Уроки молчания (гет)

Утро в «Блэкстоуне» началось не с пения птиц и не с лучей солнца, пробивающихся сквозь шторы. Оно началось со звука.

Пронзительный, высокий электронный сигнал, похожий на сирену воздушной тревоги, разорвал тишину ровно в 07:00. Звук шел не с улицы, а прямо из динамика, вмонтированного в потолок над кроватью.

Оливия резко села на кровати, хватая ртом воздух. Сердце колотилось где-то в горле. Несколько секунд она ошалело моргала, пытаясь понять, где находится. Взгляд метался по серым стенам, высокой лепнине, чужому письменному столу.

Память вернулась тяжелой волной. Горы. Дождь. Отец, уезжающий в «Майбахе». Адриан Вэнс с его хищной улыбкой. Записка с красными чернилами.

Это был не кошмар. Это была её новая реальность.

Сигнал стих так же внезапно, как и начался, сменившись бесстрастным женским голосом из динамика:

«Семь ноль-ноль. Подъем. Температура воздуха снаружи — плюс четыре градуса. Форма одежды — повседневная зимняя. Завтрак через тридцать минут».

Оливия со стоном рухнула обратно на подушку и натянула одеяло на голову.

— Пошли к черту, — пробурчала она в матрас. — Я не встану.

В её прошлой жизни утро начиналось ближе к полудню, с чашки двойного эспрессо и проверки соцсетей. Мысль о том, чтобы встать сейчас, по команде бездушной машины, казалась физически невыносимой.

Она закрыла глаза, надеясь провалиться обратно в сон, но ровно через минуту дверь её комнаты щелкнула.

Оливия замерла. Она точно помнила, что запирала дверь на задвижку изнутри.

В комнату вошли. Шаги были тихими, мягкими.

Оливия резко откинула одеяло и села. На пороге стояла не мадам Дюпон и не охранник. Это была девушка. Высокая, с идеально заплетенной русой косой, в полной форме «Блэкстоуна». На её блейзере, помимо эмблемы розы, был серебряный значок с надписью «Prefect» (Староста).

— Доброе утро, Оливия, — произнесла она с вежливой, но абсолютно ледяной улыбкой. — Меня зовут Виктория. Я староста Восточного крыла. Динамик сообщил о подъеме две минуты назад.

— Я слышала, — огрызнулась Оливия, кутаясь в одеяло. В комнате было холодно. — Я не глухая. А еще я умею запирать двери. Как ты вошла?

Виктория достала из кармана универсальную ключ-карту на черном шнурке и показала её, словно полицейский жетон.

— У старост есть доступ ко всем комнатам вверенного сектора. Для проверки порядка. Ты не встала.

— Я устала. Вчера был трудный день. Скажи им, что я пропущу первый урок.

Улыбка Виктории не дрогнула, но глаза сузились.

— В «Блэкстоуне» не пропускают уроки, Оливия. Здесь нет понятия «хочу» или «не хочу». Есть расписание. У тебя десять минут на душ и одевание. Если ты не выйдешь к завтраку, это будет записано как нарушение дисциплины первого уровня.

— И что вы мне сделаете? — Оливия демонстративно легла обратно и скрестила руки на груди. — Лишите десерта? Поставите в угол?

Виктория подошла ближе. Теперь она не улыбалась. В её лице проступило что-то жесткое, фанатичное.

— За первое нарушение — выговор и лишение личного времени. За второе — общественные работы. За третье — «Комната тишины». Поверь, ты не хочешь туда попасть в первую же неделю. Вэнс не любит, когда новенькие создают проблемы его отделу.

При упоминании фамилии Вэнса у Оливии по спине пробежал холодок, но внешне она постаралась сохранить невозмутимость.

— Вэнс? Тот парень в черном? Он что, местный шериф?

— Он куратор дисциплинарного комитета, — голос Виктории стал почти благоговейным. — Он видит всё. Вставай, Стерлинг. Не заставляй меня вызывать охрану. Они не такие вежливые, как я.

Виктория развернулась и подошла к окну, резким движением раздвигая тяжелые шторы. Серый, унылый свет залил комнату, делая её еще более неуютной.

— Кровать должна быть заправлена идеально. Никаких складок. Личные вещи на столе должны лежать параллельно краю. Я проверю перед уходом на занятия.

Она вышла, оставив дверь открытой настежь. Сквозь проем Оливия видела, как по коридору уже снуют другие ученицы — молчаливые, собранные, похожие на муравьев в гигантском муравейнике.

Оливия сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Ярость кипела внутри, требуя выхода. Ей хотелось разбить зеркало, швырнуть вазу в стену, закричать. Но она понимала: Виктория права. Если она сейчас устроит истерику, то проиграет. А Оливия Стерлинг ненавидела проигрывать.

— Ладно, — прошептала она, спуская ноги на ледяной пол. — Хотите идеальную ученицу? Вы её получите. Но вам это не понравится.

* * *

Завтрак в «Блэкстоуне» напоминал не утренний прием пищи, а поминки. В огромной столовой пахло овсянкой, черным кофе и горячими тостами, но этот запах не вызывал аппетита.

Оливия стояла в очереди к раздаче, сжимая в руках пластиковый поднос. Вокруг нее сотни учеников двигались с пугающей эффективностью. Никаких лишних разговоров, никакого смеха, даже звон упавших вилок отсутствовал. Только тихий гул голосов, сливающийся в монотонный белый шум, и ритмичный стук приборов.

Когда она подошла к стойке, женщина в накрахмаленном чепце молча поставила перед ней тарелку с овсяной кашей — идеально круглой, словно отлитой в бетонной форме, — и стакан апельсинового сока.

Оливия взяла поднос и обернулась к залу. Сотни лиц. И ни одного дружелюбного взгляда. Все сидели группами, но между ними не было той невидимой связи, которая обычно объединяет друзей. Они просто делили пространство.

Она заметила свободное место у окна, рядом с двумя девушками, которые методично намазывали масло на тосты. Оливия решительно направилась к ним. Ей нужно было проверить, остались ли здесь живые люди.

— Привет, — сказала она, ставя поднос на стол. — Здесь свободно?

Ближайшая девушка — брюнетка с гладким каре — медленно подняла голову. Её взгляд был расфокусированным, словно она смотрела сквозь Оливию на стену позади.

— Это место Эмили, — ответила она ровным, бесцветным голосом.

— Я не вижу здесь никакой Эмили, — Оливия попыталась улыбнуться, но улыбка вышла натянутой. — А я новенькая. Оливия.

Девушка моргнула. Медленно, как рептилия.

— Эмили сейчас на процедурах. Но это её место. Сядь за стол для свободных единиц. Сектор D.

— Сектор D? — переспросила Оливия. — Вы серьезно? У вас тут разделение по секторам?

Брюнетка просто вернулась к своему тосту, полностью потеряв интерес к разговору. Оливия почувствовала себя призраком. Её не гнали, её просто... не воспринимали.

— Лив! — раздался тихий шепот.

Она обернулась и увидела Тео, машущего ей из тени колонны. Оливия выдохнула с облегчением и поспешила к нему, чувствуя спиной десятки равнодушных взглядов.

— Господи, спасибо, — она плюхнулась на стул напротив него. — Они тут все контуженные? Я пыталась заговорить, а на меня посмотрели как на пустое место.

Тео выглядел неважно. Под глазами залегли тени, руки, сжимающие чашку с кофе, слегка дрожали.

— Не пытайся заводить друзей, Лив. Здесь это... сложно. Социальные связи не поощряются. Нас учат быть самодостаточными лидерами. Одинокими волками.

— Это не волки, Тео. Это овцы, — прошептала она, ковыряя вилкой остывшую кашу. — Ты видел их глаза? Там пусто.

— Ешь, — нервно бросил он, оглядываясь на патрулирующего проход префекта. — Нам нужны силы. Первый урок — История Искусств у Вэнса. Если у тебя заурчит живот в тишине его класса, он уничтожит тебя одной фразой.

— Он и так попытается меня уничтожить, — мрачно заметила Оливия, вспоминая записку. — Расскажи мне о нем. Чего ждать?

Тео понизил голос до едва слышного шепота:

— Вэнс — гений. И садист. Он не ставит оценки за знания дат или имен. Он требует понимания. Он будет провоцировать, задавать неудобные вопросы, лезть в душу. Главное правило: не показывай страх. И не ври ему. Он чует ложь как акула кровь.

Громкий звонок, похожий на фабричный гудок, прервал их. Зал мгновенно пришел в движение. Сотни стульев отодвинулись одновременно с пугающей синхронностью.

— Началось, — Тео вскочил, забирая поднос. — Идем. Опаздывать нельзя ни на секунду. Двери блокируются автоматически.

Они вышли из столовой и направились по лабиринту коридоров в старое Северное крыло. Здесь было холоднее, сквозняки гуляли по каменным плитам, а со стен на них смотрели жутковатые гравюры средневековых казней.

Аудитория истории искусств находилась в одной из башен. Когда Оливия переступила порог, у неё перехватило дыхание.

Высокие ряды парт поднимались вверх крутым полукругом, нависая над крошечной «сценой» внизу. В центре стояла массивная кафедра из темного дерева, освещенная единственным ярким лучом прожектора. Остальная часть зала тонула в полумраке. Стены были плотно увешаны репродукциями: «Сатурн, пожирающий своего сына» Гойи, жуткие фантасмагории Босха, искаженные лица с полотен Бэкона.

Это было красиво. И невыносимо жутко.

В классе уже сидело человек двадцать. Они сидели идеально ровно, руки сложены перед собой, спины прямые, как струны. Тишина стояла такая плотная, что было слышно, как гудит электричество в лампах.

Оливия прошла вслед за Тео на третий ряд.

— Симметрия, — прошептала она, заметив, что даже ручки на столах лежат под одним углом. — Они все помешаны на симметрии.

— Садись, — шикнул Тео.

Как только Оливия опустилась на жесткий деревянный стул, массивная дверь аудитории захлопнулась сама собой с тяжелым, гулким звуком, похожим на захлопнувшуюся крышку гроба.

Щелк. Замок заблокировался.

Из темноты за кафедрой, словно соткавшись из теней, вышел Адриан Вэнс.

На этот раз он был без пиджака. Черная рубашка закатана до локтей, обнажая крепкие предплечья, на левом запястье поблескивали дорогие часы.

Он не поздоровался. Он подошел к доске, взял кусок мела, подбросил его в воздухе и поймал.

— Искусство — это не красота, — его голос, низкий и бархатный, заполнил каждый уголок аудитории. — Искусство — это боль, которую мы облачаем в красивую форму, чтобы не сойти с ума.

Он резко повернулся к классу, и его взгляд мгновенно нашел Оливию.

— Но некоторые из нас, кажется, предпочитают хаос. Не так ли, мисс Стерлинг?

* * *

Оливия почувствовала, как к щекам приливает кровь. Сотни раз она была в центре внимания — на вечеринках, на отцовских приемах, в скандальных хрониках. Но этот вид внимания был другим.

Адриан Вэнс стоял внизу, опираясь бедром о кафедру, и крутил в длинных пальцах кусок белого мела.

— Встаньте, мисс Стерлинг, — произнес он тихо, но в акустике зала его голос прозвучал как удар хлыста.

Тео рядом с ней напрягся, вжав голову в плечи, будто ожидал удара. Оливия медленно поднялась. Стул предательски скрипнул, нарушив идеальную тишину.

— Я не вижу смысла вставать, чтобы ответить на вопрос, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал твердо.

— В «Блэкстоуне» мы проявляем уважение к знаниям стоя, — Вэнс даже не моргнул. — Но спишем это на вашу... неосведомленность. Пока что.

Он нажал кнопку на пульте. Позади него, на огромном экране, вспыхнула репродукция картины.

Это был «Урок анатомии доктора Тульпа» Рембрандта. Мертвенно-бледное тело преступника, вскрытая рука с обнаженными мышцами и сухожилиями, и группа врачей, склонившихся над трупом с выражением вежливого любопытства.

— Что вы видите, мисс Стерлинг? — спросил Вэнс.

Оливия сглотнула. Картина была неприятной, натуралистичной.

— Я вижу труп, — ответила она прямо. — И группу мужчин, которые тычут в него инструментами, словно это кусок мяса, а не человек.

По классу прошел едва слышный шелест — словно сухой лист прополз по асфальту. Ученики, сидевшие впереди, даже не обернулись, но их спины стали еще прямее.

Вэнс улыбнулся.

— Эмоционально. Предсказуемо. Пошло.

Он перевел взгляд на первого ученика в первом ряду.

— Мистер Грейвс. Ваша интерпретация.

Парень, сидевший как истукан, тут же встал.

— Я вижу торжество разума над материей, сэр. Доктор Тульп демонстрирует механику человеческого тела, лишая смерть её сакрального ужаса. Он превращает хаос разложения в упорядоченное знание. Тело преступника Ариса Киндта послужило науке, обретя смысл в смерти, которого не имело при жизни.

— Блестяще, — кивнул Вэнс. — Садитесь.

Он снова посмотрел на Оливию. Теперь он начал медленно подниматься по ступеням амфитеатра, приближаясь к ней. Шаг за шагом. Темная рубашка, закатанные рукава, запах дорогого табака и сандала, который становился сильнее с каждым его шагом.

— Вы слышали, Оливия? — он остановился в двух метрах от её парты, нависая над ней. — Порядок. Смысл. Структура.

— Это всё равно жестоко, — выпалила она, чувствуя себя загнанной в угол. — У этого человека было имя. У него была жизнь. А они разобрали его на запчасти.

Вэнс сделал еще шаг. Теперь он стоял вплотную к её парте. Оливия могла рассмотреть темные крапинки в радужке его глаз и шрам над левой бровью. Он вторгся в её личное пространство так бесцеремонно, что ей захотелось отшатнуться, но гордость не позволила.

— Жестокость — это инструмент, — прошептал он, глядя ей прямо в глаза. Только ей. Остальной класс перестал существовать. — Чтобы создать шедевр, нужно смешать краски. Чтобы понять анатомию, нужно разрезать плоть. Чтобы построить идеальное общество... нужно убрать лишнее.

Он наклонился чуть ближе, оперевшись руками о её стол, заперев её в ловушку между своим телом и стулом.

— Вы считаете себя личностью, Оливия. Уникальной, яркой, живой. Вы видите в этой картине насилие, потому что боитесь, что однажды так же вскроют вас.

Оливия перестала дышать. Его слова попадали в цель с пугающей точностью.

— Вы — хаос, — продолжил он, и его голос стал мягким, обволакивающим, почти интимным. — Вы врываетесь сюда со своими обидами, своим телефоном, своим бунтом. Вы думаете, что вы — тот самый Арис Киндт, бунтарь против системы. Но вы забываете, чем он закончил.

Он скользнул взглядом по её лицу — от широко раскрытых глаз до дрогнувших губ, затем ниже, к эмблеме розы на пиджаке.

— Здесь мы не поощряем хаос. Мы его препарируем. Мы раскладываем его на сухожилия и нервы, пока он не станет понятным. И безопасным.

Вэнс резко выпрямился, разрывая душную ауру напряжения.

— Два балла за ответ, мисс Стерлинг. Вам предстоит долгий путь к пониманию истинной красоты.

Оливия рухнула на стул, чувствуя, как дрожат ноги. Её щеки горели, но теперь не от смущения, а от смеси гнева и странного, необъяснимого трепета. Он унизил её, не повысив голоса. Он разобрал её на части перед всем классом, как того мертвеца на картине.

Тео рядом сидел, уставившись в свою тетрадь, и даже не дышал.

Вэнс вернулся за кафедру, словно ничего не произошло.

— Откройте тетради. Тема урока: «Эстетика подчинения в искусстве Ренессанса». Пишите.

Оливия взяла ручку. Её пальцы побелели от напряжения. Она смотрела в спину Вэнсу, на то, как перекатываются мышцы под черной тканью рубашки, когда он писал на доске.

«Мы его препарируем», — звучало у неё в голове.

Она вывела дату в тетради и с нажимом поставила точку, порвав бумагу.

— Ну попробуй, — одними губами прошептала она. — Попробуй меня вскрыть.

* * *

Урок закончился не со звонком, а с последней точкой, которую Адриан Вэнс поставил мелом на доске. Он положил мел, отряхнул руки и просто сказал:

— Свободны. Эссе на тему «Смерть как искусство» — к понедельнику.

Это прозвучало не как разрешение уйти, а как приказ покинуть территорию.

Ученики встали одновременно, словно их поднял невидимый рычаг. Шум отодвигаемых стульев был единственным звуком, нарушившим тишину. Оливия, чьи ноги затекли от напряжения, поднималась медленнее остальных. Ей нужно было несколько секунд, чтобы восстановить дыхание и унять дрожь в пальцах.

Она чувствовала спиной взгляд Вэнса. Он не ушел. Он остался стоять у кафедры, наблюдая, как класс покидает аудиторию. Наблюдая за ней.

Как только они вышли в коридор, и тяжелая дверь с грохотом захлопнулась, Оливия привалилась спиной к холодной каменной стене.

— Твою мать... — выдохнула она, проводя ладонью по лбу. — Он психопат, Тео. Настоящий, клинический психопат.

Теодор огляделся, проверяя, нет ли рядом префектов, и потянул её за рукав, заставляя идти дальше.

— Тише, Лив. Стены здесь тонкие, а ушей слишком много.

— Ты слышал, что он нес? «Препарировать хаос»? Он угрожал мне перед всем классом!

— Нет, — мрачно отозвался Тео, глядя строго перед собой. — Если бы он хотел угрожать, ты бы уже сидела в кабинете директора. Это было хуже. Он... заинтересовался.

Оливия фыркнула, но внутри у неё всё сжалось.

— Заинтересовался? Я не экспонат для его коллекции уродов.

— Для Вэнса все мы — экспонаты. Просто обычно он находит учеников скучными. А ты... ты дала ему отпор. Ты стала ярким пятном на его сером холсте. Это опасно, Лив. Те, кто привлекает его внимание, не живут спокойной жизнью.

Они свернули в широкий коридор, ведущий к библиотеке. Здесь поток учеников был плотнее. Все шли с опущенными головами, прижимая к груди учебники, словно щиты.

Внезапно впереди раздался грохот.

Какой-то паренек — щуплый, с взъерошенными светлыми волосами, явно младшекурсник — споткнулся на ровном месте. Стопка тяжелых книг в твердых переплетах выскользнула из его рук и разлетелась по мраморному полу. Звук падения в этой неестественной тишине прозвучал как пулеметная очередь.

Движение в коридоре мгновенно замерло.

Оливия, повинуясь естественному порыву, шагнула вперед.

— Эй, осторожнее, — сказала она, присаживаясь на корточки, чтобы помочь ему собрать книги.

Она потянулась за учебником биологии, но парень отреагировал странно. Он не поблагодарил. Он отшатнулся от её руки, как от огня.

— Не трогайте! — прошипел он сдавленно. Его лицо было мертвенно-бледным, а в глазах плескался животный ужас. — Не помогайте мне. Это моя ошибка. Я должен исправить сам.

— Да брось, — Оливия нахмурилась, всё же поднимая книгу. — С кем не бывает. Держи.

Но он не взял книгу. Он смотрел куда-то за её плечо, и его зрачки расширились до предела.

— Ошибка зафиксирована, — раздался ледяной голос сверху.

Оливия выпрямилась и обернулась.

Перед ними стояла Виктория — та самая староста, что будила её утром. Она возникла словно из воздуха. В руках у неё был планшет, и она уже что-то вносила в него стилусом.

— Кадет Миллер, — произнесла она, не глядя на парня, который теперь трясся всем телом. — Нарушение координации. Создание помех движению. Шум в коридоре. Это третий проступок за неделю.

— Пожалуйста, Виктория... — прошептал парень, ползая по полу и собирая остальные книги дрожащими руками. — Я просто... пол скользкий. Я не спал...

— Оправдания — признак слабости, — отрезала она. — Ты знаешь правила. Три нарушения — это автоматическое направление на коррекцию.

При слове «коррекция» Миллер замер. Книга выпала у него из рук снова. Он выглядел так, будто ему только что зачитали смертный приговор.

— Эй! — не выдержала Оливия, шагая к старосте. — Ты серьезно? Он просто уронил книги. Это случайность. Вы что, роботы?

Виктория перевела свой пустой взгляд на Оливию.

— В «Блэкстоуне» нет случайностей, Стерлинг. Есть недостаток концентрации. Не вмешивайся. Или хочешь разделить наказание с ним?

Тео, стоявший позади, резко схватил Оливию за предплечье и больно сжал, останавливая.

— Нет, — быстро сказал он. — Она не хочет. Мы уходим.

— Миллер, — Виктория кивнула двум парням-старшеклассникам, которые появились из ниши в стене. — Пройдите в Восточное крыло. Доктор ждет.

Парня подняли под руки. Он не сопротивлялся, но по его щекам текли слезы. Он смотрел на Оливию с немой мольбой, но не произнес ни слова, пока его уводили прочь, словно преступника.

Виктория проводила их взглядом, затем снова посмотрела на Оливию.

— Твой галстук сбился, Стерлинг. Поправь. Симметрия — залог порядка.

Она развернулась и пошла прочь, цокая каблуками.

Оливия стояла посреди коридора, глядя на оставленную на полу книгу по биологии.

— Что такое «коррекция»? — спросила она, чувствуя, как холод проникает под кожу.

Тео подошел к ней вплотную и прошептал ей прямо в ухо:

— Это то место, откуда возвращаются... правильными. Идём, Лив. Если мы опоздаем на следующий урок, мы будем следующими.

* * *

Остаток учебного дня прошел как в тумане. Оливия механически перемещалась из одной аудитории в другую, следуя за молчаливой спиной Тео. Латынь, философия, высшая математика. Преподаватели менялись, но атмосфера оставалась неизменной: стерильная тишина, идеальная дисциплина, страх, разлитый в воздухе, как ртуть.

Никто не обсуждал инцидент в коридоре. Ученики делали вид, что Миллер просто исчез, испарился, что его никогда и не было. Это пугало Оливию больше всего. Коллективная амнезия как способ выживания.

Вечер застал её в библиотеке. Это было грандиозное двухэтажное помещение с винтовыми лестницами и стеллажами, уходящими под самый купол. Здесь пахло старой бумагой и кожей переплетов — запах, который раньше успокаивал Оливию, но теперь казался запахом склепа.

Она сидела за дальним столом, уставившись в пустой лист тетради. Сверху было написано: «Эссе. Смерть как искусство».

— Я не могу это писать, — она отбросила ручку. Звук удара пластика о дерево прозвучал неестественно громко.

Тео, сидевший напротив и зарывшийся в учебник по биохимии, вздрогнул.

— Тише, Лив. Библиотекарь — это мадам Вульф. У неё слух как у летучей мыши.

— Мне плевать на мадам Вульф, — прошипела Оливия, наклоняясь к нему. — Расскажи мне про Коррекцию. Куда они утащили того парня? Что с ним сделают?

Тео снял очки и потер переносицу. Его руки всё еще дрожали, и Оливия заметила, что он грызет ногти — привычка, которой у него не было в детстве.

— Коррекция — это медицинский блок в подвале, — прошептал он, почти не разжимая губ. — Официально — это терапия стресса. Неофициально... они ломают тебя.

— Ломают? Бьют?

— Нет. Физическое насилие — это грубо. Вэнс называет это «перенастройкой нейронных связей». Гипноз, препараты, сенсорная деправация. Тебя запирают в темноте, где ты слышишь только свой пульс, и заставляют слушать... записи.

— Какие записи?

— Твои собственные страхи. Твои ошибки. Снова и снова, пока ты не признаешь, что ты — дефектна. Пока ты сама не попросишь исправить тебя. — Тео поднял на неё глаза, полные боли. — Миллер вернется через пару дней. Он будет идеально ходить, идеально держать книги и никогда больше не уронит ни одной вещи. Но если ты посмотришь ему в глаза... там никого не будет. Свет выключат, Лив.

Оливия почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Она вспомнила тех девушек в коридоре. Их плавные движения. Их пустые улыбки.

«Мы препарируем хаос», — звучал в голове голос Вэнса.

— Я не позволю им это сделать со мной, — твердо сказала она. — Я сбегу.

— Отсюда не бегут, — устало ответил Тео. — Периметр под напряжением. Лес напичкан камерами и датчиками движения. А в десяти километрах — только голые скалы и волки.

— Всегда есть выход, Тео. Даже из могилы можно выбраться, если знать, где копать.

В этот момент свет в библиотеке мигнул.

— Двадцать два ноль-ноль, — прошелестел голос мадам Вульф из-за кафедры. — Отбой через тридцать минут. Всем разойтись по комнатам.

Они вышли в коридор. У дверей её комнаты Тео остановился.

— Запрись, — сказал он. — И, Лив... если тебе приснится что-то плохое... не кричи. Крики привлекают ночных дежурных. А ночные дежурные — это не те люди, с которыми ты хочешь встретиться.

— Спокойной ночи, Тео.

Она вошла в свою комнату и тут же задвинула тяжелую щеколду. Щелчок замка прозвучал как приговор.

Оливия подошла к окну. Снаружи была чернильная тьма, поглотившая горы. Только где-то далеко, у ворот, мерцал красный огонек камеры наблюдения.

Она сняла ненавистную форму, бросив её на стул небрежным комком — маленький акт бунта. Оставшись в футболке, она подошла к зеркалу.

На неё смотрела уставшая девушка с темными кругами под глазами. Но в глубине зрачков всё еще горел злой огонек.

— Хаос, — прошептала она своему отражению, пробуя слово на вкус. — Он назвал меня хаосом.

Оливия вспомнила, как Вэнс смотрел на неё. Как он подошел почти вплотную, нарушая все границы. Это было унизительно, страшно, но... это заставило её кровь кипеть. Он был врагом. Самым опасным из всех. Но он был единственным в этом замке, кто казался живым.

Она легла в холодную постель, накрывшись одеялом с головой. Сон не шел. Тишина «Блэкстоуна» давила на уши, и в этой тишине ей казалось, что она слышит странные звуки: шорох в вентиляции, далекий скрип половиц где-то над потолком и тихий, ритмичный стук, похожий на чьи-то шаги.

Шаги, которые приближались.

Она зажмурилась, молясь, чтобы утро наступило быстрее. Но она еще не знала, что ночь в «Блэкстоуне» длится гораздо дольше, чем где-либо еще.

Конец 2 главы.