Амфиптер: Зов вечности (джен)

Двери сомкнулись с тихим звуком. Последний отблеск лунной дороги и далекие огни деревни были отсечены раз и навсегда. Нагини замерла, ослепленная внезапной тьмой, и лишь трепетный огонек ее фонарика отбрасывал на стены гигантские, пляшущие тени.

Но тьма длилась недолго.

Сначала по стенам пробежала слабая голубизна, словно свет светлячков впитался в самый камень. Затем подсветились сами стены и створки раковин, вмурованные в нефритовые колонны. Их перламутр переливался нежным розовым, серебристым и сиреневым светом, озаряя зал, в сравнении с которым храм в Лунцзинь казался хижиной. У Нагини пробежали по телу мурашки. Передёрнула плечами. Своды над головой терялись в темноте, но и там мерцали, словно звезды, вкрапления горного хрусталя. Воздух был прохладен, влажен и полон тихого, почти музыкального гула — это был шум подводных течений, пронизывающих дворец.

Пол под ногами был выложен отполированными до зеркального блеска плитами черного нефрита, в которых отражалось сияние раковин, и девушка видела в них свое напряженное отражение. Повсюду стояли вазы и курильницы из резной слоновой кости и зеленой яшмы, а вместо цветов в них росли ветвистые кораллы невиданных алых и лиловых оттенков.

И повсюду были Они.

Из теней, из-за колонн, медленно выползали змеи. Не чудовищный Лун-ван, а его свита — существа всех размеров и цветов. Одни были тонкими, как прутики, с чешуей цвета лунного света, другие — массивными, с роговидными наростами и переливчатыми, как опал, боками. Они скользили почти бесшумно, лишь легкий шелест их чешуи по гладкому нефриту выдавал их движение. Их раскосые, лишенные век зрачки были прикованы к девушке.

Сначала это было только шипение. Тихое, множественное, окружающее ее со всех сторон. Оно было похоже на шум прибоя в маленькой раковине, поднесенной к уху. Нагини невольно прижала к груди фонарик, чувствуя, как сердце готово выпрыгнуть из груди. Она сделала робкий шаг вперед, и змеи поползли за ней, образуя живой движущийся коридор.

—…пахххнет солнннцем… — донеслось из шипения.

—…и страхххом…» — подхватил другой, более низкое шипение.

Нагини застыла, не веря своим ушам. Слова не звучали в ушах — они будто рождались прямо в сознании, холодные и чужие, словно капли воды, падающие в тишине.

— Оннна не понннимает, — прошипела третья, толстая змея с изумрудной полосой вдоль хребта. — Слишшшком громко мыссслит. Слушшшает только свой ссстрах.

Девушка сглотнула. Осознание того, что она понимает змей, никогда не приходило. Дар её имени — «Божественная Змея» — было не просто метафорой.

— Я… я понимаю вас? — тихо выдохнула она, и собственный голос прозвучал неуверенно и громко в этой наполненной шепотами зале.

Шипение мгновенно стихло. Сотни змеиных глаз уставились на нее с новым, пристальным интересом. Та, что с изумрудной полосой, приблизилась, подняв голову.

— Мало слышшшать слова, дитя сушшши, — змея, опираясь на хвост, поднималась на рост собеседницы. — Нужно уметь видеть.

Нагини стала пристально рассматривать зал. Теперь она заметила других обитателей дворца. Из-за колонн, из ниш в стенах, за ними наблюдали странные существа, что были похожи на людей, но кожа их отливала серебром карпа или нежной лазурью окуня. У некоторых на шее и предплечьях виднелись полупрозрачные плавники, колышущиеся в невидимых течениях. Их волосы были спутанными, усыпанными мелкими жемчужинами, а глаза — большими, круглыми и темными, как у глубоководных рыб. Они молчали, и в их взглядах читалось безмерное, детское любопытство. Это были Юйжэнь — Люди-Рыбы, вечные слуги дворца.

— Иди, — прошипела изумрудная змея, указывая головой вглубь зала. — Владыка позволил тебе войти. Теперь ты часть нас.

И змеи, как почетный эскорт, поползли вперед, увлекая Нагини в сердце нефритового чертога, туда, где сияние перламутра становилось ярче, а в воздухе витал сладкий и терпкий аромат цветов, которые не росли ни в одном саду на поверхности.

Нагини следовала за извивающимся ковром из змеиных тел, и в груди плескалось странное, трепетное чувство — легкое возбуждение от осознания, что она дышит одним воздухом с божеством, что она теперь его попутчица, его спутница в этом вечном подводном сумраке. Но в качестве кого? Вопрос висел в прохладном воздухе, не находя ответа. Суждено ли ей стать невестой, чей брачный чертог — целый дворец? Пленницей? Или просто отборной данью, отложенной для будущей трапезы? Никто не ведал, что творится за стенами водного замка, ведь по преданиям, Лун-ван был существом странствующим, и дворец его являлся лишь одной из обителей, посещаемых им там, где народ воздавал ему должные почести.

Змеи привели девушку в небольшую боковую спальню. Стены здесь были из розового коралла, чьи ветви образовывали ложе с балдахином и причудливым пологом, устланное слоями мягчайшего темного шелка и лепестков растений, которых не водилось на суше, источавших тонкий навевающий сон аромат. В нише стены светилась, словно живой светильник, гигантская медуза, медленно пульсируя нежным сиянием.

— Здесь твое место для отдыха, — прозвучал беззвучный голос изумрудной змеи, которая слегка поклонилась большой головой. — Пока Владыка не призвал.

С этими словами змеиная свита медленно отползла, растворившись в провалах между колоннами, оставив ее одну. Нагини медленно опустилась на шелковые простыни, и впервые за этот долгий вечер ее плечи расслабились. В голове пронеслась короткая, почти нелепая мысль: «Так кушать хочется… Мама, наверное, будет печь лепёшки к утру. — вздохнула тяжело. — Жаль, не отведать мне их больше».

Она осмотрела свою небольшую обитель. Помимо кораллового полога и светящейся медузы комната была украшена резной ширмой из перламутра, на которой искуснейший мастер изобразил танец драконов в штормовых волнах. На низком столике из цельного куска лазурита стоял сервиз из молочно-белого фарфора, столь тонкого, что сквозь него проступал свет. В чашечке плавали засахаренные лепестки лотоса, а в кувшине была чистая, прохладная вода с едва уловимым привкусом горного родника.

Нагини провела пальцами по шелку. Какая странная судьба! Вчера она чинила сети на берегу, ощущая под ногами грубый песок, а сегодня ее пальцы тонули в ткани, достойной императрицы.

За стенами комнаты дворец жил своей таинственной, беззвучной жизнью. Доносился лишь едва слышный гул течений — древнее, мерное дыхание самого Лун-вана, усыпляющее и вселяющее одновременно трепет и странное спокойствие. Пусть ее судьба неизвестна, но в этот миг она была в безопасности.

Постель пахла сладко, смесью сушеных персиков и незнакомых цветов, а вовсе не ожидаемой соленостью моря. Вернее, соленый запах был, но он доносился откуда-то извне, сквозь приоткрытые большие и прекрасные ажурные окна, украшенные резьбой в виде волн. Снаружи на водной глади сияла лунная дорога — словно отражение или портал в другой мир.

Сможет ли Нагини заснуть в этом месте, где сам воздух был пропитан древней магией?

Усталость взяла свое, и девушка, прилегла поверх персикового одеяла. Шелк был приятен телу, нежен и все так же благоухал далекими садами. Неожиданно для самой себя она задремала: тяжелые веки сомкнулись, и сознание погрузилось в пучину иного рода.

Нагини снилось, что она — змея. Большая, гибкая, с переливающейся чешуей. Еë длинное могучее тело с нежностью обвивало ноги высокой босоногой фигуры. Она подняла свою огромную голову и уложила мужчине на плечо, ощущая исходящее от бледной кожи живительное тепло. Его пальцы, тонкие и длинные, с почтением почесали по чешуе у основания шеи, и из ее груди вырвалось довольное, нежное шипение,наполненное вечной верностью, любовью, внезапной и всепоглощающей, как рождение новой реки.

По телу спящей девушки пробежали мурашки. Как и кого можно любить так сильно?

Нагини резко вскочила на постели, сердце колотилось где-то в горле, губы дрожали, а по спине струился ледяной мокрый пот. Судорожно сглотнула комок, подступивший к горлу. Осмотрелась: та же комната, то же сияние, то же сладкое благоухание. Видимо, даже крепкие нервы и смирение четырнадцатилетней девушки не могли вынести всей тяжести пережитого — смены мира, образа божества и этого странного, интимного сна.

Слабость накатила внезапно, сметая всю гордость и благоговение. Нагини обхватила поджатые к груди колени, уткнулась в них лицом и позволила себе тихо поплакать. Плакала о родителях, о знакомом запахе родного дома, о простой короткой жизни, которую навсегда покинула, и о страхе перед тем, что ждало ее в этом ослепительном и безмолвном чертоге.

Однако минута скорби миновала. Спустив ноги с ложа, девушка ступила на гладкий нефрит. Сандалии-гэта на высокой деревянной подошве, отозвались громким, сухим стуком, разорвав звенящую тишину. Она двигалась, словно крадущаяся лиса, и каждый ее шаг эхом отзывался под сводами, предательски выдавая неуверенность и трепет.

Юйжэнь суетливо расступались перед ней, словно стайки пестрых карпов, испуганных внезапным движением в воде. Их большие темные глаза скользили по ней, полные немого вопроса, но ни один звук не срывался с их губ.

Нагини тяжело вздохнула, сжав кулачки в складках розового шелка. Чувство одиночества сдавило горло тугой петлей. Змеи-проводники, эти шипящие, но хоть какие-то собеседники, куда-то исчезли. В груди больно кольнуло — она осталась одна в этом немом, величественном чертоге.

— Ау! Есть тут кто? — тихо позвала и голос, юный и надтреснутый от слез, прозвучал жалобно и неуместно в этом царстве вечного гула течений.

Она надеялась услышать низкий, подобный грому, голос Владыки. Но до этого видела лишь того крылатого аспида. Неужели это и есть он?

Страх, которого она не испытывала перед лицом чистой смерти, теперь сковывал конечности ледяными оковами. Гибель она приняла бы как должное, как завершение ритуала. Но эта неопределенность, ожидание в роскошной ловушке, это непонимание своей роли — вот что терзало душу куда сильнее мысли о конце.

Нагини поднималась по лестнице, сплетенной из полированного черного дерева и инкрустированной перламутром, и казалось, что проходит вечность. Каждый пролет открывал новые ослепительные виды. Арки, более похожие на застывшие волны, сменялись длинными коридорами, стены которых были выложены мозаикой из бирюзы и лазурита, складывающейся в картины великих морских сражений и умиротворенных подводных садов. Но ее манило не это, а поиск ответа на упрямый вопрос: что же там, наверху, этих роскошных покоев?

По мере подъема воздух менялся. Сквозь ажурные решетки в стенах просачивались струйки свежего ветерка, принося с собой забытый запах ночи и свободы. Нагини шла, сандалии отстукивали неторопливый ритм по ступеням, и этот звук растворялся в вечном умиротворяющем журчании. Вода струилась по узким каналам, проложенным вдоль стен, ниспадая с карнизов тонкими, словно шелк, водопадами, а кое-где и вовсе плескались целые озера. Свет дробился и рассыпался по стенам тысячами двигающихся бликов.

В просторных гротах, возникающих на площадках между лестницами, были устроены маленькие оазисы. В тени искусственных скал из пористого камня робели юйжэнь. Завидев Нагини, они прекращали свою тихую игру — перебрасывание сверкающих камешков или плавный, похожий на танец, обмен раковинами, — и мгновенно скрывались в глубине гротов, словно испуганные обитатели рифа.

Наконец лестница закончилась, приведя девушку к небольшой дубовой двери на самой вершине одной из башен. Дверь была неброской на фоне всей окружающей роскоши, но оттого не менее прекрасной. Ее поверхность была отполирована до медового оттенка и украшена изящной резьбой, изображавшей стебли лотоса. Вместо ручки — извивающееся тело змеи, выточенной из цельного куска молочно-белого нефрита. Ее голова была выполнена искусно, с мельчайшими чешуйками. От одного прикосновения к холодному камню по руке девушки пробежали мурашки искушённого возбуждения.

Нагини глубоко вдохнула и дернула за изящное туловище змеи. Дверь подалась беззвучно. Изнутри повеяло свежим ветром, ночными цветами, и полился свет — не призрачное сияние раковин, не иллюзия, а теплый, живой свет, — и до слуха донеслась едва уловимая, словно из другого мира, музыка: печальная нота флейты и перебор струн пипы.