Уроки молчания (гет)

Дождь не просто шел — он пытался проломить тонированные стекла бронированного «Майбаха». Тяжелые капли барабанили по крыше с настойчивостью, от которой у Оливии Стерлинг начинала болеть голова. Мир снаружи умирал, растворяясь в бесконечной серой мути шотландского нагорья: сначала исчезли аккуратные пригороды Эдинбурга, затем редкие фермерские домики с мокрыми крышами, и вот уже битый час за окном тянулись лишь угрюмые скалы, поросшие жестким вереском, да верхушки вековых елей, похожие на зазубренные копья.

В салоне автомобиля царила идеальная, искусственная тишина, нарушаемая лишь тихим шелестом климат-контроля. Здесь пахло дорогой кожей, антисептиком и удушливым цитрусовым одеколоном отца — запахом власти, который Оливия ненавидела с детства. Этот запах всегда означал одно: сейчас будут приняты решения, не подлежащие обсуждению.

Она сжала айфон в руке так сильно, что побелели костяшки пальцев. Экран светился холодной синевой, показывая карту. Маленькая синяя точка геолокации дрожала, ползя по извилистой нитке дороги, ведущей вникуда.

— LTE пропал, — тихо произнесла Оливия, не отрывая взгляда от дисплея. — Теперь только 3G. И тот едва дышит.

Ричард Стерлинг, сидевший рядом, даже не поднял головы. Он просматривал биржевые сводки на планшете, методично листая страницы указательным пальцем. Его лицо, гладко выбритое и бесстрастное, казалось высеченным из мрамора.

— В «Блэкстоуне» есть внутренняя сеть для персонала, — равнодушно бросил он, не прерывая чтения. — А тебе связь с внешним миром не понадобится. Ты едешь туда учиться, Оливия.

Оливия резко развернулась к нему. В горле стоял горький ком обиды, смешанной с липким, животным страхом.

— Учиться? — переспросила она, и голос её предательски дрогнул. — Папа, не держи меня за идиотку. Я гуглила это место, пока был интернет. На картах там просто пятно. Ни отзывов, ни форумов выпускников, ни фотографий в соцсетях. Только сайт-визитка с закрытым доступом, похожий на портал похоронного бюро. Ты отправляешь меня не в школу. Ты отправляешь меня в тюрьму.

Отец наконец заблокировал планшет и снял очки в тонкой золотой оправе. Он посмотрел на дочь тем тяжелым, давящим взглядом, от которого его конкуренты обычно покрывались холодным потом. Но Оливия слишком привыкла к этому взгляду за семнадцать лет.

— Я отправляю тебя в самое безопасное место в Европе, — отчеканил он каждое слово. — Твои выходки с этим... музыкантом... перешли все границы. Заголовки в желтой прессе, пьяные фото из клубов, этот скандал с наркотиками, который мне пришлось заминать огромными деньгами... У меня выборы через полгода, Оливия. Я не могу позволить тебе разрушить всё, что я строил, ради очередной подростковой блажи.

— Марк не наркоман! — выкрикнула она, чувствуя, как к глазам подступают злые слезы. — И это не его наркотики были в машине! Ты просто нашел повод, чтобы избавиться от меня. Я не вписываюсь в твою идеальную картинку, да? Мешаю тебе играть в святого семьянина?

Ричард поджал губы. В его глазах не было ни сочувствия, ни тепла — только холодный расчет.

— Марк — прошлое. А «Блэкстоун» — твое будущее. Там умеют вправлять мозги избалованным детям элиты. Дисциплина, режим, изоляция от соблазнов. Через год ты скажешь мне спасибо.

— Через год я тебя возненавижу, — прошептала Оливия, отворачиваясь к окну.

— Это твое право. Главное — будь подальше от Лондона.

Машина начала замедляться, сворачивая с асфальта на гравийную дорогу. Камни глухо застучали по днищу. Оливия посмотрела на телефон: значок сети мигнул последний раз и сменился фатальной надписью «Нет сети». Последнее сообщение Марку — «Они везут меня в горы, я люблю тебя, найди меня» — так и зависло со статусом «Не доставлено».

Паника, холодная и скользкая, зашевелилась в животе. Она одна. Совсем одна.

Впереди, сквозь пелену дождя и тумана, начали проступать очертания чего-то громадного. Это был не просто особняк. Это был монстр, выросший из скалы. Темный камень стен, казалось, впитал в себя всю сырость и мрак этих мест. Остроконечные готические башни протыкали низкое небо, а узкие окна-бойницы смотрели на подъезжающий автомобиль пустыми, черными глазницами.

Вокруг территории тянулась высокая стена, увенчанная спиралью колючей проволоки, которая едва заметно поблескивала во влажном воздухе.

— Господи... — выдохнула Оливия, невольно вжимаясь в спинку сиденья. — Это похоже на декорацию к фильму ужасов.

— Это архитектурный памятник восемнадцатого века, — сухо поправил отец, убирая планшет в кейс. — Бывшее аббатство.

— Бывшая пыточная, ты хотел сказать.

Машина плавно подкатила к массивным кованым воротам, перекрывающим путь. Они были черными, высотой метров в пять, с острыми пиками наверху. Никаких приветственных вывесок, никаких клумб с цветами. Только камеры видеонаблюдения, поворачивающиеся вслед за автомобилем с тихим жужжанием.

Водитель опустил стекло и что-то сказал в интерком. Спустя секунду тяжелые створки начали медленно, с металлическим стоном расходиться в стороны, открывая путь внутрь.

Оливия почувствовала, как её сердце пропускает удар. Это была точка невозврата. Как только машина пересечет эту линию, прежняя жизнь закончится.

— Ну вот мы и на месте, — голос отца звучал так, будто он закрыл успешную сделку. — Вытри слезы, Лив. Стерлинги не плачут на публике.

Машина въехала во внутренний двор, и ворота за их спиной начали закрываться, отрезая путь к свободе. Щелчок тяжелого электронного замка прозвучал в тишине салона громче, чем выстрел.

* * *

Двигатель затих, но тишина, наступившая следом, оказалась еще более давящей, чем шум дождя. Водитель вышел первым, раскрыв над дверью большой черный зонт, и жестом пригласил их наружу.

Оливия медлила. Ей казалось, что если она останется в теплом салоне, вцепившись в кожаный подлокотник, то этот кошмар рассеется. Но отец уже вышел, нетерпеливо поправив манжеты пиджака.

— Оливия, не заставляй людей ждать, — его голос, приглушенный шумом ливня, прозвучал как приказ.

Она сделала глубокий вдох, словно перед прыжком в ледяную воду, и шагнула на улицу. Сырой, пронизывающий ветер тут же ударил в лицо, швырнув горсть ледяных брызг. Туфли — дорогие лодочки от Jimmy Choo, совершенно не предназначенные для такой местности, — мгновенно утонули в мокром гравии.

Воздух здесь был другим. Он не пах городом или выхлопными газами. Он был густым, тяжелым, насыщенным запахом мокрой хвои, прелой листвы и холодного камня. Запахом древности и изоляции.

На широком каменном крыльце, под козырьком, поддерживаемым массивными колоннами, их уже ждали.

Трое.

По бокам, словно статуи, замерли двое мужчин. Они были одеты не в обычную форму охранников, а в черный тактический камуфляж без опознавательных знаков. На поясах — дубинки, рации и кобуры. Их лица, скрытые тенью козырька, не выражали ровным счетом ничего.

В центре стояла женщина. Высокая, прямая, как струна. Её седые волосы были стянуты в безупречный, тугой пучок на затылке, открывая лицо с резкими, аристократичными чертами. На ней был строгий твидовый костюм, который выглядел старомодным, но невероятно дорогим.

— Мистер Стерлинг, — произнесла она. Её голос был низким, лишенным даже намека на приветливую интонацию. — Мы ждали вас. Я мадам Дюпон, заместитель директора по воспитательной работе.

— Рад встрече, — отец пожал ей руку. Оливия заметила, как коротко и сухо они обменялись рукопожатием. Сделка. Это была просто сделка. — Надеюсь, все наши договоренности в силе?

— Разумеется. Полный пансион, усиленная академическая программа и, конечно, коррекция поведения. Мы гордимся нашими методами.

Взгляд мадам Дюпон, холодный и цепкий, как у хищной птицы, переместился на Оливию. Девушка почувствовала себя так, словно её просвечивают рентгеном, выискивая слабые места.

— Мисс Стерлинг, — кивнула женщина. — Добро пожаловать в «Блэкстоун».

— Я не хочу здесь находиться, — процедила Оливия, скрестив руки на груди. — Мой отец привез меня сюда против воли.

— Большинство наших учеников поначалу говорят то же самое, — Дюпон даже не моргнула. — Это пройдет. Смирение — первый урок, который вы здесь усвоите.

Она сделала едва заметный жест рукой. Один из охранников — тот, что стоял слева, огромный, похожий на медведя, — сделал шаг вперед. В руках он держал черный пластиковый контейнер, напоминающий кейс для инструментов.

— Процедура приема, — бесстрастно объявила Дюпон. — Согласно правилам заведения, любые средства связи, гаджеты, записывающие устройства и электроника запрещены. Сдайте всё сейчас.

Оливия инстинктивно отступила назад, нащупывая телефон в кармане пальто.

— Нет. Это моя личная собственность. Вы не имеете права.

— Оливия, — в голосе отца зазвенели угрожающие нотки. — Не устраивай сцену. Отдай телефон.

— Ты не можешь оставить меня здесь без связи! — её голос сорвался на крик, эхом отразившийся от каменных стен. — А если что-то случится? Если я заболею?

— У нас прекрасный медицинский корпус, — ответила Дюпон, делая шаг ближе. — Сдайте телефон, мисс Стерлинг. И смарт-часы тоже. Не заставляйте нас применять силу.

— Применять силу? — Оливия нервно рассмеялась, глядя на отца. — Ты слышишь это? Они угрожают мне!

Ричард Стерлинг отвел взгляд, поправляя галстук.

— Это ради твоего блага.

Охранник подошел вплотную. От него пахло табаком и оружейным маслом.

— Мисс, — пробасил он.

— Не трогай меня! — Оливия попыталась оттолкнуть его руку, но это было все равно что толкать скалу.

В следующую секунду всё произошло молниеносно. Мужчина перехватил её запястье — не больно, но железной хваткой, полностью обездвижив руку. Оливия вскрикнула от неожиданности и унижения. Второй рукой он ловко выудил айфон из её кармана.

— Эй! Верни!

Он бросил телефон в контейнер. Следом, с профессиональной ловкостью, расстегнул ремешок её часов и отправил их туда же.

— Наушники? — спросил он, глядя ей в глаза сверху вниз.

Оливия, тяжело дыша, достала кейс с AirPods из сумки и швырнула его в коробку.

— Подавитесь.

Охранник захлопнул контейнер. Щелкнули замки. Оливия смотрела на черный пластик, чувствуя, как внутри неё обрывается последняя нить, связывающая её с Марком, с друзьями, с реальностью. Теперь её мир сузился до размеров этого двора.

— Вот и умница, — сказала Дюпон, хотя в интонации не было похвалы. — Ваши вещи доставят в комнату после тщательного досмотра на предмет запрещенных веществ. Попрощайтесь с отцом. У вас одна минута.

Ричард Стерлинг подошел к ней. Он не обнял её. Просто положил руки ей на плечи, глядя куда-то поверх её головы.

— Не подведи меня, Лив. Год пролетит быстро. Когда ты выйдешь отсюда, ты станешь другим человеком. Той дочерью, которой я смогу гордиться.

— Я тебя ненавижу, — прошептала она, глядя ему прямо в глаза. — Я никогда тебе этого не прощу.

Лицо отца дрогнуло, но лишь на мгновение.

— Когда-нибудь ты поймешь, — бросил он, разворачиваясь.

Он сел в машину, даже не оглянувшись. Водитель захлопнул дверь. «Майбах» мягко тронулся с места, разворачиваясь на гравии, и направился к воротам.

Оливия стояла под дождем, не чувствуя холода. Она смотрела, как удаляются красные огни — единственные теплые пятна в этом сером мире. Ворота выпустили машину и тут же начали сходиться обратно с тяжелым гулом.

Щелк.

Замок закрылся. Оливия осталась внутри периметра.

— Представление окончено, мисс Стерлинг, — голос мадам Дюпон прозвучал прямо над ухом. — Прошу пройти внутрь. Вы промокли, а пневмония не входит в наше расписание.

Оливия медленно повернулась к ней. В глазах женщины не было торжества, только скука человека, который видел такие истерики сотни раз.

— Идемте, — Дюпон указала на массивные дубовые двери входа. — «Блэкстоун» ждет.

* * *

Тяжелые дубовые створки захлопнулись за спиной Оливии, отсекая шум ливня. Вместе с грохотом непогоды исчезли и привычные звуки мира. Наступила ватная, давящая тишина.

Оливия ожидала увидеть мрачный холл старого замка с паутиной по углам, но «Блэкстоун» изнутри оказался пугающе стерильным. Пол, выложенный черно-белой мраморной плиткой, сиял так, что в нем отражались огни электрических канделябров. Высокие сводчатые потолки терялись в полумраке, а воздух был пропитан странной смесью ароматов: дорогой пчелиный воск, лилии — сладкие, почти приторные, — и отчетливая, резкая нота медицинского антисептика.

— Не отставайте, мисс Стерлинг, — голос мадам Дюпон эхом отлетел от каменных стен. Стук её каблуков звучал как метроном: четко, ритмично, безжалостно.

Оливия поспешила за ней, чувствуя себя чужеродным элементом в мокром пальто, с которого на идеальный мрамор капала грязная вода.

Они подошли к широкой парадной лестнице. Перила из темного красного дерева были отполированы до зеркального блеска. Со стен на них смотрели портреты мужчин и женщин в строгих викторианских костюмах.

— Общежития разделены, — бросила Дюпон на ходу, не оборачиваясь. — Западное крыло для юношей, Восточное — для девушек. Любое пересечение границ после отбоя карается строгим выговором. Повторное нарушение — изолятор.

— Изолятор? — переспросила Оливия, стараясь не отставать. — Вы шутите? Это школа, а не колония.

Дюпон резко остановилась на площадке второго этажа.

— Мы называем это «Комнатой тишины». Одиночество помогает осознать ошибки. И поверьте, Оливия, законы внешнего мира здесь работают... избирательно.

Прежде чем Оливия успела ответить, в конце длинного коридора послышалось движение. Навстречу им шла группа из пяти учениц. Все они были одеты в безупречную форму: темно-синие блейзеры, клетчатые юбки, белые блузки.

Оливия прижалась к перилам, пропуская их. И тут её накрыло чувство неправильности происходящего.

Обычные школьницы идут хаотично, шепчутся. Эти шли почти строем, с пугающей плавностью движений. Когда они проходили мимо, одна из них скользнула взглядом по Оливии. Голубые глаза были красивыми, но абсолютно пустыми. В них не было ни интереса, ни враждебности. Ничего. Будто Оливия была предметом мебели.

— Добрый вечер, мадам Дюпон, — хором произнесли они. Голоса прозвучали тихо и совершенно одинаково.

Когда девушки скрылись за поворотом, Оливия почувствовала холодок.

— Что с ними? Они как манекены.

— Они воспитаны, — с гордостью ответила Дюпон. — Здесь мы учим контролю. Эмоции — это хаос.

Они подошли к двери под номером 304. Дюпон приложила ключ-карту, замок пискнул, и дверь открылась.

— Ваша комната. Вы живете одна. Душевая справа, гардеробная слева.

Оливия вошла. Комната была просторной, с дорогой мебелью, но напоминала палату в частной клинике: серые стены, идеальный порядок, минимум уюта. Она сразу подошла к огромному окну и дернула ручку. Рама открылась лишь на десять сантиметров — стальной ограничитель не пускал дальше.

— Меры безопасности, — пояснила Дюпон. — Ужин через сорок минут. Форма в шкафу. Я настоятельно рекомендую принять душ и переодеться. В столовую нельзя опаздывать. Двери закрываются ровно в 19:00. Кто не успел — тот не голоден.

Когда дверь за заместителем директора закрылась, Оливия осталась одна. Она огляделась и подошла к массивному письменному столу. Там лежал одинокий лист плотной бумаги.

«Расписание занятий. Оливия Стерлинг. Курс: Гуманитарные науки».

Но внимание Оливии привлек текст, написанный поверх печатных букв. Размашистым, резким почерком с острыми углами, красными чернилами было выведено:

«Добро пожаловать в ад, принцесса».

Оливия моргнула. Она провела пальцем по бумаге — чернила еще не до конца высохли. Кто-то был здесь пару минут назад. Кто-то, кто знал, что она приедет, и кто явно не собирался облегчать ей жизнь.

Она смяла лист в руке, чувствуя, как страх смешивается с гневом. Игра началась. И Оливия чувствовала, что в этой игре ей отвели роль жертвы.

* * *

Душ не помог. Оливия стояла под струями горячей воды почти двадцать минут, с остервенением терев кожу жесткой мочалкой, но ей всё равно казалось, что она пахнет отцовским цитрусовым одеколоном и сырым пластиком того контейнера, в котором исчез её телефон.

Она выключила воду и вышла на холодный кафель. В зеркале над раковиной отразилась бледная, испуганная девушка с мокрыми волосами, прилипшими к ключицам.

— Ты — Оливия Стерлинг, — сказала она своему отражению, но голос прозвучал жалко, как эхо в пустом колодце. — Ты не сломаешься.

На кровати, аккуратно разложенная персоналом, лежала форма. Это была не просто одежда. Это был инструмент унификации. Оливия с отвращением взяла в руки белоснежную блузку. Ткань была дорогой, плотный хлопок, но когда она застегнула пуговицы под самое горло, то почувствовала, как воротник сдавливает шею. Не сильно, но ощутимо.

Юбка в шотландскую клетку — приглушенно-синяя с серым — оказалась короче, чем она привыкла носить в школе. Чуть выше колена. Последним штрих — темно-синий блейзер с серебряной вышивкой на нагрудном кармане. «Rosa spinosa» — гласила латынь под изображением цветка. «Роза шипастая».

Оливия надела пиджак и снова посмотрела в зеркало. Из стекла на неё смотрела незнакомка. Исчезла бунтарка в кожанке, исчезла дочь миллионера. Осталась лишь идеальная, безликая единица. Кукла в красивой упаковке.

В коридоре раздался звук. Это был не звонок. Это был низкий, вибрирующий удар гонга, который, казалось, прошел сквозь стены и отозвался где-то в солнечном сплетении.

19:00. Время ужина.

Оливия глубоко вздохнула, нацепила на лицо маску безразличия, которой так хорошо владел её отец, и толкнула дверь.

Коридор изменился. Он был заполнен людьми, но в этом не было жизни. Двери других комнат открывались, и оттуда выходили ученицы. Десятки девушек в таких же синих блейзерах. Они не сбивались в стайки, не смеялись, не проверяли макияж на ходу. Они вливались в общий поток молча, словно капли воды в реку.

Оливия шагнула в этот поток. Ей пришлось подстроиться под их ритм — размеренный, спокойный шаг.

— Привет? — тихо сказала она девушке, идущей рядом — рыжеволосой, с россыпью веснушек.

Та даже не повернула головы. Её взгляд был устремлен строго вперед, к лестнице.

— Разговоры в коридорах перед ужином не поощряются, — прошелестела она одними губами, не меняя выражения лица. — Минус пять баллов за нарушение тишины.

— Баллов? — переспросила Оливия, но девушка уже ускорила шаг, увеличивая дистанцию, словно Оливия была заразной.

Они спустились в главный холл и прошли через широкие двустворчатые двери в трапезную.

У Оливии перехватило дыхание.

Огромный зал с потолками, теряющимися в темноте, освещался сотнями электрических свечей, закрепленных на массивных кованых люстрах-колесах. Вдоль каменных стен висели старинные гобелены, изображающие сцены охоты. Длинные столы из красного дерева, расставленные в четыре ряда, были сервированы так, словно здесь ждали королевскую семью: хрусталь, серебро, белоснежные скатерти.

Запах еды — жареного мяса и розмарина — смешивался с запахом воска.

Ученики занимали места. Сотни людей садились одновременно, с пугающей слаженностью отодвигая тяжелые стулья. Гул голосов отсутствовал. Был слышен только шорох ткани и звон приборов.

Оливия замерла в проходе. Паника накатила новой волной. Куда ей идти? Здесь наверняка есть система. Свои места для старших, для младших, для «элиты». Если она сядет не туда, станет ли это еще одним нарушением, за которое её отправят в «Комнату тишины»?

Она оглядывалась по сторонам, чувствуя себя потерянным ребенком на чужом празднике. Взгляды. Она чувствовала их кожей. Десятки пар глаз скользили по ней, оценивая, взвешивая.

Вдруг чья-то рука жестко схватила её за локоть и дернула в сторону, в тень между колоннами.

Оливия едва не вскрикнула, резко оборачиваясь и занося руку для удара — рефлекс, выработанный на вечеринках в Сохо.

Но удар не потребовался.

— Не стой на проходе, Лив, — прошипел знакомый голос над её ухом. — Ты светишься как маяк. Здесь этого не любят.

Оливия моргнула, фокусируя взгляд на парне, который держал её. Высокий, в такой же форме, только с галстуком вместо шейного платка. Каштановые волосы уложены назад, черты лица стали жестче, взрослее, но эти теплые, цвета жженого сахара глаза она узнала бы где угодно.

Сердце, казалось, ухнуло в пятки, а потом взлетело к горлу.

— Тео? — выдохнула она, забыв, как дышать. — Теодор?

Это был он. Её Тео. Друг детства, с которым они строили шалаши в саду её отца и воровали вино во Франции. Единственный человек, который знал её настоящую.

Но он не улыбнулся. Он нервно огляделся по сторонам, словно проверяя, не видит ли их кто-то, и сжал её локоть еще сильнее, до боли.

— Тише, — его голос был полон тревоги, которой она никогда раньше в нем не слышала. — Не привлекай внимания. Идем. Сядешь со мной. И ради бога, убери с лица это выражение ужаса. Ты в «Блэкстоуне», а не на похоронах. Пока что.

* * *

Тео практически толкнул её на свободное место за длинным столом. Оливия упала на жесткий стул, чувствуя, как дрожат колени. Вокруг звенели вилки о фарфор, но никто за столом не поднял головы, чтобы посмотреть на опоздавшую. Ученики поглощали пищу с механической методичностью, словно заправляли баки топливом.

— Тео... — выдохнула она, наклоняясь к нему так близко, как только позволяли приличия. — Что ты здесь делаешь? Я думала, ты учишься в частном пансионе в Цюрихе. Твой отец говорил...

— Отец врал, — сухо оборвал её Тео, не глядя ей в глаза. Он аккуратно расстелил на коленях льняную салфетку. — Я здесь уже два года, Лив. «Блэкстоун» любит тишину. Моим родители захотели, чтобы я «стал мужчиной».

Оливия всмотрелась в его лицо. Это был её Тео, но словно пропущенный через серый фильтр. Исчезла его вечная ухмылка, исчез блеск в глазах. Он выглядел повзрослевшим, красивым, но каким-то... потухшим.

Она накрыла его руку своей ладонью под столом. Его пальцы были ледяными.

— Мы выберемся отсюда, — горячо зашептала она. — Я позвоню адвокату отца, как только найду способ связи. Это похищение, Тео.

Тео дернулся, словно от удара током, и резко выдернул руку.

— Не говори глупостей, — прошипел он, наконец посмотрев на неё. В его взгляде плескался неподдельный страх. — Никаких адвокатов. Никаких звонков. Ты не понимаешь, где находишься. Просто ешь. И ради всего святого, не смотри на преподавательский стол.

Но запретный плод сладок. Предостережение сработало как команда.

Оливия медленно, вопреки здравому смыслу, подняла голову и посмотрела в дальний конец зала.

Там, на небольшом возвышении, стоял стол для персонала. Он доминировал над залом, как судейская трибуна. За ним сидела мадам Дюпон, чопорно разрезающая стейк, и еще несколько профессоров, похожих на засушенные мумии.

Но взгляд Оливии приковали не они.

С самого края, чуть отстранившись от коллег, сидел молодой мужчина.

Ему было не больше двадцати восьми. На фоне серых и черных костюмов остальных он выделялся, как волк в стаде овец. Безупречная черная рубашка, расстегнутая на одну пуговицу сверху, открывала вид на смуглую шею. Темные волосы были в творческом беспорядке, контрастируя со строгими прическами учеников.

Он не ел. Перед ним стоял бокал с темно-красным вином (или соком?), но он к нему не прикасался. Он откинулся на спинку стула в расслабленной, почти наглой позе, скрестив руки на груди.

И он смотрел прямо на неё.

Оливия почувствовала этот взгляд физически. Это не был взгляд учителя, оценивающего новую ученицу. В его темных, почти черных глазах читался острый, хищный интеллект и странная насмешка.

Он знал, что она смотрит. Более того, он ждал этого.

— Кто это? — одними губами спросила Оливия, не в силах разорвать зрительный контакт.

Тео, заметив, куда она смотрит, побледнел еще сильнее.

— Адриан Вэнс, — выдохнул он едва слышно. — История искусств и этика.

— Он смотрит так, будто собирается меня вскрыть.

— Не провоцируй его, Лив, — голос Тео дрогнул. — Вэнс — это не просто учитель. Он правая рука директора. Он курирует дисциплинарный блок. Все, кто пытался бунтовать, рано или поздно попадали к нему на «дополнительные занятия». И возвращались оттуда... очень тихими.

Адриан Вэнс, словно услышав их шепот через весь зал, медленно наклонил голову набок. Уголок его губ дёрнулся в едва заметной, холодной улыбке. Он поднял два пальца в приветственном жесте — насмешливом салюте новой жертве.

В этот момент Оливия вспомнила надпись на своем расписании: «Добро пожаловать в ад, принцесса». Почерк — резкий, уверенный, с острыми углами. Теперь она не сомневалась, чья рука это написала.

— Он играет со мной, — прошептала она, чувствуя, как страх сменяется злостью.

— Он не играет, Лив, — Тео снова сжал её руку под столом, на этот раз до синяков. — Он охотится.

Оливия опустила глаза в тарелку, где остывал идеально приготовленный ростбиф. Аппетит исчез. Осталось только тошнотворное чувство опасности. Ворота закрыты, телефон отобран, друг сломлен. А на вершине пищевой цепи сидит хищник, который уже выбрал её своей целью.

Добро пожаловать в «Блэкстоун».

Конец 1 главы.

Утро в «Блэкстоуне» началось не с пения птиц и не с лучей солнца, пробивающихся сквозь шторы. Оно началось со звука.

Пронзительный, высокий электронный сигнал, похожий на сирену воздушной тревоги, разорвал тишину ровно в 07:00. Звук шел не с улицы, а прямо из динамика, вмонтированного в потолок над кроватью.

Оливия резко села на кровати, хватая ртом воздух. Сердце колотилось где-то в горле. Несколько секунд она ошалело моргала, пытаясь понять, где находится. Взгляд метался по серым стенам, высокой лепнине, чужому письменному столу.

Память вернулась тяжелой волной. Горы. Дождь. Отец, уезжающий в «Майбахе». Адриан Вэнс с его хищной улыбкой. Записка с красными чернилами.

Это был не кошмар. Это была её новая реальность.

Сигнал стих так же внезапно, как и начался, сменившись бесстрастным женским голосом из динамика:

«Семь ноль-ноль. Подъем. Температура воздуха снаружи — плюс четыре градуса. Форма одежды — повседневная зимняя. Завтрак через тридцать минут».

Оливия со стоном рухнула обратно на подушку и натянула одеяло на голову.

— Пошли к черту, — пробурчала она в матрас. — Я не встану.

В её прошлой жизни утро начиналось ближе к полудню, с чашки двойного эспрессо и проверки соцсетей. Мысль о том, чтобы встать сейчас, по команде бездушной машины, казалась физически невыносимой.

Она закрыла глаза, надеясь провалиться обратно в сон, но ровно через минуту дверь её комнаты щелкнула.

Оливия замерла. Она точно помнила, что запирала дверь на задвижку изнутри.

В комнату вошли. Шаги были тихими, мягкими.

Оливия резко откинула одеяло и села. На пороге стояла не мадам Дюпон и не охранник. Это была девушка. Высокая, с идеально заплетенной русой косой, в полной форме «Блэкстоуна». На её блейзере, помимо эмблемы розы, был серебряный значок с надписью «Prefect» (Староста).

— Доброе утро, Оливия, — произнесла она с вежливой, но абсолютно ледяной улыбкой. — Меня зовут Виктория. Я староста Восточного крыла. Динамик сообщил о подъеме две минуты назад.

— Я слышала, — огрызнулась Оливия, кутаясь в одеяло. В комнате было холодно. — Я не глухая. А еще я умею запирать двери. Как ты вошла?

Виктория достала из кармана универсальную ключ-карту на черном шнурке и показала её, словно полицейский жетон.

— У старост есть доступ ко всем комнатам вверенного сектора. Для проверки порядка. Ты не встала.

— Я устала. Вчера был трудный день. Скажи им, что я пропущу первый урок.

Улыбка Виктории не дрогнула, но глаза сузились.

— В «Блэкстоуне» не пропускают уроки, Оливия. Здесь нет понятия «хочу» или «не хочу». Есть расписание. У тебя десять минут на душ и одевание. Если ты не выйдешь к завтраку, это будет записано как нарушение дисциплины первого уровня.

— И что вы мне сделаете? — Оливия демонстративно легла обратно и скрестила руки на груди. — Лишите десерта? Поставите в угол?

Виктория подошла ближе. Теперь она не улыбалась. В её лице проступило что-то жесткое, фанатичное.

— За первое нарушение — выговор и лишение личного времени. За второе — общественные работы. За третье — «Комната тишины». Поверь, ты не хочешь туда попасть в первую же неделю. Вэнс не любит, когда новенькие создают проблемы его отделу.

При упоминании фамилии Вэнса у Оливии по спине пробежал холодок, но внешне она постаралась сохранить невозмутимость.

— Вэнс? Тот парень в черном? Он что, местный шериф?

— Он куратор дисциплинарного комитета, — голос Виктории стал почти благоговейным. — Он видит всё. Вставай, Стерлинг. Не заставляй меня вызывать охрану. Они не такие вежливые, как я.

Виктория развернулась и подошла к окну, резким движением раздвигая тяжелые шторы. Серый, унылый свет залил комнату, делая её еще более неуютной.

— Кровать должна быть заправлена идеально. Никаких складок. Личные вещи на столе должны лежать параллельно краю. Я проверю перед уходом на занятия.

Она вышла, оставив дверь открытой настежь. Сквозь проем Оливия видела, как по коридору уже снуют другие ученицы — молчаливые, собранные, похожие на муравьев в гигантском муравейнике.

Оливия сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Ярость кипела внутри, требуя выхода. Ей хотелось разбить зеркало, швырнуть вазу в стену, закричать. Но она понимала: Виктория права. Если она сейчас устроит истерику, то проиграет. А Оливия Стерлинг ненавидела проигрывать.

— Ладно, — прошептала она, спуская ноги на ледяной пол. — Хотите идеальную ученицу? Вы её получите. Но вам это не понравится.

* * *

Завтрак в «Блэкстоуне» напоминал не утренний прием пищи, а поминки. В огромной столовой пахло овсянкой, черным кофе и горячими тостами, но этот запах не вызывал аппетита.

Оливия стояла в очереди к раздаче, сжимая в руках пластиковый поднос. Вокруг нее сотни учеников двигались с пугающей эффективностью. Никаких лишних разговоров, никакого смеха, даже звон упавших вилок отсутствовал. Только тихий гул голосов, сливающийся в монотонный белый шум, и ритмичный стук приборов.

Когда она подошла к стойке, женщина в накрахмаленном чепце молча поставила перед ней тарелку с овсяной кашей — идеально круглой, словно отлитой в бетонной форме, — и стакан апельсинового сока.

Оливия взяла поднос и обернулась к залу. Сотни лиц. И ни одного дружелюбного взгляда. Все сидели группами, но между ними не было той невидимой связи, которая обычно объединяет друзей. Они просто делили пространство.

Она заметила свободное место у окна, рядом с двумя девушками, которые методично намазывали масло на тосты. Оливия решительно направилась к ним. Ей нужно было проверить, остались ли здесь живые люди.

— Привет, — сказала она, ставя поднос на стол. — Здесь свободно?

Ближайшая девушка — брюнетка с гладким каре — медленно подняла голову. Её взгляд был расфокусированным, словно она смотрела сквозь Оливию на стену позади.

— Это место Эмили, — ответила она ровным, бесцветным голосом.

— Я не вижу здесь никакой Эмили, — Оливия попыталась улыбнуться, но улыбка вышла натянутой. — А я новенькая. Оливия.

Девушка моргнула. Медленно, как рептилия.

— Эмили сейчас на процедурах. Но это её место. Сядь за стол для свободных единиц. Сектор D.

— Сектор D? — переспросила Оливия. — Вы серьезно? У вас тут разделение по секторам?

Брюнетка просто вернулась к своему тосту, полностью потеряв интерес к разговору. Оливия почувствовала себя призраком. Её не гнали, её просто... не воспринимали.

— Лив! — раздался тихий шепот.

Она обернулась и увидела Тео, машущего ей из тени колонны. Оливия выдохнула с облегчением и поспешила к нему, чувствуя спиной десятки равнодушных взглядов.

— Господи, спасибо, — она плюхнулась на стул напротив него. — Они тут все контуженные? Я пыталась заговорить, а на меня посмотрели как на пустое место.

Тео выглядел неважно. Под глазами залегли тени, руки, сжимающие чашку с кофе, слегка дрожали.

— Не пытайся заводить друзей, Лив. Здесь это... сложно. Социальные связи не поощряются. Нас учат быть самодостаточными лидерами. Одинокими волками.

— Это не волки, Тео. Это овцы, — прошептала она, ковыряя вилкой остывшую кашу. — Ты видел их глаза? Там пусто.

— Ешь, — нервно бросил он, оглядываясь на патрулирующего проход префекта. — Нам нужны силы. Первый урок — История Искусств у Вэнса. Если у тебя заурчит живот в тишине его класса, он уничтожит тебя одной фразой.

— Он и так попытается меня уничтожить, — мрачно заметила Оливия, вспоминая записку. — Расскажи мне о нем. Чего ждать?

Тео понизил голос до едва слышного шепота:

— Вэнс — гений. И садист. Он не ставит оценки за знания дат или имен. Он требует понимания. Он будет провоцировать, задавать неудобные вопросы, лезть в душу. Главное правило: не показывай страх. И не ври ему. Он чует ложь как акула кровь.

Громкий звонок, похожий на фабричный гудок, прервал их. Зал мгновенно пришел в движение. Сотни стульев отодвинулись одновременно с пугающей синхронностью.

— Началось, — Тео вскочил, забирая поднос. — Идем. Опаздывать нельзя ни на секунду. Двери блокируются автоматически.

Они вышли из столовой и направились по лабиринту коридоров в старое Северное крыло. Здесь было холоднее, сквозняки гуляли по каменным плитам, а со стен на них смотрели жутковатые гравюры средневековых казней.

Аудитория истории искусств находилась в одной из башен. Когда Оливия переступила порог, у неё перехватило дыхание.

Высокие ряды парт поднимались вверх крутым полукругом, нависая над крошечной «сценой» внизу. В центре стояла массивная кафедра из темного дерева, освещенная единственным ярким лучом прожектора. Остальная часть зала тонула в полумраке. Стены были плотно увешаны репродукциями: «Сатурн, пожирающий своего сына» Гойи, жуткие фантасмагории Босха, искаженные лица с полотен Бэкона.

Это было красиво. И невыносимо жутко.

В классе уже сидело человек двадцать. Они сидели идеально ровно, руки сложены перед собой, спины прямые, как струны. Тишина стояла такая плотная, что было слышно, как гудит электричество в лампах.

Оливия прошла вслед за Тео на третий ряд.

— Симметрия, — прошептала она, заметив, что даже ручки на столах лежат под одним углом. — Они все помешаны на симметрии.

— Садись, — шикнул Тео.

Как только Оливия опустилась на жесткий деревянный стул, массивная дверь аудитории захлопнулась сама собой с тяжелым, гулким звуком, похожим на захлопнувшуюся крышку гроба.

Щелк. Замок заблокировался.

Из темноты за кафедрой, словно соткавшись из теней, вышел Адриан Вэнс.

На этот раз он был без пиджака. Черная рубашка закатана до локтей, обнажая крепкие предплечья, на левом запястье поблескивали дорогие часы.

Он не поздоровался. Он подошел к доске, взял кусок мела, подбросил его в воздухе и поймал.

— Искусство — это не красота, — его голос, низкий и бархатный, заполнил каждый уголок аудитории. — Искусство — это боль, которую мы облачаем в красивую форму, чтобы не сойти с ума.

Он резко повернулся к классу, и его взгляд мгновенно нашел Оливию.

— Но некоторые из нас, кажется, предпочитают хаос. Не так ли, мисс Стерлинг?

* * *

Оливия почувствовала, как к щекам приливает кровь. Сотни раз она была в центре внимания — на вечеринках, на отцовских приемах, в скандальных хрониках. Но этот вид внимания был другим.

Адриан Вэнс стоял внизу, опираясь бедром о кафедру, и крутил в длинных пальцах кусок белого мела.

— Встаньте, мисс Стерлинг, — произнес он тихо, но в акустике зала его голос прозвучал как удар хлыста.

Тео рядом с ней напрягся, вжав голову в плечи, будто ожидал удара. Оливия медленно поднялась. Стул предательски скрипнул, нарушив идеальную тишину.

— Я не вижу смысла вставать, чтобы ответить на вопрос, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал твердо.

— В «Блэкстоуне» мы проявляем уважение к знаниям стоя, — Вэнс даже не моргнул. — Но спишем это на вашу... неосведомленность. Пока что.

Он нажал кнопку на пульте. Позади него, на огромном экране, вспыхнула репродукция картины.

Это был «Урок анатомии доктора Тульпа» Рембрандта. Мертвенно-бледное тело преступника, вскрытая рука с обнаженными мышцами и сухожилиями, и группа врачей, склонившихся над трупом с выражением вежливого любопытства.

— Что вы видите, мисс Стерлинг? — спросил Вэнс.

Оливия сглотнула. Картина была неприятной, натуралистичной.

— Я вижу труп, — ответила она прямо. — И группу мужчин, которые тычут в него инструментами, словно это кусок мяса, а не человек.

По классу прошел едва слышный шелест — словно сухой лист прополз по асфальту. Ученики, сидевшие впереди, даже не обернулись, но их спины стали еще прямее.

Вэнс улыбнулся.

— Эмоционально. Предсказуемо. Пошло.

Он перевел взгляд на первого ученика в первом ряду.

— Мистер Грейвс. Ваша интерпретация.

Парень, сидевший как истукан, тут же встал.

— Я вижу торжество разума над материей, сэр. Доктор Тульп демонстрирует механику человеческого тела, лишая смерть её сакрального ужаса. Он превращает хаос разложения в упорядоченное знание. Тело преступника Ариса Киндта послужило науке, обретя смысл в смерти, которого не имело при жизни.

— Блестяще, — кивнул Вэнс. — Садитесь.

Он снова посмотрел на Оливию. Теперь он начал медленно подниматься по ступеням амфитеатра, приближаясь к ней. Шаг за шагом. Темная рубашка, закатанные рукава, запах дорогого табака и сандала, который становился сильнее с каждым его шагом.

— Вы слышали, Оливия? — он остановился в двух метрах от её парты, нависая над ней. — Порядок. Смысл. Структура.

— Это всё равно жестоко, — выпалила она, чувствуя себя загнанной в угол. — У этого человека было имя. У него была жизнь. А они разобрали его на запчасти.

Вэнс сделал еще шаг. Теперь он стоял вплотную к её парте. Оливия могла рассмотреть темные крапинки в радужке его глаз и шрам над левой бровью. Он вторгся в её личное пространство так бесцеремонно, что ей захотелось отшатнуться, но гордость не позволила.

— Жестокость — это инструмент, — прошептал он, глядя ей прямо в глаза. Только ей. Остальной класс перестал существовать. — Чтобы создать шедевр, нужно смешать краски. Чтобы понять анатомию, нужно разрезать плоть. Чтобы построить идеальное общество... нужно убрать лишнее.

Он наклонился чуть ближе, оперевшись руками о её стол, заперев её в ловушку между своим телом и стулом.

— Вы считаете себя личностью, Оливия. Уникальной, яркой, живой. Вы видите в этой картине насилие, потому что боитесь, что однажды так же вскроют вас.

Оливия перестала дышать. Его слова попадали в цель с пугающей точностью.

— Вы — хаос, — продолжил он, и его голос стал мягким, обволакивающим, почти интимным. — Вы врываетесь сюда со своими обидами, своим телефоном, своим бунтом. Вы думаете, что вы — тот самый Арис Киндт, бунтарь против системы. Но вы забываете, чем он закончил.

Он скользнул взглядом по её лицу — от широко раскрытых глаз до дрогнувших губ, затем ниже, к эмблеме розы на пиджаке.

— Здесь мы не поощряем хаос. Мы его препарируем. Мы раскладываем его на сухожилия и нервы, пока он не станет понятным. И безопасным.

Вэнс резко выпрямился, разрывая душную ауру напряжения.

— Два балла за ответ, мисс Стерлинг. Вам предстоит долгий путь к пониманию истинной красоты.

Оливия рухнула на стул, чувствуя, как дрожат ноги. Её щеки горели, но теперь не от смущения, а от смеси гнева и странного, необъяснимого трепета. Он унизил её, не повысив голоса. Он разобрал её на части перед всем классом, как того мертвеца на картине.

Тео рядом сидел, уставившись в свою тетрадь, и даже не дышал.

Вэнс вернулся за кафедру, словно ничего не произошло.

— Откройте тетради. Тема урока: «Эстетика подчинения в искусстве Ренессанса». Пишите.

Оливия взяла ручку. Её пальцы побелели от напряжения. Она смотрела в спину Вэнсу, на то, как перекатываются мышцы под черной тканью рубашки, когда он писал на доске.

«Мы его препарируем», — звучало у неё в голове.

Она вывела дату в тетради и с нажимом поставила точку, порвав бумагу.

— Ну попробуй, — одними губами прошептала она. — Попробуй меня вскрыть.

* * *

Урок закончился не со звонком, а с последней точкой, которую Адриан Вэнс поставил мелом на доске. Он положил мел, отряхнул руки и просто сказал:

— Свободны. Эссе на тему «Смерть как искусство» — к понедельнику.

Это прозвучало не как разрешение уйти, а как приказ покинуть территорию.

Ученики встали одновременно, словно их поднял невидимый рычаг. Шум отодвигаемых стульев был единственным звуком, нарушившим тишину. Оливия, чьи ноги затекли от напряжения, поднималась медленнее остальных. Ей нужно было несколько секунд, чтобы восстановить дыхание и унять дрожь в пальцах.

Она чувствовала спиной взгляд Вэнса. Он не ушел. Он остался стоять у кафедры, наблюдая, как класс покидает аудиторию. Наблюдая за ней.

Как только они вышли в коридор, и тяжелая дверь с грохотом захлопнулась, Оливия привалилась спиной к холодной каменной стене.

— Твою мать... — выдохнула она, проводя ладонью по лбу. — Он психопат, Тео. Настоящий, клинический психопат.

Теодор огляделся, проверяя, нет ли рядом префектов, и потянул её за рукав, заставляя идти дальше.

— Тише, Лив. Стены здесь тонкие, а ушей слишком много.

— Ты слышал, что он нес? «Препарировать хаос»? Он угрожал мне перед всем классом!

— Нет, — мрачно отозвался Тео, глядя строго перед собой. — Если бы он хотел угрожать, ты бы уже сидела в кабинете директора. Это было хуже. Он... заинтересовался.

Оливия фыркнула, но внутри у неё всё сжалось.

— Заинтересовался? Я не экспонат для его коллекции уродов.

— Для Вэнса все мы — экспонаты. Просто обычно он находит учеников скучными. А ты... ты дала ему отпор. Ты стала ярким пятном на его сером холсте. Это опасно, Лив. Те, кто привлекает его внимание, не живут спокойной жизнью.

Они свернули в широкий коридор, ведущий к библиотеке. Здесь поток учеников был плотнее. Все шли с опущенными головами, прижимая к груди учебники, словно щиты.

Внезапно впереди раздался грохот.

Какой-то паренек — щуплый, с взъерошенными светлыми волосами, явно младшекурсник — споткнулся на ровном месте. Стопка тяжелых книг в твердых переплетах выскользнула из его рук и разлетелась по мраморному полу. Звук падения в этой неестественной тишине прозвучал как пулеметная очередь.

Движение в коридоре мгновенно замерло.

Оливия, повинуясь естественному порыву, шагнула вперед.

— Эй, осторожнее, — сказала она, присаживаясь на корточки, чтобы помочь ему собрать книги.

Она потянулась за учебником биологии, но парень отреагировал странно. Он не поблагодарил. Он отшатнулся от её руки, как от огня.

— Не трогайте! — прошипел он сдавленно. Его лицо было мертвенно-бледным, а в глазах плескался животный ужас. — Не помогайте мне. Это моя ошибка. Я должен исправить сам.

— Да брось, — Оливия нахмурилась, всё же поднимая книгу. — С кем не бывает. Держи.

Но он не взял книгу. Он смотрел куда-то за её плечо, и его зрачки расширились до предела.

— Ошибка зафиксирована, — раздался ледяной голос сверху.

Оливия выпрямилась и обернулась.

Перед ними стояла Виктория — та самая староста, что будила её утром. Она возникла словно из воздуха. В руках у неё был планшет, и она уже что-то вносила в него стилусом.

— Кадет Миллер, — произнесла она, не глядя на парня, который теперь трясся всем телом. — Нарушение координации. Создание помех движению. Шум в коридоре. Это третий проступок за неделю.

— Пожалуйста, Виктория... — прошептал парень, ползая по полу и собирая остальные книги дрожащими руками. — Я просто... пол скользкий. Я не спал...

— Оправдания — признак слабости, — отрезала она. — Ты знаешь правила. Три нарушения — это автоматическое направление на коррекцию.

При слове «коррекция» Миллер замер. Книга выпала у него из рук снова. Он выглядел так, будто ему только что зачитали смертный приговор.

— Эй! — не выдержала Оливия, шагая к старосте. — Ты серьезно? Он просто уронил книги. Это случайность. Вы что, роботы?

Виктория перевела свой пустой взгляд на Оливию.

— В «Блэкстоуне» нет случайностей, Стерлинг. Есть недостаток концентрации. Не вмешивайся. Или хочешь разделить наказание с ним?

Тео, стоявший позади, резко схватил Оливию за предплечье и больно сжал, останавливая.

— Нет, — быстро сказал он. — Она не хочет. Мы уходим.

— Миллер, — Виктория кивнула двум парням-старшеклассникам, которые появились из ниши в стене. — Пройдите в Восточное крыло. Доктор ждет.

Парня подняли под руки. Он не сопротивлялся, но по его щекам текли слезы. Он смотрел на Оливию с немой мольбой, но не произнес ни слова, пока его уводили прочь, словно преступника.

Виктория проводила их взглядом, затем снова посмотрела на Оливию.

— Твой галстук сбился, Стерлинг. Поправь. Симметрия — залог порядка.

Она развернулась и пошла прочь, цокая каблуками.

Оливия стояла посреди коридора, глядя на оставленную на полу книгу по биологии.

— Что такое «коррекция»? — спросила она, чувствуя, как холод проникает под кожу.

Тео подошел к ней вплотную и прошептал ей прямо в ухо:

— Это то место, откуда возвращаются... правильными. Идём, Лив. Если мы опоздаем на следующий урок, мы будем следующими.

* * *

Остаток учебного дня прошел как в тумане. Оливия механически перемещалась из одной аудитории в другую, следуя за молчаливой спиной Тео. Латынь, философия, высшая математика. Преподаватели менялись, но атмосфера оставалась неизменной: стерильная тишина, идеальная дисциплина, страх, разлитый в воздухе, как ртуть.

Никто не обсуждал инцидент в коридоре. Ученики делали вид, что Миллер просто исчез, испарился, что его никогда и не было. Это пугало Оливию больше всего. Коллективная амнезия как способ выживания.

Вечер застал её в библиотеке. Это было грандиозное двухэтажное помещение с винтовыми лестницами и стеллажами, уходящими под самый купол. Здесь пахло старой бумагой и кожей переплетов — запах, который раньше успокаивал Оливию, но теперь казался запахом склепа.

Она сидела за дальним столом, уставившись в пустой лист тетради. Сверху было написано: «Эссе. Смерть как искусство».

— Я не могу это писать, — она отбросила ручку. Звук удара пластика о дерево прозвучал неестественно громко.

Тео, сидевший напротив и зарывшийся в учебник по биохимии, вздрогнул.

— Тише, Лив. Библиотекарь — это мадам Вульф. У неё слух как у летучей мыши.

— Мне плевать на мадам Вульф, — прошипела Оливия, наклоняясь к нему. — Расскажи мне про Коррекцию. Куда они утащили того парня? Что с ним сделают?

Тео снял очки и потер переносицу. Его руки всё еще дрожали, и Оливия заметила, что он грызет ногти — привычка, которой у него не было в детстве.

— Коррекция — это медицинский блок в подвале, — прошептал он, почти не разжимая губ. — Официально — это терапия стресса. Неофициально... они ломают тебя.

— Ломают? Бьют?

— Нет. Физическое насилие — это грубо. Вэнс называет это «перенастройкой нейронных связей». Гипноз, препараты, сенсорная деправация. Тебя запирают в темноте, где ты слышишь только свой пульс, и заставляют слушать... записи.

— Какие записи?

— Твои собственные страхи. Твои ошибки. Снова и снова, пока ты не признаешь, что ты — дефектна. Пока ты сама не попросишь исправить тебя. — Тео поднял на неё глаза, полные боли. — Миллер вернется через пару дней. Он будет идеально ходить, идеально держать книги и никогда больше не уронит ни одной вещи. Но если ты посмотришь ему в глаза... там никого не будет. Свет выключат, Лив.

Оливия почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Она вспомнила тех девушек в коридоре. Их плавные движения. Их пустые улыбки.

«Мы препарируем хаос», — звучал в голове голос Вэнса.

— Я не позволю им это сделать со мной, — твердо сказала она. — Я сбегу.

— Отсюда не бегут, — устало ответил Тео. — Периметр под напряжением. Лес напичкан камерами и датчиками движения. А в десяти километрах — только голые скалы и волки.

— Всегда есть выход, Тео. Даже из могилы можно выбраться, если знать, где копать.

В этот момент свет в библиотеке мигнул.

— Двадцать два ноль-ноль, — прошелестел голос мадам Вульф из-за кафедры. — Отбой через тридцать минут. Всем разойтись по комнатам.

Они вышли в коридор. У дверей её комнаты Тео остановился.

— Запрись, — сказал он. — И, Лив... если тебе приснится что-то плохое... не кричи. Крики привлекают ночных дежурных. А ночные дежурные — это не те люди, с которыми ты хочешь встретиться.

— Спокойной ночи, Тео.

Она вошла в свою комнату и тут же задвинула тяжелую щеколду. Щелчок замка прозвучал как приговор.

Оливия подошла к окну. Снаружи была чернильная тьма, поглотившая горы. Только где-то далеко, у ворот, мерцал красный огонек камеры наблюдения.

Она сняла ненавистную форму, бросив её на стул небрежным комком — маленький акт бунта. Оставшись в футболке, она подошла к зеркалу.

На неё смотрела уставшая девушка с темными кругами под глазами. Но в глубине зрачков всё еще горел злой огонек.

— Хаос, — прошептала она своему отражению, пробуя слово на вкус. — Он назвал меня хаосом.

Оливия вспомнила, как Вэнс смотрел на неё. Как он подошел почти вплотную, нарушая все границы. Это было унизительно, страшно, но... это заставило её кровь кипеть. Он был врагом. Самым опасным из всех. Но он был единственным в этом замке, кто казался живым.

Она легла в холодную постель, накрывшись одеялом с головой. Сон не шел. Тишина «Блэкстоуна» давила на уши, и в этой тишине ей казалось, что она слышит странные звуки: шорох в вентиляции, далекий скрип половиц где-то над потолком и тихий, ритмичный стук, похожий на чьи-то шаги.

Шаги, которые приближались.

Она зажмурилась, молясь, чтобы утро наступило быстрее. Но она еще не знала, что ночь в «Блэкстоуне» длится гораздо дольше, чем где-либо еще.

Конец 2 главы.