Лепестки и тени (джен)

Под предлогом поправить цветы она отвернулась, и в этот миг мир сузился до маленького пузырька. Быстрое, отработанное движение — и обжигающая горечь живицы сонного дерева разлилась по языку, заставив сглотнуть спазм. Но уже через мгновение горечь отступила, унося с собой всё лишнее: назойливый шум, режущие глаза лучи, давящую тяжесть в висках. Словно кто-то вынул из ушей вату, а с глаз снял шоры. Свет снова стал мягким и тёплым, воздух — чистым и прозрачным, наполненным знакомыми ароматами. Реальность отступила, вернув послушный и предсказуемый мир.

— Мила, дорогая, вот тебе ромашки, — её голос прозвучал ровно и ласково, и она протянула девочке несколько нежных цветков. — Самые ароматные, специально для тебя откладывала.

— Спасибо, Изольда! — звонко ответила девочка, прижимая цветы к груди.

— А тебе, Карлотта, шалфей — к яблокам, чтобы дольше свежесть держали. Помнишь, в прошлый раз помогло? — она уже повернулась к торговке, и её умыбка стала естественной, лёгкой.

— Изольда, ты просто волшебница! — рассмеялась Карлотта, принимая пучок душистых стеблей. — Без тебя мой прилавок был бы куда менее ярким!

И она стояла среди этого ожившего мира, с лёгкостью держа корзину, с улыбкой отвечая на приветствия, — идеальная картинка, под которой таилась горькая, тщательно скрываемая правда.

Последующие два часа Изольда была душой рынка. Она знала всех здесь — не только по именам, но и по их привычкам, заботам и маленьким слабостям.

— Белеторг, — обратилась она к торговцу, разгружавшему повозку у своего магазина, — отложи для меня тот душистый табак, что привезли из Рифта. Для Микаэля, он любит такие сорта.

— Будет сделано, Изольда! — тот охотно кивнул.

Она шла между прилавками, и к ней то и дело обращались:

— Изольда, посоветуй, какие цветы лучше для новобрачных в Драконьем мосту?

— А мне, как всегда, лаванду, — окликнул ее жрец Аркея, — для очищения воздуха в святилище.

И она советовала, подбирала, улыбалась — живая, лёгкая, нужная здесь каждому. Даже угрюмый Йорлунд, муж Фрейлии, как-то раз пробормотал, что её цветы — единственное, что радует его жену в этом городе.

Адрианна Авенничи, вся в саже и копоти, краснея, просила у неё фиалки — самые нежные, для спальни. Их пальцы встречались на мгновение — загрубевшие от работы и нежные от прикосновений к лепесткам, — и в этом была вся странная поэзия Вайтрана.

— Для тебя, Аркадия, — говорила она, протягивая скромный букетик полевых цветов алхимику, — чтобы напоминало о доме в Сиродиле. Твои снадобья целебны, но ничто не сравнится с запахом родных полей.

— Спасибо, дорогая, — та улыбалась, и в её глазах теплело.

Даже придворный чародей брал у неё розы — для аромата в покоях, — а прачка из замка брала у неё чабрец, мяту и немного полыни, добавляя их в воду при стирке, чтобы бельё пахло не мылом, а ветром, полями и утренней росой.

Каждый такой момент, каждый кивок и улыбка становились кирпичиками в стене её уверенности. Здесь, среди этого шума и суеты, она была не просто торговкой — она была частью большого организма под названием Вайтран, и это был её дом.

Амрен подошёл к лотку Изольды, его обычно твёрдая походка на этот раз была неторопливой. Он молча выбрал небольшой букет — скромный, но собранный с душой.

— Для Саффир, — сказал он, и его суровое лицо смягчилось. — Пусть порадуется.

— Хороший выбор, — улыбнулась Изольда. — Фиалки будут напоминать о весне. Они дольше простоят, если менять воду каждый вечер.

Наёмник кивнул, бережно взял цветы и направился к своему дому в Ветреном районе.

Изольда смотрела ему вслед. Всего лишь цветы, а на суровом лице наемника появилось почти непривычное выражение простой человеческой нежности.

* * *

Когда солнце опустилось за зубчатые стены Вайтрана, растянув багровые тени вдоль мостовых, Изольда собрала свой лоток. Корзина была пуста — лишь несколько примятых фиалок лежали на дне, их аромат, смешавшись с вечерним дымом очагов, пах теперь не летом, а пеплом.

Она машинально запустила руку в карман. Пузырёк был почти пуст, и это осознание сжало горло ледяным комом. На донышке оставалось всего несколько капель — на один день, от силы на два. Улаг, её единственный поставщик, не появлялся уже неделю. Мысль о том, что он мог исчезнуть навсегда, вызывала животный, физический ужас. Без него её аккуратно выстроенный мир — торговля, сбережения, мечта о «Гарцующей кобыле» — рассыпался бы в прах.

Пальцы её, холодные и чуть дрожащие, коснулись увядающих лепестков. Она стояла буквально в двух шагах от заветной таверны. Из-под тяжелой дубовой двери лился тёплый свет, доносились обрывки разговоров, звон кружек, сдержанный смех. Она видела, как заходят усталые торговцы, как смеётся Хульда, передавая кому-то кружку эля.

Она представила, как стоит за той самой стойкой, будто всегда стояла там, как наполняет кружки гостям, как слышит не просто знакомые имена, а истории, что стоят за ними — совсем иные, те, что доверяют лишь хозяйке за кружкой эля в конце долгого дня. «Вот он,мой дом», — пронеслось у неё в голове. Здесь, в этой таверне, была не просто работа, а жизнь — шумная, настоящая, полная смысла. Та жизнь, о которой она мечтала, глядя на неё каждый день, но оставаясь по другую сторону двери.

Но видение растаяло, когда её пальцы снова нащупали в кармане пузырёк. Холодное стекло болезненно вернуло к реальности. Мечта о «Гарцующей кобыле» и тягучий дурман живицы оказались связаны невидимой нитью. Одна питала другую, одна уничтожала другую.

Она глубоко вздохнула и, повернувшись спиной к тёплому свету таверны, побрела домой, где ждали лишь одиночество и страх перед завтрашним днём.

— Ещё один день, — прошептала она, и слова повисли в надвигающихся сумерках. — Ещё один шаг.

Фиалки в опустевшей корзине пахли надеждой — той самой, что гнала её на рассвете в поля. Но даже у надежды, как и у живицы, всегда есть своя цена. И расплата наступала с каждым закатом — в дрожи пальцев, в вымученной улыбке, в пустоте, что подступала, стоило остаться наедине с собой.