дрожащими руками я вытер моё мокрое лицо — пальцы оказались влажными от слёз.

Демоны умеют плакать по требованию. Мне было это известно: в прошлом я заставлял себя плакать — просто чтобы проверить, смогу ли. Но демоны не плачут из‑за подлинных чувств. Слёзы, как и мимику, мы используем лишь для того, чтобы манипулировать другими или передавать что‑то в разговоре.

В этой жизни я впервые расплакался по‑настоящему. Быть может, я и вовсе первый демон, который когда‑либо плакал искренне.

Моё тело уже успокаивалось, возвращаясь к обычному состоянию, но те воспоминания были ещё свежи.

Мой день рождения, двенадцать лет, мне тогда удалось собрать всех друзей. Моя первая девушка и наш секс. Мой первый разрыв. Та моя поездка на лыжах в Австрию...

— Как я мог забыть... — прошептал я, и в моём голосе впервые за эту новую жизнь прозвучало настоящие чувства, зависть и злость. — Забыть, насколько это потрясающе быть человеком.

Мне казалось, что нужно сказать что‑то поглубже, весомее — а не эти простые слова, сорвавшиеся с губ.

Но это была чистая правда.

Моё проклятие сработало точно так, как я хотел. Я снова прожил те отрезки моей жизни. Думал те самые мысли, чувствовал то же самое, испытал те же ощущения...

И лишь теперь я осознал, насколько... приглушённым оказалось это проклятое, демоническое тело. В нём нет и следа той затяжной ноющей боли, что остаётся в человеческой плоти. Способность переживать чувства в нём столь слаба и разбавлена, что досада ребёнка, не получившего на Рождество желанную игрушку, затмевает величайшую трагедию, доступную демону. Демон будет бояться смерти меньше, чем человек отказа на своё первое признание в любви.

Моё тело дрожало не от злости и сожаления, которые я испытывал сейчас, а от тех эмоций, что я только что прожил — что помнил благодаря проклятию, — настолько они были реальны и мощны.

Медленно, осторожно, я поднялся на ноги.

— Только перед сном. Я буду накладывать это на себя только когда собираюсь спать, — тихо пообещал я себе. — Иначе у меня появится зависимость.

Глубина наслаждения, которую я испытал, несравнима ни с чем, что способно породить это демоническое тело. Я не был уверен, но, возможно, пожирание людей приносит демону столь же бурное удовольствие. Однако теперь же, когда память о моей человеческой жизни так свежа, одна лишь мысль о поедании людей вызывала у меня дискомфорт — пусть и опосредованный!

Значит, это сработало! Я хотя бы частично вернулся к прежнему себе!

— Примерное время... — я поднял взгляд на луну; за почти пятнадцать лет практики прикинуть часы было несложно. — Шесть с половиной часов под действием проклятия. Значит, я прожил мои воспоминания примерно в пятьдесят раз быстрее реального времени.

Меня кольнуло раздражение: это сильно урезает возможное боевое применение проклятия.

— Это неожиданно. Монстры, на которых я его испытывал, переживали свой опыт максимум вчетверо быстрее... — я задумался, с чего бы это. — Возможно, чем больше у цели маны, тем быстрее она прокручивает воспоминания.

Инстинктивно это показалось мне логичным. Мана связана как с сердцем демона, так и с нашей душой. Следовательно, при достаточном количестве мана, вероятно, подсознательно экранирует от эффекта заклинания. Но я ожидал, что в таком случае проклятие попросту сорвётся, если цель слишком сильна.

Я не предполагал, что на более сильной цели оно окажется эффективнее. Для боя как раз выгоднее, чтобы противник дольше застывал в прошлых переживаниях, которые оглушили его.

Или, может быть, дело в том, что я наложил заклинание на самого себя, и сопротивления маны не было вовсе? В любом случае нужны дальнейшие испытания.

В общем, неплохое направление для будущих исследований.

А ещё впервые за последние пару лет мне не хотелось ничем таким заниматься. Я всего лишь хотел...

Я откинулся на траву, уставился в ночное небо, ловя отзвук того изумления, которое наверняка испытал бы человек, любуясь этой красотой.

Да, сейчас, впервые за многие годы, мне не было дела до исследований. Я просто хотел вкусить этот миг. И, потакая себе, я позволил себе это.

Пожалуй, даже Господь не станет вменять мне в вину эту минуту слабости.

Теперь, когда я могу заново проживать мои самые важные воспоминания, через меня прошёл прилив сил. Словно я снова ожил.

Будто тусклая мгла у меня в голове рассеялась, а моя мысль почти вернулась к прежней широте. Не могу поручиться, что это не эффект плацебо, но я чувствовал себя ближе к самому себе. Пожалуй, мне и этого хватит.

Так я и оказался здесь, где нахожусь теперь: на широкой дороге к человеческой деревне, названия которой я ещё не знал. На мне был наиболее целый рваный плащ, добытый в одном из гнёзд, а ещё прочая одежда, которую я собрал за прошедшие годы.

Бытие демоном означает не знать тревожности.

Это, помимо прочего, один из немногих плюсов моей притуплённой эмоциональности, и я этим пользовался.

Если рассуждать трезво, будь я всё ещё человеком, я понимал бы, что у меня почти нет ни имущества, ни привязанности к хижине или к этим местам: случись спасаться бегством, терять мне было бы немного. И всё же я бы тревожился, даже боялся идти в человеческую деревню, не выдавая себя. Боялся бы разоблачения, последующей стычки, чужого презрения и страха.

Будучи демоном, я лишь знал умом, что всё это будет следствием разоблачения, а также что моей жизни может угрожать опасность, если местный престарелый священник начнёт размахивать божественной магией. Я не тревожился и не колебался.

Разумеется, к походу в деревню я подготовился.

Были правила, которым я обязан был придерживаться и о которых мне требовалось поразмыслить ещё до того, как вообще помыслить о дороге в деревню. Это были не мои собственные установки. Это были правила, знакомые мне ещё по человеческой жизни, где я вырос в религиозной семье. В прошлой жизни я мало о них задумывался: у меня не было возможности по‑настоящему их игнорировать, ведь общество, частью которого я когда-то был, заставляло меня им следовать.

Теперь же я вне их власти.

И всё же с тех пор я многое переосмыслил. Как однажды велел Господь, так я и собираюсь поступать — не из страха наказания, а потому что у меня есть выбор, и я выбираю слушать Его слово.

Эти заповеди знают все. На них держится мораль, в каком виде мы её знаем.

1. Почитай одного только истинного Бога.

2. Не сотвори себе кумира и идолов, не поклоняйся твари, но Творцу.

3. Благоговейно произноси имя Божие, не произноси его всуе, без нужды.

4. Седьмой день недели посвящай Богу.

5. Почитай отца и мать, чтобы было тебе хорошо, и чтобы ты долго прожил на земле.

6. Не убий.

7. Не укради.

8. Будь верным, свято храни свою семью, не предавай её, береги её.

9. Не обманывай.

10. Не пожелай ничего чужого.

В прошлой жизни я был не самым ревностным христианином, а теперь я и вовсе демон. Причин моего нынешнего положения можно придумать много, но мне хочется верить, что это испытание от Бога.

Потому что это простое и изящное объяснение, и потому что, несмотря на всю современную разоблачающую риторику моего времени в адрес христианства, по сути, христианские добродетели почти идеально совпадают с моими нравственными установками. Если бы мне предстояло выбрать высшую силу, властвующую надо мной, я бы выбрал единого истинного Бога и хотел бы верить, что Он праведен и милостив. Любая иная возможность тревожна, даже в моём проклятом нынешнем существовании.

Ибо если я здесь не по милости Божией, значит, я игрушка какой‑то иной силы. А верить в это мне вообще не хотелось.

На первый взгляд может показаться забавным: демон поклоняется Богу. Но я не библейский демон. Я не проклят по умолчанию; я знаю, что у меня есть бессмертная душа — моё проклятие как раз и построено вокруг взаимодействия с ней!

Ещё в первые недели в этом мире я решил, что меня испытывают. Не карают, не как в случае с Каином, — потому что, хоть меня и занимало прежде всего то, как справиться с издержками моего нынешнего бытия, у него нашлось и немало плюсов. В новой жизни мне даровано многое. Мне дали великую силу, но отняли способность испытывать эмоциональное вознаграждение за добро.

Возможно, это гордыня, но очень уж оно звучит как самая библейская из всех ненаписанных историй, какие мне доводилось вообразить.

Человеку дарована огромная сила, но способность радоваться альтруизму отнята. Останется ли он добрым по своему выбору?

Остались только я и мои принципы — те самые, на которых был выстроен мой характер. Злой человек (да, пожалуй, и большинство людей) не особо станут тревожиться, запятнав руки раз‑другой.

Но я понимал, насколько это скользкая дорожка. Ступать на неё я не собирался — по крайней мере, без страховки.

Может, это тоже отголоски гордыни во мне, но я верю, что до сих пор я выдерживаю испытание достойно. Мои руки не запятнаны чужой кровью, мои уста не омрачены ложью. Возможностей творить добро у меня было мало — потому и добра я сделал немного. Зато искушений легко сотворить зло и вкусить от этого удовольствие было предостаточно. И я отказался от этого.

Испытывался самый стержень моего «я» — моя простая, первичная праведность. В это я и выбрал верить.

Разумеется, держаться этих принципов трудно, а дальше будет ещё труднее. Я уже постановил для себя, что все Божьи заповеди касаются людей, эльфов, дворфов и прочих эмоционально и интеллектуально развитых рас этого мира, но не моих собратьев‑демонов.

Сын Божий однажды сказал:

«И во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом Закон и учение Пророков.»

Но демоны неспособны психологически и интеллектуально отвечать добром на доброту и милосердием на милосердие — по крайней мере до тех пор, пока я не создам заклинание, которое очеловечит демонов. Следовательно, на них не распространяются те места Писания, что учат обращению с ближними: демоны не люди. Пока ещё нет.

Я не способен на любовь, не способен на сострадание — на самую базовую добродетель, которой учит Библия.

Но это не значит, что я не могу жить в согласии с Писанием — и в будущем снова выбрать путь, на котором чувство добра возвращается в сердце, а не игнорируется, как я делал в прежней жизни.

При всём при этом не убивать и самому не погибнуть с моим новым проклятием теперь будет куда проще.

Лично убедившись, что оно сработало на демоне, переживавшем память человека, я был уверен: оно сработает и на людях. Это было инстинктивное понимание, которое я могу выразить словами.

Моё проклятие — проклятие Резонирующая Душа — имеет ограничения.

Их было четыре, о которых я знал на текущий момент:

1. Мне нужно коснуться цели, чтобы наложить проклятие.

2. Я должен знать то воспоминание, которое заставляю цель пережить. Мне надо понимать, что именно произошло в жизни этого человека, чтобы привязать проклятие к событию.

3. Мана цели и её количество каким‑то образом коррелируют с эффективностью проклятия.

4. Поскольку проклятие подключается к душе цели и вталкивает переживание в её тело, я могу заставить цель видеть только воспоминания самой цели.

По сути, моё проклятие погружало того, на кого оно наложено, в видение, из которого нельзя вырваться. На монстрах мне удавалось держать их выведенными из строя около часа, но лишь потому, что они проживали воспоминания максимум вчетверо быстрее реального времени. То есть на каждые четыре часа памяти приходился один час неподвижности.

У людей маны меньше, чем у тех монстров, на которых я это испытывал (а это верно для большинства людей), следовательно, одного касания хватит, чтобы вывести их из строя как минимум на столь же долгое время, а скорее всего и дольше.

Как демон, я, разумеется, много тренировался в укреплении тела маной, стремясь стать быстрее, сильнее, выносливее. В здоровом теле — здоровый дух, как говорится.

Я знал, что маг — а значит, вероятно, и демон — может становиться сильнее, упражняясь со своей энергией, подобно тому как атлет развивает силу, тренируя мышцы. Поэтому я следил за тем, чтобы как следует выматывать себя, оттачивая базовые способности хотя бы раз в день — и так протяжении четырнадцати лет.

Так что если начнётся драка, я смогу с нечеловеческой скоростью коснуться всех нападающих, вывести их из строя и отступить.

Разумеется, прежде чем решиться войти в деревню, я хорошенько разведал её.

Там выделялись трое с уровнем маны выше среднего — мои инстинкты и логика относили их к опасным, при условии, что здесь не живёт кто‑то, постоянно скрывающий свою ману.

Были у меня сильные сомнения по поводу последнего. И это не демонические инстинкты во мне говорят — я просто помню, что в сериале это показано как редчайшее умение, которым владели лишь Фрирен, её ученица и её наставница. Для большинства людей оно слишком трудоёмко и непрактично.

Как демон, который сейчас пытается овладеть подобным умением, могу подтвердить: жить с подавленной маной трудно. Для такого демона, как я, это ещё и инстинктивно кажется неправильным во всех отношениях — впрочем, вероятно, это просто моя природа ворчит.

И всё же в деревне нашлись трое людей, которых стоило опасаться.

Один из них священник. Имени его я так и не узнал, лишь однажды мельком увидел, наблюдая за деревней последнюю неделю (кроме воскресенья, которое я провёл в молитве). Он был преклонного возраста.

Ещё двое — охотники: одного звали Мутиг, он, похоже, был отцом. Имени второго, ещё не выросшего юноши, мне подслушать не удалось.

Хотя у демона чувства остры, а я ещё и усиливал их магией, без риска приблизиться к деревне и выдать себя возможностей подслушать было у меня не так уж много. Единственная причина, по которой я осмелился так долго наблюдать и подойти сейчас, — я неплохо маскирую свою ману. Я постоянно опускаю её до уровня обычного человека. Пока я не творю заклинаний и ограничиваюсь лишь самоусилением, меня, вероятно, не заметят.

К сожалению, при накладывании проклятия мана у меня начинает слегка колебаться. Я не знаю, насколько это заметно другим, но для надёжности решил считать, что заметно очень, и действовать исходя из этого.

Несовершенство моего ремесла задевало мою гордыню.

Хотя одежда у меня была местами заношена и изодрана, на мой взгляд, выглядела она вполне прилично. На бедре у меня висел один из лучше сохранившихся полуторных мечей.

На мою голову был накинут капюшон: он аккуратно скрывал большую часть волос, значительную часть головы и мои рога. К счастью, угол их роста не заставлял ткань подозрительно торчать.

В противном случае мне пришлось бы их срезать — и затем подавлять инстинктивный порыв к регенерации. Разумнее, конечно, было бы именно отпилить их, но, Господи, помилуй: хоть моё чувство боли и притуплено, оно никуда не делось, а рога крайне чувствительны! Чувствительнее почти всего остального, разве что за исключением гениталий. Я могу лишь представить, насколько больно их удалять — вероятно, сопоставимо с тем, как если бы человеку отрезали крайнюю плоть.

Не то чтобы я когда‑либо понимал этот обряд — или американцев.

Перевалив через очередной холм, я увидел деревню.

Она притихла среди высоких сосен и поросших мхом валунов; несколько деревянных и каменных домов теснились вокруг небольшого, временем потёртого колодца. Из труб домов тонкими струйками тянулся дым, в прохладном воздухе стояли запахи дров и печёного хлеба. Эти ароматы не вызывали во мне ничего тёплого, хотя я их без труда узнавал. Куры важно расхаживали у кривых изгородей, пёс один раз тявкнул и юркнул под телегу.

Когда я вышел на укатанную грунтовку, двое ребятишек прервали свой поединок на палках и уставились на меня. Старик на окраине поля — мозолистые руки и едва заметная мана выдавали в нём простого землепашца — лениво поднял руку в приветствии и вернулся к укладке колотых поленьев. Женщина в залатанном переднике подметала крыльцо, коротко вскинула взгляд, с любопытством окинула им меня, но не всполошилась.

Лес плотно подступал к краям деревни, но сама деревня явно его не страшилась — видимо, привыкла к его теням, а окрестности, вероятно, были вычищены охотой от монстров.

Я на миг остановился у входа в деревню. Я не ждал, что меня немедленно вычислят и встретят вилами с факелами, но прежний человеческий опыт не подсказывал мне, как именно отыскать всё, что мне нужно.

Немного помедлив, я вошёл и направился к центру деревни, к видневшемуся колодцу, чтобы оглядеться получше.

В ту неделю, что я наблюдал за деревней, я делал это в основном со стороны леса, прячась в тени и стараясь не оставлять следов, ведь охотников я всё-таки остерегался. Потому деревню я видел лишь с одной точки, и теперь размеры их полей производили куда более сильное впечатление.

Что ж, есть-то им что-то нужно.

— Прошу извинить, — я подошёл к женщине, что подметала своё крыльцо. Сделал я это после того, как вытащил из колодца ведро и отпил. Жест пустой, но заранее продуманный; для вида, чтобы сбить возможные подозрения. — Здесь есть лавка? Или кто‑нибудь, кто торгует писчими принадлежностями или тканью?

Женщина, казалось, немного растерялась, хотя не слишком. Её эмоции я читал с поразительной ясностью.

— У старой Вайзе, может быть, что‑нибудь найдётся, — неуверенно сказала она. — Хотя я не уверена, что она станет что-то продавать, — она жестом указала на дом, оплетённый лозами, с множеством цветочных клумб вокруг. — Она живёт там. Можете ещё обратиться к старику Фойеру, он наш священник.

Я кивнул. Мой инстинкт подсказывал мне одарить её искренней, располагающей улыбкой — рот у меня был на виду — и всем видом изобразить облегчение и благодарность, но всё это было бы ложью.

9. Не обманывай.

— Предположу, Вайзе знахарка? — спросил я, уже и так это сообразив.

Я видел эту женщину, наблюдая за деревней: она и правда была стара, но имени её я не знал. Маны в ней было больше, чем у большинства, но угрозой я её не считал, ведь магически она куда слабее меня, а в отличие от охотников, вряд ли компенсирует это инструментами и приёмами. Да и возраст берёт своё, если ты не маг.

— Да, — подтвердила женщина, слегка удивившись и, как я и ожидал, несколько смутившись моей холодности. — Или была ею. Теперь она почти не продаёт зелий, только лекарства, если кого‑то свалит жар.

— Я учту. Благодарю вас, — сказал я, сознательно не подделывая ни голос, ни мимику, лишь чуть поклонившись в знак признательности. Этот жест, в отличие от наигранной «теплоты», не был ложью: он передавал благодарность без притворства, что я её чувствую.

Я двинулся дальше, оставив женщину позади.

Постучав в нужную дверь, я стал ждать.

Наконец дверь открылась. На пороге стояла женщина преклонных лет, ей явно было за шестьдесят. Когда‑то, вероятно, у неё были густые, почти золотые волосы, но теперь они в основном поседели; глаза у неё были карие. Она была невысока — не знаю уж, какого роста я в этой жизни, но до моей груди она едва доставала.

— Ох ты ж, гость, да ещё и путник, — сказала она, распахнув дверь шире и приветливо улыбнувшись мне. — Чем могу помочь тебе, юноша?

— Зависит от того, сможете ли вы кое‑что мне продать, — вежливо ответил я. — Мне нужны некоторые вещи. Деньги при мне есть.

Женщина моргнула, будто её смутило что‑то в моих манерах, это я уловил. Но даже с человеческими воспоминаниями, ещё свежими в голове, я не понял, что именно в моём поведении заставило её, как и ту другую женщину, так отреагировать.

— Конечно, поговорим внутри. Прошу, входи, — сказала она, отступая в сторону.

Я вошёл, хотя внутри оставался слегка озадаченным.

Я ожидал большего подозрения. Большей осторожности. Я же всё-таки демон, и проникнуть сюда мне почти ничего не стоило. Будь я другим, эта деревня уже лежала бы вырезанной, не сумев оказать сопротивления.

Я молод, но с немалой долей уверенности могу сказать: с большинством людей здесь я бы справился.

Быть может, священник или охотники смогли бы меня убить — хотя, вероятно, я переоцениваю возможности людей, опираясь на примеры из той истории. Так или иначе, именно поэтому я подошёл к деревне, выбрав время, когда охотников не было, а священник, который и без того редко покидает церковь, оставался там.

Я ожидал большей осмотрительности. Они слишком беспечны.

Последовав за хозяйкой дома, я прошёл через прихожую. Внутри воздух был густ от смешанных запахов сушёных трав, земли и старого пергамента. Под балками висели связки лаванды, шалфея и незнакомых лесных трав — краски их выцвели, но аромат держался крепко. Вдоль стен тянулись полки, уставленные стеклянными банками с корнями, порошками и консервированными образцами; на каждой из них имелась аккуратная подпись ровной рукой.

В центре комнаты стоял добротный деревянный стол, поверхность которого несла шрамы долгих лет. На нём вперемешку лежали ступки с пестиками, всевозможные ножи и скребки, а рядом — раскрытые книги, исписанные заметками и украшенные ботаническими иллюстрациями.

Сама знахарка двигалась уверенно; руки её были въедливо окрашены многолетней работой с растениями. На ней было простое платье землистых тонов, а её когда‑то золотистые волосы, теперь уже с седые, были связаны в тыльной части полоской ткани.

— Проходите, проходите, сейчас поставлю чай, — засуетилась она, а я тем временем сел за небольшой обеденный столик у края комнаты.

С искренним интересом я разглядывал образцы и заготовленные растения, запоминая их. Некоторые я узнал, они попадались в лесу. Теперь я знал, что стоит собирать. По образцам было понятно и то, какие части ценятся — корни, стебли или цветы.

— Итак, чем я могу помочь? — спросила она спустя несколько минут, разлив нам травяной чай и усевшись напротив меня.

Запах у чая был безусловно травяной, но для моих демонических инстинктов он не был ничем аппетитным. Аппетитно пахли люди в деревне.

Впервые за многие годы я почувствовал голод.

Позыв убивать уже не был таким сильным — с ним я свыкся ещё в первую неделю, — но он по‑прежнему присутствовал.

— Как видите, при мне немного, — сказал я неторопливо, сделав большой глоток. На вкус он оказался таким же, как пах: ничем, что могло бы заинтересовать моё нёбо. — Одежда на мне, в общем-то, всё, что у меня есть, не считая рваных обмоток. Мне хотелось бы купить что‑то менее изодранное, — пояснил я, — но, возможно, не у вас, — добавил я, кивнув в сторону дома. — Я пришёл к вам потому, что мне ещё нужны чернила, бумага и книги. И желательно карта, если такая найдётся. Я вижу, что вы образованная женщина, так что надеюсь, у вас есть хотя бы часть того, что мне нужно.

Женщина чуть удивилась; откинувшись на спинку стула, она приподняла бровь.

— Какие именно книги интересуют?

— Любые, — сказал я после короткой паузы. — Если есть энциклопедия о монстрах или растениях, возьму. Что‑нибудь по истории, тоже куплю. Подойдут и религиозные тексты, — я на миг замолчал, медленно и намеренно покачав головой. — Подойдёт всё, мне просто нужны книги, чтобы скоротать время и, возможно, узнать что‑нибудь новое.

Это было правдой. Впрочем, я не ожидал, что у неё найдётся что‑то действительно ценное.

— Какая странная просьба! — женщина рассмеялась, кажется, вполне искренне.

Я промолчал.

— Ах, не подумай, что я смеюсь над тобой, юноша, но для такого потрёпанного путника у тебя приоритеты, надо сказать, любопытные, — сказала она добродушно, не скрывая иронии. — Карту, увы, продать я не могу: она у меня одна, и не знаю, будет ли проезжий купец ещё их возить. Зато у меня есть чернила и бумага, если интересно. И ты, может, удивишься, но у меня осталась одежда сына. Он был примерно твоего роста, может, как раз придётся впору.

Я моргнул. Это было неожиданно; похоже, она не ошиблась.

— Рад это слышать, — честно сказал я. Впрочем, радовался я скорее тому, что не придётся обходить всю деревню в поисках одежды.— Позволите мне перерисовать вашу карту на пергамент? Я заплачу сверх.

Женщина удивлённо посмотрела на меня, но покачала головой.

— Не тревожься почём зря. Если тебе просто нужно посмотреть её и срисовать, платить ничего не нужно. Я ведь ничего не теряю.

Неожиданно щедро с её стороны. С моим проклятием одного взгляда на карту хватило бы, чтобы помнить её в мельчайших деталях всю жизнь. Хотя женщина, разумеется, об этом не знала.

— Спасибо. По поводу книг... есть какие‑нибудь, которые вы готовы продать?

Женщина на секунду всмотрелась в меня и покачала головой.

— Таких книг, с которыми я готова расстаться за деньги, нет, милок. Хотя... — она скосила взгляд на мой меч.

Я просто подождал, пока она примет решение.

— ...Я могу отдать тебе гримуар с простым народным заклинанием, если поможешь деревне. В лесу завелась одна тварь, чересчур опасная для Мутига и юного Шнелля, из‑за неё они места себе не находят, — осторожно произнесла она. — От тебя веет авантюристом. Сможешь помочь?

Я на миг задумался над её предложением.

Это было рискованно — контактировать с теми, кого я заранее причислил к опасным.

Но женщина проявила ко мне доброту. Эта доброта не могла тронуть моё несуществующее сердце, но доброта остаётся добротой. На такое следует отвечать, когда можешь.

— Пожалуй, смогу, — сказал я правду. — И если вашей деревне грозит беда, я помогу, — я спокойно посмотрел женщине в глаза. — Но сперва я хотел бы получить одежду. В этих одёжках мне неудобно, — после паузы добавил я.

— Ах, ты уж потом расскажи, что с тобой приключилось! Эти лохмотья ты будто неделями не снимал, да ещё и в грязи в них повалялся!

— Это не так уж далеко от истины, — сказал я, глядя на стол и тщательно подбирая слова, чтобы не скатиться в привычное и случайно не солгать. — Я нашёл эту одежду в разбитой повозке, милях в десяти к юго‑западу отсюда, в лесу. По всей видимости, её уронила тварь, пытаясь расковырять ту. После встречи с летающим монстром эта одежда была лучше того, что у меня оставалось, — честно объяснил я, умолчав лишь, что случилось это лет семь назад.

— Ох ты ж, тогда понятно, почему при тебе почти ничего, — покачала головой женщина. — Ладно, схожу, посмотрю, что могу тебе дать. Попей пока чайку, — она с некоторым трудом поднялась, потом взглянула на меня. — Ах да, совсем вылетело из головы: меня зовут Вайзе. А тебя как звать, юноша?

Я послушно взял чашку, снова принюхался и сделал долгий, щедрый глоток.

— Я Альберт.

Женщина довольно кивнула и ушла в глубину дома.

Пока что большую часть целей, ради которых я пришёл в деревню, удалось выполнить.

Мне нужно было понять, где я и в каком временной промежутке нахожусь. Хронология «Фрирен» неочевидна, но с моим заклинанием, позволяющим заново пережить момент чтения манги, не составляло труда восстановить даты, имена и названия мест, хотя в прежней жизни у меня была ужасная память на такие вещи.

Нужно было выяснить, близко ли я к местам, где, насколько я помнил, громили армии Короля Демонов (что, в общем-то, происходило почти по всему континенту), и раньше происходящее или позже смерти Героя Химмеля. Я знал, что это не мифическая эпоха — о ней как раз было написано в священной книге, по которой я учил язык. Но помимо этого я опасно мало понимал об окружающем мире.

Мне также пора было уходить: монстры на моей привычной горе подходили к концу, а мне требовались свежие подопытные. Мне важно было понять, куда надо отправляться. Моя лесная хижина стала изживать себя — смысла в ней больше не было. Меня ничего тут не держало.

Карта наверняка помогла бы понять, где я, а парой осторожных вопросов можно было узнать, прославился ли уже Химмель или, может быть, его время уже миновало. Выяснить, повержен ли Король Демонов, тоже должно было быть нетрудно.

Оставалось лишь надеяться, что Король Демонов мёртв, и мне не придётся опасаться масштабных набегов демонов и того, что кто‑нибудь попытается силком загрести меня в их ряды.

Испытывая удовлетворение, я остался один. Во мне нарастало предвкушение: несмотря на риск, что охотники распознают во мне то, чем я являюсь, у меня был шанс впервые увидеть настоящий гримуар. Мне очень хотелось понять, как люди творят магию.

Помимо свежих образцов монстров, человеческие магические гримуары, пожалуй, являлись важнейшей частью моих исследований.

Спустя долгую минуту я поднялся: из соседней комнаты доносились звуки женщины, она что‑то искала, ворча себе под нос. Рассудив, что это не будет серьёзным посягательством на личное, я подошёл к её рабочему столу и осторожно стал разглядывать лежавшие вокруг дневники и книги.

С живым интересом я погрузился в рецепты и термины, которые нынешнему мне ровным счётом ни о чём не говорили.

Мутиг

Быть охотником в деревне Вальдхайм значит не только таскать домой добычу, но ещё и быть для деревни первой и последней линией обороны.

Так говорил мой тятя, когда я был ещё совсем мальцом.

В Шнеллевы годы я, прямо как и он сейчас, этого не понимал. И не виню за это я ни парня, ни себя тогда ещё молодого и красивого.

Мир изнутри деревни кажется крошечным, а леса вокруг — безопасными. Они кажутся домом. Легко забыть, что всего в двенадцати милях к юго‑востоку находится гора Кляйнхорн, настоящая дыра, кишащая всякими чудищами. Стоит тем сожрать всю дичь там, и они начнут искать пропитание в другом месте.

А во время таких поисков начинают пропадать дети и взрослые, а лесные тропы, знакомые тебе как морщинки на лице жены, внезапно перестают быть такими уж знакомыми, светлыми и мирными.

Тридцать лет назад у меня случился момент отрезвления: я тогда едва не лишился глаза от твари, что камнем рухнула на тупого охотничка, гулявшего по лесу, будто он там хозяюшка. Пол моего лица до сих пор в шрамах. Зато Штилле они нравятся: говорит, мол, за эти шрамы она и взяла мою вечно ворчливую жопу в мужья — так что жаловаться мне, в общем-то, не с руки.

Я только молил Богиню, чтобы Шнеллю не понадобилась такая же внезапная наука — в отличие от его дурного тяти.

Быть охотником значит уметь охотиться не только на зверя. Это ещё значит уметь охотиться и на монстров. Понятно, я люблю похвастаться за кружкой‑другой — кто не любит? — но и сам признаю: то, с чем я могу справится, мелочь. Есть твари, что налетают как буря и уходят, оставляя за собой только смерть и раздор. А вот по одному-парочке ослабевших, голодных, вытесненных со своих мест монстров — это мне по силам. По силам уже много лет.

Шнеллю тоже будет по силам, если не будет валять дурака.

Но та размером с дом махина, что последние месяцы обживалась в нашем лесном уголке, вовсе не та зверина, за которую стоит браться сгоряча.

Знать свои пределы для охотника тоже дело нужное. Разумеется, вздумай тварь рвануть на деревню, придётся биться. Но пока до такого не дошло, лучшее, что можно сделать, это передать с ближайшим купцом весть нашему господину, мол, пусть пришлёт людей, которые умеют с таким справляться.

А пока остаётся выслеживать её и готовиться: это самое разумное, что мы можем.

Дорога домой была тихой. Парень снова витал в облаках, и после двух последних напряжённых часов, когда мы, не издавая ни звука, ползком разбирали следы, прикидывая, где у твари логово, я не мог его за это винить.

Лес в эту пору хорош. Птицы надрывают горлышки, пчёлки гудят — сразу будет видно, если вдруг что-то не так. Не то что зимой или осенью: сейчас стоит мелкой живности всполошиться и это сразу станет заметно.

Мы по дороге прихватили трав, о которых просила старуха Вайзе, да в привычных местах набрали добрую горстку ягод и грибов. Дичь бить на этой вылазке нельзя было: запах крови мог взбесить чудище, ведь у таких тварей нюх на это острый.

У самого подхода в деревню нас встретил незнакомец.

Странный мужик, если я когда таких и видывал. На нём был великоватый, заношенный плащец, а под ним — вполне приличное льняное тряпьё. Сам он чересчур статный, жёсткий калач прям какой-то, да руки у него будто и дня честного труда не знали. Высокий, почти с меня ростом, а я, скажу прямо, не мелковат.

— Мутиг и Шнелль, полагаю? — произнёс незнакомец. Голос у него был... что надо, честно говоря. Слыхивал я бардов, фальшививших сильнее, чем мужичек этот сейчас разговаривал. Манера речи у него чопорная, а кожа бледная и нежная.

Я только не понимал, какого лешего дворянину понадобилось в наших краях.

— Верно полагаешь, — сказал я, пережёвывая травинку. — А кто спрашивает?

Глаз его под капюшоном я не разглядел, но готов был поклясться: он нас обоих быстро окинул взглядом.

— Меня зовут Альберт. Знахарка Вайзе попросила меня убить монстра. Сказала, вы знаете, где его искать.

Тут я, конечно, опешил. Но всё же присмотрелся к нему повнимательнее. Меч при нём, да неплохой. Держался он уверенно...

...нет, не уверенно — скорее без тени настороженности или напряжения. Будто совершенно расслаблен.

— Ну ладно, — протянул я.

Затем, не раздумывая ни секунды, я дёрнулся.

Я не замахивался — просто ударил изо всех сил, рядом с его лицом...

Я моргнул, уставившись на свою руку — он перехватил её. Я даже толком не заметил, как он двинулся: лишь плащок его вдруг шелохнулся, будто от несуществующего ветра, да что‑то размазалось в воздухе.

— Сделаю догадку, что это была своего рода проверка, — невозмутимо сказал он, так же расслабленно и безразлично, отпуская моё запястье.

Обычным рукопожатием можно составить впечатление о человеке. Случившееся же вышло не менее эффективным. Хватка у незнакомца прямо-таки как сталь.

— Тять, ты шо творишь?! — выдал мальчишка, наверное, тараща глаза мне в спину.

Я хмыкнул.

— Стоит той твари взбеситься, и она пойдёт на деревню. Дай какому‑нибудь горячему мечнику на неё кинуться, только распалишь её, — пояснил я Альберту и пацану. — Так что не серчай. Выковыривать твои ошмётки из её клыков это одно, но вот чего я не допущу, это шо б весь Вальдхайм пострадал из‑за выскочки‑авантюриста, у которого молоко на губах ещё не обсохло.

Мужик просто кивнул, будто так и ожидал. Может, так и было.

С ним было чертовски не по себе. Будто его ничем не удивишь и не проймёшь. Прям мороз по коже.

— Понимаю, — просто сказал он, и по голосу нельзя было понять, правда это или для виду. — Уверяю, вам не придётся соскребать мои ошмётки ни с чего.

Я невольно хмыкнул; шутка так себе, но подана ладно.

— Ну хорошо. Больше проверять мне особо нечего, но силён и скор ты, этого не отнять. У нас ещё есть шесть часов до заката, а логово той тварины примерно в двух часах отсюда. Если тебе нужна помощь моя и Шнелля, придётся подождать до завтра, нам надо отдохнуть.

Я знал, что парнишка начнёт возражать, поэтому, договорив, обернулся и выразительно на него посмотрел.

— Я всё равно могу помочь, — упрямо сказал он, не глядя мне в глаза, уставившись в землю.

Мы оба знали, что он гонит.

— В этом нет нужды, — спокойно сказал Альберт, пресёкая спор ещё на подходе. За что я был ему благодарен: уж кто‑кто, а парнишка частенько не умеет оценивать свои силы. — Мне лишь нужно, чтобы вы показали, где оно. Подмога не требуется. Признаться, я бы предпочёл обойтись без свидетелей: многие мои приёмы не для лишних глаз. И ещё. Я не хочу отвлекаться на чужую безопасность.

Странные вещи он говорит, но дворяне всегда чудноваты. Как и маги. Будто в другом мире живут.

Впрочем, как по мне...

— Меня устраивает, — буркнул я, проходя мимо и хлопнув его по плечу. — Обожди здесь, вернусь через пару минут. Надо посрать сперва.

Три часа я терпел. Уж в лесу, коли мы почти у деревни, я это делать не стану.

* * *

Несколько часов спустя

— Тварь должна быть впереди, так что аккуратнее, — прошептал я мечнику, сидевшему рядом со мной на корточках.

Сначала, как вошли в лес, он пёр напролом, как кабан, шумел так, что мёртвых разбудил бы. Но схватывал на лету он удивительно быстро. Теперь почти двигался как настоящий охотник: научился отводить ветки, ставить ногу как следует. Я видел, как он присматривался ко мне и к парню, а потом брал с нас пример. Ловко у него выходит.

— Мы с парнем останемся здесь. Если всё пойдёт совсем худо, кричи.

Альберт помедлил, но кивнул. Весь прямо-таки подобрался, как сжатая пружина. На удивление, меня это даже успокоило: значит, и его что‑то способно задеть.

— Спасибо за заботу, но не нужно. Я скоро вернусь.

Звучал он уверенно. Не из камня мужичок, выходит.

— Кто говорил о заботе? Заорёшь — это наш сигнал сматываться.

Немного чёрного юмора — как раз то, что мужику надо, чтобы снять напряжение. Так я думал.

Однако он на шутку не отозвался, только серьёзно кивнул и сразу двинулся через лес в сторону логова.

Когда он скрылся, Шнелль тихо подал голос:

— Тять, думаешь, он справится?

— Тсс, — шикнул я в ответ и зыркнул на парня. Мы всё ещё толком не знали, насколько остры у монстра чувства. Не стоит искушать судьбу.

Пару резких жестов, и я велел мальцу взобраться на дерево: с него удобно стрелять. Себе выбрал я другое.

Монстры, что по природе не летают, редко хорошо прыгают, а дерево у них на пути — это лишняя секунда, чтобы перемахнуть ещё куда, пока оно бодает ствол или лезет вверх.

Может, городские неженки‑охотники плохо прыгают по деревьям и лазают слабо, но у нас учат как надо. Тятька мой называл это «воинскими приёмчиками», хотя по сути это обычная физуха.

Если с детства тренируешься как следует, то и прыгаешь как белка да кулаком пробиваешь деревянную стену. Это, по правде, тот минимум, который должен был постичь парень, я и до меня мой тятя, прежде чем нас допускали до настоящих охот.

Без этого против монстров считай что труп.

Стоило нам занять позиции, как весь лес вздрогнул.

— БРЕЕЕАААРРРР!

Нечеловеческий звук — наполовину свиной визг кабана, наполовину рык вызова и боли. Птицы вокруг мигом взбесились и, надрывая глотки, сорвались с места.

Даже отсюда рёв был такой силы, что парнишка схватился за уши. Но хотя бы лук он не выронил.

И всё же, как ни крути, я не мог не переживать за мужичка, что ушёл вперёд на встречу с этой тварью. Я видел её издалека — когда ходил один, измазавшись по уши в дерьме и моче, чтобы она меня не учуяла, да ещё и прошлогоднюю медвежью шкуру накинув. Тварь выглядела крупной и лютой, уродиной — прямо как мамаша Тройе, упокой её душу Богиня. Но один только этот звук говорил о большем, чем просто о размере и злобной роже: в нём чувствовалась одна из тех мерзких магий, что бывают у сильных чудищ. Значит, монстряка ещё опасней, чем я думал.

Однако какое‑то время, кроме более глухих визгов, вокруг стояла тишина.

И не скажу точно, когда я понял, что качается дерево, на котором я сижу.

Первым мы увидели не кабана, а линию валящихся деревьев, стремительно приближающуюся к нам. Так стремительно, что мы ещё толком не опомнились, как демонический кабан, роя перед собой землю, щепки и всякий мусор, прорвался через весь холм и вылетел прямо на нас.

Мои руки сработали раньше головы: две стрелы, подпитанные моей маной, сорвались сами собой, ещё до того, как я по‑настоящему понял, что происходит.

Обe стрелы без толку отскочили от шкуры зверя, даже не пробили.

Глаза у меня полезли на лоб, когда разум догнал реальность: кабан не пронесётся мимо. Он летел точно в дерево Шнелля!

— ПАРЕНЬ, УХОДИ, ЖИВО! — заорал я, понимая, что не успеваю прыгнуть к нему. Да и как, если я стоял в устойчивой стойке для стрельбы — сперва ещё надо было развернуться, а уж потом прыгать!

Сам парнишка, похоже, меня даже не услышал, он просто... уставился на надвигающуюся смерть, как кролик на змею.

Этого выражения на его лице я не забуду никогда. В тот миг я понял: мой сынуля сейчас погибнет.

Он возник, как смазанная тень. На фоне кабана его фигуру легко было потерять, но, похоже, он с самого начала был у кабана на хвосте (а может, и впрямь на хвосте).

Я смог разглядеть в тёмном плаще лишь размытое пятно: он перескакивал по деревьям и ломал их ногами, как камешек, скачущий по воде. Ступни его толком не касались горизонтали — каждым прыжком он вколачивал себя в очередной ствол, да с такой силой, что того хватало лишь на следующий отскок. Ради этого он ещё и крутился в воздухе, прямо как змея.

Мои глаза едва поспевали за ним; задним числом я теперь понимаю — координация и реакция для такого номера нужны просто чокнутые.

Он успел к Шнеллю за миг до того, как кабан врезался в ствол, практически превратив вековую сосну в труху. Моего мальчишку схватили за шиворот, как щенка, и одним движением — как‑то при этом умудрившись не свернуть ему шею — метнули в мою сторону.

Парень закричал.

— Ах ты ж! — выругался я.

Альберт, этот напрочь безумный ублюдок, не произнёс ни слова — он падал навстречу смерти, прямо под ноги этому хренову демоническому кабану.

Весь коктейль эмоций и адреналина, что бушевал во мне в предыдущие мгновения, даже не уложился как следует в сознании. Я попросту не успел ничего осмыслить, а этот авантюрист уже творил новое, абсолютно невозможное чудо.

Я увидел это только краешком глаза, так как всё моё внимание занимал сын: я ловил его и помогал удержаться на ветке.

Но Альберт каким-то образом, словно чёртов кот, успел в воздухе развернуться как надо, хотя до этого врезался в летящие обломки, что оказались на его пути к моему сыну. И, при всё при этом, он умудрился приземлиться на ноги. Обычно после такого падения максимум, на что можно рассчитывать, это встретить смерть стоя, а не лежа.

Но кабан, дезориентированный после столкновения, не смог сразу проткнуть его своими бивнями. Он явно заметил Альберта и попытался поддеть его головой, зло мотая ею из стороны в сторону, и три огромных пары острых как сталь бивней блеснули в воздухе.

Альберт, будто всё это не трогало его ни капли, каким-то образом сумел совладать с движениями чудища. Только коснувшись земли, он использовал инерцию, чтобы сместиться влево, и уклонился от первого маха, затем — как маятник — отклонился вправо, избежав следующего удара гигантской морды. В конце концов этот чокнутый взбежал прямо на лоб зверя, избежал его челюстей, которыми монстр хотел разорвать его пополам, затем наступил прямо на сраные бивни, после чего так оттолкнулся, что кабан пошатнулся, а сам Альберт дальше отлетел в сторону огромного дугласового кедра, росшего метрах в десяти от места схватки... и пнул его.

Всё это казалось совершенно невозможным — такую чушь рассказывают о вымышленных героях.

Но я видел собственными глазами, как колоссальный кедр, высотой не меньше сорока метров, такой толстый, что его едва обхватят втроём, треснул посредине и начал падать... прямо на кабана.

Разумеется, Альберт уже был далеко от опасного обломка. Гигантское дерево обрушилось на ревущее и рычащее чудище, в голосе которого впервые мелькнуло отчаяние и даже страх. Монстр попытался ускользнуть, но его короткие, неуклюжие ножки не дали ему вовремя отползти назад. Единственное, чего тот добился, это того, что ствол рухнул ему не на голову, а на спину.

Со звучным хрустом.

Альберт уже был у головы кабана прежде, чем тот успел бы прийти в себя. Медленно, слишком медленно даже по моим меркам, он поднял меч над головой, обеими руками сжимая рукоять, готовясь обрушить клинок остриём вниз и нанести смертельный удар.

Меч в его руках засиял синим, потрескивая от избытка маны, которую Альберт вливал в сталь.

Затем он ударил вниз, быстрее молнии.

Это был удар, словно молот божий. Клянусь, я почувствовал, как задрожала земля.

Но тварь, ох, эта проклятая тварь... Она взревела, забилась, визжа ещё громче, но ещё не умерла. Лезвие застряло в её огромном черепе — возможно, оно даже не пробило тот до конца, но теперь крепко погребено в его костях. Оно застряло.

Однако Альберта это нисколько не смутило. Он просто вскочил на голову монстра, поднял кулак...

Бах!

Он ударил кулаком по рукояти меча — звук разнёсся по всему лесу. Чудовище завопило громче, заходясь в бешенстве, пытаясь сбросить человека.

Но Альберт не дрогнул. На его лице не мелькнуло ни эмоции, его плечо напряглось ровно настолько, чтобы нанести следующий удар. Он выглядел живой иконой спокойствия, прямо-таки чёртов символ невозмутимости.

Бах!

Второй удар вогнал рукоять ещё глубже, теперь точно пронзив мозг. Но забавная особенность монстров в том, что для них это ещё не смертельно.

Похоже, Альберт это понимал. Он вновь поднял окровавленный кулак.

Треск.

На этот раз что-то внутри сломалось, череп зверя заметно деформировался, а из раны фонтаном брызнула кровь, заливая Альберта с головы до ног.

Это даже не замедлило его. Единственная часть лица, которую я мог видеть у него, губы, не дрогнули ни на мгновение.

Демонический кабан выдал самый отчаянный, пронзительный визг и...

Треск. Чавк!

Череп чудовища раскололся, словно огромный перезрелый помидор, и из трещины со звоном посыпались клочки мозга, осколки кости и, возможно, сам клинок, что упокоил монстра

К тому моменту я уже спрыгнул вниз, осторожно приближаясь к Альберту. Финальный удар заставил меня лишь чуть отпрыгнуть в сторону, чтобы огромный кусок мозгов меня не задел, шлёпнувшись на землю с оглушительным мокрым звуком.

Он стоял совершенно невозмутимо, его лицо было будто высечено из камня, ни следа напряжения в теле — несмотря на то что он с головы до ног был залит кровью и мозгами чудовища.

— Похрюкаешь в следующей жизни, свинота, — процедил я, сплюнув на тушу в тот момент, когда она начала рассыпаться в ману.

Кровь и ошмётки на теле и одежде Альберта тоже начали мерцать голубым и растворяться в искорках света.

— Убитыми эти твари особенно красивы, — совершенно спокойно бросил он, разглядывая свою руку, с которой кровь чудовища испарялась, превращаясь в светящиеся точки.

Несколько секунд смысл его слов даже не дошёл до меня.

А потом я расхохотался.

В тот момент мне всерьёз показалось, что это самая, сука, смешная вещь из всего, что я слышал в жизни. Судя по всему, мой сын был со мной полностью согласен.

Вот так и стояли мы: два дурака, заливаясь смехом, а авантюрист спокойно и невозмутимо наблюдал за этим, даже не моргнув. Нам понадобилось какое-то время, чтобы наконец выровнять дыхание и прийти в себя.

* * *

— Теперь-то уж я вижу, чего ты так старательно скрывал, — сказал я, подтягивая бинты на руке Альберта. С виду он идеально ушёл от удара кабана, но всё же тварь успела полоснуть его по руке. Держался он так, будто боли не чувствует, но я‑то ощущал, как он напрягается, когда мне приходилось накладывать ему повязку.

Молодые да стойкость напоказ. Хотя тут и красоваться не перед кем — ни одной бабёнки поблизости.

— Меч жаль, — заметил он, явно переводя разговор. Я не возражал. Плевать, из какого там тайного братства воинов он родом; после сегодняшнего, как по мне, да пусть он хоть грязный, жадный до денег, грёбаный южанин. Мне всё равно. — Я только начал к нему привыкать.

Упомянутый меч — вернее, его погнутый эфес — покоился в руке Альберта. Он водил по нему пальцами и, казалось, тем самым как-то успокаивался.

Я хмыкнул.

— Ну, на это ты сможешь купить меч куда получше, — сказал я и с показным жестом протянул ему здоровенный бивень.

Чудища редко оставляют после себя что‑то путное: чтобы части тела не рассыпались после их смерти, в них должно быть много маны.

Он искренне опешил, я даже увидел, как у него приоткрылся рот.

— Этого не было в уговоре, — медленно произнёс он. — Оно ваше.

Я только покачал головой, не переставая улыбаться.

— Забирай. Что бы там ни пообещала эта карга Вайзе за убийство этой твари, того явно мало, — серьёзно сказал я. — Мы деревенька маленькая, заплатить как следует вряд ли сможем. А бивень вещь всё же добротная, даже я это вижу. Городские алхимики, поди, дадут за него столько, что купишь десяток таких мечей, — кивнул я на эфес у него в руке.

На мгновение парень — а я по нему видел, что он молод, у него и пушок над губой не растёт — замялся.

— Да бери уже. А то я, чего доброго, и вправду обижусь, — в шутку пригрозил я.

Он пару секунд смотрел на меня, потом кивнул — ни намёка на эмоции во всём его теле.

— Ясно. Спасибо, вы добрый человек.

Хмыкать это тоже искусство; своим хмыком я передал всю свою (добродушную) насмешку (и веселье).

— На последней, кто так мне сказал, я женился. И нет, я не по этой части, да и Штилле мне яйца оторвёт, даже если б я вдруг согласился.

Наконец он взял бивень, аккуратно завернул его в тряпицу, которую достал из небольшого мешочка на поясе, и дал мне возможность продолжить перевязать его как положено.

— Греховно возлежать с другим мужчиной, — сказал он, видимо, просто чтобы что‑нибудь сказать.

Я усмехнулся.

— Мечник, авантюрист да проповедник в придачу? Ну прямо кладезь талантов.

Он не ответил, лишь слегка пожал плечами. Я на миг замолк и свирепо зыркнул на парня.

— Ещё раз дёрнешься, пока я работаю, уши надеру, — предупредил я его.

Он благоразумно промолчал.

Так прошла минута.

— Готово, — сказал я, наконец оставив Альберта в покое, поднялся к огню и размялся.

— Ещё раз спасибо, — тихо отозвался он, осторожно пробуя двигать руку, но не слишком активно. Движения у него отточенные. — Можете ложиться спать, первым покараулю я, — просто предложил он.

Я упёр в него взгляд. Он попытался выдержать его.

— Спать ляжешь ты, — сказал я без обиняков. — Всё равно вот-вот вырубишься. Что бы ты там ни провернул, из тебя это все соки выжило.

Парень помедлил, но кивнул.

— Вы правы, — признал он с явным раздражением. Хотя вроде не на меня конкретно сердился.

У Альберта были какие‑то свои заморочки.

— Вот и спи. Сегодня ты моего сына спас и прикончил монстра, который даже маленький отрядик авантюристов запросто бы положил. Ты заслужил нормальный отдых.

Он, кажется, задумался. Если я что и понял об Альберте за время с ним, так это то, что эмоциональная глубина у него — как у каменной стены; или, может, он просто мастерски всё прячет. Зато упрям и прямолинеен как горный баран.

Наконец, на сей раз победил здравый смысл, и он кивнул.

— Разбудите меня на второй караул, — сказал он. И это были ни просьба, ни приказ — просто констатация. Странная у него была, конечно, манера говорить.

— Без проблем, парень, — отозвался я, соврав так же легко, как дышу. Со Шнеллем у меня практики хватает.

Мой сын уже крепко спал у костра, и будить его смысла не было. До темноты в деревню нам всё равно не дойти. К счастью, по всему лесу у нас устроены сторожки и секреты, как раз для таких случаев. Целые поколения охотников в наших местах держат подобные укрытия.

Это место было мне знакомо, да и тихо тут было в целом. К тому же здесь были кое‑какие удобства — припасы и свежая вода. Вот почему Шнелль так быстро отрубился: огонь его убаюкивает, а живот у него полный после всей этой кутерьмы.

Я некоторое время просто смотрел в огонь, не обращая внимания на то, как Альберт укладывается спать, лежа спиной к дереву.

Спустя какое-то время, я мог поклясться, как ощутил в воздухе что‑то странное — но почти сразу это ощущение прошло. Я посидел настороже минутку‑другую, но время шло, и пришлось признать, что у меня просто нервишки шалят.

Потом к тихому сопению Шнелля прибавился ещё один звук.

Шёпот. Спящий дворянин бормотал на незнакомом мне языке. Словно разные имена перешёптывал. Он явно спал, хотя даже этот дурацкий капюшон не снял. То ли подружку звал, то ли родителей, то ли ещё кого.

Я решил не заморачиваться. Что бы это ни было, какие бы секреты у этого Альберта ни водились — мне было плевать на них сегодня.

А вот завтра, пожалуй, меня они будет чуть-чуть волновать, когда мы напьёмся. Ну, поживём — увидим.

«Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас?»

Послание Коринфянам глава 3 стих 16.

Молитва помогает собраться, войти в нужное состояние и вывести наружу верные чувства.

Так было и со мной, пока я был человеком.

Для нынешнего меня молитва куда более пустой обряд. Я мог повторять слова; благодаря моему проклятию мог даже вспоминать молитвы на латыни — я всегда любил, как они звучат, почти как заклинания, но в прошлой жизни так и не сумел их выучить, — однако сами по себе слова были пусты.

Чтобы говорить с Богом, молитва должна исходить из сердца. Он и так услышит тебя, разумеется, но молятся не затем, чтобы Он услышал поклонение. Бог превыше подобных жестов; молитва всегда совершается ради молящегося. Если она не помогает душе, то это жест без смысла.

— ...Sancte Michaël Archangele, defende nos in proelio, contra nequitiam et insidias diaboli esto praesidium...

Слова слетали с моих уст тихо, почти шёпотом, и я не знал, сколько раз уже повторил «Oratio ad Sanctum Michaelem», молитву о защите от козней дьявола.

Она помогала тем, что, думая о словах и их произношении, я ни о чём больше не думал. Моё сознание остро сосредотачивалось на отдельных словах и оборотах, и это напоминало мне латинский, который я изучал в школе и университете.

Для нынешнего меня молитва была не религиозным опытом, а медитацией.

Медленно, очень медленно, мир вокруг отступал. Мои глаза были закрыты, и вскоре я слышал только свой голос.

Моё сердце отбивало ритм.

Тук-тук, тук-тук.

Моё дыхание стало ровным, размеренным; воздух я вбирал между отдельными строками.

Тук-тук, тук-тук.

Магия была повсюду вокруг меня.

Никогда прежде я не ощущал её так ясно, как в глубине молитвы.

В этой неподвижности мир раскрывался. Мана текла не бурными потоками, а тихими, непрерывными течениями. Она стелилась в почве подо мной, обвивала корни деревьев, едва заметно мерцала в воздухе тонкой невидимой дымкой.

Она была везде, едва заметная, как дыхание. Камни и земля хранили её в своей немоте; листья, колышась, шептали о ней. Животные и люди, напротив, сияли, как фонари: их мана была яркой и близкой. Но эта — фоновая мана — была тихой песней мира.

Молитва её не призывала. Молитва настраивала меня на неё. Точно струну подтягиваешь до нужной ноты — и входишь в унисон с мягким гулом маны. В этом унисоне магия ощущалась не как нечто, чем следует повелевать, а как нечто, чему следует внимать и что следует наблюдать.

Демоны от природы умеют придавать мане форму. Для нас это как пошевелить конечностью. Перемещать «чистую» ману просто, но сама по себе энергия ничего не делает. Усиление тела, самый базовый приём, для демона будто бы сводится к одному лишь желанию, чтобы энергия тебя укрепила.

По крайней мере, так кажется, если не всматриваться.

Поэтому сравнение с движением отдельной конечности здесь очень удачное. Будучи человеком, я не осознавал всех микропоправок, которые нужно сделать, чтобы просто поднять чашку кофе. Так же и как демон я не сразу понял, что простого вливания маны в собственное тело недостаточно для его укрепления. Всё куда сложнее; мне, демону, ведомому инстинктом, сперва лишь казалось, будто это так просто.

Есть... вещи, которые можно сделать с этой энергией. Вещи, которые трудно описать словами. Чтобы усилить себя, нужно сотворить с маной что-то — потянуть её особым, инстинктивно верным образом, изменить её так, чтобы она входила в тело таким путём, который делает его крепче. Эта конкретная манипуляция для демона была и есть врождённая. Как от рождения могут быть регенерация или, скажем, полёт.

Это не просто сила воли или игра воображения — тут есть самая настоящая причинно‑следственная связь. Повернув энергию определённым образом, ты меняешь её свойство, и потому она начинает взаимодействовать с материей иначе, чем прежде.

С годами я нашёл и другие способы «вывернуть» энергию так, чтобы она вела себя по‑другому: заставлять её слегка греть; физически отталкивать предметы; накапливать статический заряд... и многое другое.

Я давно понял, в чём тут суть. Эти манипуляции вовсе не заклинания и не проклятия, а базовые свойства магической энергии, строительные кирпичики любой магии. Готов поспорить, людям‑магам не приходится тратить время на слепой перебор всевозможных «выкрутасов» с маной — их, вероятно, обучают на примерах.

У меня такой роскоши не было. Мне приходилось на ощупь идти во тьме, пока я не находил форму, которую стоило развивать дальше.

Я назвал это преобразованием маны.

Точно так же я разработал и своё проклятие. Я отыскал способ вывернуть ману так, чтобы моя энергия дотягивалась... глубже; чтобы она проникала вглубь других живых существ. Способ касаться магией до душ всего живого. За этим последовали годы кропотливых исследований, бесчисленные ошибки, множество малых и больших побед — и в конце концов я превратил базовое упражнение с маной в проклятие.

Поначалу всё сводилось к тому, что я просто мог дотянуться «куда‑то» и нащупывать внутри пойманной на ужин хищной птицы что‑то невидимое. Потом я нарастил это преобразование моей силы. Но одного этого было мало. Мана вела себя странно: не как жидкость и не как газ, вообще не как что‑то из материального мира, и всё же в ней было это неуловимое, аморфное качество, отдалённо их напоминавшее.

Довольно быстро я понял, что одного преобразования мало, чтобы заставить ману делать что‑то значимое. Даже когда демон, по наитию, укрепляет собственное тело, инстинкт ведёт его сначала преобразовать ману, а затем... особым образом замкнуть её на самой себе.

Я назвал это плетением. Плетение — второй шаг в формировании заклинания, после преобразования маны.

Плетения были ещё менее интуитивно понятны, чем одно лишь преобразование. Форм, в которые можно свить ману, бесчисленное множество, но большинство из них не даёт ровно ничего. На что‑то с результатом — тем более рабочим — можно наткнуться лишь методом проб и ошибок.

Вот я этим и занимался: пробовал разное, смотрел, что выходит, что — нет, и какой эффект это даёт, если даёт вообще. Со временем моих слепых нащупываний хватило, чтобы я научился ощущать чужую душу. Потом я пошёл дальше, уже имея конкретную цель, и ещё бесчисленное количество раз оступался и сворачивал не туда.

Разумеется, меня выручали мои демонические инстинкты. Я без слов чувствовал, когда то или иное плетение нестабильно и опасно для пробы. Я мог смутно предугадать, чего ждать от плетения ещё до того, как попробую. Если прикинуть, одно это сберегло мне пару десятков лет работы — и, вероятно, от нескольких тяжёлых травм.

Это колоссально помогало в моих занятиях магией, но не заменяло сами исследования.

Впрочем, итоговое проклятие оказалось не просто сочетанием одного преобразования и одного плетения. Творить магию оказалось куда труднее.

В процессе создания моего проклятия я открыл третий шаг формирования заклинания — шаблон. Шаблон есть ничто иное как определённая комбинация преобразований и плетений, которая даёт тот или иной эффект. Если угодно, мини‑заклинание. Например, моё проклятие, Резонирующая Душа, состоит из пяти шаблонов.

Один отвечает за то, чтобы проникнуть в цель; второй — почувствовать душу и дать мне отклик; третий — склонить душу к воспоминанию; четвёртый — связать душу с телом; пятый — протолкнуть всплывшее воспоминание из души в тело.

Я понимал, что способов улучшить Резонирующую Душу, вероятно, бесчисленное множество. И теперь мне стало ясно, почему даже в Писании Богини, почитаемой в этом мире, говорится, что демоны обычно сосредоточиваются на оттачивании одного конкретного вида магии или проклятия. Это логично, ведь чтобы создать Резонирующую Душу, мне пришлось исследовать колоссальный пласт всего, что лежит вокруг моей области.

Если представить магию эдакой тёмной комнатой, то область вокруг Резонирующей Души — единственное место, где я зажёг несколько свечей. В этой «освещённой» зоне я, вероятно, мог бы создавать новые вещи с куда меньшими усилиями, чем если бы попытался уйти в сторону, скажем, сочинения огненной стрелы для стрельбы.

Иными словами, выгоднее расширять горизонты там, где я уже компетентен, чем каждый раз начинать с нуля.

Вот почему меня так интересовали человеческие заклинания. Это плод чужого труда, по самой природе своей воспроизводимый. С каждым заклинанием — пусть даже кажущимся бесполезным или нишевым — я мог постигать множество тонких энергетических взаимодействий, о которых сам не догадывался и с которыми не сталкивался. Способы придавать мане форму ради эффектов, до которых в одиночку я бы не додумался; маленькие, но рабочие взаимодействия, которые не нужно нащупывать вслепую.

Понадобится время, чтобы разобраться во всех преобразованиях, плетениях и шаблонах внутри каждого заклинания, но их можно изучать отдельно от самого заклинания — и уже на их основе конструировать свои собственные.

Разумеется, всё не настолько просто: я, скорее всего, видел лишь верхушку айсберга издалека. В магии, несмотря на все мои изыскания, я пока лишь новичок.

Сначала мои открытия в области магии сильно меня озадачивали. Разве в манге не говорилось, что главное в колдовстве это воображение? Почему же магия тогда оказалась больше похожа на электротехнику — с её бесчисленными резисторами, схемами и проводами, — а не на простое размахивание руками и истовое «представлять изо всех сил»?

Но, оглядываясь с широты послезнания, всё становилось на свои места. Роль воображения была. Многие мои шаблоны не давали простого, «физического» эффекта — они граничили с понятийными действиями. Например, шаблон в моём проклятии, отвечающий за «проталкивание поднятых душой воспоминаний в тело». Что это означало в физическом смысле? Я до сих пор понятия не имею. Скорее всего, именно воображение сильно влияло на результат. Будь у меня время испытать это на ком‑то, кроме себя, я бы понял, насколько можно менять исход накладывания проклятия без изменения его магической структуры, одной лишь силой воображения.

Это также объясняло и то, почему пронзающее заклинание «Зольтраак» воспринимали так, как воспринимали. Концепция‑то очевидна — сомневаюсь, что до Кваля её никто не пытался воплотить. Попытки наверняка были; просто его заклинание, судя по словам Фрирен, стало чудом магической инженерии: предельно оптимизированным, элегантным, простым и до смешного эффективным в своём назначении. Иными словами, «Зольтраак» столь результативен и без всякого участия воображения, ведь он сконструирован так, что его базовые свойства сами по себе великолепно убивают.

«Зольтраак» в сути своей магический эквивалент изобретения огнестрела, пока все остальные меряются мастерством фехтования.

Есть и другие доводы в пользу того, что я иду верным путём. Если бы воссоздать заклинание было так же просто, как представить его, не было бы нужды хранить заклинания в гримуарах и изучать магию — тем более в том, чтобы учреждения по всему миру исследовали демоническое заклинание ради создания защиты против «Зольтраака».

Отсюда следует, что воображение важно для мага в бою; но для мага‑исследователя, создающего новые заклинания, знание столь же необходимо.

— ...qui ad perditionem animarum pervagantur in mundo, divina virtute, in infernum detrude. Аминь.

Разум — вещь странная, работает по накатанным рельсам. Я сбился со счёта, сколько раз повторил молитву, сильно и глубоко задумавшись, но к тому моменту, как в очередной раз произнёс её до конца, я закончил и свои размышления.

Я чувствовал собранность, готовность. Моё ощущение магической энергии и окружающего мира ещё никогда не было таким ясным. Острее и быть не могло; я был уверен, что не упущу ни одной детали.

Я открыл глаза — и вновь обнаружил себя на коленях в крошечном садике у дома Мутига, перед яблоней. Было раннее утро, солнце ещё не взошло. Но мои демонические глаза прекрасно видели в сумерках.

Осторожно, чтобы от волнения не повредить бумагу и заодно удержать себя в руках, я неторопливо развернул страницы.

Я жадно впитывал глазами строки, выведенные на пергаменте гримуара.

Сначала мне показалось это на редкость странным: краткое, почти поэтическое описание, где манипуляции с маной назывались «холодными» или «тёплыми», «липкими» или «шероховатыми». Но главное, я ощутил, что на этот текст наложено какое‑то зачарование.

Осторожно я провёл через него немного собственной маны, не придавая ей формы.

Сначала ничего не происходило. Но когда, сбившись с толку, я принялся перечитывать описание, я почувствовал это: мана в самих страницах едва заметно скручивалась, преобразовывалась — в зависимости от того, какой эпитет я читал.

Я был очень и очень поражён. Я был демоном, мои чувства притуплены, и всё же это был неподдельный восторг.

Гримуар был зачарован так, чтобы ученик мог буквально ощутить требуемые преобразования маны! Вот почему гримуары источают ману!

Ниже на странице шла схема — сложная фигура из странных геометрических форм. Моя мана всё ещё проходила через книгу, и круг посылал мне тонкий намёк, где‑то на краешке сознания...

Намёк на плетение.

Опьянев от радости, я переворачивал страницу за страницей — и не успел я оглянуться, как дочитал гримуар до конца.

Внутри меня тянуло: мне хотелось немедленно сотворить заклинание. Но, уловив это чувство, я остановил себя. Я напомнил себе, что поспешишь — людей насмешишь.

Вместо этого я принудил себя разобрать содержание гримуара. Первые четыре страницы заключают в себе лирическое, зачарованное описание и магические круги. Остальное же представлено куда более странным текстом, полным незнакомых мне терминов и оборотов: вероятно, разъяснения заклинания для учёных магов.

Само заклинание включало 7 видов преобразований маны, 10 узоров плетения и состояло из 2 шаблонов.

По сравнению с моим проклятием, вещь простецкая.

Я задействовал ману, осторожно, чтобы не сорвать моё сокрытие, и стал понемногу, по частям, складывать заклинание.

Пока наконец...

— Заклинание рассеивания пыли, — проговорил я, хотя в этом не было нужды.

Тотчас от меня во все стороны, в радиусе метра, разошлась невидимая волна маны. Я почувствовал, как она берёт под контроль каждую пылинку вокруг и превращает её в чистую энергию.

Это...

Как же восхитительно! Какая удивительная вещь! Я, разумеется, знал, что магия позволяет превращать энергию — свою ману — в материю, вроде камня или воды, но здесь было заклинание, которое делало ровно наоборот!

Я видел, что работает оно только с пылью — и это не случайно. Первый шаблон был целиком посвящён тому, чтобы связать и опознать пыль; второй — чтобы преобразовать пыль (и я инстинктивно понимал, что лишь только пыль) в ману. Но я уловил главное — возможность! Совершенно новые плетения, до которых я сам прежде не догадывался!

— Ах... — рассеянно отметил я, что улыбаюсь.

Это немного остудило мой пыл. Впрочем, демоны тоже умеют заводиться из‑за магии.

Пожалуй, нет ничего странного в том, что это меня так увлекает.

А теперь пора почитать техническую часть. Мне не терпелось узнать правильную терминологию...

— Ты и вправду любишь магию, да?

Я застыл. Сработал инстинкт «бей или беги»: я резко обернулся и увидел... священника.

Его мана была подавлена, потому я и не почувствовал, как он подошёл. Как он приглушил шаги и запах — не знаю, да и приглушал ли вообще. Возможно, я был так поглощён чтением, что просто не заметил его приближения.

Осознав, кто передо мной, я заставил себя расслабиться. Демонические инстинкты и впрямь звериные: признаю, окажись он хоть чуть ближе, я мог бы броситься на него прежде, чем успел бы остановиться.

— Это моя страсть, — тихо признал я. Я ощущал настороженность, но не страх.

В конце концов, ничто пока явно не угрожало моей жизни, пусть ум и подсказывал, что его появление должно бы тревожить... но демоны не умеют тревожиться.

Передо мной стоял старый священник, спина у него была чуть согнута временем, но в самом его присутствии веяло теплом и устойчивой мягкой твёрдостью. Его роба была простая, у манжет ткань была истёрта; от него едва тянуло ладаном и старым пергаментом. На груди у него висел серебряный медальон Богини — потускневший от лет, но аккуратно ухоженный.

На лице у него можно было заметить не только след прожитых лет, но и небольшую улыбку. Мягкая белая борода обрамляла его подбородок, а его бледные, затуманенные глаза всё ещё сохраняли тонкий свет. Он улыбался без помпы и позы, по‑домашнему, приветливо.

Выражение на лице у него казалось достаточно искренним — только вот зачем, я не сразу понял.

— Я о тебе немало наслышан. Мутиг, этот непоседливый парнишка, всё возмущался, что ты отказался присоединиться к застолью, — его голос никак не вязался с его хрупкой фигурой; тот звучал крепко, властно.

Я вдруг понял, что это мне напоминает — из воспоминаний, к которым я недавно возвращался: пастор в церкви, куда я ходил с родителями, говорил точно так же.

— Я практикую аскетизм, — хоть и не вполне по своей воле. — Затея Мутига сводилась к тому, чтобы пропить весь вечер, а мне это было неинтересно.

Я почти всё время просидел у знахарки, перерисовывая карту, попивая чай и поддерживая старушку пустыми разговорами. Она казалась одинокой.

Священник — Фойер, я знал его имя — просто кивнул, будто именно этого и ждал.

Он глянул на восток: солнце ещё не вставало, но небо там уже заметно посветлело.

— Мне довелось услышать твою молитву, когда я открывал церковь, — сказал он, снова взглянув на меня. — То был язык, которого я не знаю.

— Это мёртвый язык, — просто ответил я. — И эта религия не связана с Богиней, которую здесь почитают.

Мужчина на миг удивился, но на лице у него вспыхнул живой интерес.

— Вот как? Как удивительно. Я слыхивал, что на восточных островах некоторые племена поклоняются духам природы, но признаюсь, ты прямо-таки застал меня врасплох: мне ещё не доводилось встречать верующего в иного бога, хоть о культах я и слышал. Откуда ты, если, конечно, не сочтёшь вопрос бестактным?

С учётом его преклонного возраста это было любопытно: выходит, религия Богини действительно распространёна так широко, как её описывали.

И отсутствие у священника малейшей враждебности или неприязни к моим словам тоже было показательно.

— Предпочту не говорить, — твёрдо ответил я после короткой паузы. — Это далёкая страна, о которой вы всё равно не слышали, — я помедлил. — Не люблю слишком думать о доме.

Как демон, я не мог испытывать ни тоски, ни печали, но, вспоминая простые удобства и чувство безопасности, я сердился на эту утрату. А это бессмысленная эмоция, ведь некому предъявить за мой переход в этот мир.

Да и скрежетать зубами по поводу собственной доли есть занятие пустое и бесплодное; эту энергию лучше направить куда‑нибудь ещё.

Я поднялся с колен и аккуратно убрал гримуар в небольшой дорожный мешок за спиной. Последнее было подарком от охотника.

Фойер просто кивнул на мои слова; и, если я верно понял, взгляд его чуть потеплел.

— Ничего страшного. Жаль, что мы не познакомились раньше, но со вчерашнего триумфального возвращения у тебя не было свободной минуты. Я решил не отвлекать тебя в доме Вайзе праздным любопытством старика, — сказал он, усмехнувшись, и протянул мне руку. — Прости, что напугал чуть ранее. Я просто не хотел сбивать тебя с сосредоточенности, — это объясняло то, почему он прежде сокрыл свою ману, и почему перестал, когда мы заговорили. — Ты, вероятно, уже знаешь: меня зовут Фойер.

Я почти без колебаний пожал ему руку. После заново пережитой человеческой жизни этот жест снова стал для меня инстинктивным.

— Альберт...

Мана — вещь такая странная. Она постоянно в движении. Когда кто‑то начинает плести заклинание, это всегда начинается с лёгкой ряби по ней. Но мана шевелится и по другим причинам — под влиянием эмоций, намерения. Вероятно, именно поэтому живые существа вообще способны придавать ей форму: мана откликается на намерение, даже если ты не направляешь её сознательно.

— Апчхи!

События, последовавшие дальше, я смог толком осмыслить лишь позже.

Священник чихнул. Внезапно, без всякого предупреждения. Оглядываясь назад, когда я вновь прокручивал это воспоминание, я понял: именно по этой причине в мгновение рукопожатия его хватка на миг усилилась. Резкий, громкий звук, похоже, напугал и его самого — он не ожидал чиха. Его мана дрогнула.

Обычный человек, кроме лёгко испуга, вряд ли бы как‑то на это отреагировал.

Я же не обычный человек.

Когда его рука крепче сжала мою, когда его мана на краткий миг напряглась, во мне взвыл инстинкт: Бей! Ловушка! Засада! Ударь первым!

К тому же я и без того считал старика угрозой: для демона не существует ни доверия, ни привязанности, ни презумпции невиновности. Я постоянно отдавал себе отчёт, что этот старик — один из немногих, кто способен меня ранить или убить, и эта мысль всегда жила на задворках моего сознания; так уж устроены демоны.

Моя хватка на его пальце тоже усилилась; моя мана перетекла в другую руку, вытягивая ногти в когти, ускоряя восприятие, реакцию, придавая силу...

И только благодаря этому ускорению моей реакции я заметил, как сонный старик, со слезами на глазах, моргнул — его глаза рефлекторно зажмурились от чиха, — и я замешкался. Лишь потому, что на миг он показался мне совершенно растерянным, а моё умение читать людей подсказало мне: «он не опасен», и только поэтому я не полоснул ему по горлу на автомате.

Осознание произошедшего сковало меня; я, должно быть, уставился на него с нездорово расширенными глазами.

— Ого, ну и хватка у тебя, юноша! — только его голос выдернул меня из оцепенения.

Медленно, осторожно я разжал его руку, снимая мои усиления.

— Простите, я испугался, — деревянным голосом ответил я; мои мысли уже были далеко от старика. Я пытался осмыслить случившееся.

Я чуть не убил человека.

— Нет, это мне стоит извиниться, — пробормотал он, — годы берут своё и...

Я просто прошёл мимо старика.

— Я пойду спать. Моя рука снова ноет, — сказал я, не оборачиваясь, направляясь к дому охотника, где мне разрешили переночевать. Речь шла о той самой руке, до сих пор забинтованной: ту, что я только что машинально исцелил, напрягаясь для броска к горлу старика.

Не уверен, говорил ли он ещё что-то после этого. Когда, возможно, он заговорил, я уже захлопнул за собой дверь.

Несколько секунд я просто стоял в прихожей, уставившись на закрытую дверь.

Я чуть не убил человека. Меня отделял от этого один миг. Это даже не был осознанный выбор — моё тело действовало само. Единственная причина, почему старый священник остался жив, простой случай.

Похоже, я задержался в деревне гораздо дольше, чем мне следовало. Раньше мне и в голову не приходило, что я могу представлять опасность для окружающих — по крайней мере, вот так. Я даже не подозревал о такой силе собственных инстинктов.

Собравшись, я развернулся и направился к гамаку, который мне выделили на ночь. Мне о многом следовало задуматься.

— Ещё раз спасибо за помощь, паря. Точно не хочешь подсесть? — спросил мужчина с мощной челюстью и тронутыми сединой бровями, кивнув на свою телегу.

Мужчина был довольно высок, с тем самым животом, что появляется от многолетнего распития эля и недостатка ходьбы, зато руки у него были как дубовые корни. В былые, человеческие времена, я бы не решился ввязаться с таким дядькой в кулачный бой. Впрочем, зубов у него недоставало. Единственное, что нарушало образ отпетого дебошира, неизменный, лисий прищур его глаз.

— Мне‑то что, не убудет подвезти. Места хватит, а земли у нас тут не самые спокойные.

Речь шла о той самой телеге, которую я только что вытащил из канавы.

Я на мгновение задумался, прежде чем ответить на его предложение.

— Неспокойные говоришь? — это стало новостью для меня. — Монстры? — предположил я.

Мужчина поморщился, но покачал головой:

— Не прям уж монстры. Скорее, сейчас весна, много чего просыпается после зимней спячки. И это «много чего» голодное.

Я посмотрел на него равнодушно, прикидывая. Чувства тут роли не играли: всё «эмоциональное» во мне требовало либо убить человека, либо уйти, чтобы он не мешал. Я и при жизни не был особенно общителен, а в облике демона — существа по природе асоциального и одинокого — находиться рядом с людьми и вовсе стало для меня упражнением на терпение.

Игнорировать порывы мне было нетрудно — всё-таки опыт имелся; да и сильными их не назовёшь: скорее смутный позыв, чем навязчивый зуд.

Так или иначе, решения я давно принимаю не по принципу «делать, потому что хочется». До того как я создал своё заклинание, я и забыл уже, что люди часто мыслят именно так.

Оставались два сугубо рациональных соображения. С одной стороны, я не желал лишний раз быть рядом с человеком — вдруг мою природу раскроют, всё-таки капюшон защита так себе. С другой же, я помог ему не случайно: так было правильно. А остаться и обеспечить ему безопасность тоже можно счесть правильным выбором. По крайней мере, если риск нападения действительно велик.

Решение было очевидным.

— Вы держите путь в Небельдорф, верно? — уточнил я, уже практически зная ответ.

Сведения, что я собрал в Вальдхайме, дали мне неплохое представление о регионе. Небельдорф, насколько я понимал, речной порт на берегу глубоководной реки Мондлауф.

Мы сейчас на границе Южных земель с Центральными, хотя сами находимся уже в Центральных. До самой границы отсюда с неделю пути.

— Туда все дороги и ведут, паря, — ответил мужчина, явно позабавившись.

Я лишь кивнул.

— В таком случае, да, я не прочь составить вам компанию.

Изначально я собирался обойти город стороной, но зайти туда мысль отнюдь не худшая. Мне требовалось многое приобрести, а портовый город для таких дел место как раз подходящее.

Мужчина кивнул, поспешил привести лошадь и впрячь её, предложив мне тем временем устроиться в телеге.

Я так и сделал. Вскоре он легонько стегнул поводьями, и мы двинулись.

Мужчина пару раз пытался завести разговор, но быстро уловил, что я не расположен к нему: я нарочно отвечал кратко и не поддерживал беседу.

Тем временем я достал из сумки перерисованную карту и уставился на неё, прикидывая мой следующий шаг.

Узнал я немногое, но важное. Прежде всего, увы, Король Демонов был жив-здоров. Более того, своё наступление, из‑за которого Герой Химмель соберёт свой отряд, он ещё даже не начинал.

Сопоставить нынешний год с событиями истории было трудно: точных дат и календаря нам так и не дали. Большинство отсчётов шло от дня смерти Химмеля — тогда началась, в буквальном смысле, новая эпоха.

Это ставило меня в странное положение. Даже до Вальдхайма уже доходили слухи, что на Южных землях творится что-то неладное: какие‑то волнения, разговоры о войнах, беды с монстрами и даже демонами.

Северные земли сейчас были спокойны... ровно настолько, насколько дикие, кишащие тварями пустоши вообще могут быть «спокойными». Но я знал: именно Северу предстоит принять основной удар наступления Короля Демонов — и даже этот «мир» пойдёт прахом.

Центральные земли обычно считаются самыми тихими... если не брать в расчёт, что рано или поздно сюда дотянутся силы Короля Демонов. К тому же по этим краям уже сейчас бродит Фрирен.

Лучшая стратегия для меня — держаться глуши и молиться, чтобы случайно не наткнуться на эльфийку или на кого‑то ещё, кто распознает меня с одного взгляда и раздавит, как клопа.

Гордыня для меня как грех, так и прямая угроза моему благополучию. Силен я лишь на фоне обычных, нетренированных людей.

На рационе из дворфьего пива, отжиманий и побоев Старк уже в шестнадцать лет дорос до того, что разрубил дракона надвое. Я отлично понимал, где моё место на этом фоне.

— Карта у тебя какая-то дерьмовая, — голос торговца, Шаттена, как я знал, выдернул меня из раздумий. — Купи получше, как доберёмся до города.

Я моргнул, заметив, как он косится на мою тетрадь, не отводя глаз от дороги.

— Я и собирался, — просто согласился я, убирая тетрадь обратно в сумку. — Как думаете, в городе найдутся более подробные карты севера Центральных земель?

Вопрос был насущный. Просторы континента огромны. Карта на листе меньше формата А4 способна лишь отметить его общие контуры. Точности в ней мало. Другое дело подробные, региональные карты, особенно если они сами по себе достаточно велики, чтобы вместить детали. Но я не знал, насколько часто такие встречаются.

При том, что в этом мире книги каким‑то образом попадаются даже в глухих поселениях, рисовать карты, исторически, всегда было делом непростым.

— Ха, ещё бы, — фыркнул он. — Раз помог мне, сведу уж тебя с нужными людьми, — он с любопытством покосился на меня. — Получается, ты держишь путь на север?

— Не сразу, нет, — утаивать смысла не было. — Я, наверное, не скоро туда загляну..

Путешествовать, избегая больших дорог и крупных поселений; останавливаться на годы, пока не исчерпаю местных монстров для исследований, — таков был мой план. Мне требовалось держаться подальше от цивилизации. Чем меньше искушений и отвлекающих факторов, тем для меня лучше.

Единственная причина не уходить совсем в глушь — опасность жить без новостей. Я не хочу, чтобы наступление Короля Демонов застало меня врасплох.

К тому времени, как я доберусь до Северных земель, мне оставалось надеяться, что Король Демонов уже будет повержен.

Война меня не привлекает, я не хочу в неё ввязываться. Отчасти из-за самосохранения и простого страха; отчасти — понимание, что если война начнётся скоро, я, ещё молодой и слабый демон, ничем не помогу. Ну а ещё банальное отсутствие у меня тяги к дракам.

Даже для человека война это буря, что выворачивает нравы и толкает ко греху. Ввяжись я в такое, могу натворить того, о чём не смогу пожалеть чисто физически.

— Значит, дорога без определённой цели? — будто самому себе сказал мужчина, взглянув куда‑то в небо. — Напоминает, как я в молодости шатался по миру. Я, вот знаешь, лет двадцать назад...

Чувствуя на лице тёплый весенний ветер, я прикрыл глаза и слушал историю, которая меня совершенно не интересовала.

* * *

Я подумывал отпилить рога до того, как мы доберёмся до Небельдорфа.

Капюшон кое-как скрывал моё происхождение, но я подозревал, что в большом городе меня попросят его снять — либо специально проверят, нет ли рогов, либо просто захотят увидеть моё лицо.

Однако, хоть я и мог сказать Шаттену, что мне нужно на пару минут отойти в кусты «по делу», у меня попросту не было инструмента, чтобы избавиться от рогов.

Рога — это кости, да ещё толстые и крепкие. Подаренный в деревне охотничий нож их не возьмёт. Подходящих заклинаний, чтобы помочь себе, у меня тоже не было, а вырывать их и вовсе не вариант: они прочно срослись с моим черепом.

И всё же отменять визит я не собирался; я хотел купить — или хоть как следует разглядеть — карту и вообще прицениться к тому, что можно найти в таком городе.

Так что, подъезжая к Небельдорфу, я ожидал, что в какой‑то момент мне, возможно, придётся сражаться за свою жизнь, но я был намерен попасть за его стены.

Первый вид Небельдорфа оказался не таким, как я тот представлял.

С гребня невысокого холма, на который взбиралась наша телега, открывался вид на сам город: белые стены чисто вырастали на фоне мягкого речного тумана. На углах внешних укреплений торчали высокие дозорные башни, а за ними виднелись тесной россыпью покатые коричневые крыши, будто то был сложенный пергамент под ярким дневным светом.

Дорога плавно спускалась с холма к воротам города — наезженная, но крепкая, повторяя изгибы местности.

Отсюда была видна и река: по обеим её сторонам неторопливо скользили плоскодонные торговые суда — с убранными парусами, под размеренные взмахи вёсел. Самой гавани, как и большей части города, отсюда было не разглядеть.

— У тебя в телеге ведь нет ничего противозаконного, из‑за чего нас обоих могут упечь в темницу? — неторопливо спросил я, когда лошадь начала спускаться по склону к распахнутым воротам.

Мужчина, чьё имя совпадало с немецким словом «тень», лишь покосился на меня.

— В этот раз, нет, — сказал он после долгой паузы.

Как ни странно, даже с моей обострённой способностью читать мимику и язык тела, я не понял, он серьёзен, издевается, врёт — или всё сразу.

Признаться, тревожный знак.

...если подумать, в город он вёз меня; выходит, контрабандой был я сам. Правда, он об этом не знал.

Наконец мы добрались до ворот, и дальнейшая, привычная для местных рутина, показалась мне весьма занятной: я наблюдал такое впервые.

Минут десять ушло на то, что стражники спросили наши имена, взяли плату за въезд — и я вдруг понял, что это не попытка вытрясти пару монет, а обычная процедура. У Шаттена спросили, что в повозке; он, с той усталой привычностью, что бывает у человека, проделывавшего это сотни раз, начал перечислять, пока стража проверяла телегу. Затем Шаттен уплатил пошлину за товар, и нас, наконец, пропустили в город.

— Они осмотрели повозку не сказать чтобы тщательно, — заметил я, когда мы отъехали достаточно далеко, чтобы нас не услышали. — Откуда им знать, что ты не слукавил с товаром?

Шаттен только пожал плечами.

— Ниоткуда. Да им, в общем-то, и не платят за то, чтобы особенно стараться, — ухмыльнулся он. — Другое дело корабли: они возят целый груз, а я так, кое‑какие товары. Вся разница в объёмах, паря. Корабли проверяют как следует, ведь и привезти они могут много. А одиночных торговцев вроде меня досматривают по настроению левой пятки стражи, когда в городе что‑то неладно или если поступила наводка. Обычно, даже если мы, одиночки, что-то и укроем, совет да бургомистр не так уж много потеряют. К тому же большинство из нас честно указывают товар: штрафы там просто зверские, сэкономленные монеты вообще не стоят того, чтобы попасться на случайной проверке.

Я кивнул, отметив про себя, что он решил поделиться подробностями.

И всё же то, что с меня взяли деньги просто за въезд, меня раздражало. И не «по касательной», это была настоящая эмоция.

Впрочем, всё оказалось не так плохо, как я ожидал: налогообложение здесь, похоже, куда мягче, чем во многих исторических примерах моего прежнего мира...

— К слову, — добавил он с улыбкой, — я им ещё сверху подкинул, пока ты пялился на тех, кто мой товар щупал.

— Но ты же сказал, ничего незаконного не везёшь? — искренне чуть удивился я.

— И не везу. Но у них сегодня тихий день, а скучающий стражник легко развлечётся, устроив тебе основательную трёпку нервов. Могли бы и нас обоих обыскать, — вздохнул он. — И это ещё не самое худшее. Если хочешь торговать и ты не урождённый горожанин, приходится вести и хранить гроссбух. На выезде его проверяют, и ты платишь налог с прибыли.

Я забираю слова назад: это прямо то, что я исследовал для своей докторской диссертации.

— Я понял идею, — сказал я, на секунду задумавшись и в который раз приходя к той же мысли. — Налоги это... — воровство, — ...зло.

— Ну не самая ли это верная мысль за весь день, — хмыкнул он. — Но если и правда удумал странствовать, привыкай держать при себе немного лишних монет, чтобы стража тебе не докучала.

— Принял к сведению, — равнодушно отозвался я и переключил внимание на окрестности, просто оценивая то, что видел.

Внутри город раскрывался спокойным порядком. Улицы были вымощены чистым, но неровным камнем, края которого смягчились от времени и непогоды. По обеим сторонам дороги тянулись белые и бурые дома из бутовой и тесаной кладки. По форме они были схожи, но отличались в деталях: резные ставни, подвесные колокольчики, оконные ящики, переполненные лавандой или чабрецом. В воздухе вокруг легко смешивались запахи струганого дерева, свежего хлеба и кузнечного дыма.

Квартал у ворот был не слишком людным. Здесь жили ремесленники: сапожники, ткачи, бондари, кузнецы. Каждый дом служил одновременно ещё мастерской; из их распахнутых дверей виднелись отблески горнов и незаконченные изделия. У дороги теснились трактиры, открытые с раннего утра для путников и возчиков, ищущих крова и эля.

По улицам ровно катились телеги, запряжённые крепкими волами или пыльными тягловыми лошадьми. Они везли бочки, рулоны ткани, ящики с яблоками, изредка клетку с животным. Городские работяги двигались ловко и споро, бранили груз и друг друга, но шумели меньше, чем я ожидал.

А ещё у самых ворот строили три новых здания.

— Я довезу тебя до пристани, мне надо ещё лавку поставить да все хлопоты разгрести, — сообщил Шаттен. — Я тебе ещё должен, но свободен буду только через пару часов. Впрочем, всё равно поехали со мной: узнаешь хотя бы, где меня потом найти, а там уже ступай и осматривайся, — в его словах звучала странная, «всё‑то я видел» нотка, от которой я невольно на него покосился. Секунду у меня ушло, чтобы понять, что это тон взрослого, снисходительно забавляющегося «молодёжной глупостью».

Я прикинул, за кого он меня принимает, и решил, что его воображаемая история меня устраивает.

— Понял.

Дальше дорога пошла круче вниз, и вскоре широкая излучина реки открылась полностью. Небельдорф стоял на пологом возвышении, мягко спускавшемся к кромке воды; две половины города лежали по обоим берегам и были связаны крепким каменным мостом. Толстые стены опоясывали весь город, а на противоположном берегу внутри городской черты виднелось ещё одно, меньшее кольцо укреплений — оно охраняло квартал на вершине холма, наверняка там пристанище какой‑то местной знати. Видимо, там жили бургомистр и городской совет.

Чем ниже мы спускались, тем заметнее становились движение и суета. С причалов снизу поднимались скрип канатов и шлепки бортов о деревянные сваи, вперемешку с криками лодочников и грохотом катящихся бочек. Под низкими навесами мерцали, словно светлячки, горны мастерских; кузнецы ковали детали для речных барж. Торговцы из корзин наперебой предлагали свежую рыбу.

Мы свернули в самый центр всей этой круговерти — на бойкую рыночную площадь, устроенную там, где излучина реки сжималась. Под пёстрыми полотнищами, тесно прижавшись друг к другу, громоздились ряды всякого: мешки с зерном, глиняные горшки, крынки с мёдом, разная мелочь. Воздух здесь был густ от запахов, незнакомых мне сейчас, но со временем ставших различимыми.

Смешанный душок кожевенной краски, жареных каштанов и брызг от реки неподалёку. Покупатели протискивались с охапками покупок, торговцы перекрикивали друг друга, расхваливая товар.

Место выглядело оживлённым, пёстрым — а ещё сущим адом. Трудно было представить что‑то более противоестественное для демона, да и для любого замкнутого, нелюдимого существа. Честно говоря, по мере того как мы приближались, мне приходилось усилием воли подавлять желание проститься с Шаттеном и свернуть куда угодно, только не сюда.

— Ну и видок, а? — толкнул меня в бок простодушный мужик со знающим тоном.

Я вдохнул глубоко-глубоко.

Господи и Владыко живота моего,

дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.

Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми, рабу Твоему.

— И правда, — не вполне искренне отозвался я, продолжая повторять строки про себя.

К тому времени, как мы подъехали, я снова был в рабочем состоянии.

* * *

Демоны не способны впадать в депрессию или падать духом — это из того немногого, что мне по душе в моём нынешнем существовании. Конечно, со стороны, зная суть дела, нашу эмоциональную «плоскость» можно принять за лёгкую депрессию, но на деле устройство нашего разума таково, что нас не тяготит то, чего мы не чувствуем. Демону в своём теле вполне комфортно.

Быть демоном не так волнительно и дивно, как быть человеком в лучшие дни, но и истинной глубины одиночества, отчаяния и душевной боли, доступной человеку, демон не знает.

И всё же на этот раз я был взволнован — и позволил себе поддаться этому.

Мир вокруг будто исчез; существовала лишь старая, потёртая книга.

Книга о магии!

— И я тебе ещё раз говорю, эта карта повидала лучшие дни, милая. Дам за неё два серебряных. Из доброты, заметь, — прозвучал знакомый мужской голос, даже с ноткой жалости.

— Доброты? Да эта карта старше нас обоих и вдвое нас умнее. Двух серебряных на одну только её тушь не хватит, — сухо отозвалась пожилая женщина.

Я слышал их обоих, но слова почти не доходили до меня — моё внимание лежало в другой плоскости.

Вокруг лежало множество книг; среди них наверняка были гримуары с заклинаниями, но сами заклинания в них интересовали меня меньше всего.

Меня занимали теория и основы. Слишком много было того, что я открыл или думал, что открыл сам; слишком многое я не мог подтвердить, принимая за рабочие широкие принципы просто потому, что не мог доказать обратного. А здесь же, в трудах других магов, было то, что могло помочь не только творить магию, но и понимать её.

Первая книга, к которой я потянулся, говорила о мане и сосредоточении. О том, как маги учатся ощущать эту энергию. Оказывается, люди не чувствуют её естественно, как демоны, чего я не знал: в манге об этом не говорилось.

Там были построения: простейшие круги, которые можно начертить прямо на земле, где мана чуть‑чуть собиралась вокруг, чтобы юному магу было легче уловить её.

Я пролистал упражнения — на развитие контроля, памяти и воображения, на всё подряд.

— Всё равно, это же какой-то клочок пергамента с несколькими линий. Не стоят они много, — упрямо тянул знакомый голос и получал точно такой же ответ.

— Эти «линии», как ты выразился, показывают Западный Перевал до того, как рухнул мост, а ещё ими отмечены лесные тропы, которые не вносили на карты последние лет тридцать. Но, ради Богини, можете купить «какой-то клочок пергамента» в другом месте, раз уж думаете, что найдёте лучше.

— Дык может, эти лесные тропы перестали копировать не просто так...? — не унимались они.

Дальше шло длинное объяснение о фокусировании — особых предметах‑фокусах, которыми пользуются маги. Посох и прочие вещи были не для показухи и не «оружие последнего шанса». Посох обычно делали из материала, хорошо проводящего ману, и, прогоняя через него энергию, можно было добиться того, чего обычный контроль не позволял. Кроме того, в посох можно было врезать заклинание: применять его всё равно должен был настоящий маг, но так было гораздо проще — энергия почти сама складывается в верную конфигурацию от лёгкого толчка. Прекрасно для ситуаций, когда нет времени сплетать заклинание как положено. Впрочем, книга предостерегала от превращения таких вещей в костыли.

Я захлопнул книгу, решив, что и эта мне нужна, а потому добавил её к стопке.

Потом, не говоря ни слова, я подошёл к Шаттену сзади — он как раз препирался с сухонькой хозяйкой книжной лавки.

— ...и знаешь что, Айнкер, мы, пожалуй, пойдём в другое место, раз уж нас тут пытаются так нагло обобрать! — он размашисто жестикулировал, довольно правдоподобно изображая злость. — Ты сама-та глянь на парня: он же еле терпит, видя весь этот старый хлам. Но если ты всё же...

Шмяк!

На стол рухнула стопка книг.

Шаттен уставился на неё, потом на моё непроницаемое лицо, затем — на женщину, с которой торговался. Та будто подавилась.

— И зачем я вообще стараюсь? — его ладонь встретилась с лицом, а его, как он уверял, старая подруга Айнкер разразилась раскатистым, трескучим смехом.

* * *

В основном монеты достались мне из гнёзд тех летающих монстров, которых я истребил. Вся гора, у подножия которой я жил, кишела ими — всех мастей, размеров и повадок. Похоже, к тому времени, как я там закончил, я вычистил сотни гнёзд; некоторые успевали заселиться заново по нескольку раз.

Разумеется, монеты в самих монстрах не водились, зато многие, похоже, стаскивали в гнёзда всё металлическое, что попадалось. Самый распространённый вид — мелкая мохнатая рептилия, напоминавшая мутировавшую, перекачанную чихуахуа с шестью когтистыми лапами, — обожала встраивать металл в гнездо для прочности.

Само собой, помимо обилия кусков брони и оружия, попадались там и монеты. Монеты, пожалуй, единственное, что я забрал из своей старой хижины, помимо одежды и книг.

Вряд ли мои пожитки можно назвать богатством, но монет мне всё равно хватало, чтобы чувствовать себя уверенно. После продажи клыка чудовищного кабана — с помощью Шаттена (на сей раз он согласился помочь лишь при условии, что я заткнусь и просто постою у него за спиной) — у меня на руках оказалась приличная сумма.

Поэтому я решил оставить Шаттена в покое и сделать несколько покупок без его участия.

Мне казалось, он уже отплатил за мою помощь раз так дюжину. Но, по какой‑то причине, сам он так не думал: говорит, мол, чтобы я разыскал его, если понадобится что-то ещё.

Странно. Сомневаюсь, что им двигали дружба или товарищество. Уверен, моё поведение достаточно отталкивающе, чтобы отбить охоту к дружбе, не говоря уже о чём‑то большем.

Без помощи Шаттена я уже обзавёлся приличной одеждой. Новый плащ с ещё более глубоким капюшоном и несколько комплектов добротно сшитых вещей. Пороков у меня немного, и предаваться им сверх меры я не собирался, но простое удобство одежды, скроенной по твоей фигуре, слишком соблазнительная роскошь, чтобы от неё отказываться. Да и настоящая, хорошая обувь вместо ножных обмоток вещь важная, приятная и на уровне инстинкта «правильная».

Понятия не имею, как другие демоны умудряются щеголять почти полуголыми в дикой глуши. Впрочем, я до сих пор не освоил и полёт — а ведь, по слухам, это у нас, демонов, должно выходить само собой.

Так или иначе, купив одежду и пару запасных комплектов, я отправился утолить ещё одну свою страсть, прежде чем запереться в трактире и, пока хватит денег, штудировать купленные книги по магии.

Иначе говоря, я разыскивал вполне определённые инструменты.

—...эм, да, думаю, за двенадцать смогу отдать, — сказала девушка... нет, скорее уже женщина, лет семнадцати, с лёгким румянцем на щеках, указывая на посох, который я пытался купить. — Но только если возьмёте ещё гримуар, или два, хотя бы по пять монет каждый! — торопливо добавила она, будто спохватившись, что оговорилась.

— С радостью, — учтиво кивнул я. — В зависимости от содержания. Если сможете описать, какие заклинания в каждом, я подберу подходящий гримуар.

Хозяйка магазинчика на рынке — девушка, державшая магазинчик всего магического, — почему‑то замялась. Румянец с её щёк не сходил, а сама она медленно кивнула.

— Я... э‑э... могу, но я буду долго распинаться, слишком долго! — она махнула на полки за спиной, уставленные сотней книг, а затем глубоко вдохнула. — Т‑так что, может, вы придёте к закату, когда мы закрываемся, и я всё вам уже тогда объясню и расскажу? — выпалила она и, слегка неуклюже, слишком наигранно подмигнула мне.

Я просто уставился на неё.

Эмоций у меня, конечно, маловато, но я вовсе не идиот: своё отражение я видел и прекрасно понимал, что здесь происходит.

— Если продадите посох за двенадцать, обещаю вернуться к закату и купить у вас несколько гримуаров, — сказал я наконец, не позволяя сложиться улыбке в понимающую, а тем паче, упаси Боже, смущённую, как всего меня к тому тянуло.

— Да‑да, хорошо, — поспешно согласилась она, даже поморщившись — вероятно, осознала, что, торопясь, согласилась на честную цену без торга.

Деньги были отданы, предмет‑фокус получен.

— Благодарим за покупку, заходите ещё! — крикнула она мне вслед. Я было подумал проигнорировать, но это выглядело бы грубо и, пожалуй, заставило бы её тревожиться, что я не сдержу слово, — поэтому, не оборачиваясь, просто махнул рукой ей.

Торговаться я не умею от слова совсем. В моём прошлом мире торг исчез ещё до отцовских времён: в развитых странах этим уже не занимались; нынче даже на продуктовых рынках цены фиксированы. Но здесь, в этой эпохе? Это единственный способ торговли.

Никогда нельзя соглашаться на первоначальную цену: она почти всегда завышена, чтобы тебя ободрать. Нужно торговаться, чтобы выйти на справедливую стоимость. Чему я, будучи человеком, не учился и чем, как демон, толком заняться я не мог — не при моём отказе лгать и изображать эмоции.

Иными словами, покупки в этом мире обещает быть мучительным.

Надо бы разжиться таким количеством монет, чтобы вовсе не заботиться о том, что меня где‑то обдерут. Легко сказать; вот только как это провернуть я понятия не имею.

И всё же в одном я был искренне удивлён: в том, насколько доступна здесь магия. Здесь я и правда смогу раздобыть множество заклинаний.

Сотня гримуаров в крошечном волшебном магазинчике в богом забытом портовом городке звучит чрезмерно, но если учесть, сколько среди них копий самых ходовых заклинаний, уже становится не так удивительно. Полагаю, большинство попадающихся мне заклинаний будут базовыми, а если и надеяться на какие-то интересные заклинания, то такие явно будут попадаться мне значительно реже. В аниме Фрирен, казалось, гонялась за малоизвестными гримуарами ради коллекции, но в городских лавках она почти ничего не покупала: видимо, всё, что продаётся в городах, ей было давно известно.

Иными словами, равняться на неё и её ученицу в вопросе, где они добывали заклинания, бессмысленно: Фрирен сама была ходячей библиотекой.

Покинув прибрежный рынок, я неторопливо направился к трактиру, проходя через подворотни. Город оказался на удивление чистым и пах не так плохо, как я ожидал.

Встречу мне назначили на закат, но прежде я хотел как следует поесть и разобраться с частью теории магии, отложенной «на сладкое».

Очередная, одна из бесчисленных, подворотен круто свернула; на булыжнике поблёскивала солёная влага. Я завернул за угол — и на миг застыл: обстановка мгновенно сложилась в цельную картину, вышибла из головы посторонние мысли и собрала тело в готовность к бою.

Впереди, привалившись к осыпающейся стене, мялись три фигуры: позы ленивые, но их глаза острые, как кремень, а язык их тел кричали об угрозе. Главарь, бритоголовый, с серебряным кольцом в ухе, оттолкнулся от кирпичей. Его камзол, прошитый выцветшими цветочными узорами, был распахнут, открывая ремень, увешанный крохотными кошельками.

— Так-так-так, — протянул он, шагая мне наперерез. Голос его был высоковат, но с рычащей ноткой. — Это у нас маг куда-то спешит? До ночки ещё далеко, пиво в трактире не протухнет.

За его спиной женщина с двумя косами усмехнулась, перебирая, как мне показалось, ожерелье из вороньих косточек. Третий, долговязый парнишка, скользнул влево, перекрывая выход из переулка.

Главарь наклонил голову, не отрывая глаз от моего посоха:

— Добротное деревце. Из тернового, да? Жаль будет, если оно вдруг... потеряется, — он поднял ладони перед собой, оскалившись. — Но мы народец дружелюбный. Подкинь монет на удачу, и мы подскажем короткую дорожку. А?

Браслеты женщины звякнули, она сместила вес, выжидая.

Я тут же изучил всех троих. Читать их позы было несложно, равно как и увидеть в них скрытую угрозу. Моим первым инстинктивным порывом было напасть, пока они расслаблены. Я знал, что сумею порвать их прежде, чем они успеют среагировать. Но вместо этого я аккуратно опёр посох о землю.

— Уверены, что это разумно? — спокойно спросил я, без тени выражения как на лице, так и во всём теле. — Подкарауливать того, кого сами считаете магом?

Главарь «по‑дружески» хмыкнул, и всё же шагнул ближе. А потом ещё ближе. Он явно сокращал дистанцию.

— Тц-тц, — театрально цокнул он. У него зубах на миг блеснуло золото, и он погрозил мне пальцем. — Ты уж лучше не завирайся. Боевые маги штука, конечно, страшная: жестом ещё обратят в пепел... — он остановился в двух шагах от меня; его нож вертелся у него меж пальцев. — Но вот ученики магов... с ними договариваться куда приятней, сечёшь?

Я смутно понял, к чему он клонит. Между настоящим магом и тем, кто ещё учится, целая пропасть — именно потому Хайтер хитростью не давал Фрирен достаточно долго уйти, чтобы Ферн успела выучиться.

Но чего я не знал, так это того, что учеников магов здесь считают настолько беспомощными, что их готовы грабить посреди улицы — и это при мане, едва отличимой от маны необученных лавочников.

И всё же я вновь себя успокоил.

— Понимаю, — спокойно сказал я, чуть наклонив голову и потянувшись к кошелю. — Могу расстаться с пар...

Договорить я не успел.

Глаза женщины сузились, и она резко свистнула — пронзительный звук прокатился по всей подворотне. Мужчина передо мной мгновенно пришёл в движение, но всё же был не слишком быстр. Я увидел, как он перевернул нож в руке, крепко сжав рукоять, и понял, куда он собирается нанести удар. Только поэтому я случайно его не убил — я знал, что его атака не будет смертельной для меня. Но в тот момент я колебался, ведь мне пришлось удерживать себя от того, чтобы не вырвать сердце из его груди.

Именно из-за этого я застыл и не смог защититься.

Лезвие вонзилось мне в живот, вероятно, глубоко задело кишечник, и я резко выдохнул от боли. Я не сопротивлялся, когда мужчина потянулся за моей спиной к зажатой в руках сумке и вырвал её, а потом оттолкнул меня, и я упал лицом вниз на землю.

Выругавшись себе под нос, мужчина поспешно скрылся вместе с подельниками — даже несмотря на то, что я уже слышал приближающиеся шаги и крики.

Было больно. Но в этой жизни я иначе воспринимал боль. Не было ни желания закричать или зареветь от боли — эмоции не вызывали у меня ни малейшей дрожи в движениях.

Я просто лежал и давал инстинктам подсказывать мне, как залатать дыру в животе.

— ...вот же ж суки! Проклятье! — кто-то подбежал ко мне, и я стал подниматься вместе с ним. — Ты как, цел?

Так странно, но новая одежда мне в этот раз действительно пригодилась: теперь у меня в капюшоне были маленькие шнурки, я специально их заказал. Это позволило мне привязать шнурки к рогам, которые изогнуты наподобие диадемы на лбу, и удерживать капюшон на месте даже при сильном ветре, несмотря на его размер.

— Думаю, да, — ответил я, прижимая ладонь к животу, чтобы скрыть пятна крови, Затем я сел и бросил взгляд на... стражника, как ни удивительно. — Они меня просто ограбили и ударили в живот.

Мужчина буквально сплюнул в сторону.

— Они? Кто эти «они»?!

Я вкратце рассказал ему, что произошло. Единственное, о чём я умолчал, это про ножевое ранение: я сказал, что мужчина с пирсингом ударил меня в живот. В общем-то, это не было ложью, я просто не уточнил, что удар пришёлся ножом.

К тому моменту, как я закончил, казалось, что стражник злился на случившееся даже больше меня. А я, несмотря на свою демоническую сущность, был довольно-таки раздражён.

Лицо стражника перекосилось, словно он откусил что-то гнилое.

— Блядские вейкинские крысы, — пробурчал он и пнул валявшийся рядом камешек. — Возомнили, что все подворотни теперь их личные охотничьи угодья. Спустились со своих холмов в своих съеденных молью шелках да с «благословениями». Тьфу! — он снова сплюнул, на этот раз почти у моих ботинок. — На прошлой неделе они утащили аж целую телегу торговца. «О, звёзды сказали, что она принадлежит нам!», — передразнил он насмешливым, протяжным голосом, нелепо помахивая руками.

Он махнул большим пальцем в сторону гавани:

— Видал? В городе есть настоящие стены, настоящие стражи. А эти стервятники всё равно проникают сюда, как какой-то вонючий дымок. Вот клянусь, хуже сраных демонов. Ни дома, ни законов, одни липкие пальцы да враньё, — его губы презрительно скривились, когда он взглянул на мой живот, хотя в полумраке и на чёрной одежде пятна крови было не видно. Я лишь радовался, что оно не бросается в глаза. — Бьюсь об заклад, этот гад с ножом наверняка обвешан «святыми амулетами», да? «На удачу»... Ха, удачу, как же. Всё это нищебродский хлам для простаков.

Он наклонился и понизил голос до рычания:

— А знаешь, что хуже? Они размножаются, как тараканы. У того, что напал на тебя, наверняка есть пятёрка братьев и сестричек, которые возятся сейчас возле пристани и обчищают там карманы. Весь этот хренов клан прям какая-то чума, сжечь бы их всех нахер, как заразу, — он выпрямился, поправил ремень, тяжело выдохнул. — Считай, повезло тебе, что не пырнули. Мы тут чуть ли не каждую неделю трупы с перерезанным горлом находим.

Он зло уставился в темноту подворотни.

— Ты это, кричи в следующий раз. Мне только дай повод, с радостью всажу копьё в первого вейкинца, которого увижу там, где ему нечего делать. И не я один так думаю.

Чем больше он рассказывал о племени или клане, тем сильнее мне это напоминало что-то из прошлой жизни. Но сейчас наложить проклятие на себя, чтобы вспомнить, было бы затруднительно.

— Сильно сомневаюсь, что они хуже демонов, — наконец сказал я, ведь это было единственное, что я мог честно сказать в их защиту. — К тому же каждый достоин честного суда. Сомневаюсь, что всё племя состоит сплошь из негодяев и преступников.

Мужчина лишь усмехнулся.

— Ха! Демона тут не видели уже лет пятьдесят, а вот вейкинскую падаль... Каждый день кого-нибудь убьют, обкрадут или изнасилуют. Они ещё начнут вопить что есть сил, когда режут тебя, будто это их самих грабят! Вот в чём их хитрость: чем громче вой, тем глубже удар. В одной руке у них твой кошель, а другой — вытирают «честные-пречестные слёзки»! И попробуй только дать им сдачи, тут же станешь чудовищем, а они — простыми «бедными путниками». Ты бы знал, сколько раз они пытаются выкинуть эту дебильнейшую ахинею! Пфах! — он снова сплюнул в сторону.

Я снова испытал неприятное чувство дежавю.

Почему-то мне захотелось возразить просто из принципа, но я сдержался.

— Так или иначе, спасибо за помощь, — сказал я мужчине, который спугнул воров и, по сути, вынудил их меня пырнуть. — Я учту ваше предупреждение о вейкинцах.

По крайней мере, на ближайшие несколько минут, пока не доберусь до своих книг.

У стражника злой вид немного смягчился. Он, видимо, вспомнил, где мы находимся и что только что произошло.

— Да... Слушай, извини насчёт кошелька, хотя бы за это. Ты точно в порядке? Дойти до постоялого двора сам сможешь, может, помочь?

Я лишь покачал головой.

— Я справлюсь. В конце концов, сам виноват, что полез в такие закоулки.

Мне следовало бы соображать лучше. Обидно, что в этой жизни здравый смысл у меня почти не работает.

Мужчина ещё раз покачал головой.

— Ладно, не буду больше тебе докучать, — он кивнул, поправил шлем и зашагал прочь из подворотни.

Я подождал пару секунд и направился в противоположную сторону, туда, куда изначально собирался идти.

В глубине души меня не отпускало ощущение, что сегодняшняя развязка дня подозрительно напоминала мне Берлин. Разве что на рынке тут было меньше шансов попасть под колёса.

Я толком не знал, чего ожидать от наступательной и защитной магии этой эпохи.

В будущем «Зольтраак» будет задавать правила магического боя. «Зольтраак» был — или, скорее, станет — пробивающим заклинанием, специализирующимся на преодолении любой защиты. Заклинание, которое человечество разработает для противодействия ему, в манге и аниме (которые я заставил себя пережить заново) по имени не называли; из объяснений следовало лишь, что это крайне прожорливый барьер сложной формы, который перераспределял главный импульс «Зольтраака» и сопротивлялся его пробивной силе. Проблема этого заклинания заключалась именно в его требовательности к мане: большинство магов могли поддерживать его лишь в момент атаки, иначе рисковали слишком быстро исчерпать свою ману. Кроме того, такой барьер был заточен на остановку и рассеивание энергетических атак, а вот против чистой кинетики и материальных объектов показывал себя заметно хуже.

Магическую практику следующей эпохи определила именно эта пара заклинаний — своеобразные меч и щит.

— Вот ваше пиво! — я моргнул, отрывая взгляд от гримуара, в который уставился, и увидел весёлую тавернщицу.

— Благодарю, — тщательно ровным голосом ответил я.

Она поставила передо мной пинту — или нечто на неё похожее — и поспешила к другому столику.

Я на мгновение окинул кружку долгим взглядом.

Взял её за ручку и осторожно принюхался. Ощущения были странными.

Пахло именно пивом — по крайней мере, на первый вдох, — а потом я принялся оценивать аромат по-настоящему.

Я поднял кружку бережно и с любопытством, затем чуть наклонил под нос, прежде чем поднести к губам. Затем я медленно, глубоко вдохнул. Аромат был плотным, зерновым: жареный ячмень, сухое сено, едва уловимая дикая, травянистая нотка, которую я не смог опознать. Хмеля почти не было — во всяком случае, не того резкого, цитрусового привкуса, к которому я привык. Бровь у меня сама собой поползла вверх.

Я слегка покрутил жидкость. Появилась небольшая мутность — ожидаемо для нефильтрованного эля. Пена была тонкая, неровная, к тому же быстро оседала. Про себя я отметил низкую газированность; вероятно, дображивание происходило в сосуде или пиво разлили из деревянной бочки. Больше походило на открытое брожение. Я наклонился поближе, давая свету свечи поймать янтарную глубину напитка. Это походило больше на домашнюю варку, какой занимались некоторые мои друзья — ясное дело, не на продажу, — чем на привычный коммерческий продукт. В этом было своё очарование, но напитку не хватало той технологической выверенности, какой добиваются современные пивоварни.

Я сделал глоток.

Жидкость мягко коснулась кончика моего языка — словно дождь на пересохшую землю. Солод был полный, тёплый, хлебный, но не сладкий. Во вкусе чувствовалась некая «вязкость», словно зерно не до конца обработали при затирании. Тело было плотное, почти маслянистое, а по краям — молочная кислинка, намекающая на несовершенную технологию. Может быть, даже отголосок бреттаномицетов, диких дрожжей, придающих кожисто-деревянный, «амбарный» финал. В современной пивоварне это назвали бы браком.

Я задержал жидкость во рту на миг, потом проглотил. Газа не было — лишь лёгкое покалывание остаточного брожения.

Это не было пивом, сотканным из тонкостей и баланса. Оно было грубым, сваренным «на каждый день».

Оно не было холодным — лишь слегка прохладным, из погреба, что позволяло вкусу раскрыться шире. Здесь нет холодильников, нет крио-хмеля, нет стерильных линий розлива. Никакого скрупулёзного контроля кислотности. Лишь инстинкт, традиции и дрожжи, пойманные из воздуха.

Я сделал ещё один, более длинный глоток. Послевкусие немного горчит — у меня проскользнула мысль, что это не от хмеля, а от танинов деревянной бочки. Возможно, ещё и от слегка пережаренного солода. По краям всё было шероховато.

Я тихо выдохнул.

На современной дегустации у такого пива не было бы шансов: не хватает прозрачности, стабильности. Но оно вовсе не было плохим — думаю, мне бы оно очень понравилось.

...будь я всё ещё человеком.

Демонические вкусовые рецепторы странны. Я различаю оттенки даже лучше, чем раньше, но удовлетворения — или отвращения — вкус не приносит. Сладкое, горькое, солёное — никакой разницы; то же касается запахов и текстуры. Я всё это отмечаю, но не получаю ни наслаждения, ни брезгливости.

Я могу испытывать голод — тогда я ем, и это приносит мне облегчение. Но вкус буквально не имеет для меня значения. В своей хижине у горы я получал ровно столько же «удовольствия» от протухшего мяса трёхдневной добычи, сколько от тщательно приготовленного. Пищевым отравлением я не страдал — по крайней мере, пока такого не случалось.

Поэтому, хотя я способен разобрать и оценить каждую нотку этого пива, удовольствия оно мне не даёт. Абсолютно никакого — лишь холодный анализ. Демоны не созданы, чтобы наслаждаться человеческой едой. Зато мы можем без малейшей гримасы есть то, что люди сочли бы мерзостью — полагаю, это черта, необходимая нам для выживания.

Я до сих пор не уверен, зачем нашему виду вообще нужно есть. Знаю только, что время от времени — раз в несколько дней — я ощущаю голод, и любая пища способна его утолить. Кроме неперевариваемой вроде древесной коры и тому подобного: я проверял, пытаясь понять, не биореактор ли у меня вместо желудка.

Я сделал ещё один глоток — скорее, чтобы не выделяться, чем из жажды, — и вернулся к записям и своим мыслям.

Магия будущего будет определяться пробивным заклинанием из чистой энергии и базовой защитой от него. Поскольку все маги знали и то и другое, любые иные боевые заклинания должны были быть полезны либо против «Зольтраака», либо против безымянного защитного колдовства.

Это привело к унификации магического боя. Было известно, чего ждать от других магов: если кто-то не владел базовой защитой или «Зольтрааком», он, скорее всего, погибал.

В нынешнюю эпоху всё иначе. Судя по книгам и разговорам — даже с той старушкой, к которой меня привёл Шаттен, — у магов сегодня нет общего знаменателя. Где-то одни заклинания распространены больше, где-то другие, но в целом ты никогда не знаешь, на какого мага наткнёшься.

Тебя могут атаковать гигантским камнем, брошенным со скоростью пули крупного калибра, огненным шаром или разрядом чистой взрывной маны — тут просто не угадаешь. То же и с защитой.

Никакой унификации.

«Зольтраак» и созданная против него защита задали стандарты — негласный эталон, с которым соперничали все прочие боевые заклинания.

Пожалуй, это можно сравнить с тем самым пивом, которое я сейчас прихлёбываю. Магия этой эпохи похожа на него: зайди в другую таверну — и получишь совсем иной напиток, ничем не похожий на пиво за соседней дверью. То же самое сейчас и с магами.

Это усложняло задачу: начинать с «базовой атаки и базовой защиты» нельзя — их попросту не существует.

Вместо этого мне требовалось собрать несколько гримуаров: часть с различными типами наступательной магии, часть — с разными видами защиты.

Но всё упиралось во время. Чтобы довести любое заклинание до уровня, на котором им можно пользоваться в бою, требуются годы. Даже моё собственное проклятие ещё не полностью годится для сражений. Скажем так: я, вероятно, сумею его наложить, но полной уверенности нет, а такая неопределённость опасна.

Не то чтобы я собирался драться в ближайшее время, но, будучи тем, кто я есть, я не могу полагаться ни на кого и ни на что в своей защите, даже если хочу лишь жить в глуши и заниматься исследованиями. В этом я, пожалуй, стал похож на американца: моя единственная защита — это объём огневой мощи, которую я могу высвободить в любой момент.

Я уловил едва заметный сдвиг в атмосфере раньше, чем понял, что именно произошло: всё-таки в городе моё пространственное чутьё работало так себе. Чувствительность к мане у меня, пожалуй, неплохая — по крайней мере, так я полагаю, — и в том лесу, где я жил, она легко помогала мне ориентироваться. Но здесь всё было «магически загрязнено»: люди, мелкие артефакты вроде светильников, да и то, чем пользовались на кухне. В результате мои магические и обычные чувства непрестанно перегружались, так что всё вне прямой линии обзора оставалось для меня в тумане.

Причина возмущения вскоре прояснилась: в таверну вошла троица... которая сейчас направлялась к моему столику. У меня оставались считанные секунды, чтобы их оценить, — и даже мне, лишённому тонкой «местной» чуткости, стало ясно, что они отнюдь не простые завсегдатаи.

В тот миг мой разум заработал на предельных оборотах; по моему телу разлился какой-то аналог адреналина и, вперемежку с холодком ужаса, я почувствовал, как мои разум и инстинкт впервые за долгое время работают в унисон, анализируя картину перед глазами.

Первым был мужчина в кожаной куртке и кольчуге, с длинным мечом за спиной, его лицо было отчасти скрыто шлемом-капеллиной. Кожа у него была загорелая, как у того, кто живёт под открытым небом; волосы каштановые, глаза тёмные; на вид ему было под тридцать. Он чуть осторожно наступал на левую ногу при ходьбе — не хромота, а привычная поправка человека, получавшего по этой стороне ударов больше, чем следовало. Рука его лежала на топорище — не угрожающе, а будто это вошло в привычку. Остановившись у моего столика, он переминался с ноги на ногу — признак того, кто привык всегда быть в движении. Его взгляд на долю секунды метнулся к выходам и обратно — привычка, пространственная «настройка» на пути отступления, а может, свидетельство повышенной настороженности.

Рядом с ним был мужчина в священническом облачении, на вид ему было за сорок; на бедре у него висела священная книга, закреплённая почти как оружие, на механической застёжке, чтобы её можно было вмиг выхватить и раскрыть. Во внешности его не было ничего особенно приметного: тёмные волосы, темновато-зелёные глаза — только тонкий шрам на левой щеке выделял его. Но мои магические чувства забили тревогу: маны в нём было больше, чем во мне, когда я не скрывался. И при очевидной силе держался он с выученной скромностью — плечи чуть сведены, подбородок опущен ровно настолько, чтобы казаться простым. Этот священник был бы самым сильным в магическом плане человеком из всех, кого я встречал... если бы не третий.

Третий был одет в самую что ни на есть стереотипную мантию волшебника. На голове у него был капюшон, как у меня; из-под него выглядывала борода — каштановая с редкой сединой. Он шёл во главе этой маленькой делегации, неторопливо, с достоинством человека, который знает, что его всегда подождут. Одна его рука была спрятана под полой — возможно, сжимает предмет-фокус, — другая двигалась свободно. В его манере смотреть по сторонам было что-то академическое, будто он каталогизировал детали. Шея его едва заметно поворачивалась, взгляд скользил по завсегдатаям, не задерживаясь на мне — привычка человека, уверенного в прикрытии напарников. У моего столика он не сел и не заговорил сразу — сперва он изучил меня, с терпением того, кто решает задачку. Маны в нём было вдвое больше, чем во мне.

— Приветствую, незнакомцы, — произнёс я, поочерёдно оглядывая троицу. Я знал, что выгляжу спокойным и собранным, как всегда, несмотря на леденящий меня ужас.

Я уже успел прикинуть шансы. Если они пришли убить меня, я, скорее всего, погибну, даже если сорвусь с места в ту же секунду. Но если они не знают, кто я и что я, и подошли по иной причине — у меня есть шанс. Следовательно, вести себя естественно — единственно верный сейчас выбор.

— Могу чем-нибудь помочь? — на этот раз я позволил себе тень притворства: изобразил озабоченность, словно человек, не вполне понимающий, зачем к нему подошли.

Мораль этой маленькой лжи я даже не стал обдумывать — сейчас я не мог себе этого позволить.

— Вот уж не знаю, не знаю, — маг улыбнулся и кивком указал на... мои книги на столе и посох, прислонённый к нему.

Ах. Я ощутил укол облегчения, понимая, что поспешил с худшими опасениями.

— ...мы с моими добрыми друзьями, понимаешь, только-только оказались в городе. Уж надеюсь, ты не будешь против, если мы на минутку навяжемся? — спросил он, мягко поглаживая бороду.

В короткую паузу, которую дала его фраза, я прикинул верный ход. Отказать — значит вызвать подозрение, какой бы предлог я ни придумал; согласиться — естественнее, и, возможно, это даст мне сведения.

К тому же я был изрядно потрясён: мои мысли бегали по кругу, и я понимал, что сейчас не в силах взвесить всё и принять строго рациональное решение. Чтобы выиграть время, я выбрал вариант, откладывающий возможную стычку.

— Прошу вас. Мне всегда любопытно поговорить с магом из иных земель, — сказал я, попутно собирая со стола часть книг и убирая их в сумку.

— Всецело разделяю это чувство, друг мой, — добродушно хмыкнул маг и театральным щелчком пальцев заставил три стула у соседнего пустого столика подлететь к нашему и опуститься рядом. — Я Руэ. А это мои друзья: Шверт, — он кивнул на воина, уже подзывавшего тавернщицу, — и Зеген, — затем на священника, который просто сел и почтительно кивнул мне в знак приветствия.

— Я Альберт, — представился я, делая ещё глоток эля. — Судя по вашему виду и вашей мане, полагаю, вы авантюристы?

— А то, парнишка, — сказал воин, опускаясь на стул со вздохом. — Список занятий, где встречается такая компания, довольно короток.

— Чистая правда, — криво усмехнулся священник, и в его глазах плясало веселье. — Будь наша работа хоть чуть менее важной, я давным-давно ушёл бы в монастырь. Лишь бы не торчать рядом с этими двумя.

— После той истории с борделем в Зюдхафене ты нас «плохим влиянием» не называй, Зеген, — рассеянно заметил маг, и священник метнул в него не особенно злой взгляд. — Между тем случаем и фиаско с абордажем военного корабля ты этого права лишился.

— Справедливости ради, минимум половина того, что там произошло, на моей совести, — вставил воин. — Но если и говорить, кто нас втягивает во всякое дерьмо, то чемпион тут ты, Руэ, — добавил он почти устало, косясь на мага.

Маг лишь пожал плечами и театрально указал на меня:

— Видишь, с кем мне приходится работать? У некоторых нет ни капли уважения к стремлению к знаниям...

— ...к мародёрству, — перебил священник.

— ...не к мародёрству, а к возвращению важного, эзотерического, «заброшенного» знания, которое иначе бы сгнило в прах и никому не послужило! — мгновенно парировал Руэ.

— Ту деревню эвакуировали на неделю, пока мы разбирались с Нефепе, — заметил воин, буравя мага взглядом. — В том дворянском особняке не было ничего заброшенного, в лучшем случае его просто ненадолго покинули.

— ...а я ничего не брал! Все гримуары лежали на месте, когда он вернулся! — возразил тот без особой злости, скорее с задором.

Зеген посмотрел на меня с какой-то странной мягкостью и пояснил:

— Он нарочно тянул время. Мы возились с чудищем неделю, хотя с его поисковым заклинанием управились бы за день. Всё потому, что он хотел стащить...

— Приобщиться! — вставил маг.

— ...кое-какие мутные знания, — Зеген покачал головой и устало вздохнул. — Будь осторожен с Руэ, юноша: как у большинства магов его лет, жажды тайного знания у него больше, чем здравого смысла. Ради Богини, не боготвори этого балбеса, каким бы обаятельным он ни казался — всё это показуха.

— Тьфу на вас. Мы тем людям помогали бесплатно, пусть и неделю возились! — проворчал маг, и слышно было, что это частично оправдание передо мной.

— Вы трое, похоже, давно друг к другу притёрлись, — заметил я, позволив себе лёгкую улыбку. — Есть какая-то особая причина, что привела вас в этот город?

Когда я перевёл разговор с лёгкой пикировки на что-то более предметное, все трое едва заметно посерьёзнели — каждый по-своему.

— Не особенно. Мы просто проездом, держим путь в столицу, — ответил Руэ, с любопытством глянув на меня из-под капюшона. — Как думаешь, для такой команды, как наша, здесь найдётся работёнка?

К счастью, прежде чем мне пришлось отвечать, подошла тавернщица и приняла заказ.

По просьбе Шверта — и что это вообще за имя для воина — я подсказал им, что из здешней еды и питья стоит заказать. На мой вкус вся здешняя стряпня была «одинаковой», но, перебрав в памяти собственные человеческие привычки, я смог предположить, что бы мне тут понравилось, и порекомендовал именно это.

— Я и сам здесь проездом, — ответил я, когда мы снова остались втроём. — Кроме одной истории с вейкинцами, мне в городе больше ничего не попадалось. Я, наверное, не лучший советчик, стараюсь всё-таки обходить неприятности стороной.

Это было чистой правдой. После той попытки ограбления худшее, что со мной случилось, — это то, что меня дважды обчистили на рынке. К счастью, я никогда не носил все монеты с собой, а большую часть из тех, что носил, прятал в сапог.

Пока я не привык к городской жизни, карманники были для меня почти невидимы, и мне уже успело надоесть, что у меня всё время режут кошельки.

— Значит, и тут эти крысы досаждают? — проворчал воин, качнув головой.

— ...Меня интересует другое, — медленно произнёс маг, кивнув на мой посох. — Я заглянул в твои книги, в основном там базовая теория. Ты ведь всё ещё подмастерье, верно?

Я моргнул, не скрывая удивления от прямоты вопроса. Тем не менее кивнул:

— Да.

Руэ задумчиво кивнул.

— Тогда что ты делаешь в дороге один? — спокойно спросил он, и я на миг застыл.

— Слушай, я тебе не батька, парень, — продолжил Руэ; я почти физически чувствовал его взгляд из-под капюшона. — Но наставник должен был повторить это тебе тысячу раз. Подмастерья магов гибнут в бою — и гибнут страшно. И это, чёрт побери, правда жизни.

Мысли заметались: я пытался придумать объяснение. Я понимал, о чём он, не потому что слышал это в этой жизни, а потому что это был важный сюжетный момент и в манге — причина, по которой Фрирен отказывалась путешествовать с Ферн, пока та не овладеет хотя бы одним атакующим заклинанием.

— Я стараюсь держаться подальше от неприятностей, — уклончиво сказал я, не желая ни врать, ни подталкивать разговор дальше.

— Ты же знаешь, что это так не работает, — сказал Зеген, священник, внимательно на меня глядя. — Нападение чудищ может случиться где угодно и в любой момент. Если у тебя нет лишних денег, чтобы всё время плавать на судах или нанимать охрану, ты неизбежно ввяжешься в драку.

— В драку, которую ты не выиграешь, — вздохнул Руэ, покачав головой. — Мне не передать, насколько велика разница между умением создать заклинание в безопасности любимой тренировочной полянки и умением метнуть его где угодно и в любом состоянии. Разница между подмастерьем и, скажем, середняком-магом не в количестве известных заклинаний, а в доведении хотя бы одного до мастерства.

И пока он говорил, его глаза изучали меня, приглядывались.

Я был напряжён — не телом, а умом. Мысли мчались вскачь. Это забота или всё же уловка, чтобы усыпить мою бдительность? Эти трое наверняка уже пересекались с демонами, а если они исколесили мир так, как намекали, то и убивали их. И, как учила сама манга, проще всего убить демона, сыграв на его гордыне и уверенности, поймав врасплох.

Они этим и заняты или их беспокойство искренне? Социальные инстинкты у меня неплохи, но чужих мыслей они не читают.

Я видел, что оба мужчины напряжены, видел, как внимательно они меня изучают, но это могло означать как попытку распознать во мне демона, так и желание «прочесть» проблемного юнца.

— Вы не знаете, сколько заклинаний я освоил, — сказал я вместо ответа, пытаясь увести разговор в сторону, придать голосу обиженные нотки — что угодно, лишь бы сменить ракурс и успеть лучше понять их мотивы до того, как придётся бросаться в отчаянный побег.

— Я вижу, ты подавляешь ману. Базовое упражнение, — вздохнул маг, и я снова застыл. — Штука бесполезная, но признаю: у тебя это доведено до уровня, на котором я едва улавливаю колебания.

Я в общем-то ожидал, что он это заметит: я держал уровень маны лишь чуть выше человеческой нормы. Если он понимает, что я её подавляю, он может счесть это признаком более опытного мага...

— Но сам факт, что ты до сих пор возишься с этим, показывает, насколько ты зелёный, — просто добавил он, пожав плечами. — И книги у тебя, ну сплошная «азбука». Посмотри мне в глаза и скажи, что хотя бы одно атакующее заклинание ты довёл до настоящего мастерства.

Я промолчал. Так, как он задал вопрос, мне оставалось либо солгать, либо промолчать, а я не знал, к чему он клонит.

Руэ лишь кивнул и откинулся на спинку стула... его рука исчезла под полой мантии, там, где наверняка лежал предмет-фокус.

— Вот именно об этом я и говорю, — спокойно продолжил он, кивая самому себе. — Если ты всё ещё упираешься в базовые упражнения и вынужден навёрстывать такой фундамент по книгам, значит, твоё обучение оборвали, — он вновь кивнул. — Либо... твой наставник был из рук вон плохим магом.

Краем глаза я видел священника: он всё так же изучал меня, выражение его лица было сосредоточенное. Воин, казалось, просто наблюдал за беседой, не цепляясь за детали.

Я тщательно подбирал слова.

Солгать было просто: сказать, будто я жду здесь наставника, что никуда пока не собираюсь, и волноваться им не о чем. Если правильно построить фразу, они ничего не заподозрят — по крайней мере, пока изображают заботу, если это действительно просто игра.

Но я отказался.

Если при первой же угрозе я сорвусь на ложь — какой тогда смысл был задавать себе правила? Я демон; угроза будет рядом со мной всегда. Я знал это больше десяти лет.

— У меня есть маршрут и конечная точка. Обе настолько безопасны и ясны, насколько я смог их продумать. И я попрошу вас оставить эту тему. По правде говоря, это не ваше дело, — сказал я вместо отговорок; правда, поданная так, чтобы ясно дать понять, как мало мне интересно их вмешательство.

Это был момент истины: если весь разговор был попыткой «прощупать» подозрительного типа, сейчас ниточка порвётся.

И она порвалась.

Я увидел, как напряглись священник и маг, их лица стали сосредоточенными, жёсткими.

— Что ж, возможно, мы могли бы... — начал Руэ, но...

Я заметил движение на периферии зрения.

Рука воина взлетела. Высоко. Быстро.

Мой демонический инстинкт взвыл «опасность» ещё до того, как разум успел сложить картинку: рукоять меча за спиной, поднятая рука — универсальный знак надвигающегося удара.

Гул таверны для меня замер.

Я бросился вперёд.

Всё вокруг стало резче, звуки приглушились, кроме скрежета стула по камню и чьего-то сдавленного вдоха. Движения были отработаны до автоматизма — я проделывал это десятки раз, — и одним прыжком я перелетел через столик. Мои ногти удлинились, превращаясь в когти. Мана тут же приняла знакомые, отработанные формы.

В глазах воина мелькнул страх. Другой рукой он резко скользнул по столешнице, ухватив столовый нож — тот чуть было не соскользнул, но его пальцы всё же сжали рукоять.

Мы столкнулись.

В последний миг я успел изменить траекторию, и мои когти впились ему не в грудь, а в плечо. Импульсом я вложил в него Резонирующую Душу, закольцевав в его разуме воспоминание об этом разговоре, о всей нашей встрече. Он мгновенно обмяк.

Тем не менее его сжатый кулак всё равно угодил мне в челюсть, сорвав капюшон — привязанные к рогам верёвочки с треском лопнули. Столовый нож с влажным чавкающим звуком вонзился мне в живот.

Женщина закричала. Потом ещё одна.

Краткая вспышка боли не остановила меня. Слух обострился до звериного, зрение по краям сузилось — тот самый «туннельный» взгляд охотника, что был у меня во время стычек с монстрами и тем кабаном.

Кто-то показал рукой в мою сторону:

— У него рога!

Металлический запах крови смешался с пролитым элем.

Позади я услышал, как маг начал читать заклинание. Священник что-то кричал — то ли приказы, то ли молитвы, я не разобрал.

Я развернулся и помчался. Столы летели в стороны, посетители бросались в укрытие. Мужчина споткнулся о стул, и его кружка описала дугу в воздухе, разливая пену. Я отпихнул в сторону женщину, пожалуй, слишком резко — она врезалась в барную стойку.

На полной скорости я врезался в каменную стену.

От удара по ней расползлась сеть трещин, посыпалась известковая пыль. Таверна на мгновение опасливо заскрипела всеми балками.

А потом стена не выдержала.

Я вырвался наружу сквозь взрыв камней и мусора, тяжело приземлившись на булыжники. Люди на улице застыли, уставившись на меня. Лошадь торговца взвилась на дыбы. Кто-то бросился прочь.

Несмотря на потерю скорости, я и не думал сбавлять шаг. Первая мысль была прыгнуть на крыши и бежать дальше по ним, используя магические способности, чтобы уйти из города сверху, но внутреннее чутьё протестовало, и времени на обдумывание не было.

Вместо этого я бросился в толпу.

Маленький ремесленный квартал возле таверны кипел народом: кузнецы и кожевники зазывали покупателей, между прилавков толкались дети и приезжие, парочки прогуливались под руку. Идеально. Моё тело двигалось без участия сознания — отчасти ориентируясь зрением, но больше полагаясь на магическое чутьё и чистый инстинкт. Я просачивался меж людей, как вода меж камней. Пекарь оступился, когда я перемахнул через его тележку, и буханки посыпались на мостовую. Мать дёрнула ребёнка к себе, когда я прошёл слишком близко — мои усиленные рефлексы точно высчитывали нужный просвет.

Моё магическое восприятие рисовало толпу переливчатой картиной сигнатур. Я машинально уводил траекторию от тех, чья аура вспыхивала ярче обычного человеческого уровня: тут стражник в зачарованной кольчуге, там — торговец с явно зачарованной мелочью. Ножевая рана в животе снова пустила кровь, пропитывая ею рубаху, но я лишь прибавил ходу.

Позади начался сущий хаос.

— С дороги, блядь! — с надрывной паникой и властью в голосе заорал маг. — Все прочь от демона! Всем на землю!

Но люди не двигаются достаточно быстро, когда их первым делом парализует страх. Кто-то закричал. Лошадь взвилась. Толпа сперва инстинктивно сжалась, а потом попыталась разбежаться сразу во все стороны — получился идеальный лабиринт сумятицы.

К тому моменту, как народ начал падать на колени, меня уже и след простыл.

Зев переулка проглотил меня, как голодное горло. Узкие стены, выступы крыш — идеальная вертикальная магистраль. Мои когти нашли зацеп на камне и брусе. Три прыжка — и вот я на крышах. Нобельдорф развернулся внизу, как на ладони.

Я не остановился. Ни когда одним махом перемахнул через городскую стену под ошарашенные крики часовых, увидевших лишь тень на вечернем небе; ни когда понёсся по лесной земле, настороженно прислушиваясь к возможной погоне верхом — единственному способу для людей попытаться тягаться с моей скоростью.

Деревья сливались в размытые столбы. Ветви хлестали по лицу. Сапоги сами находили корни и камни; моё тело текло сквозь чащу, будто я в ней родился. Каждые несколько минут я менял курс, путал след, на миг возвращался по своим же следам — и снова на север. Всегда на север.

Четыре часа. Четыре часа чистого бега; запасы моей маны горели, как уголь в горне. Даже моя естественная регенерация притихла — любая кроха энергии уходила в работу ног, поддержание ускорения, в остроту чувств, ловивших звук погони, которая так и не появилась.

Лишь когда моя мана окончательно иссякла, и меня качнуло, как пьяного, я рухнул под массивным дубом. Грудь ходила ходуном. Ножевая рана в животе ныла в такт пульсу, всё ещё сочась кровью.

Только на следующий день, когда голова прояснилась, я смог разобрать, что же всё-таки произошло.

* * *

Несколько часов назад, эпицентр событий

— Да чтоб меня... — простонал Шверт, поднимаясь с пола таверны посреди разбросанных обломков и перевёрнутой мебели — и тут же получил шлепок по лицу очень знакомой, очень святой книгой.

— Не двигайся, у тебя плечо ещё не зажило, — откликнулся знакомый голос Зегена, полный сосредоточенности.

Сквозь гулкую головную боль воин приоткрыл глаза, прищурясь на друга, чьи руки светились привычным зелёным светом. На лице Зегена было это особое выражение — напряжённый лоб, сжатые губы, — появляющееся у него во время серьёзного лечения.

— Как он? — Шверт немного повернул голову, морщась от боли. Рядышком стоял Руэ, сжимающий в побелевших пальцах свой нелепо крошечный посох и смотрящий на товарища с искренней тревогой, отразившейся на лице. — Он всё ещё под проклятием?

При этих словах Шверт застыл. Проклятие...? Он ведь не был дураком. Несмотря на страшную боль, раскалывающую череп, он смутно помнил, как будто прожил какое-то событие дважды — один и тот же разговор, одни и те же слова, словно эхо в голове.

— Проклятие спало, когда он пришёл в себя, — спокойно прокомментировал Зеген, и зелёное сияние его рук на миг замерцало. Плечи Руэ заметно опали от облегчения, и он опустил посох. — Так что нам стоит спросить, что он помнит.

— Идите в жопу, — проворчал Шверт, и, вопреки возражениям, резко сел, инстинктивно потянувшись к эфесу меча. Движение мгновенно отозвалось острой болью в плече. — Где демон? Он ещё здесь? Каков план?

— Мы не знаем... — начал Руэ с раздражением.

— Ложись, оболтус эдакий, а не то сам тебя закопаю, если не угомонишься, — Зеген снова огрел его книгой, на этот раз куда сильнее, потом решительно вдавил обратно в пол. Лечить он не перестал, но лицо его стало жёстким от злости.

— И да, мы не знаем, — раздражённо закончил маг, и его хмурый взгляд был виден даже под неизменным капюшоном. Он резко махнул рукой в сторону зияющей дыры в стене таверны, через которую врывался вечерний свет. — Эта тварь удрала сквозь толпу, используя местных как живой щит. Типичное демоническое дерьмо. Я и выстрелить ни разу не смог в него, иначе спалил бы человек десять, — его голос был одновременно злым и пропитанным настоящей ненавистью. — Да ещё и по тебе этот демонюга прошёлся первым. Пришлось Зегену тебя латать, чтобы ты не сдох от потери крови или проклятия. Судя по моему отслеживающему заклинанию, он ушёл из города меньше чем за минуту и слинял из зоны действия заклинания ещё через три.

Шверт моргнул, постепенно собирая картину в голове, несмотря на туман и боль.

— Он был здесь... Постой, это был тот парнишка?!

— Демон, — мрачно уточнил Зеген, и его магия засияла чуть ярче. — Он напал на тебя внезапно, а потом бросился бежать, прежде чем мы успели толком среагировать. Зачем ему вообще понадобилась нападать?

— Наверное, потому что я хотел вас обоих заткнуть, — вспомнил Шверт, напрягшись. — Я хотел хлопнуть по столу... Наверное, он сорвался в ту же секунду, как только почувствовал угрозу.

Как и любое враждебное зверьё.

Вся беда с демонами в том, что они не выглядят враждебными — и всё равно в конце концов нападают.

— Блядские демоны, — редко когда от Руэ можно было услышать ругань, но демоны обычно вызывали это в каждом. Обычно сдержанный маг сплюнул в сторону, его брезгливость читалась открыто. — С каждым разом всё лучше прикидываются людьми. Если бы в его звериной башке не щёлкнуло в самый неподходящий момент... — он умолк, медленно покачав головой. — Мы все могли бы погибнуть, выбери он момент получше. Или будь он чуть менее... импульсивным.

Мрачные слова легли на них саваном. Казалось, даже прочие завсегдатаи таверны, всё ещё поднимавшиеся после суматохи, почувствовали тяжесть едва не случившегося. Шверт на миг хотел возразить — мол, с одним демоном-то они справились бы, — но в глубине души понимал: Руэ, скорее всего, прав. Застигнутый врасплох легко умирает, будь то человек или демон.

— С-сука... — дошло до него постепенно, и он со стоном осел на пол, прижав ладонь к пульсирующей голове. — Стража будет нас неделями мурыжить из-за этого, да?

— Ты ещё забыл про магистрат и церковь, — на губах у Руэ дёрнулась ироничная улыбка; напряжение наконец чуть отпустило его плечи. Он выразительно оглядел разгром вокруг: разбитые столы, здоровенную дыру в стене, кровь, всё ещё темнеющую на половицах. — Из-за этого светловолосого чудища мы застрянем тут больше чем на неделю. Отчёты да протоколы сами себя не заполнят.

Шверт застонал ещё громче — звук отозвался эхом от покалеченных стен.

Зеген лишь похлопал его по спине свободной рукой, его исцеляющая магия всё ещё исправно работала.

Воистину, демоны были худшим, что случалось с этим миром со времён изобретения налогов и поддельного дворфского пива.

Я пробирался сквозь лес, бесшумно ступая по сырой земле. Мои чувства были обострены до предела.

Присутствие ударило в сознание, словно холодный груз, сдавивший череп.

Моё тело застыло. Взгляд обострился до предела. Слух отфильтровал фоновый шум леса — шёпот ветра в листве, далёкие крики птиц, шорох мелкой живности. Но под всем этим шумом было что-то ещё.

Шаги. Тяжёлые. Размеренные. Приближались быстро.

Сто метров.

Звук распался на отчётливые составляющие: когти, царапающие кору; мокрый хруст ломаемых веток; что-то крупное, с жестокой эффективностью продирающееся сквозь подлесок.

Восемьдесят метров.

Сера. Едкая вонь ударила в мои ноздри, отчего у меня защипало в глазах. А под ним — запах гнили. Словно мясо, которое давно разлагается.

Значит, не магическое существо, а тот тип монстра, у которого нет магического ядра. Просто живое существо, изменённое маной.

Шестьдесят метров.

Шаги участились. Оно больше не кралось — оно неслось в атаку.

Мои ногти вытянулись в острые как бритва когти, и я одним плавным движением взмыл вверх. Кора смялась под моими когтями, когда я зацепился за толстую дубовую ветвь на высоте примерно пяти метров. Больше десяти лет вечерних тренировок не прошли даром — движение было автоматическим, отработанным.

Я много тренировался, пока жил в лесу возле той деревни... как же её... Вальдхайм. И магически, и физически. Я не знаю, насколько это помогает, особенно физическая подготовка, но зато я научился отлично прыгать по деревьям, занимаясь этим каждый вечер.

Но у моего усиления были пределы. Максимум тридцать минут непрерывной повышенной подвижности, и то только при минимальном усилении. Ровно столько, чтобы совершать невозможные прыжки.

Десять метров.

Удар сотряс всё дерево.

Внизу что-то взорвалось — не огонь, не физическая сила, а чистая мана, выпущенная единым разрушительным импульсом. Моё тело среагировало раньше сознания: я перепрыгнул на соседнюю сосну, пока с дуба сыпался дождь щепок.

Жёстко приземлившись, я тут же присел, изучая нападавшего.

Существо напоминало медведя, скрещённого с детским кошмаром. Размером с чёрного медведя, но словно созданное для убийства: плотные мышцы под шкурой из полуметровых игл, блестящих как полированная сталь. Морда клиновидная, из кости и хряща, созданная для дробления. Ряды пожелтевших клыков обрамляли пасть. Злобные красные глаза смотрели с хищным интеллектом.

Оно фыркнуло.

Мои усиленные рефлексы взвыли от тревоги. Я сорвался с ветки, и в тот же миг залп игл просвистел там, где я только что был. Каждая игла толщиной с большой палец, достаточно острая, чтобы пробить доспех.

Я приземлился в приседе как раз вовремя, чтобы увидеть, как тварь сворачивается в клубок.

Живое пушечное ядро из шипов и ярости покатилось на меня с нечеловеческой скоростью.

Я бросился в сторону, чувствуя, как воздушный поток мазнул по моей щеке — промахнулось на считанные сантиметры. Существо врезалось в сосну за моей спиной и взорвалось — не физически, а магически. Мана вырвалась сферой разрушительной силы, испарив основание ствола. Огромное дерево застонало и рухнуло.

Мои глаза сузились в щёлки.

По магической силе эта тварь была мне ровней. От более сильных монстров я уже убегал, но этот был точно из моей весовой категории. Тактическая оценка была простой и безжалостной: дальность его игл втрое превышала досягаемость моих когтей. Моё единственное заклинание требовало физического контакта. Если оно способно создавать такие выбросы маны и без атаки в перекате...

Математика проста: я умру.

Решение пришло ко мне мгновенно. Я запрыгнул на ближайшее дерево, наполняя мышцы усиливающей магией — не тем осторожным, экономным усилением, которое использовал обычно, а всем, что мог безопасно пропустить через себя. Моё тело превратилось в размытое пятно: я прыгал с ветки на ветку, отталкивался от стволов, с каждым прыжком набирал скорость.

Тварь гналась за мной, может, с полкилометра; её яростный рёв эхом разносился по лесу. Но скорость была моим преимуществом. Постепенно звуки стихли. Вероятно, она потратила на погоню не меньше маны, чем я, да и к тому же я покинул её территорию.

Я спрыгнул на твёрдую землю, мои запасы маны были почти исчерпаны.

Меня захлестнул гнев — чистая, кристальная ярость, от которой обострилось зрение. На моём лице это, однако, не отразилось. Для нас, демонов, мимика не связана с чувствами. Эмоция казалась чужеродной, достаточно редкой, чтобы я отметил её присутствие с клинической отстранённостью, даже когда она пожирала меня изнутри.

Поражение жгло. Более того, оно обнажило ключевую слабость моих нынешних возможностей. Монстры в тех местах, где я рос, казались жалкими по сравнению с этим. Этот шипастый медведь — или мутировавший дикобраз — был сильнее даже того кабана, которого я убил для тех охотников. И с момента ухода из Небельдорфа, мне встречалась дюжина существ сопоставимой мощи.

Проблема была не в запасах маны. Всё упиралось в дальность и ударную силу. В моём нынешнем состоянии охота на монстров ради исследований стала невозможной. Не в том случае, если это и есть нормальный уровень монстров в диких землях.

Мне нужно было овладеть человеческими заклинаниями — теми, что я читал в гримуарах. Иначе можно не беспокоиться об угрозе со стороны людей, эльфов и гномов: рано или поздно какая-нибудь безымянная лесная тварь разорвёт меня просто за то, что я забрёл на её территорию.

* * *

Центральные земли были огромны.

Европейский континент можно пересечь пешком или верхом за год, если, конечно, не возникнет серьёзных осложнений и путник не будет подолгу задерживаться в крупных городах.

Примерно столько же заняло у Фрирен и Ферн путешествие до Северного плато, а до Аубёрста они добирались три года с начала своего странствия. Трудно сказать, сколько остановок они делали и как надолго, но, полагаю, это всё равно позволяет сравнить здешний континент с Евразией. Возможно, он не настолько велик, но даже половины или трети от Евразии хватило бы, чтобы назвать его колоссальным.

Учитывая это, Центральные земли занимали около трети всей территории континента.

Даже в Европе во времена Средневековья было полно малонаселённых и плохо исследованных областей. До промышленной революции человек и мечтать не мог бросить вызов природе, потому-то леса, горы и моря в наших песнях и фольклоре всегда были потусторонними, пугающими и жестокими силами. Правда была в том, что человек находился во власти дикой природы, а не наоборот.

В этом мире всё было точно так же. А может, и ещё хуже, если вспомнить о монстрах, демонах и прочих ужасах, что могут таиться вдали от цивилизации и о которых я, возможно, ещё не знаю.

Я присел возле кучки растопки, на сбор которой ушли последние десять минут: сухая хвоя, измельчённая кора и тончайшие веточки не толще спичек. Окоченевшими пальцами я сложил их в рыхлое гнездо, оставляя просветы для воздуха.

Искра, которую я мог высечь без долгой подготовки, была жалкой — немногим сильнее той, что получается от удара кремня об огниво, и жила та всего пару секунд. Но этого должно было хватить.

Центральные земли велики, поэтому их ландшафт не поддаётся простой классификации. Судя по манге, я ожидал увидеть в основном холмы и поля, с редкими, безобидными лесами между ними.

Всё оказалось иначе. Холмы и поля, конечно, были, и они были куда гуще заселены. Были и редколесья — то ли молодые, то ли «приручённые» за века нынешним королевством или прежней империей.

Но были и горы, даже вдали от Северного плато. Были болота. И были дикие, древние чащи, сравнимые разве что с Чёрным лесом у меня на родине.

Иными словами, вся территория Центральных земель была столь же разнообразна, как и сама Европа.

Я сложил ладони вокруг гнезда из растопки и сосредоточился, вызывая крошечный язычок пламени. Искра мгновенно подхватилась корой — бумажные полоски свернулись и заалели. Я наклонился и дунул осторожно, как можно легче. Слишком сильно — и я раздую уголёк; слишком слабо — и он погаснет.

Жар медленно пополз по хвое. Я ещё чуть-чуть дунул, наблюдая, как красное свечение ползёт по краям. Вверх поднялась тонкая струйка дыма. Затем ещё одна. Растопка начала тихо потрескивать.

В Небельдорфе, запоминая карты и даже покупая пару небольших, притворяясь, что одного взгляда недостаточно, я искал как раз именно такие места. Моей целью по-прежнему оставались Северные земли. По масштабам обширных, необитаемых мест они далеко превосходили Центральные. Но я понимал, что просто спешить туда неразумно. Лучше не торопиться, набираясь сил через исследования, тренировки и просто с течением времени.

Таков и был мой план. У меня был намечен маршрут через сравнительно неисследованные области, от одной к другой, к Северному плато.

Прожив четырнадцать лет в лесу возле человеческой деревни, я понял, что мои исследования на одном месте неустойчивы. Рано или поздно местные монстры закончатся — я истреблю их в ходе моих экспериментов — и мне придётся двигаться дальше. Это было частью моего плана.

Затем произошёл мой катастрофический срыв самоконтроля, и мне пришлось бежать. Сам план в целом остался прежним.

Однако обстоятельства заставили меня пересмотреть некоторые детали. Моя слабость означала, что даже простое путешествие в моём нынешнем состоянии опасно.

Продвигаясь к одному безымянному древнему лесу, который, по слухам, был почти необитаем, я собирался остановиться в первой же достаточно глухой местности. Не там, где можно по-настоящему развернуться с исследованиями, а там, где можно затаиться и, используя Резонирующую Душу для точного воспроизведения деталей, овладеть заклинаниями из гримуаров.

А уже потом отправиться в первую из намеченных точек для основательной работы.

Только когда у меня в ладонях заплясали настоящие языки пламени, я бережно перенёс горящее «гнездо» в более крупную конструкцию, которую построил — тонкие веточки толщиной с карандаш, сложенные шалашиком, с более толстыми ветками, заготовленными рядом. Пламя жадно поползло вверх по растопке, и, наконец, я смог подбросить настоящее топливо.

От искры до устойчивого костра прошло почти двадцать минут, но, по крайней мере, сегодня я смогу приготовить еду.

По правде говоря, мне не нужно было готовить мясо. Сырое оно для меня не менее и не более приятно. Моё нечеловеческое тело также не может замёрзнуть, по крайней мере, от обычного зимнего холода. В противном случае я бы не пережил свою первую зиму в этом мире.

Причина, по которой я развёл огонь, была проста: мне это нравилось. Это приносило ощущение чего-то знакомого, а до изучения гримуаров создание огня было мне недоступно. Мне нравилось, что теперь я могу это делать. К тому же у костра можно было высушить одежду от росы и влаги, которые неизбежно пропитывали её в дороге.

Я передвигался по ночам; моё ночное зрение было лучше, чем у большинства животных, а днём я отдыхал и тренировался. Так было проще и снижало риск случайной встречи с людьми, пока я шёл через незнакомые участки леса.

Даже демонам нужен сон, хотя наш сон скорее похож на лёгкую дрёму, которую может нарушить любой посторонний звук или колебание маны.

Моей сегодняшней добычей стала какая-то крупная птица. Её названия я не знал, но она чем-то напоминала фазана — по крайней мере, это была ближайшая аналогия из моих воспоминаний. Я поймал её когтями: как и у любого животного, у неё было немного маны, что позволило мне выследить её и бесшумно подобраться. Передвигаться по лесу мне стало куда легче после того, как я понаблюдал за работой тех двух охотников-людей. Копирование даже небольших их приёмов, например, как выбирать, куда ступить, очень помогало сохранять тишину, хотя я был уверен, что постиг лишь малую толику их мудрости и мастерства.

Я достал нож с пояса — тот самый, что они подарили мне за помощь и взамен утерянного меча, — и начал разделывать добычу.

Я толком не умел этого делать. Только в первые несколько раз я пытался вырезать куски из своей добычи, но потом до меня дошло, что всё равно ем сырое мясо, и стал просто вгрызаться в тушу.

Так что, вырезав несколько кусков окровавленного мяса, я просто насадил их на нож и поднёс к огню.

В какой-то момент я решил, что оно достаточно прожарилось. Пусть внутри оно и оставалось сырым, возиться над готовкой дольше не стоило.

Я сложил руки вместе и на миг постарался, как мог, отрешиться от мира и сосредоточиться на вере. В моём сердце не было ни благодарности, ни сожаления, ни благоговения, но вера была. Это всё, что могло предложить моё искажённое естество.

— Господи Боже, Отче Небесный, благослови нас и сии дары Твои, которые мы по щедрости Твоей вкушаем, через Христа, Господа нашего. Аминь.

Я откусил первый кусок.

Мясо было пресным и жилистым, с отчётливым привкусом дичи. Не то чтобы это имело для меня значение. По крайней мере, было ощущение, будто я ем как человек.

Увы, это было единственное человеческое во мне.

Пока я отрезал новые куски, мысли мои потекли своим чередом.

Правда в том, что я был слишком оптимистичен. Первые четырнадцать лет в этом мире я медленно деградировал из человека в зверя. Время шло, и я всё больше забывал, каково это — быть человеком.

Теперь же, из-за постоянного использования моего проклятия, мне кажется, будто я был человеком ещё вчера, будто моя человеческая жизнь оборвалась совсем недавно. Это помогло мне вырваться из апатии и снова взглянуть на мир иначе...

...моей ошибкой было думать, что из-за этого я смотрю на мир как человек. Это не так. Я молодой демон и плохо знаю своё тело. Плохо знаю свои инстинкты. Я думал, что слабый, инстинктивный порыв убивать людей — худшее, с чем придётся мне столкнуться. Потом был тот старый священник, и это должно было стать звоночком для меня: мои инстинкты вспыхивали куда сильнее рядом с теми, кого я подсознательно считал опасными. Но я решил это проигнорировать, надеясь, что это случайность.

Это не было случайностью. Мой контроль над порывами может быть неплох, пока я спокоен, собран и мне ничто не угрожает. Но стоит лишить меня этой стабильности — и я, прямо как человек, скатываюсь к инстинктам, поддаюсь этим порывам и действую раньше, чем успеваю подумать.

Я это знал. Я мог сражаться — мог убивать монстров и зверей — только благодаря этим инстинктам. Я выживал четырнадцать лет лишь за их счёт. Я годами понимал, что не реагирую и даже не мыслю как человек.

И всё же моё проклятие, «Резонирующая Душа», позволяло мне заново проживать моменты общения с людьми, когда я был одним из них, и это сбивало с толку. Умом я понимал, что тем воспоминаниям уже десяток лет, но ощущались они так, словно всё было вчера. Поэтому подсознательно я переоценивал свою терпимость к людям, строя ожидания не на опыте демона, а на опыте человека.

Это заставило меня задуматься и о другом. Уже больше месяца я накладываю это проклятие на самого себя. Проклятие, которое я так и не испытал на других разумных существах.

Эта мысль пришла ко мне лишь вчера: каковы его долгосрочные побочные эффекты? Есть ли они вообще, кроме тех, что я задумывал?

Это непросто проверить, да и подстраховаться тоже. Я не мог просто прекратить — без проклятия я начну ментально деградировать. Я не мог проверить его безопасность, потому что любой испытуемый подвергнется его действию на куда меньший срок, чем я. И я не мог принять должных мер предосторожности, так как создание «резервной копии» собственного разума кажется невыполнимым при моём нынешнем понимании магии и разума как такового.

Из того, что я могу сделать прямо сейчас, есть лишь одно.

Вести дневник. Не для того, чтобы помнить — для этого есть проклятие. Не для того, чтобы выплёскивать эмоции — их у меня и так немного. А просто чтобы иметь перед глазами примеры моих собственных моделей мышления, записанные один за другим. Примеры, которые можно сравнивать и, используя простую логику, выявлять несостыковки. Пока мой разум не деградировал до такой степени, что я неспособен мыслить логически, это может быть полезно.

Впрочем, вероятность серьёзных побочных эффектов от моего проклятия невелика. Но, вспоминая, какие ужасы творили на Земле непроверенные лекарства и «чудо-материалы», будет разумнее принять эти меры предосторожности, пусть и несовершенные.

Но сначала — небольшая тренировка.

Поднявшись, я аккуратно взял тушку птицы, усилил себя и запрыгнул на ближайшее дерево. Лучше отбросить её как можно дальше.

* * *

Ниже следуют избранные записи из дневника

Сегодня продвинулся дальше. Без осложнений. Вечерняя тренировка прошла как обычно. Я близко к области, которая, как мне кажется, необитаема. Также понял, что нужно вести дневник. Я работаю с заклинаниями, влияющими на разум и память, с неизвестными долгосрочными последствиями; нужна подстраховка, пусть и несовершенная.

Запас чернил и бумаги ограничен. Записи будут краткими, пока не пополню.

...

Прибыл сегодня вечером. Подходящего места не нашёл, временно живу в лесу. Отведу два дня на поиски лучшего укрытия. Сразился с тремя монстрами, защищавшими территорию; от двоих пришлось бежать. Опасения подтвердились: мне необходимо овладеть человеческими заклинаниями. Одних когтей недостаточно.

...

Нашёл в долине деревню. На карте её не было. Перенёс лагерь выше по склону. Не хочу контактов, пока не буду готов. Всё ещё ищу укрытие получше — без нормального хранилища книги могут испортится. Дни становятся жарче.

* * *

«Ашевинд», по сути, не было сложным заклинанием. Оно было куда проще моего собственного проклятия: меньше преобразований, более прямолинейные узоры плетения и всего два шаблона. Один отвечал за сохранение структуры до столкновения с целью, другой — за эффект после.

Функционально это было базовое заклинание, знакомое мне ещё по D&D: заклинатель выпускает огненный снаряд, который при контакте взрывается облаком пламени около метра в диаметре. Сверхъестественным в нём было то, что пламя не гасло сразу, а держалось несколько секунд.

Защититься от него было легко: любой толковый маг или зачарованный доспех мог его отразить. Гримуар даже предупреждал об этом ограничении. Но суть была не в этом. «Ашевинд» был создан для огня на подавление — каламбур случаен, — а не для пробития защиты.

Пока заклинание действовало, цель была вынуждена поддерживать защиту или тратить ману на рассеивание стойкого пламени. Конечно, воины в зачарованных доспехах могли просто проигнорировать его. Но для создания окна к отступлению в бою с другими магами оно подходило идеально. А против монстров без магической защиты продолжительный обстрел просто зажарил бы их заживо.

К тому же, звери инстинктивно боятся огня.

Классификация заклинания как «анти-монстр», по крайней мере, по словам автора гримуара, делала его логичным первым выбором для освоения.

— ...Ясно, значит, если я изменю третье плетение вот так... — я подправил один из узоров внутри шаблона. Огненный шар, парящий перед моей ладонью, сменил цвет с оранжевого на ослепительно-синий. — Это означает повышение температуры, но резонанс со вторичным плетением...

Я осёкся на полуслове.

Конструкция из маны содрогнулась. Не физическое проявление, висевшее передо мной, а глубинная структура заклинания — тонкая решётка плетений, удерживающая шаблон.

На реакцию было одно мгновение.

Я отбросил себя назад, и в тот же миг моё изменённое заклинание сдетонировало.

Даже так, мир превратился в пламя, жар и обжигающую боль. Я рухнул в ручей, у которого тренировался. Холодная вода зашипела, коснувшись перегретой кожи. Тут же ударил запах — запах жареной свинины. Моей собственной плоти.

Игнорируя боль, я уставился на всё ещё висящий шар синего пламени там, где я только что стоял.

— Автор не повышал температуру, потому что это требует больше маны, которая из-за резонанса с третьим плетением дестабилизирует первичный шаблон активации... нет, стоп. Третье преобразование во втором плетении создаёт гармонические помехи с... — я замолчал, чувствуя, как нарастает раздражение.

И тут меня накрыло неприятное осознание.

Я разговаривал сам с собой. Проговаривал озарения вслух в отчаянной надежде, что это поможет запомнить. Строил теории, которые не мог записать, потому что экономил бумагу. Идеи, которые улетучатся из памяти, если только я не использую проклятие, чтобы пережить их заново, — но тогда я забуду, почему именно эти воспоминания были важны.

И всё из-за банальной нехватки письменных принадлежностей.

Гнев пришёл внезапно. Раздражение во мне вскипело и превратилось в чистую, неразбавленную ярость.

Боль от ожогов не помогала. Я стоял голый в ручье — я снял одежду перед тренировкой с огненной магией в целях безопасности.

— Так продолжаться не может, — сказал я ровным голосом, хотя в груди бушевал пожар. — Я не могу эффективно изучать в таких условиях. Слишком много озарений теряется. Слишком много идей, к которым я уже не вернусь.

Я осмотрел свои руки. Ярко-красные, ещё без волдырей, но уже начинающие заживать. Лицо и волосы тоже восстанавливались, и этот процесс вытягивал драгоценную ману из моих резервов.

Единственная причина, по которой я тренировался так безрассудно, на практике, заключалась в том, что мой исследовательский журнал — тот, что с рабочими заметками, — был почти полон. Я не мог тратить место на посторонние наблюдения. В личном дневнике оставалось от силы две страницы.

С отдельным журналом, посвящённым человеческой магии, я мог бы сперва прорабатывать такие модификации на бумаге. Вместо этого мне приходилось полагаться на восстановленные из памяти отрывки из гримуара, что ограничивало время практики и не позволяло детально сверяться с текстом, не тратя ману на проклятие.

Эта неэффективность сводила с ума. В конце концов я перестал лезть в память за каждой мелочью и начал полагаться на интуицию, вместо того чтобы постоянно сверяться с гримуаром. Итог: больше травм, больше потраченной впустую маны, и тренировки, ограниченные всего несколькими часами в день.

— Мне нужно добраться до деревни. Купить бумагу и чернила.

Мне не хотелось так скоро контактировать с людьми после инцидента в Небельдорфе, но другого выхода не было.

Размышляя об этой необходимости, я выбрался из ручья и подождал, пока солнце высушит мою кожу.

Затем я подобрал свою поношенную, полуразорванную одежду, оделся и направился к своему импровизированному лагерю.

Обустройство лагеря было предельно минималистичным: несколько поваленных брёвен вместо сидений, грубое укрытие из стволов, замазанное грязью от дождя, и очаг, обложенный камнями. Ничего больше.

Я сел, отметив, что ожоги всё ещё пульсируют. Регенерация шла, но медленно. Боль уже почти утихла — и на том спасибо.

Подойдя к укрытию, я достал журнал, служивший мне дневником, и вернулся наружу. Я положил его на пень, открыл на чистой странице и стал тщательно подбирать слова.

Место для записей было драгоценно. Каждое слово должно было быть на счету.

Я написал несколько строк, остановился подумать, затем продолжил. Так повторилось несколько раз, пока я сжимал свои мысли до предельно ёмких формулировок.

Закончив, я снова осмотрел руки. Наконец-то зажили. Быстрая проверка подтвердила, что и остальное тело восстановилось.

Демоническая регенерация была поразительной, но затратной. Процесс поглощал много маны и не был мгновенным — время заживления зависело от объёма утраченной биомассы, а не от сложности повреждения. На такие ожоги ушло полчаса. Колотая рана от того бандита из вейкинской шайки затянулась ещё быстрее, хотя поверхностную кожу я мог стянуть почти мгновенно, если сосредоточиться. Дороже всего обходилось восстановление вырванных кусков плоти, что мне, к сожалению, доводилось испытывать в боях с некоторыми монстрами.

Я решил проверить своё отражение в ближайшем чистом роднике и направился туда.

Заглянув в воду...

Регенерация завершилась. От ожогов не осталось и следа.

Вернувшись в лагерь, я сел на поляне и сосредоточился.

— Резонирующая Душа.

Проклятие сплелось в одно мгновение, и я заново пережил сотворение другого заклинания из гримуара — боевого, которое раньше не брался осваивать.

Как только ко мне вернулось ясное сознание, я, опираясь на свежую память, несколько минут плёл заклинание.

Над моими ладонями материализовался голубой, полупрозрачный клинок. Без рукояти, лишь режущая кромка, гудевшая от сдержанной энергии.

Прежде чем я успел передумать, борясь с каждым инстинктом, я заставил клинок нанести удар.

Дальше была агония, не поддающаяся описанию. Боль, словно электрический разряд пронзил мой череп. Ощущение, будто рога окунули в кислоту.

Два рога с глухим стуком упали на землю и тут же начали мерцать и таять, исчезая.

Будь я человеком, я бы кричал, корчился на земле и заливался слезами.

Но для демона выражение эмоций — нечто отдельное от чувств и ощущений. Лишь каменное напряжение в плечах выдавало то абсолютное мучение, которое я испытывал.

Я сложил руки и тихо произнёс:

— Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня. Не отвергни меня от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отними от меня. Возврати мне радость спасения Твоего и Духом владычественным утверди меня.

Причинять себе вред есть грех. Это тело дано мне Богом, и сознательно причинять ему боль значит пренебрегать Его даром. У меня были практические причины для этого — создать маскировку, которая могла бы помочь мне остаться незамеченным, — но эта моральная двусмысленность не приносила мне утешения.

Поэтому я молился и просил прощения. Не за то, что я сделал это, а за то, что был вынужден.

Поднявшись, я осторожно покачал головой. Сначала нужно проверить в отражении родника, не остались ли обрубки рогов. Прикасаться к этому месту на лбу я не хотел — даже дуновение ветерка по ранам было мукой.

Следующую неделю я проведу, наблюдая за человеческой деревней, которую заметил в округе. Ничего нельзя оставлять на волю случая. Я буду наблюдать, планировать, выявлять риски, а затем проведу точную операцию: войти, купить припасы, выйти.

Никаких рисков. Никакого глупого оптимизма.

Только холодный расчёт.

* * *

Ниже следуют избранные записи из дневника

Теперь, когда у меня достаточно бумаги и чернил, думаю, я могу писать подробнее о своих переживаниях. Так что начну с сегодняшнего дня.

Визит в деревню прошёл гладко.

Я целую неделю наблюдал за деревней издалека. Ничего необычного не заметил, и мои наблюдения подтвердились.

Как я и думал, это было обычное фермерское поселение, душ под сорок.

Когда я вошёл, мне удалось купить чернила и бумагу, но на это ушли почти все мои оставшиеся монеты. Остальное я потратил на деревянный сундук, где смогу хранить книги от сырости, пару булавок и немного ниток.

Моя главная проблема сейчас — одежда. У меня только тот комплект, что был на мне в день, когда я бежал из Небельдорфа. Хотя демоны и не потеют, за последние недели в бегах он пришёл в негодность — порвался о ветки, испачкался кровью и грязью. Купить новую одежду я не мог, поэтому с помощью своего проклятия решил заново пережить детское воспоминание о том, как бабушка учила меня вязать. Попробую связать себе замену. Буду уделять этому по два часа в день.

Ещё жители деревни предупредили меня о монстре на горной тропе. Ещё и поющем, судя по всему. Никто не знает, где его логово -двадцать лет назад даже нанимали отряд авантюристов, но те ничего не нашли. Существо нападает на путников, но в саму деревню никогда не спускается. Я изучу этот вопрос.

В остальном мои приоритеты те же. Мне нужно найти укрытие получше и продолжать учёбу. Исследования сердец монстров приостановлены, пока я не обзаведусь лучшими средствами защиты.

Цель этой остановки в этих ничейных землях — овладеть всеми заклинаниями, которые я успел заполучить в Небельдорфе. Моё собственное любопытство позволило мне пойти на это, потому что, даже если я не освоил ни одно заклинание из тех гримуаров, я хотя бы раз попытался сотворить каждое и внимательно прочёл все книги. Это значит, что я могу заново «прочитать» их с помощью проклятия, и, по сути, даже если сами книги, как и многое другое, остались позади при отступлении, знания всё ещё остаются со мной и могут быть освоены.

Сначала мне нужно разобраться с проблемами в этой местности, прежде чем я смогу по-настоящему погрузиться в учёбу. По крайней мере, теперь, когда я знаю об этих проблемах.

Помочь жителям с назойливым монстром — правильный моральный выбор, так что я займусь этим в первую очередь. Однако монстр, которого в деревне прозвали Зеленклаге, обычно нападает на путников на горной тропе и не спускается в деревню, так что особой спешки нет.

Мне нужно подготовиться и освоить хотя бы одно боевое заклинание. Я давно решил, какое именно, и сейчас как раз над ним работаю.

Параллельно я могу искать логово монстра. Я был уверен, что смогу сбежать от него, если наткнусь случайно. По словам жителей, логово должно быть где-то в горных пещерах, а у меня уже есть немалый опыт передвижения по пересечённой местности.

Не уверен, что эта запись получилась такой, как я хотел, но, полагаю, за последующие годы я набью руку.

...

Сегодня я уверен, что разгадал его секрет. Логово монстра, скорее всего, находится за затопленными проходами в системе пещер. Один из глубоких тоннелей ведёт туда — все остальные доступные варианты я проверил за последние три дня. Я знаю, что авантюристы, нанятые деревней двадцать лет назад, пытались выследить его в этих пещерах, но, подозреваю, они не смогли пройти через затопленные участки. Если данный монстр это существо магической природы, как и я, ему не нужно дышать. А вот людям нужно, и даже если заклинание подводного дыхания существует, сомневаюсь, что это общедоступное знание.

В любом случае, бросать вызов монстру я пока не буду. Судя по числу убитых им за годы путников, он должен быть сильнее большинства тварей. Даже некоторые создания в лесу, где я разбил лагерь, доставляют мне проблемы. Способности монстров могут быть непредсказуемыми, а порой и шокирующе опасными. Как тот странный ёжеподобный монстр, которого я встретил по пути сюда: он мог безостановочно вращаться и генерировать взрывные удары при столкновении, двигаясь с бешеной скоростью. Будь у меня тогда что-то кроме когтей и проклятия, та битва была бы выиграна.

Кстати говоря, я близок к освоению «Ашевинда». Меня по-прежнему сбивают с толку немецкие названия мест, людей и даже заклинаний в этом мире, но не буду снова об этом распинаться.

Гримуар также предупреждал, что тренировать «Ашевинд» без предмета-фокуса — то есть посоха или подобного инструмента — опасно. Агрессивная мана заклинания может обжечь руку заклинателя, даже если он находится вне радиуса взрыва. Это было довольно интересное взаимодействие. Причина, по которой агрессивно заряженная мана обжигала, заключалась в том, что, согласно структуре заклинания, нужно было начинать формировать ману в огонь на очень ранней стадии. Даже я видел, как можно устранить этот риск, но это сделало бы сотворение заклинания как минимум вдвое медленнее, поэтому ради оптимизации создатель укоротил формулу. Впрочем, у меня таких трудностей не возникло. Полагаю, именно поэтому демоны обычно не используют предметы-фокусы — наши каналы маны просто более устойчивы.

Я снова отвлёкся. Эту часть я запишу в исследовательский журнал и разовью там как следует.

Я сильно вымотался, блуждая сегодня по пещерам. Впрочем, они очень красивы и на удивление просторны по земным меркам. В одном из глубоких коридоров я нашёл явно заряженные магией кристаллы, которые светились мягким голубым светом в темноте. Надо бы раздобыть несколько. Хотя у меня и есть ночное зрение, совсем без источника света я всё равно не вижу, а вещь, которая может давать освещение, не расходуя мою концентрацию и ману и не производя дыма, бесценна. В пещерах мне приходилось зажигать собственную ману — я умею это делать только потому, что технически это необязательный компонент моего проклятия.

...

Я наконец-то освоил «Ашевинд». И сегодня же, разведывая пещеру, я столкнулся с монстром.

Он был силён. Магически, немного сильнее меня. Выглядел как странное, ящероподобное существо, хотя в темноте я не смог его толком разглядеть. Он пел, и своей песней накладывал какое-то проклятие.

Проклятие нарушало моё магическое усиление. Кажется, оно вообще подавляло ману. Опасная способность, из-за которой мне было труднее сбежать.

Впрочем, физически тварь не была особенно быстрой или сильной — вероятно, потому что её песня мешала и её собственной мане.

Мне удалось уйти, но у меня есть несколько идей, как победить. Я не откажусь от охоты, особенно теперь, когда я уверен, где его логово. Я встретил его у выхода из одного из затопленных тоннелей.

Скорее всего, это будет самый трудный бой в моей жизни. Нужно подготовиться и отточить свои навыки. Это испытание не только моей силы, но и моей решимости.

Мои инстинкты кричат, чтобы я бежал. Потому что магически он сильнее. Я переборю их; я должен научиться этому.

Возможно, это моя последняя запись, поэтому я оставляю дневник в лагере. К тому же я не смогу пронести книги через затопленный тоннель, если не хочу их испортить.

На этом всё, запись будет короткой. Мне надо заняться приготовлениями.

* * *

— Ха... ха... ха... — я медленно вдыхал воздух в опустевшие лёгкие.

Я сидел верхом на медленно распадающихся останках ящероподобного монстра.

Моё тело было сплошной картой ран: следы от когтей, прокусы, вырванные куски плоти. Вся пещера была разгромлена: стены покрыты следами гари, пол усыпан обломками сталактитов и грудами камней.

Удивительно, что два средних по силе существа, я и этот... Зеленклаге... смогли учинить такой погром.

Я разгадал его трюк. Он не сбивал мне ману... он её «угнетал». Делал вялой, слабой, трудноуправляемой. Полагаю, этот эффект должен был подействовать и на мой разум. Вероятно, именно так эта переросшая ящерица и пожрала стольких путников. Она лишала своих жертв воли к сопротивлению.

Возможно, поэтому монстр так растерялся, когда я не сдался и продолжил сражаться. Это помогло мне нанести несколько удачных ударов.

К несчастью для монстра, я демон. У меня нет человеческого сердца в полном смысле этого слова. Депрессия для меня так же чужда, как и подлинная скорбь.

И всё же...

Я огляделся.

Это был огромный зал, стены которого были усеяны кристаллическими образованиями, проводящими ману. Единственный вход требовал плыть по затопленным проходам около пяти минут, что делало его практически недоступным для людей, но идеальным для существ, основанных на мане. Таких, как я и поверженный монстр.

Полагаю, заклинание подводного дыхания, если оно и существует, довольно редкое, и именно поэтому авантюристы так и не смогли покончить с этим чудищем.

Здесь хорошо. Тепло, красиво, много воздуха и полное уединение.

Думаю, я заберу это логово себе. Но сначала придётся похоронить эти груды костей. Я не знаю здешних погребальных обычаев, но прочту короткую молитву. Никто не заслуживает такой смерти, чтобы никто даже слезы не пролил. Могилы я сделаю у дороги, чтобы их было легко заметить.

Мы живём в несовершенном мире, и это лучшее, что я могу сделать.

Но если отбросить это...

— Как же здорово... — признался я вслух.

Оказывается, даже демон может испытать триумф. Ощущение по-настоящему грандиозной победы. Преодолеть собственный страх и сорвать награду!

— ...Надо купить в деревне бочку, — сказал я себе, оглядываясь и прикидывая, как здесь всё обустроить. Это место определённо лучше той квартиры в Мюнхене, которую я когда-то снимал. Всё-таки арендная плата здесь, просто мечта. — Герметичную, чтобы перенести сюда книги.

Кажется, я испытывал самое близкое к счастью чувство, доступное демону. Странно было об этом думать.

Жаль только одного: время от времени придётся покидать это место в поисках еды.

Ниже следуют избранные записи из дневника

У меня больше нет оправданий, чтобы затягивать. Я действительно овладел всеми заклинаниями, к которым имел доступ. Изначальная причина, по которой я здесь остановился — желание выучить больше заклинаний, — больше не актуальна. К тому же это место едва ли поможет мне в достижении моих целей.

Я всё ещё изучаю, как материализовать подобие одежды из той же отвердевшей маны, что и моя плоть. Судя по моим выводам, это умение присуще большинству демонов, потому-то в исходной истории они и могли щеголять в приличной одежде, живя вдали от людских обществ. Я никак не могу понять, почему эта способность стала мне доступна лишь неделю назад. Моя основная гипотеза: по достижении определённого уровня силы или, возможно, возраста, во мне «открывается» понимание того, как придавать мане форму одежды. Данный процесс мало отличается от инстинктивной регенерации: такая «мановая» одежда по составу почти не отличается от моей плоти. Но у меня будто случилось озарение, и я понял, как применить тот же принцип не только внутри тела, но и снаружи.

Учитывая, что летать я так и не научился, я стараюсь смотреть на эту новую способность с оптимизмом. Ведь сам факт, что подобные «озарения» возможны, говорит о том, что полёт, возможно, не за горами, и дело — вопреки моим ранним подозрениям — не во врождённом отсутствии навыка, таланта или «недемоническом» складе ума. Странно другое: почему это инстинктивное знание недоступно демонам с самого начала? Конечно, разумно не давать малышу силу, что мигом высосет из него всю ману, но я не могу отделаться от ощущения, что всё это слишком искусственно. Словно это было кем-то задумано.

Объяснить это эволюцией у меня не получается — по крайней мере, в моём понимании. Допустим, знание и впрямь передаётся через магические аналоги генов, но как связать его активацию с возрастом? Слишком уж тонкая настройка для естественного отбора. Не могу себе представить, чтобы достаточное количество демонов погибло именно из-за того, что тратило ману на создание одежды, чтобы подобная черта закрепилась. Да и временные рамки для такой «доводки» кажутся неправдоподобными.

Признаю, я снова ударяюсь в отвлечённые рассуждения. У гипотезы об искусственной природе демонов нет серьёзных доказательств, а мои догадки основаны на знаниях о чисто биологической эволюции. Учитывая, что у демонов магия пронизывает каждый аспект жизни, включая «генетические» изменения между поколениями, я не стану развивать эту теорию, пока не наткнусь на новые подтверждения или не пойму природу демонов лучше. Я уже упоминал об этом в одном из своих журналов.

Возвращаясь к теме дневника: я попытался начать здесь исследования монстров, так как мне не хотелось покидать столь удачное логово. Затея провалилась. Монстров в округе было мало, а те немногие, что попадались, оказались мутировавшими зверями — созданиями из плоти и крови, которые лишь используют ману. А мне для исследований нужны создания из отвердевшей магической энергии, обладающие ядром.

Завтра мне придётся покинуть эту пещеру и двинуться к следующей цели.

Как ни странно, я чувствую к этому месту некоторую привязанность. Не симпатию, это место не стало мне «домом», но оно даёт чувство безопасности и защищённости.

Подозреваю, это говорит моя «монстровая» натура: монстры в этом мире любят такие места, потому и превращают в логова старые подземелья и заброшенные руины. Впрочем, возможно, сказываются и мои человеческие привычки. Я всегда любил темноту. Ещё со студенческих лет я предпочитал работать по ночам, когда все нормальные люди спят, и ценил уединение — это всегда давало мне чувство защищённости.

Теперь по фактам. Подготовка к дороге почти завершена. Месяц назад я переписал часть старых журналов в более компактные, переработанные версии — их я возьму с собой, а основную массу оставлю здесь, в специально заказанном сундуке. Кажется, я уже упоминал, что заказал его у деревенского кузнеца. Знакомые айтишники научили меня одному: бэкапы никогда не бывают лишними. Если по какой-то причине мне понадобятся бумажные копии ранних записей, я найду их здесь.

Я также планирую добыть и унести столько магических кристаллов, сколько смогу. Вряд ли они очень ценные, но при нехватке монет они дадут немного денег на расходы. До сих пор я мог позволить себе чернила, бумагу и упомянутый сундук лишь за счёт грабежа гнёзд монстров, а это не самый надёжный способ заработка.

Несмотря на эти мелкие хлопоты, я с воодушевлением жду предстоящего путешествия. С моими нынешними возможностями охота и поимка монстров для исследований уже не кажутся невозможными. Но зазнаваться нельзя. Даже Фрирен сталкивалась с тварями, которых в одиночку ей было не одолеть, а эта эльфийская волшебница куда сильнее, чем я могу себя вообразить. Неосторожность будет стоить мне жизни.

...

Я не делал записей целую неделю.

Когда я начинал этот дневник, то решил вести записи в нём каждый день — и все эти годы я так и делал. Но целую неделю я не мог даже открыть его. Не потому что не хотел, а потому что физически не было возможности.

Я недооценил Тифхольц. Я знал, что это один из древнейших лесов на континенте. Когда в Небельдорфе я собирал о нём сведения, то выяснил, что Древняя Империя — та, что простиралась почти на весь континент, где Фламме популяризировала магию, та, что заложила фундамент всех нынешних королевств, — так и не смогла его покорить.

Они пытались и кое-где даже оттеснили лес, но, по слухам, для этого требовалось столько людей, что овчинка не стоила выделки. В итоге в самом Тифхольце и в пределах его истинных границ нет человеческих поселений.

Теперь я на собственном опыте понял почему.

Сначала, подходя к Тифхольцу, видишь его окраины, которые легко принять за сам лес. Он кажется древним, с большой популяцией монстров, и даже встречаются разбросанные тут и там деревушки.

Но это ещё не сам Тифхольц. То, что сейчас называют окраинами, это земли, некогда отвоёванные Древней Империей у этого чужеродного леса, которые теперь медленно, но верно снова зарастают чащей.

Настоящий Тифхольц начинается примерно в двадцати милях вглубь от этих окраин. Там деревья вырастают такими огромными, что заслоняют небо; там деревянные исполины, которые, быть может, старше всех нынешних королевств, борются за драгоценный солнечный свет и так жадно его поглощают, что на лесной подстилке царит почти кромешная тьма.

На окраинах полно монстров, потому что это потомство тех, кто живёт в глубине Тифхольца. Молодые монстры слабее; им не тягаться со старыми тварями, населяющими глубины, поэтому слабых естественным образом вытесняет наружу, в более молодой лес.

А это значит, что по-настоящему опасные твари обитают в самой «Глубокой чаще».

«Истинным монстрам», тем, что состоят из магической энергии, и впрямь незачем сражаться друг с другом. Мы, монстры, не можем питаться друг другом, большинству из нас пища вообще не нужна, а тем, кому нужна, её требуется совсем немного. Однако мы всё ещё территориальны. А значит, «истинные монстры» успешно конкурируют с местной мутировавшей фауной.

Проще говоря, Тифхольц — по крайней мере, его окраины — это место почти непрерывной борьбы за выживание.

Даже деревья здесь не совсем обычные: они тоже изменены магией, иначе бы не выжили. Их стволы настолько прочны, что мне с трудом удаётся их повредить. И это не говоря о тех, что травят при прикосновении, или тех, что отращивают наросты, плюющиеся кислотой, или тех, что могут душить своими корнями.

До прихода сюда я ничего этого не знал. Лишь то, что лес кишит тварями и люди сюда не суются. Я не ожидал увидеть местный Фангорн, смешанный с Лихолесьем.

За последнюю неделю я, кажется, ни разу не спал дольше пятнадцати минут. Монстры, с которыми я сталкивался, не были запредельно сильны, но я не могу передать, как же их здесь много.

Лишь сегодня, на шестой день, мне удалось начать строить простую деревянную... [неразборчивые каракули и большое пятно какой-то зелёной жидкости]

...хижину. На меня снова напали. По всей видимости, в этом мире есть энты. Я лишился почти всей левой руки. Похоже, сейчас и проверим, могут ли демоны отращивать конечности.

Как бы то ни было, нападают на меня всё реже. Думаю, я понемногу зачищаю этот крошечный участок, и скоро мне придётся иметь дело лишь со случайными вторженцами.

Чёткого плана у меня нет: на данном этапе планировать опасно. Моя цель сейчас просто выжить и отвоевать себе немного пространства, чтобы можно было заниматься исследованиями.

Здесь меня не потревожат разумные существа, а ближайшие человеческие поселения не так уж далеко. Смогу ходить туда за материалами и инструментами.

* * *

— Хм... шестой сгусток, похоже... — я подправил тонкие нити маны, подсоединённые к оголённому ядру, неизбежно повреждая его структуру. Я влил немного энергии в этот участок, проверяя реакцию.

Птицеподобный монстр, скованный цепями света, протяжно вскрикнул, но это не был крик боли. У этого вида он звучит иначе.

— Точно, какой-то сенсорный ввод. Скорее всего, зрение.

Я уже чувствовал, как от моих манипуляций ядро дестабилизируется и начинает распадаться, поэтому я прекратил подачу энергии и позволил ему схлопнуться. Я отвернулся, стряхивая с пальцев рассыпающуюся в прах кровь, пока тварь испускала последний вздох.

Я взял перо, обмакнул его в чернила и нанёс на схему ещё несколько аккуратных штрихов.

Иногда я по-настоящему благодарен своему демоническому телу: мои пальцы не дрожат, легко чертят прямые линии и переносят на бумагу образы из моей головы.

Я мог писать, даже не глядя на лист, и это безмерно выручало.

— Резонирующая Душа, — произнёс я, и мой голос отозвался эхом, а картинка перед глазами подменилась. Я больше не видел книгу — передо мной стояла картина того, как я рассекаю монстра. Моё мана-чутьё тоже сменилось теми ощущениями, что я испытывал в тот момент.

Зато мысли оставались моими, а слух, обоняние и осязание по-прежнему воспринимали реальность.

Я проигрывал воспоминание лишь для двух чувств, не погружаясь в него полностью.

Это позволяло продолжать запись.

К этому моменту такое состояние уже почти не дезориентировало меня.

Мои исследования монстров продвигались медленно, но за десять с лишним лет здесь я накопил множество ценных данных.

У каждого вида монстров своё «сердце», своё ядро. Подобно тому как мозг ящерицы отличается от мозга грызуна, у разных видов монстров строение ядра кардинально различается.

Оттого работа была медленной и изнурительной: отловить достаточно особей одного вида, провести вивисекцию, изучая строение их ядра, а затем повторить всё с другим видом, и так далее.

Моя цель — собрать данные и выявить закономерности. Например, я уже выделил некоторые общие структуры в ядрах: при беглом осмотре новой особи я могу определить, какая часть отвечает за тело, а какая — за разум, даже если с таким видом я прежде не сталкивался.

Думаю, это потому, что, как и в органической жизни, у всех монстров есть общий предок где-то в глубине времён. Неважно, насколько они изменились в дикой природе: внутри сохраняются узнаваемые структуры, узоры, которые можно распознать, если знать, куда смотреть.

Для работы мне пришлось разработать несколько диагностических и «хирургических» псевдозаклинаний — вроде тех нитей маны, которыми я напрямую подключался к ядру. Эти нити просто направляли мою энергию в определённые зоны, чтобы вызвать реакцию в его структуре. Ни для чего большего они не служили, поэтому это в лучшем случае «псевдозаклинание», а не настоящее.

Я мог накормить пленного монстра, а затем, во время вивисекции, заставить его заново пережить этот момент и наблюдать, какая часть ядра вспыхивает от удовольствия, где находятся центры вознаграждения. То же самое для боли. И для сенсорных откликов: зрения, слуха, осязания.

Я широко применял все эти методы, просто собирая данные. Потом я часами их анализировал, выдвигал гипотезы, проводил новые тесты и понемногу выстраивал обобщённые теории на основе результатов.

Работа шла медленно, но моё понимание неуклонно росло.

Я понимал, что это мерзко, что такие исследования трудно назвать этичными. Монстры всё-таки живые существа, и я причиняю им много ненужных страданий.

Это аморально.

Поэтому я ежедневно молюсь о прощении. Хотя и продолжаю свою работу.

В конце концов, некоторых научных прорывов невозможно достичь, соблюдая безупречную этику. Ни человеку, ни демону. Со временем я научился делать большинство своих манипуляций менее болезненными. Теперь мои подопытные не корчатся в чудовищной агонии; они лишь испытывают тревогу от навязанных воспоминаний или от осознания, что они в плену и с их телом что-то делают. Ведь моё нынешнее мастерство Резонирующей Души позволяет мне создавать для них тактильное ощущение здорового тела, даже когда их режут на части.

Я вынырнул из мыслей, закончив запись протокола вивисекции.

— Должно быть, уже утро, — пробормотал я, взглянув на потолок, но «видя» лишь то, как разделываю монстра.

На миг прикрыв глаза, я развеял проклятие и оставил книгу открытой, чтобы чернила подсохли.

Тем временем я принялся убираться в камере содержания. Убирать было почти нечего: кровь и тела обычно просто исчезали...

Я моргнул, осторожно поднимая с пола перо размером с ладонь. Изумрудного цвета, оно почти мерцало в слабом магическом свете потолочных кристаллов.

— Какая редкость, — признал я, бережно пряча перо в карман.

Как и в случае с тем кабаном под Вальдхаймом, иногда даже магические монстры оставляют после себя материальные части. Я пока не выяснил причину. Если она и отражается в ядре, то настолько незначительно, что я не могу этого уловить. За эти десятилетия у меня было несколько подопытных, оставивших после себя подобные «ингредиенты».

Думаю, это своего рода сбой в структуре ядра, подобный раку как генетическому сбою в человеческих клетках. Возможно, не такой вредный, но столь же непредусмотренный. Это перо состоит из куда более плотной и стабильной магической энергии, потому оно и осталось. Значит, всю жизнь монстра оно, вероятно, поглощало немало силы, которая могла бы пойти на его усиление.

Я закончил подметать пол, вернулся к журналу и осторожно закрыл его.

Завершая рутинные дела, я долил чернил, плотно закрыл флакон, очистил писчее перо, затем собрал книги и покинул камеру содержания.

Снаружи меня встретило солнце.

Вся поляна, на которой я живу, была утыкана гигантскими деревянными кольями, направленными вверх, — чтобы отпугивать летающих монстров, которые любят пикировать на ничего не подозревающих жертв. Из-за этого окружающий пейзаж выглядел апокалиптически, словно вся поляна — дно огромной ловушки с кольями, вырытой вьетконговцами. Но со временем я научился ценить возможность гулять по своей территории, не рискуя в любой миг быть пронзённым клювом твари размером с лошадь.

Поляна, на которой я сейчас живу, была создана рукою человека. Точнее, рукою демона. Её диаметр составлял более трёхсот метров, и от остального Тифхольца её отделяли самые высокие стены, какие я только смог возвести.

То самое земляное защитное заклинание, купленное много лет назад, стало моим незаменимым инструментом для терраформирования. С небольшими правками оно позволяло передвигать огромные массы земли, а местные деревья служили превосходным строительным материалом — настолько прочным, что большинство монстров не могли проломить стену.

Перепрыгнуть стену для нарушителей тоже не вариант: здесь два ряда укреплений, а между ними — частокол.

С летающими тварями было сложнее, но благодаря расставленным повсюду кольям высотой с человека, когда очередная стая решала попытать счастья на моей территории, им приходилось сражаться со мной, когда у меня было преимущество. У меня было множество укрытий из магически изменённой древесины, а им приходилось зависать над пустым пространством, где ничто не мешало мне целиться.

И всё же, хоть я и отвоевал себе место в Тифхольце, я никогда не мог здесь полностью расслабиться. И уж тем более не смел зазнаваться.

Защищать эту территорию приходилось практически каждый день. И всякий раз, когда я уходил на неделю или больше — например, в ближайшие деревни для торговли, — по возвращении я находил здесь «новых хозяев».

К счастью, это не было чем-то зловещим вроде «Тифхольц даёт отпор». Правда была куда прозаичнее: миграция монстров. Молодняк неизбежно вытесняется к окраинам леса, потому что он слишком слаб, чтобы удерживать территорию в глубине. Самых слабых и вовсе выталкивает наружу, к Окраинам.

Я жил на краю древней чащи. На некотором расстоянии вглубь, но и близко не подходил к её самым тёмным, исконным недрам.

Я никогда не осмеливался заходить глубоко в Тифхольц. Здесь, на краю, обитали относительно молодые монстры. Их много, каждый год приходят новые, но я знаю: ближе к сердцу леса всё гораздо хуже.

И дело не в количестве тварей — напротив, я ожидал, что в глубине их будет меньше. Дело в их качестве.

Там обитают те, кто веками владел своими территориями, недосягаемыми ни для людей, ни для демонов. Шпигель — монстр, способный создать точную копию врага на абсурдном расстоянии, даже не видя цель, — вот уровень существ, которых я боюсь встретить в глубинах Тифхольца. Живя в этом мире, я по-настоящему осознал, насколько же нелепо силён был Шпигель в самой истории. Судя по моим знаниям о магии, его запас маны должен был превосходить запас Фрирен и всех магов в том подземелье вместе взятых, чтобы он мог питать их клонов энергией, эквивалентной оригиналам.

Это самый базовый принцип: если у мага, скажем, десять условных единиц маны, и вы создаёте его копию тоже с десятью единицами, значит, вы потратили как минимум десять единиц маны. А скорее всего, все двадцать.

Шпигель сумел воссоздать тысячелетнюю волшебницу, которая, возможно, была одной из сильнейших в мире, и многих других первоклассных магов в придачу. Это значит, что его магическая мощь была, откровенно говоря, невообразимой. Я не удивлюсь, если по чистому объёму маны он превосходил даже Короля Демонов.

Иными словами, Шпигель, монстр из мифической эпохи, это существо, чья мощь находится далеко за пределами моего воображения. Одного лишь логического допущения, что в Тифхольце обитают монстры той же эпохи и, возможно, той же силы, достаточно, чтобы быть предельно осторожным и не соваться туда, куда не следует.

Я добрался до дома, вошёл и аккуратно снял сапоги. Как и почти вся моя одежда, они были сотканы из моей маны, но они не исчезнут в течение дня, если только я не оставлю их слишком далеко от себя.

Миновав небольшую прихожую, я сразу спустился в подвал.

Импульс маны, и магические кристаллы зажглись, осветив просторную пещеру. Большую её часть занимали грубо сколоченные стеллажи — мои ранние и не самые удачные плотницкие работы, — заставленные рядами журналов и книг.

Я бережно поставил текущий журнал на свободное место на четвёртой полке.

Окинув подвал взглядом, я направился к сундуку в дальнем конце комнаты, достал перо и осторожно положил его на стол рядом. Завтра я вырежу для него деревянный футляр. Такие реагенты могут быть хрупкими.

Я снова посмотрел на стеллажи, на бесчисленные журналы... и почувствовал лишь досаду.

Не от проделанной работы, а от того, что большую её часть придётся бросить.

Как бы я ни обустроил свою жизнь здесь, в Тифхольце, это всегда было лишь временной остановкой на пути на Север. Вероятно, я уйду уже в этом году. Популяция монстров в этой части леса настолько сократилась, что теперь их приходится разыскивать, а доставить образцы живьём в камеру содержания часто бывает крайне трудно. Хуже того, я уже вскрыл подавляющее большинство видов, обитающих здесь. С моими нынешними инструментами и знаниями дальнейшие эксперименты будут приносить всё меньше результатов.

И всё же эту библиотеку, написанную моей рукой, придётся оставить. Хотя я уже трачу большую часть дня, тщательно переписывая и обобщая результаты исследований, чтобы взять с собой бумажные копии, многие нюансы и детали будет куда труднее вспомнить. Даже с моим проклятием.

Меня беспокоит вовсе не то, что придётся мучительно обустраивать новое жилище в, возможно, столь же враждебном месте, от этого-то никуда не деться. Я скорее пойду на этот риск, чем сунусь глубже в лес и случайно наткнусь на нечто уровня Шпигеля.

Нет, меня тревожит неэффективность.

Сколько же моего труда окажется потеряно?

Однако я прекрасно понимаю, что выбора у меня почти нет. Разумеется, я позабочусь о том, чтобы перенести все журналы в какое-нибудь безопасное место, которое придётся подготовить, чтобы их не слишком быстро уничтожила стихия, но даже это полумера. Вряд ли я когда-нибудь вернусь в эти леса. Это будет слишком большой крюк на пути к Северу.

Предназначение книг в том, чтобы их читали. Но я же не могу просто взять и раздать их...

— ...а почему, собственно, нет? — произнёс я вслух, и мои мысли понеслись вскачь. Я замер, забыв даже дышать.

Мои исследования очень узкоспециализированные, и я сомневаюсь, что большинству магов они пригодятся. Но кому‑то они вполне могут сгодиться. Я уже задумывался о подобном. Наука и исследования никогда не ведутся в вакууме; необходимо сообщество для обмена идеями и проверки гипотез.

Разумеется, в окрестных деревнях таких магов нет, а даже если бы и были, я не могу просто явиться лично и обменяться записями, не подвергая себя лишнему риску.

Но ведь недавно я получил заклинание призыва курьерского фамильяра, не так ли? С ним в моём распоряжении расстояния, по сути, не имеют значения.

Насколько я могу судить, на континенте нет единой магической организации, как и намекалось для этой эпохи в манге, но я знаю по меньшей мере о нескольких местах, где ведутся магические исследования.

Я снова посмотрел на свои труды.

На миг во мне шевельнулось эгоистичное желание ни с кем не делиться. Странная, инстинктивная реакция.

Я, конечно, отмёл её. Даже если не брать в расчёт, что делиться знаниями, которые могут помочь в борьбе с монстрами, это правильно с моральной точки зрения, была и другая причина. Другие люди могут найти моим исследованиям применение, о котором я, с моей узостью фокуса внимания, просто не подумаю. Это, в свою очередь, может либо напрямую помочь мне, если я наткнусь на написанные ими гримуары, либо косвенно — подкинув мне новые идеи. Конечно, шанс наткнуться именно на того мага, который воспользуется моими знаниями, невелик, но это лучше, чем дать исследованиям сгнить в запечатанном и забытом подвале.

Сомневаюсь, что в моих записях есть что-то революционное. Наверняка кто-то уже делал нечто подобное раньше. Уверен, по меньшей мере половина того, что я здесь сделал, по меркам магов, переизобретение велосипеда.

И всё же, с интеллектуальной точки зрения, мысль здравая.

Хотя я и не могу бросаться в это очертя голову...

— В этой идее есть смысл.

Похоже, мне придётся сделать несколько вылазок в соседние деревни и собрать побольше информации. В частности, о том, где в наши дни ведутся магические исследования, чтобы выбрать, куда вообще отправлять свою почту, если я всё же решусь на это.

К тому же, я ведь уже много лет не интересовался новостями, верно? Для путешествия мне в любом случае понадобятся обновлённые карты.

* * *

Два года спустя. Город магии Аубёрст.

Симмер откинулся в кресле, чувствуя подступающую головную боль, и сделал ещё глоток любимого травяного чая. Он на мгновение задумался, разглядывая чашку, огляделся по сторонам, а затем понял, что ведёт себя глупо: он ведь в собственном кабинете, надёжно защищённый от посторонних глаз и от извечного беспокойства своего нового ученика о его привычках и здоровье.

Ха, как будто алкоголь хоть кого-то убил. В его положении трезвость была куда опаснее для сердца.

Не раздумывая, он извлёк из внутреннего кармана рубашки небольшую металлическую фляжку, отвинтил крышку и плеснул несколько капель в чашку. Спрятав фляжку, он сделал ещё один медленный глоток.

Затем он позволил себе опустить взгляд.

Перед ним на столе лежала небольшая стопка потрёпанных журналов и один вскрытый конверт, из которого выглядывало письмо.

Вздохнув, маг решил перечитать его в сотый раз. Возможно, это поможет ему принять решение.

«Приветствую.

Кто бы ни нашёл это письмо и мои журналы, прошу вас передать их первому подходящему специалисту: магу, который изучает монстров, или, если такового в округе нет, эксперту по ментальной магии. Эти записи плоды моих исследований, и они будут полезны лишь магу, практикующему в этих узких областях. Не думаю, что для кого-то ещё они представят какую-либо денежную ценность.»

Письмо и журналы доставило существо, призванное курьерским вариантом заклинания фамильяра. Посылку, судя по всему, сбросили на стену патрульному, у которого хватило ума передать её начальству. В конце концов она попала к одному из учеников Симмера, а от него — к самому Симмеру.

Маги нередко делились исследованиями, но обычно с учениками или, к неудовольствию Симмера, за деньги. Можно было легко найти в продаже книги для начинающих, как и гримуары, разбросанные по всему миру. Однако рабочие записи, сделанные в процессе создания заклинаний, были куда большей редкостью. Средней руки маги подобные вещи, как правило, не интересовали, поэтому спрос на них был невелик. В отличие от гримуаров, такие заметки не несли немедленной практической пользы большинству волшебников, поэтому их редко продавали.

Но это было далеко не самым странным в этом письме.

«Далее я буду исходить из того, что это письмо читает нужный специалист. Отправленные мной журналы пронумерованы с первого по пятнадцатый. В первом журнале собраны мои теории, гипотезы и аксиомы, которые мной были выведены, созданы или приняты в ходе своих исследований. В нём вы найдёте отсылки к остальным четырнадцати томам: каждая теория снабжена ссылками на соответствующие журналы. Большинство теорий незначительны или касаются очень специфических правил работы определённых зон в "сердцах" монстров и их функций».

Симмер знал, что автор значительно преуменьшает ценность этих журналов.

Как опытный маг, создавший множество заклинаний в области ментальной магии, Симмер был прекрасно знаком с магическими исследованиями — как своими, так и своих учеников. Он перечитал бесчисленное множество подобных записей. Обычно исследование состояло из смелых теорий, за которыми следовали практические попытки применить их в заклинаниях. Порой это означало ныряние с головой в гримуары из смежных школ в поисках нужных последовательностей, пригодных для собственной работы.

То, что лежало на столе у Симмера, не имело с этим ничего общего.

Первый журнал читался почти как книга. Автор, похоже, не был знаком со стандартной терминологией, что, впрочем, не было редкостью: многие маги, живущие вдали от крупных магических сообществ, придумывали свои собственные слова для определённых явлений или эффектов.

Однако мало кто отводил дюжину страниц лишь на то, чтобы объяснить свою терминологию в кратких и ясных определениях.

Затем шла сама работа: аксиомы, которые автор считал универсальными истинами, каждая с ссылками на примеры в других журналах, объясняющими его логику. А потом шли теории. О, эти теории.

Маг, писавший эти тексты, явно был из глуши. Он использовал самодельные диагностические заклинания и грубые, адаптированные техники ментального зондирования для достижения своих целей. Симмер мог бы назвать с десяток заклинаний, которые справились бы с задачей лучше, чем эти неуклюжие творения.

Но сам масштаб его работы был почти невероятен. По оценкам Симмера, это был труд всей жизни: десятилетия непрерывных исследований, охоты на монстров, картирования их функций и скрупулёзной каталогизации всего.

Самым досадным было то, что многое из этого выходило за пределы понимания самого Симмера, за исключением того, что напрямую касалось ментальной магии. Эти записи Симмер сам понимал, как и понимал их ценность.

Маг, приславший журналы, выдвигал поразительные теории о разуме монстров, полагая, что у большинства из них на удивление схожая ментальная механика, а различия куда тоньше, чем принято считать. Он объяснял это с точки зрения эволюционной теории и приводил примеры того, как некоторые виды монстров менялись со временем, объясняя, чего ожидать от строения разума птицеподобного монстра по сравнению, скажем, с монстром-млекопитающим. Он точно нанёс на карту, какие части их «ядра» контролируют пять чувств и другие функции, — знания, которые после некоторой доработки могли бы позволить современной ментальной магии воздействовать на большинство монстров, что ранее считалось почти невозможным.

Ещё более загадочной была сама структура исследования. Маг явно не владел терминологией, принятой в Аубёрсте, но, без сомнения, был учёным человеком. Тщательность, с которой он излагал теории, проводил конкретные тесты для их проверки и подробно всё описывал, была поразительной. Он не просто излагал свои цели и опыты, но и объяснял, как их можно воспроизвести. Он даже критиковал некоторые из своих собственных теорий и тестов, указывая, что он не смог проверить из-за нехватки ресурсов и как другие могли бы продвинуться дальше в этих исследованиях.

Некоторые из его идей не были новыми и были открыты задолго до него — в основном это касалось поведенческих моделей некоторых видов монстров. Но значительная часть была Симмеру неизвестна и, насколько он мог судить, совершенно нова.

Симмер никогда не сталкивался с подобными журналами. Они практически за руку вели читателя через процесс проверки исследований. Методология также была интересной: в журналах содержались ранние гипотезы мага, и было показано, как они отбрасывались по результатам тестов, превращаясь в новые гипотезы, которые проверялись и подтверждались, а затем уже оформлялись в теории.

Большинство магов просто ищут решения, которые заставят их заклинания работать. Иногда они пробуют несколько подходов к достижению цели. Неотредактированные исследовательские записи, как правило, хаотичны: беспорядочные идеи и тесты, множество догадок и мало структуры. Большинство ссылается на абстрактные концепции, чтобы объяснить свой ход мыслей и логику при создании заклинания, — по сути, это вспомогательные образы для помощи в визуализации. Немногие пытались по-настоящему глубоко вникнуть в природу магии.

Симмер мог вспомнить нескольких, конечно, но даже их работы были написаны не так.

Это был не привычный хаос. Это было нечто совершенно иное: организованное, структурированное и отредактированное специально для удобства проверки.

Разработать такую систему... такого просто не ожидаешь от мага из глубинки.

И причина такой тщательной подачи...

«Полагаю, мне надобно прояснить: я передаю свои изыскания не ради денег, признания или славы. Правда в том, что я оказался в ловушке собственных теорий и мыслей, в изоляции от других людей и критики. Это моя попытка бросить вызов моим собственным предубеждениям и знаниям.

Я не знаю, было ли упущено мной что-то фундаментальное или, наоборот, элементарное, и боюсь, насколько вредными могут быть неверные предположения. Я делюсь этим не чтобы провозглашать новые универсальные истины, а чтобы найти того, кто сможет оспорить мои идеи и продвинуть их дальше, чем смог бы я сам.

Я прошу лишь об одном: не игнорируйте эту работу, а передайте её тем, кто сможет извлечь из неё пользу».

Симмеру было нетрудно представить положение этого мага. Вероятно, человек уже в преклонных годах, живёт в местности, где мало или совсем нету компетентных магов, — никого, кого он мог бы назвать ровней. С возрастом он осознал, что все эти исследования, бесценные для него одного, умрут вместе с ним, если он не предпримет решительных действий.

И он решил отправить их в Аубёрст. Симмер понимал почему. В большинстве королевств были организации по исследованию магии, но там она служила оружием войны. Некоторые новые заклинания и исследования неизбежно становились военной тайной. Могущественная магия означала власть, поэтому немногие делились своими последними разработками.

Аубёрст был одним из редких исключений. Город Магии, существующий независимо от какой-либо короны, был известным прибежищем для магов-практиков и исследователей. Они славились тем, что делали всё для продвижения магии. Хранить секреты не возбранялось, но никто не мешал продавать новые разработанные заклинания.

Старик, вероятно, думал, что именно здесь его идеи и труды найдут своего наследника.

Такая история затронула что-то в сердце Симмера.

«Вероятно, это не последняя моя попытка связаться с вами. Если я не умру, в ближайшие годы у меня, скорее всего, появятся новые результаты и теории. Я знаю, что курьерские заклинания можно перехватить, поэтому я приложил к пятнадцати журналам ещё одну книгу. В ней содержится шифр и ключ, которые я буду использовать при отправке будущих журналов. Правильный шифр будет служить моей подписью и подтверждением подлинности. Я прошу вас писать ответы, используя этот же шифр, чтобы я мог быть уверен, что они исходят оттуда, куда попали мои первоначальные исследования.

Желаю вам успехов в ваших магических изысканиях, какими бы они ни были.

А.»

Нетрудно было догадаться, что маг имел в виду под «ответом». После доставки посылки курьер-фамильяр остался в Аубёрсте; сейчас эта птица ростом с человека жила в собственной конюшне Симмера. Она доставит всё, что ей дадут, обратно своему хозяину, этому «А» — а до тех пор вполне проживёт на обычном корме.

Сам шифр оказался ещё более интересным. Симмер ещё не проверял, совпадает ли он с известными шифрами, но если он действительно был оригинальным, то, судя по его сложности, этот маг был не просто усердным, но и невероятно умным в нескольких областях.

Это также было достаточно эксцентрично, чего Симмер и ожидал от старого, могущественного мага. Опасения по поводу перехвата сообщений не были совсем уж беспочвенными: в Северных землях хватало своих конфликтов, не говоря уже о постоянной проблеме с демонами, но всё же создавать целый новый шифр только для переписки о магических исследованиях казалось излишним.

Тем не менее, письмо и исследования ставили Симмера в трудное положение. Хотя некоторые материалы из журналов оказались полезны для его собственных изысканий, большинство были не по его профилю. Из благодарности за интересные концепции ему следовало бы направить эти исследования тому, кто нашёл бы их более ценными.

Но это могло оказаться непросто; он не мог с ходу вспомнить никого, кто интересовался бы внутренним строением «сердец» монстров больше, чем такой опытный ментальный маг, как он сам. Магов, изучающих монстров в той или иной степени, хватало, но немногие могли бы напрямую использовать плоды подобных исследований. Как и не было никого, кто был бы достаточно квалифицирован, чтобы понять и, возможно, проверить основной массив этих трудов.

По крайней мере, он мог вынести эти труды на следующую встречу коллег через две недели. Если отбросить всё остальное, одна лишь методология исследования была достаточно интересна, чтобы её обсудить.

Что до содержания исследований, то, как минимум, Симмер мог разделить эту головную боль с другими могущественными магами города и сделать её всеобщей проблемой.

Поступь времени беспощадна.

Разумеется, я вёл счёт дням; трудно иначе, когда ежедневно приходится делать столько записей. Я точно знал, сколько лет провёл в Тифхольце, с памятью у меня всё было в порядке.

Но знать и чувствовать, как выяснилось, разные вещи.

Я много раз покидал Тифхольц. В основном за припасами в соседние деревни. Пару раз добирался и до ближайшего городка, искал там новые гримуары, когда чувствовал, что готов расширить свой арсенал, да и ходил туда просто за разной хозяйственной мелочью.

Однако дальше окраин проклятого леса я не забирался. Из-за боли я обычно двигался быстро и был невнимателен. В селения я заходил лишь со спиленными рогами, но боль от их отсутствия не стихала, пока они не отрастали заново. Полагаю, дело в том, что рога это своего рода орган чувств: они усиливают мою врождённую демоническую чувствительность к мане... точнее, сами и являются её источником. Насколько я мог судить без полноценного исследования, рога работают как антенны.

Так или иначе, когда я покидал Тифхольц, мне было не до красот. Я был раздражителен и предельно сосредоточен на своей цели. Боль, всё-таки, отвратительный отвлекающий фактор: она не отпускает ни на миг и подталкивает к импульсивным поступкам, что в моём случае чревато для окружающих.

Сосредоточенность на заранее выбранной цели, игнорирование всего постороннего и минимум контактов с людьми — вот так я снижал риск сорваться и натворить бед.

Вот только на этот раз я уходил по-настоящему. С рогами на месте, хоть и надёжно укрытыми под капюшоном. Я путешествовал налегке, насколько мог себе позволить: за плечами у меня лишь несколько увесистых сумок, а в руке — посох собственной работы.

Изначально я задумал «настоящий магический» посох лишь для маскировки, но по ходу дела добавил ему и полезные функции. По крайней мере, сделанный из магической и очень прочной древесины Тифхольца он мог служить отличной дубиной.

Окраины Тифхольца были куда спокойнее, чем я помнил. Я и раньше отмечал, что в этом молодом лесу встречи с монстрами стали реже, но не придавал этому особого значения.

А ещё были деревни, мимо которых я проходил. Когда я только поселился здесь, это были обветренные, обнесённые частоколом форпосты, которые едва сводили концы с концами за счёт охоты и собирательства. Теперь же они выросли, у них появились настоящие поля, а полям нужно пространство — земля, которую приходилось мучительно отвоёвывать у леса. Сам факт, что деревни смогли расширить свои угодья, ясно говорил о переменах в крае.

Я обходил эти селения стороной, бросая лишь пару взглядов. В остальном же держался дороги — не столько для удобства, сколько потому, что здесь даже я мог легко заблудиться.

За два дня я миновал окраины — и снова увидел поля и деревни. Я прошёл мимо них и, в конце концов, миновал и город Лихтталь, тот самый, в котором бывал прежде.

Лихтталь был самой дальней точкой, куда я выбирался с тех пор, как сделал Тифхольц своим домом.

Наконец, я ступил на земли, которых не видел десятилетиями.

Я помнил каменистые долины и пустые зелёные холмы, но теперь, проходя через них, видел, что почти все места, запомнившиеся мне пустошами, превратились в деревни и фермы. К тому же шёл я по вымощенной камнем дороге, а не по предательской грязной тропе, какой она была десятки лет назад.

Всё это казалось мне нереальным. Я знал, что у людей сменились целые поколения, но субъективно времени прошло немного. Не миг, конечно, но и не целая жизнь, хотя для кого-то, уверен, так оно и было.

Пока я шёл, я гадал, что же всё-таки послужило толчком к этим переменам. Возможно, свою роль сыграло то, что я постоянно прореживал выводки монстров в Тифхольце, но дело было не только во мне. За главными новостями я следил — высматривал вести о войне с Королём Демонов, но пока было тихо. В остальном же политика этого мира меня не интересовала. Тратить на это время казалось излишним, когда есть что изучать и чему учиться, а часов в сутках и так мало.

И всё же я был уверен: изменения в крае связаны с более крупными событиями в королевстве. Оставалось надеяться, что моё исчезновение и возвращение монстров к их обычной жизни не станет для региона большой проблемой.

Уверен, человечество справится.

По пути мне попадались купцы и путники. Оно и неудивительно: я шёл по важной дороге, единственной, что связывала Тифхольц с остальными Центральными землями.

Я проходил мимо этих мужчин и более редких женщин без проблем: иногда обмениваясь сдержанным приветствием, иногда молча. Я походил на мага, и большинство принимало меня за такового. Что, по правде говоря, было недалеко от истины.

Обычно я избегаю таких дорог. После того случая я поклялся свести контакты с людьми к минимуму, если это не вредит моим исследованиям, морали или благополучию. Отчасти из-за опасения собственных порывов, но ещё и потому, что, честно говоря, держаться в стороне от людей мне было проще.

Чем меньше соблазнов, отвлекающих от моих исследований, тем лучше.

Однако в этот раз выбора у меня почти не было: этот край отделён от остальной части Центральных земель болотами. На Земле болота и без того страшны, а в этом мире, кишащем тварями, и подавно. Десятилетия борьбы за выживание лишь яснее показали мне границы моих возможностей. Сражаться на местности, где предательский рельеф ограничивает обоняние, зрение и подвижность, да ещё и с неизвестными тварями — это чистое самоубийство.

Потому я и выбрал мощёную дорогу. Вдоль неё гнёзда монстров чистят хотя бы раз в год, а при нужде и чаще. Кроме того, это надёжная, ухоженная дорога через топи, где не приходится гадать, не засосёт ли тебя в трясину со следующим шагом.

В прошлый раз, когда я только направлялся к Тифхольцу, я попытался было сунуться в болота в одиночку, но быстро сдался и вернулся на дорогу. Правда, уже после того, как гигантская коричневая тварь-жижа, досадно огнеупорная и совершенно равнодушная к моим когтям, чуть не отправила меня в объятия Бога.

Полагаю, теперь я куда более опасный боец, но нет причин искушать судьбу и без надобности выбирать трудный путь.

Я и не заметил, как переменилась местность. Дорога днями вилась меж каменистых лощин и открытых холмов — сухой край, высокий и чистый, где в спутниках у меня были лишь ветер да птичьи голоса. Но чем дальше я шёл, тем заметнее менялся ландшафт.

Холмы сгладились, переходя в широкие открытые пространства, где не укрыться от неба. Ветер стих. Трава стала выше, гуще, непокорнее — местами она шла странными волнами, будто её шевелили снизу. Снова показались деревья — не коренастые крепыши с обветренных высот, а мягкокорые, с тонкими ветвями и серебристыми листьями, ловившими сырость. Кое-где они склонялись над дорогой, и там свет становился пятнистым.

Каменная мостовая держалась крепко, но обочины рассказывали иное. Кюветы потемнели и залоснились, местами в них была застоялая вода, отражая небо, как тусклое зеркало. Вдоль них сбивались в кучки камыш и влаголюбивые растения, и чем дальше — тем гуще. И запахи изменились: я уловил первые нотки знакомой сырости.

До болот я ещё не дошёл, но нетрудно было понять, во что на глазах превращается земля.

Потому я и удивился, увидев у дороги костёр и пару вооружённых людей в доспехах, которые, едва завидев меня, тут же помахали, приглашая подойти.

Со своей стороны, я почуял их ещё до того, как увидел огонь. Я ощутил их ману и сразу понял: это не простые крестьяне или торговцы. Дело было и в их количестве, и в их «текстуре», если можно так выразиться. У тех, кто регулярно пользуется маной, она ощущается иначе. И у этой пары она была именно такой.

Подойдя достаточно близко, чтобы они поманили меня, и разглядев их снаряжение, я понял гораздо больше.

Зачарованные доспехи и оружие. Не запредельной мощи, мне встречались монстры, чья шкура была усилена куда серьёзнее, как по структуре (насколько я мог судить издалека), так и по объёму энергии. Но и эти чары представляли угрозу. Такая броня могла сдержать мои когти и ослабить удар некоторых заклинаний, а такое оружие — ранить меня. За их спинами стояла лошадь, которая отличалась от обычной примерно как волк от чихуахуа.

Зверь явно был монстром, пусть и не «истинным», то есть с ядром, а мутировавшим животным. Он был крупнее обычного коня, сплошь одни мускулы. Я ощущал и ток маны в его шкуре — признак пассивного усиления, скорее всего, на прочность. Похоже, это был магически усиленный аналог боевого скакуна. Раньше я о таком не думал, но теперь это казалось вполне логичным.

— Добрый день, путник! Подходи, дорога безлюдная, нам не помешает компания!

Окликнувшая меня женщина была ниже ростом — та самая, что махала первой. Смуглая, с коротковатыми тёмными волосами; её щёку пересекали три шрама от когтей. В остальном она была симпатична. Не первая красавица из тех, что я видел в этом мире, но определённо привлекательнее многих.

Глаза у неё были карие или, возможно, тёмно-зелёные; с такого расстояния трудно было разобрать даже с моими обострёнными чувствами. А ещё они были очень цепкими: она держала в поле зрения всё вокруг, и меня в том числе.

Я на миг замедлил шаг, обдумывая предложение, хотя уже решил подойти.

Оба незнакомца выглядели опытными воинами, но даже их конь не выказывал тревоги при моём приближении. Кажется, мои десятилетия тренировок в сокрытии маны наконец-то окупались. Я создал себе личину достаточно сильного мага.

Лагерь был прост, но, очевидно, им пользовались многие путники. Об этом говорили и следы на земле, и поваленные вокруг костра брёвна, на которых могло уместиться с десяток человек, и другие, менее заметные признаки человеческого присутствия.

— И вам доброго дня, — отозвался я, подходя ближе и чуть твёрже постукивая посохом по мощёной дороге, совсем как человек, уставший таскать его целый день и наконец опёршийся на него.

Крошечный, чуткий к мане кристалл на навершии посоха на мгновение вспыхнул. Это вышло не нарочно: кристалл чувствителен к мане, а в древесине посоха есть остаточная энергия — стоит его встряхнуть, и он коротко загорается.

Едва кристалл тускло блеснул, оба воина дёрнулись.

Я уловил, как быстро они среагировали: их плечи напряглись в готовности к внезапной атаке. Эта реакция говорила больше, чем их мана, — отреагировали они недурно. Время отклика их тел мгновенно разложилось у меня в голове по полочкам. По нему я мог прикинуть, насколько они быстры без всяких усиливающих чар. Такой анализ для демона — не сознательное усилие, а инстинкт.

Около пяти метров. На таком расстоянии мне следовало держаться, чтобы меня не успели сразить прежде, чем я среагирую.

Последний стук посоха обозначил остановку — я всё ещё был на дороге, но уже у кромки их стоянки. Я сделал вид, что не заметил их реакции, лишь чуть склонил голову, выражая любопытство.

— Ждёте утра, чтобы перейти болота?

К тому времени, как я задал вопрос, пара немного расслабилась. Вспышка кристалла не заставила их хвататься за оружие, а лишь слегка напрягла. Сейчас в них не чувствовалось ни враждебности, ни явного напряжения — ничего, что намекало бы на возможное нападение.

И всё же ближе я не подходил.

— Вернее будет сказать, мы надеялись найти попутчика, — ответил мужчина, потянувшись к котелку с какой-то похлёбкой над огнём и привычным жестом помешав её.

Это признание меня немного удивило, но я не успел задать следующий вопрос.

— Возможно, ты не слышал, но купец, которого ждали два дня назад в деревне Штайнбах... так и не дошёл до неё, — сказала женщина. Казалось, сперва она хотела сказать что-то другое, но передумала и вернулась к чистке внушительного двуручного меча у себя на коленях. — Наверное, монстры. Не впервой. Беда в том, что охотников на виновника пришлют в лучшем случае через несколько дней, — она легко пожала плечами и подняла на меня взгляд. Её губы чуть поджались, пока она меня изучала. — Ты маг?

— Разумеется, — просто кивнул я. — Я Альберт.

— Я Глюк, — медленно кивнула женщина и жестом указала на спутника. — А это Ганс.

Мужчина бросил на неё взгляд, но из-за доспехов тонкие намёки было не уловить. На лице же у него читалось добродушное раздражение.

— Я вообще-то Гансельн фон Муккенштерн, благодарю покорно, — сказал он, слегка качнув головой; в его голосе слышалось веселье, когда он тоже взглянул на меня. — Глюк, скорее всего, хотела спросить: не желаешь ли ты объединиться с нами на время перехода через болота, Альберт?

Вопрос меня не удивил. В этом мире существовал своего рода этикет на этот счёт. На опасных участках дороги путники часто сбивались во временные группы, чтобы преодолеть их вместе. Почти всегда это правило действовало там, где водились монстры. Конечно, всегда был риск нарваться на сомнительных личностей: разбойники придумывали всякие хитрости, чтобы заманить путешественников в ловушку. Но разбойники обычно держались подальше от кишащих монстрами мест — жизнь-то дороже. Поэтому они были редкой напастью, выживая лишь там, где монстры не свирепствовали, а местный лорд не особо следил за порядком на дорогах.

То есть разбойники — это частая болезнь разорённых войной мест или нищих регионов.

К тому же у этой пары было слишком много пожитков для разбойников за работой. Судя по их сумкам, я чувствовал внутри магические предметы. Не очень сильные, похоже, гримуары с простыми заклинаниями, не требующими сложных матриц, да базовая магическая утварь. Не чета их снаряжению, но для моих чувств заметно.

Учитывая количество их вещей, состояние оружия и брони, да ещё эту мутировавшую лошадь, которая, вероятно, стоила как хороший комплект зачарованных доспехов с мечом, — с этой стороны опасности, похоже, не было.

Зачарованные доспехи и оружие сами по себе роскошь. Я пытался разузнать об этом лет десять назад: большинство кузнецов не умеют накладывать чары и не держат под рукой мага для подобных чудес. К тому же снаряжение должно быть специально подготовлено для зачарования. По сути, любой зачарованный предмет — это штучный заказ у артефакторов. Дорого, да и к таким мастерам обычно выстраивается длинная очередь. Известным авантюристам, дворянам, включая рыцарей, и прочим, кому такое снаряжение положено по статусу, по указу короны отдаётся приоритет.

Секреты зачарования также редко продаются на рынках и в магических лавках; по большей части они остаются внутри гильдий и передаются от мастера к ученику.

Но даже не зная, как накладывать подобные чары, я мог примерно понять их назначение. И у мужчины, и у женщины снаряжение было усилено схожим образом: я различал знакомое усиление прочности, эффект подавления магии, известный мне по некоторым опасным монстрам, и...

...почему этот фрагмент так похож на то заклинание для очистки от пыли, что я знаю? У них что, самоочищающиеся доспехи?

— Не вижу причин отказываться, — наконец произнёс я, немного рассеянно, пытаясь разгадать плетение чар на нагруднике мужчины.

По правде говоря, я сомневался, насколько мудро путешествовать с ними, когда мои рога скрывает лишь капюшон. С другой стороны, мне не хотелось ни встречать опасность в одиночку, ни оставлять других один на один с ней, когда я легко мог помочь.

Для меня это был вопрос морали, а моральным выбором здесь и сейчас было присоединиться и помочь.

— Тогда подходи, погрейся у огня, — пригласила Глюк, махнув рукой. — Сегодня до заката болота всё равно не перейти. Выдвинемся завтра, с первыми лучами.

Ночь для меня не была проблемой, но я отлично понимал: для них двоих оказаться в темноте посреди топей было бы крайне опасно.

Я кивнул и сделал шаг вперёд.

Инстинкт во мне взвыл. Меч на коленях у женщины — она может одним махом разрубить меня надвое и, вероятно, достанет меня быстрее, чем я успею сотворить защитное заклинание, стоит мне сделать ещё один шаг...

...и ещё один, и ещё. Я подошёл к костру и сел напротив них, спиной к дороге.

— Похлёбки? — с приветливой улыбкой предложил Гансельн, рукой в латной перчатке взяв миску, а другой предлагающе указывая половником на котелок.

— Да, пожалуйста, — сказал я, заставив себя расслабить плечи.

Я не ел два дня и уже изрядно проголодался.

* * *

— ...так ты хочешь сказать, что даже не слышал о восстановлении региона Верхайм? — спросила Глюк, и мысленно я поблагодарил богов за то, что она перестала хлопать меня по плечу или как-то ещё прикасаться ко мне.

Не то чтобы она вела себя неприлично, вовсе нет. Просто она явно была тактильным человеком: то по плечу кого-нибудь стукнет, то прижмётся к своему парню во время разговора, а то и шутливо ткнёт его в грудь, если он, по её мнению, сморозил глупость.

Проблема была в том, что, когда она впервые хлопнула меня по плечу, я весь напрягся и против воли приготовился к схватке не на жизнь, а на смерть. Сдержаться тогда было нетрудно — она двигалась со скоростью обычного человека, так что я увидел движение задолго до того, как почувствовал прикосновение.

Она, видимо, заметила мою реакцию и больше так не делала.

— Именно, — просто подтвердил я. — Я захаживал сюда не ради заработка. Это так странно?

— Ещё как! — тут же выпалила Глюк, взмахнув руками.

— Нет, — почти одновременно сказал Гансельн и, поймав взгляд напарницы, пояснил: — Само по себе не странно, что маг преследует свои цели рядом с таким магически насыщенным местом. Странно то, как ты умудрился пропустить все объявления о найме. Они сейчас чуть ли не в каждой деревне висят.

Глюк кивнула в знак согласия, указывая на меня недоеденным яблоком.

— Вот-вот. В Верхайме сейчас лучшие заказы. Местный лорд много вкладывает в расширение деревень и своих земель, да ещё зачищает округу от монстров. За последние три года он, пожалуй, даёт больше всех работы наёмникам и авантюристам. Если, конечно, не считать сволочей из Клингенфуртского региона, — закончила она без особого энтузиазма.

Даже будучи далёким от политики, я слышал о беспорядках в Клингенфурте. Расприи между местными лордами, которые начались, кажется, лет семь назад.

Я также заметил, как Гансельн мягко положил ладонь на плечо Глюк и ободряюще сжал его.

— За последний год мы поработали с несколькими магами, — сказал он, кивнув в мою сторону. — Большинство, честно говоря, шли сюда именно за монетой.

— «Маг» понятие растяжимое, — отозвался я. — Те, с кем вы чаще всего сталкиваетесь, это, скорее всего, боевые специалисты. Их можно встретить среди авантюристов, наёмников или даже на службе у знати, почти как обычных солдат.

Разве что маги куда реже встречаются. Нужны десятилетия обучения, чтобы достичь хотя бы базового уровня в боевой магии.

— Есть ещё те, кто практикуется как ремесленник, продолжил я. — Судя по вашему снаряжению, вы и с такими встречались, — добавил я, качнув головой. — А есть такие, как я, кто занимается магическими исследованиями. Многое, конечно, можно делать и дома, если ты просто создаёшь новые заклинания, но если тебе нужно изучать явление или существо, которое встречается только в дикой местности, приходится перебираться туда, — объяснил я очевидные вещи.

— Не скажу, что много в этом понимаю, — мои слова, похоже, только больше заинтересовали Глюк. — Эдель, маг, с которым мы работали раньше... ну, до этого заказа... он вечно сидел в книгах. И в бою был сущий дьявол.

Я просто кивнул.

— Вероятно, он изучал новые заклинания или дорабатывал те, что уже знал. Даже боевому магу это необходимо, по крайней мере, если он чего-то стоит, — пояснил я. — Чтобы стать сильнее, магу нужно постоянно учиться и оттачивать свои заклинания.

По крайней мере, в эту эпоху. Пока знания о важнейших заклинаниях не централизованы, каждому магу приходится вести собственные изыскания, чтобы собрать сбалансированный арсенал заклинаний.

— Кроме того, — продолжил я, откинувшись на бревне, — маг может специализироваться на чём-то одном, но при этом заниматься и другими вещами. Моя основная область это исследования, но они требуют ловить монстров, дабы понять, как те устроены. Так что боевого опыта у меня предостаточно.

После Тифхольца такого у меня накопилось аж с десяток лет.

— Ты изучаешь монстров? — с любопытством спросил Гансельн, оживившись. — Вроде миграции, повадок и тому подобного?

Я покачал головой, осторожно, чтобы не сбить капюшон.

— Я изучаю их устройство. Ловлю и препарирую живьём. Это непросто объяснить, — я был рад, что меня спросили о том, где не придётся лгать. — Вкратце: вам знакомо понятие «сердце монстра»?

Гансельн кивнул.

— Ты про их слабое место? — уточнила Глюк, и в её глазах вспыхнул интерес.

Ни одного из них ничуть не смутили мрачные подробности моей работы.

— Вероятно, вы знаете его именно так. Обычно его называют «сердцем», я же в своих исследованиях зову его «ядром», — с лёгкой улыбкой пояснил я, чувствуя гордость при одной мысли о своей работе. — По сути, всё, чем является монстр, записано там. Его органы, мозг — всё это нефункционально, если речь о монстре с «ядром». Вся информация, от инстинктов и примитивных мыслей до строения тела, хранится в ядре, — я легонько похлопал по посоху, лежавшему у меня на коленях. — Можно сказать, что монстр и есть ядро. Всё остальное у него лишь оболочка. Я изучаю, что такое ядро и как оно работает.

Глюк заметно оживилась. Гансельн был заинтригован.

— И что ты выяснил? — спросил он, но я лишь пожал плечами.

— Ничего, что можно было бы объяснить на пальцах. Некоторые мои находки, думаю, могут помочь магам с иллюзиями и простой ментальной магией, есть кое-что и о внутреннем устройстве ядра. Но какого-то грандиозного прорыва пока нет.

Гансельн понимающе кивнул. Глюк тоже, хотя выглядела слегка разочарованной.

— Я почти не бывал в деревнях у Тифхольца. Большую часть времени я жил у самого проклятого леса, чтобы иметь постоянный доступ к монстрам, — просто объяснил я. — Вероятно, поэтому я и не слышал о работе.

К тому же, когда я посещал людские селения, я действовал строго по списку покупок, не позволяя себе отвлекаться на посторонние дела.

— Ну, судя по твоим словам, ты и правда не промах, как минимум силён, — сказала Глюк, потягиваясь и зевая. — И это хорошо. Завтра нам, скорее всего, придётся столкнуться с какой-нибудь гадостью. Иметь на своей стороне толкового мага, такое всегда придаёт уверенности.

— Не могу сказать, что мне часто выпадала честь сражаться плечом к плечу с обученными воинами, — вежливо ответил я.

— Пф, я и сама не из какой-то там школы, — ухмыльнулась она, ткнув большим пальцем в себя. — Всю жизнь была наёмницей, училась в бою да в перерывах между драками. А вот Гансельн у нас — тот самый «золотой мальчик», которого натаскивали с рождения, — она хлопнула его по плечу и полуобняла, улыбаясь.

Мужчина состроил смиренную мину, но лёгкая, чуть досадливая улыбка выдавала его истинные чувства.

— Я странствующий рыцарь, — просто объяснил он. — Мой дед был посвящён в рыцари, но земель не получил. Это правда, меня обучали с юных лет, но в основном я силён в конном бою, — он пожал плечами. — И пусть Глюк тебя не обманывает. Может, она и не проходила официального обучения воинскому искусству, но за годы набралась опыта ого-го. В бою она у нас настоящая гроза.

— Какая лесть! — рассмеялась женщина и мягко пихнула его локтем. — Но ты прав. Альберт, я держу фронт, Гансельн — наша ударная кавалерия. Дальний бой на тебе!

— Меня устраивает, — согласился я. Они вели себя так с самого начала нашего разговора; нетрудно было догадаться, что они пара.

Тем более что, проведя с Глюк какое-то время, я ощутил и кое-что ещё. В ней был другой источник маны. Где-то внизу живота. Он был слаб и почти неотличим от её собственного, но ошибки быть не могло. Женщина была беременна.

Срок был небольшой, живота не было видно, или же его хорошо скрывали латы.

Мне было любопытно, как сошлась эта странная пара, но я не видел причин лезть не в своё дело. В любом случае, мы больше никогда не встретимся.

— Пожалуй, пора на боковую, — предложил Гансельн, когда повисла, как мне показалось, вполне уютная тишина.

— Дельная мысль, — кивнула Глюк и, повернувшись к Гансельну, добавила: — Ганс, вымоешь котелок? Я постою на первом дозоре.

Мужчина нахмурился и покачал головой.

— Нет, дозор поделим с Альбертом. А ты иди спать.

Она открыла было рот, чтобы возразить, но он коротко поцеловал её.

Кажется, Глюк даже смутилась.

— Как знаешь, — пробормотала она, мотнув головой. Она поднялась и пошла к их вещам, большая часть которых всё ещё была навьючена на лошадь.

— Прошу прощения за это, — виновато обратился ко мне Гансельн. — Она сегодня и вправду вымоталась, лучше ей как следует выспаться.

Я видел, что он не совсем честен, но мне было всё равно.

— Ничего, не беспокойся, — сказал я, качнув головой. Я отложил свои вещи и достал из дорожной сумки вязаное одеяло. — Разбуди, когда придёт моя очередь.

— Обязательно, — согласился он, уже провожая взглядом свою женщину, которая что-то ворча, копалась в одной из сумок.

* * *

Мы поднялись с первыми лучами и, наскоро позавтракав, двинулись через болота.

Самым трудным в путешествии с людьми оказались пустые разговоры.

Пока мне удаётся их не замечать, я могу вести себя почти нормально. Но стоит им привлечь моё внимание короткими репликами или вопросами — и каждый раз мне приходится откликаться, продумывать, что именно сказать и зачем, и только потом отвечать.

Это крошечное усилие ума и воли — реагировать так, как я хочу, а не так, как подсказывают инстинкты — со временем выматывает.

С Гансельном особых проблем не было: он понимал, что означают мои краткие ответы и отстранённое молчание.

А вот его спутница — нет. Точнее, вероятно, понимала, но всё равно жаждала общения. Проникшись ко мне необъяснимым интересом, она оказалась изрядной болтушкой.

Когда попытки вытянуть из меня что-то о себе провалились, она перешла к байкам из собственной жизни, изредка задавая вопросы. Не всегда риторические, иногда в духе: «Тебе доводилось с таким сталкиваться, Альберт?»

Раздражающая, однако, женщина.

И всё же я отдавал себе отчёт: это не она плохая, а моя неразумная нелюдимость берёт своё.

Общение было тяжкой повинностью: приходилось следить за жестами, тоном, содержанием ответов. По правде говоря, я мог выносить беседы, только когда в них был смысл. Полагаю, у большинства демонов с этим трудностей нет.

Сами болота были точь-в-точь такими, какими я их помнил. Бескрайняя топкая равнина, уходящая за горизонт. Мощёная дорога прорезала её, словно каменная дамба, возвышаясь примерно на полметра над сырой землёй. Камни были старыми и выветренными, по бокам поросшими мхом, а в щелях между ними пробивалась болотная трава.

Трудно представить, что такую переправу построили без магии.

По обе стороны дороги в застойных тёмных плёсах отражалось хмурое небо. Вода стояла неподвижно, лишь изредка на её поверхности расходились круги от чего-то, шевельнувшегося в глубине. Между плёсами клоками росла пожелтевшая осока; её острые листья шуршали, когда налетал ветер... а порой те шуршали и в полном безветрии.

Воздух был густым и влажным, с тяжёлым запахом гниющей растительности. Не то чтобы неприятным — скорее землистым, чем гнилостным, — но в нём чувствовался и затхлый дух стоячей воды, ясно дававший понять, что здесь ничто не просыхает. Местами над водой висел низкий туман, который не рассеивался, даже когда утро вошло в полную силу.

Как и ожидалось, моему обонянию было трудно различать тонкие запахи в этом плотном мареве. Да и тишины здесь не было: болота полнились тихими, непрерывными звуками. Вода тихо плескалась о каменное основание дороги. Где-то вдали глухо и протяжно перекликались лягушачьи басы. Роились насекомые, которых скорее чувствуешь кожей, чем видишь; их гул то нарастал, то стихал. Время от времени в глубоких протоках раздавался громкий всплеск, но что его вызывало, с дороги разглядеть было невозможно. Особенно донимала мошкара. А иногда налетал такой сильный ветер, что вся трава и мхи вокруг сливались в какофонию шорохов.

По сути, я мог полагаться лишь на зрение и чутьё маны.

Но и зрение мало помогало. Из-за тумана и разбросанных по топям мёртвых или чахлых деревьев, чьи почерневшие стволы торчали под странными углами, разглядеть что-либо было непросто.

Сама дорога несла на себе следы неустанного натиска болота. Нижние кромки камней позеленели от водорослей. Местами раствор в швах камней растрескался и вымылся, пропуская воду, из-за чего в щелях дорожных плит пробивались ростки. Поверхность была вечно влажной, словно сам воздух осаждал влагу на всём твёрдом.

Пейзаж менялся, но едва заметно. Болота оставались болотами.

Гансельн ехал верхом, хотя предлагал подвезти и Глюк, а затем и меня. Уверял, что его конь необычайно вынослив и второго всадника выдержит без труда.

Глюк отказалась, заявив, что на ногах она быстрее среагирует на опасность. Я же просто отказался без объяснений, что почему-то обрадовало женщину.

Прошло несколько часов, но монстров не было видно. Я тоже не чувствовал никого, кто не отступал бы сразу, едва завидев нас.

— ...тебе обязательно нужно хоть раз побывать в Варме! Город ну загляденье, честное слово, а еда там просто пальчики оближешь!

Я бы с радостью не слушал Глюк. Но демонический мозг не умеет «отключаться» и не воспринимать слова. Мне приходилось вникать в смысл её речей и готовить ответы, даже против своей воли.

— Я была там всего пару дней, когда наша компания перебиралась из Южных земель, но...

Шёл второй или третий час, и ничего не происходило. Я внимательно смотрел по сторонам, но ничего не видел. Моё мана-чутьё тоже молчало.

Ещё секунда — и по-прежнему ничего примечательного.

А затем — такое появилось.

Ледяной холод пронзил мои вены. Я застыл, уловив короткую, но мощную вспышку маны, и...

— Шутцшильд! — я едва успел выставить перед собой барьер, прямо на пути удара.

«Шутцшильд» был самым базовым щитом: чистая мана, облечённая в форму барьера. Грубый и тяжёлый барьер, я мысленно представлял его похожим на щиты круглых дроидов из «Звёздных войн». Он держался сам по себе, не требовал много энергии для поддержания... и обычно смягчал удар, если не блокировал его полностью, ценой своей прочности.

Щит возник перед вытянутым посохом, преградив путь внушительным чёрным когтям, которые одним махом перерезали бы мне горло.

На мгновение я успел рассмотреть монстра. Ростом он был выше двух метров, с неестественно вытянутыми конечностями, которые гнулись, как камыш на ветру. Даже в момент атаки его поза не была человеческой: его гибкие, словно бескостные, руки замерли в замахе, как маятник в нижней точке. Тело его казалось полупрозрачным и водянистым, а его поверхность постоянно шла рябью, как мутная вода, полная мха, грязи и всякого сора.

Лица у него не было. Вместо него в его «голове» отражался я сам — с холодным взглядом и застывшим выражением, но искажённый, будто в кривом зеркале из тёмной воды.

Монстр склонил голову набок, будто в растерянности.

Барьер разлетелся вдребезги, но на долю секунды погасил инерцию атаки монстра.

Этого хватило.

— Сучара!

В следующее мгновение огромный меч рассёк монстра, отделив голову того от туловища. Я видел это словно в замедленной съёмке: клинок с некоторым усилием прошёл сквозь плоть, голова отлетела в сторону, а за ней показалось яростное, искажённое гневом лицо Глюк, атаковавшей сзади.

Остатки тела монстра тут же опали и стеклись в лужу, оставив после себя лишь силуэт из мха и грязи.

Я просто смотрел на это — по крайней мере, со стороны это выглядело именно так. Я видел, как он умирал: магия угасала в его теле, даже в воде, которая была его частью.

Что-то тут было не так.

— Ну вот и всё, — сказала Глюк, закинув меч на плечо и настороженно оглядываясь.

Я проигнорировал её.

Я не ощущал поблизости ни монстров, ни людей. Но тот факт, что эта тварь смогла подобраться ко мне незамеченной, говорил о многом: она мастерски скрывала своё присутствие. То бишь хищник, бьющий из засады.

— Альберт, чувствуешь что-нибудь ещё? — ровным голосом спросил Гансельн, направив коня к нам.

Такой хищник-засадник не станет атаковать одну цель в компании других целей, оставляя себя открытым для удара со стороны остальных.

На месте монстра осталась лужа грязной воды с его останками. Пока мои спутники осматривались, я мельком заглянул в неё.

Среди мутной жижи, в отражении лужи рядом с моим искажённым лицом... я снова увидел того же монстра.

— Назад! — крикнул я, но в ту же секунду почувствовал, как шевельнулась мана. Когтистая лапа прорвала отражение и потянулась к ближайшей цели.

Прямо к Глюк.

Заклинание сложилось прежде, чем я успел выкрикнуть его название. Доннершлаг.

И грянул гром. Заклинание породило мощнейшую ударную волну, способную отшвырнуть человека. Оно было быстрым, хоть и требовало немало маны, но всё же оно имело один недостаток.

Нужно было успеть сгруппироваться и перераспределить вес, так как импульс от удара действовал и на меня, пусть я и ощущал лишь треть силы удара по сравнению с целью.

Глюк среагировать не успела. Она лишь начала поворачиваться на мой крик и напряглась, увидев атаку, но времени на защиту или на осмысленное действие у неё уже не было.

Моё заклинание ударило её, как таран, отшвырнув назад, несмотря на защиту её доспеха, — далеко за пределы досягаемости когтей.

Меня тоже отшвырнуло. Без магической брони, способной поглотить часть удара, я пролетел несколько шагов и беззвучно рухнул на спину.

— Глюк! — откликнулся Гансельн, резко развернув коня на узкой дороге и пустив его галопом к женщине.

Я медленно поднялся, отчаянно оглядываясь и снова выкрикивая предупреждение:

— Отражения! Они перемещаются через отражения! Держитесь подальше от стоячей воды!

Но вокруг вся вода была взбаламучена — обычно слишком мутная, чтобы в ней что-то отражалось. Зато луж тут было бесчисленное множество.

Бесчисленные порталы для этого монстра.

— П-поняла, — сказала Глюк, тоже поднимаясь на ноги. Выглядела она слегка оглушённой. Неудивительно: при ударе в упор это заклинание могло ломать кости. Я не стал его ослаблять, опасаясь, что доспех поглотит слишком много силы и она не сумеет уйти от удара врага. — Ганс, Аль, в круг! Спина к спине! Отойдите от краёв дороги!

Я тут же понял её — мысль у нас была та же. Мы ведь окружены водой.

— Ашевинд, — прошептал я.

На кончике моего посоха вспыхнул небольшой огненный шар. Он сорвался к останкам первого монстра и, на той малости маны, что я вложил, вспыхнул, испаряя воду и с шипение держась ещё несколько долгих секунд.

Одновременно я побежал к ним, держась середины дороги и внимательно оглядываясь по сторонам. Своему мана-чутью я больше не доверял.

— Аль, ты же спец по монстрам. Что это, во имя Короля Демонов, за тварь такая? — спросила Глюк, когда я встал рядом с ней.

— Не знаю, — отозвался я, оглядывая подозрительно притихшие болота. — Я спец по тем, кого встречал, а не по всякой экзотике. Вы с таким сталкивались?

— Нет.

— Нет.

Два быстрых ответа.

За моей спиной мелькнуло движение — я скорее почувствовал его по смещению воздуха, чем увидел: Гансельн соскочил с лошади.

Умно. Я меньше всех склонен недооценивать кавалерию — будь она магической или обычной, — но здесь у нас была лишь узкая дорога, и никаких преимуществ конь ему бы не дал. Только мешал бы.

— Путь вперёд отрезан. Выблядок подготовился, — напряжённо сказала Глюк. Я на миг проследил за её взглядом и всё понял.

Дальше дорога превратилась в одну сплошную лужу. Её затопило. Словно недавно там прошёл дождь, но я знал, что это не так — участок, по которому мы шли, был сухим. В самой дороге были дренажные стоки; должно быть, монстр специально забил их грязью.

На деле это означало, что, реши мы бежать, монстр мог бы появиться прямо у нас под ногами.

Что-то тут не так.

— Аль, ты же умеешь швыряться огнём, справишься с этим? — напряжённо спросила Глюк. Мы на миг встретились взглядами и снова принялись шарить глазами по сторонам.

— Нет. «Ашевинд» держится всего несколько мгновений, да и маны у меня не хватит. Он просто ударит из другого места, как только я выдохнусь.

Это было правдой. «Ашевинд» — заклинание для контроля территории, а не для атаки, что бы там ни писал в гримуаре его создатель.

— Почему же он не напал, когда мы шли по той огромной луже?

Слова Гансельна заставили меня замереть. Он прав. Почему? Его первая атака была из лужи под дорогой: он появился и тут же бросился на меня, самого сильного в плане магии. Я ничего не почувствовал. Если он и правда мог атаковать, оставаясь невидимым для чутья, ему стоило подождать и ударить буквально из-под моих ног. Тогда я был бы уже мёртв.

Монстры опасны.

За десятилетия в Тифхольце я усвоил, что недооценивать их нельзя. Я перебил многих и оттого лишь стал осторожнее, ведь я лучше понял, как они действуют. Правда в том, что монстры не глупы. Их интеллект как минимум на уровне животного. Они способны оценивать угрозу, отступать при серьёзных ранениях или столкновении с превосходящей силой, а также использовать простейшую тактику. Чаще всего инстинктивную, но это и есть норма для монстра.

Монстр — это зверь из магии, и ведёт он себя как зверь. И лишь тот, кто не знаком с дикой природой, сочтёт зверя глупым. Монстры отнюдь не безмозглые машины для убийства, которые просто прут напролом и дохнут. Они тоже пытаются хитрить. Они тоже учатся.

Однако не все монстры одинаково умны. Некоторые были заметно сообразительнее других.

Этот монстр был слишком умён для простого зверя.

Я взглянул туда, где остались останки первого. Рука второго вырвалась на поверхность, когда моё заклинание отбросило Глюк... А в какой момент она исчезла?

— ГЛААУРССШШ-ККК!

Звук раздался будто отовсюду сразу. Смесь чавканья, рёва и стона, казалось, рождалась повсюду одновременно.

— Что ж, похоже, мы его разозлили, — усмехнулась Глюк, а вокруг нас из мутной воды начали подниматься монстры.

Вода при этом даже не колыхнулась.

— Наверное, просто устал ждать, — отозвался Гансельн, осматривая, вероятно, свой сектор. — Альберт, есть идеи, или просто рубим их, пока не кончатся? — в его голосе звучал мрачный юмор, но я чувствовал, как он нервничает. Это едва угадывалось в тоне, но от него пахло страхом и напряжением. От Глюк тоже. На таком близком расстоянии я легко это уловил.

— Думаю, — коротко ответил я, — нужно кое-что проверить. Прикройте.

Я шагнул в центр нашего круга, и спина Глюк тут же закрыла сектор, который я защищал до этого.

Я глубоко вдохнул, закрыл глаза и попробовал сотворить заклинание, в котором не был до конца уверен. И его нельзя было просто произнести. В него нужно было вложить много силы.

— Гласшербен, — прошептал я, и моя мана впиталась в камень под ногами. Медленно, с пронзительным скрежетом, камень начал распадаться...

Я поднял посох, глубоко сосредоточившись, и стиснул зубы. Плетение магии сродни мышечной памяти, а сейчас я пытался сплести его быстро, оперируя очень плотными «нитями маны».

Я почувствовал, как что-то щёлкнуло, и заклинание обрело силу.

Открыв глаза, я увидел, как каменная мостовая вокруг нас рассыпается на стеклянные осколки, которые тут же закружились в широком вихре. Некоторые ударялись в неподвижную воду прямо под нами, другие уносились дальше.

Вихрь из постоянно движущихся осколков.

Один из монстров подошёл к стеклянной буре и сунул в неё руку. Её вмиг разорвало в клочья.

Монстр склонил голову, а его рука уже начала медленно восстанавливаться.

Но я почти не обратил на это внимания.

— Отличная работа, Аль, хоть передышка будет, — с искренним облегчением в голосе сказала Глюк и похлопала меня по плечу.

На это я тоже не обратил внимания, не сводя глаз со взбаламученной воды под нашими ногами, куда то и дело врезались осколки.

— Нам нужен план. Здесь должна быть какая-то уловка, с монстрами всегда так, — напряжённо сказал Гансельн, вглядываясь в бурю из бесчисленных осколков.

— Разгадывать её может быть себе дороже, — серьёзно, хоть и с ноткой азарта в голосе, ответила Глюк. — Тратить на это силы и внимание, считай, верный способ погибнуть. Каким бы ни был монстр, у него, как и у мага, запас энергии не бесконечен. Мы вдвоём можем рубить их, прикрывая Аля, а когда выдохнемся, он снова поднимет эту бурю, чтобы мы отдохнули. По мне так, монстр устанет раньше.

— ...Может быть, — после долгой паузы сказал Гансельн, видимо, обдумывая её слова. — Но я не уверен, что мы сможем его защитить. Их очень много. С моей стороны я насчитал не меньше двух десятков.

— У меня тридцать с лишним. И они быстрые, падлы, — проворчала Глюк, даже не пытаясь спорить. — Аль, сколько раз ты сможешь повторить этот трюк? Особенно если тебе ещё придётся тратить ману на свою защиту?

Я наконец оторвал взгляд от воды под ногами и встретился с вопросительными взглядами Глюк и Гансельна.

— Не понадобится. Я всё понял.

Они оба моргнули, явно сбитые с толку. Я просто указал вниз.

— Ни один из них не напал на нас снизу, — пояснил я, показывая на воду.

По обе стороны от нас были довольно большие лужи, и осколки часто их задевали. Отражение в воде не появлялось, потому что поверхность была постоянно в движении.

— И второй, который атаковал, тоже исчез, когда моя ударная волна взбаламутила воду.

Я увидел, как в их глазах зажглось понимание.

Я не стал прерывать объяснение; времени было мало.

— Каждый из этих монстров примерно равен прочим по силе. Сначала я думал, что они используют отражения как порталы, но, похоже, это не так; это просто клоны. Иначе их уровень маны не был бы таким одинаковым. К тому же они не могут появляться из взбаламученной воды. Поэтому они и не напали на нас там, где на дороге была одна большая лужа. Наши шаги мешали бы им появиться, так что максимум, на что та лужа годилась, это напугать.

Я поднял палец.

— Тот, по кому я ударил моим «Доннершлагом», успел высунуть из воды только руку и часть туловища. Но их не просто оторвало — они исчезли. Значит, либо сам процесс появления можно прервать... либо клоны связаны с источником воды, который их породил.

Оба воина несколько секунд молча смотрели на меня, а затем медленно кивнули.

— И как нам узнать, что из этого верно? — ровным голосом спросил Гансельн; напряжение в его плечах заметно спало.

Я улыбнулся — короткой, холодной улыбкой.

— Просто.

Я поднял руку, и вокруг меня вспыхнули двенадцать сфер сгущённой маны.

— Крафтстос.

Они разлетелись веером, как пули, в сторону группы клонов справа. Пролетев сквозь стеклянный вихрь, сферы сильно дестабилизировались, но ещё не распались.

Некоторые монстры успели увернуться, других же накрыло взрывом чистой силы, похожим на взрыв маленьких безосколочных гранат. Попавших разорвало в клочья, но это было неважно.

Несколько сфер ударили по лужам и застойной воде, нарушив их гладкую поверхность, и я увидел, как минимум два монстра без видимой причины просто... распались на воду, грязь и мох.

— Клоны связаны с источниками воды, — просто констатировал я, не обращая внимания на очередной рёв, который издали оставшиеся монстры.

Я всё ещё не представлял, как победить такого врага в болотах. Не на этой неровной местности, где лужи могут прятаться где угодно. Не против противника с таким запасом маны, что каждый его клон был сопоставим по энергии с воинами рядом со мной. Это означало, что истинный запас маны монстра раз в десять превышал мой.

Плюс его скорость и сила были немалыми. Чтобы защититься от него, потребуются серьёзные усилия, независимо от того, взбаламучена вода или нет. Я могу сосредоточиться только на чём-то одном, и именно так этот монстр в конечном счёте меня и одолеет.

Будь у меня возможность летать, я бы, может, и имел шанс. Но в нынешнем положении я ему не ровня.

Однако...

Я повернулся к двум воинам-людям.

— У меня есть план.

Пусть это и противоречит моим инстинктам и до сих пор кажется странным, но я не один. Если я полностью на них положусь...

...шанс есть.

— Мне нужно, чтобы вы оба были готовы. Я, вероятно, смогу разом уничтожить всех клонов, но это потребует моей полной концентрации. Если среди них есть настоящий, один из вас должен будет тут же его убить, как только клоны исчезнут. Я буду слишком занят заклинанием, так что всё останется на вас двоих. У вас будет лишь короткое мгновение и один-единственный шанс. Этот монстр слишком умён, чтобы показаться снова, если мы потерпим неудачу.

Оба воина кивнули, взглянув на стеклянную метель вокруг нас. К этому моменту вихрь становился всё реже.

Дело было не в том, что иссякала мана, а в изъяне самого заклинания. Стеклянные осколки сталкивались друг с другом в воздухе, издавая пронзительный звон. Они дробились на всё более мелкие части, пока не становились столь крошечными, что заклинание уже не могло удерживать их в потоке, а в воздухе начинала оседать безвредная белая пыль.

Я видел, как некоторые клоны входили в вихрь и успевали сделать несколько шагов, прежде чем их разрывало на куски.

Монстр всё это время не бездействовал. Он проверял барьер всеми мыслимыми способами. Один даже попытался бросить камень сквозь рой осколков.

Все они стояли у границы, созданной моим заклинанием, в неуклюжих, нечеловеческих позах, которые, я уверен, показались бы людям жуткими.

— Не волнуйся, Аль, мы не подведём, — сказала Глюк, показав мне большой палец и широко улыбнувшись.

— Кому‑то из нас надо прикрывать тебя прямо сейчас? — спросил Гансельн с... искренней заботой?

— Нет, вы попросту позволить себе не можете, — просто ответил я. — Настоящий монстр может оказаться с любой стороны дороги. Как только я начну творить заклинание, вам нужно рвануть сразу напрямик через болото. Будет чудом, если вы вообще успеете вовремя, и это только если настоящий действительно где-то рядом.

Они переглянулись.

— Он рядом, — твёрдо сказал Гансельн через мгновение. — Не бывает непобедимых заклинаний. У него должна быть слабость. Монстр должен быть поблизости.

Я не разделял его оптимизма, но, как ни странно, Глюк лишь шире улыбнулась словам мужчины, бросив на него пылкий взгляд.

— Готовьтесь, — сказал я, заметив, как «Гласшербен» доживает своё.

Оба воина кивнули и подошли к краю стеклянного вихря, по обе стороны дороги.

Самым удивительным было то, насколько спокойно вёл себя конь перед тем, как Гансельн с почти сверхъестественной ловкостью вскочил на него.

На миг я хотел спросить, насколько разумно заставлять коня прыгать на полметра вниз, в болото, но времени не было, да и Гансельн наверняка знал, что делает.

— На счёт «три» я развею стеклянную бурю. Через две секунды после этого я уничтожу клонов.

— Поняла.

— Ясно.

Я кивнул на их короткие ответы.

— Три...

— Два...

— Один...

— Пошли!

Всё случилось мгновенно. Стеклянная буря просто исчезла — не само стекло, а сила, что двигала его. Поскольку вихрь кружил вокруг нас, оставшиеся осколки разлетелись, как шрапнель, изрешетив нескольких монстров и взбаламутив воду...

Этого было мало.

Оба воина спрыгнули вниз.

Некоторые монстры, которые стояли на дороге вне зоны действия моего заклинания, никуда не делись. Трое передо мной, двое у меня за спиной. Я их видел и чувствовал. Пока остальные монстры сосредоточились на воинах, эти пятеро смотрели только на меня.

Те из них, что не исчезли и не сильно пострадали от рассеявшейся стеклянной бури, кинулись ко мне.

Я положил руки на каменную дорожку.

И тогда, впервые за два десятилетия, я снял сокрытие своей маны. Прямо здесь и сейчас мне нужна была вся моя сила.

Дорога через болота была не мостом. Скорее, это была стена, возведённая из огромной и высокой насыпи камня, по которой путники шли много миль. А значит, у неё был фундамент.

И это было самое твёрдое вокруг.

Я начал формировать знакомое заклинание, которое последние несколько десятилетий было моим хлебом с маслом. Правда в том, что большинство заклинаний нельзя просто подпитать маной, чтобы сделать их сильнее. Я знал лишь несколько таких. Большинство, как и «Ашевинд», имели естественный предел. Вложи в него больше маны, чем положено, и заклинание станет нестабильным и начнёт распадаться раньше. Что никогда не бывает хорошо.

Однако некоторые заклинания были слишком просты, чтобы иметь такие ограничения.

Клоны, бросившиеся на меня, замерли на долю секунды. Неудивительно: даже среди монстров никто не скрывает свою магическую силу в бою. Для них демонстрация энергии — хороший способ вообще избежать конфликта: мол, «смотри, какой я сильный, со мной лучше не связываться».

Фламме была права. Этого мгновения колебания оказалось достаточно.

Я усилил своё тело маной до предела.

— Доннершлаг.

Ударные волны — такая удивительная вещь. Через твёрдый камень они распространяются гораздо быстрее, чем через воздух или воду.

И они расходятся. Энергия ведь никуда не исчезает — она передаётся, молекула за молекулой, вовне и вперёд.

Я вложил почти всю свою ману в камень под ногами.

Не в воздух. Не в сторону врага. Вниз.

Каменная дорога, на полметра возвышавшаяся над болотом, пронесла ударную волну, как ударивший колокол. Она пронзила фундамент быстрее, чем мог бы донестись крик.

А когда камень закончился?

Она ушла в грязь и стоячую воду.

Каждая лужа, каждый застойный канал в радиусе полукилометра вздрогнули — тёмная рябь пошла по болоту, словно по венам.

Случилось крошечное землетрясение.

Сила заклинания подбросила меня в воздух. Кости в моих руках затрещали и, возможно, сломались. Боль пронзила моё тело, когда ударная волна прошла через него. Камень подо мной тут же покрылся трещинами и начал осыпаться.

Шум стоял ужасный — не как от грома, а оглушительный, рокочущий гул.

Я успел только стиснуть зубы; от боли и удара я на секунду потерял ориентацию.

А потом...

Боль.

Я не понял, как это случилось. Только то, что из моего живота торчала когтистая, нечеловеческая рука.

Я опустил взгляд и увидел лишь своё искажённое отражение в наклонённой голове монстра. Он смотрел на меня. Словно с любопытством. Я был насажен на его руку в падении, и мои ноги ещё не коснулись земли.

Затем он провернул руку, и боль стала ещё сильнее.

На моём лице не дрогнул ни один мускул.

Я слышал, как кто-то кричит, но в тот момент даже не мог этого осознать.

Не было времени думать о том, как это возможно, как настоящий монстр мог на меня напасть.

Я просто схватил его руку своей.

Резонирующая Душа.

Из всех моих заклинаний ни одно другое я не мог наложить с такой скоростью и точностью, как это проклятие. Оно сковало монстра. Я почувствовал, как оно овладело его душой, а затем и телом. Почувствовал, как монстр замер, вместо того чтобы расширить мою рану.

Мои когти удлинились, и одним ударом я вонзил руку ему в грудь, туда, где, как я знал, находилось его ядро. Как только мои пальцы сомкнулись на нём, я сжал их.

Монстр рухнул на землю, рассыпавшись на воду, грязь и мох, как и его клоны.

Я приземлился на ноги рядом с ним.

— Аль! — я поднял взгляд и увидел Глюк, которая вскочила на мост всего в десяти шагах от меня.

Я поймал её взгляд и сразу понял, что-то не так. То, как она смотрела на меня. Осторожность, едва заметные признаки страха, напряжение...

Мой капюшон слетел, понял я.

— Ещё шаг, и я нападу, — бесстрастным, лишённым эмоций голосом сказал я и отскочил назад, используя усиленную ловкость.

Я выпрямился, опираясь на посох и не сводя глаз с двух воинов.

— Ты демон? — спросил Гансельн очевидное; его конь тоже выскочил на дорогу, и он всё ещё сидел в седле.

Они стояли на идеальном расстоянии. Моя мана на исходе. По какой-то причине они медлят, они открыты. Это мой единственный шанс.

Если я не нападу сейчас, я умру.

Я не хотел умирать. Я хотел жить. Но я не могу убивать. Я не могу нападать.

Противоречивые чувства разрывали меня. Мне хотелось выть. Выть так, чтобы этот вой вырвал конфликт из моей груди, а не был просто пустым звуком.

— Да, — просто сказал я, мой голос был лишён всяких эмоций, а тело напряжено так, как никогда в жизни. Я выигрывал себе время.

Из всех моих заклинаний только «Шаттенклинге» могло пробить их защиту. Если я создам клинок из их собственной тени, они не успеют среагировать. Любое другое атакующее заклинание в лучшем случае нанесёт лёгкие раны, которые они смогут пережить.

Из всех моих связывающих заклинаний сработать могла только Резонирующая Душа. Но, увидев их в бою, я понял, что не успею её применить.

Мне нужно убить их сейчас. Быстрая атака в их слепые зоны. Эти двое — танки, способные выдержать мои заклинания и убить меня. Это мой единственный способ спастись.

— Вот оно как, — после паузы сказала Глюк. Как и Гансельн, она казалась неуверенной.

Но это прошло. Она приняла решение, я видел это по языку её тела. Мне нужно бить сейчас.

— Я всё равно никогда особо не верила во всю эту божественную муть, — сказала она, закинув двуручный меч себе на плечо. — К тому же, мы сражались бок о бок. Было бы подло рубить тебя из-за пары рогов, после того как ты только что спас наши шкуры.

Наполовину сформированное заклинание умерло, выскользнув из-под моего контроля.

На мгновение я ничего не мог понять.

Дело было не в словах. А в языке её тела. В её тоне. В самой позе, которую она приняла, оставив себя абсолютно беззащитной.

Она открылась перед демоном.

Я был в четверти секунды от того, чтобы пронзить её сердце её же собственной тенью.

— Глю, — неуверенно спросил Гансельн, не сводя с меня глаз, — ты просто дашь ему уйти?

— Ни о каких демонах в этих краях слухов не ходило, пропавших торговцев и разорённых деревень не было, — сказала она.

Я не понимал, просто смотрел на них.

— Пожалуй, ты права, — через мгновение сказал Гансельн. — Альберт, как так вышло, что никто не слышал о демоне возле Тифхольца?

— Потому что я прятался, — машинально ответил, прежде чем мой разум наконец догнал всю абсурдность ситуации. — Вы двое... вы же знаете, кто я. И вы просто отпустите меня?

В моих словах не было ни недоверия, ни каких-либо эмоций. Только растерянность. Я просто не понимал.

— Ты спас мне жизнь, — сказала Глюк, и можно было бы этого не заметить, но на миг её рука почти потянулась к животу. — А потом спас нас обоих. Ты вот знал, что там на самом деле было три монстра? Двое со стороны Ганса, один даже сбежал, когда услышал мои крики и как я бегу сюда, — она поморщилась, неловко почесав затылок. — Мы бы их ни за что не одолели. Так что демон ты или нет, ты нас спас. К тому же, ничего демонического за тобой я не замечала, ты не жрёшь младенцев, что бы там ни говорили священники.

Я искренне недоумевая, склонил голову набок.

— Я демон, — повторил я снова. Не увидев понимания на их лицах, я наконец осознал: — Вы двое... вы хоть раз встречали демонов?

Глюк усмехнулась. Гансельн всё ещё был напряжён, но всё равно покачал головой.

— Я никогда не видел демона и не встречал никого, кто видел, — медленно произнёс Гансельн. — Всё, что я знаю о них, я слышал от священников да прочитал сам. Но Глюк права, у тебя была масса возможностей нас убить. Ты даже половину ночного дозора отстоял. Я... не вижу в тебе ничего, что соответствовало бы тому, что я знаю о демонах. Так что не вижу ничего плохого в том, чтобы дать тебе уйти.

Я взглянул на женщину, но она лишь кивнула в знак согласия со словами своего мужчины.

— Да, можешь не напрягаться так, — просто сказала она. — Мы всё понимаем, расслабься, можешь просто уходить.

Что-то в моей голове щёлкнуло, и кусочки головоломки сложились.

— Вы оба идиоты, — наконец понял я, и внезапно всё стало ясно.

Они моргнули. Как пара потрясённых зверьков, ослеплённых фарами летящей на них машины.

Я почувствовал укол гнева от такого дремучего невежества...

...и тут же остановил себя.

Мне нужно просто уйти. Развернуться и воспользоваться этим шансом.

Но если эти двое столкнутся с другим демоном, думая подобным образом...

— Мы, демоны, не испытываем тех же эмоций, что и вы, люди, — просто сказал я, чувствуя лёгкую тошноту от того, что приходится это делать. — Такие понятия, как сострадание, жалость, товарищество — всё это нам чуждо. Это заложено в самой нашей биологии. Вот это... — я легонько постучал пальцем по груди, — моё ядро, оно не даёт мне испытывать эти чувства. Мы с вами похожи внешне, но в своей сути мы совершенно разные.

Я снова встретился с ними взглядом, на секунду убедившись, что они слушают.

— Демоны искусные лжецы. Обычно демон будет давить на ваше сочувствие, пытаться втереться в доверие, заставить вас расслабиться, а затем он вас убьёт. Мы испытываем непреодолимое желание убивать и пожирать плоть людей. И в этом нет никакой логики, — просто объяснил я. — Демоны — самые опасные монстры для вашего рода. Когда человек и демон встречаются, почти всегда один из них погибает.

Гансельн странно посмотрел на меня, как и Глюк. Но первым заговорил рыцарь.

— И всё же, ты ничего подобного с нами не делал.

— Мы умеем расставлять приоритеты, — просто сказал я. — Но да, я этого не делал. Мои обстоятельства отличаются от других демонов... — я сделал паузу, снова посмотрев на них обоих, — Хотя именно это сказал бы любой демон в такой ситуации. Детали не так важны. Важно то, что вы должны убивать каждого демона, которого встретите, на месте. Даже не слушайте, что они говорят.

У беременной женщины хватило наглости рассмеяться мне в лицо.

— Никогда не встречала никого, кто так отчаянно хотел бы умереть!

Я просто смотрел на неё с пустым выражением лица. В конце концов, веселье исчезло с её лица.

— Я, вероятно, единственный демон, который по возможности не причинит вреда человеку. Моя ситуация связана с магией, недоступной вашему пониманию, — да и моему тоже, поскольку чудеса Божьи, скорее всего, вообще не магия. — Любой другой демон это угроза. Если можете убить демона — убивайте. Никогда не теряйте бдительности, если дорога вам жизнь... — я кивнул в её сторону, — или жизнь вашего ребёнка.

Женщина надолго замерла.

Я развернулся. К счастью, та сторона дороги, на которой я стоял, вела прочь от Тифхольца.

— Я буду признателен, если вы никому не расскажете об этой встрече. Хотя, на вашем месте я бы не стал делать то, о чём просит демон. Да пребудет с вами милость Всевышнего.

Я не стал ждать, пока они что-то скажут или зададут ещё вопросы. Усилив тело, я побежал дальше по дороге.

Смысла сохранять ману больше не было. Мне нужно было уйти подальше и немного прийти в себя.

Мне надо помолиться.

Сегодня я чуть не убил троих людей, которые проявили милосердие даже к демону.

* * *

Арсенал заклинаний Альберта

АТАКУЮЩИЕ ЗАКЛИНАНИЯ:

Кришталльспер (Кристальное копьё) — Быстро кристаллизует влагу из воздуха в острые снаряды. Заклинание чрезвычайно точное и пробивает большинство доспехов, но заметно слабеет в сухой среде. Требует концентрации для поддержания стабильности кристаллов. Это снайперское заклинание, во время которого Альберт должен оставаться неподвижным.

Доннершлаг (Громовой удар) — Выпускает сокрушительную ударную волну из звука и силы в 90-градусном секторе перед собой. Способно ломать кости и разрывать внутренние органы сквозь броню, но действует на короткой дистанции. Альберту приходится крепко стоять на ногах, иначе волна от его же заклинания собьёт его с ног.

Шаттенклинге (Теневой клинок)— Создаёт из теней режущие лезвия, способные рассекать насквозь большинство материалов. Чем больше вокруг теней, тем мощнее атаки. При ярком свете или на открытой местности заклинание почти бесполезно. Лезвия рассеиваются, если источник тени смещается.

Крафтстос (Взрыв силы) — Запускает сферы чистой магической энергии. Наносит стабильный урон вне зависимости от окружения и типа цели, но имеет ограниченную дальность и потребляет много маны. Каждая такая сфера требует точного прицеливания и поражает только одну цель.

ЗАКЛИНАНИЯ КОНТРОЛЯ И ОГРАНИЧЕНИЯ:

Ашевинд (Пепельный ветер) — Создаёт стойкие облака огня, наносящие урон всему, что находится внутри. Пламя можно развеять сильным ветром или водной магией, и само по себе оно не обладает большой мощью.

Штайнгрифф (Каменная хватка) — Оживляет камни и землю, которые хватают противников за ноги. Крайне эффективно на каменистой местности, но не действует там, где нет камня или плотного грунта. Оживший камень хрупок, и его можно разбить, приложив достаточно усилий.

Гласшербен (Стеклянные осколки) — Превращает песок или мелкие камни в острейшие стеклянные осколки, которые вихрем кружатся в указанной области и режут любого, кто попытается пройти сквозь них. Для создания заклинания требуется песок или камни. Со временем осколки тупятся.

Магише Фессельн (Магические путы) — Создаёт невидимые цепи из чистой маны, которые удерживают цель на месте. Для этого нужно попасть в цель сгустком магии, летящим со скоростью стрелы. Заклинание надёжно работает в любых условиях, но путы со временем слабеют, и их можно разорвать непрерывными усилиями или магией. Требует постоянной концентрации для поддержания.

ЗАЩИТНЫЕ ЗАКЛИНАНИЯ:

Эрдшильд (Земляной щит) — Воздвигает защитные барьеры из камня и плотной земли. Прекрасно защищает от физических атак и большинства заклинаний, но формируется медленно и уязвим для водной магии, которая может размыть его структуру.

Виндмантель (Плащ ветра) — Окутывает Альберта быстро вращающимися потоками воздуха, которые отклоняют снаряды и ослабляют вражеские заклинания. Эффективен против дальнобойных атак, но не защищает от действующих по площади или длительных заклинаний.

Шпигельванд (Зеркальная стена) — Создаёт отражающие барьеры, которые направляют магические атаки обратно в нападающего. Мощное средство против атакующих заклинаний, но бесполезно против физического урона. Достаточно сильные заклинания могут пробить и разрушить такую стену.

Шуцшильд (Оберегающий щит) — Формирует вокруг Альберта полупрозрачный барьер из сгущённой магической энергии. Даёт умеренную, но надёжную защиту от всех типов атак, однако каждый удар истощает щит, и его приходится часто обновлять. Не блокирует эффекты, действующие по площади.

* * *

Из недавно добавленной статьи в «Большой энциклопедии монстров» (спустя примерно пять лет после событий главы 8)

Шпигельгайст (Зеркальные духи)

Внешность: Ростом более двух метров, с неестественно вытянутыми конечностями, которые изгибаются и двигаются странным, нечеловеческим образом. Их тела кажутся полупрозрачными и водянистыми, а поверхность тел постоянно подвергнута рябью, как вода, которую потревожили. У них нет постоянных черт лица — вместо этого на их «лице» отражается искажённый облик того, кто на них смотрит, словно смотреть в кривое зеркало из тёмной воды. Все их движения избыточные и кажутся человеческому глазу чуждыми.

Способности: Шпигельгайст может создавать свои точные физические копии из любой спокойной водной глади. Эти отражения являются не иллюзиями, а полностью материальными существами, способные сражаться самостоятельно с той же силой, что и оригинал. Однако каждая копия привязана к своему «зеркалу», то есть если поверхность воды будет значительно потревожена, двойник немедленно распадётся, снова став обычной водой.

Тактика: Шпигельгайсты — терпеливые и расчётливые охотники. Они тщательно выбирают позиции у многочисленных болотных заводей, а их плавные, текучие движения позволяют им оставаться почти невидимыми в камышах. Прежде чем напасть, они окружают жертву множеством зеркальных поверхностей.

Повадки: В отличие от неразумных монстров, Шпигельгайсты обладают пугающим коллективным разумом и общаются неизвестным способом. Их, похоже, завораживают отражения и действия противников: они часто замирают прямо во время боя, чтобы изучить движения врага, после чего перенимают его тактику.

Шпигельгайстов привлекают места, где много водоёмов. Они избегают сражений во время сильного дождя или в быстрых ручьях, где их отражения становятся нестабильными.

— ...и потому каюсь: искушение прельстило меня, плоть моя слаба, сердце моё поддалось соблазну, но Ты, в Своей милости, сохранил меня. Прости, что я ходил по столь тонкой грани. Укрепи меня Твоим Святым Словом, дабы в следующий раз я устоял. Огради меня от дьявола, мира и моей греховной плоти, как учит Мартин Лютер в шестой просьбе Молитвы Господней: «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого». Молюсь.

Мой голос был едва слышен, слова из меня выходили с почти тихим шёпотом. Я стоял на коленях у небольшого костра, сцепив пальцы перед лицом, и всю ночь исповедовался, каялся и повторял все молитвы, какие только мог вспомнить.

Это было бездумное — и к тому же пустое — занятие. Чтобы покаяться, нужно сожалеть о содеянном. Умом я, конечно, сожалею, что едва не убил тех двоих, ведь это была бы ошибка. Просчёт, который мог бы повлечь за собой и мою собственную гибель.

Но в душе я не чувствовал ничего.

И потому мне казалось, что моё покаяние это пустой жест в глазах Бога. Или всё же нет? В иные дни я ощущал это всем своим существом — укол гнева от того, что, увы, не могу поговорить со священником, с тем, кто глубоко изучал Писание и знает не только святую книгу, но и её толкования, споры и разговоры вокруг неё и её послания.

Однако я уже давно привык к тому, что в этом мире никто не знает Слова Господня так, как знаю его я. Так что бесполезно гневаться на реальность.

Лучшее, что я мог сделать, это провести всю ночь в молитве, полностью погрузив в неё сознание. Думать только о том, какие ещё слова поклонения я могу вознести Господу.

— ...Огради и сохрани меня, Господи, дабы ни дьявол, ни мир, ни моя греховная плоть не прельстили меня и не ввели в постыдный грех. Укрепи меня помнить Твоё Слово и стоять твёрдо, как Христос, и не давать места искусителю.

— Аминь, — наконец произнёс я и открыл глаза.

Какое-то время я просто сидел у костра, бездумно глядя в серое небо.

Уже вставало солнце.

Я не чувствовал ничего, кроме усталости. В каком-то смысле это был прогресс. Я не слишком терзался сомнениями из-за случившегося на болотах — не настолько, насколько, я знаю, должен бы... нет, не так.

Не настолько, насколько должен был человек. Моё собственное сожаление всё ещё отличало меня от большинства демонов.

После той встречи во мне остались странное отвращение, растерянность и злость. Вероятно, оттого, что привычная мне картина мира столкнулась с пережитым опытом.

Я не ожидал, что ко мне проявят милость после того, как узнают, кто я такой.

Вероятно, это и вызвало во мне злость и смятение. Возможно, меня оттолкнула нелогичность их поведения.

— Но меняет ли это что-нибудь? — вопросил я у себя, глядя на небо сквозь кроны деревьев.

Нет, не думаю. Даже с этим подтверждением я не стану обманывать людей, внушая им, будто рядом со мной безопасно. Это не так, не в моём нынешнем состоянии. Я не стану пытаться влиться в их общество.

Моё душевное состояние хрупко — я знаю это лучше кого-либо. Я не хочу разочаровываться в человечестве, потому что это может заставить меня усомниться в моей цели, которой я намерен посвятить десятилетия, а то и века. Цели вернуть себе человечность.

Если я начну сомневаться в цели так рано, я могу всё бросить.

И тогда у меня останется лишь это жалкое, пустое существование.

Есть миллиарды способов прожить эту жизнь с наслаждением. И ещё больше тех, в которых моё новое тело нашло бы удовлетворение.

Меня удерживали лишь две вещи: мой разум, который по-прежнему видел во всех этих путях лишь ложь и разрушение, ведущие в никуда...

...и моя гордость. Потому что я не мог оценивать жизнь демона иначе, как жизнь зверя. Жизнь низкую и бессмысленную.

Ирония в том, что, будучи человеком, я никогда не стремился к величию. Но теперь, став демоном, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы его добиться. По-своему.

Меня бесило, что я едва не убил тех людей. Я могу сколько угодно повторять себе, что это сработал инстинкт демона — так оно и было. Но всё равно это моё тело изготовилось к атаке. Это мой разум набросал контуры заклинания, которое я едва не высвободил.

Я испугался — и почти прибегнул к смертоносному насилию. Вот в чём корень проблемы.

Как бы ни были скованы мои чувства, решение всё равно принимал я — и на какой-то миг я выбрал убийство.

Почему? Я испугался...

— Ясно.

Это было не внезапное прозрение — скорее, усталость позволила взглянуть на всё под иным углом. С тех пор как я попал в этот мир, я встретил немало чудовищ. Я чувствовал страх, но без труда направлял его в полезную для боя агрессию. Это получалось инстинктивно.

Но именно так я и поступал всё это время. Я боялся — и бил изо всех сил. Разум, тело, инстинкты, всё во мне работало в унисон, чтобы выйти из боя победителем.

В бою не было конфликта между человеком и демоном. В бою я был целостен.

А вне его я не знал, как иначе справляться с таким страхом.

Это означало, что, столкнувшись с ситуацией, где мне было по-настоящему страшно... я подсознательно знал лишь один способ справиться с этой эмоцией.

Я атаковал бы не потому, что таков был взвешенный выбор.

— Я едва не ударил первым, потому что я трус, — заключил я, кивая самому себе.

Это имело смысл. С этим можно было работать. Если проблема в том, что подсознание толкает меня справляться со страхом единственным проверенным способом...

...я могу попробовать себя выдрессировать.

Демоны лишены многих эмоций, но с распознаванием закономерностей у нас всё в порядке.

Я улыбнулся; со стороны, должно быть, это была умиротворённая улыбка.

В конце концов, это так элементарно, что я удивился, как не додумался раньше: если зверь ведёт себя неправильно, с ним не договариваются. Его просто отучают от дурной привычки.

* * *

В другом месте

— ...Дважды кланяемся в приветствии,

Дважды, хлопком ладоней или звоном колокола, зовём Твоё имя,

И снова, в благодарности, мы склоняемся.

Так вера наша обретает форму, а надежда — голос.

Во имя Источника Творения молимся. Хвала!

Гансельн и Глюк стояли бок о бок у небольшой церквушки, среди дюжины-другой ранних прихожан, тихо повторявших священную молитву.

Короткая служба почти закончилась, и большинство работяг, оживлённо болтая, уже расходились по своим делам.

Для большинства утренняя молитва была делом настолько обыденным, настолько вплетённым в уклад жизни, что неподалёку уже вовсю ругались строители, по-дружески перебраниваясь.

Слова молитвы произносились машинально, и сразу после неё люди возвращались к повседневным заботам.

— Спасибо, что пришла со мной, — мягко сказал Гансельн, держа за руку свою будущую жену.

— Пустяки, — ответила она, но он заметил, как она отвела взгляд. — Просто я давно здесь не была, вот и всё.

Гансельн знал: Глюк не была набожной. И он не мог её за это винить. Не после той доли, что ей выпала.

Родилась в раздираемом войной краю, фактически выросла в разбойничьем таборе, видела, как дружина местного лорда стёрла этот табор с лица земли, когда она была ещё подростком... а затем была единственная работа, которую она знала: и компания наёмников приняла её в свои ряды.

— Всё равно спасибо, — он снова мягко коснулся её плеча, улыбаясь. Отчасти чтобы поблагодарить за чуткость, да, но ещё и потому, что его сердце таяло, когда эта женщина так смущалась от его искренности.

Это была его тайная слабость, в которой он никогда бы не признался вслух.

— Правда, пустяки, — мило упрямилась она, потирая щёку и снова уводя взгляд в сторону, будто увидела там нечто чрезвычайно интересное. — Люди ведь так и делают, верно? — неуверенно спросила она, и Гансельн чувствовал, что вопрос был обращён не к нему. — Собираются тут каждое утро, произносят нужные слова и... просто живут дальше. Не оглядываясь...

Гансельн проследил за её взглядом и увидел мать, которая отчитывала двух виновато топчущихся мальчишек лет десяти.

— Мы никогда об этом не говорили, но мне стало любопытно, — произнёс он спустя мгновение, ловя взгляд прекрасных глаз Глюк, когда она снова посмотрела на него. — Почему ты не веришь в Богиню? В нашем деле большинство всё-таки верят.

Глюк была очень выразительной. Он любил это в ней. И он увидел, как её лицо стало задумчивым, когда она снова отвела взгляд.

— Люди верят в то, во что им хочется верить, наверное, — неловко ответила она спустя паузу. Ей всегда с трудом давались разговоры о чувствах, и оттого, когда она всё же говорила, это звучало особенно искренне. За это Гансельн любил её ещё сильнее. — Тем, кто постоянно рискует жизнью, хочется верить, что есть рай, верно? Место, где можно снова встретить близких и... ну, вроде как продолжать жить.

Он понял, что она сбилась с мысли и смутилась из-за своей формулировки, поэтому, как всегда, просто крепче сжал её руку, давая ей время и пространство собраться с мыслями. Она сжала его руку в ответ; он знал, что это знак благодарности.

— Но я просто не могла поверить, что существует кто-то настолько добрый, могущественный и мудрый, как Богиня... а вокруг нас всё так... ну...

— Я понимаю, — тихо сказал он, и когда она взглянула на него, словно боясь осуждения, то встретила лишь его тёплую, широкую улыбку. — Мир не всегда самое приятное место.

Он вспомнил, как они познакомились. В охваченных войной Центральных землях он, в числе других рыцарей и наёмников, был нанят одной стороной, а она — другой.

Произошла битва. За какой-то город... хоть убей, он не вспомнит сейчас, какой.

В тот раз его сторона одержала победу. Они брали пленных; она оказалась среди них — измученная и избитая, придавленная к земле павшей лошадью. В тот день Гансельну пришлось сражаться плечом к плечу с отрядом отъявленных головорезов — верный знак отчаяния и скупости его нанимателя. Их представление о пленных было таким: мужчин убивать, а с женщинами... поступать по-своему. Он узнал об этом, только когда бой закончился, и эти ублюдки пошли резать глотки сдавшимся.

Это было чудовищно даже для наёмников. Обычно за пленных выплачивали выкуп; для одних это был способ заработать, для других — вернуться домой живыми. Но та банда головорезов так не поступала. Насколько понял Гансельн, это было что-то личное, давняя вражда между двумя наёмничьими компаниями.

Гансельн и сам был наёмным мечом, это правда. Его отец, не в силах прокормить лишний рот, в пятнадцать лет дал ему лишь хороший меч и доспехи и отправил искать славы и денег... но воспитан он был как рыцарь и не мог мириться с подобной жестокостью.

Именно он защитил Глюк, забрав её вместо своей доли добычи, и позаботился о её безопасности и удобстве, пока их не отправили в ближайший город. Он был так галантен, как только мог; честь не позволяла ему быть жестоким с женщиной, даже если формально она была вражеской пленницей.

Как-то так вышло, что за те дни, пока она была его «пленницей», между ними возникла взаимная симпатия. А когда одна из многочисленных стычек с его «товарищами» из-за Глюк дошла до крайней точки, ему пришлось убить двоих и бежать вместе с ней.

Он стал дезертиром.

Это был один из самых запутанных и страшных дней в его жизни. За участие в той войне ему обещали землю, а он всё бросил.

Оглядываясь назад, он бы поступил так же, не раздумывая ни секунды.

— Да, именно, — тихо сказала она, вероятно, снова краснея и отводя взгляд. — Я просто не могла поверить в тот рай, о котором проповедуют священники, — неубедительно закончила она, покачав головой.

Но на её губах появилась лёгкая улыбка, и Гансельн заметил, как её рука легла ей на живот.

— Но знаешь, может, во всём этом и правда что-то есть... Я пока не могу поверить в прекрасный мир, созданный для нас Богиней Творения, и всё же... — она подняла на него глаза и расплылась в сияющей улыбке, и у Гансельна ёкнуло сердце. — Но я чертовски хочу в это верить!

Гансельн не удержался и улыбнулся в ответ. Глюк умела заражать своим настроением.

— Думаю, помочь тебе в этом мой долг.

Некоторое время они просто смотрели друг другу в глаза.

— В чём именно? Помогать девицам предаваться самообману? — хмыкнула она.

— Девицам? — переспросил он, приподняв бровь.

Она покраснела.

— М-может, уже и не девица... но важна ведь сама мысль!

Он не удержался и рассмеялся.

Спустя мгновение хихикнула и она.

* * *

Месяц спустя

Я действую по устаревшим сведениям, вдруг понял я.

Было несколько признаков того, что место моего назначения окажется не тем, каким я его ожидал.

Штурмкам являлся отдельной вершиной в небольшом горном хребте на северо‑западной окраине Центральных земель. Хотя скорее западной, чем северной. Этот хребет хоть и невелик, но на редкость коварен. Шахты в его доступной части давно иссякли, а некоторые долины, по слухам, так и остались неисследованными. В частности, Штурмкамская долина, лежащая в самой глубине хребта, должна была быть довольно просторной.

Почему такие места не исследованы? Потому что они кишат чудовищами, разумеется, иначе я бы и не счёл это место подходящим для логова.

Информация у меня была многолетней давности, как и небольшая карта местности. Однако, приблизившись, я сразу заметил... несоответствия.

Во-первых, дороги. Ухоженные, мощёные камнем и довольно широкие — по меркам этого мира роскошь. Это означало, что кто-то нанял магов и держит их на жаловании для таких работ. Конечно, дороги можно строить и без магии, но это просто не так выгодно.

Во-вторых, сама дорога. С тех пор как я на неё ступил и углубился в горы, на меня не напало ни одно чудовище, достойное упоминания. И эта дорога, которой не было ни на одной из моих карт, вела всё дальше в горный массив, ровно туда, куда мне и было нужно.

И я пошёл по ней.

Дорога вилась всё выше в горы, и с каждым поворотом появлялось всё больше мелких деталей, указывающих на то, что это не заброшенная глушь, которую я ожидал увидеть. Грязные участки были посыпаны свежим гравием — кто-то явно поддерживал дорогу после недавних дождей.

Через равные промежутки стали появляться каменные вехи, чистые ото мха и следов выветривания, которые за десятилетия должны были их сточить. Высеченные на них знаки были чёткими, явно недавно обновлёнными, и отмечали расстояние на знакомом мне языке... а ниже шла надпись на языке, которого я не знал.

Какая-то странная руническая вязь. Текста было слишком мало, чтобы моя демоническая способность к пониманию языков смогла за что-то зацепиться.

Там, где на моих старых картах значились коварные серпантины через кишащие чудовищами ущелья, я обнаружил череду добротно спроектированных мостов. Их каменная кладка была прочной, современной, построенной на века и способной выдержать тяжёлые грузы. Подходы к ним были срезаны и укреплены, создавая пологие уклоны там, где должны были быть опасные подъёмы.

Но красноречивее всего были деревья. Вместо диких, искривлённых зарослей, какие ожидаешь увидеть в нетронутой долине, на многих были видны следы выборочной вырубки. Склоны были усеяны пнями с аккуратными, ровными срезами. Молодые деревья поощряли расти в определённом порядке, создавая естественные ветрозащитные полосы и обеспечивая хороший обзор вдоль дороги. Это определённо была не работа нескольких крестьян из окрестных деревень; здесь чувствовались вложенные ресурсы и время.

Спустя день пути, когда я наконец одолел очередной подъём... я увидел долину.

Это несомненно была Штурмкамская долина. Широкая река разделяла её, и она была полностью окружена горами. Самая высокая из них, сам Штурмкам, зловеще нависала над ней.

Дорога сразу уходила на юг, не спускаясь в долину, и я понял почему. Там дымили трубы, и смутно виднелись очертания внешних стен довольно крупного поселения.

На мгновение я застыл, чувствуя глухую злость.

Как — и почему — люди умудрились всего за несколько десятилетий воздвигнуть здесь целую цивилизацию?!

* * *

Ниже следуют избранные записи из дневника

...таким образом, мне удалось соорудить рабочую удочку, хоть и не без посторонней помощи. Не уверен, стоили ли усилия того.

К слову о напрасных усилиях: сегодня я посетил город с оригинальным названием Штурмкам. Или, вернее, Шахтёрский Город Штурмкам.

Неделю я наблюдал за ним издалека и записал, что он не так велик и развит, как я опасался. Оказалось, я не ошибся в своей оценке.

Сам городок был относительно невелик и только начинал обзаводиться укреплениями. Мне сказали, что он до сих пор страдает от периодических нападений монстров, поэтому здесь наготове держат постоянный отряд авантюристов.

Впервые на моей памяти меня обыскали по-настоящему тщательно. Якобы несколько лет назад в этом горном хребте видели демона. Я был рад, что спилил рога перед тем, как отправиться в город.

Ситуация в городе была довольно интересной. По-видимому, эта горная долина поставляла много драгоценной руды для Древней Империи. Однако со временем шахты действительно истощились. Тем не менее, значительное число дворфов продолжало жить в этом районе.

В конце концов, несколько десятилетий назад эти дворфы случайно обнаружили большое месторождение Зильберхерца. Признаюсь, я не очень силён в металлургии этого мира, но его описали как «разновидность серебра, которая лучше проводит магию». Я не был уверен, был ли это аналог какого-то металла с Земли или чисто магическое образование.

В любом случае, я поищу книги на эту тему; любопытно изучить этот вопрос.

Так вот, я отвлёкся. Дворфы обнаружили металл и начали строить шахту. Возвели первый шахтёрский городок и проложили горные тропы для продажи добытого. Новости разошлись, и местный лорд решил вложить средства в строительство новых дорог и укреплений, а также в расширение шахты, что и произошло лет пять назад. Отсюда и то, что я наблюдал по дороге сюда и в самой долине.

Сегодня Штурмкам всё ещё медленно расширяется, и это смешанный город людей и дворфов. Удивительно, но расовых трений здесь меньше, чем с вейкинцами; по крайней мере, таких я пока не заметил.

Как бы то ни было, сегодня мне придётся остаться в городе. Не по своей воле, а потому что сегодня здесь, оказывается, праздник, и покинуть город сложнее, чем я предполагал. В основном из-за всех защитных мер, которые приняли люди.

Я пишу это в таверне, хотя не планирую снимать комнату. Я уйду рано утром и не могу позволить себе заснуть со спиленными рогами, иначе рискую тем, что они частично отрастут.

Что касается окрестностей, я их немного исследовал.

Сама долина по большей части оставалась дикой глушью, а соседние долины были ещё хуже, так как некоторые монстры, напуганные близким присутствием цивилизации, переселились туда. Другими словами, хотя это место оказалось не таким, каким я его себе представлял, и не идеальным из-за близости людей, при некоторой удаче я всё же смогу проводить здесь свои исследования.

Ради уединения мне, вероятно, придётся строить своё логово далеко в диких землях. После Тифхольца, со всем моим опытом, основать там свою территорию не должно быть слишком сложно, но я думаю, это всё равно будет титанический труд.

Демон, замеченный в этом районе годы назад, меня не слишком беспокоит. Насколько я понимаю свой вид, мы постоянно кочуем, и вряд ли тот всё ещё здесь.

На этом я прерву свои мысли; мне пора уходить из таверны. Становится слишком шумно и людно.

* * *

...Выйдя из таверны и лавируя между подвыпившими людьми, я смог перевести дух лишь в десяти метрах от входа в заведение. Вокруг собралась толпа ликующих людей; это начинало... действовать мне на нервы.

Я позволил себе глубоко вдохнуть.

Жест был довольно бессмысленным и не особо помог.

Со спиленными рогами я испытывал постоянную боль. Обычно она спадала до назойливого, но всегда ощутимого гула, но иногда усиливалась до поистине мучительной. У меня под волосами была повязка, прикрывающая макушку, чтобы волосы не щекотали обнажённую кость у основания рогов, но приступы боли накатывали и без всякого раздражения обрубков.

Вероятно, фантомные ощущения.

Хотя для демона внешнее проявление боли скорее вопрос выбора, это вовсе не значит, что я её не чувствую. Или что моя выдержка и сила воли позволяют мне переносить её с лёгкостью. Мне всегда требовалось время, чтобы настроиться на то, чтобы спилить рога, и лишь необходимость заставляла меня делать это снова и снова.

Боль всё-таки очень мерзкая штука. Я всегда хотел испытывать её как можно реже, поэтому посещал людские поселения только при крайней необходимости и как можно короче, чтобы успеть регенерировать и поскорее прийти в норму.

Этот случай был оправдан — мне нужно было узнать о положении дел в регионе, но застрять в городе на целую ночь было уже слишком.

Я и не заметил, как забредал всё глубже и глубже в город. Я проходил мимо оживлённых улиц со счастливыми семьями, мимо небольших ярмарочных палаток, мимо фонарей и маленьких костров, церемониально зажжённых на улицах.

Я шёл всё дальше, приближаясь к нависающей горе, и в конце концов начал видеть складские помещения и промышленный район. Там всё ещё были люди, поэтому я пошёл дальше, к закрытому руднику.

Я остановился, огляделся и заметил тропу, ведущую вверх по горе. Весь шахтёрский городок был обнесён стеной, однако широкий склон Штурмкама служил тому одним из оборонительных рубежей. Я мог видеть и чуять там наверху сторожевой пост; вероятно, с него просматривался весь город.

Я также увидел горную тропу, ведущую вверх. После недолгого колебания я решил подняться по ней.

Если повезёт, мне всё же удастся уйти сегодня ночью, при условии, что на вершине этой естественной стены найдётся приличный спуск в долину, за пределы городских стен.

Подъём оказался круче, чем я ожидал, но моя демоническая выносливость позволила справиться с ним, несмотря на постоянную пульсирующую боль от спиленных рогов. С каждым шагом вверх шум и веселье внизу стихали, и это приносило мне некоторое облегчение.

Когда я наконец достиг удобной смотровой площадки на скалистом выступе, я остановился и посмотрел вниз.

Праздничные огни внизу создавали яркое свечение, которое мешало разглядеть что-либо за пределами города. Фонари и костры образовывали яркие оранжевые и жёлтые пятнышки света, их интенсивность скрывала более тонкие детали окружающей темноты. Моему взгляду, хоть и острому, да ещё и с бессознательно наложенным на глаза усилением, такой контраст был неприятен.

С этого ракурса планировка города была видна лучше. Старый дворфский квартал у входа в шахту отличался более компактной, методичной застройкой: прямоугольные блоки крепких зданий с, по-видимому, общими дворами. Человеческие же районы более хаотично расползались к меньшему притоку местной реки, следуя менее строгим линиям.

С этой высоты люди внизу казались маленькими движущимися фигурками. Я мог наблюдать за их поведением, не раздражаясь от прямого взаимодействия. Мне, в любом случае, во время подъёма делать было больше нечего.

Вокруг больших костров там кучковались тесные группы, их движения напоминали танцы или какое-то организованное празднование. Другие группы более целенаправленно перемещались между тем, что я счёл харчевнями и временными постройками, возведёнными для фестиваля.

На главной улице было особенно оживлённо. Постоянный поток людей двигался по ней туда и обратно, время от времени образуя заторы, вероятно, там, где располагались популярные аттракционы или торговцы.

Дети, которых можно было узнать по меньшему росту и более хаотичным движениям, сновали между взрослыми. Некоторые, казалось, несли фонарики или другие фестивальные атрибуты.

Возле того, что выглядело как центральная площадь города, собралась большая толпа. Люди там двигались более синхронно, возможно, это был какой-то групповой танец или ритуальное действо. На мгновение я задумался, было ли это традиционным событием или спонтанным. Судя по тому, что, проходя по городу, я смутно слышал оттуда музыку, скорее всего, это было запланированное мероприятие.

С моей высоты была видна и стража. Их патрули с равными интервалами обходили город по периметру. В отличие от обычных городских стражников, эти больше походили на ополчение, вперемешку с авантюристами. Я бы предположил, что это охотники и шахтёры, которым сегодня выпало нести караульную службу.

Наконец, я дошёл до конца тропы.

Наверху естественная «четвёртая стена» города Штурмкам представляла собой довольно широкую, относительно плоскую площадку. С некоторой растительностью, но и с множеством камней. Здесь также было небольшое укреплённое строение, вероятно, сторожевая караулка для стражи, с крупным колоколом, наверняка сигнальным.

Я также заметил укрепление, построенное на вершине утёса; казалось, оно было предназначено для предотвращения оползней и лавин. Днём я видел подобные защитные сооружения и выше на горе, построенные, судя по тому, что они были сложены из каменных блоков без видимых швов, магами.

Если стража и была на месте, то, судя по доносившемуся оттуда смеху и свету в бойницах приземистого здания, они отсиживались в своём маленьком форпосте.

Я не стал долго любоваться пейзажем и сразу же прошёл по длинной платформе, пытаясь найти какой-нибудь спуск.

Ничего не было. Скала была почти отвесной; падение с такой высоты убило бы меня. А попытка спуститься по ней была смертельно опасной; один неверный шаг, и даже моя демоническая конституция могла не выдержать падения. Не с острыми камнями, усеявшими землю внизу.

— А ты любопытный, я гляжу.

Голос за спиной не заставил меня вздрогнуть или замереть, однако он застал меня врасплох, когда я шёл по краю, осторожно глядя вниз.

Одним плавным движением я обернулся, поднимая посох и готовясь защищаться.

— Спокойно, — сказал мужчина, когда я его увидел, и поднял одну жилистую руку в примирительном жесте.

Это был дворф. Скрытый плащом, который, казалось, сливался с окружающими камнями, он сидел так, что я прошёл прямо мимо него.

Внутри меня на мгновение вспыхнул иррациональный гнев. Я не почувствовал его, потому что мои рога были спилены, и моя чувствительность упала до уровня обычного человеческого мага.

Теперь, сосредоточившись, я его ощутил. Он был довольно силён. Но судя по его телосложению и этому зачарованному топору... нет, не просто зачарованному, металл тоже был особенным. В любом случае, передо мной явно был воин.

— Вреда я тебе не желаю. Просто любопытно, чего это новая физиономия вынюхивает у верхней стены, — произнёс дворф.

Дворф был коренастым и широкоплечим, с толстыми руками и бочкообразной грудью. Его борода была тёмно-рыжей, заплетённой и украшенной маленькими железными кольцами, которые тихонько звенели при движении. Глаза у него были тёмные, почти чёрные, и он смотрел на меня с пристальным вниманием, хотя и без нажима. В его позе пока не было ничего агрессивного.

На нём был упомянутый тяжёлый плащ. Под ним я видел кожаную броню, усиленную металлическими пластинами на груди и плечах. Его сапоги были на толстой подошве и сильно поношены, явно сделанные для горной местности. На широком поясе у него висели различные мешочки и инструменты, хотя в тусклом свете я не мог разобрать их назначение.

Топор в его руках определённо был выкован из Зильберхерца. Металл имел тот характерный серебряный блеск, который я видел на товарах, продаваемых торговцами в городе. Оружие было явно сделано для кого-то его роста и телосложения, с рукоятью, пропорциональной его коротким рукам, и достаточно тяжёлым лезвием, чтобы выжимать максимум из его природной силы

Его руки были покрыты шрамами и огрубели так, как я, кажется, никогда не видел. Не думаю, что за обе свои жизни я встречал человека с такими руками.

Он сидел и наблюдал за мной. Место он выбрал удачно, с видом и на город, и на долину за его стенами.

То, что я не почувствовал его магически и не увидел, это одно, но я его и не услышал, и не унюхал. Для обоих случаев причиной, скорее всего, был ветер, который здесь был довольно сильным.

— Я хотел узнать, нет ли здесь дорог вниз, — объяснил я через мгновение, опуская посох. — Этот участок стены показался мне наименее защищённым, да и при таком шуме обычно тянет монстров.

Дворф хмыкнул.

— Большинство из них мы вычистили неделю назад. Снаружи на эту скалу не взобраться, нанятые маги постарались. Потому-то мы здесь и шахту заложили, её так удобнее оборонять, — ответил он, изучая меня. — Не припомню, чтобы я тебя здесь раньше видывал.

Я склонил голову в знак согласия.

— И не смог бы, — ответил я, глядя на город внизу. — Я только сегодня прибыл. Я Альберт, маг.

— Диковинное имечко, — сказал он в свою густую бороду. — А я Берг, воин.

Я кивнул.

Этот разговор уже начинал меня раздражать. Не из-за какой-то личной неприязни к дворфу; наоборот, его объяснение, почему нет дорог вниз, уже расположило меня к нему. Но боль делала меня дёрганым, а нрав — вспыльчивым.

Я знал, что пока не могу уйти. Я понимал, как должны работать социальные взаимодействия; просто сказать «мне пора» или, того хуже, развернуться молча — значило бы выглядеть подозрительно. Потому-то я промолчал, собираясь с мыслями и внутренне готовясь держать себя в руках.

К моему удивлению, молчание затянулось. Я смотрел на город внизу, но даже так слышал, как Берг слегка пошевелился — звякнул металл на его одежде.

— Ты авантюрист? — спросил он после нескольких минут молчания.

— Нет, — просто ответил я. — Я исследователь. Изучаю редких монстров.

Дворф снова хмыкнул. Обычно я бы удивился, как я ухитряюсь считывать в этом хмыке и признание, и лёгкое одобрение, но сейчас я был не в форме, да и демоническая «социальная чуйка» давно вошла в привычку.

— Таких в этих краях хватает, — наконец медленно произнёс он.

И снова на несколько минут воцарилась тишина. Я услышал, как он снова пошевелился за моей спиной. Что-то звякнуло.

Внезапно я услышал звук льющейся жидкости и резкий смрад алкоголя.

Я обернулся и увидел, что дворф наполняет... кружку. Каким-то алкогольным напитком. Похоже, он сидел на небольшом бочонке.

Будь я человеком, мои брови, вероятно, уползли бы на лоб — настолько я озадачился.

— Ты разве не в дозоре? — спросил я, чувствуя раздражение от такой халатности.

Дворф моргнул, взглянув на меня.

— А как же. Это же просто эль, — сказал он, как будто это всё объясняло. — Пока это бочонок-другой, он меня только согреет.

Как демон, я знал, как пахнет пиво. Это же пахло скорее чистым спиртом. Таким лошадь можно было бы уложить одним стаканом.

Дворф истолковал моё молчание и долгий взгляд по-своему.

— Если хочешь кружку, у меня запасная есть тут, — сказал он, показывая на упомянутую металлическую кружку, привязанную к его поясу вместе с несколькими мешочками и небольшими ножами.

— Этот бочонок зачарован, — сказал я, сосредоточив на нём взгляд.

Он гордо хмыкнул.

— Ага, работа моей тётки. Держит эль всегда холодным, — кивнул он сам себе, закручивая кран. — Лучшая магия, которую я видывал.

Тревожило то, что я не мог понять, серьёзно он это говорит или нет.

Дворф вновь истолковал моё молчание по-своему.

— Тебе бы на праздник сходить, — непринуждённо сказал дворф, аккуратно поставив первую кружку и достав вторую. — Трудно понять, как вы, люди, стареете, но на мой взгляд, ты ещё молод. Таким весельем... нужно наслаждаться в твоём возрасте.

Говорил он грубовато. Не то чтобы он хотел показаться недружелюбным или неприветливым, просто, видимо, не привык к долгим разговорам.

— Я не люблю толпы, — медленно сказал я, немного отстранённо, пытаясь понять внезапное желание дворфа дать мне жизненный совет. Я предположил, что всё ещё нахожусь под подозрением из-за того, что взобрался на скалу. — Слишком шумно, слишком тесно... меня это нервирует.

Дворф понимающе хмыкнул и протянул мне одну из кружек.

На мгновение во мне вспыхнул гнев. Я видел, как он наливал пиво во вторую, но не связал одно с другим. Он был слишком рассеян. Слишком отвлечён.

Мгновение спустя я заставил себя отбросить гнев и принял кружку.

Я не хотел пить алкоголь. Он на меня не действовал, и вкус для меня ничего не значил. Но мне было немного любопытно, каково на вкус дворфское пиво.

— Да не угаснут пламя очага и горна! — произнёс мужчина то, что, как я думаю, было традиционным тостом, поднимая свою кружку ко мне.

После секундного колебания...

Мы чокнулись.

— Да не угаснут пламя очага и горна... — повторил я, и мы оба залпом отпили.

Первый глоток поразил меня, словно глава из «Откровения». Это было не водянистое массовое пойло, какое заполонило рынки Земли в моей прошлой жизни. Дворфский напиток был плотным, почти «жевательным», со сложной гаммой, которая раскрывалась на нёбе слой за слоем.

Сначала был богатый, насыщенный солод, с глубокой карамельной сладостью, говорившей о зёрнах, обжаренных до совершенства. Но под этой основой скрывалось нечто совершенно иное. Минеральный оттенок, который я сразу узнал, — он исходил от... минеральной воды! Он добавлял свежее, чистое послевкусие, которое пробивалось сквозь естественную тяжесть пива, не умаляя его характера.

Я сделал ещё один долгий глоток, позволяя жидкости как следует обволакивать рот. Газация была слабее, чем я помнил у коммерческого пива с Земли, но это только улучшало текстуру. У этого пива было тело. Содержание. Каждый глоток нёс в себе вес и аромат, которые приятно задерживались на языке.

Хмель ощущался, но был сбалансирован, придавая ровно столько горечи, чтобы солод не становился приторным. Ничего общего с агрессивно «хмельными» индийскими элями, которые были в моде до моей смерти, и не безвкусные лагеры, которые доминировали на массовом рынке. Это было пиво, таким, каким его и должны были варить. Питательное, созданное с мастерством, а не спроектированное для максимальной прибыли бездушными и богопротивными корпоратами, что стремятся осквернить всё священное в Фатерлянде.

Третий глоток убедил меня окончательно. Содержание алкоголя было не просто выше, чем у стандартного земного пива; оно, вероятно, было сопоставимо с разбавленной водкой. Но каким-то образом он был так хорошо интегрирован, что крепость усиливала, а не перебивала вкус. Лёгкое жжение, которое он добавлял, когда пиво спускалось по горлу, было просто потрясающим художественным штрихом. Послевкусие было долгим и согревающим, с нотками мёда и чего-то, что могло быть дикими травами, собранными на горных склонах.

Это... дворфы действительно превзошли мои ожидания.

— Потрясающе, — честно сказал я, глядя в пустую кружку. Я не мог почувствовать радость от такого изумительного напитка, но мог сказать, что на всех уровнях это было наслаждение, которое я бы полюбил, будь я человеком. — Лучшее пиво, что я когда-либо пробовал.

— Да потому что вы, люди, пьёте ослиную мочу и зовёте это элем, — проворчал Берг, но с некоторым одобрением в голосе, обхватив кружку обеими руками. — А иной раз ещё и осла сперва спаиваете нормальным элем, так у вас, людей, и выходит то, что вы величаете «хорошей варкой».

От такого презрения в его голосе я сразу понял, что попытка защитить человеческие пивоварни может нажить мне врага на всю жизнь.

— Я не видел здесь никаких ферм, — медленно сказал я, взглянув на дворфа. — И уж точно не видел ячменных.

Берг обиженно фыркнул.

— Многие из наших перебрались в Штрумкамские шахты из окрестных деревень. У нас буквально в крови испытывать восторг, когда строят хорошую, правильную шахту. А многие и не переезжали. Большая часть еды, что ты попробуешь в городе, как раз из тех деревень и идёт.

Я кивнул. Это имело смысл.

— А ещё, ты... держишься на удивление хорошо, — Берг внимательно на меня посмотрел и кивнул, будто был приятно удивлён. — Большинство твоего племени и кружки настоящего эля не выдерживает.

— Думаю, ты ещё не встречал никого из моих настоящих сородичей, почтенный дворф, — сказал я, позволив себе покачать головой. — Я стараюсь не пить, но попробовать совсем иной тип эля... неожиданно, — честно размышлял я, глядя на кружку в руках. — Я был уверен, что в этом мире уже не осталось ничего столь хорошего, и всё же... — я осторожно снова качнул головой, стараясь не сдвинуть капюшон, скорее по привычке, чем по необходимости. — Мне надобно ещё раз поблагодарить тебя за это напоминание.

Пить алкоголь для меня сейчас было бессмысленно. Как и есть хорошую еду; она пропадала даром на моём языке. Но собирать такие воспоминания... было не бессмысленно.

Однажды я снова стану человеком. Однажды я смогу пережить такие моменты и по-настоящему насладиться ими.

Так что моя благодарность была искренней, насколько может быть искренней благодарность демона. Я не мог чувствовать признательность, но я чувствовал удовлетворение от того, что сделал что-то значимое. Пусть и малое, но когда я думал об этом как о чём-то, чем смогу насладиться в будущем... я находил в этом смысл.

— Тут уж не поспоришь, — сказал он через миг. — Немного нас по миру осталось. Большинство живут там, куда вы, люди, обычно и не суётесь.

Из того немногого, что я знал о дворфах этого мира, они действительно соответствовали фэнтезийному стереотипу... до определённой степени. Они предпочитали жить в горах, обычно на землях, где их родовые кланы жили поколениями.

Но в отличие от привычного мне тропа, здесь не было известных подземных городов. Ни Одинокой Горы, ни Мории. В основном просто деревни и время от времени шахтёрские городки.

— Со временем это изменится, — тихо сказал я. — В конце концов человечество разрастётся так, что не останется неизведанных земель. И загадок станет куда меньше.

Дворф усмехнулся, качая головой.

— Не думаю, что доживу до такого дня, — сказал он с искренним весельем. — Такое невозможно, пока жив Король Демонов.

— Король Демонов однажды будет повержен, — сказал я без тени сомнения в голосе. — Это лишь вопрос времени.

Берг некоторое время не отвечал.

— Да. Пожалуй, всё когда-нибудь кончается.

Я кивнул.

Мы провели всю ночь на вершине утёса, который служил стеной шахтёрского городка.

Мы смотрели на празднества внизу, вплоть до самого рассвета.

Мы говорили о множестве мелочей. Порой мне было непросто, но я добыл достаточно полезных сведений о местности и самом городе, чтобы беседа не стала мне в тягость.

Терпимость Берга к длинным паузам — судя по всему, для него вполне уютным — на редкость выручала: я успевал собраться с мыслями перед следующей репликой.

Когда на следующее утро я уходил, к моему удивлению, настроение у меня вовсе не было скверным.

* * *

...я снова пропустил несколько дней записей, пока обустраивал базу. Жаль, но, как и в Тифхольце, это было объяснимо.

Местные карты оказались очень полезны. Поколения дворфов, живших в горах, оставили бесценное для меня картографическое наследие. Там, где древние документы, которые я мог вспомнить с помощью Резонирующей Души, показывали лишь смутные отметки рельефа, их подробные карты раскрывали каждый значимый ориентир в этом хребте. Не исчерпывающе, конечно, — ни одна карта не способна зафиксировать каждую скрытую пещеру или логово монстра, — но что касается крупных объектов, вроде целых долин, их знания были весьма полными.

Долина Дорнпасс оправдывает своё название в самом буквальном и, пожалуй, захватывающем смысле.

Уже сам подход к ней должен был меня насторожить. В отличие от ухоженных дорог, ведущих к городу Штурмкам, тропа здесь быстро превращалась в едва заметные звериные тропы, вьющиеся среди всё более враждебной растительности. Сам воздух, казалось, становился плотнее по мере спуска, таким тяжёлым, с почти сладковатым запахом, который меня насторожил. Что, учитывая мои демонические чувства, было серьёзным звоночком.

То, что сначала казалось просто долиной, заросшей колючками, оказалось сложной экосистемой, построенной на взаимной вражде и адаптации. Колючие лианы, давшие этому месту название, действительно здесь господствовали; массивные, хищные наросты, тянущиеся от древних деревьев. Их змеевидные усики с хищной разумностью охраняют каждый источник воды. Но они лишь одна из напастей здесь.

Монстры — то есть мутировавшие животные, а не «истинные» монстры с ядром — поразительно приспособились к этому колючему царству. Я наблюдал несколько видов бронированных четвероногих: их толстые шкуры были в шрамах, но функциональны, и, кажется, у них были какие-то симбиотические отношения с лианами. Они двигаются по установленным коридорам, стараясь не вызывать охотничью реакцию растений, в то время как лианы позволяют им проходить в обмен на... что-то. Возможно, они служат мобильными санитарами, уничтожая мелких существ, которые могут повредить корневую систему растений.

Надо потом исследовать этот момент.

Что ещё интереснее, я видел воздушных хищников с кристаллическими крыльями, которые с хирургической точностью рассекают скопления лиан. Эти существа, кажется, собирают определённые части колючих растений не для пропитания — по крайней мере, я ни разу не видел, чтобы они съедали то, что украли, — а чтобы использовать ядовитые выделения растений как покрытие для своих когтей. Их гнёзда, расположенные высоко на немногих свободных от лиан деревьях и скалах, блестят от собранных там фрагментов шипов.

Истинные же монстры представляют совершенно иную динамику. Я видел нескольких, но большинство из них, казалось, были больше заинтересованы в уничтожении заросших лианами деревьев вокруг, отвоёвывая себе территорию.

Добыча воды, как я и подозревал, остаётся в этом месте центральной проблемой, управляющей всей местной жизнью. Немногочисленные по‑настоящему безопасные источники здесь, по-видимому, представлены высокогорными родниками, где колючие деревья не могут укорениться. Эти места стали своего рода нейтральной территорией, хотя и яростно оспариваемой.

Больше всего завораживает очевидная иерархия, которая здесь сложилась. Самый крупный монстр, которого я наблюдал, — возвышающееся нагромождение парящих каменных сегментов, окутанных потрескивающей энергией, — кажется, властвует над центральной частью долины. Даже самые агрессивные «биологические» хищники обходят это существо стороной, а сами колючие лианы отступают в его присутствии. Я чувствовал его ману, и этот монстр казался сильнее меня.

Хотя я всё ещё мог бы победить его в бою. Особенно видя, насколько он был пассивен, я, вероятно, мог бы подготовить поле битвы перед столкновением.

При всей своей сложности и опасности долина Дорнпасс предлагает именно ту изоляцию, которая мне необходима. Многоуровневые угрозы гарантируют, что случайное исследование невозможно, и даже опытным авантюристам потребуется серьёзная подготовка, чтобы выжить здесь больше нескольких часов.

Последние несколько дней я как раз занимался тем, что вырезал для себя кусок заросших лианами земель. Укрыт лианами или нет, но это всё ещё был лес, так что создание уединённого участка здесь было вопросом опыта, которого у меня было в избытке.

Если соседние долины столь же интересны — или столь же полны разных тварей, — то моя экспедиция сюда оправдалась сполна.

Я откинулся на спинку кресла, погрузившись в мысли.

Магическая лампа заливала светом мой кабинет. На широком столе передо мной были разложены заметки. На небольшой подставке лежал пергамент, а за ним стопка таких же листов, исписанных механически ровным почерком. Я сразу понял, что это сделано либо машиной, либо заклинанием — каждый символ был абсолютно идентичен другому.

Сейчас я внимательно изучал содержание пергамента и делал пометки на листе перед собой. Мои глаза скользили по пергаменту, символ за символом, слово за словом, строчка за строчкой.

Я не просто переписывал или переводил. Я расшифровывал.

Моя магия периодически вспыхивала: я безжалостно использовал Резонирующую Душу, чтобы шифровальный ключ снова и снова появлялся у меня перед глазами. Я был почти уверен, что уже выучил его наизусть, но не хотел по неосторожности исказить хотя бы одну строку. Пока что я не обращал внимания на смысл переписываемых мной слов, так как был слишком поглощён самой расшифровкой.

Когда я послал фамильяра в Город Магии, Аубёрст, я не слишком-то верил, что курьер вообще туда доберётся.

Правда в том, что у меня никогда не было возможности как следует проверить пределы магии призыва. Я понятия не имел, насколько реально ожидать, что один-единственный фамильяр пересечёт полконтинента с увесистой посылкой, не говоря уже о том, чтобы благополучно вернуться. Учитывая, что я собирался покинуть Тифхольц в течение года, у меня просто не было времени как следует испытать тот единственный гримуар по призыву, на который я случайно наткнулся. И всё же надеяться, что мои труды доберутся до Города Магии, было лучше, чем не делать ничего.

Призыв — сама по себе завораживающая тема. Грубо говоря, «призыв», вопреки своему названию, это процесс создания существа из чистой маны. Если углубляться, то, чтобы объяснить, почему эту школу магии называют именно так, пришлось бы углубиться в лингвистические тонкости, присущие этим землям. Если вкратце, «призвать» здесь означает скорее «создать», «воплотить из ничего», а не «вызвать откуда-то».

Что до самой магии, то первое и самое важное правило этой школы гласит: для призыва всегда требуется катализатор. Как Фрирен для своего заклинания был нужен рог теневого дракона, так и любому призывателю что-то нужно. Обычно не столь редкое, как у эльфийки. Но важно отметить, что катализатором служит затвердевший фрагмент монстра, у которого когда-то было сердце. Однако требования ритуалов призыва почти всегда куда конкретнее, чем «любой катализатор». Нельзя призвать летающего фамильяра из фрагмента наземного монстра или боевого — из останков крошечного безобидного грызуна, и так далее.

Заклинатель использует заранее подготовленные шаблоны и «память», заключённую в катализаторе, чтобы воссоздать существо, достаточно похожее на исходного монстра. Но оно получается неизмеримо ослабленным и искажённым. Лишённым воли, потенциала для роста, настоящего разума (если такой был у оригинала) и способности естественным образом восстанавливать свою ману. Большинство монстров восполняют энергию буквально из воздуха, просто игнорируя закон сохранения энергии — как, в общем-то, и многое в магии. Призванным существам, в отличие от них, обычно приходится потреблять некую биомассу, чтобы пополнять запас маны. Что именно они способны перерабатывать, зависит от заклинания. Выглядят призванные существа тоже часто совсем иначе, чем обычные монстры: они бывают ярких цветов, порой полупрозрачные — одним словом, их магическая природа до боли очевидна.

Обычно их внешний вид намеренно делают отличным от монстров, чтобы их было легко различить.

По сути, мой курьер-фамильяр и был таким созданием. Призванным мной, хотя я и тщательно следовал шаблону из гримуара. Сам ритуал был невероятно сложным, хоть и недостаточно, чтобы имитировать настоящее живое существо. По своей природе ритуалы призыва куда более механически сложны, чем любая другая магия, которую я когда-либо применял.

Магию призыва редко используют, «кидают» как обычные заклинания. Это скорее ритуалы, которые могут длиться часы, а то и дни. В основном потому, что гравировка сложных узоров заклинания, диктующих поведение марионетки, требует времени и усилий. Насколько я понял, это во многом похоже на големантию — разница лишь в типе «марионетки». Големантия использует физические материалы для создания магической, заранее запрограммированной куклы. Призыв — останки монстров. По сути, инженерные принципы и идеи обеих школ во многом схожи.

Обе эти школы магии были мне весьма интересны, поскольку они, казалось, примыкали к той области, которую мне нужно было изучить. Но пока у меня и так хватало заклинаний для освоения, а достать книги с теорией по этим конкретным предметам было на удивление трудно. А мне нужна была именно теория, а не только гримуары. Повторять чужие ритуалы для меня было не так важно, как понимать лежащие в их основе принципы.

Так или иначе, возвращение моего фамильяра стало приятным сюрпризом, а вот объёмная посылка — полной неожиданностью.

Глаза у меня не уставали, как и мои руки. Однако я начал ощущать лёгкую дурноту в голове; предвестницу мигрени. Такое случалось, когда я слишком долго был гиперсконцентрирован на работе, занимаясь сложными вычислениями или визуализацией.

Демоны — существа магические, а не биологические, но и у нашего «железа», похоже, есть свои ограничения. Я сталкивался с ними нечасто, но они существовали.

Я решил не обращать на это внимания и работать дальше. Я расшифровал уже примерно две трети того, что, как я был уверен, являлось вступительным письмом и шквалом критики, за которыми следовал научный текст.

Когда я впервые отправлял своё письмо в Абёрст, я долго размышлял, как это лучше сделать.

Я не хотел представляться, но хотел, чтобы получатель понял, от кого оно, и чтобы канал связи был защищён. Мне требовался и способ идентификации, и способ обезопасить переписку.

Шифр идеально решал обе задачи.

Я провёл несколько тестов и понял, что если в качестве основы используется другой язык, то даже демону вроде меня, с нашим врождённым, почти магическим лингвистическим даром, читать шифр трудно.

О, я не сомневался, что наверняка существуют заклинания и способности, позволяющие «в лоб» вскрывать большинство кодов, но мне пока такие ещё не встречались.

Впрочем, сказать «шифр сработает» это одно, а придумать хороший, который профессионал не взломает за неделю, совсем другое.

Работа с шифрами, откровенно говоря, не входила в мою профессию в прошлой жизни. Я, конечно, сталкивался с ними, но обычно в древних трудах или письмах, которые уже были расшифрованы и представлены в читаемом виде. Либо же это были фрагменты с нераскрытыми шифрами, с которыми у меня не было ни единого шанса справиться самостоятельно.

Я не был специалистом ни в лингвистике, ни в криптографии. Нецифровые шифры вышли из моды ко второй половине XX века, так что сомневаюсь, что даже у большинства военных по всему миру была нужная квалификация.

Но я любил смотреть подробные образовательные материалы по темам, смежным с моей сферой деятельности.

Ирония в том, что моя диссертация и познания в конституционной, социальной и экономической истории делали множество тем смежными с моими интересами, если не прямо входящими в них.

Так уж вышло, что я знал о шифре, который с XVII века использовала одна французская королевская семья. Однажды я видел его подробный разбор в одном видео. Из любопытства я даже пролистал справочные таблицы для расшифровки. Это было в те времена, когда я работал с оригиналами писем, готовя статью для университетского журнала.

И хотя обычно всё это давно бы выветрилось из памяти — моё знакомство с темой было очень поверхностным, — с моим проклятием достаточно было один раз что-то увидеть или услышать.

В итоге я записал и сам шифр, и справочник по его составлению и расшифровке. Я называю это «справочником», но на деле это был скорее наполовину заполненный журнал.

Наконец я закончил.

Окинув взглядом небольшую стопку листов, я перевернул их, покачал головой и аккуратно отложил перо, не забыв тщательно его прочистить. Мысли мои были уже далеко.

На мгновение я позволил себе передышку.

Затем, снова открыв глаза, я сосредоточился на расшифрованном послании.

«Редко какой незнакомый маг способен меня удивить, но, признаю, тебе это удалось. Только по этой причине я иду тебе навстречу и соглашаюсь использовать этот твой шифр. Вопреки тому, что ты, похоже, думаешь, ты не первый, кто копается в сердце монстра. Однако ты первый, кто смог проявить столько терпения, и полагаю, практическая польза твоих исследований прямое следствие этого.»

Неформальный тон письма меня не слишком удивил. Я ничего не знал о порядках в Аубёрсте. Может, у местных магов был этикет северной знати (как в аниме), а может, и нет. В любом случае, я даже не знал, как в этом мире вообще принято писать письма.

Мне понравился прямой и деловой стиль этого мага, пусть даже в его тоне и сквозило некоторое снисхождение.

«Скажу откровенно: твоё образование ужасно. Для человека, который демонстрирует столько терпения и преданности полевым исследованиям, твоя начитанность оставляет желать лучшего. Исправляйся. Мной были высланы тебе учебные материалы по смежным темам, чтобы впредь мне не приходилось страдать от твоей "новой и уникальной терминологии". Не присылай больше ничего, пока не ознакомишься с существующими трудами и не научишься пользоваться принятыми академическими терминами.»

Я молча кивнул. Критика справедливая, а подарок — щедрый. Мне было очень любопытно посмотреть, какие материалы прислал маг.

Я не ожидал такой щедрости; обладай я эмоциями, я бы, наверное, испытал благодарность.

Что до критики, я прекрасно понимал важность единой терминологии. В моём мире в последние годы перед смертью было много вещей, которые я ненавидел. Среди них повальное неумение людей понимать значение слов, которые они используют каждый день.

Я не был силён в естественных и точных науках, по крайней мере, недостаточно для степени бакалавра. У меня никогда не было таланта к традиционным наукам, пока я не стал тем, кем являюсь сейчас. И всё же я осознавал, насколько важна универсальная терминология, особенно для общения специалистов при обсуждении точных наук. В академических кругах терминология — это способ сэкономить время и нервы всем участникам при обмене сложными идеями. К магии это относится в полной мере.

Просьба придерживаться стандартов Города Магии была вполне разумной, и резкий тон меня не смущал. Представляю, как непросто было продираться через мои исследовательские журналы. Человек на том конце просто выпускал пар.

«Теперь, когда с этим разобрались, ниже приведены исправления некоторых твоих теорий, в ошибочности которых я ничуть не сомневаюсь. К письму приложены ссылки на соответствующие тома и страницы, где можно посмотреть первоисточники. Впрочем, кое‑что из написанного тобой такой откровенный бред, что я даже не стану это комментировать. Если ты как следует изучишь присланные материалы, то легко всё поймёшь.»

Это было больше, чем всё, что я мог надеяться получить, отправляя те письма.

Да это же бесценно! Если этот маг действительно может, пользуясь своим положением в Аубёрсте, проверять мои теории — хотя бы по их библиотеке, не говоря уже о практических экспериментах, — это может ускорить мою работу до невероятных темпов!

Чувствуя тусклое волнение в груди, я взглянул на вторую страницу расшифрованного письма.

«Как бы то ни было, умалять твою работу я не стану. Проделанное тобой интересно и, должно быть, было невероятно трудно. Твои материалы были представлены Совету Магов, и они тоже это признают. Надеюсь, ты и впредь будешь нас приятно удивлять.

С.»

На этом личное письмо заканчивалось. Сразу за ним следовал разбор одной из моих теорий.

При том один из наиболее широких разборов — о странном состоянии застывшей магии, из которой состоит ядро. Даже беглого взгляда хватило, чтобы понять: критика там была беспощадной. Это неудивительно; та теория была скорее выстрелом наугад. Я даже удивился, что её вообще удостоили внимания, ведь автор обещал не комментировать мой «откровенный бред».

Вместо того чтобы вчитываться, я откинулся на спинку кресла, позволяя себе чуть передохнуть.

Всё это... было невероятно многообещающе! Уже по тому, как в пух и прах разнесли одну из моих гипотез, было ясно: мой собеседник действительно знающий маг. Моя авантюра окупилась с лихвой!

Жаль только, на этот обмен письмами ушло... около семи лет.

* * *

Несколько десятилетий спустя

— ...а потом она просто рассмеялась! — Эйген в отчаянии всплеснул руками, расхаживая взад-вперёд по узкому переулку между задней стеной пекарни и колодцем. — Прямо мне в лицо! Будто я рассказал ей самую смешную шутку на свете!

Эйген был мускулистым парнем, на удивление хорошо сложённым для своих лет. Ростом он был выше сверстников и своих товарищей и держался с какой-то неуёмной мальчишеской энергией. Его песочно-русые волосы были острижены коротко, по‑деловому, а его золотистые глаза постоянно бегали по сторонам. Он был одет в прочную тунику из тёмно-синей шерсти, на предплечьях у него — усиленные кожаные наручи, а хорошо подогнанные коричневые штаны заправлены в высокие сапоги, удобные для движения. У него на поясе висел тренировочный меч, и весь его вид говорил о том, что он серьёзно относится к боевой подготовке, даже если его характер порой это опровергал.

Заудерн, сидевший на каменном краю колодца, сочувственно поморщился, рассеянно перекатывая в пальцах маленький камешек.

— Может... может, она подумала, что ты просто прикалываешься?

Заудерн был чуть ниже Эйгена, долговязый, будто ещё не совсем выросший в свои руки и ноги. Его тёмно-каштановые, давно не стриженные волосы частично скрывали зелёные глаза. Он сутулился, хотя тонкие черты его лица обещали, что со временем он превратится в красавца. Одет он был проще: в простую льняную рубаху, видавшую лучшие дни, с небольшими прожжёнными пятнами на рукавах от магических неудач, и в кожаный фартук, который был ему великоват и явно достался по наследству.

— Прикалываюсь? — Эйген резко развернулся, его голос слегка дрогнул. — Я спросил, не хочет ли она посмотреть, как я выполняю приём «Падающий лист», которому меня научил Шарф! Где тут прикол?! — выпалил он. Его веснушчатое лицо, как всегда открытое и выразительное, мгновенно отразило его возмущение.

Глюэн, прислонившийся к стене пекарни со скрещёнными на груди руками, наконец подал голос:

— Потому что девчонкам плевать, как ты машешь мечом, балбес. А ещё потому, что в детстве ты её постоянно доставал, она из‑за тебя тогда вечно ревела. С чего ты взял, что сейчас предложить ей посмотреть, как ты выпендриваешься, это хороший способ произвести на неё впечатление?

В отличие от двух своих друзей-людей, Глюэн был дворфом. Он был ниже их ростом, но в плечах заметно шире. У него были густые, непослушные рыжевато-каштановые волосы, и, в отличие от приятелей, у него уже пробивалась щетина, которую он упрямо отказывался сбривать, надеясь, что она поскорее вырастет в усы и бороду, отчего выглядел он немного нелепо. Тем не менее, для его лет руки у Глюэна были толщиной с небольшое полено; казалось, он мог голыми руками свернуть шею быку. Одежда мальчика была практичной и огнеупорной: тяжёлая хлопковая рубаха угольно-серого цвета, кожаные штаны, которым не страшны искры, и ботинки на толстой подошве с металлическими вставками. Поверх этого он носил кожаный жилет со специальными петлями для инструментов, сейчас пустыми. Любой с первого взгляда понял бы, что он — подмастерье кузнеца.

— Я не выпендривался перед ней! — вспылил Эйген. — Я просто месяцами пахал, чтобы у меня всё получилось, и это выглядит суперкруто, а ещё это очень сильный приём! Это...

— Это выпендрёж, — отрезал Глюэн ровным тоном. — И Клуг это понимает. Молодец, что тут скажешь.

В определённом возрасте все мальчишки интересуются мечами; друзья Эйгена не были исключением. К несчастью, ученик воина был тем ещё хвастуном и единственным, кто обучался настоящему боевому искусству, так что остальным двоим его демонстрации тренировок осточертели ещё много лет назад.

Заудерн нервно кашлянул:

— Ну, я имею в виду, Клуг всегда была... умной. Очень умной. Может, тебе стоило просто поговорить с ней о чём-то, что ей интересно? Например... эм... — он запнулся, явно с трудом подбирая слова.

— Например, о чём? — с досадой потребовал Эйген, вскинув руки. — О книжках? Я не читаю ту скукотищу, что читает она. Все эти травки и прочая дрянь, да это же самое унылое, что только есть...

— Ты вообще не читаешь. Может, просто отстанешь от неё, — прямо сказал Глюэн, скрестив руки на груди.

Эйген обернулся к нему.

— Легко тебе говорить! Когда ты сам в последний раз разговаривал с девчонкой, которая не покупала что-то в кузнице твоего мастера?

Что-то мелькнуло на лице Глюэна... слишком быстро, чтобы разглядеть, но Заудерн заметил. Он знал, что Глюэн многое принимает близко к сердцу и может дуться целыми днями, и тень в его глазах говорила, что юный дворф раздосадован.

— Это... это другое, — пробормотал Глюэн, отталкиваясь от стены.

— Чем это другое? — надавил Эйген, почувствовав слабину.

— Просто другое, — челюсти Глюэна сжались. — Не всем же нужно выставлять себя дураком, бегая за...

— О, да ладно! — внезапно ухмыльнулся Эйген, его смущение улетучилось перед новой мишенью. — Так всё-таки кто-то есть, да? Кто это? Дочь бондаря? Та девчонка, что работает в...

— Никого нет, — твёрдо сказал Глюэн, но уши у него слегка покраснели.

Заудерн сдержал улыбку. При всей своей напускной невозмутимости Глюэн, как и другие ребята, был всего лишь четырнадцатилетним и паршиво умел что-то скрывать.

— Может, оставим это? — тихо предложил он.

— Оставим? — Эйген был в шоке. — Да это самое интересное, что случилось за всю неделю! У Глюэна есть...

Он оборвал фразу на полуслове, его внимание внезапно привлекло что-то на другой стороне площади. Выражение его лица сменилось с озорного на озадаченное.

— Кто это?

Заудерн и Глюэн проследили за его взглядом. По площади шёл одинокий человек, двигаясь с такой тихой целеустремлённостью, что это выделяло его больше, чем тяжёлый плащ, не по сезону накинутый летом.

— Постой, — медленно протянул Заудерн, понизив голос почти до шёпота. — А это не...

— Отшельник, — закончил Глюэн, мгновенно забыв о своём смущении.

Все трое уставились на него. О нём они слышали с самого детства, но видели его крайне редко. Мастер Заудерна упоминал его пару раз. Человек, который жил один в глуши, и жил там ещё до их рождения. А может, и до рождения их родителей.

Мальчишки не знали точно, да и мало кто в городе знал. О нём ходили лишь истории, одна другой невероятнее.

— На прям уж старика он не похож, — пробормотал Эйген, склонив голову. — Я-то думал, он будет весь... седой, с бородой, сгорбленный ещё...

Этот человек и вправду выглядел моложе, чем о нём рассказывали, хотя с такого расстояния было трудно судить. В том, как он держался, было что-то, что напомнило Глюэну охотников и воинов, захаживавших в лавку его отца. У них была такая же особая, настороженная собранность и спокойная сосредоточенность, как у этого отшельника.

— Мой папаня как-то говорил, что он приходит в город раз или два в год, — тихо сказал Заудерн. — Один раз на фестиваль Эмбервейк, и ещё раз за припасами.

Эйген немного удивился; он думал, что отшельник появляется в городе реже. С другой стороны, во время традиционного дворфского фестиваля, который праздновали в городе, всегда было полно народу, так что заметить одного какого-то человека было почти невозможно, да и пропустить его второй визит в какой-нибудь случайный день тоже было несложно.

Глюэн лишь хмыкнул. Он также знал, что этот человек иногда навещает Берга, сына двоюродного брата его деда, но не видел причин об этом упоминать. Когда он в последний раз спрашивал Берга об отшельнике, тот ворчливо от него отмахнулся и ничего интересного не рассказал.

— Чем он там занимается? — спросил Эйген с тем любопытством, которое вечно доводило его до беды. — В смысле, как можно вообще... десятилетиями жить в дикой глуши?

Глюэн пожал плечами, но не сводил глаз с фигуры.

— Так же, как люди жили до появления городов, наверное.

— Это другое, — возразил Эйген. — То были целые племена, семьи. А этот дядька один.

И было нетрудно понять, что он имел в виду.

Штурмкамская долина на сегодняшний день была почти полностью очищена от действительно опасных монстров, но отшельник жил не в долине. Впрочем, никто из мальчишек не знал, где он живёт; они даже не были уверены, знал ли кто-нибудь в городе, но, по крайней мере, так гласили ходившие слухи. Будь у того дом в долине, они бы об этом знали.

Но в том-то и дело, что в окрестных горах было опасно; это было общеизвестная, прописная истина. Даже путешествуя по дорогам, торговцам чаще всего приходилось нанимать охрану, в диких местах — и подавно. Только охотники и авантюристы забирались в такие дебри! Пойти туда в одиночку и без подготовки, считай, верный способ сгинуть.

— Он сильный маг, — сказал Заудерн, улавливая его ману. — «Как» тут в принципе неважно. Но вот почему... — юный подмастерье-артефактор вздохнул и покачал головой. Он знал, что гадать бессмысленно.

Его тётка, у которой он ходил в учениках, на его вопрос просто сказала, что отшельник чудак. Но хороший чудак, по её словам.

Словно почувствовав их внимание, отшельник остановился у фонтана в центре площади.

Он коротко огляделся. Не нервно, а скорее машинально, как человек, привыкший быть начеку. На мгновение его взгляд, казалось, скользнул по их маленькой группе, и Заудерн почувствовал странный холодок, хотя лица мужчины из-за глубокого капюшона, который тот всегда носил, они толком разглядеть не могли.

— Как думаешь, он знает, что мы на него смотрим? — прошептал Заудерн Эйгену, который стоял рядом.

— На него все смотрят, — заметил Глюэн. И действительно, другие горожане тоже приметили гостя, хотя большинство старалось скрывать своё любопытство.

— Интересно, зачем он сейчас в город припёрся, — с любопытством сказал Эйген, наблюдая за мужчиной. — До Эмбервейка ещё целые месяцы, и у него нет ни телеги, ни... ну, никаких сумок при себе вообще.

Оба друга удивились наблюдательности Эйгена, но, стоило это произнести вслух, они тоже увидели то же самое.

— Может, он знает какое‑то народное заклинание...? — не слишком уверенно предположил Глюэн.

Заудерн лишь покачал головой:

— Помните, я говорил, что он два года назад покупал у моей тётки? — он посмотрел на друзей. — Так вот, тогда у него было полно сумок.

Мальчишки промолчали, но было видно: любопытство их задело.

Они наблюдали, как мужчина прошёл мимо таверны и направился дальше вглубь города.

— Думаю, — произнёс Эйген неожиданно спокойным голосом, — нам стоит самим посмотреть, зачем он пришёл.

Глюэн нахмурился:

— Эйген, нет. Это глупо. Мы не будем этим заниматься.

Эйген обернулся к нему, осклабившись:

— Да ладно тебе! Всё равно же нам нечего делать. К тому же вам разве не любопытно?

Заудерн промолчал — он ненавидел спорить с Эйгеном, когда тот заводился... И ещё потому, что ему и вправду было чуть-чуть любопытно.

Глюэн же сдвинул брови. Ему тоже было интересно, но...

— Это неправильно.

Эйген взвёл глаза к небу:

— «Неправильно» то, «неправильно» это... хватит портить всем настроение! — он махнул рукой, приглашая обоих следовать за ним, и, бодро ступая, вышел из переулка. — Мы же ничего плохого не сделаем, просто посмотрим, куда он держит дорогу!

Глюэн и Заудерн переглянулись. Дворф тяжело вздохнул, но, покачав головой, пошёл следом. Заудерн поплёлся за друзьями, как всегда, смирившись со своей судьбой...

* * *

Троица какое‑то время шла за фигурой в плаще, наблюдая, как тот перекидывается словами с дворфами в разных уголках города. Любопытство их распирало — о чём он их спрашивает? — но подойти достаточно близко, чтобы подслушать, они не решались.

В конце концов отшельник вошёл в таверну, и — после короткой перепалки между Глюэном и Эйгеном, где предсказуемо Эйген заводил товарищей, а дворф ворчал — ребята последовали за отшельником.

В этот час таверна не была особо заполнена: народ тянулся сюда под вечер, а не сразу после обеда.

Зайдя внутрь, они заметили, что отшельник сел рядом с...

— Это Берг, — возбуждённо, но шёпотом сказал Эйген.

Глюэн согласился глухим мычанием, очевидно тоже узнав родственника.

Берг был в городе фигурой известной: он участвовал в вылазке, открывшей здесь жилы Зильберхерца, на месте которых и вырос нынешний город. Он же помогал основывать и оборонять первый рудник, вокруг которого со временем сложилось поселение, — словом, местная легенда. Сильный воин, к мнению которого прислушивались: и бургомистр, и наёмники не раз спрашивали его совета.

Пока друзья стояли столбами, ситуацию спас Заудерн.

Ученик артефактора приветливо улыбнулся тавернщице, которая уже лавировала к ним, и без заминки заговорил:

— Э‑э, п‑привет, Мунтер... — обратился он к девушке. — Можно занять вон тот столик? — он показал на уютное место у стены, не слишком далеко от столика, где сидели отшельник и Берг. — Хотим быстро перекусить.

Мунтер широко улыбнулась, взгляд её задержался на Глюэне — она узнала парня, который работал неподалёку и иногда заходил сюда поесть. Заудерна, хоть сам он и узнал солнечную, милую тавернщицу, она, похоже, не помнила.

— Конечно! Вы же друзья Глюэна, да?

Теперь все мальчишки обратили на неё внимание. Глюэн, впрочем, только что‑то недовольно пробурчал себе под нос.

Никто не обратил на это внимания — все знали, что он так делает.

— Ага, — расплылся в улыбке Эйген. — Пойдёмте, ребята, а то скоро ноги отвалятся! — сказал он не слишком громко, приглашая друзей и, кажется, немного «сыграв» на публику для Мунтер. В его глазах скрывались нетерпение и любопытство.

Они сели, сделали заказ и изо всех сил постарались подслушать разговор двух местных знаменитостей.

— ...это не обрушение двенадцатилетней давности... — донёсся мелодичный, но холодный голос отшельника, и его тут же заглушил звон кружек за соседним столом.

Мальчишки едва заметно подались вперёд, напрягая слух.

— Что он говорит? — торопливо зашептал Эйген.

— Тсс, — шикнул Заудерн.

Как раз в этот момент, когда Мунтер вернулась с деревянными тарелками и кружками.

— Три мясных пирога и по кружке эля, — весело объявила она, ловко расставляя заказ. Небольшая суматоха окончательно перекрыла следующую фразу отшельника.

Из‑под капюшона у него выбивались пряди светлых волос, но его лица всё равно почти не было видно. Профиль Берга, напротив, читался хорошо; мальчишки видели, как на нём проступает серьёзность.

— ...трагедия, но ты прав... — долетел ещё один обрывок, на мгновение в таверне стало тише.

— Он сказал «трагедия» или «трахея»? — пробормотал себе под нос Глюэн.

Прежде чем кто‑то успел ответить, у стойки заржали охотники, и несколько следующих предложений утонули в хохоте. Мальчишки обменялись раздражёнными взглядами.

— ...не просто шахтёрский несчастный случай, — наконец уловили они; отстранённый голос отшельника прорезал гул таверны.

Заудерн едва не поперхнулся элем:

— Шахтёрский несчастный случай? Он про что вообще?

— Про обрушение в Нордгрубе, наверняка, — шёпотом ответил мрачный Глюэн, назвав далёкую шахту, унесшую множество жизней, когда все трое были ещё младенцами.

Тогда они почти ничего не понимали, но упоминаний о том событии слышали все трое. В те годы активно запускали новые разработки — тогда постоянно находили всё новые жилы, — а Нордгруб вспоминали как мрачное назидание. Напоминание всем, что сначала надо проводить нормальную разведку, а не лезь в камень ослеплёнными жадностью, как в Нордгрубе — шахте, которую открыли «дельцы», решившие сэкономить на всём.

История была всем известна: шахтёры на что‑то наткнулись. То ли на лавовый канал, то ли на один из тех реактивных «огненных» рудных пластов, суть тут не менялась. Когда люди поняли, что что‑то не так, и добрались до этой далёкой шахты, даже вход в неё был наполовину расплавлен, а балки выгорели и рухнули.

Словно в глубине земли безостановочно разгорелось нечто чудовищно горячее. Никто даже не пытался снова открыть эту выработку или вынести тела оттуда. Нордгруб полностью обрушился, сама шахта, вероятно, оплавилась ещё глубже, и при таких температурах от тел не осталось ничего. Само собой, выживших не было. В округе хватало других месторождений, так что к этой шахте никто возвращаться не хотел. Место обходили стороной, считали проклятым: вся растительность вокруг там вымерла от жара.

Грубоватый голос Берга звучал всё отчётливее:

— Ну ты не из тех, кто зря кричит «монстр», — пауза; он отпил из кружки. — Значит, чую, ты там что‑то заметил?

Слово «монстр» заставило всех троих мальчишек застыть с набитыми ртами.

Отшельник коротко кивнул, но ответ утонул в суете — Мунтер пронеслась мимо, собирая пустые кружки. Когда она отдалилась, донеслось:

— ...оборудование в моей мастерской откалибровано...

— Мастерская? — беззвучно спросил губами Эйген.

— ...снова и снова «сбивается», уже неделями...

Как назло, за соседним столом купец решил громогласно сторговаться с приятелем о ценах на зерно, клянясь здоровьем бедной матушки, — и мальчишки из-за этого пропустили, кажется, несколько важных фраз. Эйген шёпотом выругался, пробормотав что‑то про то, что матушкой стоило бы клясться поменьше, если тот так хочет, чтобы она была здоровее.

Они видели, как отшельник говорит ровно и спокойно, почти не меняя позы. Ребята ловили лишь обрывки:

— ...сузил поиск до этой шахты...

— ...периоды активности...

— ...чувствовал там, в глубинах, что‑то...

Глюэн подался вперёд так далеко, что едва не грохнулся со табурета:

— Он про старую шахту Нордгруб говорит, — горячо зашептал он, на этот раз уверенно.

Берг, тем временем, задумчиво глядел в кружку, несколько секунд молчал. Когда он заговорил, его голос стал тише, и мальчишкам пришлось тянуться ушами ещё сильнее:

— ...из меня шахтёр так себе, я в этом...

Остальное заглушила тавернщица, выгружавшая тарелки на стойку: глухие удары разнеслись по всему залу.

— ...держаться подальше... — пробился сквозь шум голос Берга. — ...пару дней без лишнего геройства...

Снова неразборчиво, а затем яснее:

— ...дворфы тоже посмотрят окрестности шахты...

— Вопрос тут, что ты делать‑то будешь?

Ответ отшельника прозвучал сразу и отчётливо:

— Вернусь туда и всё проверю, — он не шелохнулся, даже когда говорил. — Не возражаю я нести дозор, пока твои туда не доберутся. Проведу некоторые пробы. Если это живое существо, я либо убью его, либо в худшем случае отступлю и предупрежу город.

Мальчишки переглянулись, глаза все круглые. Существо? Монстр?

Берг фыркнул, покачав головой:

— Следовало ожидать: ты всё такой же безрассудный. Годы меняются, а ты нет.

Отшельник едва‑едва наклонил голову — для подростков, наблюдавших за ним, это было заметно именно потому, что он почти не шевелился.

— Не вижу, каким образом осторожность, это безрассудство. Впрочем, видимо, такова уж дворфья «тонкость».

Упомянутый дворф не обиделся; он только презрительно фыркнул, отмахнулся и тихо хохотнул — как раз в тот момент, когда отшельник поднялся, явно собираясь уходить.

— В жопу иди, а? Ты последний, от кого я хочу слышать про мой здравый смысл.

— Тебе до здравого смысла как до луны, — Заудерну показалось, что он заметил лёгкую усмешку на губах уже стоящего отшельника.

Берг опустил взгляд на стол:

— Не помирай там, — серьёзно сказал он более высокому мужчине. — Я буду там самое позднее через день, и не один. Тебе не обязательно делать это в одиночку.

— Постараюсь, — отозвался отшельник, и мальчишки так и не поняли, на какое именно опасение Берга он ответил. Лёгким, отточенным жестом он поднял посох в руку — будто тот сам всплыл в ему ладонь, — и дальше он направился к выходу.

Ребята быстро переглянулись; в то же время они видели, как Берг допивает и тоже поднимается — вероятно, чтобы собрать нужных людей.

Некоторое время они молчали.

— М‑мы не можем, — опередил их Заудерн, отчаянно мотая головой. — Э-это слишком опасно! Это же в Лавинской долине, там водятся дикие монстры! Вы сами знаете, туда нам категорически нельзя!

Эйген фыркнул, отмахиваясь:

— Да ладно, втроём мы справимся с парой тварей, — сказал он пренебрежительно, а глаза у него светились возбуждением. — Подумайте только: мы сможем увидеть, как отшельник дерётся! Если хотя бы половина баек о нём правда, он для магов‑искателей то же, что Берг для воинов. Это будет так круто!

Глюэн, как всегда, быстро остудил его пыл:

— Или мы увидим, как он сидит там в лагере день, пока Берг не припрётся с какими‑нибудь крутыми камнетёсами и их помощниками, которых сумеет наскрести по‑быстрому, — подмастерье кузнеца покачал головой. — Сомневаюсь, что отшельник будет нам благодарен, если это окажется монстр.

— Да, это же штука, что расплавила целую шахту! — голос Заудерна дрогнул. — Мы тут ничем не поможем!

— Знаю! — раздражённо отрезал Эйген, мотнув головой. — Но вы не понимаете: нам и не надо к нему подходить или к шахте! Мы просто встанем лагерем подальше и посмотрим. Если что‑то пойдёт не так — побежим в город звать стражу! — горячо объяснил он. — К тому же вам ведь тоже любопытно, нет?

Возразить на это у пары не нашлось слов.

— Парни, нам надо туда идти, — настаивал Эйген. — Он там один. Если с отшельником что‑то случится, если там вдруг правда монстр, некому будет предупредить город! — продолжал он, его глаза горели. — Мы не полезем ему под ноги, мы не будем ему мешать. А если спросят, скажем, что мы рыбу ловили: нашу реку ведь давно переловили.

Глюэн скрестил руки на груди, мрачно глядя в сторону:

— Мне это не нравится. И не втягивай меня в это, Эйген. Клянусь Богиней, в этот раз ты меня ни во что такое не втян...

* * *

— Ты сволочь, — мрачно сказал Глюэн, сидя в том же кусте, что и Эйген с Заудерном. Троица наблюдала за магом, который... что‑то делал у обрушенной шахты.

— Да брось ты уже ворчать, — тихо отмахнулся Эйген. — Тебе было так же любопытно, как и мне!

Глюэн пробурчал что‑то про «сволочей» и «не давать остальным помереть по дурости».

Заудерн, впрочем, не отрывал взгляда от мага, сосредоточенно следя за его действиями и нахмурив брови.

Эйген это заметил.

— Что он делает? — нетерпеливо спросил он.

Заудерн не ответил сразу: отшельник чертил в воздухе линии света и одновременно выкладывал на земле какие‑то геометрические фигуры безмолвным заклинанием, чистым телекинезом.

Контроль маны у этого мага был просто сумасшедший. Но вот что именно он творил...

— Понятия не имею, — неловко признался ученик артефактора, лицо у него застыло в напряжении. — Похоже на... ритуалы, которыми заставляют упражняться учеников. Типа небольших структур, что успокаивают колебания окружающей маны, наверное.

Хотя ничего подобного он раньше не видел.

Похожие зачарования были вокруг мастерской его тётки, где Заудерн учился делать простые магические предметы. Они помогали сосредоточиться и выполнять некоторые тонкие манипуляции с маной, нужные для нанесения долговечных зачарований.

— Теперь, когда ты сказал, я тоже это вижу, — тихо согласился Глюэн.

В отличие от Заудерна, он сам магом не был. Заклинаний он не знал — во всяком случае, пока. Но дед всегда твердил, что настоящий дворфий кузнец должен уметь работать с любыми рудами — в том числе магическими. Так что, как и Заудерна, его с малолетства учили самым базовым упражнениям с маной.

И именно благодаря этому троица и оставалась незамеченной. Заудерн умел естественным образом гасить свою ауру — по крайней мере, пока не двигался слишком быстро и не пытался колдовать или «слушать» ману. Глюэн тоже держал ману скрытой, если сидел абсолютно неподвижно. Эйген же родился с жалким магическим даром, так что его присутствие и вовсе почти не ощущалось.

Насколько знали мальчишки, маги способны «чувствовать» чью‑то ману в основном тогда, когда тот активно колдует — или когда такой маг действительно силён.

— Может, это часть какого‑то сигнального заклинания, — неуверенно предположил Заудерн. — Раз он ищет чудище, значит, оно очень глубоко под землёй. Так что заметить его...

Друмммммм...

Мальчишки застыли.

Слабо, почти неощутимо, но что‑то дрогнуло под их ногами. Глубоко внизу.

Прошло несколько секунд.

Друмммммм...

Они сидели в кустах, боялись шелохнуться.

Друмммммм...

Несколько долгих секунд они ждали нового толчка. Но ничего не произошло.

— Отшельник прав, — мрачно прошептал Глюэн, нервно перебирая рукоять малого, традиционного дворфьего метательного топорика. — Что бы это ни было, это что-то неестественное.

— Ух ты... — протянул Эйген, неуверенно постукивая палочкой по сырой земле и листве у ног. — Это даже не просто толчок, у меня будто ноги завибрировали... даже приятно немного, — добавил он с кривой улыбкой и поднял взгляд. — Слушайте, а вы заметили, что птицы не отреагировали? При подземных толчках они и скотина всегда бесятся...

— П‑птиц здесь и не водилось, — тихо сказал Заудерн. Он отметил это раньше: с тех пор, как они пришли к Нордгруб, вокруг не слышалось птичьих голосов. — Я думал, это просто потому, что место проклято...

— Хм, — так же тихо отозвался Глюэн. — Глазастый. Я не заметил.

Не заметил и Эйген, хотя мастер уже понемногу учил его подмечать мелочи... но получалось у него так себе. Уши у него чуть запылали, и он предпочёл промолчать.

Пока трое перешёптывались, отшельник лишь на миг прервал работу. И тут же углубился в неё снова — кажется, с ещё большей сосредоточенностью.

Они увидели, как он подошёл к одинокому валуну недалеко от входа в шахту и, подняв его посохом, начал что‑то вырезать на этом камне.

— Значит, он тоже это почувствовал, — пробормотал Глюэн то, о чём подумали все. — Интересно, что он делает...

Заудерн не ответил, внимательно наблюдая. Он не мог толком «слышать» ману, пока старательно прятал свою, но пытался хотя бы понять по внешним признакам. Это походило на зачарование! Он готов был поклясться, что видел, как его мастер применял близкие по форме геометрические структуры — но хоть убей, не мог вспомнить, для какого именно зачарования. Одно лишь он помнил: для его, Заудерна, уровня это было ещё слишком продвинуто...

— Поглядим, — только и сказал Эйген, устраиваясь поудобнее.

Он был готов сидеть здесь долго!

* * *

Землетрясение повторилось ещё несколько раз. Мальчишки готовы были поклясться: каждый раз оно длилось дольше и становилось сильнее.

И звук будто бы подбирался ближе...

Часы тянулись; вскоре солнце покатилось к горизонту. И всё же ничего примечательного так и не случилось.

Даже отбиваться от монстров не пришлось. Никто на них не нападал — ни по дороге сюда, ни сейчас, хотя один из троих всё время держал дозор. Для них, парней, это была элементарная предосторожность.

Отшельник закончил работать с валуном уже давненько и теперь в застывшей задумчивости стоял у заваленного входа в шахту. Какое бы зачарование он ни вырезал на камне, оно пока не активировалось — хотя, если Заудерн щурился как следует, он мог уловить тонкие пробеги маны по геометрическим контурам. Значит, задействована серьёзная энергия: вопреки людским представлениям, ману обычно глазом не увидишь.

— Как думаете, чего он ждёт? — прошептал Эйген, переминаясь, у него ноги сводило судорогой: уже почти три часа они сидели в одной и той же позе. — Тут и ежу ясно, что там что-то живое. Разве не лучше было бы подкараулить его, пока оно не выбралось на открытое место?

— Это если у него найдётся, чем защититься от жара, который плавит камень. Ещё и в месте без вентиляции, — так же тихо ответил Глюэн, крепче сжав рукоять метательного топорика. — Нет, биться в шахте, это сущий кошмар. Даже если у него есть заклинания, чтобы расчистить завалы и спуститься.

Заудерн рассеянно кивнул, не отрывая взгляда от фигуры отшельника. В этой абсолютной неподвижности чувствовалось не просто ожидание — скорее, напряжённое «прослушивание» чего‑то. И то, как он держал посох, и лёгкий наклон его капюшона — всё это было жутковато. Напоминало ядовитое насекомое, выжидающее идеальный миг.

Друмммммм...

Вибрация накатила снова, на этот раз сильнее. Заудерн почувствовал, как та ползёт по костям, отчего у него слегка заныли зубы. Изменился и ритм: раньше толчки были беспорядочными, а теперь шли более ровно. И почти не стихали.

— Подбирается к поверхности, — выдохнул он едва слышно.

У Эйгена, несмотря на явную опасность, загорелись глаза:

— Думаешь, оно пытается прорыться наружу? Что это вообще такое, здоровенная кротина?

— Кроты не расплавляют целые шахты, — сухо заметил Глюэн, хотя и сам не сводил глаз с отшельника, выжидая хоть какого‑то признака реакции с его стороны.

Смесь страха, азарта и чистого любопытства наполняла мальчишек.

Отшельник же не шелохнулся. Если его тревожило нарастающее дрожание земли, вида он не подавал. Посох у него был упрятан крепко в камень, а сам он сидел на земле — как будто медитировал. Уже многие часы.

Друмммммм... Друмммммм...

Теперь толчки шли парами, и Заудерну даже почудилось, что от земли идёт жар. Самую малость, но...

— Это только мне кажется, или становится теплее? — спросил он нервно.

Глюэн приложил ладонь к почве, и он её сразу отдёрнул:

— Не только тебе. Земля тёплая.

Что было тревожно: грунт так себе проводник тепла.

Эйген, этот неисправимый оптимист, широко улыбнулся, показав зубы:

— Ну хоть магию настоящую увидим в деле. Когда мы вообще в последний раз видели боевое заклинание?

— Никогда. Потому что у нас ума хватает самим их не искать, — пробормотал Глюэн, но с места не тронулся.

Правда была в том, что, несмотря на растущее беспокойство, все трое были зачарованы происходящим. Такое ведь случается с другими: с героями из сказок или профессиональными авантюристами с подготовкой и снаряжением. А вовсе не с тремя подростками из шахтёрского городка, которым бы сейчас помогать по хозяйству, а не следить из кустов за местной легендой.

Друмммммм... Друмммммм... Друмммммм...

Ритм становился настойчивее — почти как сердцебиение. И с каждым толчком температура продолжала расти. Заудерн заметил: редкие живучие сорняки у входа в шахту начали вянуть, листья сворачивались внутрь, словно пытаясь уйти от невидимого пламени.

Воздух у входа... дрожал маревом. Почти как у горна.

— Гляньте на отшельника, — внезапно сказал Глюэн.

Впервые за всё время он пошевелился. Совсем немного: едва поправил стойку, его посох сдвинулся — ну, на дюйм. Но после часов абсолютной неподвижности даже такой жест казался значительным.

Заудерн облизнул пересохшие губы:

— Что бы там ни было, оно вот‑вот выйдет на поверхность.

Мальчишки выбрали укрытие удачно — за кучкой низкорослых сосёнок метрах в пятидесяти от основного входа и за парой кустов ягоды. Их привлекло сюда не только то, что отсюда хорошо просматривался отшельник, но и присутствие рядом старой обслуживающей дыры. Её едва можно было различить: круглая вмятина в земле, наполовину скрытая осыпью камней и заросшая колючим кустарником, каким‑то образом уцелевшим в этой всё более выжженной участке вокруг Нордгруб.

Заудерн заметил её сразу, но счёл неважной. Проход явно слишком узкий, чтобы туда протиснулся человек — скорее вентиляционный ствол или аварийный лаз для шахтёров. Шириной от силы сполметра; мальчишки даже опирались на груду камней вокруг него, чтобы устроиться поудобнее на долгую засаду.

— У меня ноги затекли, — тихо пожаловался Эйген, меняя позу и прислоняясь к одному из крупных камней, что когда‑то закрывали старую дыру.

— Терпи, — отозвался Глюэн, хотя и сам заметно ёрзал. Он занял позицию по другую сторону провала, используя его как естественное укрытие и поглядывая по флангам — не подкрадётся ли какая тварь.

Заудерн не сводил глаз с отшельника, но незаметно для себя тоже подался ближе к прикрытому проёму: с этого небольшого возвышения было лучше видно за магической работой, которую тот выстраивал. На саму дыру никто внимания не обращал: она казалась такой же мёртвой и заброшенной, как и всё остальное в этом проклятом месте.

Едва мысль оформилась у Заудерна в голове, как рисунок вибраций снова изменился. Вместо привычного глухого «барабана» раздался скрежещущий, царапающий звук — словно по камню тянут металлом, только во сто крат громче.

Скррррраааап... Скррррраааап...

— Это уже не похоже на рытьё, — заметил Эйген; прежний азарт в его голосе сменился настоящей тревогой.

— Нет, — угрюмо согласился Глюэн, нервно косясь на главный вход, где отшельник стоял настороже. — Это похоже на когти.

Никто из них не понял, что звук исходил не оттуда, куда они смотрели. Он поднимался прямо из‑под их ног, по забытой обслуживающей дыре, на которой они последние часы удобно устроились. Старая вентиляционная система Нордгруб была обширной, с множеством выходов по всему склону горы — факт, почти забытый из‑за времени и плохих записей после катастрофического обрушения.

— Тут становится уже слишком жарко, — прошептал Эйген, не отрывая взгляда от главного входа и вытирая пот со лба... и тут он заметил нечто.

Дыра, у которой они сидели, была почти забита. Ветками, листьями, камнями. Но свалившиеся внутрь ветки начали тлеть... и внизу проступал сердитый багряный свет.

— Парни... — голос Эйгена дрогнул так, что друзья сразу насторожились.

Они тоже глянули вниз — и увидели то же самое. Ровно в тот миг перегретый, дрожащий воздух шарахнул из этого отверстия, словно из настоящей печи.

— Оно под нами... — прошептал Глюэн.

— ВАЛИМ! — Заудерн вновь среагировал раньше друзей: схватил обоих за плечи и сорвался ко входу в шахту — прямо к отшельнику.

Тройца кинулись прочь, спотыкаясь, сбивая ногами каменную россыпь и путаясь в корнях, ломясь сквозь редкий подлесок. Хватка Заудерна с его друзей сорвалась почти сразу — и каждый уже нёсся сам по себе, одержимый единственной мыслью: уйти подальше от той жути, что поднимается у них за спиной.

— Не оглядывайтесь! — крикнул Глюэн, хотя голос у него сорвался от бега. Короткие ноги дворфа работали как бешеные, едва поспевая за человеческими; метательный топорик на его поясе бухал о бедро на каждом жёстком шаге.

Эйген, несмотря на выучку, хватал ртом воздух: страх гнал его быстрее, чем ему удавалось бегать на тренировках. Его мысли ломались на обрывки — тлеющие ветки, злой багряный свет, удар перегретого воздуха, как от распахнутой двери горна...

Позади жара становилось пугающе больше. Каменный обод забытого вентиляционного отверстия наливался тусклым красным цветом, камни, наполовину прикрывавшие его, трещали и лопались с хлёсткими щелчками. Кустарник вокруг проёма мгновенно вянул — его сухие ветви вспыхивали, добавляя дыма в и без того густеющий воздух.

Заудерн всё же рискнул оглянуться — и тут же пожалел. Камни вокруг дыры были уже не просто горячими — они начинали плавиться, их края размялись и стекали, как воск. Зрелище настолько противоестественное, что новая волна паники сжала и его без того бешено колотящееся сердце.

— Камни плавятся! — выдохнул он, но слова утонули в топоте и тяжёлом дыхании.

Они пробежали метров тридцать, когда позади мир будто взорвался.

КРАААААХХ-ТУУУМ!

Сначала был рёв. Он зародился в глубине и стремительно надвигался. Один лишь Глюэн узнал его сразу.

Так ревёт пламя, когда оно раскаляется по‑настоящему и жадно глотает воздух.

Взрыв был не одиночным ударом, а вулканическим броском, расколовшим землю вокруг старого отверстия. Расплавленный камень и жидкий огонь взметнулись гейзером разрушения, сопровождаемые визгом такой пронзительности и чужеродности, будто звук миновал уши и бил прямо в кости. Это не было чем-то звериным или механическим — то был крик самого ревущего пламени, с шипящими, скрежещущими обертонами, пугающий мальчишек до жути, настолько противоестественным он был.

Ударная волна перегретого воздуха пронеслась по склону, опалив Эйгену шею; в лёгкие парням хлынул едкий дым со вкусом серы и горящего металла. Небо, уже уходившее в сумерки, полыхнуло злобным оранжевым, и их бегущие тени легли на камни длинными, искаженными силуэтами.

Сквозь клубящийся дым и пляшущие языки огня что‑то шевельнулось. Мальчишки, согнувшиеся в приступе кашля — и потому сумевшие это увидеть — уловили лишь кратчайший миг, пока продолжали удирать.

Колоссальная, членистая масса, словно целиком сотканная из живого огня и расплавленного камня, будто укутанная самой тьмой... нет, не тьмой — чёрным, удушливым смогом. Она вынырнула из расколотой земли, как кошмар во плоти, и точные очертания её тонули в густом чаду, валившем из разлома.

То, что мальчишкам удавалось разглядеть, не поддавалось простому описанию. Слишком много ног вспыхивало в дыму, пепле и взвившейся пыли — каждая на мгновение выходила из ослепительного зарева пламени и магмы, которая всё плевалась огнём. На миг показалось нечто вроде головы — увенчанной то ли рогами, то ли мандибулами, — но дрожь раскалённого воздуха не давала понять, где кончается тварь и начинаются языки пламени.

— Ш‑Шаттенбранд, — прошептал Глюэн, и в глазах у него застыл первобытный ужас. — О‑огонь глубин...

Другие не поняли, о чём он. Но Глюэн был дворфом. Он был частью большого рода, клана, и у многих его родичей ремеслом выступало шахтёрство. Сказы он слышал не раз.

Шаттенбранд был легендой. Мрачной, негромкой сказкой‑предостережением для детей о том, как опасна жадность.

В дворфьем фольклоре есть несколько историй о подобных чудищах. Говорят, они являются, когда рудокопы копают слишком жадно и слишком глубоко, стараясь выскрести из жилы всё до последней крупинки. Тогда и приходит Шаттенбранд — существо из живого огня и тени, обитающее в недрах, потревоженное людской алчностью. Оно идёт по шахте, как смерч из пламени и жидкой породы, смывая всякую жизнь, и поднимается на поверхность.

Если рядом только рудник, тварь выжигает мили вокруг себя, пока не остаётся ничего, кроме пепла. А затем снова уходит в глубины, возвращаясь ко сну.

Но в легендах бывало, что шахты были под городами — и Шаттенбранд входил в них... и вот тогда исчезали как города, так и селения.

Отсюда и происходил обычай дворфьих шахтёров: никогда не обирать жилу подчистую, всегда оставлять часть. Суеверие, исток которого приписывали именно этой твари.

То было мифическим видом монстров. Как Кракен для моряков. Чудовище, в которое сам Глюэн толком не верил, считая его назидательной выдумкой, очередной страшилкой, чтобы учить детей уму‑разуму.

Но вот оно — здесь. Закутанное в тени, сотканное из живого пламени, идущее с яростью самой глубины... Ошибиться здесь было невозможно.

— Глюэн! Глюэн, чёрт тебя дери! — Эйген тряс его, смеясь от нервного напряжения. — Хватит глазеть, надо убираться! — увидев, что друг не реагирует, юный воин отвесил ему звонкую затрещину.

Когда в глазах Глюэна мелькнуло понимание, Эйген заговорил снова, уже в панике:

— Нужно бежать к отшельнику, мы...

Мальчишки не заметили, что при первом выбросе в воздух взметнуло уйму пылающих камней и лавы. Глыбы падали там и тут, но до сих пор они держались достаточно далеко, чтобы это не стало для них смертельно опасным.

И всё же сейчас Эйген застыл. Он увидел, как из неба летит огненный обломок — уже остывающий, но всё ещё раскалённый добела. Он понимал, что надо отпрыгнуть, но его тело не слушалось, его парализовало и...

Воздух дрогнул, когда прямо на траектории падения вспыхнул голубой барьер. Камень ударил в него, разлетелся — треснувший, явно магический, щит мигнул и растворился.

Эйген на миг онемел от шока.

— М‑молодец, Заудерн... не знал, что ты уме... — начал он, оборачиваясь к другу, но вместо знакомого ученика артефактора увидел рядом с собой отшельника, о котором успел напрочь забыть. Тот стоял с поднятым посохом.

Мужчина медленно опустил его.

— Вам троим здесь не место, — холодно сказал он, и Эйген невольно поёжился.

Он заметил, что за спиной мага стоит застывший Заудерн.

— Д‑да, мы... кх‑хаф! — стоило раскрыть рот, как Эйген согнулся в кашле, будто его лёгкие выворачивало.

Остальным, кроме отшельника, было не лучше — это он успел понять сквозь слёзы.

— Понятно, — произнёс отшельник. Он не сдвинулся с места, но от него словно пошла волна. Она оттеснила вокруг них дым... нет, не так. Дым просто исчезал, пока невидимая преграда расширялась.

— Это... это Шаттенбранд... Мифический монстр... — выдавил из себя Глюэн, не отрывая взгляда от существа, которое, казалось, завершило своё появление из недр. Тварь теперь высилась метра на три, а вот длину её пылающего, сегментированного тела мальчишки и представить не могли. — В-вы... вы вообще можете что‑нибудь сделать? — спросил он отшельника, голос дрожал от неверия.

— Сейчас узнаем, — ответил тот, делая шаг вперёд и неторопливо двигаясь навстречу. — Встаньте за мной, но не дальше двадцати метров. Дым далеко развеять я не смогу.

Мальчишки поняли сразу. Какое бы заклинание ни держал отшельник, только оно и позволяло им дышать. Без него они попросту захлебнулись бы дымом.

Эта долина печально известна почти полным отсутствием ветра. Без ветра втроём им было бы не сбежать: задохнулись бы, как люди в горящем доме.

Особенно теперь, когда огонь, разнесённый Шаттенбрандом, поджёг окрестные деревья.

Жар, даже на этом удалении, обдавал так, будто они стояли рядом с огромным костром.

Зато Заудерн всё прекрасно ощущал: как мана взрывается ураганом вокруг отшельника, пока тот колдует заклинание.

Земля поднялась, слой за слоем вырастая стенами между чудовищем и магом, а над самим отшельником вспыхнули два десятка лазурных сфер.

— Шквал Крафтстос, — произнёс маг, и заготовленные заклинания рванули к монстру.

Тварь топталась в выжженном кратере, среди созданного ей самой пекла. Лава сочилась под его бесчисленными пылающими ногами, его тело сворачивалось спиралью, приподнимая «голову» — будто чудище осматривалось.

И именно в миг, когда оно вытянулось в шпиль чёрного пламени, заклинания отшельника его настигли.

Его изрешетили взрывы, и там, где били снаряды маны, огонь и лава его тела разбрызгивались или и вовсе расплетались.

КРААААААААААААГХХ

Раздался страшно знакомый рёв пламени — и зверь повернулся к отшельнику, а также к трём подросткам, застывшим от ужаса у него за спиной. Они видели, как расплав, брызнувший из «ран», падал на землю, точно кровь или внутренности, — и как что‑то внутри громоздкой туши вздувалось, затягивая повреждения у них на глазах.

С тем самым, нечеловеческим, знакомым скрежетом чудовище рвануло к тому, кто ударил первым, — но отшельник, казалось, даже не встревожился.

— Закройте носы. И не двигайтесь, — сказал он, на миг бросив взгляд назад, его холодные голубые глаза окинули троицу, и взорвался движением.

Маг метнулся влево; вокруг него вспыхнули сферы, и те обрушили залп на пылающую многоножку, заставив её развернуться на него, а не нестись по прежнему курсу.

— Он... быстрый, — выдохнул Эйген, наблюдая, как маг двигается со скоростью, приличествующей профессиональному воину, а не чародею.

Он принял кусок ткани, который сунул ему Глюэн, — и тут же всё вокруг снова поглотил дым, только ещё гуще прежнего.

Сразу пропала видимость, и их скрутил кашель.

— Мы... кх‑кх... должны... выбраться... — прохрипел Заудерн в перерывах между приступами, прижимая ткань к носу и рту. Слова у него рвались обрывками, пока он хватал воздух.

— Не смож... кх‑кх‑кх... задохнёмся... хрип... ещё на полпути... — отозвался Глюэн, согнувшись пополам, пока лёгкие бунтовали против едкого дыма.

Эйген смахнул слёзы, пытаясь разглядеть хоть что‑то сквозь плотную пелену. Впереди явно бушевал бой: грохот взрывов маны, чужеродные визги твари, скрежещущий шорох её бега по камню. Но за удушливой серой стеной не было видно ничего.

— Отшельник... кх‑кх... велел стоять, — прохрипел Эйген сквозь самодельную повязку. — Кх‑кх... Он вернётся... и очистит... хрип... воздух вокруг нас...

— А если... — Заудерна вновь сотряс приступ, — если он... — снова судорожный вдох, — если он проиграет? Если эта штука его... кх... убьёт... и мы будем... кх‑кх... в ловушке!

Глюэн повёл головой, едва заметно в этой мгле:

— Кх... Оглянись... хрип... дурень. Полсклона уже... кх‑кх... горит. Даже если б мы могли... хрип... дышать, мы куда побежим?

— Но мы же не можем просто... — новый мощный приступ перехватил голос Заудерна, — стоять и надеяться! Если отшельник падёт... кх... нам конец. Хоть попробуем... хрип... сейчас рвануть...

— Куда? — перебил его Эйген, сам надрываясь в кашле. — Кх‑кх... Задохнуться на полдороге... хрип... вниз?

Спор мог бы и продолжиться, но его перерезал новый звук — сквозь какофонию боя прорвалось движение чего‑то огромного, идущего сквозь дым, в сопровождении тяжёлого, глубокого скрежета камня о камень. Это было не похоже на торопливое шуршание твари — звук был тяжелее, увереннее.

тум... тум... тум...

От шагов дрожала земля; каждый удар отдавался в их костях. Но, в отличие от прежних вибраций, предвещавших появление монстра, эти толчки казались управляемыми, целенаправленными.

— И что теперь? — прошептал Глюэн, поднимая метательный топорик дрожащими руками.

Сквозь клубящийся дым проступил силуэт: громоздкий, угловатый, идущий тяжело, но неумолимо. По мере приближения в нём проступали детали — и страх стал сменяться изумлением.

Это был несомненно голем, почти в пять метров ростом, высеченный из того же серого камня, что и склон. Фигура у него была примерно человекообразная, но рубленая: мощные конечности, широкий торс — всё говорило о его колоссальной силе. Но поразительнее всего было другое: всю его поверхность покрывали замысловатые геометрические узоры, светившиеся тем самым лазурным светом, что они уже видели в магии отшельника...

Заудерн узнал начертания сразу.

— Тот валун, — выдохнул он в узнаванье. — Это тот самый валун, над которым он работал!

И впрямь: теперь было видно, что огромный камень, который отшельник вырезал часами, каким‑то образом стал частью этой ходячей крепости.

Голем прошёл мимо их укрытия, не обращая внимания; небольшой валун, заменявший «голову», был устремлён туда, где шёл бой — туда, куда мальчишки за дымовой стеной ничего не видели. Там, где пламя твари расплавляло и трескало почву, тяжёлые ноги голема находили опору. Каждый его шаг оставлял в раскалённом камне идеальные отпечатки.

На какое‑то время троица осталась предоставлена самой себе — кашляя до выворачивания лёгких и медленно задыхаясь. Звуки далёкого боя не менялись.

КРААААААААААААГХХ

Раздался рёв, почти возмущённый.

У Эйгена поплыло перед глазами. Он уже давно сидел на земле, но вдруг всё окончательно потеряло форму, будто его завертело. Он осел на землю.

Он понял: он теряет сознание.

Его лёгкие горели огнём, и сделать новый вдох он не мог. Он умрёт здесь — вот он, конец. Становилось страшно и яростно обидно: он знал, что сам виноват.

И вдруг дым исчез. И тяжесть в лёгких — тоже.

Эйген жадно вдохнул, больше не чувствуя никакого... «груза» в груди, и выпрямился.

Он увидел, что друзья переживают то же.

Отшельник, с неожиданной мягкостью, придержал Заудерна — тот был ближе всех — не давая резко упасть.

— Отдыхайте. У нас есть мгновение, — сказал он тем же бесстрастным, холодным голосом.

Никогда ещё в жизни Заудерн не чувствовал такого облегчения, как сейчас, услышав его.

— Что... как...? — выдохнул он меж длинных вдохов, его лёгкие жадно хватали драгоценный воздух.

— Изначально это было пылеочистительное заклинание. Народная магия. Я модифицировал его, чтобы оно влияло не только на пыль и очищало мою мастерскую... Сейчас, когда я его сотворил, оно вытеснило пепел и сажу из ваших лёгких, но кислорода вам всё ещё не хватает. Не двигайтесь слишком резко, а то можете снова отключиться.

Спокойное объяснение.

Уловив взгляд отшельника, Эйген и Глюэн тоже послушались совета и на время уронили головы на траву.

— Голем... он сможет победить? — спросил Эйген, морщась и косясь на отшельника. Его плащ тлел, а по краям ткань буквально выгорала.

Отшельник медленно покачал головой:

— Я нанёс на него чары отталкивания огня. Но они отталкивают огонь, не жар. Он расплавится, — в его голосе не было ни тени сомнения. Он глянул на землю меж их троих. — Я ожидал монстра, что пользуется огнём. А не существа, сотканного из него.

Взгляд отшельника остановился на Глюэне.

— Ты, мальчик-дворф, знаешь эту тварь. Если я подхвачу вас троих и побегу к Штурмкам, она пойдёт за нами?

Глюэн передёрнулся и быстро покачал головой:

— Я... я не знаю.

Отшельник просто кивнул.

— Вы трое умеете скрывать свою ману? — спросил он, и тут Заудерн почувствовал, как «костёр» маны отшельника просто... погас. — Хоть до такого уровня?

Заудерн покачал головой:

— Н‑нет... Я один тут учусь у мага... и даже я не умею... — до сегодняшнего дня Заудерн не знал, что вообще возможно настолько подавить ману.

— Тогда бежать нельзя, — тихо сказал отшельник, вглядываясь за пределы двадцатиметрового конуса чистого воздуха вокруг них.

Первым заговорил Эйген:

— У‑у всякого монстра есть сердце, верно? — с надеждой спросил ученик‑воин, уже в силах сесть ровно. — Е‑если ваши заклинания рвут его тело... можно ударить по ядру и убить его, так?

Лишь Глюэн сидел под таким углом, что увидел, как далёкая вспышка пламени на миг высветила лицо мага. У дворфа на мгновение перехватило дыхание — отшельник выглядел пугающе молодым. Словно человек, едва перешагнувший двадцатую зиму. А взгляд его был страшный, отстранённый.

Эльф. Он эльф, осознал Глюэн с внезапной ясностью.

— Я не чувствую его ядра. Я даже его ману не ощущал, пока оно не вырвалось на поверхность, — тихо признался отшельник. — Моя гипотеза: монстр смешивает свою энергию с лавой, рассеивая её и делая почти невидимой, а при надобности «включает» окружающую лаву в собственное тело. Он производит столько жара, что грунт под ним плавится, и он может использовать этот расплав, чтобы регенерировать, тратя сущие крохи энергии. Полагаю, он ещё и смещает ядро внутри своего тела. Мне придётся обстреливать определённый участок его панциря, чтобы «прокопаться» достаточно глубоко, но пока я это делаю, ядро сможет уйти в другое место. И учитывая, что регенерация ему обходится куда дешевле, чем обычным монстрам, на измор я его не возьму.

Маг медленно выдохнул, глядя куда‑то перед собой.

Трое подростков, каждый по‑своему, вдруг осознали, как обстоят дела. Отшельник не может уйти с ними — они не умеют прятать ману. Он не может драться, оставив их — они слишком слабы. Он не может ни отпустить их, ни держать рядом — они задохнутся.

Единственный, кто мог уйти, сам отшельник. Если только он бросит их на заслуженную гибель.

— В‑вы должны оставить нас и предупредить город, — первым сказал Глюэн. Голос у него дрожал, но звучал странно твёрдо. — Кланы дворфов наверняка знают, что делать...

Отшельник посмотрел на дворфьего мальчишку. Высказавшись, тот уже не дрожал. На его лице застыла решимость. Он бросил взгляд на других двоих — и хотя те были до смерти напуганы... никто не возражал.

Заудерн хотел возразить, его ум отчаянно искал выход. Эйген -тоже. Но они не смогли. И почему‑то трое тринадцатилетних мальчишек были готовы встретить смерть.

Повисла долгая пауза.

— Я не оставлю детей умирать, — отшельник поднялся, снова глянув в сторону далёкой схватки, откуда время от времени доносились жуткий визг пламени и грохот. — Больше к этому не возвращайтесь.

— В... в долине есть озеро, — сказал Эйген, облизывая пересохшие губы.

— Слишком далеко. Голем почти сдох. Я не дойду туда один, не то что с вами, — сразу отозвался отшельник. — Но крупный резервуар воды помог бы. Мне нужно остановить генерацию лавы, чтобы задержать регенерацию...

У Глюэна при этих словах вспыхнули глаза.

— Есть один... прямо под нами! — выпалил он.

Голова отшельника тут же дёрнулась в его сторону.

Парень поспешно заговорил:

— Я слышал от отца: до Нордгруб, выше по склону, разрабатывали другую жилу. Но там напортачили и сбили подземный ключ... вода рванула, она вся кипела — в итоге образовался горячий источник! — дворф указал в сторону от монстра, вверх по горе. — Он не может быть далеко!

Отшельник не раздумывал. Он слегка ударил посохом.

— Кто сможет держать темп? — коротко спросил он, отворачиваясь от них и делая всего три шага навстречу монстру. Его посох взмыл в воздух, и Заудерн ощутил, как начинает нарастать его энергия.

— Только я, и то немного, сэр! — отозвался за его спиной Эйген.

Заудерн чувствовал, как отшельник медленно, тщательно колдует заклинание. Осторожно. Вливая в него массу силы.

— Я подхвачу двоих и понесу их. Заставлю тварь гнаться за нами. Все вы готовьтесь, — приказы были короткими, точными — и троица уже поднялась, собираясь с силами.

Они явственно ощутили, как в их груди загорается надежда.

Тем временем вокруг отшельника трава встала дыбом. Через мгновение вокруг его посоха и у его ног заплясали крошечные дуги электричества.

Заудерн был потрясён: сила, которую копил этот мужчина, была не просто большой... она была колоссальной.

— Всем, заткнуть уши! — бросил Заудерн друзьям, пятясь от мага, не сводя с него глаз.

Он вдруг понял: вот она — настоящие глубины магии.

— Блицстос, — тихо произнёс отшельник.

Мир полыхнул белым. Оглушительный гром зазвенел в костях Заудерна. Он и не заметил, в какой миг его подхватили, как мешок с мукой, и понесли вверх по склону.

КРААААААААААААГХХ

А затем взревел монстр.

Эйген, с большим трудом поспевая за магом, который нёс двоих его друзей, рассмеялся:

— Похоже, он недоволен!

— Меньше слов, больше бега, — оборвал его отшельник.

Они неслись вверх по склону с отчаянной поспешностью. Магия отшельника прокладывала в душном дыму туннель чистого воздуха. Его заклинание раздвигало серую стену, как воду, образуя узкую сферу пригодного для дыхания пространства — шагов на двадцать вокруг них. За пределами защиты склон тонул в густом, едком дыму, который без конца валил с горящих деревьев и тлеющей земли внизу.

Эйген выкладывался сильнее, чем когда‑либо на тренировках: его ноги работали с механической точностью — лишь бы поспевать за нечеловеческим темпом отшельника. Фигура в капюшоне двигалась плавно, будто без усилий, хотя несла Заудерна под одной рукой и Глюэна — под другой; его сапоги находили опору как на россыпях, так и на коварных уклонах, ни разу не сбившись. Молодой воин чувствовал, как в его бедрах и икрах загорается огонь, но адреналин и страх гнали его вперёд.

Позади них нарастал звук погони. Скрежет бесчисленных ног Шаттенбранда по камню шёл по склону, перемежаясь шипением и треском — раскалённые породы лопались под его тяжестью. Монстра за дымовой стеной они не видели, но присутствие его нельзя было отрицать. Жара за спиной прибавлялось, и временами сквозь мглу вспыхивал краткий оранжевый отсвет — казалось, монстр с каждой секундой сокращает дистанцию.

— Далеко ещё? — выдохнул Заудерн со своего не слишком достойного места, в котором его слегка укачивало; его голос дрожал от страха и тошноты от тряски.

— Неизвестно, — отрезал отшельник, не сбавляя шага. Дыхание его оставалось ровным, несмотря на физическую нагрузку и магическое напряжение, хотя ему приходилось удерживать защитный купол. — Сведения мальчишки-дворфа десятилетней давности. Ключ мог высохнуть или быть завален камнем.

Глюэн ворочался в хватке отшельника, пытаясь разглядеть что‑то впереди, в просвете воздуха:

— Он должен быть где‑то у старых камней с пометками! — сипло выкрикнул он. — Папаня говорил, они отмечали уровень воды перед разработкой!

КРААААААААААААГХХ

Рёв монстра теперь звучал ближе; земля ощутимо вибрировала под ногами от каждого шага монстра. Жар становился почти невыносимым, даже с магической защитой от дыма. Пот струился по их лицам, и сам воздух дрожал от восходящих потоков.

Эйген чуть не споткнулся о катящийся камень, но удержался и не отстал. Его лёгкие начали жечь, несмотря на чистый воздух, а силы его заметно уходили:

— Он приближается, я слышу, — прохрипел он, обернувшись на бегу к полыхающему за спиной аду.

— Не смотри назад, — приказал отшельник. — Смотри под ноги и вперёд.

Они взяли небольшой поворт, и на миг в их груди вспыхнула надежда: впереди угадывалась ложбина. Но, приблизившись, они увидели лишь естественную каменную чашу, сухую, засыпанную мёртвой листвой.

— Не здесь, — сказал Глюэн, и в голосе звенела досада.

Отшельник перехватил удобнее обоих и продолжил подъём прежним темпом, будто никакого промаха и не было. Вокруг дым снова густел — всё новые участки склона вспыхивали от прохода твари. Защитная сфера чистого воздуха дрогнула, и Заудерн на миг увидел, как поток дыма врывается внутрь, — и тут же таял.

У Эйгена по краям зрения поплыло — усталость брала своё. Тренировки готовили его ко многому, но не к такому изнуряющему бегу по коварному склону, да ещё под преследованием легендарного чудища, посреди пожара.

— Я не знаю, сколько ещё выдержу, — процедил он сквозь зубы.

— Выдержишь, — отшельник ответил так, будто это было несомненным фактом.

скррррраааап... скррррраааап...

Звук когтей по камню теперь был заметно ближе, а оранжевое зарево позади — ярче. Присутствие Шаттенбранда ощущалось, словно у них за спиной раскрылась печь; воздух вокруг начинал искажаться маревом.

— Вон там! — вдруг выкрикнул Глюэн, указывая вперёд, сквозь дым. — Вижу каменные метки!

В мареве, едва различимые на границе их защитного пузыря, тянулись выветрившиеся каменные столбики — старые метки, отмечавшие границы разработок. Древние, обтертые временем, но безошибочно дворфьей работы, оставленной десятилетия назад.

Отшельник мгновенно сменил курс, побежав по линии меток выше по склону. Камни стояли неровно: какие‑то осели или ушли под осыпи, но всё же задавали направление в этом всё более коварном каменистом хаосе.

— Водный ключ должен быть сразу за последней меткой, — крикнул Глюэн, в его голосе стояла отчаянная надежда. Шанс был. Если ключ ещё жив. Если рассказы правдивы.

Позади снова покатился рёв, и на этот раз его сопровождал треск и гул вспыхивающих деревьев — тварь прорывала через худой лес свою дорожку разрушения.

— Мы на месте, — спокойно сказал отшельник, будто и не бежал. Так близко к нему Заудерн ощутил, как тот собирает ману. — Не переставай бежать.

У Заудерна перехватило дыхание. Отшельник не просто сейчас излучал больше силы, чем в городе, — казалось, он стал раз в пять мощнее... и почти всю эту энергию он стягивал в одно заклинание!

Остальные тоже поняли, к чему он ведёт: они выходили к кромке большого, кипящего озера‑источника!

— Кюлен, — произнёс он.

Это было страшно. Такого количества маны, перелитой в иное заклинание, хватило бы, чтобы испарить целую улицу — и она волной разошлась от отшельника. В тот же миг Заудерну показалось, что он околел: жар с тыла будто исчез.

Лёд покрыл всё вокруг.

Они вбежали в горячий источник, и вода, ещё недавно парившая, превратилась в замёрзшую гладь, по которой можно бежать!

Эйген истерически расхохотался: за пять секунд они пересекли протоку, и мальчишка поскользнулся, на последних метрах, мешком пролетев по льду и врезавшись в противоположный «берег» аккурат задницей.

Отшельник перепрыгнул через русло, швырнул на землю обоих, кого нёс, не заботясь, как больно это выйдет, — развернулся и взметнул свой посох.

Как раз вовремя, чтобы прозрачным энергетическим щитом принять огненный сгусток лавы и пламени. Лава стекла по щиту и тяжёлыми комьями рухнула на лёд, тут же начав его прожигать.

Мгновение — и из дыма, рыча звериной яростью, вынырило само чудовище.

КРААААААААААААГХХ

Теперь, когда «пылеочистительное» заклинание отшельника расчистило воздух, горячий источник был виден отчётливо. Открытая, специально расчищенная площадка — под шахтный вход — лежала в небольшой расселине. Вся расщелина была залита водой — и сейчас она была скована льдом.

И монстра они видели тоже. И лучше бы уж не видели.

Он напоминал помесь многоножки и богомола, хотя только отдалённо. Всё его тело сплеталось из огня и лавы, а дым обвивал его подобно плащу. Бесчисленные лапы щёлкали под его сегментированным туловищем, вгрызаясь в камень и плавя тот за считанные секунды. Спереди у твари были две «руки» — гигантские, размахивающиеся, словно серпы. Такая «рука» была достаточно быстра и сильна, чтобы рыть тоннели в скале или убить любую жертву.

Если это существо приближалось к земле, его рост действительно достигал трёх метров... а длина — примерно пятнадцати.

Жара, исходящая от монстра, стоявшего всего в десяти метрах от них, была почти невыносимой. Их разделял лишь глубокий родниковый поток, на поверхности которого лёд уже начал таять.

Но отшельник, увидев монстра, не замер и не оробел. В нём не было ни малейшей заминки.

— Крафтстос, — произнёс он.

Вокруг него вновь вспыхнули десятки сфер маны, которые стремительно полетели к чудовищу.

То заёрзало, пытаясь не дать заклятьям попадать по одному и тому же месту. Передние руки-серпы потянулись к наполовину расплавленным камням у себя под ногами и швырнули эти обломки через поток.

Отшельник чуть раньше создал перед наступающими ударами световые щиты.

Монстр явно разозлился, но прыгать в поток не решился. Он попытался сместиться влево, чтобы обойти родник сбоку — что тут же понял Глюен — но для этого ему пришлось прекратить бешено извиваться. Стоило ему остановиться, заклинания отшельника едва не рассекли того пополам — тварь взвизгнула и свернула своё длинное тело в тугой клубок.

Эйген с тревогой посмотрел на отшельника. Так долго он не продержится. Темп атак был чересчур силён: каждую секунду отшельник создавал десяток взрывающихся сфер. Такими темпами...

— Мы можем бегать вокруг потока, пока он не устанет! — отчаянно крикнул Заудерн. — Н-не надо так растрачивать ману!

— И не нужно, — отозвался отшельник, внезапно усилив атаку, хоть это уже выглядело бесполезно. — Всё уже кончено.

В следующее мгновение монстра резко дёрнуло вперёд. Мальчишки не сразу поняли, что случилось: монстр рычал, отчаяннее, чем прежде, и начал изо всех сил вырываться. И тогда-то они разглядели силуэт.

Это был голем.

Расплавленный, с трудом передвигаясь, он подхватил монстра, как ловят шального кота, и, обвив часть тела вокруг груди чудища (игнорируя встречные удары), потащил тварь в воду.

Шаттенбранд визжал, Шаттенбранд пытался вырваться, одна из его кос даже глубоко впилась в тело голема — камень начал накаляться до оранжевого, но было уже слишком поздно.

С оглушительным взрывом пара чудовище и голем рухнули в закованную льдом чашу горячего источника.

Трое ребят, ошеломлённые и заворожённые, смотрели, как целые сегменты тела монстра всплывают из воды — темнее, чернее, переохлаждённые; пар и огонь выжигали их свечение, оно тускнело.

Они видели, как отшельник — по‑прежнему невозмутимый и спокойный — воздвиг перед ними прозрачный щит, и большая часть пара разбивалась о него.

— О-офигеть... — прошептал Глюэн.

— А разве здоровяк уже не подох?! — выдохнул Эйген, косясь на отшельника.

— Когда я ударил молнией, он едва держался: я знал это, потому что эта модель голема управляется телепатически. Я не был уверен, что Шаттенбранд его не добьёт, — произнёс мужчина, не отводя взгляда от всё ещё корчащегося монстра. — Он был перегрет и наполовину расплавлен. Монстр решил, что моя молния опаснее, — его голос звучал отстранённо, почти хладнокровно, точно так же, как мастер Заудерна комментировал его работы. — В тот миг он и проиграл.

— У того заклинания молнии... длинная подготовка, да? — спросил Заудерн, и увидел, как отшельник, не оборачиваясь, кивнул.

— Да. Но, скорее всего, оно «щёлкнуло» его по ядру. Причинило ему боль. Второй выстрел я бы не успел подготовить, если б остался на месте. Монстр уже добрался бы до меня. Но он этого не знал.

Вдруг отшельник шагнул вперёд и... спустился вниз — туда, где ещё мгновение назад был уровень воды. Он медленно начал сходить по образовавшемуся уступу.

Друзья переглянулись.

Сквозь пар они всё ещё видели очертания твари, а отшельник, казалось, готовился.

— Ну а теперь, когда его огонь погашен... — он поднял свободную от посоха руку. — Шаттенклинге.

Все трое увидели это: как каждая тень, брошенная вокруг огнём, внезапно застыла, превратилась в клинки — и как эта каждая тень ударила в одну точку.

И вдруг всякое движение прекратилось.

— Когда температура так упала, я смог почувствовать, откуда расходится энергия, разогревающая его сегменты, — тихо объяснил отшельник, оборачиваясь к ним. — И лишившись бликов пламени и магмы, заливавших всё вокруг, я смог применить своё пробивающее заклинание.

Троица стояла, не в силах оторвать взгляд от отшельника.

Всё, что он сделал, было сделано безупречно. Почти не получив даже царапины, он уничтожил легендарного монстра, способного стереть с лица земли весь их город. Легенду, о которой они слышали перешёптывания с детства и которая оказалась именно тем, чем её рисовали сказания, — и даже больше.

На долгий миг между ними растянулась тишина — её нарушало лишь мягкое шипение остывающего пара над источником да далёкий треск затухающего огня на горном склоне. Отшельник стоял неподвижно у кромки воды, его посох крепко был упёрт в раскисшую землю; он окидывал взглядом последствия битвы с той же холодной отстранённостью, что и в самом её разгаре.

А потом, словно прорвало плотину, весь груз пережитого разом обрушился на троих мальчишек.

Первым сломался Эйген. Его ноги подломились, он рухнул на каменистый берег — и всё его тело затряслось. Адреналин, нёсший его в отчаянном бегстве вверх по склону, разом схлынул, оставив после себя только дрожащую, вымотанную оболочку.

— Мы могли умереть, — едва слышно выдохнул он. — Мы почти умерли. Если бы вас не было, если бы мы не нашли источник, если бы голем не... — его слова растворились в сиплых вдохах, когда до него в полной мере дошло, насколько узкой была спасительная тропа.

Заудерн опустился рядом, обхватил колени руками и стал слегка раскачиваться взад‑вперёд. По его закопчённому лицу струились слёзы; он смотрел на умиротворённую водную гладь, где мгновение назад корчилась в предсмертных судорогах огненная тварь.

— Я думал, что задохнусь, — всхлипывал он. — Я не мог дышать, не мог думать, а оно было совсем рядом, а мы... просто дети, спрятавшиеся в кустах, как полнейшие дураки...

Глюэн, всегда державшийся стойко, продержался, может, на десять секунд дольше, прежде чем и его выдержка окончательно рухнула. Он закрыл лицо ладонями и заплакал — тяжело, без стыда, как тот, кто заглянул смерти в глаза и непостижимым образом остался жив. Вся дворфья гордость и упрямая решимость, помогавшие ему держаться, испарились, — остался перепуганный четырнадцатилетний мальчишка, который увидел слишком много за один день.

Отшельник медленно повернулся на звук их рыданий. Его пронзительные синие глаза внимательно окинули троих подростков. Впервые с момента их встречи выражение на его лице чуть смягчилось, хотя его голос остался таким же ровным и спокойным.

— Опасность миновала, — тихо сказал он, не делая шагов им навстречу, но позволяя словам преодолеть короткую дистанцию. — Вы живы. Вы целы. То, что вы чувствуете, естественно и необходимо. Отдыхайте.

И трое друзей, прижавшись друг к другу на берегу дымящегося источника, плакали. Их слёзы смешивались на их лицах с копотью и следами дыма. А легендарный отшельник стоял над ними на страже и спокойно ждал, пока к ним вернутся силы.

Чем больше заклинаний осваиваешь, тем легче постигать новые.

Таково утверждение о переносимости навыков. Каждое заклинание кем-то создано, и оно никогда не возникает на пустом месте. Придумывая новое, маг сперва берёт всё что можно из работ предшественников, а уже потом заполняет пробелы собственными находками. Древний принцип «работает — не трогай» к созданию заклинаний подходит как нельзя лучше: если кто-то уже нашёл рабочее решение, просто пользуйся им.

Разумеется, в эту эпоху, после падения Империи, у магов нет единого центра знаний; каждый располагает лишь теми гримуарами, сведениями и советами, до каких сумел добраться там, где живёт.

Отсюда закономерный итог: у заклинаний, родившихся в одном регионе, часто всплывают сходные элементы.

Конечно, если наугад взять сотню заклинаний со всего света, в них всё равно найдутся похожие преобразования. Преобразования, в своей основе, это базовая работа с маной: придание магической энергии осязаемых свойств. Сделать ману «горячей», «холодной», «тягучей» и так далее, вместо того чтобы оставлять её просто «маной». Обычно само по себе это не даёт видимого эффекта на мир.

Часто у разных заклинаний совпадают или похожи плетения. Плетение, как подсказывает название, это несколько преобразований, сплетённых вместе для получения более сложного эффекта. Скажем, из плетения можно создать искры огня. Разумеется, способов соткать плетение, которое приведёт к пламени, бесчисленно много, так что, разбирая новое заклинание и видя знакомые плетения, нередко понимаешь, чем вдохновлялся автор.

А дальше идут шаблоны. В проклятые времена XXI века за совпадающие шаблоны, скорее всего, подали бы в суд за нарушение авторских прав, потому что шаблон есть ни что иное как «заклинание в миниатюре». Случайно воспроизвести чужой шаблон почти нереально. Например, в «Ашевинде» один шаблон отвечает за создание самого огненного снаряда и его наведение, а второй — за остаточное пламя, которое держится в области поражения. Я могу сотворить лишь первый шаблон «Ашевинда» и использовать его как слабый взрывающийся огненный шар.

При этом один шаблон может включать десятки плетений и в сумме сотни тонких вариаций преобразований маны.

Так что, осваивая новые заклинания, маг неизбежно учится применять определённые плетения и шаблоны. А поскольку быть оригинальным всегда труднее, чем копировать проверенное, в новых формулах то и дело находишь уже знакомые плетения, а порой и целые преобразования.

Фраза «чем больше заклинаний осваиваешь, тем легче постигать новые» верна не только потому, что маг в принципе лучше учится (хотя и это играет роль). В действительности скорость растёт экспоненциально: маг заранее знает, как соткать часть заклинания, а значит, каждый раз ему приходится учить всё меньше.

Для людей-магов это полезно, но ничего сверхъестественного в этом нет. Человеческая жизнь коротка, и выучить можно лишь ограниченное число формул. Этот принцип просто ускоряет обучение, если с умом выбирать, что учить. А вот для эльфов — или для меня?

Это способ осваивать новые заклинания до смешного быстро.

Я сам ещё далеко не на той ступени, когда в каждом новом заклинании из моего арсенала оказывается достаточно знакомых элементов, чтобы постичь его на лету. Мне по-прежнему нужны месяцы практики, чтобы применять боевые формулы без срывов, с нужной скоростью и точностью. Но я легко могу представить, как кто-нибудь вроде Фрирен, а уж тем более Сери, выучит новое боевое заклинание после обеда, а на следующее утро будет владеть им в совершенстве.

Можно тогда спросить: а зачем вообще учить так много боевых формул? Ответ печален: разнообразие помогает.

Проблема в том, что у магии почти всегда есть своя цена. Любое боевое или утилитарное заклинание, что мне попадалось, узкоспециализировано. Это неизбежное ограничение самой конструкции заклинания.

Если вы создаёте «огненный шар», вас ограничивает скорость сотворения и расход маны. Значит, вы можете вплести лишь определённое число плетений в шаблоны и заложить лишь ограниченное их число, иначе заклинание станет непрактичным в бою. Либо потому, что оно слишком прожорливо, либо потому, что его слишком долго формировать, либо потому, что оно слишком сложное. А порой — по всем трём причинам сразу.

Приходится выбирать: улучшать самонаведение, пробивную силу, продлевать эффект или делать взрыв и урон по площади?

Создавая заклинание, маг либо делает понемногу всего — и не преуспевает ни в чём, — либо сосредотачивается на нескольких ключевых качествах, жертвуя остальным. Иначе заклинание неизбежно становится непригодным из-за перегруженной конструкции.

А есть ещё народные заклинания — с порой нелепыми, но причудливо работающими эффектами. Такие заклинания по определению не для боя, так что их творцы могут позволить себе креатив: вплетать до смешного сложные и диковинные комбинации шаблонов, получая либо узконаправленные, но абсурдно хитрые эффекты, либо очень гибкие «общие».

В среднем у боевого заклинания два-три шаблона. У народного — запросто до десяти.

Причина проста: от народной магии не ждут, что её будут творить под давлением; её не нужно «выстреливать» за доли секунды на одном мышечном автоматизме, будучи раненым, уставшим или взвинченным. Можно не спешить — минуты уходят как на плетение, так и на «подпитку».

Существует ещё проблема перенасыщения маной боевых заклинаний: если слишком быстро «накачивать» шаблоны маной, они могут лопнуть, как трубы от запредельного давления. А боевые заклинания по своей природе требуют скорости. Частично это решается строгим контролем маны, но лишь до определённого предела. Потому и не выйдет просто «залить побольше маны в огненный шар, чтобы он стал больше»: тут всё жёстко ограничено конструкцией и множеством тонкостей. Есть заклинания, которые действительно принимают дополнительную ману, если не торопиться; есть такие, что конструктивно не позволяют себя «переполнять». Всё это весьма тонкие материи, и всё всегда зависит от конкретного заклинания.

Впрочем, народные заклинания, если они грамотно продуманы, обычно лишены этой проблемы по понятной причине: их авторы не гонятся за скоростью и эффективностью, а значит, «подпитывать» их можно неторопливо — и до очень высокой мощности. Обратная сторона медали в том, что в нужный миг их всё равно быстро не сотворишь.

Исключая, конечно, таких мастеров вроде самой Фрирен.

А вот дальше начинается самое интересное. Парадокс в том, что ничто не мешает народным и боевым заклинаниям иметь общие элементы! Просто одно спроектировано и оптимизировано под бой, а другое — нет. Но маги всё равно заимствуют детали из любых заклинаний, какие находят, когда создают свои собственные.

Именно поэтому я потратил немало сбережений и времени на скупку любых гримуаров, до каких мог дотянуться, и на их освоение. Я даже стал покровителем нескольких торговцев в Штурмкаме: заказывал у них новые, ещё не известные мне гримуары — и боевые, и народные, — чтобы они доставляли их сюда после своих поездок.

Будучи демоном, я мог ковыряться в заклинаниях куда эффективнее обычного мага. Я инстинктивно чувствовал, к чему приведут те или иные манипуляции. Там, где человек-маг годами ломает голову над решением, я мог найти его за неделю. В отличие от человека, который провёл бы полноценное исследование, я порой и сам не до конца понимал, почему моё решение сработает. Но оно, как правило, срабатывало.

Речь не о боевых заклинаниях, они меня не так интересовали. Я никогда не ощущал острой нужды тратить личное время на поиски более эффективных способов убивать. Заклинания, созданные людьми и изученные мной, вполне годились для моих целей; не было необходимости их «дорабатывать». Да я и не был уверен, что смогу.

Нет, меня интересовали строительные блоки человеческой магии. Любой человеческой магии. Готовые решения с предсказуемым эффектом. Чем больше таких я узнавал и систематизировал, тем легче было собирать свои мелкие магические инструменты — зондирующие, диагностические, сканирующие и прочие, помогающие в моих исследованиях.

Это, пожалуй, помогало и в развитии Резонирующей Души. Хотя работа над моим проклятием была скорее предосудительным удовольствием, чем необходимостью. Резонирующая Душа и так была достаточно хороша для моих нужд, но её развитие доставляло... удовлетворение. Дорабатывать моё проклятие получалось будто само собой, куда легче, чем пытаться осмыслить столетия человеческих наработок. Создавать вариации Резонирующей Души под разные ситуации было несравнимо проще.

В общем, нет ничего удивительного в том, что демоны обычно сосредотачиваются на одном-единственном заклинании, выжимая из него всё. Так проще и, я уверен, эффективнее, если твоя единственная цель — максимально эффективное убийство.

Пока я записывал в журнал варианты улучшения своего безымянного зондирующего заклинания — того самого, которым я воздействую на ядро вскрываемых монстров, — я невольно задержался на этой мысли.

Новые заклинания становилось всё труднее находить. Даже у торговцев, которым я платил за поиск редких и малоизвестных гримуаров, с каждым годом оставалось всё меньше предложений.

Рано или поздно я дойду до той же черты, что и Фрирен: единственными новыми заклинаниями станут те, что случайно попадутся в пыльных семейных библиотеках или древних руинах.

Но до этого дня ещё далеко. В конце концов, я лишь заглянул в бездну магии Центральных земель. Северные земли, как показал мой «друг по переписке», тоже таят немало уникальных заклинаний.

Я застыл.

Моё магическое чутьё пискнуло: приближаются сигнатуры маны... причём знакомые.

Я взглянул на раскрытый передо мной журнал. Оставалось совсем немного.

Затем, чувствуя, как в глубине меня вспыхивает раздражение, я поднялся и принялся готовиться к гостям.

* * *

Разумные существа выматывают.

Люди или дворфы — с годами я почти перестал видеть разницу. По сути, они одинаковы.

Спроси меня: «Кто для тебя собеседник?» — и честный ответ был бы: «Раздражитель».

Я никогда не стремился вмешиваться в жизнь и дела местных. Меня устраивало жить в глуши и тихо заниматься своей работой, общаясь с жителями Штурмкамской долины лишь при крайней необходимости.

Но, полагаю, я был наивен. Невозможно прожить в полной изоляции, не прилагая к этому значительных усилий. Так или иначе, я оставил свой след, даже через редкие, выверенные контакты.

Я давно перестал пытаться полностью отгородиться. Слишком уж удобно иметь доступ к торговцам и ремесленникам, хотя я по-прежнему не выносил людных мест, а случайные визитёры могли испортить мне целый день.

Жить на краю цивилизации было лучшим компромиссом. Были и минусы — в основном те самые редкие гости, — но я мог позволить себе снаряжение и удобства, недоступные в Тифхольце, а это, в свою очередь, резко ускоряло мои исследования.

Какое-то время меня это вполне устраивало. Поначалу меня в основном оставляли в покое. Но шли годы, десятилетия, и всё больше людей начинало жужжать вокруг меня, словно мухи.

Всему хорошему приходит конец, вестимо.

— Зачем вы здесь? — спросил я, открывая дверь и вставая в проёме своей хижины.

Мой голос был лишён эмоций, а моё лицо оставалось непроницаемым. На самом деле я не был ни спокоен, ни в хорошем настроении; скорее, я чувствовал лишь досаду и раздражение.

В конце концов, как только я уловил приближение этой компании, мне пришлось спилить рога, чтобы выйти и встретить их. А ведь я был в самом разгаре работы и теперь не смогу толком её продолжить, пока не регенерирую: боль слишком отвлекает. Демон ты или нет, творчеством не займёшься, когда тебя мучает боль.

Берг хмыкнул и скрестил руки на груди. На нём был полный комплект брони, а за спиной у него виднелся внушительный топор.

Я понимал, что это не потому, что он пришёл драться — просто дорога к моей хижине не совсем безопасна. Настолько, насколько вообще может быть безопасна дикая местность: кое-где всё ещё можно нарваться на монстров.

С ним почему-то была и троица тех детей. Ребята по какой-то причине выглядели удивлёнными.

Мгновение я не мог понять, чему они удивляются — мне мешали вспышки боли и собственное раздражение, — а потом я сообразил: вероятно, тому, что я одет по-домашнему.

— Пришёл вбить кое-что в твою дубовую башку, раз уж другие не смогли, — упрямо произнёс дворф.

— Я уже сказал охотникам, которых вы присылали, что меня это не интересует, — спокойно ответил я, глядя ему в глаза. — Здесь нечего обсуждать. Иди и беспокой кого-нибудь ещё.

Дворф имел наглость закатить глаза.

— Можно хоть зайти? — он кивнул на поляну. — Не место это для разговора.

Будь я человеком, наверное, обиделся бы.

Моя хижина не была вершиной архитектуры, но и уродливой её не назовёшь. Она стояла на крепком каменном основании, которое без проблем выдержало десятилетия, и возвышалась над округой, поскольку я построил её на холме. Стены были сложены из древесины железного дерева — когда-то эти магические деревья росли по всей долине. Это плотная, тёмная порода, которая почти не требует ухода и отпугивает большинство вредителей. Единственным нюансом было то, что мне несколько раз приходилось расширяться, отчего планировка получилась странноватой, округлой. Но, по-моему, строение выглядело почти профессионально. В сущности, я и строил так намеренно — это соответствовало образу мага-отшельника, каким я хотел казаться. Да и возился я с жилищем в перерывах между исследованиями, чтобы проветрить голову, оттого оно вышло не таким убогим, как мои прежние логова.

Сам дом был крупнее, чем можно было ожидать для одного жильца: два этажа, с просторными чердаками, а основные работы я вёл в обширных подземных уровнях. Большую часть холма я вырыл и превратил в полезное пространство.

Наружные стены оплетали толстые лианы, которые я сам вырастил: их густая зелень с багровыми шипами создавала живой барьер, отпугивая грызунов и мелких птиц. Эти растения обладали зачатками «сознания», и их можно было обучать с помощью дозированной струйки огня, так что из них получились на удивление послушные стражи. К тому же это были одни из последних таких лиан во всей долине.

Главный вход в дом отмечала единственная дверь из того же железного дерева, усиленная железными полосами. Окон, выходящих в лес, не было, как и на первом этаже в принципе: я давно усвоил, что уединение ценнее естественного света, если можно освещать дом магией. Крыша была крутая, конической формы, крытая сланцем, чтобы сбрасывать тяжёлые горные ливни, которыми в определённые сезоны славится этот край.

Поляна вокруг дома была ухожена, но ничем не примечательна. Я очищал её от подлеска главным образом для того, чтобы замечать гостей издалека, да и по старой привычке из Тифхольца. Хотя с годами к подобным вещам я стал относиться менее ревниво.

Лианы я высадил специально, чтобы защитить дом от грызунов. Никогда не забуду себе ту ярость, которую испытал, обнаружив, что страницы Журналов № 435-457 прогрызены насквозь. Помогло то, что у растений было примитивное сознание и они поддавались дрессировке огнём.

Моя хижина по-прежнему стояла в долине Дорнпасс. Сама долина перестала считаться кишащей монстрами спустя два десятилетия моего пребывания здесь, а ещё через десяток лет её стали называть «относительно безопасной». После кампании по выжиганию лиан путешествовать по долине действительно стало проще — к худу ли, к добру ли. На другой стороне Дорнпасса теперь есть маленькая фермерская деревня: говорят, сгоревшие лианы оставили после себя необычайно плодородную почву.

Все эти перемены происходили постепенно. Когда я здесь обосновался, Дорнпасс был совершенно враждебен к поселенцам и считался коварной, полной чудовищ ловушкой. Я прожил здесь всё это время, и перемена — как внешнего вида, так и статуса в глазах людей — была такой плавной и неспешной, что я почти не заметил, как моё уединение испарилось.

Странное это чувство — видеть, как мир меняется вокруг твоего жилища. И меняется не быстро, а постепенно. За годы я попросту истребил или переловил большинство действительно опасных тварей, плотность монстров падала по мере моей работы, и, не успел я оглянуться, как люди и дворфы стали считать этот край относительно безопасным. Впрочем, популяцию монстров сокращал не я один — местные авантюристы и охотники, вероятно, сделали даже больше меня.

Когда о моём жилище стало известно, а моя репутация, которую я и не думал создавать, выросла, меня время от времени стали просить пойти с тем или иным отрядом, чтобы помочь одолеть особо неприятного монстра. За все годы я редко отказывал: в конце концов, истребление опасных тварей было нашим общим интересом. К тому же, помогать в таком деле — это правильно с моральной точки зрения.

Но это привело к ещё более обременительному восприятию меня поселенцами и местными авантюристами. А значит, всё больше людей стремилось со мной общаться.

А я этого терпеть не мог.

Я понимал, почему так происходит и почему такое поведение логично — опыт моей прежней жизни никуда не делся, — но я всё равно презирал это; ничего не мог с собой поделать. В ненужном общении для меня не было ничего приятного — одна лишь боль, напряжение и скука.

Я мог бы приложить усилия и стать совсем недоступным, но этого я тоже не хотел. Я не возражал помогать, когда это действительно было нужно. В этом смысле удобный доступ к моему дому был оправдан — по сути, это единственная причина, по которой я так и не переехал.

Я просто ненавидел моменты, когда меня без нужды беспокоили и отвлекали от работы. Случалось это нечасто, но даже раз в год — уже слишком.

— Заходите, — наконец произнёс я и на миг прикрыл глаза, чтобы взять себя в руки.

К моему сожалению, я знал Берга. Знал, что он не уступит. Знал и то, что он не пришёл бы, если бы не видел шанса меня переубедить.

Как минимум я мог его выслушать.

Я отошёл в сторону и жестом пригласил их войти. Главная комната моей хижины была скромной по необходимости, хотя посторонним она могла показаться странной.

Первое, на что обычно обращали внимание гости, был потолок. Под балками висела зачарованная лампа, которую я сделал десятки лет назад: хотя в глубине она светилась синим, свет она давала солнечный, не мигая и не тускнея. На бумаге зачарование было простым, но на деле потребовалось немало проб и ошибок, чтобы добиться почти вечной стабильности без ухода.

Берг вошёл первым, по привычке чуть пригнувшись, хотя потолки были более чем высокими для любого человека, не то что для дворфа. Его взгляд опытного воина скользнул по комнате, и я заметил, как он задержался на лампе. Трое ребятишек вошли за ним, и я видел, как они вертят головами, осматриваясь.

Это помещение служило мне и гостиной, и рабочей зоной, когда кабинета не хватало. В центре стоял крепкий дубовый стол, весь в шрамах от многолетнего использования. На нём лежало несколько раскрытых книг, страницы некоторых были прижаты грузиками. Вокруг были разбросаны записи и письменные принадлежности, создавая лёгкий творческий беспорядок.

У дальней стены до самого потолка тянулись стеллажи, заставленные всякой утварью, инструментами и диковинами, которые я собрал за годы. Стеклянные колбы с законсервированными образцами слабо светились от поддерживающих их чар; рядом лежала коллекция фокусирующих кристаллов для тонкой магической работы, в основном для зачарований и ритуалов. Хранил я их здесь для удобства, да и потому, что под землёй место кончалось. Тут же валялись и кое-какие части монстров — полезные компоненты для отдельных ритуалов и опытов.

Камин сейчас не горел. Над ним висело зеркало, которое отражало не комнату, а вид на дом с высоты птичьего полёта — один из моих немногих опытов с заклинанием ясновидения. Поверхность зеркала иногда мерцала, когда по небу в его отражении проплывали облака. Артефакт был до смешного простым, но выглядел, полагаю, впечатляюще.

— Садитесь где хотите, — сказал я, указав на несколько стульев.

Это была простая, крепкая мебель, которую я когда-то вырезал сам, ещё до того, как обзавёлся инструментами, притом одними когтями. Подушки на них я тоже сшил сам. Тогда так было проще: мебель нужна была раньше, чем долина стала безопасной для повозок с припасами, так что всё громоздкое приходилось делать самому. Сначала вручную, потом с инструментами.

Забавно, сколько мелких навыков мне пришлось освоить, хотя до профессионалов мне, конечно, далеко.

Ученик мага, Заудерн, с плохо скрываемым восторгом разглядывал книжные полки, широко раскрыв глаза и пытаясь прочесть названия. Это была не моя рабочая комната, так что здесь стояли не мои дневники и труды, а книги, которые я читал или собирался прочесть: энциклопедии, атласы, тома по общей теории магии, да и пара обычных книг, что попадались мне за годы.

Большинство из них были на общих языках, но несколько — на письме Древней Империи. Расставлены они были по тематике, а не для красоты, так что постороннему мой порядок, наверное, показался бы хаотичным.

Эйген меньше интересовался магическими приборами и больше — моей коллекцией простого оружия на стене. Это были практичные, ухоженные вещи, хоть и без изысков; видимо, он оценил качество работы. Парень-дворф тоже бросил на них взгляд.

Почти всё это — подарки или любопытные образцы зачарованных предметов, которые я вытаскивал из логов поверженных монстров и оставлял на потом, для изучения. Не буду лгать: собраны они были не только из практических соображений. В какой-то момент, когда я привык к безопасному дому, во мне проснулся инстинкт собирательства. Не уверен, что могу списать это на своё демоническое наследие.

— Уютненько, — заметил Берг, опускаясь в кресло с непринуждённостью человека, бывавшего здесь и раньше. — Череп той твари всё ещё при тебе?

Я взглянул в угол, где выбеленные останки какого-то монстра служили подпоркой для стопки журналов.

— Он служит своей цели, — просто ответил я.

Дети так и стояли, явно не зная, что им позволено. Их взгляды продолжали скользить по диковинам, наполнявшим комнату, но я на их реакцию почти не обращал внимания. Для меня это были просто инструменты и удобства, накопленные сами собой. Что-то служило делу, что-то я сделал, потому что так принято у людей, будь такие на моём месте. И, признаюсь, многое из этого хлама было собрано по принципу «когда-нибудь пригодится».

Скоро от многого из этого мне придётся отказаться.

— Вы трое тоже присядьте, — предложил я детям.

В глубине души у меня, конечно, оставалась злость на их безрассудство у той шахты Нордгруб. Не знаю, какая у меня была репутация до того случая, но в целом я не люблю героизм. Если монстра нужно убить, я предпочту не героическую последнюю битву, а подлую расправу, когда все козыри у меня на руках.

И всё же, именно благодаря им я вообще смог убить ту тварь. Не будь их, я, скорее всего, просто отступил бы, и кто знает, чем бы всё кончилось.

— Чаю бы, — бесцеремонно попросил Берг.

Жестом руки я призвал пустую деревянную кружку, и та подплыла к его ладоням.

Затем я неторопливо соткал заклинание, и кружка наполнилась ароматным травяным настоем.

Далеко не самое бесполезное из моих народных заклинаний. Гримуар с ним я купил много лет назад — это было первое заклинание, создававшее из магии съедобное органическое вещество.

Количество бессмысленных народных заклинаний в этом мире просто поражает, и ведь на каждое из них какой-то маг потратил десятки лет. Похоже, невероятно умные люди, создающие нишевые, впечатляющие, но в общем-то бесполезные вещи, — это не особенность одной лишь Земли.

— Итак, — Берг сделал глоток и заметно расслабился, блаженно вздохнув. — Как всегда, хорош. Но к делу.

Дворф посмотрел мне прямо в глаза.

— Я понимаю, ты нелюдим. Честно, понимаю, — я уже открыл рот, чтобы возразить, но он жестом попросил не перебивать. — В этом нет ничего зазорного. Но в этой истории ты упрямишься просто из упрямства, — сказал он, не отводя взгляда. — От тебя требуется всего лишь-то попозировать пару часов. Бургомистр даже, Богиня тебя раздери, плату тебе предлагает!

Я лишь прикрыл глаза, подавляя растущее раздражение. В основном из-за вспышки боли у основания рогов, но и потому, что казалось, будто Берг пришёл просто потратить моё время.

Сам его вид подбешивал меня ещё сильнее.

— Если это всё, что ты хотел сказать, мой ответ не изменится.

На миг повисла тишина.

— Почему? — просто спросил дворф.

Я открыл глаза и спокойно встретил его взгляд.

— Неважно почему. Я не буду этого делать, — ответил я предельно ясно, чувствуя, как раздражение во мне снова иррационально подскакивает.

Сдерживать собственную агрессию легче не становилось, даже при постоянной практике.

— Для меня важно, — тихо сказал Берг и кивнул на трёх мальчишек. — И для них тоже.

Я мельком взглянул на детей. Они держались так, будто не знали, можно ли им вообще здесь быть: сутулились, опустив головы, и переводили взгляд то на меня, то на Берга. Их позы говорили о напряжении и смятении, а не о страхе.

Я нарочно выдохнул поглубже, на миг прикрыл глаза и подавил раздражение. Затем я собрался с мыслями.

— Мне не по душе идея ставить памятник в честь кого-то вроде меня, — ровным голосом проговорил я, проводя пальцами по узору дерева под рукой, чтобы сосредоточиться. — Мне не по душе репутация, которая у меня сложилась. Она приводит ко мне людей, которые ждут увидеть того, кем я не являюсь. Я не люблю общаться с другими без строгой необходимости.

Я открыл глаза и снова встретил взгляд Берга.

— Люди принимают меня за героя, а мне это неприятно. Герой — это тот, кто вдохновляет других, особенно молодёжь, — я кивнул в сторону ребят, которые вздрогнули от внезапного внимания. — А во мне нет ничего, достойного подражания. Всё, что я делаю, я делаю из эгоистичных соображений. Я не хочу, чтобы кто-то пытался жить или поступать так же, как я.

Я говорил правду, но не мог выразить всю глубину своего отношения к этому. В моём ровном голосе и выверенных фразах не было той тлеющей ненависти и зависти, что сидела у меня в груди. Меня тошнило от одной мысли, что эти люди считают меня образцом, «героем». Стоило задержаться на этой мысли, и я начинал её люто ненавидеть.

Я бы отдал всё, что у меня есть, за возможность прожить остаток жизни одним из них. Чувствовать, как они, наслаждаться едой, уметь общаться с другими.

Даже моя зависть не была «человеческой». Это были скорее примитивные вспышки злости, когда я мысленно сравнивал их жизнь со своей. Совсем не то, что было в моих воспоминаниях.

— Но вы же герой! — мой взгляд метнулся к мальчишке, который это выкрикнул... кажется, Эйген. Он тут же сник. — С-сэр, — добавил он, будто боясь, что я его отругаю.

— Я-то с парнем согласен, да только суть, чую, не в этом, — ровно сказал Берг, скрестив руки на груди. — Пойми, Альберт, люди по-настоящему пересрались, когда поняли, какая тварь едва не вырвалась на свободу. Доберись она до города, не факт, что кто-нибудь пережил бы ту ночь.

Дворф выглядел усталым, встречая мой взгляд. Он продолжил.

— Памятник в твою честь, это да — но во многом он для них самих. Чтобы на площади стояла твоя девичья мордаха, и всем сразу становилось спокойно. Чтобы не думать о том, как близка была смерть. И чтобы чувствовать, что они хоть чем-то тебе отплатили.

Я понимал, к чему он клонит. Тот Шаттенбранд... был проблемой. Обычные чары на снаряжении авантюристов мало бы помогли. Магам и священникам было бы не легче моего пробиться сквозь его чудовищную регенерацию.

Это, по сути, был живой танк, к которому не подойти близко и которого трудно повредить издалека. И это на поверхности; под землёй я и вовсе не представляю, как бы его одолел.

Недаром в дворфском фольклоре этот монстр — мифическая, неукротимая стихия. Более того, этот экземпляр, возможно, был ещё молодняком. Или, по крайней мере, точно не в годах.

За последнюю неделю я кое-что разузнал: в преданиях эта тварь описывается как минимум вдвое крупнее той, что видел я.

Я не ответил сразу. Мои доводы были верны. Но была и другая правда: находиться в людском поселении, да ещё в центре внимания — для меня это сущая пытка. Со спиленными рогами и притуплённым чутьём маны, среди шумных толп... это постоянное раздражение со всех сторон. С такими обстоятельствами многочасовое позирование не звучало ни приятно, ни выгодно. Скорее это походило на изощренную пытку.

— Пусть тогда делают памятник фигуры в капюшоне, — наконец решил я, позволив себе на этот раз быть эгоистом. — Я для этого не нужен, — я посмотрел Бергу в глаза. — Даже не пытайся меня переубедить.

Берг кивнул, и, что тревожило, он не выглядел совсем удивлённым, будто именно этого он и ждал.

— Понимаю, понимаю. Знаешь, тут недавно в город привезли одну книжицу... ту самую, о которой ты лет десять спрашивал.

...нет. Нет, он не мог.

— ...и бургомистр, с моей подачи, согласился достать её для тебя по своим каналам. Правда, по первой он не очень поверил, что тебе такое нужно, так что он хочет, чтобы ты сам подтвердил. Мол, скажешь, что такой подарок тебе по душе, когда ты приедешь в город снимать мерки, но...

Вот же проклятый карлик! Он не имеет права так со мной поступать!

Нет. Я отказываюсь. Меня не будут шантажировать книгой ради этой комедии. У меня есть принципы, мораль и самоуваж...

* * *

— Поверните голову немного влево, пожалуйста, — вежливо попросил камнерез, и я подчинился.

Я смотрел на Берга — этот дворф, похоже, слишком уж наслаждался, сидя со мной в мастерской, потягивая пиво и наблюдая, как художник уже полчаса заставляет меня принимать разные позы.

Слабое раздражение тлело во мне от этой нервотрёпки, но на самого Берга я не злился. Просто не мог. Демоны помнят обиды логично, расчётливо: «этот едва не убил меня — значит, в следующий раз я убью его первым». Так что, хоть меня и бесила вся эта ситуация, я не обижался, что он явно веселится, глядя на мои мучения.

Моя примитивная эмоциональность просто не позволяла мне злиться из-за того, что он получает от этого удовольствие.

— Знаешь, — сказал Берг, не обращая внимания на увлечённого работой мастера, который зарисовывал мои черты для будущей статуи, — тебе ведь необязательно уходить. Никто не мешает тебе остаться здесь. На хоть сколько веков.

Эти слова меня немного удивили.

— Откуда ты знаешь? — просто спросил я.

Он лишь махнул рукой.

— Половина ремесленников в городе занята той штукой, что ты заказал, — буркнул он, будто это само собой разумеется. — Больше половины из них — моя родня. А для тех хитрых механизмов, что ты хотел, и вовсе пришлось звать старших из родных деревень. Теперь почти все в курсе.

Он посмотрел мне в глаза и посерьёзнел.

— Но теперь не уходи от темы.

Это была искренняя, тихая просьба.

Я не мог кивнуть из-за позы, поэтому просто на миг прикрыл глаза в знак согласия.

— Ты же знаешь о моих исследованиях, — равнодушно напомнил я. — Я не могу продолжать их здесь. Так что и смысла оставаться нет.

Берг не ответил сразу, только посмотрел на пол.

— Знал, что так скажешь, — вздохнул он. — Наверное, я просто не понимаю такого мышления. Ты здесь почти с самого начала, ты... создал здесь нечто важное. Я никогда не пойму, как можно вот так просто всё это бросить.

С Бергом я был знаком уже много десятилетий. Он был одним из немногих, с кем я общался почти регулярно, пару раз в год. На то было много причин: с ним легко разговаривать, он держал меня в курсе дел, через него я решал вопросы с соседними поселениями. Плюс он нередко приносил новое интересное пиво.

Берга нельзя было назвать болтливым: он был грубоватым, прямолинейным и упрямым. Но с годами он стал... разговорчивее. Иногда даже задумчивым. Меня это не беспокоило — я просто принимал это к сведению.

В конце концов, в отличие от людей, он почти не менялся внешне.

И всё же таких разговоров я от него не помнил.

Я некоторое время обдумывал его слова. А потом заговорил.

— То, что важно для тебя, и то, что важно для меня, совершенно разные вещи, — честно сказал я. У меня не было ни малейшего нежелания уезжать. Никаких негативных чувств, вообще ничего. Было лишь решение. — Я не жалею о том, что делал здесь все эти годы... Просто что сделано, то сделано. Мне пора двигаться дальше, не в первый и не в последний раз.

Дворф не ответил, только проворчал.

— Знаешь, люди считают, что вы, эльфы, и мы, дворфы, похожи. Для них прожить четыреста лет — почти то же, что жить вечно, — фыркнул он, качая головой. — Интересно, им так же странно говорить со мной, как мне с тобой? — он снова посмотрел мне в глаза, и сквозь его густую бороду проступила улыбка. — Какую бы магию ты ни искал, возвращайся, когда найдёшь. У меня для тебя будет много новых сортов пива на пробу.

Я не ответил сразу, но понял, к чему он клонит.

Догадка Берга была не редкостью: многие, кто общался со мной годами, приходили к тому же выводу, видя, что я не старею. Я не носил иллюзий и не прятал уши — люди просто решали, что я, должно быть, эльф. Сам Берг как-то, будучи пьян, спросил, что у меня с ушами.

Интересно, тронуло бы меня это, будь я эльфом?

Я прикрыл глаза.

— Сколько тебе лет, Берг? — тихо спросил я.

— Сто тридцать три, — ответил он.

Я кивнул.

— В таком случае мы ещё можем увидеться, когда я закончу, — честно сказал я, снова открывая глаза и встречая его взгляд. — Надеюсь, к тому времени ты убережёшь это место.

Дворф почему-то стал заметно веселее.

— Угу. Вот это я могу обещать.

Я никак не показал, что услышал его слова. Но я их запомнил.

* * *

Я вышел из мастерской в капюшоне — тот дарил привычное чувство защищённости. Гильдия камнерезов находилась в старом дворфском квартале. На улице давно стемнело, но город был хорошо освещён.

У дверей я сразу заметил троицу, ждущую меня.

— Альберт, сэр! — заговорил светловолосый мальчишка, его голос был ровным и твёрдым. — Мы хотели поговорить с вами!

Я окинул его взглядом. Юный воин выглядел измотанным, как и ученик артефактора с учеником кузнеца за его спиной.

В такой поздний час на улице мы были почти одни. Берг ушёл в середине «снятия мерок», а мастер, делавший наброски, остался внутри прибираться.

Они и правда ждали меня всё это время?

— Я слушаю, — просто сказал я.

Мальчишка глубоко вдохнул.

— Пожалуйста, возьмите нас с собой! — выпалил он на одном дыхании и указал на друзей. — Мы втроём — Заудерн, Глюэн и я — мы все хотим путешествовать с вами! Мы готовы помогать чем сможем!

Его просьба прозвучала горячо и... заученно. Местами он тараторил.

На мгновение я искренне растерялся.

Первой моей реакцией было отказать наотрез. Но я вспомнил случай в шахте.

И решил зайти с другого конца.

— Зачем?

Вопрос простой, но ответ на него — нет.

У всех троих здесь были семьи и ремесло, которое они осваивали. Более того, они были богаты.

Шаттенбранд был монстром из лавы. Не из псевдоплоти, как я и большинство тварей, а скорее «одержимостью» — сущностью, что вселяется в объект и использует его как тело.

Его тело состояло из настоящего расплавленного камня и руды. И, похоже, он инстинктивно фильтровал лаву внутри себя, оставляя лишь самое прочное и магически насыщенное.

Когда я добил тварь и она остыла, оказалось, что её тело сложено из множества металлов. Обычные и магические руды, причём большинство — удивительно чистые, поскольку они переплавлялись внутри монстра и не смешивались в сплавы. Монстр «собирал» части своего тела из разных металлов, а самую защищённую внутреннюю часть, вокруг которой вращалось его ядро, — из самого плотного и прочного материала.

Тело Шаттенбранда стоило целое состояние. После его гибели у нас оказалось больше драгоценных металлов, чем даёт за год большинство шахт в этом горном хребте.

За то, что они помогли мне найти способ убить его, я отдал половину добычи этим трём детям. Каждому из них хватило бы на всю жизнь.

Так зачем всё бросать?

— Потому что я всегда хотел быть героем, — просто сказал Эйген, и его глаза блеснули тихим восхищением. — Раньше мне нужно было заботиться о родителях, а теперь нет, — он обвёл рукой округу. — Этот город такой крохотный! Я хочу увидеть мир, хочу путешествовать, хочу совершать невероятные поступки!

Я медленно кивнул и перевёл взгляд на двоих других.

— Я... никогда не любил работать с зачарованиями, — сказал ученик-артефактор, теребя пальцы. — Там всё сводится к тому, чтобы снова и снова делать одно и то же... — он покачал головой, а затем с неожиданной страстью встретил мой взгляд. — Это скучно! Однообразно! Это... — он на миг запнулся, — это не то, какой должна быть магия, — закончил он уже тише, облизывая губы и всё так же глядя на меня снизу вверх. — Единственная настоящая магия, что я видел, была там, когда вы сражались с той тварью! Я хочу... я тоже хочу так уметь!

Пока я давил в себе желание ответить и повернулся к последнему.

Тот отвёл взгляд.

— У меня всё не так грандиозно, — тихо признался он. — Но они... они правы, — парень тоже посмотрел мне прямо в глаза. — В долине всё хорошо. Большинство моих родных здесь. Но... — он запнулся, — я никогда не стану таким же мастером в кузне, как мой наставник. Не тогда, когда буду учиться только у него. У меня уйдёт целая вечность, чтобы стать кем-то большим, чем подмастерье за самой скучной работой, — он снова встретился со мной взглядом. — И я не могу оставить этих двух дураков одних. Да и сам я хочу повидать, каков мир на самом деле.

Я на миг обдумал и его слова.

— Похоже, вы все исходите из неверного предположения, — ровно сказал я, глядя на них, — будто я отправляюсь в какое-то приключение.

Я стукнул посохом по мостовой и медленно соткал из памяти оптическую иллюзию карты континентов.

Когда она появилась, я коснулся Северных земель — мой палец прошёл сквозь изображение.

— Я направляюсь сюда, — спокойно сказал я. — И цель у меня та же, что и в Штурмкаме: жить уединённо, собирать монстров для изучения и со временем перебраться на новую территорию.

Я позволил карте рассеяться.

— Вы трое увидели, как мне пришлось принять бой, которого я обычно избегаю, и, похоже, надумали о моей жизни больше, чем следовало.

Дети выглядели подавленными и удивлёнными. Я продолжил.

— Ты, — я указал на светловолосого, — воин. Я не смогу тебя ничему научить. Если пойдёшь со мной, у тебя не будет времени учиться у людей в городах и деревнях, а когда мы доберёмся до места — учиться тебе будет не у кого.

Затем я указал на юного мага:

— Ты безрассуден, раз собираешься в такое путешествие, будучи ещё учеником, — просто сказал я. — Каждый второй ученик мага гибнет в первом же бою.

Даже в эту эпоху, до войны с Королём Демонов, это считалось прописной истиной, и я, подозреваю, ещё смягчаю.

— Тебе потребуются годы, чтобы стать кем-то большим, чем просто учеником. К тому же, я не специализируюсь на боевой магии и у меня нет времени кого-то учить.

Наконец, я указал на дворфа:

— Тебе не стоит бездумно следовать за этими двумя. Если они решат пойти за своей мечтой, им придётся учиться порознь. И к тому же, если их цели не изменятся, их всегда будет тянуть в бой. У тебя нет ни стремления, ни навыков, чтобы выживать в драках. Ты ремесленник, и туда, куда их потянет, тебе дороги нет. Я намеренно иду в опасные и глухие места. Там тебе не у кого будет учиться, а я не смогу защищать ни тебя, ни их.

Высказавшись, я опустил руку.

Я даже не стал спрашивать, что думают их семьи и получили ли они разрешение. В общей картине это было не так уж и важно.

Троица долго молчала, переваривая мои слова. Я видел, как на их лицах, помимо разочарования, появляется что-то ещё: зарождающееся понимание.

Первым заговорил Эйген, его голос был уже не таким уверенным:

— Но... разве нельзя учиться в дороге? Наверняка в других местах есть воины, которые...

— Нет, — оборвал я. — Такая выучка занимает годы. У меня нет времени торчать на месте и ждать, пока ты будешь готов. К тому же ты рассуждаешь как тот, кто никогда не покидал родной долины, — я кивнул на темнеющие улицы. — Воины того уровня, у которых тебе стоило бы учиться, не тратят время на восторженных мальчишек с дороги.

Заудерн неловко переступил с ноги на ногу:

— Я знаю, что я лишь ученик, но я мог бы тренироваться сам... Я читал о боевых заклинаниях...

— Читал, — равнодушно повторил я. — Ты читал о боевых заклинаниях, — я посмотрел прямо на него. — Скажи, когда вырвался Шаттенбранд, а ты задыхался от дыма, сильно тебе помогло прочитанное?

Мальчишка вспыхнул и опустил глаза.

— Теория полезна для артефактора, но боевого мага создаёт практика, — продолжил я. — Тебе нужны годы занятий под присмотром, где твои ошибки не убьют тебя или окружающих. Там, куда я иду, как и в самой дороге, не будет ни присмотра, ни прощения за промахи.

Наконец заговорил Глюэн, тихо, но упрямо:

— Может, сейчас мы не готовы, но мы можем подготовиться. Потренироваться ещё, раздобыть снаряжение получше, выучить что нужно...

Я просто посмотрел на него.

— Как думаешь, сколько на это уйдёт? — спросил я. — Два года? Пять? Десять? — я позволил вопросу повиснуть в воздухе. — Я ухожу в течение месяца. К тому времени, как кто-либо из вас будет достаточно готов, меня здесь уже давно не будет.

Я видел, как до них начинает доходить. Романтика приключения сталкивалась с суровыми требованиями выживания.

— Кроме того, — добавил я, — вы исходите из того, что мне вообще нужны спутники. Я живу так, как живу, потому что общество других меня утомляет. Я мыслю яснее, когда мне не нужно постоянно думать о чьей-то безопасности, комфорте или мнении. Ваши навыки тут ни при чём, мне просто никто не нужен.

Плечи Эйгена чуть опустились.

— Значит, ничего нельзя сделать? Ничто не заставит вас передумать?

Я изучающе посмотрел на его лицо. В нём ещё теплилась отчаянная надежда, но теперь её сдерживало растущее понимание преград.

— Если вы и правда хотите идти этим путём, — медленно сказал я, — идите по нему как следует. Ты, — я указал на юного воина, — учись у своего мастера как положено. Потрать деньги на лучших наставников — пусть это будут опытные воины, которые и долину защитят, и тебя обучат. Уход из города не поможет тебе тренироваться лучше, пока ты не исчерпаешь всё, чему можно научиться здесь. Тебе разумнее остаться. Ты, — я перевёл палец на ученика-артефактора, — сперва овладей ремеслом. Стань магом, а не учеником, мечтающим им быть. А каким магом — решать тебе. Как и у твоих друзей, у тебя есть деньги, чтобы нанять любого учителя. И ты, — наконец мой палец остановился на парне-дворфе, — определись. Реши, чего хочешь ты сам, а не просто следуй за чужими амбициями.

Я сделал паузу и закончил без обиняков:

— У каждого из вас есть всё, чтобы пойти по жизни туда, куда вы хотите. Но не мне вам помогать.

Наступившая тишина была уже другой. Более тяжёлой. Задумчивой.

— Я понял, — тихо сказал Эйген, и впервые за нашу встречу это прозвучало по-настоящему искренне.

— Надеюсь, что так, — ответил я и, повернувшись к троице спиной, двинулся обратно к своему логову. — Если верите в свои мечты, остаётся лишь идти своей дорогой. Не ждите, что кто-то поведёт вас за ручку.

Дети ничего не сказали мне вслед. Я не удивился. Дети есть дети. Сомневаюсь, что они думали о последствиях путешествия с незнакомцем через полконтинента. Честно говоря, мне было всё равно, думали они или нет.

Но совет я дал им дельный, даже если бы не взял их с собой ни при каких обстоятельствах.

Если, как большинство детей, они бросят свою затею при первом же препятствии — это их право. А если нет...

Что ж, я сделал всё, что мог, чтобы показать им, как взяться за дело правильно.

* * *

Ниже следует запись из дневника

Похоже, я сильно недооценил, сколько всего успел накопить за годы жизни здесь. Тем не менее сегодня я наконец перенёс все остатки в хранилище.

Я почти закончил и загрузку «Бегемота». Эта повозка — шедевр инженерной мысли и зачарования, но сама погрузка оказалась мучительной и заняла несколько дней. В этой повозке десятки тайных отсеков, некоторые — со стабилизирующими чарами, чтобы можно было безопасно перевозить лабораторное оборудование и хрупкие вещества. А чтобы вообще можно было получить к ним доступ, пришлось сперва разобраться в механизмах «Бегемота», и на это ушло больше времени, чем на саму загрузку.

За десятилетия я заказал немало особого оборудования для своих исследований: зачарованные приборы для «видения» магии с функцией увеличения; сдерживающие цепи и прочие подобные приспособления для монстров; стержни-стабилизаторы для окружающей маны; датчики и сенсоры. Большинство этих вещей требует бережной транспортировки, их нельзя просто так трясти в дальнем пути. Не говоря уже об огромном объёме всего, что мне нужно взять, чтобы продолжить исследования с того места, где я остановился.

Оттого «Бегемот» и обошёлся мне как небольшой замок вместе с землёй. Неудивительно, что для его создания потребовались усилия нескольких ремесленных гильдий из соседних городов: в одиночку я бы не построил такое и за сорок лет.

Я уже давно свёл свои журналы и заметки в научные труды, стараясь оформлять их, как диссертацию, где это было уместно. В нашей последней переписке я обещал моему благодетелю из Аубёрста прислать полную работу, когда буду покидать нынешнее место исследований. И хотя ответ, как обычно, был скуп и весьма критичен к моим предыдущим заметкам, человек на том конце, похоже, искренне обрадовался перспективе получить основной массив исследований, а не те «мелкие записки», которыми мы обменивались десятилетиями, оттачивая детали моих ранних теорий.

Дело, конечно, не в том, что я не хотел высылать основную часть трудов, — просто их сведение и шифрование отнимают слишком много времени. Поэтому я решил отправлять крупные пакеты только при переездах, когда в любом случае приходится подводить итоги.

И всё‑таки почему-то личное письмо даётся мне труднее, чем интеллектуальная работа.

Главным образом потому, что меня выводят из себя настойчивые попытки моего корреспондента приспособить мои исследования для боевых нужд — пусть и против монстров, но ведь и против людей тоже. Я также ломал голову, как бы покорректнее попросить его опубликовать мой труд и сделать его доступным теперь, когда он оформлен в правильной терминологии, а некоторые спорные положения больше не вызывают вопросов ни у него, ни у меня.

Быть дипломатичным у меня выходит плохо: я не могу мысленно «влезть в шкуру» своего благодетеля. Полагаю, потому, что мы никогда не встречались, и я просто не могу представить образ мыслей и чувства по-настоящему образованного мага-человека. Оттого письма у меня выходят недостаточно личными, а просьбы об услугах в черновиках выглядят странно.

Кроме того, я закончил зарядку грузовых големов. Сомневаюсь, что они спроектированы так же удачно, как сам «Бегемот» — я работал над ними всего десяток лет, — но тянуть эту непомерно тяжёлую повозку они способны, а моих сил хватит, чтобы подзаряжать их раз в неделю.

Буду оптимистом и предположу, что отправлюсь в путь в течение недели. Теперь, когда всё громоздкое, ящики и стеллажи, спущено в вырубленное в горе хранилище, а повозка почти загружена всем необходимым, я продам то, что нельзя оставить на хранение, и, наконец, тронусь в путь.

Я не испытываю восторга, но признаю это важной вехой. Наконец-то я, без каких-либо отговорок и крюков, двигаюсь в сторону Северных земель. Одна эта мысль всё ещё приносит мне некоторое удовлетворение.

Лесная тропа змеилась среди густых чащ, а древние дубы отбрасывали длинные тени на неровную землю. Хельдункель шагал размеренно; несмотря на внушительный рост, его сапоги бесшумно ступали по утрамбованной почве. Рога, выступавшие у него из висков, изредка ловили солнечные блики, пробивавшиеся сквозь полог деревьев, — единственная явная примета его демонической природы.

Он был в пути уже несколько недель, всё глубже забираясь в Центральные земли. Местность становилась всё более дикой: пологие холмы сменялись крутыми склонами, а просёлочные дороги превращались в едва заметные колеи, ведущие к главному тракту, параллельно которого он и держался. Этот отрезок дороги был почти заброшен.

Первым до него донёсся след маны.

Хельдункель замер на полушаге, его чувства обострились: впереди ощущалось слабое магическое присутствие. Маг, один, путешествует по этой глуши. Сигнатура того казалась... скромной. Значительно слабее его собственной. Давненько он не встречал путника-одиночку в таком уединённом месте. То, что это был маг, ничего не меняло — этот был слишком слаб. Лёгкая добыча, у которой, возможно, есть при себе что-то ценное. Но что главнее, Хельдункель не ел уже несколько недель.

Хельдункель чуть сменил курс, приближаясь к дороге, и стал готовиться к встрече. Его губы изогнулись в приятной, невинной улыбке — такой, какую ожидаешь увидеть на лице человека, которому только что спасли жизнь. Мгновение спустя улыбка сменилась более сдержанной и насмешливой, а затем перешла в добродушную усмешку. Он помедлил, перебирая выражения, и остановился на том, которое однажды подсмотрел у деревенского жителя, встречавшего друга с удачной охоты. Да, чтобы подойти к жертве, такое подойдёт как нельзя лучше.

Обычно Хельдункель не выходил на большой тракт. Он предпочитал держаться в нескольких сотнях метров от него: достаточно близко, чтобы почувствовать любого путника, и достаточно далеко, чтобы с лёгкостью уйти от патруля. Но этот маг шёл прямо по дороге, и упускать возможность подкрепиться, а заодно, может, и разжиться сведениями, Хельдункелю не стоило.

Затем до него донёсся звук: тяжёлые, ритмичные звуки чего-то крупного, движущегося через лес. Не торопливая поступь убегающего зверя, а ровный, механический такт. Шаги.

Хельдункель взобрался на невысокий холм и замер, окинув взглядом открывшуюся ему картину. Затем он инстинктивно вспыхнул маной — коротким импульсом силы, которым он обозначил своё присутствие ради оценки реакции цели.

И в этот миг обострившегося восприятия его поразил запах.

Демон.

Это осознание мгновенно изменило весь его подход. Беззаботная улыбка исчезла с его лица, словно утренняя дымка. То, что он планировал как охоту, обернулось чем-то совершенно иным — дипломатической встречей, требующей совсем иной подготовки.

Однако, любопытно. Хельдункель долгое время имел дело лишь с демонами, служащими Королю Демонов, — теми, кто держался близко к его владениям или, как и он сам, выполнял особые поручения. Давненько ему не встречались сородичи в таких диких землях. А наткнуться на одного на Энгском тракте, крупнейшем торговом пути между Северными и Центральными землями, было и вовсе интригующе.

Впереди на лесной тропе возвышалась огромная повозка, размером с небольшой дом и сделанная с очевидным мастерством. Её тёмное дерево сияло защитными чарами, а десятки металлических укреплений говорили о её немалой ценности. Не менее любопытны были и те, кто тянул повозку: големы, причём массивные, каждый ростом выше трёх метров.

И там, на козлах этой примечательной конструкции, сидел источник знакомого запаха.

На первый взгляд фигура казалась человеческой, её черты скрывал тяжёлый плащ, но чутьё Хельдункеля говорило об обратном. Демон, без сомнения. Хотя было в нём что-то... необычное. Дело не в одежде или спрятанных рогах — демоны нередко скрывали свои нечеловеческие черты во время охоты. Нет, странность заключалась в самой повозке. Даже если она была украдена, големы подчинялись бы только своему создателю или законному владельцу. Это означало, что демон либо подчинил их своей магией или проклятием... либо создал их сам. Оба варианта были равновероятны и равно интригующи.

Когда повозка поравнялась с ним, Хельдункель шагнул вперёд и встал в тени одного из деревьев — достаточно близко, чтобы его нельзя было проигнорировать. Встречу между демонами нельзя воспринимать легкомысленно, даже если этот, судя по мане, казался слабым и молодым; для таких случаев существовали определённые правила приличия.

Любопытство Хельдункеля разгоралось. Малые демоны — те, кому обычно нет и ста лет, — как правило, осторожны и пугливы. Демоны быстро усваивают, что бросать вызов другим расам нелегко. В молодости им не хватает сил, чтобы выдержать ответный удар за разорённую деревню или перекрытый ради охоты тракт. Те, кто не усваивал эти уроки? Ну что ж, такие подыхали в детстве.

Оттого и было странно видеть, как демон, который, судя по его мане, был Малым, путешествует так открыто. Неужели он настолько уверен в своей способности сойти за человека? Любопытно. Даже среди Старших демонов, вроде Хельдункеля, немногие понимали этих сбивающих с толку созданий, людей, настолько, чтобы общаться с ними дольше пары фраз и не выдать при этом свою нечеловеческую натуру.

Хельдункель почувствовал, как демон на козлах тоже вспыхнул маной, без слов приказывая големам остановиться. Его мана не впечатляла. Ему вряд ли было больше пятидесяти лет.

— Внушительная махина, — произнёс Хельдункель, спокойно глядя на демона, который, в свою очередь, изучал его из-под капюшона, положив руки на колени. — Откуда она у тебя?

— Убил предыдущего владельца, — ответил демон, склонив голову. — Не ожидал повстречать здесь демона.

— Как и я, — кивнул Хельдукель. — Я Хельдункель.

— Альберт, — отозвался другой, его голос был лишён каких-либо эмоций.

Хельдункель понял, что его собрат не слишком опытен в подражании людям. Демоны часто оттачивали друг на друге социальные навыки: пробовали новые выражения лиц и интонации, чтобы проверить, насколько естественно они выглядят. Среди знакомых считалось хорошим тоном указать, если выражение или интонация не соответствовали ситуации или образу.

— Необычное имя, — признал Хельдункель, разглядывая демона, но не стал комментировать его монотонную речь.

В конце концов, они не были знакомы.

— Не я его выбрал. Мне его дали, — просто ответил Альберт, и Хельдункель кивнул в знак понимания.

— Тебя в юности подобрал старший демон? — спросил он с лёгким любопытством, постаравшись, чтобы его тон звучал вежливо и ненавязчиво.

— Это имя я получил от матери, — сказал Альберт, удивив Хельдункеля ещё больше.

Демоны ведь редко знают своих родителей — и ещё реже встречают их.

— По какой причине ты перегородил мне дорогу?— спросил Альберт через мгновение всё тем же ровным тоном.

Хельдункель обдумал ответ, но решил не расспрашивать его дальше. Он, конечно, мог бы, но сейчас не было причин настаивать. Не тогда, когда его любопытство было лишь мимолётной прихотью.

— Я лишь хотел обменяться информацией, — без тени лжи и с честным выражением лица сказал Хельдункель. — Я иду с Севера, а ты, как я вижу, направляешься туда из Центральных земель, куда держу путь я. Мы оба можем извлечь выгоду из этого обмена.

Смысл его слов был прост: Хельдункель давал понять, что у них нет причин для вражды, поскольку их охотничьи угодья будут разными. Он приветливо улыбнулся, тщательно выбрав из памяти подходящее выражение.

А ещё он солгал. Хельдункель решил подойти, опознав собрата, вовсе не для обмена сведениями.

Демон, сидевший на козлах, потянулся куда-то вниз и через мгновение извлёк пергамент.

— У меня есть карта. Можем обсудить детали за ней, если хочешь, — рассудительно предложил он.

Хельдункель кивнул, но подходить не спешил. Он ещё не успел составить о собеседнике полного мнения.

— Сначала утоли моё любопытство. Эта твоя повозка... она помогает маскироваться? Полезна в охоте? — спросил он.

Ему и вправду было любопытно, но ещё важнее было увидеть, как ответит Альберт. Его целью сейчас было оценить характер и реакции этого демона.

Альберт поднял руку и сделал в воздухе жест «так себе».

— Она привлекает внимание. Помогает охотиться на бандитов, но также вынуждает общаться со множеством людей, которых мне нельзя убивать.

Примерно этого Хельдункель и ожидал. И всё же...

— Маскировка у тебя отменная, — признал он, изучая демона. Тот удачно подобрал одежду и действительно походил на человеческого мага: не слишком вычурно, но и не бедно. — Но, похоже, тебе трудно общаться так, как это делают люди.

Альберт слегка склонил голову.

Внезапно на его лице появилась виноватая улыбка, и он почесал затылок.

— Ой-ой, правда? Ты уж прости меня, я и не думал, что так нужно делать даже с другими демонами! Ты у меня первый, других демонов я ещё не встречал, — сказал он.

Хельдункель изучал его выражение, жесты, язык тела — и должен был признать: Альберт сыграл безупречно.

Его смущённая, неловкая улыбка выглядела подлинной, как и расслабленное напряжение в плечах; каждая деталь в нём работала на образ.

Всё было так, как и предполагал Хельдункель: для подобной маскировки требовался отменный актёрский талант. Не просто чтобы подобраться к людям для убийства, но и чтобы вовсе избегать конфликтов с патрулями или стражей в деревнях и городах. Одних инстинктов для этого мало; нужно изучать людей, знать, как они говорят и чего ожидают друг от друга. Не для того, чтобы понять их логику — это практически невозможно, — а чтобы методично выучить их модели поведения.

Независимо от силы, таким навыком обладали не все демоны. Лишь самые человекоподобные из них, а также те, кто был достаточно терпелив и заинтересован в изучении подобных вещей.

И всё же, это замечание о том, что он никогда не встречал других демонов...

— Оно и неудивительно, — признал Хельдункель после паузы. — Большинство наших обитает в Северных землях.

Хотя это не означало, что в других местах встретить демона было невозможно. Можно, просто значительно реже.

Хельдункель на миг задумался и снова заговорил:

— Много ли ты вообще знаешь о нас, демонах? — дружелюбно спросил он, с готовностью помочь в голосе.

— Смотря что ты имеешь в виду... — сказал Альберт, пожимая плечами и сбрасывая капюшон. Звучал Альберт... «растерянно», как, кажется, это называли люди.

Только когда капюшон упал, Хельдункель понял, почему не видел рогов у своего собрата. Альберту повезло: его рога росли вдоль головы, что позволяло легко их скрыть.

— Про собственное тело я знаю много, — продолжил Альберт, — но не думаю, что ты об этом спрашиваешь.

— Тогда позволь мне просветить тебя, — предложил Хельдункель, сделав бессмысленный и нелогичный жест, популярный среди людей: ладонью вверх и чуть в сторону. — Много каких демонов похожи на тебя. Их либо никак не называют, либо именуют Малыми демонами. Это связано не столько с общей силой, сколько с возрастом и количеством доступной маны, — мягко пояснил он. — С самого детства и до того момента, когда твоя личная магия созреет, ты остаёшься Малым демоном. Но это нормально. Каждый демон начинал с этого, и большинство демонов, которых ты встретишь, будут Малыми.

Затем он с улыбкой указал на себя указательным пальцем.

— Я же тот, кого можно назвать Старшим демоном. Хотя для большинства, опять же, — в основном для людей, да и для многих демонов тоже, — особой разницы нет. Старших демонов, таких как я, отличает то, что наша личная магия обычно уже полностью сформирована, она универсальна и могущественна. Старшие демоны, как правило, находятся на том уровне, где люди, какими бы искусными они ни были, никогда не смогут сравниться с нами в магии, хотя всё ещё могут одолеть нас числом или хитростью. Можешь считать нас полностью созревшими демонами, в отличие от таких, как ты, кто ещё продолжает созревать.

Хельдункель бесцельно махнул рукой, словно отгоняя назойливое насекомое, — жест, придуманный людьми для снятия напряжения.

— Старших демонов, как я, меньшинство. Можно сказать, на каждых пятерых Малых приходится один Старший, — он встретился взглядом с Альбертом, на лице которого ясно читались интерес и изумление. — Кроме того, существуют ещё и Высшие демоны. Это древние чудовища, прожившие столетия, чья магия непостижима, — он развёл руками. — Их, разумеется, немного. Всего чуть больше двух десятков.

Он посмотрел Альберту в глаза.

— Угадаешь, какая последняя категория?

Молодой демон сделал вид, что задумался, а затем кивнул сам себе.

— Это будет Король Демонов, верно?

Хельдункель не удивился, что Альберт знал. О Короле Демонов слышал каждый человек, а молодые демоны любопытны. Неизбежно, что демон, достигший физической зрелости, успел помучить пару-тройку людей и расспросить их о своих сородичах.

— Верно, — с непринуждённой улыбкой кивнул Хельдункель. — Естественно, даже нам, демонам, безопаснее держаться вместе. В Северных землях для старших демонов, таких как я, вполне обычно собирать талантливых подчинённых. А для высших — вербовать таких, как я, — Хельдункель склонил голову, на мгновение убрав улыбку. — Ты не очень силён, но, кажется, весьма талантлив в подражании и обмане. Ты мог бы мне пригодиться.

Альберт моргнул, изображая удивление, но, как и ожидалось, тут была скорее растерянность, чем несогласие. Хельдункель и не ждал иного: даже если бы это предложение пришлось демону не по душе, у него не было причин выказывать враждебность перед нападением.

— Пожалуй, ты безумно силён, так что, наверное, у меня нет шансов отказаться и выжить... но будет ли мне от этого соглашения какая-то польза? — с ноткой беспокойства в голосе спросил он.

Его вывод был неверным. Хельдункелю пришлось бы убить его, будь поблизости другие Малые демоны, — просто чтобы продемонстрировать последствие неповиновения. Но в текущей ситуации убивать его в случае отказа не было практического смысла. Другое дело, если бы приказ присоединиться исходил лично от высшего демона, особенно от тех, кто служил непосредственно Королю Демонов, — тогда да, отказ означал бы смерть.

И всё же Хельдункель не спешил поправлять Альберта.

Вопрос был вполне разумным, поэтому он ответил:

— Пока ты полезен и следуешь приказам, у меня будет причина тебя защищать. С твоей силой твои шансы на выживание значительно возрастут, если ты будешь сражаться на моей стороне, а не в одиночку, — просто объяснил он и в полную мощь вспыхнул своей маной, демонстрируя силу. — Путешествуй со мной, и ты наберёшься боевого опыта и отточишь свою магию. Взамен я получу твою силу на время нашего совместного похода.

Альберт кивал в такт его словам, выглядя задумчивым. Хельдункель решил, что эмоции, которые тот изображал, были не так уж далеки от его истинных мыслей.

В конце концов, для малого демона присоединиться к могущественному старшему демону, такому как он, было огромной удачей. Хельдункель знал, что его мана объективно была очень сильна, а его личная магия — и того более. Он не был высшим демоном, но через столетие-другое вполне мог достичь этих высот.

Иными словами, для малого демона вроде Альберта он был неприступной твердыней магической мощи, и покровительство со стороны Хельдункеля было бесценно.

— Тогда есть ли особая причина, по которой ты держишь путь именно в Центральные земли? — спросил Альберт, склонив голову. — Менять вот так резко место обитания всё-таки опасно.

Этот вопрос его тоже не удивил. Альберт явно пытался понять, что рискованнее: присоединиться к нему или попытаться сбежать, поэтому и спрашивал о его целях.

Понимая это, Хельдункель с приветливым видом кивнул.

— Я выполняю миссию, порученную мне высшей демонессой Ашвельд, которой я служу: найти в Центральных землях перспективные таланты для вербовки, — раскрыл он карты, по большей части говоря правду. — Ходят слухи о войне в Клингенфуртском регионе, закончившейся три десятилетия назад. Говорят, тот край так и не оправился и до сих пор пребывает в хаосе. Скорее всего, туда стянулись более слабые демоны со всех Центральных земель, — поделился он. — Наша задача — отыскать тех, чья магия достойна внимания, и убедить их присоединиться к нашему собранию. После чего нам велено вернуться обратно на Север.

Хельдункель пока ничего не знал о магии Альберта; быть может, она была слаба. Но Альберт определённо был хорош в обмане и подражании, а это само по себе очень ценный навык, особенно для малого демона. Одного этого было достаточно, чтобы его завербовать.

— Так вот оно что, — произнёс Альберт, откидываясь на сиденье и задумчиво почёсывая подбородок. — Я тоже про те события наслышан, но вместо того чтобы лезть в такое опасное место, решил, что безопаснее будет пересечь границу в Северные земли, — он вздохнул и покачал головой. — Ладно уж, я не то чтобы сильно держался за эту идею. Думается мне, если буду служить тебе, мы отправимся в Клингенфурт, а потом я всё равно смогу увидеть Северные земли, когда мы там закончим.

Хельдункель кивнул на это с довольной улыбкой. Было приятно так быстро найти пополнение.

— Уверен, твои знания и эта повозка окажут посильную помощь. Взамен я могу помочь тебе с твоей магией, если, конечно, твоя гордость позволит принять такую помощь, — дипломатично предложил он. Потребовались, вероятно, немалые усилия, чтобы заполучить такую повозку, особенно для малого демона, поэтому Хельдункель похвалил его и предложил что-то взамен, пусть даже символическое. — Скажи, ты ведь не скрываешься от погони?

В конце концов, зачем ещё демону путешествовать так далеко по Энгскому тракту, вместо того чтобы просто сменить логово в пределах одного региона? Сам Хельдункель был исключением: у него была миссия. У Альберта её явно не было.

— Вовсе нет, — покачал головой Альберт. — Все, кто встречал меня и распознавал во мне демона, мертвы, — сказал он, и его голос стал серьёзным, мрачным. Это был очень удачный переход тона, должен был признать Хельдункель; так бы повёл себя человек. — На Север я хотел перебраться из любопытства. Слышал, там меньше людей, и решил, что мне будет легче развивать свою магию в уединении.

Любопытство и желание развить свою магию — единственные две причины, помимо жажды убивать, которые вообще толкали молодых демонов на какие-либо действия.

— Рад это слышать, — сказал он, наконец делая первый шаг к повозке. — Так ты упоминал карту?

Альберт улыбнулся, кивнул и жестом пригласил его подойти.

Хельдункель сделал шаг к повозке, затем ещё один. Альберт оставался сидеть на козлах, та же приветливая улыбка застыла на его лице, пока он приглашающе манил его жестом, чтобы тот запрыгнул и посмотрел на карту.

Что-то изменилось.

Это было едва уловимо, почти незаметно, и послужило лишь мимолётным предупреждением. Но Хельдункель прожил сто двадцать три года, доверяя своим инстинктам. Сигнатура маны Альберта дрогнула — незначительный всплеск, которого маг не может избежать при формировании заклинания.

Тени Хельдункеля отреагировали раньше, чем его сознание успело обработать угрозу, на чистом инстинкте.

Тьма вырвалась из-под его ног, взвиваясь защитными спиралями, как раз в тот миг, когда из воздуха вокруг Альберта материализовались кристальные копья. Ледяные снаряды ударились о теневые барьеры Хельдункеля с резким, звенящим стуком и рассыпались о бурлящую тьму, что ринулась его защищать.

Тело Хельдункеля напряглось.

Но этим всё не ограничилось.

Пока теневая магия Хельдункеля отражала кристальный шквал, с обеих сторон фигуры пришли в движение. Големы, мгновение назад безмолвные и неподвижные, с механической точностью бросились на него. Их каменные кулаки, каждый размером с человеческую голову, с двух сторон врезались в его теневую защиту.

От удара Хельдункель отшатнулся назад, его ноги заскользили по лесной земле, когда совместная атака големов сокрушила его наспех созданные барьеры, забрызгав его самого тенью, словно чернилами.

Прежде чем големы успели продолжить натиск, он призвал тени окрестных деревьев, и те обрушились на оживших созданий приливной волной, давая ему время отпрыгнуть назад и увеличить дистанцию.

— Что... — ровным тоном произнёс Хельдункель. Даже сейчас, по чистой привычке, он изобразил некоторое замешательство, но не счёл нужным скрывать гнев от такого нападения.

Альберт больше не улыбался. Приветливое, виноватое выражение у того исчезло; его лицо стало бесстрастным. Он по-прежнему сидел на повозке, спокойно положив руки на колени, словно и не он только что приказал атаковать сородича.

— Твоя защита достаточно хороша, чтобы даже отразить внезапную атаку пробивающих заклинаний такой мощи, — сказал Альберт, возвращаясь к своему прежнему ровному, безэмоциональному тону. — Занимательно.

Големов явно отбросило назад, но они всё ещё стояли между ним и Альбертом.

Тени извивались вокруг Хельдункеля, отвечая на его гнев, и впервые с тех пор, как он подошёл к этому странному демону, он почувствовал настоящую неуверенность в происходящем.

— Ты спятил? — потребовал ответа Хельдункель, и тени ещё плотнее окутали его фигуру. — У нас нет причин драться.

Альберт чуть склонил голову, изучая его своими безэмоциональными глазами. Он ответил не словами.

В его руке во вспышке сжатого света появился посох — заклинание хранения, понял Хельдункель; он видел, как им пользуется бесчисленное множество человеческих магов.

Но у него не было времени размышлять об этом: четыре сгустка огня вспыхнули над посохом и тут же устремились к нему.

Хельдункель сделал жест рукой, и тени от окружающих деревьев снова вытекли, словно чернила, и растянулись в тонкий барьер, перехватив снаряды задолго до того, как они смогли его достичь.

Те взорвались большими, долго не гаснущими огненными шарами, которые породили много света... и углубили тени.

Хельдункель, не колеблясь, пока создавал защиту, отделил от себя частицу тени; та потекла по земле, слилась с тенью Альберта, и в ней открылся глаз.

Хельдункель не видел свою цель сквозь пламя и хотел быть уверенным, что попадёт. Почти в тот же миг, как «глаз» открылся, тень самого Альберта сгустилась в шип и ударила тому в незащищённую спину. На пути шипа возник прозрачный жёлтый барьер, замедливший его ровно настолько, чтобы успели появиться ещё три барьера и полностью его отразить.

Сила удара подбросила Альберта в воздух — или так показалось Хельдункелю на мгновение, пока он не понял, что демон летит.

И оценивающе рассматривает его сверху.

Глаза Хельдункеля расширились, когда его собственные тени спиралью закрутились вокруг него, разрывая в клочья пять сфер маны, которые едва не поразили его со слепой стороны. Сферы взорвались, но достаточно далеко, так что Хельдункель лишь почувствовал, как ветер взъерошил его волосы.

...Должно быть, Альберт подготовил эти атаки, когда обзор Хельдункеля был закрыт взрывающимися огненными шарами.

— Человеческая магия, — произнёс Хельдункель, глядя вверх на летающего демона. — Заклинания такого уровня мне не страшны.

И всё же Хельдункеля не отпускало недоумение. Человеческую магию нельзя было недооценивать, но видеть, как её использует демон, вызывало один-единственный, оглушительный вопрос: зачем?

Демон, существо, чей дар способен придать своей уникальной магии любую форму и применение, никогда не станет полагаться на человеческую магию. Бывало что редкие исключения дополняли свою основную магию несколькими человеческими заклинаниями или использовали их для улучшения собственной... но то, что демонстрировал Альберт, было совсем не этим.

Все заклинания, что Альберт, этот демон, применил, были человеческими. Жёсткими, прочными, негибкими, без той изящной пластичности, что позволяла демонам изменять свои заклинания на лету. Зачем демону тратить годы на изучение чужих заклинаний, которые он никогда не сможет сделать своими?

Это был главный вопрос, который гремел в голове Хельдункеля. Даже удивительное боевое мастерство Альберта и его способность летать отошли на второй план, хотя оба этих навыка были нетипичны для демонов его силы. Всё потому, что этот вопрос, который он не мог игнорировать, разжёг в нём опасный, всепоглощающий костёр любопытства.

— Зачем ты вообще стал изучать такие заклинания? Твоя личная магия настолько слаба? — спросил Хельдункель; он был искренне озадачен.

Альберт не ответил. Выражение его лица не изменилось. Словно он и не слышал вопроса.

Парящий демон сложил руки перед грудью.

Искры электричества заплясали между его пальцами, а затем и ладонями, постепенно нарастая в силе; дуги становились длиннее, ярче...

В то же время Хельдункель увидел, как оба голема неуклюже побежали к нему.

Этого было достаточно, чтобы понять: ответа он не дождётся.

— Жалкое зрелище, — прокомментировал Хельдункель и поднял руку.

Магия Хельдункеля называлась Хольформ. Она позволяла придавать теням форму и управлять ими.

Эта магия была безгранична в своём потенциале, её ограничения лежали лишь в собственных знаниях и силе Хельдункеля. Как, впрочем, и любое заклинание любого демона.

Он мог творить с тенями многое, но одна истина была непогрешима: сами тени были ключевым элементом. Чем ближе его враг находился к любой тени, тем легче Хельдункелю было его убить.

Поднявшись в воздух, Альберт отдалил от себя собственную тень. Любая атака, естественно, будет дольше до него добираться; логика здесь была здравой.

Однако малый демон был глупцом, если считал, что Хельдункель беспомощен.

Тени окружающего леса превратились в шипы и устремились в воздух, к Альберту, со всех мыслимых углов.

Для него не было укрытия, некуда было увернуться — в этом и заключалась суть Хольформа Хельдункеля.

Это была магия, от которой нельзя было уйти.

В то же время сила наполнила тело Хельдункеля, когда он сжёг ману и на всей скорости устремился к големам, расколов землю под своими ногами. Его тень, тянувшаяся за ним, как плащ, превратилась в копьё и щит.

Его теневой глаз был сфокусирован на Альберте, поэтому он видел, как тот отбросил своё заклинание молнии и соткал вокруг тела щит из ветра. Тень бесформенна, пока её не коснётся Хольформ, но после применения магии она становится субстанцией. Твёрдой, жидкой, газообразной — чем-то осязаемым. Этот ветряной щит, очевидно созданный для защиты от физических снарядов, сумел отклонить шквал теневых шипов ровно настолько, чтобы они не пронзили тело Альберта.

Более крупные шипы встретили жёлтые барьеры, которые Альберт творил по мере нужды; точность его реакции была безупречна.

Хельдункель уделил этому лишь часть внимания, поскольку уже вступил в бой с големами, пока Альберт отбивался от града атак.

Его теневое копьё пронзило торс первого голема, с хрустом расколов каменную конструкцию. Но даже когда куски груди голема осыпались, конструкт продолжал размахивать массивными кулаками. Хельдункель увернулся от первого удара, а его теневой щит отразил удар второго голема со слепой стороны.

Сверху Альберт, всё ещё отбиваясь от шипов, творил что-то новое. Вокруг его парящей фигуры начали формироваться концентрированные шары магической энергии, четыре из них закружились в медленном хороводе. Они один за другим устремились к Хельдункелю, но не по прямой линии, а изгибаясь в воздухе.

Хельдункель схватил повреждённого голема за то, что осталось от его торса, и рванул его между собой и летящими атаками. Первый шар взорвался о спину конструкта вспышкой чистой силы, разбросав каменные осколки. Второй и третий последовали за ним, каждый удар превращал в крошево всё больше частей голема.

Четвёртый шар сделал широкий крюк, огибая импровизированный щит, чтобы ударить Хельдункеля сбоку. Он отпрянул, и магический снаряд, пронёсшись мимо его плеча, взорвался, ударившись о дерево позади.

Тени в окружающем лесу не появлялись вновь сами собой; они не могли. Магия Хельдункеля была такова, что, пока он не освободит тень от трансформации, она оставалась физической. Это означало, что в его распоряжении было ограниченное количество теней. Это был один из немногих пределов Хольформа.

Однако Хельдункель ещё не был обезоружен. Шипы из его предыдущего залпа, промахнувшись, превращались в жидкие тени, а коснувшись земли, вновь становились снарядами, продолжая атаку.

Ветровой барьер Альберта отражал большинство из них, но Хельдункель видел, как несколько всё же нашли свою цель, оставив тонкие порезы на руках и ногах малого демона. Ничего серьёзного, но урон накапливался.

Второй голем бросился вперёд. Теневое копьё Хельдункеля удлинилось, пронзая его голову, но конструкт лишь продолжил свой шаг, насаживаясь на копьё, и с хрустом сломал себе шею, оставив голову насаженной, пока сам продолжал наступать и замахиваться кулаком.

Сверху посыпались новые магические атаки. На этот раз Альберт сотворил нечто похожее на кристальные осколки, падавшие смертельным градом. Тень Хельдункеля превратилась в бесформенную конечность, которая оттащила его за обезглавленного голема, используя тушу конструкта как щит, в то время как Хельдункель оживил тень самого голема, чтобы пронзить его десятком высоких шипов, поднявшихся из земли. Кристальные осколки с резким звоном вонзились в спину конструкта, некоторые даже пробили её насквозь, так что Хельдункель мог их видеть.

Но Альберт, казалось, предвидел это. Следующий залп осколков пришёлся с нескольких углов: одни кристаллы падали прямо вниз, другие огибали бока голема. Хельдункелю пришлось покинуть укрытие; он поглотил тень голема, чтобы усилить свою собственную. Шипы, державшие конструкт, исчезли, и тот рухнул, пока теневой щит Хельдункеля расширялся, отражая атаки, а сам он отпрыгивал в сторону.

Это движение поставило его в идеальное положение для последней атаки повреждённого голема. Его массивный кулак, оставляя за собой шлейф из камня и пыли, устремился к нему. Теневое копьё Хельдункеля встретило его, пронзив запястье конструкта и вырвавшись у локтя. Рука голема полностью отделилась, но инерция понесла отрубленный кулак дальше.

Хельдункель качнулся в сторону, каменный снаряд пролетел в нескольких дюймах от него, и его тени в ответ взметнулись вверх к Альберту. Новые шипы устремились к Альберту, заставляя малого демона лавировать между ними, продолжая свою магическую бомбардировку.

Сфера пламени взорвалась рядом с Хельдункелем, и ещё несколько над ним, скрыв Альберта из виду. Ударная волна пошатнула его как раз в тот момент, когда обезглавленный голем совершил свой последний рывок. Хельдункель успел уклониться, и его теневое копьё рассекло оставшуюся ногу конструкта. Голем рухнул, но когда он падал, глаза Хельдункеля расширились от шока.

Альберт был прямо за его спиной — того скрыло бушующее магическое пламя от мана-чутья Хельдункеля и от глаза в собственной тени Альберта.

Мана Альберта взорвалась в ужасающем инферно, поднявшись до уровня, превосходящего всё, что тот показывал до сих пор, и...

— Друквелле.

Большая часть теней Хельдункеля была направлена вверх и вперёд, атакуя голема и защищая его от бомбардировки соответственно.

Он успел сместить лишь тонкую полоску тени навстречу атаке Альберта.

Удар обрушился, подобно приливной волне чистой силы. Мана была сжата не в луч или сферу, а в волну давления, которая ударила его с силой десяти яростных водопадов.

Тонкий слой тени, который Хельдункель успел подставить, не оказал никакого значимого сопротивления. Волна чистейшей магической энергии врезалась в него с сокрушительной силой, оторвав от земли и отшвырнув назад, словно тряпичную куклу.

Его тело с оглушительным треском пробило ствол первого дерева, кора и щепки разлетелись во все стороны. Удар почти не замедлил его. Он летел через лес, его тело кувыркалось сквозь ветви и подлесок, пока магическая волна продолжала толкать его вперёд с неумолимой силой.

Второе дерево, в которое он врезался, было толще, старше. Древний дуб застонал и качнулся, когда тело Хельдункеля пробило его основание, но продержался ровно столько, чтобы изменить его траекторию. Он кувыркнулся, перевернувшись в воздухе, прежде чем рухнуть на лесную землю.

Но волна ещё не закончила с ним.

Она тащила его по земле, как невидимая рука, прокладывая глубокую борозду в грязи, корнях и камнях. Он чувствовал, как его рёбра скрежещут друг о друга, левая его рука выгнулась под неестественным углом. Кровь наполнила его рот, пока его тело неумолимо тащило назад, и он пахал землю, как живой плуг.

Энгский тракт стремительно приближался, и когда волна наконец швырнула его на дорогу, древняя каменная брусчатка треснула под ударом. Паутина трещин разошлась от места падения, куски брусчатки взлетели вверх в фонтане обломков.

Но и тогда сила продолжала нести его. Он проехался по разбитой дороге, его плащ и кожа рвались о грубый камень, оставляя за собой след тёмной крови. Лишь когда он врезался в массивный валун на дальней стороне дороги, магическая атака наконец рассеялась.

Хельдункель лежал несколько мгновений, его дыхание было рваным и тяжёлым. Его тень слабо извивалась вокруг него. Каждая часть его тела кричала от боли, и он чувствовал металлический привкус на языке.

Медленно, через силу, он приподнялся на одном локте, сплюнув кровь на треснувший камень. Его тёмные глаза устремились на след разрушений, который он проложил через лес, на полосу опустошения, отметившую его путь. Деревья лежали сломанными и расщеплёнными, сама дорога носила шрамы от его удара, а пыль всё ещё висела в воздухе, как свидетельство мощи заклинания.

Такая магия была не по силам малому демону. Такой уровень чистой силы, такой точный контроль, такое огромное количество маны, необходимое для поддержания подобной атаки... Разум Хельдункеля кружился, пытаясь осознать, что только что произошло.

Вдалеке, сквозь оседающую пыль и обломки, он увидел силуэт Альберта, всё ещё парящего с вытянутой рукой. Рука демона слегка дрожала. Впервые за этот бой Хельдункель заметил, как резко ослабла мана Альберта.

Эта атака отняла у него много сил.

Хельдункель вытер кровь со рта тыльной стороной ладони, его тень начала плотнее сгущаться вокруг него, когда шок сменился чем-то совершенно иным.

Яростью.

— У тебя вообще нет гордости?! — крикнул он, но его голос прозвучал глухо. Лицо его оставалось бесстрастным. У него больше не было сил на притворство. — Прячешь ману даже в бою?

Дрожащая рука Альберта опустилась.

— Мне плевать на гордость, — впервые с начала боя ответил Хельдункелю Альберт, Старший демон. — Важно только одно: чтобы ты умер.

Хельдункель не понимал. Не мог понять. Для демона его магия была величайшим источником гордости. Но его враг не использовал своей магии... и до самого конца даже скрывал свою ману. Мощь маны являлась накоплением жизненных усилий демона, его достижением, кульминацией его трудов на протяжении бесчисленных десятилетий.

Скрывать её... было мерзко. Оскорблением собственных заслуг в магии.

У Хельдункеля не осталось слов; к этому моменту они были бессмысленны.

Жидкие лужи теней, оставшиеся на поле боя, превратились в туман, поднялись в воздух и снова затвердели, образовав гигантскую клетку. Воздушное пространство теперь было для Альберта закрыто.

— Твоя магия устрашает не прочностью твоих конструктов и не их универсальностью, — прокомментировал Альберт, казалось, просто наблюдая, как его заключают в ловушку. — Что меня напугало, так это твоя способность нанести удар из моей собственной тени. Я изучал тебя и ждал, когда моя тень вернётся, поэтому парил над землёй. Но она так и не вернулась. Твоя главная сила заключается в возможности нанести первый удар, что даёт твоя магия, и ты впустую потратил мою тень на слабую атаку лишь потому, что недооценил меня.

Альберт направил посох на Хельдункеля.

— Теперь у меня нет причин бояться сходиться с тобой на земле.

Хельдункель не счёл нужным отвечать; да и незачем было. Пока его враг явно тянул время, чтобы оправиться после того, как так быстро потратил столько маны, регенерация Хельдункеля уже залечила самые серьёзные раны, мешавшие ему двигаться.

У Хольформа был определённый радиус действия, за пределами которого Хельдункель не мог преобразовывать тени. Поэтому у него всегда был ограниченный запас теней для работы. Сейчас большая часть окружающих теней сплела клетку, чтобы лишить Альберта возможности летать. И несмотря на насмешливые слова врага, Хельдункель не убрал клетку, ожидая ловушки.

Демону нельзя доверять; демон, способный лгать даже о собственной мане... мог солгать о чём угодно.

Так что, кроме собственной глубокой тени, у Хельдункеля оставались лишь крохи. И, конечно же, сама клетка в любой момент могла стать его оружием, пусть и одноразовым козырем.

Хельдункель решил использовать своё главное преимущество: скорость, с которой он мог формировать свою магию, переведя бой в ближний.

Тень Хельдункеля сгустилась под ним, а затем взметнулась вверх, превратившись в копьё и щит. На этот раз конструкты были меньше обычного — пришлось экономить материал, — зато они были плотными и острыми. Оттолкнувшись, он рванул вперёд, ловко используя неровную поверхность разбитой дороги в своих интересах, перепрыгивая с одного треснувшего камня на другой и сокращая дистанцию с другим демоном.

Альберт отступал, его посох уже светился, пока он формировал заклинания. Кристальные копья материализовались и устремились к Хельдункелю одно за другим. Теневой щит встречал их, ледяные снаряды разбивались о теневой барьер, но каждый удар откалывал частицы от щитового конструкта. Хельдункель чувствовал, как тень слабеет, а на её поверхности появляются трещины.

Хельдункель не сбавлял темпа. Вместо этого он прямо на ходу превратил часть щита в жидкость — тень потекла, как чернила, а затем снова затвердела в свежий, неповреждённый барьер как раз в тот момент, когда на него обрушился очередной залп.

Альберт продолжал отступать, двигаясь к возвышенности, где дорога изгибалась у скального выступа. Его движения выглядели неуклюжими, неотработанными, выдавая в нём демона, не привыкшего сражаться на земле. Он мог бы левитировать над землёй, но, очевидно, решил сэкономить ману.

Хельдункель продолжать напирать, его копьё удлинилось, чтобы ударить Альберта по ногам. Демон отпрыгнул назад, явно с помощью всплеска магии полёта, чуть не потеряв равновесие на наклонной земле при приземлении, но тут же ответил сферой концентрированной силы, которая взорвалась между ними. Ударная волна отбросила обоих бойцов, но Хельдункель оправился быстрее, его теневое копьё превратилось в хлыст, который обвился вокруг лодыжки Альберта.

Посох Альберта вспыхнул, и магический ветер тут же срезал теневой хлыст. Но атака достигла своей цели, выведя Альберта из равновесия. Он откатился вверх по склону, жестом подняв между собой и Хельдункелем большой валун и лихорадочно сплетая защитные барьеры.

— Ты дерёшься как трус, — процедил Хельдункель, его голос всё ещё был глухим, но в нём звенело презрение.

Новый валун отбрасывал новую тень, которую Хельдункель тут же оживил, превратив в тонкий коготь, пробивший первые слои барьеров вокруг Альберта.

Он перепрыгнул через валун, направив своё переформированное копьё в грудь Альберта.

Два оставшихся слабых жёлтых барьера разлетелись от его удара, но это дало Альберту достаточно времени, чтобы увернуться; остриё копья задело его рёбра, когда он отшатнулся за другую сторону валуна. Жёлтые барьеры мерцали, возникая вновь и вновь, отражая последующие удары Хельдункеля, но каждый удар отбрасывал Альберта назад и обычно заканчивался новыми порезами на нём.

Его враг явно был в обороне, не в силах как следует дать отпор, и Хельдункель ощущал это, словно запах крови на ветру.

Альберт отказался от попыток сражаться на земле и, взлетев, теперь левитировал над ней, всего в полуметре, но Хельдункель неумолимо приближался, его теневое копьё текло, как жидкость, огибая поспешно собранные барьеры Альберта, а его остриё неотступно искало плоть.

Альберт поднял посох для блока, дерево встретилось с теневой сталью с резким треском. Посох выдержал, и Альберт, воспользовавшись моментом, развернулся, чтобы создать дистанцию, отбросив себя в сторону и выпустив новый залп заклинаний.

Шары магической энергии формировались и летели один за другим, заставляя Хельдункеля поднять щит. Теневой конструкт поглощал удары, но Хельдункель видел, как он разрушается с каждым попаданием. Он превращал часть щита в туман, а затем снова формировал его, но этот процесс отнимал драгоценные мгновения.

Хельдункель мрачно улыбнулся. Его враг был в ловушке.

Хельдункель обрушил свой «молот»: клетка из теней над их головами превратилась в газ, а затем мгновенно — в шипы, которые дождём посыпались вниз, пригвоздив другого мага к месту.

Хельдункель ринулся вверх по склону с вытянутым теневым копьём, готовый покончить с этим жалким спектаклем. Альберт снова поднял посох, формируя новые барьеры, ветер ревел вокруг его тела, отражая случайные удары, но это оставляло ему мало возможностей для защиты.

Копьё пробило первый наспех сотворённый барьер, затем второй. Альберт метнулся в сторону, но слишком медленно; копьё Хельдункеля удлинилось и вонзилось ему в плечо, с влажным звуком прорывая ткань и плоть.

Посох Альберта с лязгом выпал из его искалеченной руки. Его вторая рука метнулась вперёд... но была перехвачена Хельдункелем, не дав его когтям дотянуться до своей кожи.

— Наконец-то, — выдохнул Хельдункель, наклоняясь, чтобы добить противника.

И тут, к своему удивлению, он заметил, что рука Альберта сжала его собственную.

— Резонирующая Душа, — спокойно произнёс Альберт, в его голосе больше не было и следа усталости или боли, он исказился, став глубже, потусторонним.

Глаза Хельдункеля расширились от осознания, но было уже слишком поздно.

Проклятие вступило в силу.

Впереди на лесной тропе возвышалась огромная повозка, размером с небольшой дом и сделанная с очевидным мастерством. Её тёмное дерево сияло защитными чарами, а десятки металлических укреплений говорили о её немалой ценности. Не менее любопытны были и те, кто тянул повозку: големы, причём массивные, каждый ростом выше трёх метров.

И там, на козлах этой примечательной конструкции, сидел источник знакомого запаха.

На первый взгляд фигура казалась человеческой, её черты скрывал тяжёлый плащ, но чутьё Хельдункеля говорило об обратном. Демон, без сомнения. Хотя было в нём что-то... необычное. Дело не в одежде или спрятанных рогах — демоны нередко скрывали свои нечеловеческие черты во время охоты. Нет, странность заключалась в самой повозке. Даже если она была украдена, големы подчинялись бы только своему создателю или законному владельцу. Это означало, что демон либо подчинил их своей магией или проклятием... либо создал их сам. Оба варианта были равновероятны и равно интригующи.

* * *

Когда Резонирующая Душа унесла его противника в глубины воспоминаний, Альберт отлетел назад; его движения были выверенными, несмотря на рану в плече. Копьё, которое Хельдункель вонзил ему в плоть, с влажным хлюпаньем вышло из раны, оставляя в воздухе след тёмной крови, пока Альберт осторожно извлекал теневой конструкт из своего тела.

Внизу поле боя преобразилось во что-то чужеродное. Жидкие лужи тени растекались по истерзанной земле, словно чернила, пролитые из гигантского пера. Тёмные озерца, не отражавшие ничего и, казалось, впитывавшие тусклый солнечный свет. Разрушения от их битвы — искорёженные деревья, треснувшие камни и разбросанные обломки — теперь частично тонули в этих неестественных чёрных озёрах.

В самом центре всего этого неподвижной статуей застыл Хельдункель. Его лицо ничего не выражало, а взгляд был устремлён в невидимую даль — проклятие крепко держало его в тисках воспоминания. Демон, ещё мгновение назад полный ярости, теперь казался безжизненным, словно изваяние: его грудь даже не вздымалась — демонам не нужно дышать, и такой инстинкт им не свойственен.

Альберт поднял руку, и на кончиках его пальцев собралась мана. В воздухе перед ним выкристаллизовалось высокое ледяное копьё, чья поверхность сверкала со смертоносной точностью. Не медля, он метнул его вниз, в беззащитного демона.

Снаряд так и не достиг цели.

Копьё, зажатое в неподвижной руке Хельдункеля, изогнулось само по себе. Тень на его поверхности потекла, словно ртуть, и обратилась в спиральный щит. Лёд с гулким звоном ударился о тёмный барьер и разлетелся на тысячи сверкающих осколков, которые дождём посыпались в теневые лужи внизу.

Глаза Альберта расширились, но у него не было времени осознать увиденное.

Из-под земли прямо под ним вырвался шип из чистой тьмы, быстрый, как бросок змеи. Альберт наспех выставил барьер; вспыхнул жёлтый свет, когда его магический щит отразил удар. Но теневой конструкт пробил его — наклон щита лишь отвёл удар от сердца.

И всё же шип нашёл плоть. Тонкий, как игла, тот с хирургической точностью пронзил лёгкое.

Рот Альберта наполнился кровью, и он закашлялся, ощущая на языке острый металлический привкус. Резким ударом ладони он разбил теневой конструкт, но, едва его осколки растворились в дымке, внизу уже начали образовываться новые.

Он взмыл выше, увеличивая расстояние между собой и клубящейся внизу тьмой, но то, что он увидел, заставило его сощуриться.

Теневые лужи двигались.

Они не просто текли, как пролитая жидкость, — они двигались осмысленно, с намерением. Они стягивались к неподвижной фигуре Хельдункеля, а точнее — к его тени. И с этой тенью было что-то не так — настолько, что разум Альберта с трудом это воспринимал.

Если обычные тени были просто тёмными отражениями мира, то тень Хельдункеля была Бездной. Она не просто поглощала свет — она, казалось, пожирала тот, создавая участок абсолютной тьмы, на который было больно смотреть. Пустота была настолько полной, что казалась глубокой, словно в неё можно было упасть и падать вечно.

И в недрах этого ужасающего мрака что-то зашевелилось.

По всей поверхности теневых луж начали открываться глаза. Красные шары со змеиными зрачками-щёлками один за другим устремлялись на Альберта со взглядом, полным хищного разума. Десятки, а может, и сотни глаз моргнули в унисон, неотрывно следя за каждым его движением в воздухе.

Лужи начали подниматься.

То, что было жидкой тьмой, стало обретать форму, поднимаясь вверх вопреки законам гравитации. Тени сплетались в извивающиеся щупальца, когтистые лапы и змеиные тела, которые вились вокруг застывшей фигуры Хельдункеля, словно живые стражи. Они двигались с плавной грацией, и каждый конструкт, казалось, обладал собственной волей и хитростью.

Альберт обрушил вниз новый залп: кристальные копья, сферы силы, огненные шары. Но каждая атака встречала отпор. Теневое щупальце перехватывало один снаряд, змеиное тело обвивалось вокруг другого, а где-то во тьме красные глаза отслеживали каждый манёвр, просчитывая и приспосабливаясь.

Конструкты не просто защищались — они жертвовали собой с тактической точностью. Один бросался на пути атаки, грозившей достичь их хозяина, и растворялся при ударе, а на его месте тут же возникали два новых, принявших облик крылатых монстров. Тех, что могли добраться до Альберта.

Тени двигались беззвучно, но слаженно, идеально дополняя друг друга.

И всё это время Хельдункель оставался абсолютно неподвижен, заточённый в объятиях проклятия и не подозревая, что его главный козырь разыгрывается сам по себе, стоило его контролю над клеткой в собственной тени ослабнуть.

Теневые конструкты кружили вокруг своего хозяина, словно живой бастион. Их красные глаза не сводили с Альберта взгляда, выжидая момент, когда он подлетит слишком близко, когда его собственные атаки завлекут его в пределы досягаемости их цепкой тьмы.

Альберт немедленно понял их замысел. У этих созданий были крылья и когти — они могли напасть на него... но тогда между ним и их хозяином осталось бы меньше защитников.

Это давало ему шанс убить Хельдункеля, пока тот был беззащитен.

Поэтому монстры были готовы жертвовать собой, принимая угрожающие формы, чтобы удержать его на расстоянии.

Выражение лица Альберта помрачнело. Он знал, что наложенное им проклятие-воспоминание продлится всего две минуты. За это время ему нужно уничтожить всех этих тварей — и самого Хельдункеля. Если тот очнётся, когда хотя бы часть монстров будет ещё жива... Альберт погибнет.

Не теряя времени, он выпустил первый залп огненных шаров.

* * *

— Наконец-то, — выдохнул Хельдункель, наклоняясь, чтобы добить противника.

И тут, к своему удивлению, он заметил, что рука Альберта сжала его собственную.

— Резонирующая Душа, — спокойно произнёс Альберт, в его голосе больше не было и следа усталости или боли, он исказился, став глубже, потусторонним.

Хельдункель мгновенно пришёл в себя.

Возвращение было таким резким, что его первым инстинктивным движением был удар по Альберту, который, как он только что видел, был в пределах досягаемости.

Но, взмахнув рукой, он понял, что она пуста, и быстро оценил обстановку.

Альберт сражался с его Охотниками, принявшими облик летающих тварей. Отточенными, привычными движениями тот разрывал когтями тех немногих, что кружили вокруг, и одновременно посылал в Хельдункеля град взрывающихся шаров маны.

Инстинктивно демон попытался защититься и увидел, как несколько теневых луж поблизости всколыхнулись под действием чужой силы и встали на его защиту.

Он бросил взгляд на оставшиеся в лужах глаза. Из почти сотни Охотников уцелело не больше десятка.

Ему хватило мгновения, чтобы сложить два и два: проклятие Альберта заставило его заново пережить собственное воспоминание. В конце концов, он и правда помнил, как прожил эту встречу дважды.

— Какое топорное проклятие, — произнёс он, снова призывая копьё и щит. — Просто переживать воспоминание... на этом исчерпывается твоя магия? — презрительно бросил он, пока его враг добивал последнего нападавшего на него Охотника.

Оставалось таких восемь.

Альберт посмотрел на него сверху вниз.

И улыбнулся.

— Вижу, ты неплохо отрегенерировал, — сказал он пустым голосом, хотя на его лице играла усмешка.

Хельдункель понял, о чём он. Под действием проклятия его тело действовало на инстинктах. Оно исцелило все раны, какие только могло, даже не самые опасные, потратив на это огромное количество маны.

Более того, Охотники, хоть и обладали собственным разумом, использовали для сражения и обретения формы ману самого Хельдункеля. Они явно старались не тратить слишком много, обходясь почти без Хольформа, кроме как для создания тел. Но даже так Хельдункель был ослаблен.

Его маны теперь было меньше, чем у Альберта.

Он лишь склонил голову набок.

— У тебя нет преимущества, — констатировал Хельдункель очевидное. — Ты упустил все свои шансы, у тебя больше не осталось козырей.

Хельдункель был уверен в одном: в прямом столкновении победа будет за ним. Даже с меньшим запасом маны.

— Тогда позволь мне кое-что у тебя спросить, — всё так же улыбаясь, сказал Альберт.

Его слова заставили Хельдункеля насторожиться. Этот враг раз за разом обводил его вокруг пальца, и, хотя он сам сказал, что у Альберта не осталось уловок, он медлил с атакой. Он не мог быть уверен, что всё действительно так, как кажется.

Может, Альберт снова скрывает свой истинный запас маны? Или у него припасены другие заклинания? Не упустил ли он за те две минуты что-то важное — какую-то подготовку, какой-то трюк?

— С чего ты взял, что моё проклятие ограничивается лишь отправкой тебя по твоим воспоминаниям?

Если бы Хельдункель не искал этого специально, он бы не заметил.

Как тени за его спиной наполнились маной знакомым, хоть и чуждым образом.

Личная тень Хельдункеля дёрнулась, защищая его... от теневых клинков, едва не пронзивших его со спины.

— Невозможно, — выдохнул он, глядя на улыбающегося демона. — Ты... ты украл мою магию.

Вот оно что. Вот почему Альберт напал на него, почему использовал столько человеческих заклинаний... если он просто крал их у других магов, всё сходилось.

Хельдункель также понял, зачем тот скрывал свою ману. Если он делал это, чтобы улучшить собственную магию, воруя её у него...

Ярость Хельдункеля достигла предела, особенно когда несколько ледяных копий с другой стороны ударили в его щит.

Эта битва... он больше не представлял, как сможет её выиграть.

Разум Хельдункеля работал с механической точностью, просчитывая вероятности и исходы, даже когда внутри него горела холодная ярость. Альберт завладел его магией, это было неоспоримо.

Хуже того, запасы маны Альберта превосходили его собственные. Регенерация, Охотники — всё это истощило его, пока противник копил силы. И если Альберт мог владеть Хольформом, пусть и не в полной мере... у него не было шансов на победу, особенно теперь, когда он не мог больше полагаться на своих конструктов.

— Альберт, — произнёс Хельдункель, и его голос прозвучал как приговор. — Я нарекаю тебя Проклятым.

Он произнёс эти слова беззлобно, без театральной ярости. Это был просто факт, озвученный с той же интонацией, с какой сообщают о погоде. Но вес за ними стоял реальный.

— Больше ни один демон не будет застигнут тобой врасплох, — продолжил он, слегка склонив голову, словно обдумывая что-то в меру интересное. — Отныне... твоим обманам конец.

Улыбка Альберта не дрогнула, но в его глазах что-то промелькнуло — или так показалось Хельдункелю.

Хельдункель почувствовал под ногами касание собственной тени — более глубокой и отзывчивой, чем любая другая тьма на поле боя. Его личная пустота — единственное пространство, которое украденная магия Альберта не могла ни затронуть, ни предсказать. Он начал погружаться в неё, и тьма приняла его, как тёмная вода.

— Ты сражался, попирая собственную магию, достоинство и гордость, — отметил Хельдункель, пока мрак поднимался к его лодыжкам, коленям, талии. Это не было обвинением, лишь ещё одним отмеченным фактом. — То, что ты сотворил сегодня, немыслимо, и однажды я убью тебя за это.

Тьма поднялась до его груди. Альберт наблюдал сверху, не пытаясь вмешаться. Он, вероятно, понимал, что теневое перемещение, однажды начавшись, не может быть прервано извне. Это лишь убедило Хельдункеля, что он принял верное решение, выбрав бегство.

Если Альберт знал даже этот аспект Хольформа и не попытался вмешаться своей маной, чтобы сорвать переход, значит, ему, скорее всего, достались все знания Хельдункеля.

— Но я также забираю свои слова назад, — продолжил Хельдункель, уже по шею скрывшись в абсолютной тьме. — Твоё проклятие — самое поразительное заклинание, что мне доводилось видеть.

Затем, перед тем, как тень сомкнулась над его головой, он сказал:

— Жаль только, что оно досталось такому, как ты.

Тьма поглотила его без остатка, и он исчез.

Альберт остался парить над изуродованным полем боя, в окружении тающих луж тени и обломков. В наступившей тишине лес затаил дыхание. Её нарушал лишь далёкий треск оседающих камней да шёпот ветра в сломанных деревьях.

Где-то в глубоких проходах между тенями Хельдункель шёл по путям, известным лишь ему. И впервые за своё существование он разрушал тропу за собой, стирая следы, которые в этом мире могли найти только он и теперь ещё один демон.

* * *

???

Дорога в Клингенфурт вилась сквозь густой лес. От границы Северных земель до него был месяц пути.

Весь этот месяц Хельдункель двигался с предельной осторожностью. Он передал предупреждение о демоне, что устроил на него засаду, но в остальном та стычка была слишком запутанной, чтобы вынести из неё хоть что-то, кроме проявления дополнительной бдительности в столкновениях с сородичами.

Раздираемый войной регион был уже впереди — может, в половине дня пути через эти последние лесные заросли.

Именно там, на одной из разбитых дорог, он и увидел её.

Она сидела на поваленном бревне у обочины, такая неподвижная, что казалась частью самого леса. Маленькая и хрупкая на вид, с длинными серебристыми волосами и большими заострёнными ушами, которые безошибочно выдавали в ней эльфийку. Её зелёные глаза смотрели вдаль, казалось, совершенно его не замечая.

На ней было простое платье. К её колену был прислонён посох из красного дерева с золотым навершием в форме полумесяца, ловившим рассеянный солнечный свет. Всё в ней говорило о странствующей волшебнице, которая, возможно, пробиралась через эти глухие места по какому-то эльфийскому делу.

Хельдункель остановился, обдумывая свой следующий шаг. Считалось, что эльфы почти вымерли. Та, кто пережила чистку, вряд ли была простой крестьянкой.

Он было решил отступить и сделал шаг назад... как зелёные глаза эльфийки тут же сфокусировались на нём.

Он не чувствовал её маны. Лишь когда она повернула голову, а он до предела напряг чувства, ему удалось уловить её присутствие.

Инстинкт шептал ему: если он попытается бежать, она нападёт.

Поэтому, не выказывая ни тени сомнения, он пошёл вперёд.

Хельдункель придал своему лицу выражение, отточенное как раз для таких случаев: тёплую, облегчённую улыбку усталого путника, встретившего на пустынной дороге родственную душу. Он практиковал её во время своего путешествия, оттачивая наклон головы и лёгкое расслабление в плечах, говорившее о дружелюбии и безобидности.

— Приветствую, — окликнул он, приближаясь, его голос был исполнен нужной нотки приятного удивления. — Не ожидал встретить другого путника на этой глухой дороге.

Эльфийка неторопливо повернула к нему голову. Её зелёные глаза спокойно остановились на его лице, словно она его ждала. Ни удивления, ни тревоги — лишь тихое наблюдение.

Ему не понравилось её спокойствие. Она эльфийка и маг. Ещё пара шагов — и у него появится шанс ударить первым.

— Демон, — констатировала она. Её голос был пустым, спокойным и отрешённым.

Хельдункель продолжал улыбаться, хотя по спине пробежал холодок. В её голосе не было ни страха, ни готовности бежать. Если на то пошло, ей будто бы было почти... скучно.

— Это так. Но причин для тревоги нет, я презираю своих сородичей, — сказал он, продолжая приближаться размеренным шагом. — Я просто путник, как и ты, держу дорогу в...

Она подняла посох и с полным безразличием направила тот на него, будто указывая на особенно непримечательное облако.

Мир взорвался светом.

Ни предупреждения, ни скопления маны, которое могли бы уловить его чувства, ни малейшей видимой подготовки. Мгновение назад эльфийка мирно сидела на бревне; в следующее — из её посоха с яростью заключённой в нём звезды вырвался поток чистой магической силы.

Сконцентрированный луч пламени ударил его прямо в грудь, оторвал от земли и с немыслимой скоростью швырнул назад.

Теневая защита Хельдункеля оказалась бессильна. Магический натиск пронзил его конструкты Хольформа, будто они были сотканы из утреннего тумана; его отточенные барьеры рассыпались, не успев даже сформироваться. Его собственная немалая мана — сила, накопленная более чем за столетие, — была просто сметена.

Пламенный луч пронёс его по прямой через лес, уничтожая всё на своём пути. Древние дубы, такие толстые, что и втроём не обхватить, разлетались в щепки и опилки. Валуны трескались и рассыпались, их осколки присоединялись к шлейфу разрушений. Небольшой холм просто... перестал существовать, срезанный так, будто гигант провёл по земле лезвием.

На сотни метров тянулась идеально ровная полоса опустошения. Деревья падали, как костяшки домино, их стволы были чисто срезаны, а земля превратилась в глубокий, обугленный ров. Магия вспорола почву и камень, расплавив то, что было под ними. Вся живность в панике разбежалась.

Когда заклинание наконец иссякло, от Хельдункеля не осталось ничего, кроме частичек пепла, уносимых ветром.

На дороге Фрирен опустила посох и снова прислонила его к колену. Она смотрела на просеку, прорубленную в лесу, с тем же равнодушным спокойствием, что и раньше, будто уничтожение целой полосы леса было не более значимым событием, чем прихлопнуть муху.

После долгой паузы она слегка шевельнулась и встала.

— Единственный, кого я нашла за этот месяц, — пробормотала она себе под нос, тихо вздохнув. — Пожалуй, не помешает снова проверить окрестности Клингенфурта.

С этими словами эльфийка-маг двинулась дальше по дороге.

* * *

Фан-арт Алика от читателя

Ниже следует запись из дневника

...и моя первая встреча с демоном прошла примерно так, как я и ожидал.

По огневой мощи, защите или универсальности моя магия заметно уступала его, хотя маны у нас было примерно поровну. Всё дело в специализации, в том, на что каждый из нас тратил время, изучая магию. При всём моём наборе боевых заклинаний я не воин и никогда им не стану, имейся у меня такая возможность. Мой приоритет — исследования; мне не нужна сила сверх той, что требуется для поимки новых образцов и самозащиты.

При всём при этом я явно столкнулся с дилеммой, которая требует дальнейших размышлений.

С одной стороны, стремиться к силе нелогично. Я не собираюсь присоединяться к походу Героев на Короля Демонов, и я не планировал вмешиваться в мирские дела, а потому считал свои нынешние боевые возможности достаточными. Вот почему я никогда не возился с более разрушительной магией и даже не пытался превратить своё проклятие в нечто по-настоящему боевое.

С другой же стороны, я всегда намеревался следовать Благому Слову — и по букве, и по духу. А значит, завидев демона, это бесчувственное, нечеловеческое чудовище, которое не превосходило меня по силе, но неизбежно унесло бы чужие жизни... попытаться убить его на месте было единственно верным моральным выбором. И даже не планируй я сражаться, я знал, что должен доводить моральные решения до конца, хотя бы ради собственной души.

Демон сбежал после боя. Я не смог совершить добро, зря рисковал жизнью и столкнулся лицом к лицу с относительной слабостью своей магии.

Что сделано, то сделано, сокрушаться бессмысленно. Не то чтобы я вообще способен на сожаления.

Но какой вывод мне из этого следует сделать?

Стоит ли мне всё-таки стремиться к силе? Просто ради того, чтобы при необходимости её применить?

Я не уверен. Правда в том, что в нынешнем состоянии я всё ещё не доверяю себе силу. Пока я сосредоточен на исследованиях и только на них, здесь мало «серых зон», мало места для ошибки, которая может увести меня в пропасть, откуда уже не вернуться.

Сила действовать всегда порождает искушение вмешаться. И редко когда можно поступить так, чтобы это было однозначно добром. Иначе говоря, прежде чем получить силу вершить дела, нужно обладать здравым суждением — знанием, когда стоит вмешиваться.

А его-то мне и не хватает. Хотя я понимаю людей лучше, чем любой демон, без полного спектра эмоций мои суждения всегда будут ограничены рамками логики и предположений.

Те, кто верит, что сложные моральные решения можно принимать без эмоций, — глупцы. В основе морали лежит любовь. Лишённый любви, я лишён морали. Лишённый морали, но обладая силой, я буду испытывать искушение действовать, но не иметь на то права.

Даже в той схватке, впервые за долгое время, я был счастлив. Разумный, искусный противник, поединок насмерть, где я использовал любое, самое малое преимущество, возможность наконец не сдерживаться... это было приятно. Потому что в этом бою я сражался не с человеком. Я мог лгать, мог убивать, мог делать всё то, от чего раньше себя удерживал.

Меня не пугает, что мне понравилась эта встреча, несмотря на поражение. Но я знаю, что должно бы.

Я буду молиться и размышлять об этом в дороге. Возможно, это поможет мне взглянуть на всё по-новому. Пока же я не уверен, что мне делать.

Прямо сейчас и в ближайшие дни я буду занят починкой големов. Хельдункель почти полностью их уничтожил. К счастью, я знаю заклинания, что сращивают даже расколотый камень, да и создавал этих големов сам; их восстановление мне по силам.

Может быть, позже я запишу подробности того боя. Сейчас я не в том настроении.

Сосредоточусь на работе. Я часто это повторяю, но работа руками и магией помогает мне думать.

* * *

Переход в Северные земли сам по себе оказался небольшим приключением. Горный хребет между Центральными и Северными землями служил естественной границей, но через него проходил хороший, ухоженный тракт.

Фрирен со спутниками полностью его проигнорировали в своём путешествии — они были заняты тем, что шли по следам Химмеля. Для меня же пройти через горы не было проблемой.

Нет, настоящая проблема была в том, что Энгский тракт проходил через город-крепость Грант.

Тот самый город, который, как известно, защищён от вторжения демонов барьером Великой Волшебницы Фламме.

Очевидно, для такого, как я, даже приближаться к нему было нельзя.

К счастью, Грант всё ещё находился в Центральных землях. У меня был простор для манёвра: я воспользовался второстепенными дорогами, разбросанными по округе, хотя это и заняло куда больше времени.

С тех пор как я перешёл в Северные земли, за исключением пары мелких происшествий — в основном из-за того, что Бегемот где-нибудь застревал, да редких столкновений с монстрами или людьми, — моё путешествие было в целом спокойным.

Я пересёк область Раад-Редион в Северных землях, направился в Воригский регион, а оттуда — на юго-восток, в дикие земли полуострова.

Исторически этот полуостров был важен для Древней Империи, и ходили слухи, что на нём сохранились руины мифической эпохи.

Но города, основанные при Древней Империи, не дожили до наших дней. Теперь это были дикие места, почти не тронутые цивилизацией. Какие бы города и дороги тут ни стояли прежде — их давно не было.

Этот край состоял в основном из холмов, гор и лесов, с большими перепадами высот даже вдоль побережья и с густыми лесами повсюду.

По географии он напоминал мне Черногорию на Земле, а по климату — северные страны вроде Швеции, Норвегии или Финляндии.

При всём том край был далеко не безлюден. Я натыкался на деревни и грунтовые дороги между ними. В деревнях можно было пополнить запасы и разузнать о пути вперёд, так что я обычно заглядывал в них.

Так, понемногу, я продвигался. Бывали дни, когда мне приходилось убивать монстров, которых моя мана не пугала; бывали дни — когда нет. Расслабляться полностью было нельзя, но путешествие для меня быстро вошло в рутину — не трудную и не изматывающую, просто однообразную.

Путешествуя по дорогам Северных земель на Бегемоте, я сэкономил массу времени — это было банально быстрее, чем пешком. Но здесь моя скорость резко упала. Иногда приходилось часами создавать временные мосты или сглаживать склоны, чтобы Бегемот мог пройти в целости.

В конце концов я добрался до по-настоящему диких земель.

С момента перехода в Северные земли прошло всего около двух месяцев. В основном я двигался так медленно, потому что моё путешествие пришлось на начало зимы, а это означало вьюги и метели.

Что, собственно, и привело меня туда, где я сейчас.

Взмах посоха — и по снегу передо мной прокатывается ещё одна волна огня, испаряя и плавя его... Я жду, пока всё застынет, и подгоняю големов.

Путешествовать с Бегемотом выходило утомительно.

И всё же оно того стоило, учитывая, сколько снаряжения везла повозка.

Машинально положив ладонь на чернильницу, я сплёл простейшее заклинание для подогрева.

Парящее перо, подчиняясь бытовому заклинанию, окунулось в чернила и ожидало моих слов, чтобы записать их.

— ...исходя из этого, я понимаю, почему вы смеётесь над идеей сохранения энергии и моим выводом о том, что магия — «неестественный», неучтённый фактор. Позвольте уточнить на случай, если в прошлый раз я выразился неясно: я не считаю магию вредной или нечистой. Я вовсе не это хотел сказать.

Големы снова упёрлись в снежный занос впереди.

Я сотворил поисковое заклинание и получил примерное представление о рельефе под снегом. Затем последовало заклинание с ещё одной грубой огненной волной под точным углом, чтобы оставить для Бегемота «дорожку» с нужным уклоном. А после — ещё раз «Кулен», морозное заклинание, чтобы создать идеальную ледяную тропу.

На чём я остановился?

Быстро наложив на себя Резонирующую Душу, я восстановил ход мыслей — к этому моменту мне это давалось без усилий.

— Суть в том, что если убрать магию из уравнения, вы увидите в природе определённую закономерность. Энергия не создаётся и не уничтожается, а лишь переходит из одной формы в другую, — я дождался, пока перо закончит, ещё немного подогрел чернила и продолжил. — Мы уже обсуждали это. Вы разбираетесь в химической энергии, в том, как живое существо получает её из пищи. Мы касались и алхимии: даже без участия магии некоторые вещества при смешивании выделяют или поглощают тепло. Вы и сами согласны, что в мышцах происходит схожий процесс: там используется потенциальная химическая энергия питательных веществ, усвоенных из пищи, для производства тепла и движения. Точно так же можно сказать, что человек, получив энергию из еды, когда что-то ударяет, частично передаёт её. Часть рассеивается как тепло тела и тепло от трения, часть — как звук, а большая часть передаётся в виде кинетического импульса, но нигде энергия не возникает на пустом месте и не исчезает. То же самое с разжиганием огня. В целом вам будет трудно найти в природе пример без участия маны, но я уверен, что в самой книге привёл их немало.

Я сделал паузу, повторяя последовательность действий, которыми прокладывал путь.

— Вот почему я говорил, что мана нарушает законы естественного мира. Я не утверждаю, что это плохо или опасно; я лишь констатирую факт, потому что это правда, — я помолчал почти минуту, подбирая слова и продолжая подогревать чернила. — Мана создаётся из ничего. Наши души производят её просто потому, что так устроены, а тела удерживают её, потому что тоже на это способны. Из маны, в свою очередь, можно создать настоящую материю или энергию, которые не рассеются, а станут частью природного мира. Следовательно, магия — это способность по-настоящему творить, приносить в мир то, чего прежде не было. Божественное деяние, абсолютно невозможное никакими иными средствами. И мана в этом плане — единственное исключение.

Завершив мысль, я удовлетворённо кивнул.

— Иначе говоря, я считаю теорию сохранения энергии верной. Она не идеальна, ибо мана явно существует и в неё не вписывается, но, кроме маны, я не могу найти ни одного примера, который бы её опровергал, а цель данного труда как раз в том, чтобы побудить других искать такие примеры. Я предлагаю в рамках этой теории рассматривать естественный мир, где мана не задействована, и магию держать особняком, пока кто-то не найдёт способ включить ману в более полную картину мира. Прошу вас поспособствовать распространению этого труда, как и моей книги с экспериментами и объяснениями к нему. Не потому что я хочу принизить магию или считаю теорию совершенной, а потому что сам я упёрся в логический тупик. Чтобы теория развивалась, ей нужен вызов со стороны — академическое подтверждение или опровержение.

— Я знаю, вы перфекционист. Вы не терпите незавершённой работы и пустых догадок — за это я и уважаю вас как эксперта. Но то, что работа не завершена, не делает её бесполезной или недостойной публикации. Я прошу вас взглянуть на эту книгу под другим углом. Идеи, которые я изложил, слишком фундаментальны, чтобы я один смог их последовательно доказать, тем более что эта теория — побочный проект. Я привёл немало доводов и собственных соображений, но универсально подтвердить их не могу, в одиночку мне не справиться. Это моя просьба о помощи, обращённая ко всему миру.

Я откинулся на сиденье, давая себе передышку.

Зимнее солнце светило, но его тепло почти не чувствовалось за колючим морозным воздухом. По крайней мере, я мог отдыхать и понемногу восстанавливать ману, когда это требовалось. Разбивать лагерь и разводить костёр смысла не было: ни големы, ни я к такому холоду невосприимчивы, во всяком случае, к не слишком сильному.

Мысли же мои были заняты отрывком письма, который я диктовал. Это была часть нашей оживлённой переписки с моим корреспондентом, которому тот самый «труд», что я просил его опубликовать, пришёлся совсем не по душе. В последнее время мы обменивались письмами раз в неделю, споря на эту тему.

Раздражение «C» я прекрасно понимал. Хотя я и не специалист по естественным наукам, с академической средой XXI века я знаком, а значит, являюсь сторонником эмпирического метода.

В этом труде, который мы обсуждали последние пару месяцев, я пытался протолкнуть несколько современных идей в форме, доступной местным учёным, включая законы движения Ньютона. Я постарался связать эти идеи между собой и подкрепить наблюдениями из природы или экспериментами, которые можно было воспроизвести с доступными здесь ресурсами. Их, увы, таких оказалось меньше, чем я надеялся.

Проблема, однако, была в том, что я не мог предложить строгие теории или дать математические доказательства. Я их просто не знал.

Я не знаю, как математически доказывали третий закон Ньютона. Помню лишь, что это было связано со сложной геометрией, астрономическими наблюдениями и предсказаниями, а также опиралось на доказанные математические решения и идеи, которые были совершенно за гранью моего понимания.

Это была та самая бесконечная пирамида ссылок и отсылок, которой и является математика. Ты опираешься на доказательства других задач, сделанные учёными прошлого, как на часть своих решений, и всё это уходит корнями к самому Пифагору. Зная лишь школьные формулы, я не обладал достаточными знаниями, чтобы восстановить доказательства, и у меня не было времени заново открывать тысячелетия арифметики, параллельно пытаясь разобраться в её местном состоянии и как-то это учесть.

Так обстояло дело с большинством моих «современных» знаний. Недостаточно просто написать «E = mc²» — сама по себе эта формула ничего не значит. Математика, нужная для её корректного доказательства, заняла бы не один том.

Времени у меня, конечно, теперь было в избытке. Но от того, что я стал демоном, математический талант у меня не проснулся. Это давалось мне с трудом. Даже зная конечный результат, я не понимал, как прийти к нему с нуля.

То же касалось и подавляющей части моих знаний.

В итоге мне пришлось пойти по пути древних греков, за что их не любил Галилей и большинство учёных после него: продвигать свои «гипотезы» и «наблюдения», опираясь на авторитет, заработанный в совершенно других областях.

Этот труд не был похож на мои обычные работы; он состоял из предположений в духе «ну, похоже, это работает вот так».

Писать подобное было ударом по моему самолюбию, гордости и всему, чего я до сих пор пытался достичь в академических кругах.

Но я понимал, насколько важны многие из предложенных мной идей для инженерии, физики и химии. Если найдутся люди, способные в них разобраться и попытаться доказать их эмпирически, этого уже будет достаточно.

Я попросил моего товарища по переписке придержать этот труд, пока не разойдутся мои тома по теории магии, и опубликовать его, только если другая работа, в которой он мне помог, получит признание критиков.

И всё же, повторюсь, я понимал, почему «С» отказывался.

На его месте я бы тоже сомневался. Тем более с позиции мага.

Вопросы, которые задавал «С», были теми же, что задал бы и я на его месте.

«Какое ещё сохранение энергии? Мана же существует, я с ней постоянно работаю. Что значит, ты "предполагаешь", что всё остальное в мире, кроме маны, подчиняется такому закону? Что значит, у тебя нет строгих доказательств, а есть лишь набор примеров? Какой вздор ты пытаешься мне скормить?!» — если вкратце, в этом и заключалась суть претензий «С» ко мне.

Я бы сказал, что единственная причина, по которой он всё ещё отвечал, а не игнорировал меня, — наша долгая переписка, но...

К этому моменту я был уверен, что общаюсь не с одним человеком, а с целой организацией или, может быть, с мастером и его учеником. В конце концов, прошло более семидесяти лет. К тому же мой собеседник был слишком сведущ сразу в нескольких областях знаний и магических школах и явно имел достаточно влияния в городе, чтобы помогать мне публиковать мои труды.

Я размышлял, не переписываюсь ли я с эльфом или демоном, но это было крайне маловероятно. Я знал одного демона на «С», достаточно искушённого в магии, чтобы сойти за моего собеседника, — Высшего Демона Солитэр. Но судя по тону, по отсутствию попыток направить меня или манипулировать, да и по тому, что мой фамильяр каждый раз летал в Аубёрст... это было исключено.

Была и одна эльфийка на «С», но я сомневался и в ней. Великая Волшебница Сери, насколько известно, основала Континентальную Магическую Ассоциацию уже после смерти Короля Демонов; нет причин ожидать, что она находится в Аубёрсте. То, что я переписываюсь с Сери, не было чем-то невозможным, но было крайне маловероятно: упоминалось, что она почти ни с кем не общается, учеников не берёт, и никто не знает, где она, — известно лишь, что её комната выглядит почти так же, как при жизни Фламме.

Аубёрста во времена Фламме не существовало, я проверял. Если только город не построили на месте её дома, я сомневаюсь, что переписка у меня идёт с ней.

В общем, исключено. Хотя тон письма оставался практически неизменным, я склонялся к мысли, что за эти годы переписывался с разными людьми. Поскольку мы вели разговор в основном в безличном ключе и договорились говорить лишь на научные темы, изредка касаясь философии, я не мог точно сказать, сменился ли мой собеседник.

Тот факт, что «С» использовал какой-то магический или механический инструмент для письма, тоже не помогал. Впрочем, я и сам не лучше, раз тоже использую зачарованное перо.

Я медленно высвободил немного маны и задумчиво начертил в воздухе искрящиеся линии.

Может, я и вправду поторопился? Обрадовался, что «C» согласился опубликовать мои магические исследования — Том I «Монстры и как они устроены»... и просто решил воспользоваться возможностью.

Может, стоило подождать, пока моё имя не обретёт более весомую академическую репутацию?

Нет, я так не думаю. В этом случае чем быстрее эти идеи увидят свет, тем быстрее они могут принести пользу. Достаточно, чтобы кто-то с нужным положением и навыками вдохновился и доказал хотя бы одну из них, и одного этого уже будет много.

Я пытался передать знания, которые могут изменить мир.

Инженерам и учёным, да. Но также и магам, которые смогут создавать заклинания, лучше понимая, как устроен мир.

Я тихо выдохнул, глянул вперёд и снова применил поисковое заклинание. Я поднял посох, представил точную дугу и наклон — и через миг вперёд устремилась огненная волна...

* * *

Небольшой костёр горел передо мной, пока я с головой ушёл в чтение.

Мои големы стояли рядом, оставаясь неподвижными и неактивными для экономии энергии, а Бегемот возвышался неподалёку от места ночлега.

Я забрался в такую глушь, что уже неделю не знал названия леса, по которому шёл.

Пожалуй, было самонадеянно путешествовать в самые холодные месяцы зимы, но мне уже не терпелось вернуться к полноценным исследованиям, а места, достаточно богатого свежими образцами, я ещё не нашёл...

Я замер.

Я почувствовал чьё-то приближение, ещё издалека. Не один, а группа. Не живые, а магические создания.

Я тотчас вскочил на ноги; в руке у меня материализовался посох.

Это... могло быть что угодно. Уверенности у меня не было.

Импульсом маны и усилием воли я заставил големов отодвинуть Бегемота подальше от возможного поля боя, а сам пошёл навстречу источникам маны.

Монстры в этих краях водились, но вели они себя не так, да и ощущались обычно иначе.

Сигнатуры не шли прямо ко мне; до визуального контакта оставалось ещё приличное расстояние, но... мне стало любопытно. Не думаю, что я когда-либо встречал что-то, что ощущалось бы вот так.

Я шёл вперёд размеренным шагом, мои сапоги мягко хрустели по снегу, намётенному между древними соснами. Лес здесь был нетронутым: ни зарубок на коре, ни расчищенных троп, ни единого признака, что человек заходил так глубоко в эту глушь.

По мере приближения магические сигнатуры становились яснее, и с ними приходила странная чёткость. Не хаотические эманации монстров, движимых инстинктами, и не сосредоточенное намерение кого-то разумного. Эти ощущались... упорядоченными. Методичными.

Почти как мои големы.

Я замер за стволом огромного дуба, достаточно широкого, чтобы полностью меня скрыть, и расширил своё магическое восприятие.

Семь отдельных источников, двигались строем сквозь деревья.

Я шагнул из-за дуба и увидел их.

Даже никогда прежде не встречая им подобных, я сразу понял, кто это. А как можно было не узнать?

Это была та самая печально известная нежить. Порождения некромантии.

Они двигались по заснеженному подлеску с удивительной грацией, на их голых костях не было ни следов гнили, ни повреждений. Скелеты сохраняли пропорции, которые имели при жизни: одни были высокими и широкоплечими, другие — более компактными, но все двигались очень плавно.

Хотя на их костях не осталось и следа плоти, я невольно замер, разглядывая мелкие трещинки и их очертания. Просто чтобы себя занять, я даже попытался на глаз определить их пол при жизни, ожидая, когда они меня заметят.

Кажется, у меня даже получалось, но скелеты меня по-прежнему не замечали, хотя я и не подавлял свою ману полностью. Впрочем, обнаружить мага, который не творит заклинаний, — это навык либо опытных магов, либо особо чувствительных монстров.

Полагаю, этого и следовало ожидать.

В конце концов, некромантию не зря считали в этом мире «големантией для бедных». Количество вместо качества — вот визитная карточка этой школы магии.

И всё же снаряжение скелетов было на удивление в хорошем состоянии. Простое, но ухоженное: стальные мечи, тускло блестевшие в рассеянном зимнем свете, круглые щиты без каких-либо гербов и никакой брони. Один нёс копьё с острым, неповреждённым наконечником. Другой был вооружён небольшим топориком.

Они шли рыхлым строем — не маршировали, но двигались целеустремлённо, словно точно знали, куда идут. В их пустых глазницах горел тусклый синий свет.

Самым интригующим было то, что они никак не отреагировали на моё присутствие, несмотря на близкое расстояние.

Я стоял неподвижно, сжимая посох, и изучал их, пока они проходили метрах в тридцати от меня. Это были не грубые автоматоны какого-нибудь деревенского некроманта. Кто-то с немалым мастерством создал этих стражей — это было видно по одним лишь их движениям. Мне понадобилось одиннадцать лет, чтобы сгладить резкость в походке моих собственных големов.

Эта нежить явно была здесь с какой-то целью. Но с какой?

Их не мог оставить здесь какой-нибудь некромант прошлого, что, по рассказам авантюристов, иногда случалось. Нет, слишком уж они ухоженные, и снаряжение у них слишком хорошее.

На мгновение я взвесил свои варианты.

А затем поднял посох.

Моя магия сконцентрировалась в огненный шар, который в следующее мгновение стал синим, жадно пожирая воздух.

— Штерненфойер, — тихо произнёс я и запустил в небо ревущий снаряд.

Секунда, другая — и он с ослепительной вспышкой и оглушительным грохотом взорвался.

Когда я начал творить заклинание, скелеты повернулись ко мне и замерли, но, как и ожидалось, не напали.

Будучи немного знаком с големантией, я кое-что знал о том, как магия создаёт «искусственный разум». Я уже подозревал, что им было приказано не нападать, если не нападут на них; эта короткая заминка была срабатыванием директивы «защищаться», которая на мгновение вспыхнула достаточно сильно, чтобы они приготовились к атаке.

Когда они поняли, что атаки не последует, то потеряли ко мне интерес. Опять же, ожидаемо.

Мои собственные големы были запрограммированы очень похоже.

Создание искусственного разума звучит впечатляюще, но на деле процедура была куда проще, чем я поначалу думал. Главная причина в том, что мана... может нести в себе образы в определённых заклинаниях.

В IT-сфере, если вы хотите запрограммировать простого бота, который «делает А, когда происходит Б», вам нужно определить и А, и Б. В данном случае, «не атакуй, пока на тебя не напали» потребовало бы от программиста определить, что такое «атаковать» и «быть атакованным», а прописать все возможные сценарии «атаки» это, в общем-то, титанический труд.

С маной это можно обойти. Достаточно, чтобы заклинатель представил, что для него означает «быть атакованным», и этот образ передать искусственному разуму... Его называют искусственным, это официальный термин, но на самом деле никакой это не разум. Лишь набор магически закреплённых приказов, где мана служит библиотекой определений для этих приказов.

«Разум» голема устроен немного сложнее. Очевидно, я сильно упрощаю, но в целом таков основной принцип.

Какое-то время я стоял и ждал.

Прошло пять минут, затем десять.

Наконец я почувствовал, что кто-то приближается. И тут же расслабился, поняв, что это не демон. Я мог сказать это по одному лишь запаху.

Шагнув за дерево, я призвал магический клинок и быстро срезал свои рога.

Агония и внезапная магическая почти-слепота были моими старыми, ненавистными знакомыми.

Как всегда, мои рога рассыпались в пыль в следующие десять секунд.

Я ни чуть не удивился, когда вскоре увидел фигуру в тяжёлой зимней одежде в сопровождении небольшого отряда нежити.

Все были скелетами, с костями практически белого цвета.

— Приветствую, — заговорил я первым, оставаясь у дерева. — Прошу прощения за шум.

Некромант остановился на некотором расстоянии; его головной убор почти полностью скрывал его лицо и волосы.

— Всё в порядке, — ответивший мне голос был определённо мужским, но мягким. — Если честно, я просто рад, что вы не стали сразу уничтожать моих созданий.

Как и ожидалось. Похоже, даже если он не мог видеть глазами своих скелетов, он чувствовал, когда их уничтожали.

У моих големов была похожая функция. В искусстве создания автоматонов это... что-то вроде автомобильной сигнализации, я полагаю?

— А зачем бы мне это делать? — спросил я в ответ, мой голос был нарочито лишён эмоций, но я всё же слегка склонил голову набок. — Вы наверняка приложили немало усилий, чтобы научить их распознавать людей и никогда на них не нападать.

Вот почему мои големы атаковали только по прямому приказу, а в остальное время их боевые «подпрограммы» не были постоянно активны. Распознавание целей и идентификация угроз — известная проблема автоматонов. Главная причина, по которой стражей и солдат не заменили големами, — помимо того, что им нужна подпитка маной создателя, — это то, что заставить «разум» голема отличить упавшую шишку от брошенного камня — та ещё морока. Большинство големов сочли бы за нападение даже вспышку боевого заклинания поблизости, в чём я ничуть не сомневался.

Големы и, я полагаю, нежить тоже — тупы как пробки. Заставить их атаковать всех в определённой области просто. Заставить не атаковать — тоже просто. Но заставить их патрулировать и атаковать монстров в поле зрения, при этом визуально отличая людей и нападая лишь в ответ... это было выше моего нынешнего уровня.

— Оу, — тихо сказал он, выглядя немного ошарашенным. — Спасибо. Не желаете принять приглашение на чай?

Мне было любопытно — и сама некромантия, и то, что маг его уровня делал в такой глуши, — так что я кивнул.

— Почему бы и нет.

* * *

Жилище некроманта оказалось на удивление обыденным.

Это была хижина в лесу с грубой деревянной оградой, которую патрулировали скелеты, и приличным хозяйством. Подходя, я заметил грядки, хоть и покрытые снегом в это время года, и даже какой-то скот.

Внутри дом выглядел обжитым и напоминал знакомый хаос комнаты в студенческом общежитии, если сделать поправку на магическую природу многих разбросанных предметов.

Я увидел знакомые инструменты для гравировки, магоскопы и стабилизаторы фона — сейчас неактивные, — а также груду человеческих костей посреди гостиной.

— Прошу прощения за это, — пробормотал мужчина, снимая головной убор и открывая взору растрёпанные светло-каштановые волосы и пару уставших фиалковых глаз. — Обычно я занимаюсь этим в мастерской снаружи, но последний месяц выдался слишком холодным, и я обленился.

Он взмахнул рукой, его мана вспыхнула, и груда костей взлетела на верхнюю полку. Тем временем некромант стягивал одежду, которая неизбежно промёрзла и промокла, в частности свой плащ, который, как я теперь видел, был сотни раз заштопан и выкрашен в чёрный, хотя, кажется, раньше был и других цветов. Иначе от него бы давно остались одни лохмотья.

— Ничего страшного, — заверил я, тоже раздеваясь и снимая свой мокрый плащ и шарф. — Не возражаете, если я высушу их у огня?

Некромант всё больше напоминал мне студента-математика: невысокий, худой, но не до болезненности, бледный, с плохой осанкой и волосами, которые, казалось, месяцами не знали расчёски. Есть люди, которые выглядят как безобидные ботаники, словно природа создала их для этого образа, — и он был одним из них, хотя и не был уродлив.

— Что вы, что вы, конечно, чувствуйте себя как дома, — сказал он, качая головой. — Я пойду вскипячу нам чаю, давненько не приходилось делать это самому... — последнюю часть он пробормотал, казалось, погрузившись в свои мысли.

Я смотрел, как он уходит, а затем, взяв свою одежду, разложил её сушиться у камина. Я сотворил простое заклинание, и в очаге вспыхнул огонь, не требующий дров.

К тому времени как некромант вернулся с подносом, я уже устроился в кресле у столика неподалёку от камина.

Я молча принял чашку, он сел, и с минуту мы пили чай в тишине. Полагаю, человек тоже отогревался у огня.

— Не ожидал встретить здесь коллегу-мага, — сказал он, задумчиво и с интересом изучая меня. — Ещё больше я удивлён, что вас не отпугнула моя работа.

— Большинство предубеждений против некромантии исходит от невежества простолюдинов, а не от других магов, — просто сказал я, склоняя голову. — Вопреки расхожему мнению, душа остаётся за пределами человеческой магии. Оживлённые мертвецы — просто марионетки, полезные в основном тем, что человеческое тело — лучший материал для гравировки и проводимости маны, чем практически что-либо ещё, и потому при работе с ним как с конструктом потери энергии значительно меньше.

Я сделал паузу, отпив чаю... это был не чай. Какая-то травяная смесь, кажется, с ягодами.

Тем не менее, думаю, будь я человеком, она бы мне понравилась.

— Использование тел усопших, конечно, сомнительно и осуждается духовенством по религиозным и моральным соображениям. Разграбление могил в большинстве государств мира преследуется по закону, — добавил я после долгой паузы. — Однако я не видел, чтобы вы грабили могилы, и меня не волнует подобное применение останков.

Осквернение тел — дело неприятное, но как историк в прошлой жизни я знал, что оно оказывалось невероятно полезным и было обычным делом в истории. Именно так в своё время далеко шагнула медицина. По правде говоря, мёртвым было всё равно, что случится с их телами, потому что им уже не могло быть не всё равно. Важны лишь их живые родственники, которых могло ранить ненадлежащее обращение с телом.

Это не означало, что я не уважаю идею сохранения останков человека. Но в этом мире всё равно никто не хоронил по христианской традиции, и я не видел большой разницы между достойным языческим погребением и посмертным использованием тела в магической области, которая на этом специализируется. До тех пор пока останки не бросают гнить в поле на съедение зверям, я не мог найти моральных причин для осуждения.

К тому же, в моём нынешнем состоянии, я попросту не имею права судить людей — ни в нравственном смысле, ни в каком-либо ещё. Я могу отвергать их выбор и не соглашаться с ним, но знаю, что не вправе назначать виновных, навязывать закон или мораль и вообще заниматься чем-либо подобным.

Правосудие слепо лишь тогда, когда рука, что его вершит, лишена разума.

Помогало и то, что я не испытывал по этому поводу никаких эмоций. Я мог бы вести себя так, будто их испытываю, или логически обосновать, что это совершенно безнравственно, но раз дело находится в серой зоне, правильнее было не вмешиваться.

— Мне бы вашу уверенность, — мужчина усмехнулся как-то растерянно и беспомощно, словно мыслями был уже далеко. — Трудно представить себя на вашем месте, но не будь я некромантом, думаю, я бы насторожился.

Я не ответил, лишь сделал ещё глоток чая и огляделся, присматриваясь к обстановке в хижине.

Это было место, где он жил и работал. Несмотря на беспорядок, в целом здесь было довольно чисто.

Мебель и стены были грубыми, украшены шкурами и со следами многочисленных починок.

— Испуг и иррациональный страх — вполне понятные чувства, — признал я. — Но я довольно толстокожий: видел вещи и похуже, чем аккуратно вычищенные кости, — сказал я совершенно искренне. — Если вы намекаете на страх за свою жизнь... поправьте меня, если я ошибаюсь, но некроманты делают ставку на количество конструктов, и им не слишком важно, откуда взялись останки, верно? Тело хорошо обученного мага для них ничем не лучше тела крестьянина.

Мужчина покачал головой; его взгляд неожиданно прояснился и сосредоточился на мне.

— А, нет, не совсем так. Если останки настолько старые, что от них остались одни кости, тогда да, вы правы, — он замялся, неловко улыбнувшись. — Но... свежее тело — это уже другое дело. Когда нервы и мозг ещё не разложились, при должной сноровке можно сохранить мышечную память и некоторые рефлексы. Помогает и мана, сохранившаяся в теле прежнего владельца, — он опустил взгляд. — Тело хорошо тренированного мага и проводит ману, и удерживает её лучше; такой образец легче чинить и проще повышать его эффективность.

Заметив мой изучающий взгляд, он беспомощно вскинул руки.

— П-простите, если прозвучало жутко. Ч-честно говоря, я давно ни с кем об этом не говорил, вот и... увлёкся, — он неловко почесал удивительно гладко выбритую щёку.

— Нет, вы неправильно меня поняли, — успокоил я его. — Я и сам немного занимаюсь созданием големов, но с некромантией знаком поверхностно. Я просто пытался найти аналогии. В создании големов используют редкие магические руды и минералы, чтобы повысить их характеристики, но это обычно считается способом скомпенсировать недостаток мастерства.

Некромант удивился, но в его взгляде снова вспыхнул интерес.

— В некромантии то же самое! Хотя, — он неловко хмыкнул, отворачиваясь, — нередко можно услышать, как некромант пытается скрыть нехватку мастерства, добывая «материал» получше.

Теперь я понял, к чему он клонит.

— Это объясняет предубеждение, — кивнул я. — Какой материал вы считаете идеальным? Тело сильного воина ради его мышечной памяти? Или могущественного мага ради запаса маны?

— Воина, без сомнений, — серьёзно ответил он. — Видите ли, воины всё равно пользуются маной, пусть и неосознанно. Её обычно хватает для любых чар, которые захочется наложить на тело. А вот даже слабый отголосок их навыков бесценен: ведь если ты сам не потратил годы на оттачивание боевых приёмов, ты не сможешь привить своим созданиям сложные техники.

Любопытно. Я этого о некромантии не знал — впрочем, и не пытался её изучать. Для меня эта школа слишком сомнительна. Практиковать её я бы не стал, но послушать было интересно, с чисто академической точки зрения.

— Пожалуй, стоит представиться. Меня зовут Альберт, — вскоре сказал я, протягивая руку. — Странствующий маг.

Некромант моргнул, но улыбнулся и пожал мне руку.

— Я Тойфлиш, рад знакомству. Некромант, как вы, полагаю, уже догадались.

Усевшись обратно в кресло, он снова заговорил:

— И всё же я спрошу: что именно вы делаете в такой глуши, Альберт? Случаем, не собираетесь исследовать подземелья?

Я моргнул, собираясь было возразить, но, подумав секунду, медленно кивнул.

— Я... не планировал этого делать, — осторожно объяснил я. — Но если они тут есть, возможно, стоит туда заглянуть. Я, понимаете, веду подробные исследования монстров, поэтому мне приходится отправляться туда, где можно найти достаточно «образцов» для работы.

Он моргнул, обдумал мои слова и снова слегка улыбнулся.

— А, да, пожалуй, я отлично понимаю, с какими трудностями вы сталкиваетесь.

Не успел я уточнить, что он имеет в виду, как он продолжил:

— Я живу здесь уже два года, а монстров меньше не становится. Если хотите, можете обосноваться поблизости, — просто предложил он. — Мои конструкты разведали парочку гнёзд и логовищ, которые я не решился зачищать в одиночку. Если сможете обездвижить тварей, я помогу с их транспортировкой.

Я обдумал его слова.

— Щедрое предложение. Но сперва позвольте спросить: что вы сами делаете в этих краях?

Тойфлиш на миг замер, поколебавшись.

— Я... ну, скажем так: ищу одно очень конкретное подземелье. Я точно знаю, что оно где-то здесь.

Больше он ничего не добавил, и я не стал настаивать, лишь кивнул.

— Понятно.

Тойфлиш выглядел совсем молодым, но сомнений в его мастерстве у меня не было.

Пока что я не видел причин отказываться от его предложения.

— Я как раз собирался обосноваться где-нибудь поблизости. Не вижу причин не сотрудничать, — наконец согласился я, несмотря на некоторые сомнения.

— Превосходно! — улыбнулся он и кивнул. — Можете остаться на ночь, если хотите!

— Благодарю, но нет. Мне нужно вернуться к повозке. Будем надеяться, дикие звери ещё не растерзали моих големов.

Впрочем, это было бы не в первый раз.

Чтобы Бегемот смог сотворить своё волшебство, для начала нужно было освободить достаточно места.

На это ушло совсем немного времени. Пара заклинаний, чтобы растопить снег, ещё пара — вырвать с корнем деревья и убрать валуны, и ещё несколько — чтобы выровнять землю.

Потом оставалось лишь выкатить Бегемота в центр новой поляны, на всякий случай наложить на него улучшенное заклинание очистки от пыли и открыть скрытую панель управления

После этого я нажал пару рычагов в потайном отсеке на борту повозки — и можно было просто отступить в сторону и наблюдать.

Магия внутри повозки ожила. Я явственно ощутил её всплеск и увидел, как конструкция начинает перестраиваться.

В обычном состоянии Бегемот выглядел как огромный, замысловатый прямоугольный ящик из потемневшего металла и дерева, разделённый на странные секции и отсеки без видимых засовов и замков. К нему были прикреплены сиденье кучера, колёса и всё необходимое для путешествий.

С первого взгляда Бегемот походил на странную повозку без единой видимой двери внутрь.

Но теперь он становился чем-то иным.

Преображение началось с глубокого скрежета: включился главный шестерёнчатый механизм. Где-то в недрах конструкции раздался гул раскручивающейся главной пружины, наконец-то высвобождающей накопленное за месяцы дороги напряжение. Основание повозки раскрылось по заранее намеченным швам, и секции по рельсам, спрятанным под днищем, стали выдвигаться наружу. Каждое движение было выверенным, размеренным и очень медленным — часовые механизмы с механической точностью отщёлкивали свою последовательность.

Колёса — массивные, из окованного железом дуба, — развернулись внутрь на поворотных осях и зафиксировались в новых положениях. Их спицы телескопически выдвинулись и упёрлись в землю под выверенными углами. Теперь они служили угловыми опорами: их широкие основания уже были снабжены регулируемыми плитами, способными подстраиваться под неровности местности. Сами оси отсоединились и перестроились, став поперечными балками будущего пола.

Крыша, вопреки ожиданиям, складывалась не вверх, а вниз. Каждая панель двигалась на латунных петлях и шарнирах, раскрываясь секциями, словно огромная шкатулка-головоломка, открывающаяся в обратную сторону. Чары здесь были почти незаметными — лишь для плавности хода металла и нужной прочности. По мере того как каждая секция занимала своё место, раздавался отчётливый щелчок стопорного механизма.

Бока повозки оказались самыми замысловатыми. То, что раньше выглядело сплошными стенами, на деле было десятками взаимосвязанных сегментов. Они распахивались на выдвижных рычагах, поворачивались и скользили по пазам, образуя каркас стен. Промежутки между опорами были выверены идеально, так что их оставалось лишь заполнить прессованным камнем или брусом, который я без труда мог создать магией. На равных интервалах выступали мелкие кронштейны и крепления — готовые принять любой строительный материал.

Тайники при этом оставались ловко скрытыми в формирующемся основании. Пол повозки опустился и расширился, образовав фундамент высотой около полуметра. Под ним, через люки, которые позже скроются под настилом, в мягких, стабилизированных чарами отсеках хранилось моё хрупкое оборудование.

Меня до сих пор восхищала продуманность развесовки. По мере движения секций внутри рамы сами собой перестраивались противовесы, сохраняя баланс на всём протяжении трансформации. Это было чудо чистой механики, где сложные системы блоков и маятников с грузами реагировали на изменение конфигурации. Магия здесь лишь делала этот трюк возможным в материальном мире и снабжала механизм кинетической энергией — всё остальное было делом шестерёнчатой инженерии.

Весь процесс занял около пятнадцати минут. В итоге передо мной стояла прямоугольная рама восемь на десять метров, со стойками вдоль стен высотой до четырёх метров. Скромно, но для моих нужд — более чем достаточно. Каркас был сделан из тёмной стали и обработанной древесины, в каждом узле — бронзовые фитинги с антикоррозийным зачарованием. Угловые стойки были достаточно толстыми, чтобы выдержать и второй этаж, но я планировал один уровень, с высоким потолком для лаборатории.

Я неторопливо обошёл конструкцию, рассматривая мастерство исполнения и первое по-настоящему удачное полевое развёртывание. На каждом узле виднелись следы инструментов мастеров-кузнецов, столяров и чародеев. Каркас тихо гудел там, где по металлическим каналам проходили чары, готовые принять и перераспределить магическую нагрузку, когда появятся стены и крыша. Они помогут с климат-контролем и жёсткостью конструкции, но основная прочность исходила от самой механики.

Тягловые големы застыли там, где я велел им ждать; привлекать их к стройке смысла не было.

Осмотревшись, я нашёл главный узел управления — теперь он оказался у будущего входа. Латунные индикаторы встали в нужные позиции; не встань они на место, я бы сразу понял, какой участок механизма дал сбой.

И вновь с начала путешествия я испытал чистое, незамутнённое удовлетворение, просто наслаждаясь совершенством конструкции. Бегемот преобразился точь-в-точь, как обещали мастера гильдий. Они не преувеличивали — что, разумеется, я и так знал... и всё же я подсознательно ожидал, что всё сломается именно в тот момент, когда он мне понадобится.

Видеть, как вещь работает как надо, это хороший урок: цинизм временами бывает беспочвенным. Этот каркас по замыслу можно было собирать и разбирать бесчисленное количество раз, по одной и той же механической последовательности, без износа важнейших деталей. Стоил он каждого золотого, без сомнения.

Если что-то и заклинит, у меня есть подробнейшие инструкции по эксплуатации и ремонту. Оставалось надеяться, что у отсека, где они лежат, не заклинит собственный замок.

Я потратил немало времени, заучивая руководства и засыпая мастеров вопросами о полевом ремонте, но основной совет профессионалов сводился к «молись, чтобы не сломалось что-то действительно важное». Половина механизмов здесь уникальная, и, хотя у меня есть запас хрупких мелочей, полного комплекта запчастей на всё не было. Иначе пришлось бы тащить за собой второго Бегемота.

Эта машина была чудом инженерии, и владение ею наполняло меня грешной, неуместной гордостью, которой я, впрочем, не мог не упиваться.

Оставалось лишь натаскать брёвен и спрессовать камень в кирпичи с помощью магии, и можно будет приступать к отделке.

* * *

Я заметил присутствие Тойфлиша через несколько часов после начала работ, когда с помощью простого народного заклинания распускал брёвна на доски и покрывал их лаком.

Големы по-прежнему таскали брёвна из окрестного леса. Со стенами я к тому моменту почти закончил; то, что несли големы сейчас, предназначалось уже для мебели.

Я сидел внутри пустого «дома» за небольшим столярным верстаком — тот выдвигался из пола одним движением рычага и так же легко убирался обратно.

Словами не передать, насколько удобно иметь такие рабочие места и прятать их, когда они не нужны.

— Извини, что без предупреждения, — неловко произнёс некромант, оставив позади пару сопровождавших его скелетов. Подойдя ближе, он с изумлением оглядел преображённого Бегемота. — Что... что это вообще за приблуда такая?

— Мастера настояли на названии «Бегемот», — отозвался я, откладывая несколько досок. — Изначально это задумывалось как мобильная лаборатория. Но с тем бюджетом, что я им выделил, они решили сделать мобильный дом.

В данном случае, буквально. Я бы и простым жилым пространством внутри повозки довольствовался, но нет, им подавай «повозку, превращающуюся в полноценный дом».

Я не возражал, когда понял, что могу хранить и вызывать всю громоздкую аппаратуру и рабочие места по требованию, одним нажатием рычага.

Правда, я содрогнулся при мысли, что эти люди сотворили бы, дай им кто-нибудь «Лего».

— Должно быть, целое состояние стоило! — сказал он, прищурившись и разглядывая у стены выступающий шток с глифами. — Чары тоже мастерские. Чем питаются, магорудой?

Я покачал головой.

— Нет, я питаю его напрямую. Заказ был персональный, так что не видел смысла в альтернативных источниках.

Делать его пригодным для не-магов или даже других магов было незачем. Магорудой здесь называют различные кристаллы, руды и минералы, способные хранить и накапливать магическую энергию; обычно их используют в бытовых зачарованных вещах.

Заметив мой взгляд, некромант слегка смутился и почесал щёку.

— Извини, если отвлёк. Тебе, может, помощь нужна? — он кивнул на доски, что я отдельно отложил для пола. — Твои големы великоваты, чтобы укладывать их внутри. Тут могут сгодится мои создания.

Я моргнул, раздумывая. Особых причин отказываться не было; уже вечерело. Закончить дом до заката было бы очень кстати — иначе у Тойфлиша появится вполне законный повод предложить мне ночлег у себя.

— У тебя есть глиняная черепица? Или что-нибудь, чем можно покрыть крышу? — напрямую спросил я.

Тойфлиш задумчиво поджал губы и виновато покачал головой:

— Увы, нет. Я у себя-то чинил соломой. Хотя... — он взглянул на каркас над головой. — В полукилометре к северо-востоку есть залежи глины, у старого русла. Там вроде когда-то деревня стояла. Помню точно, видел у них там осколки горшков.

Я кивнул, сделав мысленную пометку.

— Сойдёт. Я смогу и слепить, и обжечь магией, — впрочем, этим я займусь завтра. — А сегодня можно обойтись деревом и заделать щели землёй со снегом.

— Практично, — заметил он и махнул своим. — Тогда позволь хотя бы помочь с тем, что мы можем сделать сейчас.

Лёгкое движение руки, всплеск маны — и скелеты, двигаясь в совершенной синхронности, зашагали вперёд. Их движения были плавными, почти изящными: они подбирали подготовленные мной доски и передавали их по быстро выстроенной «конвейерной ленте».

На миг я задумался, какой была бы промышленная революция в обществе с узаконенной некромантией. Вероятно, с куда меньшим числом детей, лишающихся конечностей на заводах.

Я посмотрел, как они работают, отмечая их слаженность.

— У тебя отточенный контроль. Много одновременно можешь поддерживать?

— Это смотря о ком речь. Самых простых — сорок семь при моём нынешнем запасе маны, — ответил Тойфлиш, и в его голосе промелькнула гордость, но он тут же скромно добавил: — Призвать-то больше не проблема, если есть материал. Но «на подпитке» я комфортно держу сорок семь, чтобы оставалась хоть какая-то мана на прочие бытовые нужды. Я, конечно, могу превысить этот лимит и смогу даже поддерживать больше, да только, наверное, на такое удовольствие меня хватит на час, — он чуть смущённо улыбнулся. — Есть... ну, у нас есть термин такой, «почётная гвардия». Это конструкты, над которыми мы работаем постоянно: улучшаем там их, накладываем дополнительные чары. Они как особые проекты, а другие конструкты так, инструменты простые. У меня таких с десяток, и обычно я держу их неактивными, а то слишком много энергии уходит на их постоянное поддержание.

— Всё равно впечатляет, — я встал, смахнув стружку с одежды. — Мои големы все индивидуальные, но при нынешнем уровне мастерства я и не помышляю о том, чтобы иметь больше двух. Слишком хлопотно поддерживать их в рабочем состоянии и постоянно чинить.

— Ха-ха, вот потому я и вижу, что ты не големант в душе, — искренне рассмеялся он, покачав головой. — У нас разные философии. Для моего брата по некромантии обслуживание такого масштаба — дело привычное, — сказал он с лёгкой усмешкой, глядя, как скелеты уже подгоняют доски. — Некромантия, знаешь ли, не менее тонка и требовательна в нюансах, чем големантия. Вот эти, к примеру... — он жестом указал на своих созданий-скелетов, — хоть я и не вожусь с каждым из них каждую ночь, все они сделаны вручную. Тебе они могут показаться одинаковыми, но я-то помню, где нашёл и поднял каждого, — он неловко почесал затылок. — Большинство отсюда, с полуострова. Здесь полно древних захоронений.

Я приподнял бровь и повернулся к нему.

— А кости такой давности разве годятся? — с искренним любопытством спросил я, зная, как обычно время обходится с останками: в достаточно древней могиле нередко найдёшь не скелет, а костную пыль.

— Есть множество заклинаний для восстановления костей, — с энтузиазмом ответил Тойфлиш. — Да и способов их закалить, да и... несколько заклинаний, чтобы менять цвет. Некромант, который хоть чего-то стоит, знаешь ли, не полагается только на качество материала!

Я кивал, и мой интерес только рос — слишком уж много параллелей с големантией.

— Покажешь какие-нибудь любопытные приёмы, не выдавая секретов ремесла?

Он усмехнулся и подозвал одного скелета.

— Могу припомнить парочку...

Работа спорилась даже с его демонстрациями, которые я внимательно запоминал. Он показал мне несколько занятных шаблонов, намеренно действуя медленно и создавая наглядные образы. Это было самое близкое к «исцеляющей магии», что я видел в обычных заклинаниях, а не в Магии Богини. Скелеты работали без устали, подгоняя каждую доску точно на своё место. По ходу дела я накладывал защитные чары, делая дерево водостойким и скрепляя его с каркасом. Тойфлиш наблюдал с явным интересом, но с вопросами не лез.

Через час пол был готов. Скелеты даже установили люки, скрывающие доступ к тайникам в подполье. Я приподнял один такой, и внутри показался мягкий отсек, где хранились особо хрупкие приборы.

— Хитро придумано, — отозвался Тойфлиш, заглянув мне через плечо. — То есть вообще всё. На планирование, должно быть, ушли годы.

— Десять лет переписки с разными гильдиями, — подтвердил я, опуская люк. Он закрылся так, что шва почти не было видно. — Сама сборка заняла четыре года, а я тем временем медленно прожигал накопления, финансируя проект.

И денег всё равно не хватило бы, если бы не один мифический монстр, послуживший мне пиньятой из драгоценной руды.

Он тихо присвистнул.

— И ты с тех пор с ним путешествуешь?

— Уже три месяца как, — я подошёл к стеновым опорам, провёл рукой по соединениям; всё встало как надо. — Правда, полностью я его развернул впервые, если не считать испытаний.

— Что ж, на фоне него моя хижина выглядит довольно примитивно, — с самоиронией заметил он. — Впрочем, я и не собирался оставаться тут навсегда.

Я взглянул на него.

— И долго ещё думаешь заниматься поисками?

Его взгляд на миг стал отсутствующим.

— Трудно сказать. Тексты... довольно расплывчато указывали место. Может, ещё пара месяцев, а может, и годы, — он пожал плечами с примесью усталого смирения. — Но раз уж зашёл так далеко...

Я не стал расспрашивать дальше. У каждого своя одержимость, своя цель. Его поиски конкретного подземелья не более странные, чем моя потребность каталогизировать и препарировать каждый встреченный мной вид монстров. Уверен, для него его цель не менее важна, чем для меня — моя.

Солнце клонилось к закату, окрашивая заснеженную поляну в оранжевые и розовые тона. Мои големы дотащили брёвна и теперь неподвижно стояли у кромки леса, ожидая новых приказов.

— Ладно, не буду тебе уж мешать, — сказал Тойфлиш, заметив угасающий свет. — На сегодня ещё что-нибудь нужно?

— Нет, этого достаточно. С крышей управлюсь завтра, — я замолк и добавил: — Спасибо за помощь.

— Да брось, — отмахнулся он. — Соседушки должны помогать друг другу, даже в такой глуши, — на его лице мелькнула улыбка. — К тому же... было приятно поговорить с кем-то, кто не считает меня по умолчанию демоном, который из чистого злодейства мучает бессмертные души невинных. Или не подозревает, что я тайно собираю армию мёртвых, чтобы покорить земли живых, — он неловко пошутил, но всё же нервно на меня покосился.

Нетрудно было понять, что он всё ещё ждал подвоха и осуждения.

— Если бы ты умел привязывать души к этим останкам, это был бы другой разговор. Но такая магия людям не дана. К тому же сорок три скелета — так себе армия тьмы. Тебе ещё далеко до коронации в новые Короли Демонов, — сухо заметил я.

Он искренне рассмеялся.

— Это уж точно. Нужно хотя бы пятьдесят, чтобы всерьёз угрожать небольшой деревне.

— Смотря какой деревне, — после паузы сказал я. — Есть охотники и воины, которые в одиночку такую армию остановят.

— И то верно, — он жестом подозвал своих, и скелеты с отработанной лёгкостью выстроились за ним. — В общем, пойду я. Если что понадобится, мой дом вон за теми деревьями, — он показал на юго-запад. — Минут десять пешком.

Я кивнул.

— Я в курсе.

Он сделал шаг, но остановился.

— Ах да, Альберт? Добро пожаловать в наши края, если их так можно назвать.

С этими словами он ушёл, а за ним в такт зашагала его костяная свита. Я проводил их взглядом, пока они не растворились в темнеющем лесу, и вернулся к недостроенному дому.

Каркас тёмным силуэтом чертился на фоне вечернего неба, словно скелет из металла и обработанного дерева, ожидающий, пока ему придадут плоть. Завтра я соберу глину для черепицы, а может, ещё укреплю стены. Но на сегодня и этого достаточно.

Я вошёл через будущую дверь и нашёл механизм управления внутренним освещением. Одно нажатие — и мягкий магический свет залил пространство, струясь из вмонтированных в каркас кристаллов. Роскошь, конечно, но практичная.

Снова усевшись за верстак, я достал журнал и письменные принадлежности. Нужно было многое записать о сегодняшнем дне, а мысли становятся яснее, когда излагаешь их на бумаге.

Снаружи поднялся зимний ветерок, засвистев в щелях недостроенных стен. Но фундамент был надёжен, каркас — крепок, и впервые за многие месяцы у меня появилось нечто, похожее на полноценное рабочее место.

Плоды цивилизации... К такому очень легко привыкнуть.

* * *

Ниже следует запись из дневника.

...последние недели погода неуклонно ухудшалась. Решение основать здесь базу оказалось верным: продвигаться дальше в таком климате было бы пыткой.

Тойфлиш продолжает захаживать. Я вижу, ему просто не хватает общения, но его присутствие меня не раздражает. Он — кладезь знаний в области магии, о которой я почти ничего не знаю, и раз за разом он подтверждает своё мастерство, несмотря на относительно молодой возраст. Он также охотно делится припасами из своих запасов, всякий раз отмахиваясь от попыток расплатиться. Так было и сегодня, когда он принёс кожи и меха для мебели, которую я делаю.

Как бы ни восхищал меня молодой некромант, я понимаю, что нужно сохранять хотя бы толику осторожности. Он уже удивлялся широте моих заклинаний и умений — столярному делу, строительству и прочему. О возрасте пока не спрашивал, но, думаю, это вопрос времени.

Попробую раздобыть здесь образцы для исследований, когда утихнут метели.

* * *

Птицеподобный монстр, подозрительно похожий и по виду, и по голосу на огромного белоголового орлана, отчаянно бился в магических световых путах — ровно до тех пор, пока я не коснулся его, применив Резонирующую Душу.

Он тут же обмяк и перестал двигаться.

Раньше, когда я только разработал Резонирующую Душу, тела монстров во «сне» подёргивались, когда они заново переживали свои видения. Даже я так делал, попадая под действие собственного проклятия. Дабы избежать этой проблемы, заклинание давно было улучшено.

— Что это за заклинание такое? — с любопытством спросил Тойфлиш, когда его нежить отпустила зверя.

Некромантия в бою завораживала. Скелеты ломались под ударами монстра, но парой заклинаний некромант снова собирал их воедино. Эдакий бесконечный регенерирующий костяной щит.

Сам некромант при этом не выглядел ни потрясённым, ни встревоженным — лишь умеренно заинтересованным.

Это было ожидаемо: хотя он и чувствовал, как пробуждается моя мана, он не мог видеть сплетаемые мной шаблоны. А значит, и не смог бы распознать проклятие, не испытав его на себе.

— Это усмиряющее заклинание моей разработки, — честно ответил я. — Контактное и довольно мощное.

Я отступил от зверя и подозвал големов.

Теперь нужно было его транспортировать.

За последнюю неделю мы с Тойфлишем обсудили множество тем, и, помимо прочего, его заинтересовали мои исследования. Когда я объяснил, чем именно занимаюсь, он по какой-то причине загорелся этой идеей и попросил поделиться деталями. В ответ я просто дал ему часть своих заметок и копию книги, которую мы составили с «С», а ещё финальный черновик, которой мне недавно прислали на утверждение.

Немного почитав, он вежливо — и с явным волнением — попросил разрешения пойти со мной и посмотреть на процесс своими глазами.

Я не возражал, в основном потому, что мне было любопытно, сможет ли он дать свежий взгляд на саму процедуру вскрытия. «С» помогал с методологией и теорией, а мне хотелось, чтобы кто-то, кто тоже разбирается в тонкой магической работе, посмотрел, можно ли улучшить именно технику вивисекции.

Кроме того, сегодня я планировал вывести свои эксперименты на совершенно новый уровень. Присутствие свидетеля... казалось уместным. Я не ждал успеха, а планировал лишь продемонстрировать процедуру и обсудить возможные проблемы.

Мы быстро подготовились в мастерской и начали осмотр пленённого монстра.

Обнажённая структура ядра под моими пальцами пульсировала сдержанной энергией, её кристаллические грани ловили ровный свет стабилизирующих кристаллов, вмонтированных в стены лаборатории. Фоновая мана здесь оставалась постоянной благодаря внутренним чарам дома — а это не только облегчало тонкую работу, но и делало возможным то, что я собирался предпринять дальше.

— Сгусток двенадцать реагирует на тактильную стимуляцию, — произнёс я вслух, наблюдая, как по ядру расходится волна, пока мой мана-зонд скользит по его краю. Зачарованное перо тут же записывало наблюдения. — Строение похоже на ястребов из Тифхольца. Я узнаю его: этот сгусток отвечает за полёт, но плотность предполагает расширенные возможности.

Тойфлиш наклонился ближе, стоя у операционного стола; его прежняя неловкость сменилась полной сосредоточенностью.

— И строение крыла это подтверждает. Взгляни на мышечную структуру, — он чистым скальпелем указал на частично препарированное крыло существа. — Намного мощнее, чем у большинства хищных птиц.

Это была его инициатива. В плоти, мышцах и костях я разбирался мало, так что не видел причин мешать ему делать выводы о монстре, пока он не наносит подопытному слишком большого вреда.

Я кивнул, делая мысленную пометку, и продолжил картографировать архитектуру ядра, распознавая знакомые и незнакомые узоры и структуры и диктуя их перу для записи. Тварь лежала недвижно под действием Резонирующей Души, даже не дышала. Раз в несколько минут я обновлял чары коротким касанием, поддерживая бессознательное состояние существа.

— Этот тип монстров я классифицирую как Aquila Rupestris Variante, — сказал я, используя специальный инструмент, чтобы изолировать другой кластер в ядре. — Вариант горного орла. Базовая структура совпадает с другими особями, с которыми я сталкивался, но отклонений достаточно для выделения в подвид.

— Понимаю, — кивнул Тойфлиш и на миг замялся. — Ты собираешься попробовать интеграцию сейчас?

— Да, — я взглянул на специализированную ёмкость на соседнем столе.

В её кристаллических стенках, в растворе жидкой маны, плавал фрагмент ядра другого монстра. Он был взят у птицеподобного монстра, пойманного днём ранее, и, насколько я сумел определить, эта часть отвечала за его способность к звуковым атакам.

Некромант без слов подошёл к наблюдательному оборудованию. Один прибор был оснащён увеличительной линзой, другой готовился снимать показания с кристаллов-датчиков маны.

— Стабилизация держится ровно, — сообщил Тойфлиш, сосредоточившись и настраиваясь на оборудование. — Фоновая мана не должна повлиять на процесс. Можешь начинать.

Я взял контейнер и аккуратно извлёк фрагмент ядра набором специальных инструментов, вручную перехватив контроль над поддерживающим его заклинанием консервации. Для этого кусочка ядра всё было так, словно он всё ещё присоединён к своему изначальному монстру — а в этом и был весь смысл той техники консервации, которую я так долго оттачивал. Фрагмент был не крупнее ногтя, но пульсировал собственной, отчётливой энергетической подписью. Вопрос был в том, примет ли ядро орла чужеродный магический материал, или же несовместимость снова окажется фатальной.

— Начинаю попытку интеграции, — объявил я, поднося фрагмент к краю обнажённого ядра орла.

Затем специализированным заклинанием я сделал небольшой надрез в ядре, стараясь целиться в ту часть, где, как я знал, было много соединительных тканей, которые можно было бы использовать. В тот момент, когда два кусочка кристаллизованной маны сблизились, ничего не произошло. Нет, мне нужно было вручную, с помощью заклинания ясновидения, увидеть тончайшие каналы маны, соединить их и заставить ядро живого монстра питать фрагмент.

Я принялся за работу.

И сразу же что-то пошло не так.

Ядро орла вспыхнуло ярче, его внутренние структуры сдвинулись, будто пытаясь приспособиться к чужаку. Сам фрагмент тоже пульсировал маной, но в ином ритме.

— Первая реакция положительная, — отметил Тойфлиш, глядя на датчики. — Но энергетические колебания нарастают.

Я мог предсказать, что будет дальше. Я понимал, что те связи, которые я видел в ядре, лишь крупнейшие потоки энергии; более мелкие были слишком тонкими, чтобы их заметить, не говоря уже о том, чтобы подсоединить их к новому фрагменту. Я также знал, что в ядре не так уж много свободной энергии. Это было похоже на подключение нового, энергоёмкого компонента к случайному месту на материнской плате, только у этой «платы» не было никаких предохранителей от перегрузки или короткого замыкания.

Свечение ядра усилилось, и я буквально кожей чувствовал нарастающую нестабильность через свои зонды и датчики. Тело орла задрожало, несмотря на усмиряющее заклинание — его естественная защита организма отреагировала на то, что та восприняла как вторжение.

— Температура ядра растёт, — отметил я, чувствуя жар кончиками пальцев. — Потеря энергии, скорее всего, катастрофическая. Идёт отторжение.

— Происходит большой выброс маны, — крикнул Тойфлиш, подтверждая мои подозрения. — Альберт...

Я не двигался с места, наблюдая, как структура ядра орла начала трескаться вокруг точки внедрения. От места, куда я пытался приживить чужеродный фрагмент, пошли тончайшие трещинки, и из каждой сочилась сырая магическая энергия.

— Ядро дестабилизируется.

— Принято, — я осторожно извлёк фрагмент, обрезав связи, но разрушение уже было не остановить.

Ядро орла продолжало трескаться, его внутренний свет замерцал, и магическая матрица, поддерживавшая его существование, начала коллапсировать. Кусочек ядра в моих руках тоже начал распадаться.

— Повреждения, похоже, критические, — в голосе Тойфлиша звучала досада, будто он почти увидел чудо, но оно рассыпалось в последний миг.

Магическая сигнатура существа начала слабеть. Свет внутри его ядра погас, и тщательно выстроенные магические структуры растворились в фоновой энергии, которую поглотило стабилизационное поле комнаты.

Я отложил инструменты и отступил от стола.

— Время смерти — примерно через четырнадцать минут после начала попытки интеграции, — я остановил на этом заклинание базовой хронометрии. Точные цифры я проверю позже.

Тойфлиш сделал последние пометки, а его скелеты уже занялись уборкой.

— Начальная совместимость была многообещающей. Может, стоит попробовать фрагмент поменьше? Или другую точку для внедрения?

— Возможно, — я очистил руки специальным раствором, обдумывая результат. — Отторжение не было мгновенным, а это значит, что матрицы ядер не абсолютно несовместимы. Но структурная нагрузка от поддержания чужеродного материала превысила возможности носителя. К тому же сама процедура приживления была слишком несовершенной.

— Словно пытаться пришить человеческую руку к собаке, — пробормотал Тойфлиш. — Мышцы и сухожилия, может, и совпадут, но каркас, кровесистема и внутренние механизмы тела не выдержат такого изменения.

— Меткое сравнение, — я перешёл к журналу, чтобы записать наблюдения. — Для первой попытки результат обнадёживающий: процедура, похоже, возможна. Осталось лишь отточить технику.

— Здесь я пас. Пересаживать ткани между трупами куда проще, — неловко признался он, почесав подбородок. — Вся эта процедура, чем бы она там ни была, вероятно, беспрецедентна. Чтобы её улучшить, придётся разрабатывать совершенно новые методики, заклинания, оборудование, техники... — он осёкся. — Хотя, полагаю, многое из этого ты уже создал.

Я сделал паузу в своих записях.

— Верно, — я с новым интересом взглянул на него. — У тебя есть опыт в пересадке тканей?

— Немного, — с лёгким румянцем признался он. — Тела с плотью, конечно, не мой конёк, с ними слишком много возни, но мой учитель настоял, чтобы я этому научился.

— Твой учитель, должно быть, был весьма серьёзным магом, — искренне сказал я.

Даже при моих скудных познаниях в некромантии, пришить плоть одного существа другому так, чтобы нежить после этого функционировала и получала пользу от нового органа... звучало сложно. У разных людей разная мана, и то же касалось их останков. Выстраивать структуру заклинания вокруг пришитых частей, должно быть, настоящая пытка.

— Был, — тихо сказал он, чуть улыбнувшись своим мыслям. Кровь на его руках начала распадаться в чёрный пепел, и он опустил на них взгляд. — Хм, удобно, — пробормотал он. Некромант, что с него взять.

— В основном так я и провожу свои исследования, — тихо сказал я, уводя разговор от темы, которая ему, очевидно, была тяжела. — А это, — я указал на справочные журналы вокруг, — монстры и ядра, которые я уже описал. Этого я не стал картографировать, так как цель была другой, но со следующим таким орлом обязательно это сделаю.

— Ты и дальше будешь называть его «орлом»? — с лёгкой усмешкой спросил он.

Я приподнял бровь.

— Скорее всего, «Небельшпицкий белоголовый орлан», — пожал плечами я. — Позже сверюсь с бестиарием, возможно, этот монстр уже официально признан и описан. Но пока я не могу этого проверить, предпочитаю использовать самые интуитивно понятные названия.

К тому же официальные названия обычно вызывали у меня мигрень. Они были либо такими же простыми, как мои, либо на немецком.

Подозрительно, что большинство немецких названий тянулось из Мифической Эпохи, в то время как, например, «Горный синий саблезуб», скорее всего, был недавно открытым видом.

Насколько я смог проследить, немецкие термины — давняя языковая традиция этого континента, существовавшая ещё до Древней Империи, корнями из той самой Мифической Эпохи, а то и позже. Да и то это был не совсем немецкий, некоторые слова не совпадали.

Некромант кивнул.

— Пожалуй, логично. Однако как бы ты назвал процедуру, которую сегодня пытался провести? У неё должно быть имя; она ведь вполне может стать новой областью в магии.

Вопрос застал меня врасплох, но у меня были похожие мысли.

— Духовная хирургия, — просто предложил я.

— Ты и впрямь выглядел как хирург за работой. Название говорит само за себя и при этом звучит достаточно мистически. Мне нравится.

Как и ожидалось, у него есть вкус.

— Есть ещё вопрос о том, чего ты пытаешься достичь, — сказал он, осторожно взяв журнал, над которым всё ещё парило моё зачарованное перо. — Ты пытаешься передать характеристики одного монстра другому... это, конечно, может в итоге породить невероятно сильных монстров, но зачем? — спросил он, глядя мне в глаза.

В нём не осталось и следа обычной робости; напротив, он выглядел предельно сосредоточенным.

Я долго подбирал слова.

— Этот первый шаг, это исследование, химерология... — ещё один термин, который, как я знал, мне предстоит ввести, — лишь начало. То, чего я на самом деле хочу, не имеет ничего общего с созданием сильных монстров, — тихо признался я, размышляя, как объяснить то, к чему я по-настоящему стремился. — Я хочу научиться свободно формировать и изменять ядра.

Я не мог сказать больше. Не мог по-настоящему объяснить.

— Я хочу стереть тайну того, что делает монстра монстром, превратить её в нечто, на что человек может влиять и менять по своей воле... Стереть границу между монстром и человеком.

Я увидел, как расширились глаза Тойфлиша.

Это меня немного удивило. В том, как он на меня смотрел, было что-то, чего я не мог понять, не мог истолковать. Неописуемый коктейль эмоций, который я не мог ни к чему привязать, и это меня сильно раздражало.

В тот день Тойфлиш больше не поднимал эту тему, но с тех пор в его глазах, когда он общался со мной, появилась иная задумчивость. Я решил это игнорировать, но, как оказалось, зря. На этом всё не закончилось.

* * *

Обычно воскресенье я провожу в молитве.

Без какой-то особой причины, скорее для самоанализа. Без способности испытывать вину я просто вспоминал все мелкие и крупные грехи, в поступках или мыслях, которые мог припомнить, и размышлял над ними, тихо прося прощения и воздавая хвалу Господу.

Это было умиротворяюще-монотонное упражнение. Было что-то освобождающее в том, чтобы посвятить себя такой простой задаче, сосредоточившись на ней и ни на чём больше.

Я не заметил приближения Тойфлиша, пока он не вошёл в радиус моей мана-чутья.

Я ровно две секунды размышлял, стоит ли прерывать молитву, но решил этого не делать.

В моём доме не было ни святыни, ни икон, ни алтаря, так как я не считал их необходимыми. Вместо этого я медитировал в саду, под солнцем и лёгким, колючим прикосновением зимнего ветра.

Единственное, чего мне по-настоящему не хватало от церковной службы, это запаха ладана и добрых слов священников. Но раздобыть здесь ни то, ни другое было невозможно: благовония, которые использовали в этом мире и в храмах, пахли иначе.

Поэтому во время молитвы я с помощью Резонирующей Души раз за разом проецировал в память запах ладана, а иногда — тихий хор или проповедь.

Жаль, что я не так уж много их запомнил. Я о многом сожалел — о том, чего не повидал и не испытал, будучи человеком, — но знал, что эти сожаления тоже бессмысленны.

Тойфлиш с любопытством подошёл ко мне, но заговорил не сразу.

Открыв глаза, я просто на него посмотрел.

— Извини, если помешал, — виновато сказал он. Его нежить, что обычно сопровождала его в лесу, осталась далеко позади. — Медитируешь?

Медитация была одним из упражнений, которые маги выполняли при тренировке маны.

— В некотором роде, — ответил я, склонив голову. Но полуправда после только что совершённого покаяния показалась неуместной. — Я молился.

Тойфлиш выглядел удивлённым.

— ...прошу прощения за реакцию, — тут же поправился он, и на его лице на секунду промелькнула вина. — Не думал, что ты религиозный человек, — признался он, немного переминаясь с ноги на ногу.

— Почему? — в свою очередь спросил я.

На первый взгляд он выглядел смущённым, но я знал, что это не совсем так. Он просто был немного неловок, особенно когда его спрашивали о его мнении. Он реагировал как человек, от которого привыкли отмахиваться.

Поэтому я дал ему время.

— Потому что ты учёный человек, который, наверное, не выносит суждений на основе писаний, — медленно начал он, отведя взгляд. — Главная причина в том, что там есть отрывки о воскрешении мёртвых, и большинство из них очень нелестные, даже если это реальные предания из Мифической Эпохи. А от тебя я не видел... ну, осуждения, наверное? — неловко сказал он, взглянув на меня, словно проверяя мою реакцию, прежде чем продолжить. — Поэтому я и не думал, что ты из тех, кто много размышляет о религии или... по крайней мере, о некоторых ценностях, которые она проповедует.

На мгновение я задумался над его словами. Я определённо понимал, откуда он это взял. За время нашего знакомства я, должно быть, казался ему холодным, невозмутимым исследователем, которого не волнует ни осквернение мёртвых, ни кровавые эксперименты, которые я проводил, пусть даже моими подопытными были монстры.

У него было мало оснований судить о моей нравственности.

— Позволь мне сказать так: кто лучше знает, насколько чудесен и удивителен наш мир, если не человек, посвятивший жизнь его изучению?

Я слегка повернулся к нему. На моей голове была зимняя шапка, аккуратно скрывавшая рога, так что впервые за долгое время общение с человеком не доставляло мне постоянной боли и раздражения.

— Знания, которые мы кропотливо собираем и накапливаем, это лишь крупицы по сравнению с истинными пределами творения вокруг нас, — продолжил я, размышляя больше для себя, чем для некроманта. — Чем больше узнаёшь, тем глубже бездна, что зовётся бытием. Мы люди науки; в самой нашей природе заложено искать причины, видеть закономерности и пытаться найти в них логический смысл. И в какой-то момент мы все приходим к выбору: либо уверовать, что то, что нас окружает, просто есть, и нет причин задаваться вопросами, либо что существуют более грандиозные причины и закономерности. Быть может, даже замысел.

Я слегка наклонил голову, не прибегая к обманчивым выражениям лица.

— Я гордец. И вместо того чтобы перестать задавать вопросы, я решил продолжать думать и спрашивать. Но когда у тебя есть вопрос без ответа, ты должен выбрать, во что верить, чтобы хотя бы начать свой путь, пока не будет доказано обратное.

На мгновение я задумался о том, что уже сказал и что ещё хотел сказать.

— Я не религиозный человек.

Во всяком случае, не в том смысле, в каком он это понимал.

— Я просто решил верить, потому что эта вера добра.

— Мне немного трудно так на это смотреть, — признал Тойфлиш после долгой паузы. Я видел, что он обдумывал мои слова, а не отмахнулся от них сразу. — По сути, религия ведь это люди, которые её проповедуют, и я уже нахватался проблем со священниками. Даже если Магия Богини полезна, писание не требует поклонения, а многие принципы и суждения, которые Церковь считает абсолютными, просто интерпретированы из рассказанных там историй, — в его голосе звучала злость, а может, и обида.

Нет, там было что-то большее, чем просто неприязнь.

— Я читал писания. Некоторые из них, — в конце концов, я учил по ним письменность. — В них были интересные уроки, но большинство было скрыто витиеватыми, поэтичными аллегориями, — как, например, глава о путешествующей сквозь время птице. — Религия, которую исповедую я, однако, с Богиней Творения не связана.

Это, казалось, искренне ошеломило Тойфлиша.

— Другая религия? Я... нечасто о таком слышу, — сказал он, с явным интересом подойдя ближе.

Это было явное, хоть и невысказанное, приглашение рассказать больше.

На мгновение я засомневался. Я не гожусь в проповедники Его Слова; я едва могу жить, следуя ему.

Затем до меня дошла другая мысль, которую я не мог не счесть забавной в своей извращённой манере.

Между двумя мирами, не я ли самый долгоживущий практикующий христианин после Его Сына?

— Это не объяснить в двух словах, — наконец сказал я. Тойфлиш сел на небольшую скамью под навесом дома, в то время как я продолжал сидеть на камне рядом. — Я верю, что есть Бог, который сотворил мир и всё сущее, и что Он добр и заботлив. Я верю, что Он любит всех нас. Но проповедовать о Нём... — я замялся и покачал головой, — это трудное дело, если только кто-то не готов по-настоящему слушать.

Некромант слушал меня внимательно; он не перебивал, и я не видел на его лице неприятия.

— Пока что твой Бог не так уж и отличается от Богини Творения, — сказал он, и я оценил его честность.

— Возможно. Я плохо знаком с общепринятыми толкованиями учения о Богине Творения, только с самими писаниями, — признался я.

Из тех писаний, что я читал, она была скорее всеобъемлющим присутствием над событиями и историями, но, в отличие от Библии, там не было чётких посланий, ни одной главы, где бы та преподавала урок. Лишь истории, в которых она участвовала.

— Наверное, их смысл ускользнул от меня.

Тойфлиш усмехнулся, одновременно смущённо и с лёгкой иронией.

— Это не такое уж редкое мнение, на самом деле. Как и заклинания Божественной Магии, многие заповеди и прямые послания читателям были выведены с помощью нумерологии и шифров, — он покачал головой. — Если просто читать писания, они похожи на увлекательные сказки в стихах и прозе.

Я так и предполагал; было бы довольно странно, если бы Церковь этого мира полностью выдумала фундаментальные ценности своей религии из ничего.

Лично мне это не нравилось. Кто бы ни писал их священные тексты, он не пытался нести своё слово открыто; он зашифровал и сокрыл его. Уверен, какие-нибудь гематристы на моём месте ссались бы кипятком от счастья, имея возможность извлекать из религиозных трудов реальные заклинания и послания, намеренно заложенные туда. Но превращение писаний в головоломки закрывало многие из их посланий от простых людей.

Однако я не могу выносить окончательного суждения. Магия Богини способна даже пересекать время, по крайней мере, согласно истории о Фрирен. Возможно, тот, кто писал писания, также обладал способностью заглядывать в будущее, и его шифр был предназначен для того, чтобы его разгадали и взломали именно тогда, когда это будет необходимо, в нужный час.

Но всё это были пустые догадки.

— Как бы ты сформулировал главные принципы своей веры? — с неподдельным любопытством спросил он.

Я надолго задумался над его вопросом.

Я смотрел на снег у камня, на котором сидел, наблюдая, как медленно кружатся снежинки, подхваченные ветром. Прошло больше минуты, прежде чем я решился.

— В том, что мир несовершенен по замыслу, — наконец сказал я, мой голос был тихим, но твёрдым. — Что в нём много страдания и греха. Что жизнь порой приводит к греху, когда не видишь другого выхода. И что, несмотря на всё это, всегда есть прощение и всегда есть причина стремиться жить по законам, которые, возможно, слишком добры для мира, в котором мы живём.

Я поднял на него глаза.

— Потому что одного лишь искреннего стремления быть достойным Его любви уже достаточно. Одним этим ты делаешь мир добрее.

Тойфлиш не ответил, оставив нас обоих наедине со своими мыслями.