Раскачаем этот мир (гет)

Без соперничества факультетов, без невыносимых гриффиндорцев и высоколобых равенкловцев жизнь в Хогвартсе была скучной — это Драко Малфой понял уже на первом курсе. Все студенты Хогвартса были слизеринцами — вызывать их на дуэль было не за что, подставлять под взыскания — не по-товарищески, даже баллы теперь снимали лично с учеников, а не с факультетов, потому что Слизерин не мог соревноваться сам с собой. Для квиддичных состязаний, правда, оставили четыре команды, по команде от каждого студенческого общежития: но разве «Западные против Южных» — это заманчивая вывеска для матча, по сравнению с «Гриффиндор — Слизерин»? Тем более что Теодор Нотт, например, жил теперь в бывшей гриффиндорской башне, где ему больше нравился и вид из окна, и количество света, и болел Нотт тоже за команду Западного общежития. В такой обстановке Драко уже было не раскрутить отца на метлы последней модели себе и всей слизеринской команде, да и погоняться с чужим Ловцом так, словно от этого зависят ваши жизни, ему было не для чего.

Так что Драко первые годы обучения ужасно скучал: где, скажите на милость, Поттер или Лонгботтом, чтобы можно было до них докопаться? Где многочисленные Уизли, которых можно потравить их бедностью? Где симпатичные грязнокровки, которых можно подергать за косички или хотя бы за нечесаные лохмы? Драко чувствовал, что жизнь его загублена и пущена под откос, а потому покрасил волосы в синий и вместо Смертного Знака набил на предплечье русалку с якорем.

С этих пор жизнь у Драко пошла веселее: Амбридж требовала от него перекрасить волосы обратно — он перекрасил их в белый и поставил себе ежик как у молодого Гриндельвальда; Кэрроу назначали ему взыскания, не решаясь сразу лупить его Круциатусом, — Драко на отработки не являлся. Драко стал настоящим enfant terrible: отец говорил ему, что лорд Вольдеморт никогда не поручит такому разгильдяю ответственного задания, а Драко отвечал, что вращал Вольдеморта на детородном органе, и Люциус пугался и не знал, верить или нет. Мать и тетя разыскали Снейпа, который к тому времени оставил незадавшуюся преподавательскую карьеру и спекулировал редкими зельями, и просили его присматривать за Драко и поставить его на путь истинный — Снейп изворачивался и юлил, обещал убить Дамблдора, добыть пророчество из Отдела Тайн и достать луну с неба — в общем, предлагал что угодно, лишь бы не иметь дело с воспитанием Драко.

Неудивительно было поэтому, что от такого сына Люциус вскоре захотел отделаться, особенно когда Драко закончил школу и снова поселился в Малфой-мэноре. Люциус даже сдал бы подобное исчадие ада егерям, чтобы те подержали Драко недельку в какой темнице, но Нарцисса, конечно, была против и во всем винила Люциуса, который сделал и воспитал такого сына, а теперь ему что-то не нравится. Люциус попытался возразить, что он сына и не воспитывал особо, но его положение это не поправило, только усугубило. Но вот однажды Нарцисса отправилась повидать французских родственников, и тут же по душу Драко в Малфой-мэнор пожаловали вызванные Люциусом егеря, последняя его надежда на вразумление наследника.

— Ну и кто вчера уронил в фойе люстру и кричал перед этим, что он Тарзан? — спрашивал Люциус, храбро наступая на распоясавшегося наследника с пятью дюжими мужиками за спиной. — Опять Добби? Или, может, Гарри Поттер?

— Я не знаю, — довольно хладнокровно отвечал Драко, отступая по широкой лестнице спиной. — Не уверен. В этот раз, может быть, и он.

— А кто нарисовал на стене лысого уродца и подписал: «Волдик — чертик»?

— Это не я! — возмутился Драко. — Я всегда пишу «Волдик — куколдик» — тетя же от него к мужу вернулась, а Волдику хоть бы хны.

— Взять этого обормота! — приказал егерям Люциус, рассчитывая, что они пробегут мимо, подставят ему свои спины, и он успеет шарахнуть всех пятерых Обливейтом, чтобы стереть из их памяти последнее кощунство своего невозможного отпрыска.

— Зато я умею летать! — провозгласил Драко, в рукавах его мантии благодаря Расширительному заклятию всегда были метла, запасная палочка и девять козырных тузов.

Вот это была погоня так погоня: Драко пытались взять в клещи, и он нырял к самой земле; его пытались прижать к земле сверху, но он взмывал вверх и шел на таран на стометровой высоте; в него кидались заклятиями и попадали друг в друга, потому что он закладывал мертвую петлю и уносился в противоположную сторону. Привести такая погоня могла только в одно место: в Годрикову Лощину — Драко завидел очертания тамошней церковки и решил нестись прямо на защищающий Годрикову Лощину барьер, а потом резко свернуть вбок, чтобы его преследователи вмазались в барьер с разгона. Вот только где именно пролегает барьер, Драко не знал, это ему предстояло выяснить опытным путем. Драко неожиданно рванул метлу влево, заложив вираж, и с удовольствием услышал, как егеря впечатываются в барьер на полной скорости, только произошло это не там, где он только что повернул, а еще раньше.

Защита Годрика Гриффиндора ценила удаль и молодечество и Драко пропустила, а к нему уже летели самые беспокойные обитатели Годриковой Лощины.

— Никогда такого не было, и вот опять, — притворно пожаловался Джеймс, созерцая егерей, сваленных под барьером в кучу.

— Глянь, а у нашей Тонкс, похоже, младший братик нашелся! — порадовался Сириус, увидев на голове Драко сиреневый ирокез.

Но Драко не особо волновали сорокалетние мужики, ему всегда не хватало компании сорванцов его возраста.

— Значит, ты Гарри, — догадался Драко, в частности по спутникам Гарри, и протянул Гарри руку. — Мы, я думаю, с тобой похожи — стоило мне что-нибудь вытворить, меня всегда спрашивали, не Гарри Поттер ли это сделал, — и в этот момент Драко нырнул вниз и дернул Гарри за руку, чуть не скинув его с метлы.

— Вот скотина! — восхитился Гарри и полетел следом. — Эй, стой, я тебе сейчас все прутья из метлы повыдергаю!

У обитателей Годриковой Лощины были проблемы посерьезней, чем пролетевший через защиту Малфой с ирокезом на голове: незадолго до прилета Драко записная ханжа Амбридж выжила из волшебного мира Селестину Уорлок. Конечно, песни Селестины были сплошной пошлостью: Гарри еще лет в семь знал, какие органы скрываются под эвфемизмами «котел» и «палочка» в песне: «Помешай скорей своей палочкой, и, если все сделаешь правильно, ты получишь котел, полный крепкой, горячей любви». Джеймс и Сириус неизменно ржали, услышав эту песню по радио, Лили называла их обормотами и призывала не портить ребенка, а потом переключала на маггловскую волну, где играли Scorpions или Aerosmith. Можно легко было представить, насколько эта похабная песня стоит Амбридж поперек горла, но песня была настолько старой, что ее исполнение проходило по разряду традиций волшебного мира, вместе с песней «Ах, зачем я не лужайка, ах, зачем я не лужок» и балладой про короля и колдуна, из которой Сириус помнил только одну строчку, «Сруби лихую голову» — Сириус утверждал, что это самый конец баллады и означает эта строчка, что король колдуна казнил.

Недавно Селестина Уорлок разродилась новой песней, в которой пелось якобы про квиддич: «Потрясите бладжерами, парни, и сожмите-ка свой квоффл». Услышав по радио такие формулировки, Сириус фыркнул, гавкнул и залился истерическим смехом — Лили, конечно, выставила его из кухни, пока он не назвал новую песню гимном онанистов, а вот Амбридж пошла еще дальше и выставила из волшебного мира саму Селестину Уорлок вместе с ее новыми песнями.

Конечно, Селестина воспользовалась своим гриффиндорским прошлым и сразу же объявилась в Годриковой Лощине, и поэтому однажды Гарри проснулся от «гимна онаниста», который орали на всю деревню огромные колонки. В следующей песне Гарри услышал «парня мало, дога полюбила я» и начал от смеха грызть одеяло, но потом Селестина перешла к бесчеловечным текстам наподобие «муси-пуси, сладенький мой», и Гарри вылетел из постели, в ужасе зажимая руками уши.

— Батя! — крикнул Гарри, перекрывая несущееся из колонок обещание «я ночью тебя съем». — С этим нужно что-то решать! Пусть эти чистокровные балбесы забирают ее обратно себе.

— Пусть забирают, конечно, — согласился Джеймс. — А ты им взамен что?

Вот так и получилось, что спустя пару дней после прилета Драко Гарри собрался в поход, чтобы спасти родную деревню от нашествия попсы, а Драко сам себя пригласил к нему в попутчики.

— Держись меня, Поттер, я тебе расскажу, с кем водиться и куда идти, — самоуверенно пообещал Драко.

— Хочешь, я сразу скажу, куда идти тебе?

— А, нифига ж ты не знаешь. В Министерство не ходи, там просто куча бесполезных идиотов. Тебе, Гарри, нужно в Хогвартс — вообще-то от школ только вред, но там засел Вольдеморт, и еще там же Амбридж — такая зловредная кошелка, что аж глаз слезится. Это наверняка она выгнала к вам Селестину Уорлок, от песенок вроде «Непонятно как, но буду твоей без особых причин» ее прямо корежит.

— Слушай, заткнись, пожалуйста, сделай милость! Меня самого от таких песенок корежит.

— Я тебя прекрасно понимаю, Гарри, у нас вообще много общего. Мне, если хочешь знать, еще и похуже твоего: рассказываю об Амбридж, вспомнил прилипчивую песенку, и теперь не могу отделаться от картины, что это Амбридж ко мне лезет: «Где мы вместе, где нет мести моей, теперь ты точно один…»

— Убью к черту, Малфой! Немедленно прекрати напевать эту дрянь! … Нет, насвистывать тоже не надо!

— Это сильнее меня, Гарри.

— И мычать этот мотив тоже не смей!

— «Я как бабочка порхаю над всем, и всё без проблем…»

— Сволочь, ты хочешь, чтобы я больше на метлу никогда сесть не мог?

— Ах, вот оно как делается, когда надо, чтобы ты квиддич бросил!

Поиски своего злейшего врага, пропавшего из волшебного мира Альбуса Дамблдора, Вольдеморт вел с прохладцей, и если Дамблдор избегал встречи от лени и желания свалить свою работу на других, то Вольдеморт, по чести говоря, просто трусил и ограничивался розыском принадлежавших ранее Дамблдору артефактов, даже не задумываясь о том, что подобные трофеи могут быть описаны как «от дохлого осла уши». Вольдеморт порой любил помечтать о том, что Дамблдор как-нибудь сдохнет сам: поскользнется и упадет с башни, или его прикончит какой школяр, или Дамблдор нарвется на какое изощренное проклятие. И вот тогда Вольдеморт завладеет последним артефактом, Старшей Палочкой, и будет рассказывать всем, как он победил Дамблдора. В страшных снах Вольдеморту снилось, как в Большом Зале возникает огромная проекция Старшей Палочки, а потом раскрывается письмо Дамблдора и громовым голосом произносит: «Приди и возьми!» Что тогда останется делать бедному Темному Лорду? Только мямлить про то, что каждая пролитая капля волшебной крови — утрата и расточительство, чтобы оправдать свой позорный отказ от дуэли так же, как он уже который год оправдывает свое игнорирование Годриковой Лощины и ее непокорного волшебного населения.

Наконец в руки Вольдеморту попало Зеркало Желаний, в котором он мог часами любоваться на то, как мертвый Дамблдор лежит в гробнице, а он сам прокрадывается туда в ночи, словно опасаясь, что Дамблдор проснется и даст ему по лбу, и похищает из гробницы Старую Палочку, символ своей блестящей победы. А потом Вольдеморт решился и задал Зеркалу давно томивший его вопрос:

Свет мой, зеркальце, скажи,

Да всю правду доложи:

Я ль на свете всех ужасней,

Всех директоров прекрасней…

— Вообще-то, ты даже и не директор, — нахально ответило Зеркало. — Портрета Дамблдора в кабинете нет, и с должности его никто не снимал. А сам ты и не преподавал вовсе, тебя и профессором назвать нельзя.

— Но он же бежал, оставил свой пост!

— Так начинай процесс по смещению его с должности за прогулы, — посоветовало коварное Зеркало, и Вольдеморт представил себе количество кляузничества и бумажной волокиты, которое для этого понадобится, и даже зажмурился.

— Вообще-то, недоколлега, вы можете получить директорское звание за особые заслуги, — подсказал Пиний Нигеллий, который в ночи посовещался с Зеркалом. — Совершить какое-нибудь выдающееся волшебство: например, превратить грязнокровку в чистокровную.

— Ничего я ему показывать не буду, даже философского камня не покажу! — заявило Зеркало, и Вольдеморт отвлекся от глупости поставленной перед ним задачи и принялся запугивать строптивое Зеркало. — Ну ладно, ладно, вот подходящая кандидатура, — и в Зеркале, овеваемое его чарующей магией, возникло изображение девятнадцатилетней Гермионы, со светлой улыбкой смотрящей на закат из окна своей высокой башни.

— Что же, я вполне готов доказать, что для моей магии нет ничего невозможного, — согласился Вольдеморт, а Диппет сделал Пинию Нигеллию огромные глаза.

— Право, уважаемый коллега, чем вы недовольны? — спросил Пиний Нигеллий, когда воодушевленный Вольдеморт покинул кабинет.

— Вы спрашиваете! — возмутился Диппет. — Натравливать этого мерзавца на практически ребенка! На ком, по-вашему, он будет вымещать злобу из-за своего неизбежного провала? К вашему сведению, кровь магглорожденных и чистокровных, равно как и их магия, не отличаются ничем! Единственная разница между ними в том, кто их родители — но сделать магглов постфактум магами не способен никто!

— И где вы, собственно, видите неизбежный провал, мой нелогичный коллега? — ехидно осведомился Пиний Нигеллий. — Томми может хоть сейчас предъявить всем эту девушку и показать рядом простых и почти безболезненных опытов, что ее кровь и ее магия никак не отличаются от крови и магии чистокровных — а потом приписать случившееся без его участия своему гению, как он делает всегда. Хотя я уверен, что до предъявления девушки и не дойдет — она живет в замке Дамблдора, и тот с детства готовит ее на роль победительницы Темного Лорда.

— Тем более, мой безрассудный коллега! — взволновался Диппет. — Томми, безусловно, фанфарон и трус, но все же далеко не бездарность. Не можете же вы предполагать, что это прекрасное дитя способно сразиться с ним?

— Сегодня точно не ваш день, Армандо, — картинно схватился за лоб Пиний Нигеллий. — Она находится в замке Дамблдора — того, который Альбус, а не Аберфорт. Томми придет в замок Альбуса — ну право, неужели вы считаете Альбуса столь непорядочным, что допускаете, будто он не вступится за девушку? Деваться и Томми, и Альбусу будет тогда некуда, и я готов поспорить, что вскоре после этого мы снова сможем приветствовать здесь нашего настоящего коллегу Дамблдора. Я за прошедшие десятилетия успел смириться с мыслью, что с его портретом я буду соседствовать веками, так что и живого его еще немного потерплю.

Вольдеморт не оправдал ожиданий коварного Пиния Нигеллия — поисковые чары указали ему направление к той, кого он пообещал сделать чистокровной, но отправляться в дорогу Вольдеморт не спешил, а вместо того затеял состязание между Пожирателями, чтобы отобрать достойнейших и отправить их похищать девушку.

— Некоторые из вас могут погибнуть, но это жертва, которую я готов принести, — сказал, как всегда, Вольдеморт, на этот раз стоя в Большом Зале Хогвартса перед своими соратниками и еще не зная о том, что к Хогвартсу приближаются два добровольца.

— Ни фига себе башни в этом твоем Хогвартсе торчат, — оценил Гарри, завидев замок. — Это что, Вольдеморт так компенсирует недостаток торчания в другом месте?

— А почему тебя так занимает, торчит у Вольдеморта или не торчит? — спросил Драко, который не лез за словом в карман.

— Потому что я собираюсь дружески подарить ему резиновый самотык, если он импотент, — нашелся Гарри. — Слушай, как ты вообще здесь учился? По газонам, вишь, не топай, вытирай прилежно… морду…

— Ну как: ходишь-ходишь в школу, а потом бац — комиссия по отчислению… И так семь раз.

Так что Вольдеморт рано радовался тому, что Драко уже выпустился и теперь больше не придется выслушивать ни уговоры Амбридж Драко исключить, ни уговоры Люциуса и Нарциссы все-таки его в школе оставить — Драко появился перед Вольдемортом снова.

— Твой вид привычно отвратителен, Драко, — вздохнул Вольдеморт, когда Драко представил своего спутника, — и, повинуясь магии Вольдеморта, фиолетовый ирокез на голове Драко превратился в подобающие наследнику Малфоев платиновые кудри. — Поэтому я, пожалуй, послушаю не тебя, а твоего спутника.

— В Годриковой Лощине плюнуть уже некуда, — сердито сказал Гарри. — Всюду толкутся кентавры, гоблины, в пруду русалки поселились, потому что вы тут выселили их из озера…

— Что же, я разделяю твое негодование от наличия в мире этих негодных существ, — кивнул Вольдеморт. — Ты рассуждаешь так, как положено юноше из древнего волшебного рода.

— А теперь вы еще и Селестину Уорлок к нам выселили, — продолжал Гарри, которого стоило только зацепить, и после его было трудно сбить с мысли. — От ее песенок про муси-пуси и «моего мармеладного» уже уши вянут. Забирайте ее немедленно!

— А вы нам за это что? — предсказуемо спросил Вольдеморт. — Впрочем, лорд Вольдеморт милостив: вы двое отправитесь в зачарованный замок и доставите сюда заточенную там девушку — чтобы лорд Вольдеморт мог показать всему миру, что его магия даже девушку самого низкого происхождения может сделать чистокровной. И тогда ваша Годрикова Лощина будет избавлена от Селестины Уорлок, а ты, недостойный Малфой, сможешь наконец сказать, что пригодился лорду Вольдеморту.

Так Гарри и Драко отправились в новое путешествие, которое Драко попытался начать с изменения своей прически и потерпел в этом фиаско, не сумев ни избавиться от волос по бокам головы, ни даже их перекрасить.

— Ишь, как он проклял-то меня! — сердито сказал Драко, сплюнул и снова поставил на своей голове фирменный гриндельвальдовский ежик.

За неприятности с прической кто-нибудь должен был ответить, и лучше тот, кого недолго искать — и Драко принялся изводить Гарри магической попсой, чей уровень был прискорбно, даже ужасающе низок.

— Ветер с моря дул, ветер с моря дул…

— Слушай, Авада в ответ на это считается самообороной!

— Ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже…

— В жопу меня поцелуй, Малфой — а лучше прекрати наконец, мне уже стыдно, что я волшебник, такими шедеврами похабит мировой эфир наше племя.

За половину дороги до замка Дамблдора Малфой изрядно повеселился и на привале все же сжалился над своим спутником и спел ему действительно хорошую песню, начинающуюся со слов «They sentenced me to twenty years of boredom for trying to change the system from within…» — маггловскую, конечно.